(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Полнолуние
Я никогда не мог спать в полнолуние.
Когда луна, будто желтая поганка, заглядывает в окно, разбрасывая по потолку синеватые тени, минуты превращаются в часы, а те – в тягучую бесконечность. От желтого лика не спрятаться в комнате или гостиной, только на кухне – разложиться на узком диванчике, от которого наутро нещадно болит спина. Я редко так делал, обычно просто не спал. Раз за разом вставал, кипятил чайник, много курил, посиживая на балконе. Тогда-то я впервые заметил его.
Костер на вершине лысеющей сопки.
Просто на «лысой» или «проплешине» – ее у нас по-разному называли. До нее было далеко, и я, честно признаться, никогда там и не был, хотя прожил всю жизнь на окраине, в этой многоэтажке, выходящей окнами на лес, чахлую речку, невысокий зеленый хребет. В разлитом луной синеватом свечении я видел его удивительно четко – красный трепещущий огонек. Мне некуда было спешить, и я курил, внимательно вглядываясь в него, пока ветер пытался вырвать из рук сигарету. Оттуда, с вершины холма, доносились еле слышные обрывки каких-то песен.
Студенты, наверное. Повеяло тихим и простым счастьем, и я невольно улыбнулся. Захотелось тоже оказаться там: немного дальше отсюда и немного моложе. Вдыхать запах костра и хвои, жарить сосиски, петь под гитару и не думать о завтрашнем дне, о заботах, бессоннице - вообще ни о чем. Выдохнув горький дым, я задумчиво прикинул расстояние и примерный маршрут. Стал перебирать в уме друзей и знакомых, еще не отрастивших пивных животов и не до конца променявших авантюризм на паломничества в «Икею».
Что ж это я? Совсем не старый еще. И куда я подевал походные берцы?
От двух часов сна в голове было, как в накуренной комнате. Кофе горчил. Пятнадцать минут в пробке на светофоре. Какая-то планерка. Какое-то совещание. Поездка в центр по каким-то делам. В машине заскрипели колодки, требуя срочной замены. Вспомнил, что дома на кухне потек кран. Дела возникали будто из ниоткуда, важные и не очень, разрастались, как снежный ком. Мне с сожалением пришлось признать, что ни в какие походы, по крайней мере, в ближайшее время, уже не выбраться.
Однако стоило выйти на балкон ночью, меня будто окатили холодной водой. Не знаю, виной ли тому усталость и недосып, или действительно что-то по особенному сложилось в окружавшем пейзаже, но вид, который я видел бессчетное количество раз, открылся мне будто впервые. Куда же я раньше смотрел? Темные громады холмов под усыпанными звездами небом. Настолько глубоким, что в нем можно было тонуть. Посеребренная луной речка. Колышущееся море из сосен, уходящее за горизонт, к вершине, к холму, на котором все также горел одинокий костер.
Я стоял, будто завороженный и мне потребовалось меньше минуты, чтобы лишиться сомнений. Оттуда должен быть вид еще лучше – подумал я. Правда эти студенты, но они ведь рано или поздно уйдут.
В субботу, проснувшись рано, я побросал в рюкзак термос с чаем, бутылку с водой, моток веревки, охотничий нож, наспех нарезанные бутерброды и, перейдя по шаткому мостику речку, вошел в лес.
Вернулся лишь к вечеру – злой, исцарапанный и уставший.
От давно непривычной нагрузки ломило все тело. Лес, в который когда-то я каждый день убегал после школы, чтобы пинать пеньки и ловить лягушек, сейчас показался мне совершенно чужим. Знакомые тропинки давно заросли, а новые – двоились, троились и уводили незнамо куда. Я несколько раз терялся среди бесчисленных перекрестков, и стоило выбрать утоптанную дорожку, что по моим представлениям должна привести меня к месту, она непременно уводила в сторону или же просто растворялось в лесу. Я сделал попытку пройти напрямик, но быстро уткнулся в заросли стланика и непроходимый бамбук. К обеду полил дождь, и я, ко всему прочему, еще и промок. При мысли о пикнике осталось лишь выругаться и сплюнуть на землю. Дороги я так и не нашел, если только на пару чахлых, загаженных биваков, которые походили на искомое место также, как ночной горшок походит на античную вазу.
Раздраженный и злой я бросил вещи в стирку и начал подсчитывать, сколько бы дел успел переделать, пусть скучных, но важных, если бы так бездарно не провел день. Чтобы не было обидно совсем, сходил в магазин и вернулся с бутылкой коньяка. Какого-то обычного и не слишком хорошего. Из тех, что не закрываются в шкафчик за стеклянную дверцу, а стоят на отшибе, где-нибудь рядышком с водкой «Нацпроект», бутылкой «Рябчика» и прочей бормотухой за два рубля. Сейчас мне искренне жаль, что я не удосужился запомнить даже его названия. Ведь этому мерзкому, но убойному пойлу я, собственно, и обязан всем, что произошло дальше, ибо делать такое на трезвую голову едва бы решился.
Луна начинала идти на убыль, но пока выглядела цельной, как разбитый на небе желток. Я стоял на балконе, прикладываясь к бутылке, и костерок на холме уже не вызывал во мне теплых умиротворяющих чувств. Я начал подмечать странности, над которыми первоначально как-то и не задумывался.
Во-первых, поплутав по лесам, я обоснованно заключил, что дороги на «лысую» с моей стороны попросту нет. Логично предположить, что ее нет вообще. Собственно поэтому я там и не был, хотя по молодости истоптал чуть ли не все известные в округе туристические маршруты. Конечно, подъем мог быть где-то с другой стороны: востока и севера, но там совсем глушь – одни буреломы, куда добропорядочные туристы не забредают.
