В стране Молоха. Сын человеческий

Эта история была написана участником Мракопедии Ats. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

Ноябрь

Этим утром Иннокентий Петрович опоздал на ранний автобус. Вопиющий инцидент, никогда не случавшийся с ним прежде.

День начинался так же, как и все остальные. Отворив дверь своего подъезда, Иннокентий Петрович вышел на крыльцо и невольно замер, застигнутый мгновением.

Часы на его запястье отсчитывали без пятнадцати семь. Перед рассветом прошла гроза, и двор общежития за пределами его невзрачных стен был наполнен свежестью и прохладой. Небо над головой имело пепельно-серый оттенок, с востока на запад затянутое угрюмыми дождевыми облаками. Стоя на узенькой площадке перед входом, Иннокентий Петрович дышал полной грудью, пропуская через легкие бодрящий осенний воздух, наполняющий тело силами перед грядущим днем. От перепада температур очки на его носу запотели. Прикрыв веки под линзами в круглой оправе, Иннокентий Петрович возвысил к небу лицо, раздумывая над тем, что иногда даже самая скучная и унылая жизнь имеет свои быстротечные минуты счастья.

Опомнившись, Иннокентий Петрович открыл глаза и взглянул на циферблат. Вытянутая стрелка переместилась на несколько делений вперед. Отчитав себя за сиюминутную слабость, Иннокентий Петрович выровнял сползшую на макушку шляпу, поправил лацканы демисезонного пальто и начал спуск вниз по приземистым ступеням. Оказавшись на земле, он двинулся вперед, обходя стороной дождевые лужи, помахивая на ходу своим стареньким обшарпанным портфелем.

По безлюдному двору разносилось шарканье метлы, елозящей вдоль по мокрому тротуару. Стамескин, облаченный в темно-синий дворницкий фартук, орудовал плетеным инструментом, сгоняя облетевшие с деревьев листья в промозглые красно-желтые кучи. Высокий, худой и жилистый, он пребывал в на удивление бодром и трезвом расположении духа. Завидев приближающегося соседа, Стамескин замер и распрямился, вынув изо рта тлеющую папиросу. Его лицо, темное от табачного дыма, расплылось в доброжелательной, хоть и слегка насмешливой улыбке.

- Доброго вам утречка, Иннокентий Петрович! - вымолвил Стамескин гулким хриплым голосом. Вытянувшись в полный рост, он стоял, опираясь на ручку метлы. Зажатая меж пальцев папироса горела на конце янтарным угольком, - на службу идете?

- Доброе утро, Василий. Да, на службу, - бросил на ходу Иннокентий Петрович, стараясь не встречаться со Стамескиным взглядом.

«Не дай Бог опять начнешь в долг просить», - мысленно добавил он, но озвучивать не стал.

- Что-то вы сегодня припозднились. Часом не приболели?

- Нет, все хорошо. Я здоров.

- Коли так, не займете пару рублей до получки? По-соседски.

«Займу я тебе, как же. Алкаш!» - брезгливо подумал Иннокентий Петрович. Но в ответ лишь холодно произнес:

- Не могу, Василий. Сам жду зарплаты. Прошу меня извинить, но я опаздываю.

- Понимаю, понимаю, - сочувственно кивая головой, Стамескин раздавил о землю бычок и вновь принялся за метлу, - Иннокентий Петрович - человек службы.

Отделавшись от соседа, Иннокентий Петрович заспешил вперед - вдоль асфальтированной тропинки, к маячащему вдали просвету меж домами. Рассаженные вдоль аллеи клены к концу сентября уже избавились от пожелтевших листьев. Их голые чернеющие кроны смыкались над головой Иннокентия Петровича сонмом тонких скрюченных ветвей, закрывая собой пасмурное небо, словно паутина из трещин в затянутой облаками свинцовой сфере.

Желая сократить свой путь, Иннокентий Петрович свернул на детскую площадку, и, миновав стойку для выбивания ковров, прошел рядом с качелями без сидушки, близ песочницы с навесом в виде грибка и наконец мимо пустующей карусели, со скрипом вращавшейся на ветру вокруг собственной оси. Раскисшие от дождя скамейки кое-где хранили следы облезающей краски. Сплющенные и обожженные урны рядом с ними тонули в сигаретных бычках, осколках красного стекла и пустых бутылках, щедро облепленных подсолнечной шелухой. К дворницкому долгу Стамескин относился так же, как и ко всему в своей жизни — с моральным релятивизмом.

Иннокентий Петрович спешил, мысленно костеря себя за утренний променад. Ведь по его вине он опаздывал теперь на ранний автобус, что прибывал к остановке ровно в пять минут восьмого и почти всегда был полностью пустым.

∗ ∗ ∗

Вытянутый оранжевый ЛиАЗ отъезжал от тротуара, закрывая на ходу белые створчатые двери

- Стойте! Подождите! - завопил Иннокентий Петрович, бросаясь вслед за отдаляющейся махиной. Он мчался изо всех сил, по-мальчишески перескакивая через лужи. Потертый кожаный портфель болтался в его руке из стороны в сторону. Автобус был неумолим. Обдав Иннокентия Петровича струей выхлопных газов, кряхтя мотором, старичок ЛиАЗ начал набирать скорость, двигаясь вдоль проезжей части к линии горизонта, оставляя позади опоздавшего нерадивого пассажира.

Сникший Иннокентий Петрович замер на остановке. Облокотившись рукою о столб, он дышал словно выброшенная на берег рыба, втягивая воздух ртом, приходя в себя после незапланированного бега. Даже в светлый период юности не отличавшийся успехами на ниве атлетизма, Иннокентий Петрович с годами обзавелся брюшком и гипертонией и потому не привык к внезапным физическим нагрузкам. Шляпа сползала на глаза, чудом удержавшись на лысеющей макушке. Жидкие островки волос под ней намокли от выступившего пота. Иннокентий Петрович боялся. Он опоздал на ранний автобус, и теперь ему предстояло дожидаться следующего, который наверняка приедет уже не пустым.

∗ ∗ ∗

Подняв воротник своего пальто, Иннокентий Петрович шагами мерил пространство перед остановкой. Круглый дорожный знак подрагивал на ноябрьском ветру, удерживаемый на торчащем из земли столбе ржавыми болтами. Маленький черный автобус на нем трепетал в унисон воздушным порывам, застигнутый в бесконечном движении по белому как штукатурка фону. От нечего делать Иннокентий Петрович принялся изучать объявления, лоскутным ковром облеплявшие наружные стены остановки. Исписанные от руки клочки бумаги: реже белой — типографской, чаще - разлинованные в клеточку листики тетрадей - прятались от дождя и ветра под краешком навеса. Протерев стекла очков платком и сдвинув шляпу на затылок, Иннокентий Петрович разбирал чужие каракули, проникая в тайны зашифрованных ими спекулятивных сообщений. Кто-то продавал коляску. Кто-то — подержанные гантели. В нижней своей части объявления о продаже распадались на обтрепанные полоски с номерами телефонов. Значительный сегмент остановочной стены занимали оповещения о розыске пропавших людей с указанием возрастов и имен и кратким описанием внешнего вида. К некоторым из них даже прилагались поблекшие от времени фотоснимки. Уродливая надпись «Глядящий из стен», нанесенная красной краской, пересекала объявления о пропажах по диагонали. Вторая надпись, чуть поменьше, примостилась под первой, глася: «Эмман!».

Блуждая среди мира предложения и спроса, Иннокентий Петрович сделал небольшое открытие. Гуляя по окраинам «информационного поля», взгляд его замер на обрывке пожелтевшей газетной страницы. Массивные прописные буквы, выведенные синей авторучкой поверх отпечатанного текста, гласили: «СВЕКЛА. НЕДОРОГО».

Заинтересованный не столько недорогой свеклой, сколько самой газетой, Иннокентия Петрович придвинулся поближе, вчитываясь в едва различимый от времени шрифт. Выпуск был старым - почти годичной давности. Проставленная на обрывке дата отсылала аж к октябрю 1994. Доступный Иннокентию Петровичу абзац рассказывал о межконтинентальных баллистических ракетах, наносивших удары по столице, обрываясь на самом интересном месте. Разочарованно вздохнув, Иннокентий Петрович в последний раз скользнул взглядом по печатным строкам и вернулся к объявлению о гантелях.

∗ ∗ ∗

Рокот приближающегося мотора вырвал его из забытья, оторвав от «увлекательного» чтива. Высунув голову из-за стены, окинув проезжую часть взглядом, он с содроганием опознал квадратную морду ЛиАЗа, сползающего вниз по дорожному уклону.

Взбираясь по ступенькам внутрь, Иннокентий Петрович замер на полпути, нервно разглядывая салон. Холодный липкий пот каплями струился по его шее. Остатки шевелюры стояли дыбом под шляпой от испуга.

В автобусе сидели они. Сухая мумифицированная кожа плотно прилегала к безносым, лишенным плоти черепам. Жидкие островки волос, ломкие и седые как ошметки ваты, венчали бугристые лысеющие головы. Белесые глаза, впалые щеки, торчащие зубы. Автобус был заполнен живыми мертвецами, восставшими из небытия и наблюдавшими теперь за Иннокентием Петровичем с молчаливым интересом.

- Чего встал?! - рявкнул на него водитель. Могильные пассажиры действовали ему на нервы его не меньше, чем Иннокентию Петровичу, - заходи давай!

Быстро и спутано извинившись, Иннокентий Петрович забрался внутрь салона. Двери за его спиной захлопнулись с недовольным шумом. Раздраженно затарахтев, автобус тронулся с места. Выудив из кармана книжку с талонами и пробив один из них в компостере, Иннокентий Петрович отправился в самый конец - туда, где ютились малочисленные нормальные пассажиры.

Мертвецы сидели на своих местах, вытянутые, словно шпалы, колыхаясь и подрагивая в такт движению ЛиАЗа. Все как один беззвучно наблюдали за Иннокентием Петровичем, оборачиваясь ему вслед по мере того, как он двигался вперед по трясущемуся узкому проходу. Спертый воздух салона пропитывала бензиновая вонь, смешиваясь с запахом сырой земли и дождевых червей.

«Какого черта они начали пялиться? - родилась в его сознании мысль, холодная и мерзкая, как заползший под одежду мокрый слизень, - раньше ведь не пялились?»

Добравшись до последних мест, Иннокентий Петрович едва не застонал от безысходности. Задняя лавка была полностью оккупирована живыми — тщедушным старичком, с равнодушием глядевшим в окно; парой толстых недовольных женщин, занимавших вдвоем сразу три места, и стиснутым меж ними работягой, угрюмо взиравшем на Иннокентия Петровича из под козырька своей кепки-восьмиклинки. Следующий за ними ряд на три четверти облюбовали мертвецы, оставляя свободным лишь крайнее место слева.

Его будущий сосед — обтянутый пергаментной кожей скелет - повернув голову вправо, разглядывал Иннокентия Петровича взглядом пустующих глазниц. Округлый череп мертвеца венчала мышино-серая рыбацкая панама. Лишенный губ рот щерился двумя рядами зубов, часть из которых заменяли железные протезы. Черный дождевик обволакивавший иссушенное тело, придавал своему владельцу образ смерти, сменявшей свою косу на пару резиновых сапог и хозяйственную сумку.

Ехать стоя не хотелось — впереди был долгий рабочий день. Обреченно вздохнув, Иннокентий Петрович уселся на свободное место и выудил из портфеля справочник по бухучету. Мертвец провожал каждое его движение взглядом, плавно смещая голову на костлявой шее. Полые глазные впадины тонули во мраке, игнорируя тот факт, что в салоне ЛиАЗа было уже достаточно светло. Несмотря на отсутствие зрительных органов у ожившего трупа, Иннокентий Петрович был твердо уверен, что тот прекрасно его различает и безмолвно составляет о нем свою мертвенно-верную оценку.

Раскрыв справочник на месте закладки, Иннокентий Петрович уткнулся носом в пожелтевшие страницы и сидел так вплоть до нужной ему остановки, стараясь не замечать своего соседа, взгляд которого чувствовал на себе непрестанно.

∗ ∗ ∗

Дверь на входе в здание скрипела как несмазанное колесо, давая намек на ржавеющие петли. Грузный краснолицый вахтер, сидевший за фанерной стойкой, ответил на его «Доброе утро» приветственным кивком, шевельнув седыми чапаевскими усами. Сверившись по поводу ключей и увидев в журнале изящную подпись Алевтины, Иннокентий Петрович направился вглубь здания, помахивая на ходу своим портфелем.

Пол первого этажа блестел от влаги. Смуглая черноглазая Есуман отжимала тряпку в заполненное грязной жидкостью ведро, негромко напевая во время работы. Ее голос - мягкий и глубокий, пронизанный горячими степными ветрами - слагал песню из чужеземных слов, в которой безошибочно угадывались восточные мотивы. При виде Иннокентия Петровича и его заляпанных грязью ботинок, Есуман умолкла и недовольно свела брови. Не желая вступать в конфликт с техничкой, Иннокентий Петрович внес легкие коррективы в свой курс, старательно избегая покрытых влагой мест.

Взойдя по лестнице на второй этаж, Иннокентий Петрович двинулся вперед по коридору, чеканя шаг, до тех пор, пока не оказался у двери с надписью «Бухгалтерия». Потянув изогнутую ручку на себя, он ступил внутрь кабинета и нарочито-бодро произнес:

- Доброе утро, Алевтина Львовна. Как Ваше здоровьице?

Худенькая седая Алевтина, пившая чай в уголке у окна, подняла на него серые, не по возрасту ясные глаза.

- Здравствуйте, Иннокентий Петрович. Спасибо, что спросили. И Вам не хворать.

Одарив счетовода приторной улыбочкой, которую приберегал для детей и пенсионеров, Иннокентий Петрович оставил портфель рядом со стулом и начал стягивать с себя пальто и шляпу. Убрав верхнюю одежду в шкаф, он уселся за рабочий стол и тщательно протер его поверхность вынутой из ящика салфеткой. Пыль Иннокентий Петрович не любил, стараясь избавляться даже от малейшего намека на сей природный казус. Ручки и карандаши выглядывали из ячеек органайзера, стоявшего рядом с бухгалтерским калькулятором. Нетронутые ведомости и прочие бумаги возвышались стопкой в стороне, белея в сером утреннем свете, льющемся из запертого на шпингалеты окна.

