(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Межгалактическая мурмурация
Спиваться Валерыч начал пять лет назад, когда жена ушла к более перспективному и надежному. Валерыч в долгу не остался, и тоже ушел – в запой, мелководный и размеренный, как капающий кран. Это когда вроде не алкаш, да, – стабильно каждый день, – но! – понемногу, не до отключки же – не дай Бог в школе унюхают! Мерное кап-кап, дни и ночи утекают пропитыми капельками, среда – это младая пятница, а пятница – это святое... Заканчивается эта капель на последнем в жизненном пути враче, который уже ничего не вылечит, а только, вымыв руки после разреза желтушной рыхлой печени, бросит родственникам сухое: "Употреблял?" А те в ответ недоуменно плечиками так: "Ну -у-у, как все".
Но стоило Валерычу бросить пить, как бросившая его Катя вернулась.
А еще – выучил он слово занятное: мурмурация.
Вернулась Катя аккурат под конец зимних каникул. В своем репертуаре, дура, вернулась бы раньше – Новый год бы вместе встретили! Может, и не случилось бы тогда этих слившихся в один пяти дней, из которых Валерыч с трудом помнил половину. Хотя, что там помнить: привычно, по накатанной, раз в сутки метнуться в магазин, запасы горючего пополнить. Очнувшись на шестой день раскалывающейся головой на столе, Валерыч тут же завязал, достойно удержавшись от продолжения. Достоинства хватило на пару смен дня и ночи, и вот Валерыч уже изнывал от жажды иссушающего глотку и все тело напитка. Но – держался.
С утра Валерыч привычно потянулся на балкон за порцией сизого дыма. Примешанный к зловещему дегтю желток как бы намекал, прям пихал под локоть, мол, смотри, как уныло, а может, ну его, геройствование твое, к лешему, а? Надрывное "мурена, мурена, мурена" ворвалось с распахнутого окошка. Валерыч поморщился. Дым обжигая пищевод, плеснул в желудок, тот взорвался голодным негодованием.
В холодильник Валерыч заглядывать не стал, что найдешь там: гниль по скидке да яичницу холостяцкую – ту, где яйца не жарят, а чешут. Достал со шкафа банку кильки и брикет лапши из картона и умилился. Верные друзья его одиноких посиделок: один – соратник, другой – лекарь... Нет, нет, держаться. Теперь Валерыч трапезничает с новым собеседником – видео-блогером, проповедующим трезвость. Ютьюб на автомате выдал: "Косяки кильки, в частности, демонстрируют удивительно скоординированное роение, которое называется мурмурация. Это явление не имеет отношения к котикам..."
– Да ладно? А к кому тогда – мурене, значит, отношение имеет? Шмуршмурация! – передразнил Валерыч. Заваривая ароматные специи кипятком хмыкнул, – всевидящие корпорации, Валерыч съесть не успел, а уже пронюхали, – и нажал на нужный канал. С гордостью уселся перед дымящейся тарелкой, третий день чистенький как-никак. Вскрыл кильку. Ну конечно, хлеба, едрить его за ногу, не хватает.
И тогда в кухню вплыла дородная женщина с пакетами по бокам, лицом похожая на Катю, но со следами вечной усталости и раздражения, Кате не свойственными. Просочилась между Валерычем и шкафом и проворно стала раскладывать содержимое пакетов в холодильнике.
– Катя, ты.. вернулась что ли? – ошалело пробормотал Валерыч, ухватившись за колючий подбородок.
– Потерял? Хлеба дома не было, заодно и продукты тоже... На, вот, – она поставила горбушку кисловато пахнущего бородинского с круглыми зернышками на стол и вышла.
В голове Валерыча стало тихо, как в космосе. Но с субтитрами дурацких, не подобающих моменту мыслей.
"Как... А дверь?.. Надо за ней, разузнать... Ишь, разхозяйничалась, пять лет без нее обходился... Хорошо хоть хлеба додумалась взять..."
Кильки слегка зашевелились в своей жестяной братской могиле. Выпучив глаза, Валерыч, испытал второй за короткое утро шок. Банка кишела тоненькими короткими серебристо-белыми червями – червями с ножками и усиками. Выворачивая плоские рыбины, они медленно полезли из жестянки. Сначала принюхивались усиками, а потом на мелких ножках ринулись стайкой к руке Валерыча. "Мурмурация!" – пророкотало у него в голове. Издав гортанное "муаоа", Валерыч вскочил, опрокинув стул.
