(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Тело не хочет
Вот уже почти полгода я безвылазно сижу дома, ни на шаг не покидая квартиру.
Нет, у меня не паранойя, и я не боюсь людей или открытых пространств. И тем более за пределами моего дома не случился апокалипсис, и по улицам не ходят толпы чудовищ.
Всё проще и одновременно сложнее. Апокалипсис понятен, его можно осмыслить логически, в отличие от того, что происходит со мной.
Моё тело как будто живёт своей собственной жизнью.
Нет, не так, как в фильмах про людей, которые оказались под контролем тёмных магов или инопланетных захватчиков. Никто не пользуется моим телом против моей воли. Оно само диктует мне правила.
И оно не хочет выходить из дома.
Это началось, когда однажды с утра я попытался выйти на пробежку и не смог. Стоило сделать несколько шагов ко входной двери, как сердце забилось, словно в приступе паники. Дыхание спёрло. Перед глазами пошли цветные пятна.
Я сперва списал это на простую паническую атаку. У кого их нет в наше время?
Но — нет.
Панические атаки проходят в среднем за пять-десять минут. Они не длятся полчаса, сорок минут, час – сколько угодно, пока человек не отойдёт от входа в квартиру.
Панические атаки не переходят в судороги и удушье при попытке открыть дверь.
Панические атаки купируются успокоительными. А я не смог выйти наружу даже после слоновьей дозы седативного. Просто упал на колени за порогом и мучительно проблевался прямо на пол.
Желудок словно сокращался сам, без какого-то сигнала извне.
Убирать пришлось соседям. Мне стыдно, но я при всём желании физически не мог провести слишком много времени на лестничной клетке.
Следующие несколько дней я искал выход. Я выяснил, что поход с мусором до мусоропровода не вызывает у меня серьёзных страданий – но стоит мешку оказаться в трубе, как дурнота начинает накатывать всё более сильными волнами. Я даже попробовал выйти наружу с мешком в руках — не сработало. Вызов лифта чуть меня не убил. Я с трудом дополз до родного порога и скорчился на коврике, тяжело дыша, весь перемазанный в пищевых отходах. Ещё немного, и я потерял бы сознание.
С лестницей я тоже поэкспериментировал. Безрезультатно.
Вызывать скорую в такой ситуации казалось равноценно суициду, поэтому я решил начать с вызова врача на дом. Терапевт не нашла ничего подозрительного — а что бы она нашла?! — и посоветовала обратиться к психиатру. А найти психиатра, который приехал бы ко мне на дом, оказалось тем ещё квестом.
Мне повезло, что я живу в Подмосковье. За те дни, что я искал врача, мне удалось более-менее разведать местные доставки и составить план. Эта из большого супермаркета — раз в неделю, чтобы не слишком часто выходить в коридор. Эта из маленького сервиса — раз в один-два дня.
На работе я экстренно попросил удалёнку — слава богу, должность позволила. Работодатель был удивлён, но согласился. Ну да, пару месяцев назад я сам говорил, что удалённый формат работы не моё, а офис мне нравится больше.
Милое, как говорят в интернете, летнее дитя.
Когда я нашёл врача, оказалось, что ничего полезного он мне сказать не может. «Это психосоматика» — вот самое внятное, что я услышал. Мне прописали седативные, которые, разумеется, не сработали, и ещё парочку рецептурных препаратов. Доставить их мне бы никто не смог — пришлось напрягать единственного друга.
Андрей долго не мог поверить, что я не прикалываюсь. Только когда я в его сопровождении почти дошёл до лифта и свалился в судорожном припадке, он понял, что дело плохо.
Понял, но не смог ничего предложить.
Лекарства не помогли. Ничего не помогло. Я пытался превозмогать, полз по лестнице, несмотря на дурноту. Однажды меня в таком виде застали соседи, я бессвязно попросил их вытащить меня наружу, и меня стошнило прямо им под ноги.
От меня шарахнулись и с тех пор сторонились.