- Что-то Вы сегодня припозднились, - сказала Алевтина, убирая в стол мешочек с сухарями, - не желаете ли чаю?

- Да, спасибо. Два кусочка сахара, будьте добры, - ответил Иннокентий Петрович, задумчиво разглядывая ведомость. Немного помедлив, он нехотя добавил — проспал сегодня маленько.

Маленький обеденный столик примостился у стены бухгалтерии, заставленный вскрытыми упаковками со сладостями, коробочками с сахаром и чаем, а также нехитрой утварью для чаепития. Разбавив заварку кипятком из электрочайника, Алевтина опустила в янтарную смесь пару кубиков рафинада и отнесла дымящийся напиток Иннокентию Петровичу.

- Спасибо, Алевтина Львовна! Что бы я без Вас делал? - рассыпался тот в благодарностях, принимая от нее пышущий жаром стакан в никелированном подстаканнике.

Улыбнувшись в ответ, Алевтина направилась в свой угол. До пенсии ей оставалось меньше года. На полпути к своему рабочему месту, она как бы невзначай бросила через плечо:

- Тоже выходите пораньше, чтобы не ехать на работу вместе с этими?

Резко вскинув голову, Иннокентий Петрович одарил счетовода свирепым взглядом.

- Алевтина Львовна! - яростно прошипел он, понизив голос, - я попрошу Вас!

- Все! Молчу-молчу, - в знак капитуляции Алевтина вскинула к груди ладони.

Рабочий день потек своим чередом. Иннокентий Петрович барахтался в рутине, словно муха, увязшая в клее. Скрипел шариковой ручкой по бумаге, жал калькуляторные кнопки, вычитал, складывал и умножал, сводил баланс. Воздушная и невзрачная, словно пылинка, Алевтина сидела в своем уголке, отбивая дробь на пишущей машинке, прерываясь изредка для того, чтобы свериться с записями в бухгалтерской книге. Недопитый чай остывал на столе: остатки сахара карамелизировались на дне стакана.

В какой-то момент, оторвавшись от очередного документа, дабы посмотреть на часы, он осознал, что наступило время обеда. Отложив в сторону дела, Иннокентий Петрович полез в свой портфель. Выудив из его недр сверток с бутербродами, он переместился за обеденный столик и пригласил Алевтину присоединиться к своей скромной трапезе.

Еда улучшила настроение, скрасив эффект гадкого утра. Откинувшись на спинку стула, Иннокентий Петрович размял затекшую шею. Его потянуло на разговоры.

- Ну-с, Алевтина Львовна. Как у Вас дела? Что у Вас нового?

Сидевшая на другом конце стола Алевтина на мгновение отвела глаза, разглядывая затянутый обшарпанным линолеумом пол. Покусывая нижнюю губу, она словно тщательно обдумывала ответ. Наконец Алевтина решилась:

- Вы знаете, Иннокентий Петрович, дела мои в последнее время не очень.

- Да? И в чем же беда?

- Меня мучают кошмары.

Иннокентий Петрович похолодел от страха. Стараясь не показывать виду, он доложил в стакан с чаем кубик рафинада и принялся размешивать его ложечкой, пытливо вслушиваясь в каждое слово счетовода.

- Каждую ночь — один и тот же сон, - продолжила та свою исповедь, - я открываю глаза, а все вокруг меня горит. И этот голос — ужасный, громкий — словно сам черт кричит мне в ухо. От него у меня каждое утро раскалывается голова.

Отложив чайную ложку в сторону, Иннокентий Петрович нарочито небрежно произнес:

- Не пробовали к врачу сходить? Он Вам успокоительное выпишет.

- А! - Алевтина раздосадованно махнула рукой, - что толку? Ходила я в поликлинику. Захожу в кабинет, а там вместо врача — один из этих. Так и ушла ни с чем.

Встав из-за стола, она подхватила опустевшие тарелочки и стаканы и понесла их к раковине, продолжив рассуждения на ходу:

- Видит Бог, Иннокентий Петрович, до чего же они мерзкие! От одной мысли, что меня будет осматривать одна из этих тварей, мне стало даже хуже, чем было.

Кровь прильнула к лицу Иннокентия Петровича. Тлеющий в его душе страх разгорелся с новой силой, переродившись в едкую злость, ищущую козла отпущения.

- Алевтина Львовна! - прошипел он в спину пожилому счетоводу - пожалуйста, следите за словами! Надеюсь Вам не нужно напоминать, что сказал Кулябин. Эти, в кавычках, «твари» - такие же жители нашего города, что и мы с Вами. Вы же не хотите проблем с администрацией?

Поставив грязную посуду в мойку, Алевтина включила кран и принялась за мытье, не оборачиваясь к Иннокентию Петровичу лицом.

- Такие же, такие же, - недовольно ворчала она себе под нос, ополаскивая в струе теплой воды намыленную тарелку, - да вот только не такие же...

Поднявшись из-за стола, Иннокентий Петрович двинулся к своему рабочему месту. Страх и раздражение боролись в его душе друг с другом .

- Попейте пустырника от нервов, - буркнул он, усаживаясь в кресло, - и не забудьте - все отчеты должны быть перепечатаны к концу недели.

Хорошее настроение растаяло словно дым. Помрачневший Иннокентий Петрович зарылся носом в бумаги в надежде просидеть так до конца рабочей смены и не разговаривать более о всяких неприятных для него вещах.

∗ ∗ ∗

С работы домой он возвращался пешком. Отужинав по пути в кафе, Иннокентий Петрович шел вдоль проезжей части, разглядывая нечастые силуэты проезжающих мимо него автомобилей. Бело-синий пассажирский КАвЗ — остроносая горбатая махина, движущаяся по шоссе в лучах угасающего солнца — с рокотом обогнал его из-за спины, забитый до отказа возвращающимися домой со смены. Подняв свой взгляд на автобус, Иннокентий Петрович невольно похолодел от страха при виде скалящихся желтых челюстей и черных словно ночь глазниц, пялящихся на него через заляпанные грязью окна.

Поросшая жухлой травой земля сменилась серым полотном асфальта, а затем уже тот — выложенной тротуарной плиткой мостовой. Петляющая дорога вывела его на безлюдную городскую площадь. Округлый фонтан в ее середине давным-давно пересох и взамен воды был наполнен обломками камней и пыльной мраморной крошкой. Обезглавленная статуя горниста возвышалась на пьедестале в центре — маленькая скульптура в озере строительного мусора. Мраморный горн, из раструба которого в прежние годы летом били струи воды, замер в воздухе, поднесенный каменной рукой к пустующему пространству на месте рта.

Ступив на выложенную плиткой мостовую, Иннокентий Петрович сделал крюк влево. Миновав фонтан, он шел по полукругу, придерживаясь границы площади и искоса поглядывая на дальний ее край, где в свете багрового заката возвышалось здание городской администрации.

По ту сторону ограды из длинных заостренных пик, мрачный пятиэтажный фасад отбрасывал тень на площадь, подобно средневековому собору. Маленькие башни по его бокам тянули свои шпили в небо — два черных силуэта на фоне багряно-красных облаков.

Мертвецы в черных касках и серой милицейской форме охраняли внешний периметр забора. «Тупорылые» АКСУ свисали с ремней на их плечах. За прошедший год здание администрации обрело новый вид, сменив свой цвет с желтого на темно-серый и медленно, но верно обращаясь в подлинную крепость. Парадный вход сменился стальной бронированной дверью с узкими бойницами - подходы к нему были прикрыты баррикадой из сложенных друг на друга мешков с песком. Во всем здании был выключен свет. Оконные проемы — черные квадраты в сгущающейся вечернем полумраке - были закрыты досками, нижние из них - усилены решетками от нежелательных гостей. С другого конца площади Иннокентий Петрович разглядывал сумрачный замок городской администрации, гадая в уме о том, как удается Кулябину и его замам проникать внутрь и выходить за его пределы незамеченными. Ответ на этот вопрос для многих стал загадкой, ввиду того, что в живую мэра, его помощников и даже его супругу жителям города не приходилось видеть уже давно.

Через пустующую площадь, по ту сторону, где шел Иннокентий Петрович, возвышался православный храм, выполненный в неовизантийском стиле. Брошенный на произвол судьбы коммунальной службой, храм медленно разваливался и ветшал, требуя капитального ремонта. Его некогда побеленные стены выцвели и посерели, покрывшись островками черной плесени после затяжных октябрьских дождей. С врезающихся в неба куполов осыпалась виридиановая краска. Демонтированные кресты был спущены с вершин вниз, покоясь у стены храма позолоченным металлоломом.

Иннокентий Петрович брел вдоль украшенной чугунными листьями ограды, разглядывая здание собора через прутья. Храмовый дворик, усыпанный пожелтевшей листвой, не пустовал: толпа из дюжины живых трупов стояла на паперти перед входом. Алый свет, струящийся из распахнутых дверей и окон, падал на толпу, окрашивая лица мертвецов в огненно-красный цвет.

Внутри храма проходила служба. Из его недр на улицу лилось пение. Высокий нежный голос доносился из-за стен собора, слагаясь в чарующий иноземный распев, лишенный музыки и слов. Каждый раз проходя мимо храма в это время суток, Иннокентий Петрович вслушивался в божественное звучание, тщетно пытаясь разобрать, женщина ли это поет или мужчина, но раз за разом терпел в этом деле неудачу. Голос — лишенный половых оттенков — как будто и не был человеческим вовсе, словно хозяин его не принадлежал к свойственному людям миру.

Толпящиеся на паперти мертвецы смотрели в распахнутый дверной проем, слегка покачиваясь в такт неземной молитве, будто пребывая в трансе, вслушиваясь останками своих ушей в переливающиеся звуки. Мимолетный, едва заметный запах дыма, окутывал толпу, достигая границ ограды. Иннокентий Петрович пришел к выводу, что внутри храм переполнен, и на крыльце стоят лишь те, кому не хватило места.

Долговязая фигура — сутулая, с лысой шишковатой головой — возвышалась в центре группы, с макушки до ног залитая алым светом. Ее хозяин, одетый в темный кожаный плащ, внезапно повернул свое лицо - по-старчески морщинистое и бледное, скрытое наполовину маской респиратора - в сторону глазеющего из-за ограды Иннокентия Петровича. Вздрогнув под пристальным взглядом холодных, не по-мертвому пронзительных глаз, тот спешно отвернулся и заспешил прочь, вдоль литого забора, подальше от багряного богослужения, в которое только что осмелился сунуть свой нос.

Достигнув края чугунной ограды, он миновал раскидистое дерево, простирающее свои ветви над навершиями ее пик. Оскверненный лик Христа с замазанный черной краской глазами был прибит гвоздями к морщинистой коре. Под ним - на укрытой палой листвой земле - покоились иконы, вынесенные из храма и сложенные в кучу рядом с портретами Генеральных секретарей ЦК КПСС. Святые и вожди, Богородица и Сталин удрученно взирали на темнеющее небо в просветах меж шелестящими ветвями, словно забытые божества, утратившие последние нити, связывающие их с этим миром.

∗ ∗ ∗

Лифт в общежитии не работал. На лестнице раздавались пьяные голоса и дребезжание гитары. Несколько молодых людей, облюбовавших площадку между первым и вторым этажами, стояли, прислонившись, у грязно-зеленых стен, либо сидели на корточках на заплеванных подсолнечной шелухой ступенях. По кругу ходила трехлитровая банка из-под компота, заполненная темным разливным пивом. Лузгая семечки, гогоча и разговаривая под музыкальный аккомпанемент, парни коротали последние деньки перед неизбежной встречей с военкоматом.

Виталька Сомов, семнадцати от роду лет, восседал на узком подоконнике у окна, удерживая инструмент на своих коленях. Высокий и худой, одетый в черную куртку поверх спортивного костюма, он меланхолично водил пальцами по струнам, рождая на свет мелодию, в котором с трудом угадывался полузабытый блатной мотив. Компания его состояла из таких же раздолбаев-одногодок, числившихся вместе с Виталькой в последнем пока еще действующем в городе ПТУ.

При виде Иннокентия Петровича, нехотя поднимающегося по ступеням, разговоры медленно утихли. Гитара смолкла, полдюжины голов - все как одна без исключения - переключили свое внимание на непрошеного гостя, осмелившегося потревожить их вечерний отдых. Иннокентий Петрович замер, нервно оглядываясь по сторонам и чувствуя как подступает к горлу тяжелый ком. Молодые парни - каждый ростом с него или выше - занимали весь межлестничный проход, преграждая ему дорогу вверх. В воздухе витали ароматы курева и паленого алкоголя. Несколько пар глаз рассматривали его лицо и одежду, оценивающе скользя по карманам и портфелю, словно раздумывая над тем, насколько ценным может быть их содержимое. Пустая бутылка из-под водки, замеченная в углу лестничной площадки, не сигнализировала ни о чем хорошем. Слишком много, чтобы парни сохранили трезвость. Слишком мало, чтобы не искали денег на вторую.

- Ребята, можно я пройду? - наконец выдавил из себя Иннокентий Петрович. Голос подвел своего хозяина, вырвавшись из недр гортани гораздо тоньше и писклявее, чем он привык его слышать. Малолетки самодовольно заржали, словно гиены, почуяв страх в его пришибленной просьбе.

По-прежнему держа гитару на коленях, Сомов разглядывал Иннокентия Петровича осоловелыми глазами. Тот, знавший Виталия еще с пеленок и десять лет назад подкармливавший его конфетами, схватился за соломинку и уставился в ответ; заискивающе улыбаясь, произнес.

- Виталя, это же я.

Обдумав услышанные слова в течение нескольких секунд, Виталька наконец равнодушно пожал плечами и вернулся к гитарным струнам.

- Дайте ему пройти, - бросил он своим товарищам, утратив к Иннокентию Петровичу всякий интерес, - это мой сосед.

Музыка зазвучала снова. Разочарованно ворча и сплевывая себе под ноги, парни расступились, пропуская Иннокентия Петровича вперед.