Во-вторых, крохотная проплешина, что виднелась отсюда, на самом деле не крохотная – наверняка с добрую половину футбольного поля. Следовательно, и костерок на вершине – не походный бивак, а какое-то погребальное кострище.
В-третьих, горит он там уже третий день.
Я порядочно так поднабрался и поначалу не заметил, как чья-то невысокая тонкая фигура осторожно вышагивает по камням у реки. Пару мгновений и она перескочила поток по поваленной ветке, не пожелав почему-то воспользоваться мостом. Я перевел затуманенный взгляд с костра на незнакомца, идущего в лес, и мой пьяный мозг принялся строить логическую цепочку, упуская, впрочем, некоторые очевидные несостыковки.
Это же тип из этих «костровиков». Вот так мы все и узнаем.
– Эй! – прокричал я в темноту, воодушевленный тем, что ответы сами идут ко мне в руки, однако фигура уже скрылась за темной листвой. Вот блядь.
Пришлось напялить ботинки, выходить из дома и спускаться к реке. Дары отечественного алкопрома наделили меня какой-то нечеловеческой силой: я сунулся прямо в воду, перейдя вброд, умудрился не поскользнуться и не свалиться, хотя меня шатало из стороны в сторону. А потом закричал прямо в распахнутую хвойную пасть:
– Эй, мужик! Стой, спросить хочу!
Свет луны едва пробивался сквозь кроны, перед глазами плыло. Я поддался вперед, пробираясь почти наощупь, стукнулся о дерево. Услышал хруст веток – рванулся туда и неожиданно налетел на кого-то. Раздался женский крик, а следом и мой, когда я отдёрнул ладонь и отшатнулся. На землю брызнуло горячим и темным.
Тогда, в тусклом сиреневом свете я и увидел ее.
Она была на пол головы ниже, в какой-то темной толстовке и держала в вытянутых руках складной нож. Я опешил. Попятился, начал бормотать что-то невнятное, пытаясь извиниться. Зажал второй рукой порезанную ладонь. Не скрою – испугался. Однако быстро сумел взять себя в руки. Незнакомка медленно отходила назад, пока беспомощно не уперлась в древесный ствол. Руки ее ощутимо дрожали, и напугана она была явно больше меня. Капюшон отбрасывал тень на половину лица, и я видел только сверлящий меня со страхом и недоверием глаз.
– М-может это, уберешь нож? – я попытался сказать это как можно более миролюбиво, но заплетающийся по пьяни язык едва ли внушал доверие.
– Я просто живу тут недалеко…
– Честно, не хотел ничего плохого…
– Я думал ты из этих…
– Ну, которые у костра…
При последней фразе она вздрогнула, и взгляд ее как-то переменился. Незнакомка опустила оружие и даже сделала шаг вперед. Лунный свет скользнул по ней на какую-то долю секунды и тут уже вздрогнул я – мне показалось, что у девушки нет второй половины лица.
– Ты видел костер? – раздался голос, приятный и тихий, будто шелест листвы.
– Горит уже третий день. Странно, правда? Вот я и подумал, что…
– Пошел вон отсюда! – она резко меня перебила. – И ничего не смей спрашивать. Прямо сейчас разворачивайся и уходи. Даже смотреть на костер не стоит, не то, что идти к нему. Просто проваливай!
Я совершенно ничего не понимал.
– Подожди, давай сначала. Как хоть тебя зовут?
Я отвернулся лишь на мгновение, но его хватило, чтобы незнакомки и след простыл. Только качались ветки, и едва слышный шум раздавался из тьмы. Догнать ее я, естественно, не пытался.
Наутро было стыдно настолько, насколько вообще могло быть. Не знаю, по поводу чего я переживал больше: того, что меня могли ненароком зарезать или того, что и правда приняли за маньяка. А еще, как ни старался, так и не смог вспомнить ее лица. Очень надеялся, что она мое – тоже. Ведь это, скорее всего, какая-то местная девчушка, с которой я могу жить на одной улице, ходить в один магазин, а может, даже и жить в одном доме. Если мы случайно столкнемся в очереди на кассу, как я буду выглядеть?
Я провалялся в постели достаточно долго, борясь с нахлынувшей на меня апатией. Днем поехал по делам в город и ожидаемо застрял в пробке. Похоже, что в этот раз на дороге произошло что-то серьезное, потому как затор растянулся почти на всю улицу. Впереди отчаянно сигналили и ругались. Я тоже нервно крутился на месте и барабанил пальцами по рулю, но затем смирился и стоически откинулся на сиденье, безучастно пялясь в окно: на прохожих, витрины, мамашей с колясками. Возле супермаркета замигал красками рекламный монитор. Изображение на нем показалось мне несколько странным.
Это была какая-то реклама детского питания. Там женщина кормила с ложки деревянную куклу, сидевшую на детском стульчике. На кукле был белый чепчик и белый фартучек; наверно она должна была изображать Буратино или Пиноккио или что-то в этом роде, вот только выглядела она, мягко говоря, странно. Не знаю, о чем думали создатели ролика, но «это» и близко не походило на белобрысого жизнерадостного мальчишку, из всем известного советского фильма или на улыбчивого Пиноккио из мультфильмов «Дисней».
На стульчике сидело какое-то карикатурно обтесанное полено, темное, цвета мореного дуба. К бугристой голове, под чепчиком, были прилеплены голубые пуговичные глаза, а вместо рта зияла овальная дырка. Кукла вращала глазами, тянулась к женщине и перебирала сучковатыми руками-отростками.
Полная к обеду ложка!
Для вашего крошки!
Не содержит консервантов.
Ну и реклама. Ахуеть просто.
Женщина, все время находящаяся за кадром, под нехитрую детскую песенку, сопровождавшуюся такой же заурядной мелодией, отправляла полную ложку чучелу в рот. Оно же переводило взгляд то на кормилицу, то прямо на зрителя.
