(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Призраки Неотпразднованного Рождества
Снег был мокрый и липкий, он забивался в деловые туфли, оседал на тонкое чёрное пальто — дешёвая подделка под кашемир, только не греет. Он падал на волосы, превращаю идеальную причёску в гадкое подобие морского ежа. Снег был повсюду, забивался в водостоки, размазывался по асфальту, превращаясь в гадкую жижу, отражая радостно светящиеся, украшенные к Рождеству витрины кафе и магазинов. Все они были уже закрыты, и всё, что у меня оставалось — это пол-бутылки джина и пластиковая карточка с оголённым счетом. Ах да, и ещё, конечно, кольцо — его покупка и обнулила карточку. Обручальное кольцо стоимостью в четыреста евро. Первым порывом было выбросить его к чёртовой матери, но, к счастью, здравый смысл возобладал над яростью. Чёртова шлюха! Интересно, как давно он к ней ходит? Месяц, два? А, может быть, год?
Перед глазами до сих пор стоит картина: этот урод с членом в одной руке и презервативом в другой, и эта тварь, натянувшая одеяло на сиськи. И что мне оставалось делать? Накинуть пальто и уйти навсегда из этой квартиры и из её жизни. На последнюю наличку я купил бутылку джина, и вот теперь я бесцельно слоняюсь по улицам чужого мне города, объятого рождественской лихорадкой.
Зачем я отпросился пораньше с работы? Чёрт меня дернул уйти преждевременно, заскочить в ювелирный магазин… Сам дьявол мне нашептал эту ерунду с предложением руки и сердца. Кому я собирался себя отдать? Твари, которая меня ни во что не ставила, смеялась за моей спиной и трахалась, трахалась, трахалась с кем попало. Джин неприятно жёг горло, сливаясь с яростью, которая жгла меня изнутри. Лицо было мокрым — то ли от слёз, то ли от снега.
Я любил её больше жизни, я боготворил её, и вот теперь я ей не нужен. Совершенно. Ну, то есть, абсолютно. Не нужен был, наверное и раньше, иначе бы она не позволила так себе поступить.
Меня зовут Эндрю, и меня больше нет.
Свет гирлянд на деревьях бил в глаза, витрины вырезали тёмные пятна на сетчатке, я не видел перед собой ничего, и лишь парк манил своей тьмой и тишиной. Улицы были безлюдны — все сидели дома в окружении своих родных и близких и праздновали Рождество. Я мог быть одним из них, рано или поздно я бы сидел и заворачивал подарки, чтобы положить их под ёлку для детей, которые могли оказаться вовсе не моими.
Ворота парка были заперты. Чёрная чугунная ограда возвышалась передо мной, как врата Эдема, закрытые для таких никому не нужных отщепенцев, как я. Штыки ограждений, точно черные клыки, угрожающе дырявили ночное небо, грозя расправой незваным гостям. Я был одним из них.
Перелезть через ограду мне стоило порванных брюк и дырки в верхней одежде. Когда я спрыгивал — зацепился полой пальто, ударился головой об ограждение, выронил бутылку и шлёпнулся в жуткую слякоть. Кажется, падая, я повредил ногу, потому что опираться на неё было больно. Хромая, я двинулся к центру парка, к «нашей», а теперь только моей, скамейке, где раньше мы провели немало солнечных деньков, улыбаясь, смеясь, целуясь и думая, что у нас целая жизнь впереди. Целая жизнь вместе. Наивный идиот и лживая сука!
Я вышел на мокрый гравий под свет фонаря и осмотрел себя. Да уж, теперь даже любой бродяга выглядит опрятнее. В данный момент мой внешний вид соответствует внутреннему состоянию. Но легче от такой гармонии не становится.
Где-то вдалеке дрожало оранжевое пятно. Я не мог разглядеть ничего из-за слёз, грязи и снега, поэтому просто пошел на свет. Веселые голоса впереди манили меня, казалось, ещё пару шагов вглубь парка — и я окажусь в уютной гостиной у камина, в окружении друзей и родственников, буду попивать обжигающий и сладкий глинтвейн, разворачивать подарки и вручать их.
Я уже слышал треск поленьев, пьянящий аромат гвоздики и корицы щекотал мои ноздри, парк казался лишь сном, а гостиная словно становилась реальней. А потом я споткнулся, и видение пропало. Кажется, я пришёл к лежбищу бомжей. Вокруг костра, над которым аппетитно побулькивало какое-то варево с сильнейшим алкогольным запахом, расположилась, прямо на грязной слякоти, весьма разношёрстная компания. Тощий человечек, покрытый пятнами сажи, сидел у самого пламени, время от времени запуская руку в костёр, вынимал оттуда уголёк и держал его в пальцах, пока тот не гас. Рядом с ним сидела бледная девочка лет семи в тонюсеньком платье, непонятно было, как она выносила этот мороз. На земле лежала миловидная девушка в ужасно грязном и рваном свадебном платье и, кажется, дремала. Было и много других странных персонажей, а венчал круг у костра невероятно тучный мужчина, который весь, казалось, состоял из живота. Он жадно глодал вычищенную до блеска кость, и каждый раз его натренированной челюсти удавалось отыскать кусочек мяса.
— Здорово, народ, — помахал я рукой, пытаясь привлечь внимание компании бродяг. Кажется, хоть Рождество я встречу не один. — А я тут выпить принес.
— Согреемся, — одобрительно пророкотал толстяк в центре, удивительным образом не прекращая тщательно обыскивать кость языком. — Присаживайся, гостем будешь! Звать тебя как?
— Эндрю, — ответил я. Фамилию уличным бродягам, да ещё таким странным, я называть не торопился.
— Эндрю? Вот так просто? — вскочил неожиданно прыткий и вертлявый человечек с угольками.
— Вот так просто.
— А я Расмус Углежог, приятно познакомиться, — он протянул мне чумазую ладонь, и я несколько поколебался прежде чем пожать её, впрочем, мой новый знакомый не подал виду. — А это Малышка Андерсон, Спящая Невеста, Рыцарь Руперт, Дагмара Два Сапога и Болвар Большое Брюхо, старшой наш. Ты присаживайся, присаживайся.
Я не успел заметить, как оказался меж мрачным типом по кличке Рыцарь Руперт, который молчаливо выдёргивал из-под одежды невесть откуда взявшуюся там солому, и Спящей Невестой, которая вблизи оказалась ещё красивее. Кто-то всунул мне в руки почти раскаленную металлическую кружку с варевом из котелка, и я чуть было не пролил содержимое на голову спящей девушки.
— Ну, рассказывай, Эндрю, какими судьбами в наши, так сказать, угодья? — громко и отрывисто вопросил Болвар, и с лёгкой угрозой надул красные, лоснящиеся щеки — мол, смотри мне тут.
— Да, несложная история, в общем-то, — начал было я, но тут со всех сторон посыпалось: «Выпей, выпей!», и я сделал глоток. Ни в какой фантазии, ни в каком сне я не мог себе представить подобный вкус. В городском парке, в мятом и измазанном сажей котелке над костром из пластиковых стаканчиков и газет грелась настоящая амброзия. Это был не просто лучший глинтвейн из всех, что я пробовал — это оказалась настоящая концентрация всего вкусного, что могло быть в напитке. До горечи ароматная гвоздика, лёгкое пощипывание от корицы на языке, вкус яблок, от которого перед глазами вставали картины плодоносящих деревьев, и вино, не из тех, что чопорно катают на языке надменные сомелье, но то, которое могла варить твоя мама в детстве и давала тебе попробовать лишь каплю, и та единственная капля была самым вкусным, что ты когда-либо пил. Теперь у меня в руках была целая кружка этого счастья. Тепло разлилось свинцовой тяжестью по конечностям и пыльным мешком ударило по голове. Сердце, которое до этого беспорядочно металось в грудной клетке, и нервные окончания, дрожавшие от злости и напряжения, будто усталые птицы, упали и блаженно уснули, давая отдых моей измученной душе.
— Как я и сказал, несложная история, — повторил я и был вынужден прерваться: стало необычайно тихо — прекратились чавкающие звуки со стороны толстяка, перестала дрыгать ногами Дагмара, и даже Расмус Углежог наконец сложил руки на коленях. Все они внимали мне, и я приободрился — им было не все равно.
— Мы познакомились в колледже, нам обоим было по восемнадцать или около того. Я знал её и раньше, но мы как-то не замечали друг друга. А там, на одной из вечеринок, я увидел необыкновенной красоты девушку. Пригласил её потанцевать, потом позвал прогуляться. Конец весны, звёзды, мы держались за руки, болтали обо всём на свете.
— А ты, похоже, тот ещё болтун, — язвительно бросила пацанка Дагмара Два Сапога и закинула ногу на ногу, да так изящно, что я даже залюбовался. Природу её прозвища я тут же увидел — вся одежда на ней была истрёпана до полного отсутствия цвета и формы, но высокие кроваво-красные ковбойские сапоги на ее ногах выглядели так, будто их минуту назад сняли с витрины. Впрочем, если не обращать внимания на затёртые до дыр джинсы, ноги у неё тоже были что надо.
— Цыц, Даги, не смей перебивать нашего гостя. Все твои истории мы уже слышали, — замахнулся костью — да сколько же он её будет глодать — Болвар Большое Брюхо.
— Молчу-молчу, — смиренно подняла руки рыжая чертовка.
— Действительно, тут-то как раз рассказать особо нечего. Мы вместе доучились, а там я предложил ей съехаться. Мы нашли квартирку, тут, неподалёку, — неопределённо махнул я рукой, ведь и правда уже не знал, в какой стороне от нас она находится. — В общем, сошлись, и там душа в душу. Я работал, она всё больше сидела дома — мечтала стать художницей. Просила меня несколько раз побыть натурщиком, я всё как-то времени не находил. А потом работа пошла в гору, дали интересный проект, подружился с шефом, стали вместе ездить в клубы. Ничего такого, просто выпивали на пару. А она, гнилая натура, по себе людей судит. Ну и пошли ежедневные скандалы, что она меня дома не видит, что я непонятно где и непонятно с кем по ночам шляюсь. А я вот что скажу — не доверяет тот, у кого самого рыльце в пушку, верно говорю?
— Верно, верно, — поддакнул Расмус, остальные промолчали.
— Вот и я говорю — не давала суке покоя её натура гнилая. В общем, вкалывал, я как окаянный, собирался на свадьбу копить. Кольцо вот купил, — и в доказательство своих слов извлёк из кармана коробочку. Оживленно, не просыпаясь, заворочалась Спящая Невеста, придвинувшись ближе ко мне, и положила мне руку на колено. Я слегка дёрнулся — рука у нее была ледяная. Не двигайся она только что — предположил бы, что девушка околела.
— И прихожу я сегодня домой, с букетом цветов и кольцом. Дурак! Специально пораньше с работы отпросился. Захожу в квартиру, и угадайте, что я вижу? Торчит в комнате мужик и попискивает: «Милая, ну давай, может, как всегда, без него? Или в попу, как раньше?» Сука! А меня она через «чёрный ход» ни разу не пустила! Ну, психанул, конечно, цветами её по лицу отхлестал. Мужика трогать не стал — он-то ни при чём тут.
— Да зассал он просто! — не унималась Даги Два Сапога.
— А пускай и зассал! — рявкнул я в ответ. — Какая теперь разница? Нету у меня теперь ни гордости, ни планов, ни дома, ни невесты.
В этот момент девушка, дремавшая у костра, вскочила и вперилась в меня холодными голубыми глазами.
— Значит, у тебя нет невесты? — медовым голосом спросила она, положив обе руки мне на колени и приближаясь губами к моему лицу. — Так я буду твоей невестой. Стань моим женихом. Стану ублажать только тебя, и так, как захочешь, — Спящая Невеста медленно провела язычком по губам, и во рту у меня пересохло. — Я буду пускать тебя и в рот, и в задницу, и в лоно, и куда пожелаешь, и спереди, и сзади, и сверху, и снизу, в радости, и в печали, в болезни и в здравии, и никто не разлучит нас…
Она почти было прикоснулась своими губами к моим, и я был вовсе не против, когда вновь раздался грозный окрик Болвара:
— Невеста! А ну-ка прочь от нашего гостя! Чего тебе не спалось?! Ляг и лежи спокойно!
Я ещё не отошел от возбуждения, а девушка, как маленький обиженный зверёк, свернулась клубком у моих ног, и снова вроде бы уснула.
— Да, Эндрю, непростая у тебя ситуация. Что делать будешь? — спросил гигант на правах старшего.
— А не знаю… Что мне теперь делать? Моя жизнь разрушена… И никто не даст мне другой. Вернусь домой, выкину эту суку и повешусь к чёртовой матери.
— Знаешь, не лучший это выход, Эндрю. Уж я-то знаю, — подал голос Расмус-Углежог.
— Верно-верно. Куда торопиться? Всё равно всё всегда заканчивается одинаково, — авторитетно произнес Болвар Большое Брюхо и как-то не в тему ткнул пальцем в свой необъятный живот.
— Для таких слабаков, как ты, и есть эта прекрасная ночь. Эта волшебная возможность всё исправить. Ночь Рождества, — лёжа на спине и дрыгая ногами пропела Даги.
— Как исправить? Что тут можно исправить? Вы что, рождественских комедий пересмотрели? — истерично вскричал я и вскочил на ноги, облив остатками глинтвейна Спящую Невесту, та даже не шевельнулась. Тут, стоя на ногах, я увидел вдали, среди деревьев, медленно приближающуюся фигуру, и застыл.
В ночной тьме, покачиваясь, медленно, шаг за шагом, к нам приближалось существо. В нём было не меньше шести метров роста. В нос ударила густая вонь, как от старого козла, а на зубах заскрипел уголь. Мелодичный звон сопровождал каждый шаг тяжелых копыт, что взрывали промерзшую землю, будто кайло. В свете костра поблёскивали тяжёлые цепи, опутывавшие существо, а на стыках блестели бубенцы. Среди густой, словно жуткий чёрный туман, шерсти, поблёскивали хищными красными угольками глаза твари.
— Вот его попроси, он может помочь, — с насмешкой пискнула Даги, которая похоже, тоже была слегка напугана.
— Ч-ч-что это за тварь? — истерично вскричал я.
— Крампус, — не поворачивая головы ответил Болвар Большое Брюхо.
Для создания такого размера, Крампус двигался удивительно быстро. Я и моргнуть не успел, как гнилое дыхание чудовища устремилось мне в ноздри. Его морда была прямо у меня перед лицом. Если бы я захотел, я мог бы его поцеловать, не двигая головой. Теперь лишь один единственный глаз сверлил меня взглядом, от которого мне становилось не по себе. Одновременно отовсюду раздался хриплый, с подвываниями, шепот:
— Чего ты хочеш-ш-шь? — вопрос, звучавший почти по-человечески, скатился до змеиного шипения. Я набрался храбрости и выпалил прямо в морду этой твари:
— Я хочу чтобы этой суки никогда не было!
И вдруг осознал, что кричу в пустоту. Никто передо мной не стоял. То, что я принял за глаз, было далеким сиянием чьего-то костра. И я пошёл на свет.
Вокруг костра, над которым аппетитно побулькивало какое-то варево с сильнейшим алкогольным запахом, расположилась, прямо на грязной слякоти, весьма разношерстная компания.
— Здорово, народ, — помахал я рукой, пытаясь привлечь внимание компании бродяг.
И я сел рассказывать свою историю.
— В общем, когда я поступил в колледж, я был молод и глуп. Связался не с той компанией, начал долбить «мутный». Штука не из дешёвых, скажу я вам. Ой, а ни у кого спички не найдется? — попросил я. Молчаливая маленькая девочка, кажется, Малышка Андерсон, протянулся мне огромную каминную спичку. — Так вот, штука не из дешёвых, пришлось в итоге и самому бодяжить и толкать. Как-то я плохо продался, задолжал одному из поставщиков. Он сделал вид, что простил, а потом сдал меня, как сука последняя. Я сел на семь лет. Выпустили за хорошее поведение. Родители делают вид, что меня не знают, выгнали из дома. Друзья не желают со мной общаться. На работу не берут. Да и не умею я особенно ничего. Вот теперь так и повелось: то под мостом, то в парке…
А потом вдалеке появился огонек, и я пошел дальше.
Вокруг костра, над которым аппетитно побулькивало какое-то варево с сильнейшим алкогольным запахом, расположилась, прямо на грязной слякоти, весьма разношерстная компания.
— Здорово, народ, — помахал я рукой, пытаясь привлечь внимание компании бродяг.
И я сел рассказывать свою историю.
— В общем…
— Эй, ты, Эндрю Окаянный, ты в прошлый раз первым был, теперь другим уступи, — сурово оборвал меня Болвар Большое Брюхо.
— Да скучная у меня история, и вы сто раз слышали, — потянулась Спящая Невеста.
— Нет уж, дорогуша, традиция такая, сказывать надо, — суетливо увещевал ее Расмус Углежог.
— Ну, коль традиция, то слушайте: родилась я в бедной семье одного сапожника. Мать при родах умерла, отец на семилетие сиротой оставил. Так меня всем селом и выхаживали — кто на ночь приютит, кто за работу мелкую покормит. А раз приехал к нам юноша: хорош собой и богат. Сразу мы друг друга заприметили. Хотел он свататься — да некому — сирота же я. Так он меня взял и с собой увёз. А родители его меня тут же невзлюбили — говорят, нечего юноше из хорошей семьи в жёны сироту без имени брать. Но мой жених был непреклонен — свадьбу хотел в аккурат после Рождества сыграть. Сдались его родители и комнату мне отдельную определили. И в ночь на Рождество опоили меня так, чтобы я уснула сном беспробудным, да вынесли меня на порог перед домом. Так я во сне к утру и околела.
— Добрая история, — погладил Болвар свое брюхо.
— А моя и того добрее будет, — сказал Расмус Углежог и начал свой рассказ. — Был я простым углежогом — работа трудная, но добрая. Шёл как-то ночью на Рождество добрым людям уголь принесть, да тут морозы ударили, и пурга поднялась. Остался я один в тёмном лесу. Ну и — есть грех такой — поджёг уголёк, чтобы согреться. Чувствую — мало, второй поджёг. А там и третий. Сжёг я весь уголь, а все равно мёрзну. Ну, не будь дурак, одёжку скинул да весь в костёр залез — так и согрелся, не мёрзну больше совсем…
Таким образом я ходил от костра к костру, рассказывал свои истории и слушал чужие. И никогда я не слышал, чтобы Болвар рассказывал свою историю. И у очередного костра пришел я, грязный и оборванный, и спросил:
— Болвар Большое Брюхо, а какова твоя история?
— Мою историю, Эндрю Окаянный, ты знаешь сам. Расскажи её.
И я рассказал. Рассказал о том, как обиженный глупец пришел в лес к тем, с кем не был знаком, и пожелал того, чего не знал. И пожалел о своём желании, и скитался, и мёрз неприкаянный много лет. И Болвар Большое Брюхо сжалился над глупцом и съел его вместе с его страданиями.
— Это добрая история, — сказал Смерть Ненасытное Брюхо, и меня больше не стало.
Текущий рейтинг: 87/100 (На основе 186 мнений)