∗ ∗ ∗

Ольга Степановна стояла на третьем этаже рядом с входом в собственную квартиру. Длинный залитый блеклым светом коридор тянулся от нее в обе стороны, одним концом упираясь в окно, другим — в лестничную площадку. Одетая в пальто и шляпку, женщина средних лет испуганно переминалась с ноги на ногу, явно не решаясь ступить внутрь своего жилища. Входная дверь была приоткрыта: связка ключей свисала из замочной скважины. Внутри квартиры был погашен свет — узкая полоска между косяком и створкой была залита мраком, из недр которого доносились едва уловимые поскребывающие звуки, словно кто-то водил в темноте острием гвоздя по обоям.

Дверь дальней квартиры напротив была распахнута настежь. Желтый электрический свет лился из прихожей в коридор, разгоняя тусклый полумрак общаги. Валентина Геннадьевна Орлова — низенькая сухая пенсионерка — стояла на пороге, с задумчивым видом наблюдая за происходящим. Внуки Валентины Геннадьевны — третьеклашка Лида и ее маленький братик - шестилетний Ваня — высунув русые головы из-за бабушкиной спины, глядели на представление любопытными глазами.

Приблизившись к семейству Орловых, Иннокентий Петрович остановился и вежливо спросил.

- Здравствуйте, Валентина Павловна. Что тут у вас стряслось?

- А, это ты, Кешка... - оглянулась на него пенсионерка. Внуки ее подались назад, переключив свое внимание на новоприбывшего соседа, - здравствуй, здравствуй. Вон, погляди. К Ольге сын ее Тарас из армии вернулся.

Ответ Валентины Геннадьевны сбил Иннокентия Петровича с толку.

- В смысле, Тарас?! - изумленно воскликнул он, - его же больше года назад призвали!

Валентина Геннадьевна саркастично, по-стариковски усмехнулась и подняла на него усталый взгляд.

- Дурачка из себя не строй, Иннокентий. Будто ты не знаешь, что сейчас в городе творится.

Махнув на него рукой, она вновь развернулась в сторону Ольги Степановны и продолжила, бормоча себе под нос:

- Оленька, бедная, пришла вечером с работы, а этот уже в квартире. Только вот уходил-то в армию Тарас. А кто назад вернулся, Ольга и сама понять не может...

Обескураженный услышанным, Иннокентий Петрович медленно двинулся вперед. Ольга Степановна была его соседкой через стену. Когда он шел мимо, она обернулась и одарила его умоляющим взглядом. Выдавив из себя кисленькую улыбку, трусливо отводя глаза, Иннокентий Петрович проскользнул между Ольгой Степановной и стеной, и почти бегом ринулся к входу в родное жилище. Провернув в скважине ключ, он юркнул в темное нутро своей квартиры и быстро заперся на цепочку и все замки. Когда он закрывал за собой дверь, в коридоре за его спиной Валентина Геннадьевна звала испуганную Ольгу остаться у нее на ночлег.

Переводя дух, Иннокентий Петрович нащупал в темноте выключатель. Люстра над его головой вспыхнула светом сорокаваттных электроламп, озаряя бесхитростный антураж. Маленькая комната, на четверть занятая раскладным диваном. Полка с книгами, платяной шкаф, телевизор. Узенькая кухня рядом с санузлом. Он наконец был дома.

∗ ∗ ∗

Умывшись и сменив одежду на домашнее, Иннокентий Петрович сидел на диване и пялился в происходящее на экране кинескопа. По ту сторону широкая, обрюзгшая от водки физиономия Кулябина, с трудом выговаривая слова, рассказывала дорогим горожанам об открывающихся перед ними безграничных перспективах. За окном накрапывал дождь. В черных как деготь небесах отсутствовали луна и звезды.

Иннокентий Петрович устало взирал через линзы своих очков на заплывшую жиром морду. В его руке дымилась чашка с чаем, в которую была добавлена крохотная порция коньяка, дабы понизить артериальное давление. Телевидение его раздражало. Из универсального развлечения, способного вытеснить книги и газеты, театры и кино, оно все сильнее превращалось в занудную шарманку, утомляющую не меньше, чем работа. В эфире чудом сохранялся всего один канал, показывающий одни лишь выпуски местных новостей, старенькое советское кино и латиноамериканский телесериал «Богатые тоже плачут».

Допив свой чай, он встал и выключил телевизор, щелкнув переключателем в углу «коробки». Разложив диван, достал из шкафа и постелил белье. Раздевшись, Иннокентий Петрович погасил свет и лег спать.

∗ ∗ ∗

Жар и духота, лязг незримых исполинских механизмом, закладывающий уши, не позволяющий расслышать собственный крик.

Иннокентий Петрович тонул и горел одновременно.

Вверху, насколько хватало взгляда, не было ни неба, ни крыши — одно лишь пламя, смыкающееся над головой купольным сводом. Диван под ним исчез, обратившись в полыхающую бездну. Иннокентий Петрович медленно опускался вниз — шел на дно огненного океана, в бессилии барахтаясь руками и ногами. Пламя обволакивало его как вода - жаркое словно кипяток, но чудом не оставляющее на коже ни ожога. И там - в глубине раскаленной пучины - Иннокентия Петровича ожидал он.

Гром и дребедень. Неистовый шум, напрягающий ушные перепонки до предела, медленно слагался в слова.

- ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ!

Гигантский черный силуэт — больше чем высотный дом, чем целый город или целая планета — проступал среди языков пламени. Рот Иннокентия Петровича распахнулся, надрывая связки в отчаянном вопле, беззвучно растворяющемся в исполинском лязге.

- ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ!

Голос, словно грохот величественных молотов, бьющих по огромным наковальням. На фоне его хозяина Иннокентий Петрович казался маленькой песчинкой — беззащитным сгустком плоти и крови, приблизившемся вплотную к истинным обитателям Вселенной.

- Не-е-е-т!!! - закричал он, сжимая ладонями глаза, лишь бы не видеть того, кто прятался среди огня; не постигать, скрывающихся за его образом откровений. Откровений, несущих в себе ужасающую истину, соприкоснувшись с которой, он никогда не сможет жить как прежде. После которой он станет навсегда другим.

- ОТКРОЙ ГЛАЗА!

Иннокентий Петрович с воплем вскочил на своем диване. Стихли лязг и грохот, исчезло пламя. Комната тонула в темноте. Аккуратно сложенная одежда висела рядом на спинке стула.

Иннокентий Петрович облегченно вздохнул и откинулся на мягкую подушку. Ему приснился дурной сон. Уже не в первый раз за этот месяц. Простыня и пододеяльник вымокли от пота. Встав с дивана, Иннокентий Петрович проверил батарею у окна. Та пылала жаром, наполняя духотой квартиру. Открыв форточку, он лег обратно, пытаясь собрать воедино смутные обрывки сновидения. Кажется там был огонь. И какой-то голос. В общем, всякая ерунда.

За стеной, в квартире Ольги Степановны, кто-то тихо, едва заметно шуршал, поскребывая чем-то острым в стену. Включив лампу, Иннокентий Петрович проверил будильник, стоявший на сидушке стула. Без пятнадцати четыре. Больше часа до подъема. Расправив сбившееся в комок одеяло, он устроился поудобнее и погрузился в умиротворенное, лишенное снов забвение.

Декабрь

Ночью вслед за мимолетным потеплением ударили колючие, по-зимнему суровые морозы. Остервенелая студеная вьюга, завывавшая под окном до самого утра, преобразила двор общаги, спрятав его бетонно-кирпичное нутро за белыми холмами снега. Талая вода, еще вчера сбегавшая вниз по кровле, заледенела на водостоках и карнизах увесистыми мутными сосульками.

Выйдя на крыльцо в иссиня-черных сумерках перед рассветом, Иннокентий Петрович в свете фонаря проверил циферблат своих часов. Без пятнадцати семь. Небо над головой медленно светлело, будто исполинская чашка с кофе, капля по капле разбавляемая белым молоком. Надвигался новый день.

Поправив очки и шапку-ушанку, натянув на ладони рукавицы, Иннокентий Петрович спустился по лестнице во двор и начал свое странствие на работу.

Холодный утренний воздух пощипывал лицо — ночью температура опускалась до минус 30. Облезлая дубленка из мутона, купленная пару десятилетий назад, пахла нафталином и жала в области талии. За прошедшие годы Иннокентий Петрович прибавил в весе.

Окутанные изморозью клены выстроились вдоль тропинки, словно покрытые кристалликами льда скульптуры. Хмурый и небритый Стамескин, облаченный в валенки и телогрейку, возился с широкой фанерной лопатой, оставляя глубокие просеки в пушистом рыхлом покрове. Вязаная шапка-петушок на его голове идеально сочеталась с темной многодневной щетиной. На приветствие Иннокентия Петровича Стамескин ответил недовольным ворчанием.

Миновав аллею кленов и повернув в сторону детской площадки, Иннокентий Петрович нос к носу столкнулся с Ольгой Степановной. Увязая по щиколотки в снеге, соседка медленно брела по нерасчищенной дорожке, волоча за собой старую спортивную сумку. Погруженная в свои мысли, она не заметила Иннокентия Петровича и больно врезалась тому плечом под дых. На автомате сделав шаг назад, Ольга Степановна, будто в полусне, подняла голову вверх, пытаясь рассмотреть внезапно выросшую на ее пути преграду.

- Доброе утро! - машинально выпалил Иннокентий Петрович и невольно поежился под скользящим по нему взглядом.

Миниатюрная женщина, в свои сорок шесть выглядевшая на все шестьдесят, как будто бы смотрела сквозь него, блуждая по его лицу покрасневшими апатичными глазами. Бледная и изнуренная, Ольга Степановна была одета во все те же осеннее пальто и шляпку, сидевшие на ней теперь как на огородном пугале. Лицо ее осунулась. Под глазами залегли темные круги. Несколько секунд они стояли в тишине, безмолвно разглядывая друг друга. Наконец взор Ольги Степановны обрел осмысленность и сфокусировался на собеседнике.

- Ой, здравствуйте, Иннокентий Петрович! Что-то я Вас с утра не признала…, - выпалила она скороговоркой.

- У Вас все в порядке? - спросил он, больше из вежливости, чем из участия, - может быть Вам нужна помощь?

- Помощь? Мне? - Ольга Степановна издала смешок, протяжный и трескучий, похожий на крик сороки, - вот тоже скажете. У меня все хорошо: с тех пор, как Тарас вернулся. Я уж было думала, он погиб - места себе не находила. А потом глядь — а он уже и дома. Счастье-то какое! Я, дура старая, даже попервой его с перепугу и не признала. За чужого приняла...

Она тараторила без умолку, выпаливая слово за словом голосом высоким и противным, как визг электродрели. Кровь прильнула Иннокентию Петровичу к вискам. Голова медленно начинала болеть от долбящего в уши изнуряющего монолога. Не став дослушивать соседку до конца, он скомканно извинился и, обогнув Ольгу Степановну по кругу, заспешил что есть сил вперед к просвету меж домами. За его спиной та продолжила свой разговор, уже наедине с самой собой.

Он быстро шел, почти бежал, концентрируясь на своей цели — автобусной остановке. Это отвлекало его от сумрачных мыслей, в первую очередь от той, почему сумка, что тащила за собой Ольга Степановна, шевелилась на снегу и пищала.

Сегодня он не опоздает на автобус.

∗ ∗ ∗

Дверь на входе скрипела и не открывалась, сдерживаемая напором воющего ветра. Пришлось изо всех сил тянуть ручку на себя, лишь бы оказаться внутри здания.

Обрюзглый пожилой вахтер, смотревший за фанерной стойкой телевизор, флегматично проигнорировал его «Доброе утро». За прошедший месяц старик не хило сдал. От лица его, прежде красного как помидор, отхлынула вся кровь, сделав кожу по-нездоровому землистой. Слившись со стулом перед экраном, он день за днем словно разбухал в своих размерах, исполняя минимум телодвижений и едва вмещаясь теперь в старенький служебный камуфляж. Иннокентию Петровичу пришла в голову мысль, что этим утром вахтер как никогда смахивает больше на нечто, выросшее из земли, чем на живого человека.

Забрав ключи и расписавшись в журнале, Иннокентий Петрович направился к лестнице, раздумывая над тем, показалось ли ему или нет, что на усах вахтера пробивается лишайник. Пол первого этажа блестел словно зеркальный. Техничка Есуман, блеклая и выцветшая как старая фотография, протирала окна смоченной в воде губкой.

∗ ∗ ∗

- Когда я выключаю свет и ложусь в постель, мне кажется, будто кто-то наблюдает за мной из стен моей квартиры.

Алевтина испуганно жалась на краешке стула. Ее обед — яблочные дольки и нечто зеленое вперемешку с отварным рисом — лежали нетронутыми на тарелке.

Иннокентий Петрович насмешливо фыркнул, обсыпаясь хлебными крошками:

- Что за бред Вы опять несете?

В последнее время Алевтина все сильнее и сильнее действовала ему на нервы.

- Мне страшно, Иннокентий Петрович. И эти мертвецы. Они все ходят вокруг меня и смотрят. Смотрят, хотя раньше не смотрели. Словно чего-то выжидают.

- Видать видят в Вас своего ровесника, - ответил Иннокентий Петрович и засмеялся над своей же шуткой. Оскорбленная Алевтина подхватила тарелочку с едой и пересела из-за общего стола за свое рабочее место.

Окончив обед, Иннокентий Петрович вымыл самостоятельно посуду и провел остаток дня за составлением годового отчета. Алевтина дулась на него из-за своей пишущей машинки, делая вид, что не замечает его присутствия.

Часы на стене отсчитали начало пятого. Воздух за окном потемнел, насыщаясь серо-синим цветом. Приближался вечер.

Сумерки действовали нервирующе на Алевтину. Позабыв о своей обиде, она словно съежилась и обмякла под гнетом нарастающей тревоги. Сидя за своим столом, Алевтина затравленно поглядывала в окно, время от времени переводя украдкой взгляд на Иннокентия Петровича.

Наконец, удовлетворенный проделанной работой, он отложил в сторону бумаги. Сладко потянувшись, Иннокентий Петрович начал педантично восстанавливать царивший до его прихода на столе порядок. Опустив голову, Алевтина сидела без движения, не торопясь собираться домой вслед за ним.