Я прекратил самостоятельные попытки, когда во время очередной вылазки меня парализовало. Совсем. Я не мог пошевелить рукой или ногой, с трудом дышал и совершенно не мог сомкнуть веки. Эта пытка длилась, пока я не сдался и не решил возвращаться. В тот момент что-то внутри меня словно ослабило невидимый поводок.
Вернуться я смог, но больше так не рисковал.
Однажды Андрей попытался вытащить меня на руках. Последнее, что я помню, — звук открывающейся входной двери и цветные пятна перед глазами.
Очнулся я у себя дома. У Андрея была разбита губа.
Он сказал, что мои руки и ноги двигались сами по себе. Я был без сознания, но как-то ухитрился вырваться, дать ему по морде и вернуться домой.
Мне потом было плохо ещё дня три — как будто в наказание.
В какой-то момент у меня возникла мысль. Может, если вытащить меня на улицу силой и продержать там какое-то время — это отступит? Не просто же так моё взбунтовавшееся тело не желает туда выходить.
Я сделал то, что опасался делать раньше. Вызвал скорую.
В квартире я выглядел бы слишком хорошо, поэтому бригаду встретил на лестничной площадке, шатаясь, как пьяный, и с трудом удерживаясь от падения. Стоило им уложить меня на кушетку — начались судороги. Пришла боль.
Я отключился, едва увидев небо. Даже на фоне невыносимой боли оно показалось мне самым прекрасным, что я видел в этой жизни. Чистое, яркое, полное надежды на лучшее.
Вот только в себя я опять пришёл в своей квартире. Тело болело, на сгибе локтя виднелись следы уколов, а на запястьях — синяки. Меня пытались удержать.
И не смогли.
Да, после этого мне было плохо. Но дурнота, ломота в теле и проблемы с дыханием меня бы не остановили.
Я бы повторял попытки ещё и ещё. Я бы вызвал психиатрическую скорую и попросил привязать меня ремнями к кровати. Я бы заранее постарался себя обездвижить.
Если бы не спёкшаяся чужая кровь на моих пальцах. Я обнаружил её, придя в сознание.
Я не знал, на что способно моё тело, когда я без сознания. А рисковать другими людьми так же, как рисковал собой, — просто не смог.
Самое ужасное во всём этом — то, что я почти привык. Да, мне невыносимо тоскливо, больно и горько каждый раз, когда я натыкаюсь в сети на весёлые фото своих коллег и знакомых. В парках, в поездках, в кафе.
Да, мне хочется плакать, когда я смотрю на входную дверь. И да, я начинаю испытывать ненависть к образу жизни, который мне навязало моё тело.
Но при этом я почти привык. Я ем, работаю и забиваю свободное время дурацким контентом, чтобы хоть немного приукрасить свою бессмысленную жизнь взаперти.
Мой распорядок дня составлен так, чтобы минимальное количество раз пройти через коридор, мимо входной двери. Я выношу мусор как можно реже, чтобы избежать адской боли и дурноты, и молюсь, чтобы у нас всегда нормально работал мусоропровод. Моя жизнь начала зависеть от таких мелочей — мне страшно об этом думать.
Ещё страшнее мне думать, что бы случилось, живи я чуть подальше от цивилизации, в городе без доставок и врачей на дом.
Перед выносом мусора я всегда выпиваю противорвотное и обезболивающее, чтобы не так сильно страдать. Возможно, сажаю себе желудок, но у меня нет возможности проверить. Инструментальные исследования на дому не делаются.
Еду мне привозят доставки, лекарства — Андрей. Я пытался платить ему, но он отказывается. Хоть он и помогает мне, я вижу, что он боится. Боится, потому что не понимает, и поэтому отдаляется.
От этого мне тоже горько, но горечь стала привычной, как старое физическое увечье.
