(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Великан и таракан
— Дядь Лёш, я домой не хочу.
Алексей не донёс вилку до рта — положил обратно, вместе с нанизанным на неё ломтиком пряной картофелины. Подавил вздох, лишь бы не выдать волнения, но сам про себя прекрасно понимал — лишнее. Дети, они же чуткие, взрослых насквозь видят. Их натянутой улыбкой не проведёшь. Вот взрослые, эти да — те ещё чурбаны, всё им надо объяснять, проговаривать. Трудно, наверное, пояснить что-то взрослому, когда тебе пять лет, и ты ещё даже не школьник — но Алексей уж постарается понять. На то он и дядя, в конце-то концов.
— Чего так, Антошка? Скучно тебе дома, что ли?
Алексей всё же старался не подавать виду, не напрягать Антошку лишний раз своей постной рожей. Племянник приехал на выходные отдыхать от ремонта в родительской квартире — вот пускай и отдыхает, пока мать с отцом морочатся с проломом стен да выносом мебели. За одно и под ногами пацан не крутится, уже счастье — а Алексей, подавив первый приступ «за что?!», был по итогу и не против посидеть со смешным фантазёром и послушать про приключения его машинок, вокруг которых уже выросла своя собственная вселенная. Не то чтобы у него были на эти выходные какие-то конкретные планы — разве что выспаться перед работой.
— Не-а… — протянул мальчик, потупив в стол огромные карие глаза, которые уже начала закрывать пушистая, как у пони, чёлка. Будь Алексей его отцом, он уже давно сводил бы мальчика к парикмахеру — впрочем, будь Алексей хоть чьим-нибудь отцом, это бы означало, что у него в кой-то веки сложилась личная жизнь, а это был бы уже какой-то совсем другой, куда более успешный Алексей.
— Может, планшет не дают? — продолжал допытываться Алексей, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, а вопросы не были навязчивыми. Он много читал о детской психологии, когда готовился к поступлению, и помнил, что на детей ни в коем случае нельзя давить. Они тут же схлопываются, как раковина потревоженного моллюска, и попробуй потом что у них узнай.
— Дают… — опять протянул Антошка без какой-либо энергии в голосе. Обед свой он почти не тронул — так, поклевал, вытащил всю цветную капусту и горошек, а вот свои любимые котлеты и пряный картофель почему-то трогать не стал. Мальчик лишь ворошил тарелку вилкой, словно искал в ней спрятанный клад, но аппетита у него не было напрочь. И так с вечера пятницы, когда ребёнка передали Алексею на руки его в конец измотанные ремонтом родители и тут же укатили домой, предположительно, спать на полу среди рулонов, шпателей и полусобранных даров «Икеи».
— Тогда… Обижают тебя, может? — спросил наконец Алексей, чувствуя, как неприятно сжимается горло. Думать о подобном не хотелось — но как ещё объяснить тот факт, что жизнерадостный Антошка, ещё на прошлых выходных заливисто смеявшийся, рассказывая дяде по видеосвязи про приехавших усатых ремонтников и новые похождения машинок, вдруг стал замкнутым, мрачным и словно бы окуклившимся. Он почти не играл, озирался по сторонам и зыркал то на стену, то в тёмный угол, как загнанный зверёк — при том что знал дядину квартиру прекрасно, проведя в ней первые четыре года жизни. Брат Алексея с семьёй смогли съехать из их общей квартиры лишь полгода назад — когда похоронили бабушку, и освободилась её трёшка. Состояние квартиры, изначально оцененное в «и так сойдёт», в итоге всех довольно сильно подвело, и вот уже две недели полным ходом шёл ремонт, капитальный и нервотрёпный. Алексей предлагал свою помощь, но Степан, его брат, был непреклонен в своём отказе.
«Это теперь наше добро, мы и починим. Ты и так нас четыре года выручал, дальше мы как-нибудь сами. Разве что с Антошкой посидишь, когда совсем жуть в квартире будет».
Какая жуть там творилась в квартире брата, Алексей не знал — но жуть определённо творилась с его племянником.