Иннокентий Петрович стоял у распахнутого настежь шкафа, поправляя на шее теплый вязаный шарф, когда за его спиной раздался голос счетовода.

- Я бы хотела Вас попросить об одолжении.

- Что еще? - не оглядываясь назад, огрызнулся он, натягивая пальто на плечи.

- Не могли бы Вы сегодня проводить меня до дома?

Иннокентий Петрович замер, застигнутый услышанным врасплох. Их с Алевтиной отношения никогда не выходили за рамки рабочих и не отличались не то, что близость, но даже дружелюбием. Обернувшись назад он с удивлением уставился на коллегу.

Расценив его взгляд как возможность, Алевтина вскочила со стула и подбежала к нему, обеими руками схватившись за рукав его пальто.

- Иннокентий Петрович, миленький пожалуйста, не уходите! - молила она, заглядывая ему прямиком в глаза. Слабые старушечьи ладони с отчаянием цеплялись за цигейку, - молю Вас, не оставляйте меня одну! У меня никого нет! Мне страшно! И эти сны... Я чувствую, что со мной случится что-то плохое!

Во взгляде Алевтины плескался страх — глубокий и неподдельный - превращавший ее глаза в два бездонных серых колодца. Нечто на дне этого взгляда передалось Иннокентию Петровичу, всколыхнув в его душе собственный — застарелый и тщательно скрываемый от посторонних - ужас.

- Алевтина Львовна! Вы меня задерживаете?! - завопил он, с силой выдергивая рукав из пальцев счетовода. Подхватив на ходу портфель и шапку, он быстрым, едва ли не переходящим на бег, шагом выскочил за пределы кабинета, оставляя позади стенающую старуху.

∗ ∗ ∗

- ...красные лампы.

- В смысле?

- В прямом. Как обычные, только окрашены в красный цвет. Когда включаешь, свет такой, словно ты в проявочной. Десять ящиков.

- И зачем столько? Для церквей?

- Наверно. Администрация лучше знает.

Сидя за столом в пельменной, Иннокентий Петрович вяло ковырялся вилкой в тарелке. Аппетита не было. Даже любимый компот из сухофруктов вызывал у него сегодня отвращение. Сдвинув в сторону залитые сметаной пельмени, он взялся за борщ в алюминиевой миске, слушая вполуха приглушенные голоса за своей спиной.

- Как думаешь, правду люди талдычат?

- О чем?

- Что красный свет — к беде. Кто его часто видит — пропадает.

- Тьфу на тебя, Аркаша. Наслушался детских страшилок. Ты бы еще в Бабу-Ягу поверил.

Аркаша обиженно засопел, а затем притворно-снисходительно произнес.

- Как скажешь, Саня. Ты же из нас двоих — умный. Только учти: лет десять назад и в живых мертвецов с уродами никто не верил.

- Так это же совсем другое. Кулябин разъяснил тогда: «мертвецы» — это обычные люди, только с лучевой болезнью. А уроды — это... эти самые... Мутанты! Все из-за проклятой радиации, будь она неладна.

- Интересно знать: где это Кулябин видел такую радиацию, чтобы по ее вине люди в подобных страхолюдин превращались?! - все сильнее распалялся Аркадий, - да еще настолько быстро. Месяц назад нормальный человек, а затем глядь - и уже один из этих. Читал я про лучевую болезнь в медицинской энциклопедии. Волосы от нее выпадают, пятна на коже появляются. Но чтобы живые трупы по городу шлялись, да еще такие, словно вчера из могил повылазили — об этом ни слова.

- Отстань, Аркаша. Дай поесть спокойно, - голос Сани звучал устало, словно принадлежал человеку, желающему лишь одного - чтобы его оставили в покое, - Кулябину виднее - он мэр. К тому же в МГУ учился еще до войны. Куда тебе до него с твоим неоконченным средним и медицинской энциклопедией...

Со вздохом отодвинув едва тронутый ужин, Иннокентий Петрович поднялся из-за стола. Разговор позади него временно утих, чтобы спустя мгновение возобновиться снова. Одетая в белый халат и чепчик повариха читала книгу, сидя за раздачей. Кроме него, нее и пары трепачей в пельменной не было ни души. Живых людей в этой городе с каждым днем становилось все меньше. Мертвые же не ели, по крайней мере не ели пельмени.

Сняв с вешалки пальто и шапку, Иннокентий Петрович оделся и направился к выходу. Тяжелая тугая дверь выпустила его на заледенелое крыльцо. На улице смеркалось, шел густой снегопад. Колючий ветер кружил белые хлопья в вихре, швыряя их из стороны в сторону, обдувая незащищенное лицо. На остановке через дорогу в метели замерли мертвецы, вытянутые и худые, словно могильные кресты. На их фоне, вдалеке, городской храм горел красными огнями.

∗ ∗ ∗

Ко времени, как он достиг родного дома, над городом сгустилась темнота. Метель улеглась, ветер стих. Двор общежития тонул в чернильной мгле. Шестиэтажное здание, укутанное в декабрьскую ночь, горело редкими огнями пока еще обитаемых квартир.

Иннокентий Петрович шел к своему подъезду, ориентируясь во тьме почти на ощупь. Скрип подошв под его ногами нарушал гробовую тишину, когда зимние сапоги по щиколотку утопали в снеге.

Его подъезд маячил вдалеке крошечным островком желтого света. Импровизированный фонарь - лампа накаливания, обернутая в антивандальную решетку — вырывал из темноты часть лестницы и площадку перед дверью. Бледное горчичное сияние обрисовывало высокий силуэт, стоявший на взбегающих вверх ступенях.

Вслушиваясь в звук своих шагов, Иннокентий Петрович внезапно осознал, что тот стал гуще. Две угольно-черные фигуры, отделившись от ночных теней, двигались вслед за ним, едва угадываемые в дворовом полумраке. Недоброе предчувствие прильнуло к горлу. Обернувшись назад и разглядев своих преследователей, Иннокентий Петрович благоразумно прибавил шагу.

Паренек — вытянутый и худощавый — стоял на лестнице в подъезд спиной к двери - полуразличимый в сумеречном свете. Тонкая осенняя куртка, накинутая поверх спортивного костюма, явно была не по погоде, словно ее владелец не мог позволить себе зимний гардероб. Выбритая голова без шапки смахивала в темноте на голый череп. В левой руке стоявший крутил четки.

Приветственно кивнув и улыбнувшись, Иннокентий Петрович рискнул обойти стоявшего сбоку, в надежде молниеносно проскользнуть ко входу. Не произнеся ни слова, высокий парень шагнул в сторону, в одно мгновение перегородив ему дорогу. Иннокентий Петрович остолбенел и замер, будто крошечный лесной грызун, застигнутый врасплох внезапно появившейся лисой. Знакомая фигура возвышалась перед ним на границе тьмы и света - лицо иссиня-черное в сгустившейся вокруг подъезда мраке. Шаги за его спиной стихли. Глянув через плечо, Иннокентий Петрович с ужасом осознал, что его преследователи замерли в нескольких шагах, словно в ожидании команды.

- Виталя, можно я пройду, - взволнованно спросил он, обращаясь к темной фигуре на ступенях.

Вместо ответа Сомов сделал шаг назад, перемещаясь в залитую светом область. Сердце Иннокентия Петровича ёкнуло и ушло в пятки.

У Витальки не было лица. Три заросшие телесной кожей впадины: две - на месте глаз, одна большая — там, где когда-то находился рот — были покрыты розовыми рубцами. Лишенный ноздрей бугор в середине заменял существу нос. Никчемная абсурдная мыслишка промелькнула в сознании Иннокентия Петровича: голова парня казалась ему похожей в темноте на череп, потому что у нового Витали напрочь отсутствовали уши.

- Дэн-г эст? - спросило существо проглатывая звуки.

- Что, простите? - испуганно проблеял Иннокентий Петрович.

- Дэн-г эст? А эсл нанду?

В один рывок Виталька одолел пространство между ними. Удар, внезапно сильный, пришелся Иннокентию Петровичу в левую щеку. Потеряв равновесие, он кубарем скатился с лестницы, упав на спину в сугроб. Ушанка слетела с головы, студеный воздух вонзился иглами в лысеющий затылок. Сломанные очки сорвались с носа в сторону: мир перед глазами стал размытым. Из чернеющих небес на его лицо пикировали хлопья снега, тая на губах и насыщая рот прохладной влагой. Начинался новый снегопад.

Безлицая тварь спустилась вниз и нависла над ним сверху. Иннокентий Петрович с ужасом осознал, что в свободной от четок руке Виталька сжимает кастет. Недалеко от них товарищи Витали - бледные безглазые скелеты в черных пуховиках и куртках — потрошили внутренности его портфеля. Один из них подобрал с земли его ушанку и примерял ее себе на лысый череп.

- Пчму бес шапк-э? - спросил Виталька. Покрытый кожей рот не двигался, словно его хозяин общался с Иннокентием Петровичем силой мысли.

Крик ужаса зародился в его гортани, подкатил к губам, с силой вырываясь на поверхность. Виталька занес над его лицом ботинок, в явном намерении втоптать голову Иннокентия Петровича в укрытый плотным снегом тротуар. В панике тот зажмурился, как в детстве, с мгновения на мгновение ожидая тяжелый, сминающий лицо удар.

Секунды текли одна за другой. Удар не приходил. Нежданно Иннокентий Петрович осознал, что лежит в кромешной тишине. Исчез скрип снега, стихло шуршание портфельной кожи. В нерешительности открыв глаза, он обнаружил, что подошва перед ним исчезла. Безлицый монстр смотрел куда-то в сторону, напрочь позабыв о своей жертве. Нечто в красном сиянии спасло Иннокентию Петровичу жизнь, вовремя переключив внимание Витальки.

В красном сиянии. Сквозь чехарду беснующихся мыслей Иннокентий Петрович осознал, что уже давным-давно прекрасно различает Сомова и его дружков, несмотря на царивший во дворе их дома полумрак. С содроганием он повернул голову влево, желая узнать, что послужило этому причиной.

Уличный фонарь в десятке метров, никогда не работавший до этой ночи прежде, горел в вышине багряным светом. Красное как киноварь сияние плавно нисходило вниз, окутывая темную антропоморфную фигуру. Скрюченная и сутулая, завернутая в стелющийся по снегу плащ, та замерла в морозном воздухе, расплывчатая и плохо различимая для потерявшего свои очки Иннокентия Петровича. Кроваво-черный гость стоял и выжидал, следя за разворачивающимся перед ним спектаклем и не спеша пока переступать очерченную алым фонарем границу.

Иннокентий Петрович обрел второе дыхание. Трепет, что внушала перспектива встретиться вблизи с обитателем красного света, пересиливал страх перед Виталькой. Не осознавая как, он снова оказался на ногах и в бросился бежать, но застигнутый головокружением, опять упал, ткнувшись носом в землю. Безлицая тварь заблаговременно посторонилась, давая Иннокентию Петровичу проход. Мертвецы оставили в покое его портфель, безмолвно наблюдая за происходящим. Судя по всему, каждый из них утратил интерес к его персоне.

Не в силах подняться, Иннокентий Петрович полз на коленях, не смея оглянуться назад, обшаривая себе путь руками. Ощутив под ладонями обледенелые ступени, он вскарабкался по ним на четвереньках. Схватившись рукой за ручку входа, Иннокентий Петрович распахнул настежь дверь и ввалился из холодного зимнего безмолвия в дышащий теплом подъезд…

∗ ∗ ∗

Щелчок выключателя, и в крошечной ванной загорелся свет. Стоя перед зеркалом над раковиной в родной квартире, Иннокентий Петрович разглядывал свое лицо. Левая половина распухла и покраснела. Глаз с этой стороны налился кровью. К утру будет огромный синяк.

Голова до сих кружилась. За стеной, со стороны Ольги Степановны, скреблись — шорох болью отдавал в висках. Согнувшись в три погибели, Иннокентий Петрович склонился на унитазом. Его вырвало - стало немного легче.

Перейдя в комнату, он подобрал с пола скинутые впопыхах пальто, шарф и рукавицы. Убрав верхнюю одежду в шкаф, он проверил, надежно заперта ли дверь. Долго вглядывался через глазок, с ужасом ожидая увидеть лицо, лишенное глаз и рта, взирающее на него по ту сторону стеклянной линзы.

Наконец, паника улеглась. Он спасся - чудом уцелел. Приняв обезболивающее и сделав холодный компресс, Иннокентий Петрович лег на диван, не застилая его и не снимая одежды, и провалился в сон — жаркий и душный, навстречу огню и титаническому лязгу.

Январь

Ваня и Лида Орловы катались на карусели. Сваренная из труб конструкция со скрежетом вращалась на ветру в пепельной полумгле зарождающегося рассвета. Устроившись на деревянных сидушках, ребята медленно перемещались по кругу в такт вращению аттракциона, одетые в разноцветные зимние куртки: Лида — в красную, а Ваня — в голубую.

Иннокентий Петрович стоял и смотрел на детей остекленевшими глазами. Вязаная шапка-петушок, выменянная у Стамескина на бутылку водки, была слишком мала и нелепо торчала на его макушке. Сегодня он поздно встал и безбожно опаздывал теперь на работу, но сила, пригвоздившая его к земле на полпути через игровую площадку, все никак не думала отступать. Разум налился свинцом, ноги дрожали от накатившей слабости.

Маленькая Лида, проплывая мимо него в матовом полусвете, не отводила от Иннокентия Петровича своего взгляда. Ее пустующие глазницы были заполнены темнотой, словно две крошечные бездны на обтянутом кожей детском черепе. Безгубый рот девочки щерился рядами стальных протезов. За ее спиной братец Ваня — морщинистый седой уродец с гипсово-бледным лицом — вслед за сестрой разглядывал его белесыми, без зрачков глазами.

Залетевший во двор общежития ветер бесновался и выл промеж домами. Карканье ворон разносилось среди голых кленов. Скрюченные чернеющие ветви заслоняли студенистое небо - темно-серое, цвета металлического брюха.