Остальные знакомые вовсе перестали со мной общаться, и их можно понять. Если сначала я спасался сериалами и книгами, то теперь мне просто тоскливо и скучно. Я зациклен на мыслях о выходе из дома. Мне снятся бесконечные дома, из которых я пытаюсь выбраться, прекрасные пейзажи за окном и морские курорты, закрытые для меня, возможно, навсегда.
Кто угодно отказался бы от общения с таким человеком: унылым, отчаявшимся, практически одержимым одной идеей.
Мне от этого, правда, не легче.
Мне кажется, худшее, что может произойти с человеком, — беспомощность. Она лежит в основе клаустрофобии. Она же порождает множество других страхов. Когда мы боимся тяжело заболеть, остаться инвалидами, потерять рассудок или попасть в тюрьму — мы боимся стать беспомощными. Теперь я это понял.
И именно это чувство заполняет меня изнутри, как вода заполняет кувшин. Не просто выход из дома — сама моя жизнь перестала мне принадлежать. Социальная, рабочая, бытовая.
Когда я встречаю соседей, они смотрят на меня с подозрением. Врача я перестал вызывать — он не говорит ничего нового.
А главное — это начало распространяться на другие вещи. Возможно, оно прогрессирует, чем бы оно ни было. Но скорее дело в другом.
Просто чем дальше, тем сильнее я хочу прекратить это всё.
Я хочу, а моё тело — не хочет.
Мне не дают нормально есть. Чтобы готовить и питаться, нужно пользоваться вилкой и ножом, но стоит потянуться к ним рукой — руку скручивает в адской судороге, такой, что я начинаю выть от боли.
То же самое происходит при попытке включить плиту. Или съесть что-то не то. Ничего слишком солёного, слишком объёмного или ядовитого хотя бы в теории. Идея нажраться тухлого мяса — и та провалилась. Меня вывернуло, и всё.
Я не могу выпить таблетки. На одну пилюлю меня с огромным трудом хватает, но любая следующая — привет, удушье и рвота. Жди следующего дня, если не хочешь задыхаться и сидеть в полуобморочном состоянии ещё несколько часов.
О бритье и стрижке пришлось забыть, и сейчас я выгляжу не лучше какого-нибудь Робинзона Крузо, который провёл кучу времени на необитаемом острове.
И ванну толком не примешь. Меня выталкивает из неё, стоит провести там больше пяти-семи минут.
Окна? Я пробовал. С ними не лучше, чем с дверью. Я бы выпрыгнул, но третьего этажа не хватит, чтобы умереть. Скорее всего, я приду в себя дома — живой, но покалеченный и не имеющий возможности даже принять обезболивающее.
Я даже уморить себя голодом не могу. Моим максимумом было два дня. Всё это время боль нарастала, пока наконец не стала невыносимой — настолько мучительной, что я отдал бы всё, чтобы она прекратилась.
Раньше мне казались глупыми самоубийцы, которые звонят в скорую, не выдержав мучений. Теперь я их понял.
Я поел. И с тех пор до трясучки боюсь потерять работу. Если мне станет нечего есть, эта боль вернётся. А она хуже, чем всё, что я испытывал до этого.
Сначала я думал, что опыт с голодовкой поможет мне снова начать ценить жизнь. Но — нет. Чем сильнее меня, как глупого ребёнка, оберегают от всех источников возможного вреда — тем сильнее я хочу, чтобы это всё закончилось.
Но это не кончается. И, возможно, не закончится, пока меня не подкосит какая-нибудь запущенная болезнь. А этого можно ждать годами.
Я очень устал.
Когда-то я читал, что в нашем кишечнике живёт четыре килограмма бактерий, которые составляют микрофлору. И что современные медицинские исследования активно изучают влияние этих бактерий на сознание, поведение и болезни человека.
Может быть, какие-то из наших естественных симбионтов во мне взбунтовались? Или отдельные участки нервной системы решили, что они — отдельный организм?
Я не одержим, не безумен, не под контролем кого-то извне.
Всё происходит внутри меня.
А изнутри себя мне никуда не деться.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 68/100 (На основе 83 мнений)