«Стёпка с женой его обожают, они бы в жизни не наорали на него, не ударили… А вдруг ремонтники? Стёпка вроде не полоумный, чтобы сына одного с незнакомыми мужиками оставлять, но они с Наташей сейчас такие вымотанные, что смотреть страшно, на ходу спят… Может, Антошка просто за них волнуется? Или переживает, что они вместе время не проводят, один ремонт на уме? Или у него стресс из-за…»
— Нет. Я тараканов боюсь, — пробурчал Антошка, и Алексей выдохнул с нескрываемым облегчением — у него словно рухнул с плеч тяжеленный каменюка.
— А, у вас завелись? Так не переживай, Антох! Закончите ремонт – потравите. Я их тоже в детстве боялся!
— Правда? — мальчик поднял на Алексея огромные блестящие глаза, в которых словно что-то просветлело.
— Ещё бы! У нас они тоже водились, когда я малой был, и ничего, — Алексей резко провёл рукой по накрытому клеёнкой кухонному столу, словно смахивая невидимое насекомое, — всех перетравили! А вообще, не надо их бояться, они ж безвредные. Противные только.
Антошка, только было улыбнувшийся, вновь помрачнел, посмотрел на дядю насупленно из-под густых, совсем как у отца, бровей.
— Они вредные, дядь Лёш, вредные-вредные! В тарелку лезут… В еде сидят. И в машинках моих.
Мальчик говорил возбуждённо, глаза его опасно увлажнились, и Алексей, встав со скрипучего кухонного стула, мигом обошёл тот по кругу и остановился у племянника за спиной, наклонившись к нему так, чтобы лучше видеть и тарелку, и раскрасневшееся лицо мальчугана.
— Ты поэтому не ешь, малой? Боишься, что там тараканы?
Антошка всхлипнул, после чего кивнул. Из носа и глаз у него пока не текло, но щёки уже были помидорными, как у аллергика — первый признак надвигающихся слёз. Готовый на всё, чтобы предотвратить катастрофу, добрый дядя Алексей забрал у Антошки вилку и разломал сначала одну котлету на тарелке, а потом — вторую. Пряный картофель, ради которого провёл у плиты пол своего выходного, он измял вилкой в однородную кашицу.
— Смотри, никаких тараканов! Дядя такое дома не держит!
Лицо Антошки вновь просветлело, мальчик активно заработал вилкой, словно аппетит последних двух дней вернулся к нему разом. Алексей потрепал того по русым волосам, ощущая себя победителем олимпиады по педагогике, не меньше.
— Посмотри потом и в чипсах, дядь Лёш, хорошо? — мальчик восторженно смотрел на дядю снизу-вверх, как на героя из мультика, заставляя гордиться собой ещё сильнее. — А то в книжке было, что они во всей еде сидят, и в волосах ещё.
— Хорошо… Погодь, в какой такой книжке? — Алексей уже хотел было вернуться к собственной неоконченной трапезе, но просьба племянника заставила его остановиться в недоумении.
— Про великана книжке, — ответил Антошка и вновь принялся за еду, а по спине Алексея от чего-то побежали мурашки, словно эта фраза всколыхнула что-то на самом дне памяти.
К концу дня проверены были все запасы еды, о которых Антошка знал — включая те, о которых уговора не было, вроде таких нелюбимых мальчуганом макарон. Алексей расценил это, как заботу — вот только макароны из выпотрошенных пакетов теперь поселились в салатнице, а разлитый по стаканам сок из пакетов придётся допить в течение завтрашнего дня. Это было малой платой за спокойствие Антошки и возвращение его весёлого нрава — мальчик с радостью погулял на детской площадке у дома, растратил все силы и спокойно уснул, предварительно рассказав про машинки — которые, кстати, с собой не привёз, что Алексей успел заметить ещё в пятницу. Пожелав племяннику спокойной ночи и закрыв дверь в гостевую, Алексей ушёл на кухню, включил ноутбук, на котором хотел ещё поработать, и, ожидая пробуждения старого железного зверя, позвонил брату.