- Дети, что вы здесь делаете одни? - в какой-то момент разум Иннокентий Петровича сумел отыскать слова и сложить их в связное предложение.

- Где ваша бабушка? - выдавил он из себя, чуть-чуть подумав.

- Бап шки бльше нэ, - прозвучал в его голове ответ Вани, высокий и скрипучий, точно скольжение острия гвоздя по стеклянной поверхности. Сомкнутые губы мальчика оставались неподвижны, но в силу некоего подспудного ощущения Иннокентий Петровича был убежден, что вторгнувшиеся в его сознание звуки исходят именно от него, - он ё з-брал.

- Кто он? - спросил Иннокентий Петрович, содрогаясь внутри себя в ожидании ответа.

Его вопрос явно развеселил Ваню. Раздвинув в ухмылке пасть, седой мальчик продемонстрировал угольно-черный язык и острые как пирамидки зубы.

- Он и тб з-брет…

Вздрогнув, Иннокентий Петрович пришел в чувство. Сковывавший тело паралич отступил. Он вновь ощутил контроль над своими ногами — так же внезапно, как его и утратил. Отвернувшись от карусели, он насупился и спешно зашагал к просвету меж домами. Ребенок с лицом старика и его сестра-мертвец молча наблюдали ему вслед.

∗ ∗ ∗

Дверь на входе в здание исчезла, сменившись грязно-белой стальной махиной с прорезанным решетчатым окошком, похожей на те, что устанавливают в тюрьмах.

Стойка вахтера зарастала зеленым мхом и плесенью. Ее бессменный обитатель испарился. Вместо него за фанерной перегородкой рос гигантский серый гриб — широкий и пузатый, точно бочка. Достигая до груди Иннокентия Петровича, гриб немножечко клонился набок - в сторону угловой тумбы, на которую был водружен маленький телевизор. Желтые пятна лишайника покрывали его толстую пупырчатую шляпку. Нависнув над работающим кинескопом, гриб словно наблюдал за происходящим на экране. Его основание уходило в пол - в дыру между рваными лоскутами разошедшегося по швам линолеума. Обломки стула и останки камуфляжа кучками мусора валялись рядом.

Электричество было отключено. Здание утопало в расплывчатых тенях, слабо разгоняемых тусклым отсветом заледеневших окон. Холодный сквозняк гулял по коридорам, проникая внутрь через распахнутую настежь форточку.

Грязная вода замерзала в алюминиевом ведре. Есуман нигде не было видно. Лишь только бестелесный женский силуэт скользил по стенам, жался по углам, и призрачный, лишенный слов напев, переливаясь на восточный лад, улавливался в коридорах краем уха.

Нехотя поднявшись на второй этаж, Иннокентий Петрович медленно брел до бухгалтерии. На свой автобус он сегодня опоздал и ехал на следующем — единственный живой среди салона мертвых.

У самого входа он в нерешительности замер, отсчитывая про себя секунды, стараясь максимально оттянуть неизбежное, гнетущее начало. Наконец, когда счет перевалил за сотню, он положил ладонь на дверную ручку и ступил внутрь холодного, озаренного блеклым сиянием кабинета. Черно-бурый мертвец, сидевший у окна за пишущей машинкой, уставился на него залитыми тьмой глазами.

На следующее утро после злосчастного разговора Алевтина как ни в чем ни бывало пришла на работу — живая и здоровая. Она сидела в своем уголке - непривычно тихая и молчаливая - постукивая клавишами пишущей машинки. С Иннокентием Петровичем она старалась не общаться, ограничиваясь лишь рабочими деталями и отводя свой взгляд каждый раз, когда их глаза пересекались, словно стыдилась проявленной в тот момент слабости.

После Нового года, в январе, Алевтина исчезла. Не превратилась в чудовище или живой труп, как остальные, но просто перестала появляться на работе. Спустя пару одиноких дней ее сменила обгорелая тварь мужского пола...

Не стягивая с себя верхнюю одежду, Иннокентий Петрович прошел вперед и сел за свое рабочее место. Обшарпанный портфель был утерян в злополучной драке, но он и так не видел больше смысла брать его с собою на работу. Угольно-черный мертвец, покрытый сетью багровых прожилок, отслеживал каждое его движение, словно составляя в уме бухгалтерскую смету. В комнате было холодно. Отопление не работало. Телефон на столе уже месяц как не звонил. В калькуляторе сели батарейки.

Поправив склеенные изолентой очки, которые все-таки отыскал на месте драки, Иннокентий Петрович молча сидел за своим столом, не делая вообще ничего, лишь только пялясь через запотевающие линзы на нового счетовода. Жуткая тварь напоминала ему об Алевтине, и тягостное ощущение вины тяжелой мокрой простыней обволакивало душу. Дыхание выходило паром изо рта, напоминая ему, что он пока еще живой. Медленно покрывающийся инеем мертвец неотрывно разглядывал его в ответ. Так они и сидели вдвоем до самого завершения рабочей смены...

∗ ∗ ∗

Стемнело. Один за другим вспыхивали уличные фонари. Вечер и снегопад оковывали город, медленно перетекая в холодную метелистую ночь. Спустившись вниз и выйдя на крыльцо, Иннокентий Петрович выдохнул с облегчением. Еще один рабочий день был прожит. Он вытерпел. Он протянул. Два ходячих трупа, одетых в милицейскую форму, двигались вдоль по улице, припорошенные падающей сверху белой манной.

Стараясь держаться от них подальше, Иннокентий Петрович перешел на другую сторону дороги. Вскинув ненароком глаза, он едва не закричал от испуга. На втором этаже окна бухгалтерии, которую он только что покинул, горели алым светом. Высокий силуэт, замерший в пылающем киноварью оконном проеме, следил за ним из вышины - на фоне дегтярного, дышащего снегом неба. Знакомые очертания, до боли знакомая фигура. Панический липкий страх неудержимой волной захлестнул его сознание, сметая на своем пути любые мало-мальские преграды. Не ведая, что творит, Иннокентий Петрович развернулся в сторону темнеющего переулка и бросился что есть сил бежать…

∗ ∗ ∗

Был поздний час, но окна здания до сих пор не горели. Чернеющий саркофаг общаги гигантской вытянутой плитой нависал над безлюдной аллеей. Лишенный света квартир, он сливался с космической беззвездной темнотой, словно окаменелый остов, покинутый последними огоньками жизни.

Иннокентий Петрович крался вдоль стены, боязливо оглядываясь по сторонам, страшась увидеть в ночи проблески багрового света. Паника немного улеглась, но страх до сих пор цеплялся за сознание ржавыми крюками, словно пытаясь разодрать его мозг на части и полакомиться вожделенной сердцевиной.

Двор общежития пустовал. Подъездные фонари мерцали привычным желтым цветом. Даже Виталька и его дружки куда-то запропастились.

- Кого высматриваешь, Кеша? - раздался за его спиной низкий мужской голос.

Вздрогнув, Иннокентий Петрович обернулся. С накинутой на плечи телогрейкой, Стамескин стоял на крыльце подъезда, окутанный облаком белого табачного дыма. Дверь за его спиной была слегка приоткрыта. В морозном воздухе угадывался вонючий оттенок копеечной махорки.

- Что, Иннокентий Петрович? Тоже его видишь?

- Кого его?

Стамескин вскинул палец, указывая на длинный изогнутый столб неподалеку. Вытянутая лампа не светила, щерясь зубьями разбитого стекла в десятке метров над заснеженным бетоном. Иннокентия Петровича перекосило: он узнал фонарь, горевший алым в ночь роковой драки. Прочитав ответ на его лице, Василий усмехнулся и вытянул из уголка рта папиросу.

- Стоит и смотрит, гад, - сказал он, сжимая тлеющий окурок промеж пальцев, - уже не в первый раз. И лампочка красная горит — без нее он не могет. Сколько раз я этот фонарь камнями разбивал, а все без толку. Через пару дней чинят, сволочи.

Иннокентий Петрович замер, вспомнив осколки красного стекла внутри дворовой урны. Василий спустился вниз и вразвалочку подошел к соседу, ритмично поскрипывая на снегу подбитыми резиной сапогами. Возвышаясь над Иннокентием Петровичем на целую голову, Стамескин склонился к его лицу и вкрадчиво произнес:

- Как думаешь: по чью душу он сюда приходит? По мою или по твою, Иннокентий Петрович?

- Я ничего не сделал! - выпалил Иннокентий Петрович. Голос, вырвавшийся из его гортани, прозвучал сдавленно и тонко, похожий на мышиный писк.

Стамескин заржал. Его смех - раскатистый и громогласный - зычно прокатился по двору, прорываясь сквозь пелену мертвенно-зимнего безмолвия. Достигнув края аллеи, он эхом вернулся назад, неспешно переходя по дороге в заливистый прокуренный кашель. Отхаркав скопившуюся мокроту, дворник поднял на Иннокентия Петровича слезящиеся добрые глаза.

- В этом-то вся и суть, Кеша! - вымолвил он, с интересом разглядывая соседа, - ничего-то мы с тобой так и не сделали... Хотя от нас ждали... А может быть и до сих пор ждут. Дают последнее, так сказать, китайское предупреждение...

Иннокентий Петрович испуганно всхлипнул, оглушенный громоподобным смехом. Почуяв слабину, ржавые острия крюков с невиданной силой вонзились в его изможденное сознание. Иннокентий Петрович пересек черту, на краю которой пребывал все это время. Рассудок его как будто раздвоился. Разумная его часть словно выскочила за пределы тела, утратив всякий контроль над происходящим и с ужасом наблюдая со стороны, как беснуется охваченная сумасшествием вторая половина. На глазах у изумленного Стамескина Иннокентий Петрович обхватил голову руками и принялся носиться кругами перед подъездом, раз за разом выкрикивая что есть сил одну и ту же фразу, словно заевшая виниловая грампластинка:

- Я ничего не сделал! Я ничего не сделал! Меня...?! МЕНЯ ТО ЗА ЧТО?! Я же ничего не сделал!

∗ ∗ ∗

Кухня в квартире Стамескина была зеркальным отражением кухни Иннокентия Петровича: слишком крошечно и тесно даже для одного человека. Перенесенный в комнату стол был заставлен прозрачными бутылками, вскрытыми консервными банками и тарелочками с нехитрой снедью. Старенький цветной телевизор работал в углу с выкрученным на ноль звуком. По изображению на экране изредка пробегали статические помехи. Судя по обстановке, хозяин не так давно прервал одинокое застолье, спустившись вниз на перекур.

Иннокентий Петрович сидел на низенькой трехногой табуретке. Справа от него Стамескин возвышался в придвинутом к столу кресле, точно великодержавный царь на престоле.

- Ну и тяжелый же ты, Кеша. Еле тебя доволок.

- Что случилось? - спросил Иннокентий Петрович, тупо пялясь в свое размытое отражение на боку бутылки. События между уличным разговором и текущим моментом сгинули без следа в недрах его памяти.

- Истерика у тебя приключилась. От страха. На вот — выпей.

В ладонь Иннокентия Петровича был вложен граненый стакан, на треть заполненный бесцветной жидкостью. Пахло водкой. Не пробовавший алкоголь со студенческих времен Иннокентий Петрович залпом осушил предложенную емкость и зашелся прерывистым резким кашлем. Спиртное обожгло глотку и пищевод. Василий услужливо пододвинул в его сторону тарелочку с едой.

- Угощайся.

Окинув мосластой ладонью стол, он пояснил:

- Я тут старый новый год отмечаю.

Иннокентий Петрович благодарно кивнул и закусил ломтиком черного хлеба, тактично умолчав, что старый Новый год был неделю назад.

- Никогда не думал, откуда все это? - спросил его Стамескин.

- Что все? - отозвался Иннокентий Петрович, осоловело моргая глазами. Выпитое приятной тяжестью согревало желудок, утихомиривая беснующийся мозг, оставляя сознание неясным и одеревенелым, словно после продолжительного дневного сна.

- Да все! Консервы, водка... Откуда свежий хлеб в магазинах? Чистая вода в твоем кране? Ты ведь не забыл, что в стране год назад творилось?

Мысли с ленцой проворачивались в голове, блуждая среди тумана - вязкого и теплого, словно мучной клейстер. Иннокентий Петрович приложил усилия, собирая их в кучку.

- Война была..., - выдавил он из себя, нащупав в памяти нужный образ. Немного помедлив, добавил, - ядерная...

Хмурый Стамескин подлил себе водки в стакан. Некоторое время они сидели в полной тишине, не произнося ни слова. Василий угрюмо смотрел за окно на непроницаемое черное небо. Наконец он произнес:

- Представь себе, Кеша, город. Не какой-то конкретный, а так — чисто гипотетически. Вот стоит он себе испокон веков - ни большой, ни маленький, а так - третий по величине в области...

«Только вот один нюанс. Вокруг города на сотни верст — радиоактивная пустыня. Но внутрь периметра радиация каким-то образом не попадает. Иначе бы из жителей уже давно никого в живых не осталось...»

Иннокентий Петрович сидел, понурив голову, разглядывая грязные следы от собственных ботинок. Стамескина он никак не прерывал, позволив его монологу течь непрестанным размеренным потоком.

- … бензин, продукты, лекарства. Есть все: мясо, молоко, овощи, фрукты. Пожалуй даже лучше, чем в былые времена. Прямо оазис какой-то. Спрашивается, откуда? И главное - как?

- Довоенные запасы..., - процедил Иннокентий Петрович сквозь зубы. Его слегка мутило.

Стамескин насмешливо фыркнул и опрокинул в себя стакан. Закусывая бутербродом со шпротами, он ответил с набитым ртом:

- Чушь не неси, Кеша. Довоенные запасы кончились еще до войны. Но если даже и так: откуда взяться свежему зерну и овощам, если почва и вода отравлены излучением?

Иннокентий Петрович покачал головой, то ли признавая свое поражение, то ли отгоняя рвущийся на волю ответ. Стамескин поднялся с кресла и подошел к окну. Заложив руки в карманы штанов, он продолжил свою тираду:

- Ты ведь прекрасно знаешь, о ком я, Кеша. Мы все уже давным-давно прекрасно все осознали. Просто не можем самим себе в этом признаться...