И тут он проснулся. Сквозь бледно-лососевые шторы просвечивал день. Валерыч грузно сел на кровати, припоминая нелепый, но отвратительно реалистичный сон. Томительная тревога скреблась в груди. Сейчас бы плюнуть на все да залить это дело... Нет, нет, надо просто проверить, убедить себя, что все приснилось, но отчего-то боязно и неуютно в собственной квартире. Крадучись, как тать в нощи, пробрался на кухню. Кати не было. На столе сиротилась банка кильки, вылизанная куском бородинского – от него осталась четвертушка да зернышки на скатерти. Забытый на столе блогер продолжал бубнить:
– ...помните, различные симптомы делирия, галлюцинации, при резкой отмене могут проявиться уже через сутки, иногда – на третий-пятый день...
Из детской до Валерыча донеслись приглушенные всхлипы. Вдохнув поглубже, – разве не хозяин у себя дома?! – он толчком раскрыл дверь. На диване сидела та самая женщина, выдающая себя за Катю. В руках она сжимала черно-белый снимок, с рыданиями втягивала содержимое ноздрей, а слезы капали свободно, тренькая о глянец, кап-кап.
– Какого... – начал Валерыч неуверенно, затем вдохнул еще, и громким нарочитым басом выдохнул, – вы что себе позволяете?! – и умолк, споткнулся взглядом о черепаху, ползущую по своим делам по полу.
Женщина, проследившая за его взглядом, небрежно махнула рукой:
– А, это... Да у меня утром вышла. Таня сказала, что будет заботиться... Та-а-а-нечка, – и зарыдала на прежней ноте, всовывая Валерычу в руки какой то медицинский снимок. – Доктор уверена – в голове у Тани поселился Бэтмен.
Сбитый с толку ее напором, Валерыч принял снимок, скользнув по нему глазами. На глянцевой поверхности по центру белого ореха мозга темнела бесформенная субстанция, испещренная пятнышками слез. Пятна эти, как по команде, налились объемом, засеребрились ртутно, затрепетали усиками, и кружанув почетно по мозгу, как солдаты на параде, устремились вверх по рукаву Валерыча. Выронив снимок, Валерыч заорал, замахал руками, лихорадочно отряхиваясь.
И снова проснулся. Резко сел на кровати, огляделся в сумерках. Один. Проснулся, значит, слава Богу. Не сны, а мурмурация сплошная. Почесал зудящее изнутри ухо, раздавив трепещущий бугорок. Глянул на это беленькое раздавленное на пальце и скривился. Запустил и себя, и дом, вона – насекомые завелись. Остался у него с детства стойкий страх, что живность какая из букашек в ухо во сне заползти может, всегда хоронился, накрывал ухо одеялом – да не время сейчас детскими проблемами заниматься.
– Папа, папа, – прямо в голове писклявое, с подвываниями.
Валерыч потряс головой. Ничего, пройдет, натерпелся за день, вот и мерещится.
– Папа, папа! – опять. Но не в голове, а из шкафа. Валерыча сильно потянуло лечь обратно, на бочок, а ухо сверху так одеялком, и все – ничего не слышно, ничего не происходит.
– Папа, папа, – все громче и писклявее. На ватных ногах Валерыч прошаркал к шкафу и медленно потянул дверцу.
В шкафу, на ворохе скинутой с плечиков одежды, сидела заплаканная девочка. Она сразу протянула худые ручки к Валерычу и усиленно заныла:
– Папа, папа, в голове опять мышка бегает, бегает, и крыльями махается... – А по щекам ручейками – не слезы, а эти – серебристые которые, юркие...
Валерыч зажмурился и со всех остававшихся сил захлопнул шкаф.
А когда открыл глаза, снова лежал на кровати. В темноте. И почти в тишине – лишь телефон у подушки начитывал его любимое:
– "..как будто небосвод является предметом его ночных забот..."
Валерыч усмехнулся для храбрости. Приснится же бредятина. Целый сериал, мать его за ногу. Надо будет задать школоте сочинение на тему "Мои кошмары", вместо "Как я провел каникулы". Или "Как я понимаю мурмурацию", на худой конец. Повернулся на другой бок. И сердце его пропустило удар.
Плотное тело, притворяющееся Катей, муркнуло что-то спросонья, прикорнуло горячую ладонь к его паху и просипело шершаво:
– Милый, ты не забыл про мужской долг?