— Ну, слава Богу, что отживел, я ж говорил! Клянусь, Лёха, ты у нас заместо бабушки уже стал — трясёшься, по любому поводу. Ты его там не кутай, а то водить к тебе перестанем!
— Стёп, ты же сам видел… Он очень тревожный, у мальчика стресс, — Алексей говорил спокойно, применяя выработанное ещё в детстве железное терпение по отношению к брату. Он знал, что Степан любил сына больше жизни, но его либеральная позиция в плане воспитания часто казалась Алексею скорее легкомысленной.
— Лёха, ты, может, психфак и кончал, а я всё-таки отец и лучше знаю, — продолжать гнуть свою линию в трубке Семён, — дети вечно чего-то боятся, это фаза такая, что ли. Ты-то уж должен знать, ты ж у нас спец по всяким фазам! Забыл, что ли, как в детстве книжки какой-то дурацкой боялся, в штаны от неё ссал? И ничего, нормальный вырос мужик, с вышкой! Так и Антоха, отпустит его через месяц-другой, а там мы и ремонт закончим. И вообще, не слушай ты его, нет у нас никаких тараканов — может, ремонтники какое-нибудь гнездо разворошили, пока он под ногами болтался, но вообще…
— Погоди… Книжки? — у Алексея впервые за весь разговор дрогнул голос. — Какой?
— Чо?.. Да хрен упомнит, Лёха, Бог с тобой! Столько лет назад это было… Тупая какая-то, про великанов, что ли. Там на обложке страхолюдская рожа была, и ты с неё ссался. У нас таких нет, ты не думай, Наташка только нормальные книги ему покупает, про зверюшек, про роботов всяких… Разве что он в бабушкиных книжках что-то нашёл, мы весь её шкаф разобрали и посадили его в куче копаться, чтобы не мешал. Да там вроде не было детских книжек, только эти альбомы её, и какая-то классика советских времён… Слушай, я Антошку завтра утром заберу, лады? Мы всю ночь тут будем мучиться, по ходу… Не скучайте там!
Когда Семён бросил трубку, Алексей отложил телефон и устало прикрыл глаза. Ну да, конечно, он вспомнил. Больше двух десятков лет назад, бабушкина квартира… Родители как раз разводились, и Семён остался с мамой, а Лёшеньку, как самого маленького, переселили на время к бабушке, пока всё не устаканится. Бабушка, рано родившая маму, тогда была ещё совсем молодой по “бабушковским” меркам, но недуг, оставивший женщину под конец жизни полностью парализованной, как раз начал в те годы прогрессировать, что внесло заметные поправки в её образ жизни. Как маме пришло в голову оставить дошколёнка на попечение маломобильного инвалида, Алексей не знал – они никогда этот вопрос не обсуждали. Мужчина мог лишь предположить, что сходившая с ума от стресса мать просто не думала, что творит – и, с точки зрения психолога, он мог её понять, хоть и запоздало осуждал.
Первое время Алексею там было неплохо – бабушка разрешала ему смотреть допоздна старенький телевизор и кормила блинами, когда у неё были силы готовить, а приходившая к ней сиделка, Марина Николаевна, стала для Лёши чем-то вроде нянечки. Они читали вместе “Волшебника Изумрудного города”, Марина Николаевна научила Лёшу кататься на велосипеде, который Семёну был уже мал, а потому перешёл “по наследству”, но казался прежде таким громоздким и сложным…
Сердце Алексея защемило, в глазах защипало, как от сигаретного дыма. У Марины Николаевны были каштановые кудряшки до плеч, которые смешно прыгали в такт, когда женщина смеялась. От неё пахло гвоздикой и лимоном. Тогда она казалась такой взрослой, а сейчас Алексей вдруг понял, что его забытый идол детских лет была, скорее всего, девчонкой-студенткой, едва ли двадцатилетней. Если так подумать, подобный типаж – высокие, чуть полноватые, кудрявые брюнетки – и во взрослом возрасте вызывал у него смешанные чувства. Он примечал таких женщин на улице, долго разглядывал в Интернете случайные фото, но после первой волны восхищения всегда следовала какая-то странная брезгливость, и молодой мужчина спешил отвести взгляд или промотать вниз страницу в Сети, скрывая картинку. Естественно, с женщинами подобного типажа он ни разу не пробовал знакомиться или встречаться – подбирал себе пару раз хрупких низкорослых блондинок, но потом быстро с ними расставался. И ведь не задумывался прежде ни разу, откуда пошёл этот перекос, почему личная жизнь всё никак не клеится… А теперь с глаз словно спала пелена, и Алексей печально ухмыльнулся. А ещё выпускник психологического факультета, называется.