Иннокентий Петрович вздрогнул и поднял глаза. Василий стоял к нему спиной, слегка раскачиваясь на подошвах прорезиненных сапог. Высокий, худой и сутулый, он походил на громкоговоритель, вещающий из своего угла недобрую вечернюю сказку:

- ...сперва у нас был православный бог. Ну или мусульманский, если ты татарин или азербайджанец. Затем пришел СССР, и официально богов не стало...

«Потом Союз распался, и на его месте выросло новое государство — гораздо злее, чем старое. Через год после этого началась война. И никто - ни единая живая душа - тогда не ожидал, что она так быстро станет ядерной...»

«Миллиарды сгорели заживо в один день. Как будто одно большое жертвоприношение. И я так кумекаю, что жертвоприношение это пробудила кого-то очень старого. Кого-то древнего: возрастом в тысячи лет, может - в десятки тысяч. Старше Христа, древнее Аллаха. Того, о ком люди уже давным-давно позабыли: не помнят ни облика его, ни его сути. Лишь смутно-различимое имя изредка всплывает из глубин общечеловеческого прошлого...»

«И вот теперь - все вокруг принадлежит ему - этому тысячелетнему пердуну. А он в ответ снабжает нас всем необходимым. Вот только не за даром...»

Развернувшись в сторону телевизора, Василий кивнул на пробивающуюся сквозь помехи физиономию Кулябина и с неподдельной ненавистью добавил:

- Гнида жирная! Как пить дать, это ты нас всех ему продал...

Приятное тепло медленно перемещалось из желудка. Скользя вверх по пищеводу, оно согревало Иннокентию Петровичу грудь, затем шею, покуда, не добралось до головы, мигом обратив холодный страх в тлеющие угольки потаенной злобы. Вскинув лицо, он уставился на Василия безумными, покрытыми красными трещинками глазами:

- Нужно бежать!

- Дурак ты, Кеша, - отмахнулся от него Стамескин, - куда ты побежишь? Все! Нет больше ни России, ни Америки. Ни НАТО, ни Евразийского военного блока. Ничего! Одна только гиблая пустыня! И наш город в ее центре...

Подумав немного, он с горечью произнес:

- Иногда я думаю, что лучше бы ракеты тогда до нас долетели...

- Тогда нужно бороться! - не унимался Иннокентий Петрович.

- Бороться?! - Стамескин заржал, - когда это ты в революционеры успел податься? Я ж тебя со школы знаю, Кеша. Ты — трус. Всегда им был. Возможно это тебя пока что и спасало...

- В каком смысле?

- Да я про сны... Боишься ты его принять, потому и остался до сих пор нормальным. Тебя же с самого детства любые изменения пугают. Прям человек в футляре...

Закончив фразу, Стамескин потянулся за стаканом, но, обнаружив, что тот пуст, принялся рыскать среди бутылок в поисках той, где еще плескалась жидкость.

- А я — алкаш, - сказал он, наконец обретя желаемое, - сто лет назад душу свою водяре продал, да так и порешал, что не достанется она теперь больше никому другому... И в этом — уже мое спасение...

- Нельзя же просто так сдаваться!

Стамескин снова выпил. Его начало понемногу развозить:

- А что мы сделаем, Кеша...? - промолвил он заплетающимся языком, - мертвяки и твари повсюду… Раньше надо было шевелиться..., ...пока их еще мало было, а нас — много... А ныне...? Можно целый день по городу ходить, и ни одного человеческого лица не встретить...

«Хотя... Даже если бы мы тогда и спохватились: что толку... Посуди сам... Когда ракеты упали, кто в нашем городе оставался…? Одни старики, ребятня, да бабы... Из мужиков — почти никого, кому уже не под шестьдесят... Спасибо правительству - еще тому старому - за то, что во время войны возраст запаса нам всем подняло...»

Опустив руку под стол, Василий выудил новую, доселе незамеченную Иннокентием Петровичем бутылку - заполненную до краев. Отвинтив крышку и водя горлышком промеж двух стоящих вплотную стаканов, наполняя прозрачной жидкостью одновременно оба, Стамескин с фатализмом произнес:

- Про-е-ба-ли...

Они продолжили застолье, уже вдвоем. Пили, пели, закусывали водку шпротами, тушенкой и черным хлебом. Стамескин опрокидывал раз за разом, не забывая подливать и Иннокентию Петровичу. Тот не возражал.

- Эта наша родина, Кеша…, - жарко шептал Василий в ухо своему соседу, по-братски обнимая того за плечи, - мы здесь родились, мы здесь и умрем… Но ты не унывай… Жизнь после смерти… ик... ...она оказывается все-таки есть… Просто не такая, как мы ее себе раньше представляли…

Опьяневший Иннокентий Петрович клевал носом, меланхолично соглашаясь с каждым словом. Вкуса водки он не ощущал, словно пил дистиллированную воду.

Февраль

«На работу! На работу…! - стучала в голове назойливая мысль, - нужно встать и пойти на работу… Иначе они заметят...»

Иннокентий Петрович лежал на диване, укрытый одеялом с головой. За окном утро неспешно переходило в день. Тусклое февральское солнце, падая через оттаявшее стекло, заливало комнату холодным синеватым светом, пробираясь в его мягкое и душное убежище через оставленный для воздуха зазорчик.

За стеной яростно скреблись. С каждым днем гнетущий свербящий звук становился все отчетливее и ближе, словно неуступчивый сосед незримо подбирался к цели.

Этой ночью Иннокентий Петрович с трудом сумел заснуть. Уличные фонари внизу, под его квартирой, пылали красным. Кровавое мерцание плавно возносилось вверх: просачивалось в комнату через полупрозрачные занавески, заставляя ее стены вздрагивать и трепетать в отблесках багряного сияния, словно вместо привычной общажной каморки Иннокентий Петрович лежал внутри камеры огромного сокращающегося сердца. В эти минуты он никак не мог сомкнуть глаз. Ему казалось, что кто-то невидимый следит за ним бездушным проницательным взором из стен его родной квартиры.

Дремота, накатившая под утро, не принесла с собою облегчения. Наполненная дымом и раскаленным пламенем, воняющая гарью и серой, она дышала жаром, ослепляла огненными всполохами, гремела ошеломляющим грохотом и лязгом, слагающимися в знакомые слова...

Со вздохом Иннокентий Петрович откинул одеяло и принял сидячее положение. Старенький диван под ним жалобно скрипнул. Давно не стиранное белье свалялось и пахло застарелым потом. Взглянув на будильник, Иннокентий Петрович поморщился, но все-таки встал и поплелся на кухню заваривать кофе. Стоял будний день, и он очень сильно припозднился на работу.

∗ ∗ ∗

Отворив стылую, обшитую вагонкой дверь, Иннокентий Петрович робко выглянул на крыльцо перед подъездом. За эту зиму он как будто постарел на добрых пятнадцать лет, и ходил теперь сгорбившись, словно знак вопроса.

Темно-зеленый скрюченный мертвец, похожий на выловленный из болота кусок коряги, менял лампочку перед соседним парадным входом. Видавший виды дворницкий фартук, накинутый поверх телогрейки, был слишком длин и ушит снизу, словно принадлежал ранее кому-то гораздо выше ростом.

После их злополучного разговора, Стамескин ушел в ошеломлющий неистовый загул. Оградившись от мира стенами своей квартиры, сосед Иннокентия Петровича беспробудно пил, лишь изредка высовывая нос наружу, дабы сбегать в магазин за закусью и очередной бутылкой. Встречая по пути Иннокентия Петровича, Василий радовался ему, словно старому другу: сердечно жал руку, обдавая алкогольными парами, и тут же просил занять в долг «до получки». Некогда принципиальный в данном вопросе Иннокентий Петрович охотно занимал, чувствуя облегчение при виде нормального человеческого лица, и даже невзирая на то, что свои обязанности дворника, а следовательно и причитающуюся к ним зарплату Стамескин решительно забросил еще в конец января.

Стоя на придвинутом к стене табурете, новый дворник ввинчивал цоколь в патрон светильника, обнимая костистой ладонью колбу из багрового стекла. Недоброе предчувствие кольнуло Иннокентия Петровича в висок. Подняв голову, он с содроганием убедился, что точно такая же красная лампа была установлена в фонарь над его глазами.

Лида и Ваня Орловы торчали в песочнице на детской площадке. Песочницу укрывал слой грязно-белого снега, но преобразившихся детей это нисколько не смущало. Невзирая на холод, девочка-мертвец сидела в сугробе без движения, разглядывая заметную одной лишь ей точку перед глазами. Ее маленький постаревший брат копошился неподалеку, вгрызаясь острыми, как колышки, зубами в тельце убитой крысы.

Тщедушный низенький мертвец, бредший по аллее в вылинявшем пальто и зимней шапке, резко повалился наземь, сбитый с ног расчетливым ударом по затылку. Выскочивший из засады Сомов, уселся на спину своей жертве и принялся методично обыскивать ее карманы. Придавленный к земле виталькиным задом, мертвяк трепыхался, словно выброшенная на берег рыба, беспомощно дрыгая руками и ногами, пока Виталий одну за другой выуживал на Божий свет смятые купюры и монеты. Даже утратив человеческую форму, Сомов не изменил своим базовым инстинктам.

Внезапно, словно ощутив произошедшее во дворе изменение, Ваня Орлов замер и вскинул свою прожорливую морду. Взгляд белесых, лишенных зрачков глаз сместился в сторону - на Иннокентия Петровича. Заляпанная кровью пасть растянулась в издевательской ухмылке. Позабыв о крысе, ребенок-монстр беззвучно хохотал, указывая на человека своим маленьким когтистым пальцем. Словно услышав его безголосый смех, мертвый дворник прекратил возиться со светильником и развернулся в сторону ближайшего подъезда, из-за двери которого выглядывал Иннокентий Петрович. Виталька оставил в покое карманы своей жертвы и вслед за ним уставился на соседа покрытыми кожей глазными впадинами. Все они разом позабыли о своих делах и пялились теперь на него - единственного нормального и живого среди своры мертвецов и чудовищ.

Под гнетом сонма бесчеловечных взглядов, Иннокентий Петрович стушевался. Перспектива выйти во двор — в компанию изменившихся соседей - отныне вызывала только панику, заставляя сердце ухать и с болью сжиматься в грудной клетке. Юркнув обратно в подъезд, он хлопнул на прощанье дверью. Позабыв о работе, Иннокентий Петрович бросился на второй этаж - к Стамескину.

∗ ∗ ∗

Дверь в квартиру Стамескина была распахнута настежь, и хриплое горланящее пение разносилось по коридору и лестничной площадке. Свет внутри не горел. Плотные задернутые шторы скрывали единственное окно, погружая комнату в неестественный полумрак.

Иннокентий Петрович неуверенно шагнул через порог. В помещении витал дух беспрерывного многодневного запоя. Неубранный стол в центре гостиной был завален немытой посудой с разлагающимися объедками. Пустые водочные бутылки колонной выстроились у батареи. Судя по всему, хозяин не делал попыток навести порядок со времен их совместного застолья.

Понурив голову, Василий сидел у окна на трехногом табурете. Отросшие патлы свалялись в колтуны. Некогда густая щетина превратилась в седеющую бороду. Оборвав пение на полуноте, он встрепенулся и очумело уставился на вошедшего соседа.

- Ба! Какие люди! Кеша!

- Здравствуй, Василий, - неуверенно промямлил Иннокентий Петрович, - что с тобой происходит?

- Со мной?! - изумился Стамескин, - со мной все отлично!

- Побойся Бога, Вася! Я же вижу...

Стамескин насмешливо фыркнул и отвернулся.

- Нет никакого Бога, Иннокентий Петрович. Только Дьявол.

- Василий, ты пьян!

Раскрыв темный рот, обрамленный пожелтевшими от табака зубами, Стамескин громогласно захохотал.

- Я?! Пьян?! Нет, Иннокентий Петрович, я больше не пью! Он меня вылечил...

- Кто вылечил?

- Кто кто? Дружок наш общий... Заходил тут на днях... Привет тебе передавал...

- Какой еще дружок?

- Дурачка из себя не строй, Кеша. Ты понял, какой...

Отведя за спину руку, Стамескин резким движением потянул за штору. Изможденный полуденный свет хлынул в гостиную, озаряя кучи мусора и продранный засаленный матрас, служивший хозяину постелью. Склонившись вниз, дворник выставил на обозрение свой череп. От неожиданности Иннокентий Петрович ахнул. Выбритая на лысо макушка была густо измазана зеленкой. Часть теменной кости исчезла, сменившись серой металлической пластиной. Неожиданно вскочив со стула, Василий схватил с подоконника стакан и с яростью швырнул его об стену. Стекло со звоном разлетелось на осколки. Один из них мазнул Иннокентия Петровича по щеке, оставив тонкий кровоточащий порез.

- Тварь механическая! - в ярости прошипел Стамескин, - он голову мне распилил и что-то внутрь вставил! Теперь водка совсем в горло не лезет!

Испуганный агрессией Василия, Иннокентий Петрович скомканно извинился и метнулся к выходу. За его спиной пение возобновилось снова.

∗ ∗ ∗

Лишь только заперев дверь на оба замка и алюминиевую цепочку, Иннокентий Петрович осознал, что в его квартире не все в порядке. В воздухе витал едва ощутимый неприятный запах, похожий на вонь застарелого дерьма.

Источник беспокойства отыскался сразу. Часть кухонной стены обвалилась, оставив небольшую темную дыру с кулак размером, через которую в его жилище просачивался смрад.

Выудив из тумбочки карманный батареечный фонарик, Иннокентий Петрович с ужасом подошел к стене и нажал на крошечный переключатель. Тонкий желтый луч, полившийся из округлой линзы, медленно заполз в смердящее отверстие. Комната по ту сторону была залита мраком. Плотно задернутые шторы скрывали единственное окно. Свет фонаря скользил по темным очертаниям, вырисовывая скудно меблированную обстановку.