Пока я наблюдал эту картину, камера зачем-то стала приближать «лицо» куклы, отсекая от зрителя убранство кухни, женскую руку, и вскоре на экране осталась только темная морда и бегающие туда-сюда голубые пуговичные глаза.
Не содержит консервантов….
Я был искренне рад, что в этот момент мой ряд таки тронулся, и мне не пришлось досматривать этот пиздец.
Вечером я как обычно вышел курить на балкон и с неудовольствием уставился на лысую сопку. Костер на вершине никуда не исчез. В этот раз я поежился. Странно, но от теплых ностальгических чувств, с которыми я рассматривал его три дня назад, не осталось даже следа – они сменились неясной тревогой, причину которой я не мог себе объяснить. Но еще более я помрачнел, стоило разглядеть фигуру в капюшоне на берегу.
Я тяжело вздохнул. Конечно, можно было незаметно юркнуть обратно в квартиру, вот только она меня уже видела – я был в этом уверен, хоть сейчас незнакомка и отвернулась, всматриваясь в чернеющие надгробия сопок. Я неуверенно помахал ей – реакции не последовало.
После некоторых внутренних колебаний я все же решил, что мне стоило бы объясниться из-за вчерашнего, ну или хотя бы попытаться это сделать. Нехотя одевшись, я вышел на улицу.
Она стояла все там же, едва ли отреагировав на мое появление.
– Привет, – честно сказать это все, на что хватило моей оригинальности.
Девушка слегка обернулась, но не ответила, а я плохо, но смог ее разглядеть: резкие, угловатые черты лица, острый подбородок, немного неправильный, но вполне симпатичный профиль носа, темные волосы; обычная одежда – толстовка и джинсы, на плечо накинут рюкзак. С рюкзака свисала металлическая цепочка, на которой болтался посеребрённый брелок, в виде головы оленя с широкими ветвистыми рогами, наверняка бутафорский. Я не мог назвать ее очень красивой, но холодный свет луны придавал лицу какую-то особую бледность, тонкость, которая, признаюсь, меня очаровала. Впрочем, капюшон все равно скрывал половину лица.
– Ты постоянно тут по ночам бродишь? – я набрался немного смелости.
– А ты, что, меня сталкеришь?
Стало обидно. Никого я не сталкерил и даже слова такого не знал. Я попытался извиниться за вчерашнее недоразумение и все объяснить, но она дала понять, что ей это совершенно неинтересно. Некоторое время мы просто стояли, глядя на терявшийся среди звезд огонек костра. Повисло неловкое молчание. Я рассматривал ее с интересом, пытаясь выловить какие-нибудь детали, которые могли бы сказать хоть что-то об этой странной девице, что ночью шатается по лесам, но кроме цепочки на рюкзаке, ничего не бросалось в глаза. Обычная одежда, обычная внешность. Я даже не мог сказать примерно, сколько ей лет. Наверное, чуть моложе меня, но не намного.
– Как твоя рука? – наконец спросила она слегка виновато.
Я ободряюще повертел забинтованной кистью.
– Не страшно. Лучше расскажи, что там, с этим твоим костром?
– Как будто ты мне так возьмешь и поверишь.
Я ответил, что находятся в мире вещи и более безумные и зачем-то начал рассказывать о виденной рекламе про кормление чучела. Это произвело неожиданный для меня эффект. Она резко повернулась и уставилась на меня, как будто увидела только сейчас. Потом сцепила пальцы в замок (в дальнейшем я заметил, что это ее привычка) и стала нервно прохаживаться по берегу. Внутри у меня похолодело – мне, как и вчера, показалось, что за скрывающем часть лица капюшоном нет ничего, просто чернильная тьма.
– Оно начинается так, ты скоро и сам все увидишь. Вот зачем ты за мной пошел? Если бы ты … хотя, с другой стороны, я же не виновата. Это ты сам. Ты, что думаешь это смешно?
Мне и правда было немного смешно. Я попытался ее убедить, что это была всего лишь реклама, а тупых реклам сейчас – лопатой греби. Просто жизнь у меня вполне заурядна и я подчас подмечаю такие вот необычные штуки, чтобы потом рассказать в компании друзей, например. Ну, необычные по моим меркам, конечно. Она лишь снисходительно хмыкнула с выражением, дескать «думай, как хочешь» и отвернулась.
Я уже понял, что мадам была немного «с приветом», и мне следует осторожней подбирать выражения, а еще лучше просто тихонько отстать от нее. С сумасшедшими девками вообще не стоит водиться – ничем хорошим это все не кончается. Уж я-то знаю. Тут не отделаешься обычным порезом ладони. Нет, будь мне лет двадцать – тогда окей, но я уже не в том возрасте, чтоб радостно визжать от этих полунамеков и перебирать винегрет в чужой голове.
В то же время во мне впервые за долгое время проснулось что-то похожее на интерес. Возможно, причиной тому была невыразимая скука, в состоянии которой я пребывал последнее время, возможно и то, что эта сумасшедшая мне и правда понравилась (на самом деле чуть-чуть), но я не мог прямо сейчас взять и уйти. Даже несмотря на четкое осознание, что вот она, здесь и сейчас, та тонкая черта, перейдя которую я уже не смогу вернуться. Если разворачиваться и уходить, то самое время. Я понимал это на удивление ясно, но почему-то остался.
– Расскажи про костер. Что с ним не так?
Она снова сцепила пальцы в замок, кинув на меня задумчивый взгляд.
– Для начала то, что видим его, похоже, одни только мы.
– Да ну.
– Можешь проверить, – девушка безразлично пожала плечами. – Только не забудь, что костер загорается лишь в полнолуние.
– Меня больше волнует вопрос: кто наверху? Туда же нет дороги.
– Если ты видишь костер, то найдешь и дорогу. Она там, – девушка кивнула в сторону тропинки, уходящий в чернеющий хвойник. – Но все не так просто. Костер, он манит. Заставляет пуститься на поиски. Открывает дорогу, но одновременно мешает, сбивает с пути. Там можно встретить пугающие и странные вещи, так что до конца можно и не дойти…
– И что там, в конце?
– Никто не знает, – ответила она с улыбкой. – Мы ведь с тобой здесь, а не там. Но это неправильный вопрос. Правильный вопрос: для чего вообще зажигают костер?
– Ну и для чего же? – честно сказать, я чувствовал себя все глупее и глупее.
– Я думаю, это что-то вроде маяка. Для таких как… мы, получается. Для тех, кто отчаялся. Это второй шанс, перерождение. Не знаю, как еще назвать.
И она стала рассказывать какую-то то ли сказку, то ли легенду, которая, честно признаться, меня не впечатлила, и я ее плохо запомнил. Про мифические горы и богов либо каких-то существ, спускающихся туда. Тот, кто сможет найти дорогу к богам – останется с ними.
Она приводила в пример ветхозаветный Синай и горы в восточной традиции, по преданиям соединяющие земной и божественные миры или являющиеся осью мироздания. Было занятно, да я и сам кое-что знал, хоть мне и было неведомо, что это боги могли забыть в нашей с ней Мухосрани.
Едва ли я верил в то, что слышал, но в тот момент мне было плевать. Мне хотелось, чтобы она говорила и говорила, не умолкая. Стояла вот так, полуобернувшись к реке, а я бы просто слушал и смотрел на тонкие пальцы, нервно теребившие рукава кофты. Чтобы наверху звезды, и луна серебрила поверхность воды. Чтобы солнце где-то там, на другой стороне, зацепилось за волшебную магнитную нитку и уже не вставало, а мы бы остались здесь, застывшие в мареве ночи, как в янтаре.
Будто издеваясь над моими мыслями, небо над горизонтом начинает светлеть. Я сбрасываю оцепенение, и вижу, как незнакомка плотнее кутается в кофту и спешно уходит.
– Погоди, – кричу я, но та даже не оборачивается, будто это и не она проболтала со мной всю ночь напролет. Я злюсь, но в целом не удивляюсь.
– Даже не попрощаешься?
– Ты завтра тоже придешь?..
– Может, хоть скажешь, как тебя зовут?
Она идет, не сбавляя шагу, и только в последний момент оборачивается. Лица больше не разглядеть – оно скрыто причудливым переплетением теней.
– Диана. А ты больше не приходи сюда, пожалуйста. И на костер не смотри.
От этого «пожалуйста» чувствую приятное покалывание, хоть и не желаю себе в этом признаться. Я хочу возразить, но она уже далеко, а бежать за ней я не собираюсь.
На следующий вечер Диана не приходила, но не было и костра – небо заволокло тяжелыми тучами. Я знал, что дело не в этом, а в том, что от небесного сыра отделили кусок – луна шла на убыль и вернется лишь через месяц. У меня, впрочем, и без этого забот хватало. Жизнь стала возвращаться в привычное русло, и времени на размышления особо не оставалось. Детали ночных похождений начали забываться, и даже лицо Дианы ускользало из памяти: размылось, стало подрагивающим бледным пятном, будто я видел его во сне.
Я с легким сожалением решил, что вот мое маленькое приключение и окончено, когда поздним вечером пошел выносить мусор (что само по себе плохая примета).
В окнах пятиэтажки скромно горели огни, освещая детские качели, скамейки и беседку с пятнистым грибом. Фонарь бросал столп света на парковку, но другой, у мусорных баков, чернел потухшим глазком. Там вообще творился какой-то беспорядок. Один из контейнеров был опрокинут и лежал на земле, в двух других рылся широкий, дурнопахнущий бомж. Мне оставался последний, четвертый.
Я медленно обошел по дуге, брезгливо отвернув голову в сторону – воняло рыбой и грязной псиной. Пожалуй, только мерзкий запах и чувство глубокого отвращения не дало мне раскрыть рта, чтобы прижечь бомжа крепким словцом. Тот был закутан в ворох какого-то тряпья, одно поверх другого, что и придавало фигуре «разбухший» неправильный вид. Бомж был всецело поглощен мусоркой, перебирая и бесцеремонно разбрасывая вокруг ее содержимое.
Я бросил на него быстрый взгляд и тут же отвернулся – что-то в его виде сильно мне не понравилось. Я решил торопиться. Кинул пакет с мусором в бак, но промахнулся, и тот повис на выступающем металлическом уголке. Сука. Скорее по привычке, чем осознано я попытался исправить оплошность, когда что-то стукнулось об асфальт и ударило мне по ботинку. Этого уже терпеть было нельзя.
– Слушай, ты… – я повернулся к бомжу, а он ко мне, и я потерял дар речи.
Из-под грязных засаленных тряпок, облепивших голову наподобие тюрбана, на меня смотрело бугристое белое нечто. Я поначалу решил, что бродяга болен чем-то запущенным и жутким, но тут, перекрывая даже смрад отходов, на меня дохнуло влажным терпким запахом, который ни с чем не спутать – запахом грибов. Бугры, морщины и складки, огромные шишки, выступающие на лбу, уходящие лесенкой подбородки и даже вздувшиеся губы – все это были наслоения бледных шляпок, бесчисленные и переплетающиеся. Белые шляпки со светлыми желтоватыми пластинами. Оно дышало медленно и тяжело, правда, непонятно чем. Два темно-синих глаза, похожих на спелую смородину, уставились на меня.
– Не спится, браток? Почему ты не дома? – спросило оно, прервав свое занятие.
Из мусорного бака, в котором то рылось, донеслось какое-то шебуршание. Правда, меня это уже не волновало.
– Может, хочешь в загадки сыграть? Любишь загадки?
Не хотел я, блять, никаких загадок.
Я начал медленно отступать, стараясь не сводить с него глаз, пока грибочеловек выпрямился, отойдя от контейнера. Движения его были медленными и тяжелыми, зато кулаки – с двухпудовые гири.
– У зверушки три ноги, да стальные сапоги. Что это? Ну?
В этот момент я с воинственно-испуганным криком метаю в него пакет с мусором и, не оглядываясь, бегу.
С трудом справляюсь с домофоном, распахиваю дверь и погружаюсь в темноту коридора. Скорее, в квартиру – и закрыть дверь. Взлетаю по лестнице на пару пролетов, останавливаюсь, судорожно вцепившись в перила. Это не мой дом. В стене справа зияет огромная трещина, из которой со свистом вырывается ветер. Поросль желто-коричневых длинных грибов ветвится на ее стенках и уходит выше, на потолок. Ветер затихает, потом возвращается, с резким звуком вновь пробиваясь через разбитый бетон. Тянет не прохладой, а влажностью. Угадывается ритмичность.
Я разворачиваюсь и бегу обратно, когда понимаю, что то не ветер, а чье-то дыхание с другой стороны.
С разбега вышибаю дверь подъезда и, теряя равновесие, падаю на асфальт. Колено разодрано, в плече что-то мерзко хрустит, дыхание перехватывает. Я затравленно озираюсь, но жуткий бродяга исчез, лишь мусорный бак сиротливо лежит на боку. Оглядываюсь на подъезд: мой подъезд, моя дверь, знакомые надписи, листки объявлений...
Престарелый собачник, с мопсом на поводке, глядит на меня с тревогой и любопытством.
Еще никогда в жизни я не считал дни до нового полнолуния.
Диана знает, что происходит, и она придет, должна прийти. Я еще не был готов поверить в историю о волшебном костре, но что-то плохое однозначно происходило, и мне нужен был кто-то: собеседник, советчик, хоть кто-нибудь. Я ждал нашу встречу, но теперь ждал со страхом, ведь точно помнил, как за тенью капюшона мне померещился чернильный провал. Однако она единственная, с кем я могу поговорить. Возможно, единственная, кто знает, что делать. Конечно, грибной бомж тоже был говорящим, но отгадывать его загадки мне как-то не хотелось.
Когда я различаю у речки фигуру в капюшоне, то не могу сдержать вздох облегчения.
Мы встречаемся молча, она лишь искоса смотрит на меня и сдержанно улыбается. Я снова не могу разглядеть ее лица, вижу только белый острый подбородок и тонкую линию губ, изгибающуюся в кривоватой усмешке. Невольно ловлю себя на мысли, что хотел бы провести пальцами по этим губам, но тут же отдергиваю себя – обычные бабские штуки, не нужно на это вестись.
– Я ведь просила тебя не приходить.
– Просила, но я тебе ничего и не обещал.
Она демонстративно сердится, но ровно настолько, насколько того требуют неписанные правила их непонятного женского мира. На самом деле Диана рада, что я пришел. Я это чувствую, хоть и не знаю истиной причины. Это меня тревожит. Как и мне, ей может быть одиноко, страшно, а может она сродни тому бродяге, и я для нее тоже объект для загадывания загадок. Я не знаю.
Особо не таясь, рассказываю ей о встрече с грибным человеком. Она хмурится, но, кажется, не удивляется. Жестом предлагает мне пройтись. Мы переходим по мостику реку и идем вдоль, не углубляясь в лес, по какой-то тропинке.
– Я точно не знаю, как это работает, но если ты видишь костер, а тем более, если хоть раз ступил на тропу, то ты должен идти по ней. У тебя просто нет выбора. Иначе лес сам приходит. И это будет уже не так, как если бы ты шел к нему. Все эти штуки, которые ты уже видел, их будет больше и больше. Они будут подбираться и окружать, пока не проглотят. И чем дольше ты медлишь, тем хуже. Остается одно – идти к костру.
– Этот костер, он как бы… исполняет желания?
– Бред, хотя некоторые так думают. Но исполнение желаний – детская чушь. Ничто в мире не создано для исполнения наших желаний. Кто мы такие? Просто там все становится по-другому, перерождается. Это место, где ты становишься новым собой, не знаю, как объяснить иначе. Я часто вижу сны о костре, и там я… неважно.
Я поглядываю на нее исподтишка, пытаясь понять, лжет она или говорит правду; пытается ли запутать, усыпить бдительность, сбить с толку? Однако я никогда не был особо проницательным. Диана идет чуть поодаль, время от времени поправляя капюшон, и я уже не сомневаюсь, что она прячет от меня правую часть лица. В момент, когда она останавливается вполоборота, и свет луны снова скользит по ней, падает на алую полоску губ, у меня возникает непреодолимое желание коснуться ее подбородка и развернуть к себе. Движение рефлекторное, почти неосознанное, но девушка замечает его.
– Не нужно. Не нужно на меня пялиться. Ты не будешь этому рад.
Я чувствую, что стою на пороге: или сейчас, или случая не представится. Не уверен, хочу ли я этого, однако осторожно прошу ее снять капюшон. Она замолкает, оторопев от моей наглости, и испытующе смотрит на меня. Мне тут же становится не по себе – вспоминаю, что в лесу я-то один и до дома не близко, однако стараюсь выдержать ее взгляд. Мы стоим в матовой тишине, которую нарушает только плеск воды и далекое уханье филина. Когда я уже решаю, что окончательно все испортил, Диана неожиданно откидывает темную ткань и полностью поворачивается ко мне.
Я был готов ко всему: к лавкрафтовским щупальцам и чему-то подобному, вот только их нет. Просто плотная черная повязка, закрывающая правый глаз и почти половину лица. Из-под нее, через щеку и до самой шеи тянется красноватый раздвоенный шрам. Теперь я вижу ее хорошо, настолько, насколько вообще могу видеть при таком освещении, и понимаю, что кривоватая усмешка, до этого казавшаяся мне недоброй и едкой, на самом деле просто нарушение мимики. Слова застревают у меня в горле.
– Авария, – говорит она тихо, – на трассе вылетели с дороги. Скользко было – первые заморозки. Все бы и закончилось хорошо, никто даже не пострадал, вот только ветка пробила лобовое стекло. Я сама была за рулем, сама виновата, больше никто.
Она печально улыбается, а я все еще не могу подобрать слов. Понимаю, все, что могу сейчас сказать, будет банально, много раз слышано и не нужно.
– А ты думал, что я тоже поганками обросла? – Диана смотрит на меня внимательно, с вызовом. – Доволен теперь? Все еще хочешь гулять тут со мной под луной?
На последних словах ее голос чуть вздрагивает, а меня передергивает от потока хлынувших чувств: облегчения, жалости, нежности.
Я молча приближаюсь и целую ее.
Мир останавливается и истлевает. Все исчезает, кроме журчащей реки, шепчущих лиственниц и желтого ока над головой. Я сжимаю хрупкие плечи, провожу пальцами по прядям темных волос. От нее пахнет пихтой и ландышем. Когда она отстраняется, потупив взгляд, я замечаю, что глаза… глаз ее изумрудно-зеленый, как у кошки.
Мы гуляем по берегу, и я хочу, чтобы ночь не кончалась. Тяжелые мысли тают, как первый снег, и я с облегчением могу забыть о костре и о том, что возможно, меня ожидает. И хоть Диана снова набросила капюшон, я все еще мельком поглядываю на нее. Мне нравится ее бледная кожа, эта смешная привычка сцеплять пальцы в замок и даже брякающий на цепочке серебристый олень – какой-то «бунтарский», подростковый, немного нелепый. Мы идем и болтаем о всякой ерунде, как обычные люди, и осознание этого наполняет меня чем-то похожим на счастье.
Люблю ли я ее? Я не знаю.
Хотя кому я вру? Конечно же, да. Просто мне очень не хочется себе в этом признаться. Потому что все это странно и ненормально. Потому что это рушит мой устоявшийся мир, годами отточенные привычки. Потому что нельзя любить женщину, о которой не знаешь практически ничего, и которая бродит по лесам в ночь, будто сомнамбула. Ничем хорошим все это не кончится. Однако меня продолжает переполнять чувство дурацкой эйфории пополам с предчувствием приближающейся катастрофы.
Я не знаю, как этому помешать и возможно ли это вообще. Я могу только забыться. Убегать к реке, как мальчишка, пытаясь ухватить ночь за пшеничный раздвоенный хвост.
Диана ждет меня, сидя на ветке большой накренившейся лиственницы. Плеяды осыпают серебром ее плечи, а ветви причудливо переплетаются, образуя над головой когтистый венец. Она сидит, ловко скрестив ноги, загадочная, неподвижная, укрытая темнотой, как древнее языческое божество.
Диана любит рассказывать мне о созвездиях и мифах, связанных с ними, а я в шутку замечаю, что для поехавшей, она слишком уж эрудированна. Мы разговариваем и болтаем обо всем на свете, но никогда – о «костре». Хотя он здесь, виден издалека – нависает над нами дамокловым мечом. Однако мы старательно пытаемся его не замечать, и когда это получается, мне кажется, что мы самые счастливые люди на планете.
Так проходит пылающий зноем август. За ним – сентябрь, и мы стоим на пороге разноцветного, но льющего ливнями октября.
Лес и правда приходит. Я вижу изменения, явные и не очень, хотя они и не так глобальны, как говорила Диана. Я даже почти научился с этим жить. В конце концов, человек ко всему привыкает. Не поверил бы никогда, но даже к такому. Стараюсь лишний раз не покидать дом, но тогда противоестественное нечто врезается в мои сны.
Во снах я пытаюсь пройти через чащу, темную и тягучую, как смоляное озеро. Деревья растут в ней столь плотно, что я с трудом протискиваюсь между кривых бугристых стволов, уходящих в небо, и чем дальше я продвигаюсь, тем сложнее сделать хотя бы шаг. Когда идти становится невозможно, я падаю на колени, ползу меж корней и в какой-то момент застреваю. Горячей волной накатывает паника. Я кричу, и в этот миг меня хватает множество черных, будто обугленных рук, которые легко вырывают из плена. Меня окружают высокие фигуры в железных уродливых масках, которые кивают в мою сторону безобразными головами и уносят куда-то. Пытаюсь вырваться, но кажется, что легче разорвать железную цепь, чем высвободиться из этих хваток.
Под мои сиплые крики меня волокут на какую-то поляну, в центре которой бьется на привязи не то измученный конь, не то олень – я не успеваю его разглядеть. Затем водружают на спину животного, и единственное, что я успеваю сделать – послать к небу полный ужаса вопль, прежде чем фигуры в масках зашивают мне рот, а потом и глаза. Меня крепко привязывают к шершавой спине, рвут узду и, видимо, гонят животное, потому что мир вокруг превращается в дикую тряску. Обезумевший зверь уносится прочь, пытаясь избавиться от пугающей ноши: рвет о суки, царапает о деревья, сдирает кожу, пока мое тело не превращается в кровавые лоскутки.
Я уговариваю Диану уехать, сбежать. Где-нибудь на другом конце света, где морякам светят другие звезды, нас не найдут и мы можем начать жизнь с начала. Однако она не хочет меня даже слушать. Я злюсь, и мы впервые серьезно ссоримся. Наговорив несправедливых и обидных вещей, я разворачиваюсь и ухожу, с ясным осознанием того, что «так больше нельзя». В конце концов, я ей не жених, не нянька, не психолог, а так, просто непонятный мужик, с которым она соизволит встречаться не чаще, чем пару раз в месяц.
Пытаюсь жить нормальной, обычной жизнью и делать нормальные человеческие дела. Даже получается. Засматриваюсь на нормальных баб – оказывается полно симпатичных и без тараканов в голове. Одну из таких, нашу бухгалтершу из расчетного, даже рискую пригласить на свидание. Мы сидим в каком-то кафе, и я без интереса ковыряю вилкой в тарелке. Хоть и пытаюсь поддержать разговор, но ее бесконечные излияния наводят на меня тоску. Когда она в очередной раз порывается показать на телефоне ролик, где какой-то унылый блогер на спор заворачивается в ковер, я сдержанно извиняюсь, расплачиваюсь и ухожу под ее недоуменно-оскорблённым взглядом.
С первым днем полнолуния прибегаю к реке, чувствуя невыразимую тяжесть вины. Диана ждет меня, как обычно. Ловко прыгает с дерева, неуверенно топчет хрустящую гальку. Но я не решаюсь к ней прикоснуться. Она подходит сама, обнимает меня, кладя голову на плечо. Мы стоим так долго, не замечая, как крупные капли с неба сбивают с деревьев остатки листвы.
Это было тридцатое октября, а может и тридцать первое. Диана нервно мерит шагами берег реки, заламывает пальцы, что-то шепчет себе под нос. Увидев меня, она не идет привычно навстречу. Я сразу чувствую, что что-то не так.
– Завтра последний день полнолуния. Костер не зажжётся до самой весны, – ее надтреснувший голос дрожит. – Завтра я ухожу.
Слова бьют меня словно молотом. Я совершенно растерян, но еще не испуган. Я верю, что это лишь блажь, внезапный порыв, который я могу погасить. Нужно лишь обнять ее, взять ее за руки, провести пальцем по бледной щеке. И все станет, как прежде.
– Не подходи! – Диана смотрит на меня с такой мольбой и отчаянием, что я не смею сделать и шагу. – Пожалуйста, не приближайся, а то я боюсь, что я не смогу. Просто не смогу. Я не хотела приходить и сегодня, но я ведь должна… попрощаться. Правда?
Слова дрожат и срываются, и их уносит октябрьский ветерок, но я пытаюсь как могу ее переубедить. Все сказанное и мне самому кажется бесхитростным и банальным, и чем больше я говорю, тем яснее и четче понимаю – ничего не изменить. Диана печально качает головой.
– Ты просто не понимаешь, каково это, и я тебя не виню. Терпеть тычки пальцем, все эти отвратительно-жалостливые взгляды. Зеркала в своей комнате, которые ты ненавидишь, но не можешь без них обойтись. Бесконечные больницы и реабилитации, увядающую молодость и хрупкую надежду на то, что когда-нибудь, ближе к старости, твое лицо смогут собрать, и оно будет чуть лучше, чем у Франкенштейна.
Диана еле слышно всхлипывает, и на ее лице поблескивает тонкая дорожка от слез.
– Я готовилась почти год. Искала сплетни и слухи, собирала информацию по крупицам – все, что могла найти. И вот, когда наконец решилась, откуда ни возьмись появился ты. Ты все испортил. И если ты сейчас хоть пальцем ко мне прикоснешься, я даже не знаю, смогу ли я решиться снова. А ты... все так смешалось… Я ведь даже не уверена, что...
Последних слов она будто боится и произносит их так тихо, что не получается разобрать. И все же меня пронзает ледяная догадка, отчего сердце обрывается и падает в бездонную пропасть.
– К весне костер снова будет гореть, и если… если в твоей жизни ничего не изменится, ты можешь прийти. Я буду ждать. Очень буду ждать. А пока пообещай мне, что завтра ты просто вернешься домой и ляжешь спать. Не будешь смотреть в окно, не будешь обо мне думать и не будешь пытаться прийти сюда, чтобы мне помешать. Если получится, и я уйду, то оставлю тебе знак на нашем дереве. А пока пообещай мне.
И я, как дурак, обещаю. Не могу оторвать от нее взгляда, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, каждую черточку ее лица. В неверном синеватом свечении ночи она прекрасна. Диана не выдерживает моего взгляда, разворачивается и убегает. Я вижу только черную тень, которая удаляется, меркнет, быстро сливается с тьмой.
Следующим вечером я напиваюсь вдрызг, мечтая скорее забыться. С размаху плюхаюсь на кровать, не снимая ботинок, но сон не идет. Меня одолевают тревожные мысли и образы, стоит мне только прикрыть глаза. Снова встаю. Сдерживая обещание, курю прямо в комнате, не открывая окна. Помещение наполняется сизым дымом, в котором мне видятся созвездия и тени лесов. Опорожняю остатки алкоголя в стакан, снова пытаюсь заснуть.
Когда дисплей на телефоне показывает без четверти четыре, я подрываюсь и выбегаю из дома, наплевав на все обещания, хотя понимаю, что давно опоздал.
На толстой, покрытой древесными струпьями ветке лиственницы поблескивает серебреная цепочка. На ней висит, тоскливо покачиваясь, оленья голова. Я срываю ее и долго рассматриваю, пока от осеннего холода не сводит пальцы. Больше я никогда не видел Диану.