Валерыч вскрикнул и бросился вон. Закрывшись в ванне, он проверил свое одутловатое лицо в зеркале – прежний, глаза правда обезумевшие, но в целом с виду не безумец. Что же за чертовщина творится? Катя-неКатя, девчонка эта... Как проснуться из затянувшегося кошмара? А главное – отчего тело отозвалось на мерзкое прикосновение реакцией двадцатилетнего пацана? Фу, пакость! Лихорадочно скинув семейники, дернул шторку с перламутровыми дельфинчиками – душ, скорее! Промучившись в ожидании несколько минут, Валерыч прибегнул к радикальному способу, смыв несбывшееся потомство в сток. Полегчало. Наугад схватил одну из зубных щеток триколорного комплекта, и, стоя под душем, как следует вычистил мерзкий рыбный привкус. Сплюнул в сток, закрыл кран и замер. Кап-кап, последние капли с гусака. Из дыры плавными струйками выползали серебристые гибкие тельца. На сей раз они были проворнее Валерыча, и в пару секунд облепили его ступни. В ухе зазудело. Прямо в голове Валерыч услышал тоненькое:
– Папа! Папа! Мы опять вместе!
Не в силах сдвинуть с места налитые тяжестью ноги, Валерыч прислонился спиной к кафелю. Это конец.
– Папа, папа, пора выполнить свой долг!
– Что? – беззвучно прошептал Валерыч, и вдруг понял: его понимают. Без слов, без оценок, как никогда не понимала Катя, никто. И он понимает. И слышит их не ушами – сердцем. Не насекомые, нет, они – его семья. Стая. Плечом друг к другу. Вечное движение. Домой.
– Папа, ты посвятил свои соки Мурене, и она призывает тебя!
– Куда?
Он уже знал ответ, но так приятно было наслаждаться их певучими голосами, совершенными – как и их тела, что мелкими серебристыми ракетами роились по мокрой коже. Настал его час исполнить долг – участь и великая честь всех мужчин в стае. А когда его не станет, он продолжит петь их серебристыми голосами.
– Пора завершать священную мурмурацию! Дай Мурена, явятся белые посланники!
Когда Валерыч, окруженный свитой роящихся по полу белесых червей, нагишом ступил в коридор, его уже ждали. Монстры, притворяющиеся Катей и маленькой девочкой. И еще двое, в белых одеждах.
Переглянувшись между собой, эти белые – один многозначительно кивнул, второй закатил глаза – обратились к Валерычу, как будто продолжая прерванную беседу:
– Заждались тебя уже, отец!
– Пора тебе с нами, приехали вот!
Валерыч усмехнулся. Так он и поверил. Проверка нужна – вдруг притворяются, а сами – как эрзац-Катя.
– Как призванный великой Муреной, я готов выполнить долг священной межгалактической мурмурации! – Один из белых хмыкнул. – Но я не один, нас много, видите? – Валерыч развел перед собой руками.
– А то, – встрепенулся белый, – приветствуем всех и каждого!
– Вот что, отец, – перебил его другой, – всех бери, не переживай, места хватит, сейчас и кабинку отдельную сообразим! Нам бы емкость только, – он подмигнул Кате, которая тотчас метнулась в кухню и принесла легкую баночку с крышкой.
– Вот, пожал-те на посадочку, ракета ваша уже подана, – хохотнул белый номер один и положил баночку на пол боком.
Валерыч залюбовался изяществом роя, который переливчатыми струйками втек в баночку.
– Ну вот и все, все готово и все в сборе, тебя не хватает, отец. – Белый номер два поднял банку и завинтил пластмассовой крышкой.
– Иду, – с легким сердцем отозвался Валерыч.
Сотни и сотни пушистых снежинок кружились, плавно спускаясь, а вверх, устремленные в священной мурмурации, взлетали тысячи и тысячи бело-серебристых межгалактических ракет. Катя, утирая под глазами, провожала взглядом мужа, зная, что он в одной из них. Она будет скучать, но так надо. Таков мужской долг роения – по капле принести свою жизнь в дар во славу текучей Мурене, которые непосвященные оскорбительно сравнивают с зеленой змеей, да еще и мужского пола. Закон извечного вселенского движения. Все будет хорошо, дай Мурена!
Текущий рейтинг: 48/100 (На основе 33 мнений)