“Видно, детская травма от развода родителей наложилась на первую любовь к женщине, воплощавшей фигуру матери ввиду временного отсутствия в жизни матери биологической… Разновидность Эдипова комплекса, наверное, приведшая к нарушениям формирования романтической привязанности и сексуального влечения во взрослой жизни. Старину Фрейда сейчас только ленивый не опровергает, но в чём-то он определённо был не дурак.”
Каждый раз, когда мысли Алексея сбивались на университетский язык, которым он когда-то писал многочисленные работы, это был плохой знак – значит, он сейчас залипнет, и нужно сменить род деятельности. Самоанализ – вещь хорошая, конечно, но Алексею было завтра на работу, в его гостевой комнате спал племяшка, которого ещё утром собирать и вручать родителям, и тему пора было закрывать. И всё же, сердце оставалось неспокойно, разбередённое воспоминаниями детства – хотелось что-то с этим сделать, поставить какую-то точку. Вздохнув, Алексей закрыл крышку ноутбука, так ничего на нём и не сделав, и встал, намереваясь пойти поискать свой старый альбом с семейными фото. За одно сравнит, на кого Антошка больше похож – на Семёна в детстве или на их отца, которого Алексей со времён родительского развода вживую так и не видел.
Краем глаза Алексей вдруг увидел, как маленькая чёрная точка проскользнула из угла кухни в сторону плиты, замерев прямо перед белой дверцей духовки. Только что смотревший в экран, мужчина не успел даже сфокусировать на ней взгляд – точка исчезла под плитой, как и не бывало её. Алексей протёр глаза, проморгался, сделал упражнение для глаз, как учил офтальмолог. На всякий случай не сводил с плиты глаз где-то с полминуты, но из-под неё так ничего и не полезло.
“Совсем доконал себя этими ночными бдениями, в глазах мушки бегают… Ещё и эти Антошкины тараканы. Завтра куплю от них мелок на всякий случай, но на вряд ли это они. В маминой квартире их отродясь не было.”
А вот в бабушкиной тогда были, и маленький Лёшенька их ненавидел. Он плохо уже помнил своё детство до того, как пошёл в школу, но страх перед маленькими ползучими гадами сохранился у него надолго. Как сейчас Алексей видел перед глазами, как по белеющей в темноте стене быстро-быстро ползёт живая капля черноты, исчезая под отошедшим куском обоев – и Лёшенька боялся спать у этой стены, откатывался как можно дальше к краю. Не важно, укусит ли его за это Серенький Волчок из колыбельной, волка Лёшенька боялся куда меньше – а вот тараканью стенку трогать бы в жизни не решился, даже за все блага мира, включая возвращение папы в семью. Он и сейчас не любил трогать стены, брезгливо относился к обоям и предпочитал всю мебель по возможности ставить ближе к середине комнаты. На стены было неприятно смотреть, а поворачиваться к ним спиной – ещё хуже…
“Мда, да я был бы находкой для коллег, если бы пошёл работать по специальности… Два кило детских психотравм на человека”, – подумал Алексей, выключая на кухне свет.
Альбом с детскими фото обнаружился под телевизором, в полке со старыми открытками и мамиными документами о трудоустройстве, которые она не стала увозить с собой, переезжая в дачный дом. Алексей вытащил памятник прошлому, тяжёлый синий кирпич с выцветшим изображением сиамского котёнка на обложке, расположился на диване и принялся листать его с конца, как когда-то любил. Жизнь потекла перед глазами словно бы в обратной перемотке: первый день рождения Антошки, семёнова свадьба, а вот Алексей получает свой диплом, вот выпускной в техучилище Семёна… Тогда уже фото стало модно хранить в цифре, и мама заказывала себе в фотоателье лишь самые значимые моменты. Чем дальше он листал, тем больше фото попадалось “ни о чём” – простые житейские события, посиделки, и они с Семёном – смешные пацаны-школьники, на великах, в летнем лагере, празднуют Новый Год у ещё живой бабушки. Наконец, Алексей долистал и до своих дошкольных лет – вот они в санатории, где мама восстанавливала нервы после развода, вот новогодний утренник в Доме Детского Творчества… А вот день перед утренником – маленький Лёша, одетый в костюм гномика, бабушка в своей коляске и – каштановые кудри, мягкая улыбка, всё, как он запомнил – Марина Николаевна, приобнимающая Лёшеньку за плечи. Лёша, однако, почему-то не весел – он насуплен и смотрит в пол, а в глазах притаился тот самый тяжёлый страх, как и у Антошки, спящего сейчас в соседней комнате.
Разглядывая фото, Алексей быстро растерял то первое чувство возбуждения и радости от встречи с детством – ему вновь стало отчего-то противно. Было стойкое ощущение, будто правую ногу прямо под коленкой щекочет что-то колючее – Алексей даже ударил по ней рукой, ничего, естественно, не обнаружив. Фотоальбом стало вдруг противно держать в руках – Алексей надеялся долистать его дальше, до фоток отца, вспомнить хоть, как он выглядел, но теперь ему хотелось лишь спрятать гадкий кирпич с глаз долой. Эта женщина, её лицо, перекошенное в страхе… Серые глаза широко раскрыты, из них капают слёзы… Она что-то шепчет, почти не открывая рта, а к её…
Алексей одёрнул себя, словно просыпаясь от дрёмы. Вновь осмотрел фотографию, от одного мятого уголка до другого. Марина Николаевна на фото улыбается, как и положено. Никакого перекошенного лица, никаких слёз. Что это сейчас было?
На всякий случай Алексей перевернул ещё несколько страниц – Марии Николаевны на фотографиях было мало, но она всегда улыбалась. Мужчина попытался припомнить, видел ли когда-нибудь свою детскую любовь плачущей, и не смог. Из-за чего она уволилась тогда? Это был как раз тот год, когда пора было идти в школу, и мама забрала его к себе в начале лета, в квартиру, где уже ничто не напоминало об отце. Бабушке нашли нового медработника, мужчину, чтобы он мог таскать её коляску и помогать ей забираться в ванную… А что стало с Мариной Николаевной? Кажется, просто уволилась, мало ли, почему. Не стали бы Лёшу в такое посвящать.
Вновь вглядевшись в то, с какой силой руки женщины сжимают плечи Лёшеньки с фото, Алексей перевёл взгляд на горочку ярких вещиц, игрушек и книжек, накиданных на столике в самом углу, справа от ёлки. Видно, новогодние подарки, раскрытые заранее – возможно, от родственников. Пластиковый динозавр, смешная красная шапка с зайцем Баггзом и селезнем Даффи, которую Лёша потом ещё долго носил, какая-то одежда… Из-под самого низа стопки выглядывал светлый прямоугольник, по-видимому, книги – широкой, таких размеров обычно делают либо альбомы, либо книжки для самых маленьких. Разглядеть рисунок на заваленной другими вещами было трудно, но на небесно-синем фоне можно было различить полуовал телесного цвета, усыпанный тёмно-коричневыми продолговатыми точками, словно прилипшими зёрнышками чёрного риса.
Мозг Алексея мгновенно дополнил картинку, и ему захотелось блевать.
Детская книжка, которую Лёшенька нашёл среди подарков в тот год, называлась “Великан и таракан”. Имени автора он не помнил, как и того, кто именно её подарил – на вряд ли мама, которая всегда брезгливо относилась и к насекомым, и к детской литературе, не основанной на сказках Пушкина или Перро, или, на худой конец, произведениях прошлого века. Зато Лёша на всю жизнь запомнил стихи из этой чёртовой книги – а ещё иллюстрации, выполненные кем-то явно очень талантливым, но применившим свой талант во зло всему людскому роду.
Книга повествовала о тяжёлых буднях Великана – лысого пожилого мужчины с больным обрюзгшим лицом, изображённого на обложке. Вопреки названию, таракан в истории фигурировал не один, а целое полчище их – почему-то маленькие твари не только облюбовали дом бедного сказочного мужика и без страха ползали по его лицу на обложке, но и считали своей святой обязанностью доводить его на каждой странице до белого каления. Стишки в книжке были посвящены как раз-таки тараканьим выходкам – те таились в одежде Великана, в его еде, заползали на его зубную щётку, в постель, селились в морщинах и остатках волос. В конце книги Великан смирялся с тем, что тараканы в его жизни навсегда, принимал решение жить с ними в мире и сам становился для них домом, позволив целой колонии насекомых промаршировать себе в открытый рот. Эта последняя иллюстрация – по-идиотски улыбающийся Великан, в чей детально нарисованный разверзнутый рот заползают один за другим маленькие таракашки с баулами за спинками – пугала Лёшеньку чуть ли не больше, чем мерзкая обложка. Он ведь тоже тогда почти перестал есть – трясло от одной мысли о том, что под салатным листом или блином притаились маленькие бурые гады, которые только и ждут, чтобы обрести новый дом. Кажется, он и впрямь находил тогда тараканов в своей тарелке… В приготовленных с утра на кровати штанишках… Между страниц других книжек…
По левой ладони что-то отчётливо прошлось, пощекотав кожу. Алексей рефлекторно ударил себя по руке, смахнув нечто твёрдое и живое – оно отлетело куда-то в ковёр став невидимым на его фоне. Это была уже последняя капля – не заботясь более о тишине, Алексей вскочил, отбросив альбом с фотографиями подальше вглубь комнаты, и принялся неистово бить себя руками по ногам, плечам, бокам, стремясь сбросить с себя любых насекомых, которые могли на него наползти из старого альбома. Эта пляска святого Витта завершилась ничем – ни одного нового таракана Алексей с себя не смахнул, лишь больно ударился рукой о подлокотник дивана. Тихо бурча на нервы и мудаков-писателей, которые додумываются пихать подобные мерзости в детские книги, мужчина принялся растирать запястье, как вдруг услышал за стеной звук удара, а затем – вскрик.
“Блин, вот блин, я малого разбудил… Устроил, дурак, свистопляски”.
Алексей приоткрыл дверь в комнату, где спал Антошка, и тихонько позвал мальчугана. Из темноты ему ответил лишь сдавленный всхлип.
– Малой, ты в порядке? Кошмар приснился? Прости, я, видно, шумел…
Мальчик лишь что-то невразумительно пробурчал, словно не размыкая губ. От этого звука Алексею стало жутко – он ему резко что-то напомнил. Уже не церемонясь, мужчина включил в комнате свет – и не сразу осознал, что видит перед собой.
Книга про Великана и таракана не была единственным чтивом в детстве Алексея – Лёшенька зачитывался ещё и классикой детской литературы, включая адаптированные для детей произведения более большого размаха. Читал он, конечно же, и “Приключения Гулливера”, и видел на иллюстрациях знаменитый момент, когда потерпевшего кораблекрушение исследователя привязывают к земле крохотными канатиками лилипуты. На кровати своего племянника Алексей наблюдал сейчас нечто подобное – мальчик полулежал, словно парализованный, а по его пижамке, по полускинутому на пол одеялу, карабкались крошечные существа, мельтешили чёрные живые точки. Алексей закричал и кинулся к кровати мальчика, но ноги его наступили на мягкий шевелящийся ковёр, и мерзкий хруст застрял в его ушах, заставляя передёрнуться всем телом.
Сейчас, при свете люстры, стало очевидно, что тараканами кишела вся комната – что стены, что потолок, а уж про пол говорить не имело и смысла. Качая головой в неверии, Алексей бездумно пялился на ожившие чёрные стены, блестевшие миллионами хитиновых панцирей, после чего, словно очнувшись, принялся неистово месить кишащих по полу насекомых ногами. Пол хрустел и чавкал, а тараканов меньше не становилось – пока наконец они не начали брать верх большинством, заползая сначала на тапки, потом выше – на голые щиколотки. Зайдясь в отчаянном вопле, Алексей сбивал тараканов одной ногой с другой ноги, оступился, приземлился задницей на пол – и на него хлынула колючая, живая, мерзкая волна.
Пробиваясь сквозь тараканье море, обсиженный ими, как прибрежный риф моллюсками, Алексей полз по направлению к кровати Антошки, одержимый одной лишь мыслью – вытащить мальчика из этого кошмара, сбежать из квартиры, вызвать какую-нибудь службу, которая всё здесь перетравит. Антошка был весь покрыт ими, как сочный арбуз чёрными семечками, но не шевелился, не пытался их согнать или сбить. Один таракан, вконец презрев приличия, заполз Алексею на щёку – мужчина схватил его в кулак и хотел было размолоть между пальцев, но пригляделся к тому, что держит в руке, и чуть не выронил, вновь не сдержав крик.
Это было существо – крохотный человечек в тёмно-коричневых одёжках, так похожих на хитиновый панцирь. Сморщенное личико человечка мерзко лыбилось гнилыми пеньками зубов, тонкие ручки царапали острыми ногтями, оставляя грязные коричневые борозды. Каждый “таракан” был таким человечком – толстые и худые, сморщенные старички и маленькие блестящие детки, все они маршировали по полу, по потолку, по кровати, по Алексею и Антошке. Лишь сейчас смог Алексей расслышать, как они скандируют тонким писклявым хором:
“Будь хорошим, Великан, ротик нам открой,
Мы уже устали ждать, мы хотим домой…”
Мы хотим домой… Конечно, такой стих был в книге, в самом конце. И такая комната, истоптанная мерзкими тонкими лапками, уже была в его жизни – комната, где он спал, когда жил у бабушки. Мозг ребёнка, видно, милостиво спрятал самое жуткое в жизни воспоминание, а теперь решил вернуть – во всех деталях, во всей мерзотной красе.
Алексей вспомнил, как к нему в спальню вбежала Марина Николаевна. Как она закричала, как сбивала глумящихся над нею “тараканов” с маленького Лёши, который не мог пошевелить и пальцем, лишь завороженно внимал командам существ, как сейчас это делал Антошка. Алексей видел, как мальчик начинает приоткрывать рот – и по щекам его текут горькие крупные слёзы.
Что сделала тогда Марина Николаевна? Как она его спасла?
Алексей зарычал, зарыдал в отчаянии. Он был уже почти у кровати Антошки, но не успевал, а таракашки уже готовились облюбовать свой новый дом.
“Домой… Домой… Они хотят домой…”
Алексея прошиб холодный пот, когда он вспомнил, чем закончилась для них с Мариной Николаевной та ночь. Вспомнил растрепавшиеся каштановые кудри, в которых копошилась мерзкая хитиновая жизнь. Вспомнил слёзы в её глазах, один из которых щекотали усики, торчащие из круглой башки крохотного человечка, рассевшегося на её щеке. Марина Николавена дала им то, чего они так хотели, лишь бы Лёшенька остался не тронут. Лишь бы он смог вырасти, стать добрым дядей для маленького Антошки, героем из мультика, который спасёт от любой беды.
– Ладно, достали! Я пущу вас домой! Отпустите Антошку! – выкрикнул сквозь слёзы Алексей, и чёрное море на мгновенье затихло, а потом потекло в другую сторону – от Антошки, похожего теперь больше на чёрный хитиновый кокон, и к стоявшему на четвереньках Алексею. Маленькие создания карабкались по его рукам и ногам, заползали под футболку и шорты, они были везде, они кололись, смеялись, скалились гнилыми зубами. Они упивались победой, но, похоже, держали слово, и уже за это Алексей им был благодарен.
– Антошка, не смотри… – промычал одними губами Алексей и широко раскрыл рот.
Текущий рейтинг: 74/100 (На основе 42 мнений)