Когда земля покрывается белым, я могу подолгу сидеть на балконе, не боясь зловещего огонька. Все это время я живу как во сне, много думаю, проворачивая в голове ночные диалоги, снова и снова, и не могу понять одного: почему я вижу костер? Я прекрасно понимаю, почему его видит Диана, и думаю, что каждый может это понять. Но почему я? Почему я «отчаявшийся» и чем заслужил это «перерождение»? Неужели лишь тем, что я настолько ленив, что не могу изменить наскучившую мне жизнь, найти по душе дело, найти любовь, еще что-то? Я не калека, не нищий, не до безумия отчаявшийся человек, готовый оборвать жизнь, ступив с подоконника.
Так почему я?
Я вспоминаю последние слова Дианы, которые больно ударяют по ребрам, и долго над ними думаю. В голову приходят только бредовые и мрачные мысли, которые я старательно от себя гоню. Безумие. Не может так быть.
И все же маленький червь сомнения грызет меня где-то внутри.
Я маюсь весь вечер и, наконец, не выдерживаю. Исключительно для того, чтобы успокоиться, нежели что-то перепроверить, я иду в комнату и распахиваю дверцы шкафов. Роюсь на полках и чувствую, как начинают потеть ладони.
Я не могу найти свой альбом с фотографиями.
У каждого, абсолютно у каждого есть альбом с детскими фотографиями: наивные и нелепые снимки, спрятанные в книжице за прозрачной пленкой, от просмотра которых каждый раз становится неимоверно стыдно. У всех они есть. У меня – нет. Я знаю точно, что у меня есть паспорта и прочие снилсы, необходимые для жизни любого приличного человека, но альбома с детскими фотографиями нет. Честно сказать, я не могу вспомнить, а был ли он вообще. Старательно начинаю копаться в собственной памяти, но пелена прошлого не поддается. Более того: все мои воспоминания фрагментарные и будто… «дежурные»: первый звонок, последний звонок, первый день в институте, выпускной в институте. Я не могу вспомнить по-настоящему важных вещей, каких-то ничего не значащих, но ярких событий, деталей и фраз, которые должны быть у всех. Помню родителей, но не могу вспомнить ни одного имени одноклассника, учившегося со мной в одной школе. Возможно, я просто эмоционально измотан. Но мне становится страшно.
Стараясь не поддаваться панике, откладываю размышления на потом, а на следующий день на всех парах мчусь на кладбище.
Родители умерли, когда я еще был студентом, и похоронены здесь, вместе. Я помню, где это: третий квадрат от входа, тропинка направо.
Я без труда нахожу дорогу. Поднимаю взгляд на две могильные плиты и чувствую, как у меня подкашиваются ноги. Во рту пересыхает, а пальцы начинают подрагивать. Я хватаюсь за оградку, чтобы не осесть на удобренную костьми землю.
Ипполитов Виктор Алексеевич – так меня зовут и так написано в моем паспорте.
С надгробий на меня смотрят молодые и улыбчивые мужчина и женщина. Очаровательные, красивые лица. Вот только это не мои родители. Я не знаю, кто они, и никогда не видел этих людей. Не знаю, почему я пришел сюда, почему в памяти у меня это место. На ватных ногах я начинаю бродить вокруг, вглядываясь в могильные камни, но ожидаемо ничего не нахожу.
Мысли вязнут как мухи, попавшие в кленовый сироп.
«Я ведь даже не уверена, что ты – это не еще один морок из леса».
Нет, хорошо. Я могу поверить во все, что угодно. Могу поверить, что это «место», или эти «боги», или что там еще способно создавать из воздуха разные штуки: уродливых монстров, пространства и коридоры, жуткие сны, железные маски – все то, чему не должно быть места в нормальном мире. Пусть будет так. Но я ведь – простой человек. У меня была… и есть самая обычная жизнь. Я могу жить, мыслить, чувствовать. Могу любить. Такого просто не может быть. В конце концов, это просто несправедливо.
Снежные вихри еще бились о стекла, но земля уже шевелилась, изливалась ручьями, дышала.
Я сижу на подъезде и, как обычно, смолю сигарету. Давно уже за полночь, но подниматься в квартиру нет никакого желания – ничего там не ждет. Я давно очистил свою берлогу от рядов воняющих пивом бутылок, от бессмысленных и лживых вещей, которых у меня по-настоящему никогда не было. Хватает табака и неба надо головой.
Перебираю в руках цепочку с оленем и наблюдаю за закутанной в лохмотья фигурой, что косолапыми шагами пытается пересечь двор. Она движется медленно, временами с трудом нагибаясь, чтоб покопаться в кустах, позвякивает рваным пакетом бутылок. Поравнявшись со мной, останавливается и смотрит.
– Так что за отгадка? – я спрашиваю.
Бродяга молчит, а потом его начинает мелко потряхивать, и я не сразу соображаю, что он смеется.
– Трехногая лошадь! Как тебе?
Он начинает хохотать, отчего массивное тело набухает еще сильнее, а пакет не выдерживает и рвется. Одна за одной бутылки падают на асфальт и скатываются в ливневку.
– Бля…
Бомж кидается за ними и запускает разбухшую руку в отверстие.
– Бля! Што ты сделал! Ну блядь…
С влажным хлюпающим звуком рука протискивается внутрь, а следом и он, как поток склизких пластичных грибов. Остается только ворох одежды.
Со стороны соседнего дворика, давно превратившегося в дубовую рощу, на меня неподвижно взирает высокая тень в ржавой металлической маске. За ее спиной что-то колышется, двигается, но я не могу различить деталей. Мне оно и не нужно.
Завтра десятый день месяца, первый месяц весны и первый день полнолуния. Завтра я наконец увижу Диану. Завтра пора возвращаться домой.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 156 мнений)