Воздушные алебастровые нити обволакивали стены, маленький диванчик и сервант, приставая к их поверхностям, подобно липкой ленте. На диванчике, среди вышитых подушек, откинув голову назад, сидела тщедушная иссушенная кукла. Затянутая слоями белой полупрозрачной марли, явно родственной висящим на окружающих предметах нитям, кукла была одета в осеннее пальто и вязаную шапку. Иннокентий Петрович навел луч фонаря поближе, желая как следует разглядеть сидящую. Почуяв направленный в ее сторону свет, кукла встрепенулась и подняла обезвоженную, обтянутую трескающейся кожей голову. Мертвые потускневшие глаза остановились на Иннокентии Петровиче. Узнав своего соседа, Ольга Степановна улыбнулась ему в ответ пергаментными губами.

Нечто заворочалось в темноте, разбуженное фонарным светом, и гигантский оранжевый глаз с двумя тонкими, слагающимися в форму креста зрачками прильнул к дыре с обратной стороны. Застигнутый врасплох, Иннокентий Петрович отпрянул назад и ударился спиной о стену.

- Я тб вжу! - прозвучали в его сознании мерзкие щекочущие слова, - недлг к пать остлось!

Дверные замки были открыты с рекордной скоростью. Запутавшаяся алюминиевая цепочка была грубо сорвана с удерживающий ее крепежей. Потеряв фонарик, вопя от страха, Иннокентий Петрович выскочил в общий коридор и бросился по его кишке как можно дальше от утратившей ощущение безопасности квартиры.

∗ ∗ ∗

Второй этаж плыл в благодатной тишине, подобной затишью после бури. Пение дворника умолкло. Солнечные лучи проникали через крошечное окно, падая на кафельные плитки и бетонные ступени там, где межквартирное пространство смыкалось с лестничным проемом.

Не зная, куда податься, Иннокентий Петрович отправился назад к Стамескину. Пройдя через распахнутую настежь двери, он замер, пораженный внезапным зрелищем. Вмиг ослабевшие ноги затряслись, неуклонно подводя своего хозяина.

- Нет! - завопил Иннокентий Петрович, падая на колени.

Изогнутая подвесная люстра была демонтирована и оставлена в углу гостиной. Голые немытые ступни парили в воздухе над отброшенным в сторону табуретом. Удерживаемый петлей, обвитой вокруг шеи, синюшный бездыханный Стамескин висел в десятках сантиметров от родного пола. Плетенная бельевая веревка тянулась вверх, крепко привязанная к торчащему из потолка крюку. Раскачиваясь на другом ее конце, почивший алкоголик смахивал на ангела, пропившего данные ему Богом крылья.

- Василий…, - шептал Иннокентий Петрович, уперев свой взгляд в пол, не в силах поднять глаза на умершего друга, - зачем?! Зачем ты это сделал...?!

Отчаяние сменилось паникой.

«Бежать! Бежать! Скорее бежать отсюда!»

«Хоть куда! Хоть в радиоактивную пустыню! Лишь бы подальше от чудовищ! От мертвяков! От этого проклятого города! От этого красного света..!»

Красный свет. Иннокентий Петрович с ужасом осознал, что отбрасывает на пол тень, обрамленную багряным фоном.

Откинутые Стамескиным шторы были задернуты вновь. Маленький телевизор в углу шипел, издавая статические помехи. Включившись сам собой, пыльный экран не показывал ничего, кроме мерцающего алого квадрата. Густое, словно кровь, сияние медленно заливало комнату, собираясь вокруг Иннокентия Петрович подобно воде: обтекая его со всех сторон и пробираясь куда-то спину. В воздухе разлился терпкий бензиновый запах. Иннокентий Петрович вспомнил, что в детстве так пахла пластмассовая бутылочка с машинным маслом, которым его покойный отец смазывал дверные замки и петли.

Вторая тень легла на красный фон перед его глазами. Кто-то стоял за его спиной. Медленно развернувшись, Иннокентий Петрович посмотрел вверх и встретился лицом к лицу с Глядящим-из-стен.

Бугристая, лишенная растительности голова была посажена на костлявую металлическую шею. Лицо, бледное как у трупа, полускрывал черный промышленный респиратор. Пара дыхательных шлангов тянулись от боковых клапанов маски за спину устрашающего гостя. Сквозь распахнутые полы плаща была видна грудь монстра, похожая на чрево замысловатого часового механизма, где вращались заводные валы, колебались анкерные вилки, толкали друг друга смазанные машинным маслом шестеренки. Глядящий-из-стен материализовался в комнате из красного света и разглядывал теперь Иннокентия Петровича нечеловечески-ледяными, пронизывающими душу глазами.

- Боже мой! - прошептал Иннокентий Петрович и бросился бежать.

Стены вокруг него пришли в движение. Квартира провернулась на 90 градусов вокруг собственной оси и вместо открытой двери Иннокентий Петрович на полном ходу врезался в шкаф. Упав на пол, он втягивал ртом воздух, словно пылесос, не в силах утихомирить сбившееся дыхание. Его сознание опять двоилось.

Глядящий-из-стен появился сверху перед его глазами. Мертвенно-серый взгляд пристально исследовал его лицо, словно препарируя его незримым скальпелем. Правая «ладонь» монстра, похожая на сплетение лезвий, сверл и хирургических инструментов, раскрылась, подобно бутону механического цветка. Из ее недр, на обозрение Иннокентия Петровича, выполз прозрачный медицинский шприц, заполненный ярко-зеленой жижей. Иннокентий Петрович раскрыл свой рот, желая во все горло, что есть сил завопить, давая волю необъятному, неописуемому страху, но Глядящий опередил его на долю секунды. Тонкая длинная игла вошла Иннокентию Петровичу под ключицу, и новорожденный крик умер, не успев вовремя покинуть глотку. Острая щемящая боль пронзила мозг одновременно с ощущением в собственной груди холодного инородного предмета. Изображение перед глазами помутнело, и свет померк…

∗ ∗ ∗

Томительный саднящий зуд в области ключицы привел Иннокентия Петровича в сознание. Головная боль раскалывала череп. Запертый в его стенках мозг отказывался соображать, точно был обложен со всех сторон кусками стекловаты. С трудом подняв отяжелевшие веки, Иннокентий Петрович обнаружил, что правая линза его очков покрылась сеточкой белых трещин. Высунув изо рта опухший язык, он нащупал между верхней губой и носом дорожки запекшейся крови.

- Н-е-е-т! - простонал Иннокентий Петрович, - пожалуйста, ...нет!

Звук его собственного голоса звучал глухо и отдаленно, точно раздаваясь из-за соседней стенки. Пальто, рубашка и штаны исчезли. В семейных трусах, носках и майке-алкоголичке, Иннокентий Петрович лежал на больничной каталке, прочно удерживаемый кожаными ремнями.

Вытянув шею, он приподнял голову над лежанкой и тотчас же уронил ее обратно. Неистовая боль пронзила его насквозь - от ключицы до затылка - с такой силой, что на глаза невольно навернулись слезы. Стиснув зубы, Иннокентий Петрович приподнял голову снова и, плача от страданий, оглядел помещение, в котором оказался.

Лампа накаливания, лишенная плафона, висела на шнуре, озаряя прямоугольную комнату без окон. Кирпичные стены без обоев пахли сухой землей и паутиной. Бетонный потолок над его глазами был сер и полностью лишен побелки.

Всю противоположную от Иннокентия Петровича стену занималась белая, давно не стиранная простыня, растянутая промеж двумя гвоздями.

Чуть ближе, неподалеку от кустарного экрана, был установлен деревянный стул с длинными подлокотниками и высокой спинкой, похожий на орудие казни, применяемое в американских фильмах. На стуле замерла скрюченная фигура. Свет лампочки, свисавшей с потолка в аккурат над его макушкой, позволял разглядеть сидевшего как подобает.

Человек на стуле был мертв уже не один месяц. Грязный деловой костюм на несколько размеров больше висел на его теле утратившей всякую форму тряпкой. Некогда темно-синяя шерстяная ткань обросла пятнами и разводами до такой степени, что практически утратила свой изначальный цвет. Безвольно свесив голову на грудь, мертвец открывал взору Иннокентия Петровича обрезок арматуры, торчащий из разлагающегося затылка. Медный зажим, похожий на те, что используются в проводах для прикуривания, обхватывал металлический штырь своими захватами. Длинный черный шнур уходил от его ручки к панели на стене, где торчал массивный прямоугольный рубильник, соседствовавший с парой незажженных разноцветных лампочек.

Рассматривая умершего со всех видимых сторон, Иннокентий Петрович неожиданно замер, остановив свой взгляд на примечательной детали. Золотой перстень-печатка, надетый на гниющий палец, вызывал в его сознании неодолимое чувство дежавю. Вернув затылок обратно на каталку, Иннокентий Петрович с облегчением зарылся в недра своей памяти, пытаясь выудить наружу те моменты, когда мог видеть это украшение. Поиски продвигались с болью и скрежетом, как будто потревоженная стекловата терлась о внутреннюю поверхность черепной коробки.

Осознание обрушилось на него внезапно, подобно горной лавине.

- Кулябин?! Спартак Андреевич?! - воскликнул Иннокентий Петрович и, невзирая на мучения, опять вскинул свою голову.

Мэр города не вторил его воззванию, по-прежнему храня свое могильное молчание. Вывернув голову набок, Иннокентий Петрович различил штатив с установленной на нем телевизионной камерой. Линза аппарата была направлена за спину сидящего мертвеца - на белое полотно вытянутой простыни.

Звук приближающихся шагов привлек его внимание к железной двери, вмонтированной в стену неподалеку от экрана. Ключ с грохотом провернулся в замке, и ржавеющая створка отворилась, впуская в комнату две плохо различимые фигуры. Кажущиеся темными призраками в сгустившемся у входа полумраке, вошедшие подошли поближе, давая Иннокентию Петровичу возможность как следует себя разглядеть. Мертвец, одетый в военный камуфляж и зеленую армейскую каску, встал у панели на стене. Его товарищ в серой заводской спецовке и газовой маске без шланга обошел лежащего Иннокентия Петровича и устроился за выключенной телекамерой.

Мертвец в камуфляже взялся за обернутую черной изолентой рукоятку и резким движением опустил вниз рубильник. Панель ожила, выбросив сноп желтых искр. Лампочки на ее поверхности замигали зеленым и красным. Электрический разряд перебежал по шнуру в торчащую из затылка арматуру. Под действием тока, сидящий на стуле задергался и ожил. Вскинув лицо, он уставился на Иннокентия Петровича пустующими ямами на месте глаз, раскрыв щербатую пасть в беззвучном крике. Существо в газовой маске привело в действие камеру, линза которой была нацелена на экран.

На простыне возникло изображение лоснящейся от жира морды. Гигантская физиономия Кулябина — пока еще живого и нормального — нависла перед Иннокентием Петровичем. Маленькие поросячьи глазки смотрели прямо на него из-под зачесанных назад белых волос.

- Здравствуй, дорогой друг! - вымолвил призрак мэра на экране.

Иннокентий Петрович застонал. Случившееся переходило всякие границы даже на фоне его минувших злоключений. Реальность вокруг стала зыбкой, напоминая фантасмагорический кошмар, и лишь только нестерпимая боль в ключице напоминала ему, что все это происходит наяву.

- Тебе выпала огромная честь! Честь послужить на благо нашему городу! На благо всему Отечеству! На благо Спасителю, Господу Нашему!

- Пошел на хуй! - завопил Иннокентий Петрович, что было сил вырываясь из оков оплетающих его ремней, - ублюдок!

Кулябин на экране не внял его словам, словно был записан ранее на кинопленку. Зато его услышало существо в газовой маске. Вытащив из-за пазухи молоток и тряпку, оно двинулось в сторону раскачивающейся из стороны в сторону тележки.

- И ты тоже иди, тварь! - не унимался Иннокентий Петрович, дергаясь вправо и влево на каталке. Кожаные ремни шуршали и скрипели, но даже и не думали поддаваться, - гниды! Мрази! Как же вы все меня зае…!

Не став дослушивать до конца, мертвец с размаху опустил молоток на его губы. Из глаз под треснувшими очками полетели искры. Иннокентий Петрович завопил от боли, но тут же смолк, захлебываясь хлынувшей из десны кровью. Густая железистая жидкость заливала ему носоглотку. Парочка маленьких и твердых кусочков скользнули в горло и с болью убежали вниз по пищеводу. Иннокентий Петрович, содрогаясь, осознал, что только что проглотил собственные выбитые зубы. Воспользовавшись моментом, существо затолкало тряпку ему в рот, создав импровизированный кляп. Убедившись, что Иннокентий Петрович дышит через нос, мертвец в газовой маске вернулся на свой пост за телекамерой.

Тем временем голова Кулябина на экране продолжала:

- Все началось со снов...

Как ты наверное помнишь, осенью позапрошлого года на города по ту сторону горного хребта упали крылатые ракеты. Они несли на себе атомные боеголовки. Очищающий огонь в одночасье стер прежний мир с лица Земли. Тем немногим, кто сумел уцелеть после взрывов, суждено было последовать вслед за сожженными и быть сгубленными последствиями ядерных ударов.

Но мы не погибли. Вражеские ракеты обошли наш город стороной. Голод, радиация, ядерная зима, лучевая болезнь — ничто из этого не сумело уничтожить нас. Мы выжили! Нас спас Он — Господь наш! Пастырь наш! Отец наш огненный!

В ночь, когда Москва пылала в атомном огне, он явился ко мне во сне…

Он спас нас всех. Он оградил наш город от мира за его пределами. Не дал излучению проникнуть внутрь его границ. Он очистил воздух, землю и грунтовые воды от радиационного яда.

Он исцелил наши болезни, насытил наши животы. Закрома наши ломятся от Его даров.

И тогда я спросил Его: «Господи, ты так много дал нам! Что же мы, смиренные рабы Твои, можем дать Тебе в ответ?» И Он молвил: «Пошлю я вам сына Моего - порождение Мое, выплавленное в огне из божественной стали - дабы нес он вам слово Мое и волю Мою».

На следующий же день любимая моя, ненаглядная жена Людмила почувствовала Его дитя в своем чреве. Живот ее вырос и округлился. Лицо пожелтело, кожа стала сухой и ломкой, словно папиросная бумага. Она кричала от боли и билась в лихорадке, вынашивая в себе Его посланца. Мучения ее продлились девятнадцать дней.

На двадцатый день моя бедная несчастная Людмила сделала последний вздох. Дыхание ее замерло, глаза потухли и закрылись. У нее отошли воды: темные и пахнущие бензином.

И тогда на свет появился он. Крошечное черно-белое существо, наполовину из плоти, наполовину - из металла. Сын Господа нашего - божественный гибрид младенца и машины. Вскрыв изнутри утробу своей матери, он выбрался наружу. Не издавший во время родов ни звука, покрытый кровью и слизью, он взирал на меня серыми, не по-младенчески разумными глазами, и в механической груди его вращались крошечные шестеренки. Моя навеки почившая Людмила лежала на кровати, и из дыры в ее животе стекали околоплодные воды вперемешку с машинным маслом.

По велению Господа нашего, мы отвели Его сыну отдельную комнату в подвале городской администрации. Стены, обитые войлоком, и железная дверь с маленьким смотровым окошком, закрываемым на заслонку. По углам — прожекторы из красного стекла, которые должны были гореть, не переставая, из ночи в день и изо дня в ночь.

Там он провел первые недели своей жизни. Ни пил, ни ел, ни спал, лишь только сидел в центре своей маленькой темницы, окутанный алым сиянием. Он словно питался этих светом и рос - день ото дня - с каждым новым рассветом становясь все больше и больше в размерах.

И вот, в один прекрасный день он достиг формы взрослого человека и исчез. В то утро, отворив заслонку, мы обнаружили, что посланник Господа нашего пропал. Он не взломал дверь, не прокопал ход, не пробил стену. Он просто растворился в воздухе, оставив после себя необитаемую камеру, залитую красным светом.

Но сын Господний не покинул нас навеки. Он не оставил нас. Через некоторое время он явился ко мне снова, и повелел преобразовать старый городской собор. Убрать из него символы ложной веры и возвести алтарь для истинного Бога — Отца нашего огненного - где сын Его сможет служить Ему литургии и возносить Ему дары достойные величия Его.

И вот с тех пор сын Божий бродит среди нас, служа своему Отцу, повелевая теми, кто принял веру в Него и принося Ему в дар тех, кто ее отверг.

Тебе же, мой друг, выпала великая честь стать таким даром! Послужить на благо всему городу! На благо всем нам! Во славу Господу нашему, Отцу огненному! Эмман!

- Эмман…, - тихо, едва слышно, выдохнул мертвец в армейском камуфляже.

- Эмман…, - глухо пророкотал его напарник из глубины противогаза.

Рубильник сам по себе вернулся в исконное положение. Лампочки перестали мигать. Удары тока, пронизывающие труп Кулябина, иссякли. Бывший мэр перестал биться в конвульсиях и снова обмяк на стуле лишенным костей мешком. Изображение на простыне померкло и исчезло.

Выключив телекамеру, существо в маске вновь направилось к Иннокентию Петровичу. Тот неистово задергался и замычал, пытаясь вытолкнуть изо рта мешающий ему кляп. Не обращая на него ни малейшего внимания, безликий мертвец ухватился за задние ручки каталки и повез ее вперед, толкая перед собой без каких-либо усилий. Труп в каске отворил ржавеющую дверь, выпуская их двоих наружу.

∗ ∗ ∗

Колесики каталки мягко скользили по гладкому каменному полу. Иннокентия Петровича везли вдоль длинного узкого коридора со стенами, выложенными потускневшим кирпичом. Эпизодически над его глазами проносились зажженные электролампы, в определенной равномерности свисающие с потолка в неприкрытых плафонами патронах.

Толкавший каталку мертвец не издавал ни звука. Первое время Иннокентий Петрович брыкался и мычал, тщетно вырываясь из оплетающих его ремней и яростно протестуя против случающегося безобразия. Наконец, обессилев, он затих и обмяк. Лежа на каталке, Иннокентий Петрович обреченно рассматривал мелькающий перед глазами потолок и тяжело дышал в ожидании неизбежной грядущей участи.

Каменная твердь под колесами тележки начала медленно подниматься вверх, словно они взбирались на пологий холмик. Вдали показалась запертая двойная дверь. Тонкая красная линия света просачивалась между смыкающейся парой створок.

Остановившись у цели, мертвец в газовой маске обошел тележку и взялся за дверные ручки. Глядевший во все глаза Иннокентий Петрович невольно зажмурился, ослепленный ярко-алым мерцанием, хлынувшим в коридор через открывшийся проем. Толкая каталку вперед, мертвец ввез его в просторный зал, с тянущимися вверх колоннами и закругленными сводами.

Открыв слезящиеся глаза и немного привыкнув к пульсирующему кровью свету, Иннокентий Петрович осознал, что попал внутрь главного городского храма. Из недр памяти всплыл древний несуразный слух о секретном тоннеле, прорытом еще в советские времена под центральной площадью между зданием администрации и собором.

Внутреннее убранство храма сильно изменилось. Иконы, свечи и кресты исчезли. Повсюду, куда ни глянь, окружающее пространство заполняло багровое сияние, стекающее вниз откуда-то из-под храмовой крыши. Собор был полон. Мертвецы и уроды оккупировали всю его среднюю часть, толпясь у возвышения с выступающим вперед амвоном.

В той части храма, где некогда располагался клирос, вмурованные в пол, строились рядком декоративные пики, явно торчавшие когда-то в наружной кованой ограде. Несколько отрубленных голов - разных возрастов, мужских и женских — высились, насаженные на острия. От каждой из пик тянулись провода, исчезавшие в чреве загадочной изломанной машины. С жужжанием и легким скрежетом, фыркая облачками темного дыма, механизм работал, приводя в движение свой поршни и валы, щерясь в разные стороны медными раструбами, сродни тем, что присутствовали на древних граммофонах. Насаженные на пики головы были лишены глаз. Их рты были раскрыты в немом пении. Раструбы, установленные на машине, издавали симфонию разномастных голосов, сливавшихся в единое звучание, не похожее ни на мужское, ни на женское, ни на принадлежащее к этому миру в целом. Иннокентий Петрович слышал это пение не раз, оказываясь по пути с работы близ городского собора.

Чарующее звучание разливалось по наполненному залу, усиливаемое действующим механизмом. Толпа вокруг каталки раскачивалась, словно в трансе, не обращая на Иннокентия Петрович ни малейшего внимания. Белесые глаза и черные пустующие глазницы. Заросшие кожей рты и острые как иглы зубы. Ссохшиеся пергаментные лица и чешуйчатые вытянутые морды. Все они окружали Иннокентия Петровича с каждой из сторон, подобно беспробудному ночному кошмару, и лишь вставленный промеж челюстей кляп не давал ему неистово завопить от захлестывающего его с головой страха.

Наконец, внеземное пение стихло, и высокий худощавый силуэт возник как будто из ниоткуда на амвоне. Без креста и в одной лишь черной поповской рясе, мужчина прятал свое лицо за обмотанной вокруг головы темной непрозрачной тканью, оставляя на обозрение один лишь рот, заполненный оскаленными человеческими зубами.

Выждав мгновение, безликий священник начал читать молитву:

- Отец наш жестокий! - прорычал он низкий гулким басом. Голос его разнесся по всему храму, эхом отражаясь от стен. Человек в рясе продолжал:

Сущий в огне,
Повелевающий сталью.
Бета и Омега,
Забытый и воскресший,
Второй, но последний.

По толпе пробежала дрожь. Раскрывая рты и пасти, чудовища подавались вперед, почти наваливаясь друг на друга, словно пытаясь физически быть ближе к солее. Зажмурив глаза, Иннокентий Петрович принялся мысленно считать от одного до десяти, лишь бы не сойти с ума от происходящего гротеска.

«Один, два, три...»

Свято имя Твое!
Пришло Царствие Твое
На земле и на небе!

«...четыре, пять, шесть...»

Да будут сожжены неверующие в тебя!
Да насытится чрево Твое
Их плотью и кровь!

«...семь, восемь, девять»

Ибо Твое есть Царство
И металл и пламя
Во веки веков!

«...десять!» - Иннокентий Петрович совершил глубокий вдох и раскрыл глаза.

- Эмман! - провозгласил безликий.

- Эмман! - вторил ему хор голосов со всех сторон.

По толпе начали ходить чаши, источающие едкий запах бензина. Из рук в руки передавались ножи с лезвиями из вороненной стали. Мертвецы пили из чаш и тут же исторгали выпитое назад: прямиком под свои ноги на пол храма. Чудовища брались за ножи и резали свою плоть, обагряя темные лезвия в собственной крови.

- Да извергнется кровь Моя из глоток ваших! Да насытится сталь Моя плотью вашей! Ибо Я есть в вас, а вы — во Мне! - пророкотала с амвона фигура в рясе.

Замершая было каталка, двинулась вперед снова. Лежа на ее поверхности, Иннокентий Петрович с ужасом наблюдал, как чудовища и мертвецы расступаются перед ними по мере того, как мертвец в противогазной маске подвозит его ближе к амвону. За спиной священника - там, где прежде был иконостас - возвышался огромным монумент, изображающий верхнюю часть мужского тела, увенчанного головой быка.

- Господь - наш Спаситель! Прими же дар от рабов Твоих вечных! - промолвил священник, развернувшись в сторону быка. Ниточки слюны тянулись по подбородку из его ощеренного рта.

Толпа радостно вторила ему в ответ, подхватив фразу безликого хором искореженных скрипучих голосов. Огромная прямоугольная заслонка в животе статуи источала дым и была раскалена до предела. Нестерпимо пахло сажей и гарью. Сеть длинный широких труб тянулись по стенам от основания монумента, убегая вверх под самую крышу.

«Это же печь!» - родилось в мозгу Иннокентия Петровича понимание.

Нечто, похожее на обрубок конвейерной линии, примыкало к печному жерлу. Мертвец в газовой маске подвез каталку к дальнему ее концу и с усилием навалился вперед всем телом. Складные ножки тележки подогнулись, и койка с привязанным к ней Иннокентием Петровичем переместилась на поверхность линии.

Водрузив лежащего на конвейер, мертвец взялся за рычаг у его подножия. С грохотом лента ожила и пришла в движение, медленно смещаясь вперед ко входу в топку и утягивая Иннокентия Петровича вслед за собой. Массивная заслонка отъехала в сторону, открывая яркие оранжевые языки пламени.

Дым и отбрасываемые тени собрались в клубок рядом с каталкой, принимая антропоморфную форму. Глядящий-из-стен материализовался близ алтаря-печи, рассматривая Иннокентия Петровича ледяными серыми глазами. При виде чудовища страх сменился ненавистью. Развернув голову в сторону Глядящего, Иннокентий Петрович предпринял отчаянную попытку через кляп обложить монстра самой непристойной бранью, какую только был в силах вспомнить, но не успел. Влекомая лентой койка заползла в огонь. Иннокентий Петрович исчез в раскаленном печном чреве.

∗ ∗ ∗

Огонь, огонь и еще раз огонь. Повсюду вокруг него расстилалось пламя — жидкое, словно океанские глубины. Соскользнув с конвейерной линии, каталка обрушилась вниз, точно в пропасть. Стягивающие тело ремни вспыхнули и сгорели. Иннокентий Петрович отделился от больничной койки, которая тотчас же сгинула из виду, улетев куда-то в неизвестность.

Он тонул и горел одновременно.

Где-то вверху, над его головой, подобно окну, врезанному в огненное море, захлопнулась печная заслонка. Жар сдавливал Иннокентия Петровича со всех сторон. Лицо его покрыла испарина. Опостылевший кляп вывалился изо рта, растаяв на ходу в горсточку пепла. Майка, трусы и носки истлели, оставив Иннокентия Петрович абсолютно обнаженным. Остатки волос на его макушке, брови и ресницы исчезли, слизанные бушующим вокруг жидким пламенем.

Очные дужки оплавились и раскалились, обжигая виски и кожу за ушами. Линзы закоптились и почернели. Не в силах терпеть больше боль, Иннокентий Петрович сорвал очки с лица и отбросил в сторону. Кувыркаясь в огне, стремительно теряющая форму оправа исчезла в мерцающем океане.

Вокруг него царил грохот, мучительно отдающий в ушные перепонки. Грохот, слагающийся в слова:

- ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ!

«Не смотри! Не смотри на него!» - билась в стенках черепа лихорадочная мысль. Иннокентий Петрович невольно закрыл глаза руками, но тут же с криком одернул их обратно. Его собственные ладони опалили лицо, подобно раскаленному железу.

Он взглянул.

Глаз, размером с Луну, раскрылся, взглянув на него в ответ. Величие, скрывающееся на дне ослепительной бездны, выступало перед ним, подобно необъятному колоссу. Величие, способное поглотить его и растворить в себе, словно каплю дождя, что исчезает в океане.

- Я МОЛОХ — БОГ ОГНЯ И СТАЛИ. Я МОЛОХ — БОГ ГОЛОДА И ПИРА.

Голос, подобный раскатам грома, подчинял себе разум, кроша защитные барьеры в маленькие осколки.

- ЭТА ЗЕМЛЯ! ВСЕ ЖИВУЩЕЕ НА НЕЙ, ПОД НЕЙ, НАД НЕЙ — ОТНЫНЕ ПРИНАДЛЕЖАТ МНЕ! Я ВЕЧНО ГОЛОДЕН, НО Я ВСЕГДА БУДУ СЫТ!

Рот Иннокентий Петровича раскрылся. Нужные слова сами по себе зарождались в горле.

- ТЫ ОТВЕРГ МЕНЯ! ТЫ ПРЕЗРЕЛ ВЕРУ В МЕНЯ! ДА ОБРАТИСЬ ЗА ЭТО ТЫ ПЕПЛОМ ВО СЛАВУ МОЮ!

- Не-е-е-т! - завопил Иннокентий Петрович что было сил, - я принимаю тебя! Господь мой! Спаситель мой! Молох!

Но было уже поздно. Температура вокруг Иннокентия Петровича принялась нарастать. Огонь, не причинявший доселе вреда, яростно впился в тело, проникая под самую кожу. Окутанный мерцающим пламенем, Иннокентий Петрович почернел и рассыпался в прах.

Текущий рейтинг: 64/100 (На основе 91 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать