Приблизительное время на прочтение: 30 мин

Переезд

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Pero.png
Эта история была написана участником Мракопедии Larry Verton. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.


Однажды ты натыкаешься на какой-нибудь свой старый комментарий, хватаешься рукой за лицо и думаешь: «какой позор… зачем я это написал?» И стопроцентно осознаёшь, что вот сейчас ни за что бы не ляпнул такую дурь, не полез бы в спор на тему, в которой толком не разбираешься, не стал бы бросать в собеседника идиотские оскорбления…

И казалось бы, что может быть проще, чем промолчать? Ведь это же так легко – просто ничего не делать. А главное – это абсолютно безопасно. И вот ты ещё разок качаешь головой, признавая свой идиотизм, и обещаешь больше никогда не творить такое. Даже тысячу раз подумав - ведь вдруг в будущем твоя точка зрения изменится, и тебе опять будет стыдно?

Сожаление о давних глупых поступках. У кого такого не было-то? А как насчёт тех, для кого одно такое сожаление переросло в трагедию? Для кого решение больше не писать комменты стало началом медленного, но верного разложения мозга и жизни? Что ж, приветствую вас в своей истории. Я как раз один из таких.

Всё началось действительно с одного старого комментария, который я написал, будучи юным и безрассудным. На самом деле, таких было куда больше, но лишь один вдруг всплыл на одном из развлекательных сайтов. Чей-то скриншот, украшенный стикером фейспалма, вызвал волну осуждения и насмешек над «тупым школьником», пытающимся казаться умным.

Сначала я схватился за голову, рассмеялся, даже слегка погрузился в ностальгию, а потом… сложно описать это чувство. Это как будто огромное слово «НЕТ», вспыхнувшее в ночном небе, когда ты решил не идти домой, а продолжить бухать с друзьями. И вот ты разворачиваешься, грустно машешь собутыльникам рукой и плетёшься в сторону спасительной квартиры, несмотря на бурное несогласие всех присутствующих. И даже своё – ведь стоит тебе только задуматься о продолжении банкета, небесная надпись тут же вбирает в себя энергию тысячи солнц и сжигает тебя заживо.

Не знаю, что стало причиной всего этого. Позор, стыд, совесть, желание выглядеть умным и адекватным… на самом деле, всё это – фигня. Это лишь выдуманная причина, а реальная – пока за пределами нашего понимания.

Несмотря на то, что я уже очень давно перестал писать комментарии без скобочки-улыбочки в конце, что уже много лет назад перестал влезать в агрессивные споры, что-то внутри меня запретило мне общаться в интернете. Будто на это действие был наложен программный запрет, и как бы я ни пытался его обойти, у меня ничего не получалось. Доходило до ярости и разбитой клавиатуры, отчаяния, бессонных ночей и приёма всех возможных безрецептурных успокоительных, но все эти действия лишь усиливали эффект «сжигающего НЕТ».

Помогало только одно – расслабиться и не думать об этом. Отойти от компьютера, убрать телефон в карман, включить фильм или начать что-нибудь читать. И всё. Я быстро смирился с этим. Ну подумаешь, комменты не могу писать, ну вот такой я, вот такая у меня странность. Мало ли, у кого что бывает. Зато моя странность хотя бы не мешает нормальной жизни.

Но увы, если бы на этом всё закончилось, этой истории бы не существовало. Через неделю у меня появился новый запрет. Однажды я просто не смог вслух произнести слово «хочу». Всё то же самое – гнев, ярость, краснеющее от напряжения лицо, но увы, никак. Спустя несколько дней я хоть и слегка забеспокоился, но принял новую проблему и просто заменял «хочу» на желаю».

А ещё через пару дней я не смог повернуть голову в правую сторону. На самом деле, знакомое ощущение – ведь у меня неоднократно вдруг начинала болеть шея, повернуть её было крайне проблематично, поэтому приходилось разворачивать всё тело, чтобы посмотреть в нужную сторону. Вот и теперь приходилось действовать именно так. При этом, если расслабить шею, то руками можно без проблем крутить голову во все стороны, но мышцы наотрез отказывались выполнять то же самое.

Эта проблема заставила меня начать что-то предпринимать. Вдруг у меня микро-инсульт или ещё какое-то повреждение мозга? Вдруг всё ещё можно исправить, но если тянуть, станет слишком поздно?

Первые обследования ничего интересного не показали и как только дело дошло до психотерапевта, я понял, что всё, скорее всего, плохо. Всё куда хуже, чем я ожидал. В кабинете меня встретил насмешливым взглядом лысый мужичок, толстый и почти такой же круглый, как и его голова. Весь его вид был пронизан недоверием и раздражением, он будто говорил мне «ну давай, расскажи про свою великую депрессию из-за пары дней плохого настроения».

Но когда я начал рассказывать, как только упомянул «запрет на действие», лицо его кардинально изменилось. Шея вытянулась, голова стала немного ближе к овалу, сгорбленная спина выпрямилась, из-за чего врач уже не казался таким толстым. Хитрая полуулыбка испарилась, кончики губ устремились вниз и, кажется, он даже слегка задрожал. Не дожидаясь завершения моих жалоб, он быстренько написал что-то на бумажке, грустно вздохнул и протянул её мне:

— Вот, позвоните. Долонский Андрей Павлович, он поможет.

Не думал, что психотерапевт может так отреагировать на очередного сумасшедшего. Мне всегда казалось, что эти люди могут сохранять спокойствие в самых невероятных ситуациях, что даже став заложниками у безжалостных преступников, они улыбнутся, скажут парочку хитрых фраз и заставят злодеев сдаться. Что такого должен был узнать мой психотерапевт, чтобы настолько явно испугаться? Мои надежды на скорое излечение в один момент рухнули.

Андрей Павлович, в свою очередь, очень бодро меня успокоил, сказал, что у него целая клиника посвящена этой проблеме и назначил встречу. Диагноз по-прежнему умалчивался, на все вопросы было предложено ответить при личном общении.

«Клиника» оказалась старым, рассыпающимся и, кажется, разваливающимся двухэтажным зданием. Насколько мне известно, когда-то здесь была маленькая школа, закрывшаяся из-за своей невостребованности. После этого её быстро обнесли глухим забором, повесили на ворота замок, и так она простояла с десяток лет, пока не была переделана под некую «Неврологическую клинику им. Долонского». Забор оставили, ворота ещё сильнее укрепили, но теперь туда хотя бы можно было попасть. Жаль, что именно таким образом.

Прямо за воротами, чуть правее, в огромную кучу были свалены все школьные вещи – парты, доски, бумага и какие-то плакаты, цветочные горшки… вдоль здания, с обеих сторон, тянулись широкие клумбы, заросшие однообразными тусклыми сорняками. Даже главный вход был частично перекрыт несколькими травинками, уныло покачивающимися на ветру. Сложно было поверить, что за этими стенами сейчас кто-то есть.

Андрей Павлович – огромный, тучный, седой старик, встретил меня лично, приветственно поклонился и пригласил в кабинет. Наверное, когда-то здесь восседал директор школы.

— Так, Пётр, - обратился он ко мне и задумался, вспоминая отчество.

— Алексеевич.

— Пётр Алексеевич, - он жестом предложил мне присесть, - я буду с вами максимально честен и откровенен. Никаких расплывчатых ответов, никаких «давайте посмотрим» и прочей чуши. Проблема, с которой вы столкнулись, известна давно, уже около тридцати лет. В то время я был ещё молод и стал свидетелем одного из самых первых случаев. Я заканчивал учёбу, как раз в нашем Смоленском государственном медицинском институте, проходил практику. Тогда я и познакомился с Андреем, да, со своим тёзкой. Он отказывался ходить, именно так говорили врачи. Кто-то считал его злостным симулянтом. А как иначе? Человек ни с того, ни с сего вдруг понял, что не может поднять ногу, сделать шаг, а потом опустить её на землю. То есть, сами ноги-то работают, мышцы напрягаются, а вот ходить – никак не выходит. Я не спорю, психологических проблем существует великое множество, но вы сами поверили бы в такое? Тем более, если в вашей практике не было ничего и близко интересного.

— Ну, сейчас-то я бы поверил, - неуверенно ответил я, когда молчание Долонского затянулось.

— Само собой! – невесело хмыкнул Долонский. – Вскоре его состояние стало ухудшаться, стремительно и бесповоротно. Сначала он перестал жевать пищу, затем разучился пользоваться большим пальцем правой руки… ну, и дошло до того, что он полностью перестал двигаться, питаться и разговаривать.

— И… что в итоге? – спросил я севшим от волнения голосом.

— Я ещё раз повторяю, я буду честен и открыт, - Долонский тяжело выдохнул и грустно посмотрел мне в глаза. – Он умер. Однажды его мозг перестал проявлять признаки активности, человек превратился в растение, и было решено отключать его от аппаратов. Он уже не мог самостоятельно дышать. К тому моменту его случай уже стал достаточно известен в узких кругах, велись даже разговоры об отправке ещё живого тела куда-то за границу, но… как-то всё замялось и забылось. Ну, необычный случай, и что? Мало ли, что бывает.

— Но на этом ведь не закончилось? – задал я глупый вопрос.

— Угу, - кивнул Долонский, - уже через полгода поползли слухи о втором подобном пациенте. Порядок отключения организма был совсем другим, но неуклонно стремился к уже знакомому финалу. Не успел этот пациент умереть, как появился следующий, а за ним ещё один, и ещё.

Андрей Павлович устремил взгляд куда-то сквозь стол, облизнул пересохшие губы и покачал головой.

— Я, молодой и любопытный, бегал от пациента к пациенту, спрашивал, разговаривал, записывал… можете себе представить энтузиазм молодого начинающего врача, которому предоставился такой шанс? Я мечтал, что открою новую болезнь, найду лечение и прославлюсь на весь мир. Но увы, первое время всем было плевать. Погибающих от неизвестной хвори людей за людей уже не считали. Очередная недееспособная обуза, за которой нужно ухаживать. Один я, подобному одному из самых сумасшедших, бегал, требовал, просил… эх, молодость…

— Ну, я вижу, что у вас всё получилось, - попытался улыбнуться я.

— Не моя заслуга, - отмахнулся Долонский и замотал головой. – Мне просто повезло. Однажды пришли люди и пригласили меня на работу. Да, вот так просто, выловили меня в коридоре и спросили, не против ли я помогать. Оказалось, что эту болезнь вовсе не пустили на самотёк, что на самом деле небольшая группа врачей уже работала над этим в одном из психоневрологических диспансеров. Тихонько, молча, лишний раз не распространяясь. Тогда думали, что это может быть заразно, но никаких доказательств не было. И вот, казалось бы, я исполнил свою мечту, буду работать с серьёзными людьми, с учёными… а оказалось, что им просто нужна была моя подпись о неразглашении. И очередной мальчик на побегушках, который будет выполнять самую грязную работу.

Я грустно усмехнулся – просто для поддержания общения. Просто сделал понимающий вид, якобы проникся грустной историей. Но, разумеется, в тот момент мои мысли были только об одном – поскорее бы услышать слова о появлении спасительного лекарства.

— Как бы то ни было, - Долонский встрепенулся и хлопнул в ладоши, - я участвовал в исследованиях, имел доступ к записям и результатам, а также имел возможность общаться с больными. Их было немного, всего шесть человек, учитывая тех, кого я уже знал. Но дебюты заболевания и течение различались кардинально. Кто-то сразу потерял контроль над языком и не мог говорить, а кто-то просто не мог взять кружку правой рукой. Такие разные, но при этом такие одинаковые дебюты. Главное отличие – это как скоро пациент потеряет способность общаться. Речью, письмом, жестами. За свою жизнь я повидал разные случаи. Кто-то, будучи уже почти полностью обездвиженным и потерявшим мышление, продолжал издавать какие-то звуки, повторять одни и те же слова…

— Потерявшими мышление? – перебил я Долонского.

— Да, - вздохнул он и отвёл взгляд. – Сначала, как вы сами говорите, устанавливаются запреты на действия. Вы чётко представляете, что хотите сделать и как это сделать. Просто мозг отказывается посылать команду, эта способность стирается подобно файлам на жёстком диске. Стирается окончательно и бесповоротно – человек даже рефлекторно не способен сделать запретное. Вот вы, например, никогда и ни при каких обстоятельствах не сможете повернуть шею в правую сторону, даже если попадёте в страшную аварию и напрочь забудете о запретах. Только насильственный поворот, только воздействие извне. А мышцы, выполняющие это простое действие, уже никогда не смогут это повторить.

— То есть, я уже в любом случае… никогда? – осторожно и испуганно спросил я.

— Следом за запретами идёт угнетение мышления, - Долонский сделал вид, что не услышал мой вопрос. – В том же порядке. Например, если первым запретом была невозможность взять кружку, то и мысль об этом первой покинет мозг. Человек, потерявший способность ходить, будет смотреть на шагающих людей и хмуриться, пытаясь понять, что они делают. И искренне удивится, если сказать, что он раньше тоже так мог. Как вы понимаете, всё это постепенно ведёт к состоянию овоща. Человек обездвижен, не способен общаться и воспринимать информацию, но жизнь поддерживать можно ещё долго. Мозг сам по себе в порядке, но полностью стёрт. Ни воспоминаний, ни мыслей, ни алгоритмов. Будто кто-то удаляет операционную систему с компьютера.

— И что делать? – отчаянно спросил я дрожащим голосом. Всё было понятно, но надежда почему-то всегда остаётся до конца.

— Пойти домой, поцеловать жену, навестить родителей, - голос Долонского стал добрым и нежным. – Купить детям подарки, вкусно поесть, а потом написать завещание. Кто знает, насколько быстро болезнь будет прогрессировать, какие функции вы потеряете следующими.

— Да что это за болезнь такая? – злобно спросил я будто у воздуха, никому не адресуя вопрос.

— Она официально до сих пор не зарегистрирована и не имеет названия. Знаете, больных за эти годы было не так уж много. Достаточно, конечно, но в масштабах города, страны, планеты, - Долонский поморщился, - кому оно надо? Вот если бы это была эпидемия, то этим бы точно занялись. А так… ну помрут несколько человек за несколько лет, ну и ладно. Мы до сих пор ставим всем БАС. Финал примерно одинаковый, а как там оно протекает – кого это волнует? Раньше, когда я работал в той команде, больных переводили в неврологию уже под конец, когда там почти овощ. А когда те, с кем я работал, состарились, умерли или ушли на пенсию, я решил взять дело в свои руки, и вот – добро пожаловать в моё личное заведение.

Очевидно, на моём лице читалась паника. Страх, отчаяние, растерянность… всё самое тяжёлое и злое, грустное и безысходное скопилось вокруг меня и вселилось в глаза, раздражая слизистую и заставляя их блестеть.

— Не забывайте, что мы здесь не просто так, - строго сказал Долонский. – Я каждый день пробую новые способы лечения, и рано или поздно у меня должно получиться. Мне лишь нужна ваша подпись, ваше разрешение на экспериментальное лечение.

Спустя несколько секунд на сером потрескавшемся столе вспыхнул белоснежный лист бумаги с кучей текста. Я тут же черкнул на нём свою подпись, даже не прочитав. Потому что какая уже разница?

— Замечательно, - зашуршал Долонский документом. – И не забывайте, для всех вы больны БАС. Боковым амиотрофическим склерозом. Вы же не хотите пугать родных каким-то новым страшным заболеванием? А БАС – он и есть БАС. Такое случается, ничего не поделать.

— Когда начнём лечение? – надежда на то, что я стану первым исцелившимся, была единственной причиной продолжать жить.

— Первые лекарства я выпишу прямо сейчас, - Долонский скрёб ручкой по очередному листу бумаги.

— Выпишите то, что уже и так есть в аптеках? – огрызнулся я. – Зачем оно мне? Где ваше экспериментальное лечение? Я и сам могу купить всю аптеку и жрать всё подряд.

— Пётр Алексеевич, я не химик и не учёный, пока что. Я не могу создать своё лекарство, я могу только пытаться комбинировать уже существующее. К тому же, мы так и не выяснили механизмы развития болезни. Что случается с организмом перед первым запретом? Если бы мы точно знали, кто в будущем станет нашим пациентом, мы могли бы отслеживать всё, но увы. Если честно, - Долонский с загадочным видом наклонился в мою сторону, - всё это выглядит как нечто сверхъестественное. Я, как врач, не могу так говорить, но и врать вам не буду. Я же обещал. Поэтому старайтесь думать, что это не конец, что это переход в какой-то новый мир, а ваш мозг кто-то успешно переносит на новый носитель. В конце концов, мы так мало знаем о вселенной! Не может же всё это быть бессмысленным!

Перед лицом задрожало несколько бумажек.

— Пётр Алексеевич, мыслите глобальнее! – швырнул Долонский стопку рецептов на стол. – Пусть даже не в этом мире, но всё будет хорошо! Идите домой, отдыхайте. И как только поймёте, что испытываете проблемы с самообслуживанием, сразу же звоните мне. Или пишите, в зависимости от состояния.

Мне некуда было идти, и незачем. Целовать было некого, некому дарить подарки, а навещать родителей… знаете, почему-то этого мне хотелось меньше всего. Зачем напоминать им о своём существовании, о своей любви? Пусть лучше они узнают о моей смерти, будучи максимально отдалёнными.

Жизнь закончилась, как я и думал. Примерно такое и было в моих представлениях о принятии смертельного диагноза. Отсутствие желания что-либо делать и сомнения в том, нужно ли завтра просыпаться, если получится уснуть.

Я не стал покупать лекарства. Как можно было надеяться, что вот эти три таблеточки, проглоченные вместе, вдруг станут тем самым лекарством от неизвестной болезни? Как в такой ситуации вообще можно на что-то надеяться?

И только слова Долонского об иных мирах заставляли верить. Не знаю, во что. Наверное, в то, что это не конец. Наверное, именно так и обретают веру во что угодно.

Состояние стремительно ухудшалось. Всё как и говорил Долонский – всё чаще и чаще отключались абсолютно случайные функции. Я не смог нахмурить лоб, почесать ухо, включить воду на кухне левой рукой (хотя в других местах продолжал без проблем это делать), сжать правую ладонь в кулак… постепенно жизнь становилась всё сложнее. Какие-то слова потихоньку вылетали из речи, но я так редко говорил вслух, что почти не замечал этого. Моя жизнь превратилась в вечный взгляд в монитор, на котором что-то мелькало и двигалось, но что именно, я даже не замечал. Да, первые пару дней я ещё пытался найти в интернете что-то похожее на эту болезнь, но потом просто сдался. Всем и во всём.

Я всё же купил некоторые из таблеток, выписанных Долонским. Те, которые помогают успокоиться и поспать. Хотя и это порой было невыносимо – в сновидениях я по-прежнему был бодр и весел, спокойно делал всё, что разучился делать в реальности, а после пробуждения не сразу в неё возвращался. Секунды спокойствия и уверенности в том, что всё хорошо, сменялись тоннами отчаяния и грусти, когда я вспоминал.

Первый раз рука потянулась к телефону, когда я не смог согнуть колено. Начальная стадия потери подвижности ноги. Казалось бы, обычные шаги – движения, о которых не задумываешься, которые не нужно контролировать, они ведь сами, рефлекторно получаются. Но вдруг правая нога стала словно чужой, и шаги лишились чего-то привычного, но необходимого, из-за чего стали сложными и неуклюжими.

Я перетерпел, переборол себя, продолжил выходить из дома в магазины, нога болталась, как неуправляемый кусок мяса, ещё была способно удержать меня в вертикально положении с помощью тех функций, которые у неё остались.

А однажды, возвращаясь домой, я не смог вставит ключ в замок.

Вы знаете, спустя пару недель я уже особо не грустил. Я даже с каким-то любопытством ждал, что же «отключится» завтра? Когда я начну забывать, или вдруг уже начал? Ведь если я что-то забыл, то как мне узнать, что это произошло? Было понятно, что исчезло уже приличное количество движений – то и дело я замечал, что его-то сделать уже не могу. Но когда это нарастает огромными темпами, перестаёшь и замечать, и обращать внимание, и бояться. Хотя, отсутствие страха можно объяснить мощными таблетками. Или я просто забыл о страхе?

Хромая уже на обе ноги, я приплёлся в клинику и не смог сам в неё попасть. Только пальцы одной руки всё ещё могли сгибаться, нажимать на экран телефона и звонить Долонскому.

— Ходил… пациент… - заикаясь и прерываясь, пробубнил я.

И только сейчас понял, что уже с огромным трудом могу говорить. Многие слова исчезли из речи, и мозг отчаянно пытался составить осмысленное предложение из тех, которые ещё остались.

Долонский не ответил, вместо этого он тут же выбежал на улицу, открыл ворота и, повёл меня в здание, придерживая за локоть.

— С сегодняшнего дня я могу вводить вам препарат, от которого вы будете спать большую часть суток. А также, могу обеспечить искусственное питание. Вам же нравится спать?

— Спать, - ответил я.

Все слова, означающие согласие, больше не могли присутствовать в моей речи.

— Значит, вы согласны?

— Спать! – агрессивно воскликнул я.

Облегчение было близко. Просто уснуть – как я сам до этого не додумался? Почему не попросил об этом раньше? Всех этих мучительных недель могло просто не существовать.

Долонский привёл меня в один из бывших учебных классов. Всё его пространство было заставлено кроватями, какими-то неизвестными мне устройствами, а на единственной оставшейся парте располагались ноутбук и проектор, направленный на стену. Лампы на потолке истерически мигали, периодически оставляя в классе минимум освещения. Мысленно я даже усмехнулся – ну точно больница из фильма ужасов. Картину дополняли четыре человека, неподвижно лежащие на кроватях и опутанные кучей проводов и трубок.

— Двадцать лет я думал, что лечение спрятано в ваших снах, - рассказывал Долонский, подготавливая для меня кровать. – Ведь когда вы спите, ваш мозг снова включается. Даже у тех, кто уже почти растение, представляете! Активность мозга зашкаливает! Вы живёте там, вы как будто туда переезжаете! Нет, конечно, я допускал все возможности. Сны – это вообще не такая уж изученная часть мозга, как вам кажется. Это одна большая загадка, пострашнее дна океана. Я бы сказал, что загадки сна сравнимы с тайнами вселенной. А как можно думать иначе, наблюдая за всем этим? Как можно теперь хоть что-то объяснять наукой?

Долонский помог мне лечь в кровать, и тут же вонзил в вену катетер.

Осознанные сновидения, - загадочно прошептал он. – Если я не прав, если вы действительно видите обычные сны, то однажды вы это осознаете. И всё будет хорошо, как я и обещал. Вы и не заметите, как умрёте.

По трубочке побежала прозрачная жидкость. Долонский, тем временем, опутывал мою голову сеткой из проводов и датчиков.

— Но неспроста же врач уверовал в сверхъестественное, - голос Долонского вмиг пободрел. – То, что с вами происходит, не подчиняется никаким известным законам.

Голос растаял, растёкся по слуховым нервам усыпляющей мелодией, и я начал переезд.

А это действительно можно было назвать переездом. Сны мне снились постоянно, были яркими и насыщенными, а я жил в них полноценной жизнью. Да, ситуации, как и раньше, были в основном абсурдными и нереалистичными, а об осознании пока не было и речи, но получалось так, что этих бредовых событий было несравнимо больше, чем реальности. Когда я просыпался, меня окружали только тихое попискивание аппаратов, шум машин за окном и громко капающая вода из-под крана. И именно этот звук был самым раздражающим и странным. Что-то в нём было неправильное, но я никак не мог понять, что именно.

Один раз я слышал громкие голоса из коридора. Видимо, кто-то истерил, узнав страшную новость. «Добро пожаловать» - мысленно поприветствовал я нового пациента.

Пробуждения были редкими, непродолжительными и пустыми. Мышление всё ещё было со мной, а почти полная обездвиженность почему-то даже не пугала. Вера в переезд крепла, ведь постепенно именно эти пробуждения стали похоже на сны, и наоборот. Я действительно начал понимать, что сплю. Пусть это не было похоже на то, что я читал об осознанных сновидениях, пусть я ещё не мог управлять пространством вокруг себя, но я мог хотя бы получать удовольствие от жизни. По крайней мере, мне так казалось.

Однажды я проснулся от криков Долонского.

— Ну что вы делаете, а? – жалобно вопил он. – Ну ответь мне, что ты сейчас видишь, о чём думаешь? Ты же можешь это сделать, зараза, я же вижу! Так ответь мне, ответь! Чтобы я сам мог спать нормально!

Долонский кричал, а я понял, что уже не могу повернуть голову и в левую сторону.

А как-то раз, едва открыв глаза, я увидел перед собой заинтересованное милое лицо.

— Тринадцать часов, - гордо заявила она. – Прошло тринадцать часов с тех пор, как я сюда пришла.

— Ммм… - выдавил я. Толстая трубка во рту не давала говорить.

— А, ну да, - тут же погрустнела она. – Ладно, не напрягайся, просто отвечай на вопросы. Если да, скажи один раз «у», а если нет, то два раза. Понял?

— У, - ответил я, хотя всё ещё надеялся сказать что-то ещё.

— Я, короче, тоже того, - скривила она на миг лицо. – Хотя врач говорит, что пока не совсем ясно. Ты представляешь, я отказываюсь перемещаться. Это так странно. Ни ходить, ни ползать не могу. Если понимаю, что сейчас моё тело сдвинется, то всё, ступор. Не могу и всё. Странная и страшная фигня. Попросила, чтобы мою кровать поближе к тебе подвинули, ты тут самый молодой. Сколько тебе, двадцать?

— У-у, - ответил я.

— Ладно, пофиг. Врач говорит, я могу осознанным сновидениям научиться, там и поговорим, да? – подмигнула мне девушка и тут же продолжила: - Но я пока не хочу спать. Попозже, успею ещё выспаться. А меня сначала хотели в психушку положить, вообще офигели. Потом только этот мужик прибежал и сюда потащил. А ты как? Тоже через психушку сюда попал?

— У-у.

— Хотя, может психи и правы, - пожала она плечами. – Скажи мне, что не я одна это вижу.

Я попытался проследить за её взглядом, но не смог.

— А, блин, - спохватилась она, протянула руку и повернула мою голову в нужную сторону. – Видишь? Капли вверх летят.

Впервые за долгое время моё сердце ёкнуло. Сонливость вмиг исчезла, захотелось встать и подойти поближе, и от невозможности это сделать хотелось взвыть и зарыдать. Капающая вода, звук которой меня раздражал, действительно взлетала вверх, из раковины в кран.

— Видишь? – нетерпеливо спросила девушка.

— У, - выдохнул я.

— Не, это, может, какая-то оптическая иллюзия, но по звуку же понятно. Слышишь? Капает наоборот, офигеть вообще. Наконец-то я понял, что было не так с этим звуком.

— Я на телефон пробовала снимать, а там не видно этого! – она ткнула мне в лицо экран смартфона. – Видишь, тут нормально всё! Как и должно быть! Это как так?

Вспомнились слова Долонского о сверхъестественной природе этой болезни. Не было никаких сомнений, что этот эффект как-то связан с нами, с пациентами. Очень хотелось спросить, говорила ли моя соседка по палате об этом Врачу, но я никак не мог найти доступные и подходящие для этого слова.

— А если тут всё назад движется? – мечтательно говорила она. – А вдруг и мы молодеем? Лампочки вон мигают, а вдруг тоже назад? А вот на экране этом, сердцебиение или что там? В какую сторону должен график этот идти? Вправо или влево?

Она всё говорила и говорила, а мне хотелось встать, вырвать трубку из горла, катетер из вены, и отправиться на исследование творящихся здесь чудес. Впервые за долгое время мне больше хотелось бодрствовать, чем спать.

— А я думала, - уже обиженным голосом заговорила девушка, - что сейчас сниму видео, выложу, сенсация будет. А оно нифига, не получается. Вот как это возможно? Допустим, если мы правда психи, то почему вживую видим так, а на записи по-другому?

Вскоре она успокоилась и начала рассказывать какие-то скучные и неинтересные вещи из своей жизни, от которых меня снова потянуло в сон.

Во время следующего пробуждения меня навещали родители. Говорили, что приходили уже несколько раз, но я всё сплю и сплю. Уверяли меня, что я поправлюсь, что всё снова будет хорошо. Жуткая, страшная, невыносимая встреча. Я бы предпочёл, чтобы меня никогда не навещали, чтобы забыли или возненавидели, но только не тешили себя и меня ложными надеждами.

Потом я снова проснулся от ругательств Долонского. Как и в прошлый раз, он требовал что-то рассказать, сначала грубо, а потом умоляюще. Когда он заметил, что я не сплю, и склонился надо мной, его щёки блестели от слёз.

— Каждый раз, прямо перед окончательным превращением в растение, ваши мозги взрываются активностью, - Долонский присел на край моей кровати. – Эта вспышка среди полной тишины… она такая, будто вы всю жизнь за минуту проживаете. Вы о чём-то думаете перед смертью, вы решаете какие-то немыслимые задачи, вы делаете что-то невероятное и грандиозное. И после этого всё. Конец. После этого ваши мозги не проявляют ни капли активности, даже во сне. Вы, везучие сволочи, куда-то уходите. Как вы это делаете? Как?

Девушка, лежащая рядом со мной, что-то промычала и, судя по звукам, попыталась спрятаться от раздражающих звуков.

— Мне уже почти семьдесят лет, - Долонскй скривил лицо в отвращении. – А что, если я просто помру? Просто сдохну, выключусь, как это и должно быть с научной точки зрения? А вы? Каким образом вы обманываете науку? Я же вижу, я не слепой. Вся эта аномальщина, вы думаете, я её не замечаю? Машины эти на улице. Тут только забор и деревня, что это за оживлённая трасса? Мог бы ты выйти на улицу, сам бы убедился. Я не вру. С этой стороны ничего нет, только дома да огороды. Что за призрачные гонки, а?

В подтверждение его слов на улице кто-то громко просигналил.

— Во, это кого-то из вас зовут, не иначе, - Долонский злобно покосился на окно. – Не тебя, тебе ещё рано. А я, к своему стыду, что только не пробовал. В окно вылезал, и как только земли касался, всё исчезало. Махал руками, как идиот, надеялся, что меня заметят и заберут. А что люди скажут? Если всё это чушь собачья, а я просто старый маразматик?

Долонский на минуту замолчал. Его тяжёлое, хрипящее дыхание перекликалось с каплями воды, которая по-прежнему звучала неправильно. Больше половины ламп было выключено, поэтому в палате царил приятный полумрак. По стенам ползали какие-то тени, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах, но никаких шагов или других посторонних звуков не было слышно.

— Вы ломаете наш мир, - грустно изрёк Долонский. – Вокруг вас концентрируется нечто необъяснимое, недоступное и страшное. А я хочу просто понять, просто заглянуть на минуту за вашу дверь, убедиться, что смерть – это не конец. Я переливал себе вашу кровь, спал вместе с вами по расписанию, искал хоть такие-то способы заразиться. Но нет, вы, твари – избранные, только вам всё это доступно. А я разве многого прошу? Разве я не ухаживаю за вами четвёртый десяток лет? Разве не помогаю? Я не беру ни с вас, ни с ваших родственников ни копейки! Не заслужил, хоть немного, а?

Капли воды вдруг сменились шумным и мощным потоком, словно кто-то включил воду, чтобы помыть руки. Долонский тоже это слышал – он вздрогнул и сразу же посмотрел в нужную сторону. Звуки оставались такими же странными, я уверен, что если бы я мог посмотреть на раковину, то увидел бы струю, направленную вверх. Спустя несколько секунд воду выключили, и мимо меня тут же промелькнула тень.

— Слышишь ведь? – проследил за ней взглядом Долонский. – Это я несколько минут назад включал воду. Ровно на 15 секунд. И тень тоже моя. Как вы это делаете, а? А главное, зачем?

Долонский резко наклонился ко мне, и его толстое, заросшее щетиной лицо остановилось в нескольких сантиметрах от моего. Он изучающе посмотрел мне в глаза и взмолился:

— Пётр, я знаю, что вы меня ещё слышите. Я прошу вас, умоляю, помогите мне понять. Если вы можете, придите ко мне во сне, а если нет, то сделайте хоть что-нибудь! Напишите на стене, просигнальте из-за окна азбукой Морзе… что угодно! Вы с лёгкостью ломаете законы физики, так что вам стоит передать мне одну единственную записку?

Долонский ушёл, всхлипывая и горько вздыхая. Его широкая тень скользнула по моим глазам, на секунду закрыв доступ тусклому свету. А спустя несколько минут ещё раз пронеслась мимо, но уже без участия Андрея Павловича.

Я уснул. А точнее, теперь уже можно было сказать, что проснулся. С ужасом пришло понимание, что в реальности, когда я открыл глаза, я не понимал и половины из того, что говорил Долонский. Это было как смазанное, несуразное сновидение, в котором неизвестно кто издаёт непонятные звуки, а вокруг мелькают причудливые образы. Но как только я уснул, мозг включился, запустил нужные программы и обработал всю поступившую информацию. Это так странно, так необычно – помнить сразу две версии произошедшего.

Сны становились всё реалистичнее. Я ходил на работу, в магазины, общался с друзьями и родственниками, пользовался компьютером и интернетом, и с каждом сном встречал всё меньше абсурда и странностей. Если коротко – моя привычная жизнь перенеслась туда. Засыпая вечером у себя дома, я тут же просыпался в палате. Девушка каждый раз была рада меня видеть, но её состояние явно ухудшалось, отражаясь на настроении и поведении. А сам я прекрасно понимал, что осталось мне недолго. Возвращаясь в сны, я не мог поверить, что только что был в мире, который всё меньше мне знаком. Родная реальность растворялась в тумане опустевшего мозга.

В моих снах не было этой клиники, не было информации о Долонском. Здание, в котором я находился в реальности, по-прежнему было школой. Дома вокруг неё были давно заброшены, и однажды я прочитал новость о реконструкции этой улицы, вплоть до сноса всех старых строений. Почему мне кажется, что скоро там будет оживлённая трасса?

Долонский был прав, я переезжаю. В новый, красочный, яркий и счастливый мир, в котором у меня другое имя. А старая, прошлая реальность, которая вдоволь поиздевалась надо мной, пусть разрушается и дальше. Ни капельки не жалко.

Разве что, грустно, что я не смог пообщаться с той девушкой из палаты. Что не договорился встретиться с ней здесь, во сне. Она называла мне своё имя, но, думаю, теперь оно уже не имеет значения, моё ведь изменилось.

Пару раз в неделю я прихожу к школе, гуляю вокруг и жду. Рано или поздно моя соседка по палате тоже переедет. И неужели она хоть раз сюда не вернётся? Я буду приходить до тех пор, пока не встречу её. А может, и Долонского, этого человека ведь тоже здесь не существует. А это может означать только одно – у него получилось.

Я пишу эту историю на всякий случай. Нет ни малейшего представления, как всё устроено и что меня ждёт в будущем. Реален ли этот мир, возможен ли возврат в прежний? До сих пор ли я там сплю или давно умер? А если не умер, то что будет, когда умру? Вчера мне впервые приснился яркий сон. Здесь, в месте, которое я тоже считаю сном. Что это значит? И если этот текст сейчас кто-то читает, то как и где? В моих снах, в реальности или где-то ещё?

На данный момент в моей голове такое не укладывается, и из-за этого страшно ложиться спать. Возможно, прямо сейчас у моей кровати стоят рыдающие родители и решают, отключать ли моё тело от аппаратов жизнеобеспечения или продолжать тянуть время и поддерживать такую бессмысленную жизнь. Через часок-другой что-то щёлкнет, пищание окружающих меня устройств затихнет, а их экраны погаснут вместе с моими снами. Что бы вы выбрали – умереть или оставаться овощем, но с крошечной надеждой на возвращение?

В любом случае, если вы это читаете, значит, мы с вами находимся рядом. И мысль об этом хоть немного, но успокаивает.

С переездом, дорогой читатель.


Текущий рейтинг: 82/100 (На основе 55 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать