(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Морошковое лето
– Ну что, герой, вылезай: приехали! – весело говорит дядя Толя, хлопая по дверце своей старенькой «Волги».
Лёшка выходит из машины и оглядывается вокруг. Кругом, куда ни посмотри, расстилаются синие сумерки. Лес, окружающий их с дядей Толей со всех сторон, видится нечётким чёрным пятном вдалеке.
Они бредут по широкому полю: в километре от них уже виднеются первые деревенские дома – тёмные, будто вросшие в землю, окутанные белыми языками сгущающегося тумана.
– Смотри-ка, какой туман: иди за мной да не теряйся, а то ещё лесные и русалки уволокут – и поминай как звали! – хрипло смеётся дядя Толя. Лёшка вяло улыбается: пока они ехали от станции через лес, дядя Толя всю дорогу пытался развеселить угрюмого подростка шутками – но получалось у него не очень.
– А здесь что, живут одни старики? – наконец подаёт Лёшка голос, когда до изб остаётся совсем немного.
– Ась? – оборачивается его спутник. – Да нет, молодёжь-то здесь тоже есть... Вон к Петровне, соседке твоей бабки, недавно племянница приехала откуда-то из-под Харькова: уж с ней-то ты точно поладишь!
И он по-заговорщицки подмигивает.
«Интересно, сколько этой племяннице лет, – уныло размышляет Лёшка. – Не удивлюсь, если под тридцать: для дяди Толи все, кому нет сорока, – молодёжь...». Но вдруг что-то отвлекает его от этой мысли.
На грани слышимости до парня долетает песня: заунывное женское пение, которое доносится словно бы из леса вокруг них. Хотя сперва Лёшке кажется, что поют по-русски, но уже очень скоро он понимает, что не может разобрать ни единого слова.
– А кто это поёт? – спрашивает он. – Да ещё и в лесу...
Дядя Толя останавливается как вкопанный. Постояв секунд пять на месте, он пожимает плечами.
– Да нет, никто не поёт. Чудится тебе... – но голос его звучит растерянно. – Пойдём-ка скорее к Ильиничне: она тебя, поди, заждалась и парное молоко выставила...
Нахмурившийся Лёшка следует за ним, пытаясь вслушаться в слова песни. Он совершенно точно уверен, что ему не кажется, – а ещё чувствует, что что-то в этой песне не так, что-то неправильно. Но вот что?
Ранним утром Лёшка выходит во двор бабушкиного дома.
От низких туч, устилавших вчера вечером всё небо, не осталось и следа. При ярком свете северного солнышка деревенские дома уже не кажутся такими мрачными: многие из них украшены разноцветными окнами, затейливой резьбой и коньками на крышах. Откуда-то пахнет речкой и скошенной травой.
В этой деревне, со странным названием «Чудепалово», Лёшка не бывал много лет. В последний раз, когда он гостил здесь у бабушки, ему было лет пять – и из той поездки он не запомнил почти ничего, кроме тёмного леса вокруг деревушки, в котором ему запрещали гулять, и старого жутковатого каменного идола, расположенного на самом краю деревни, у леса.
Лёшка бы ещё долго не вспоминал об этой деревне, будь на то его воля: всё лето перед девятым классом он хотел прогулять в компании немногочисленных городских друзей – но тут грянул развод родителей. Пока мама и папа развязывали коллизии с документами и думали, как делить имущество, – его решили отправить в глухую северную деревушку к маминой тёте, бабушке Наде, которую Лёшка за последние десять лет своей жизни видел от силы раза четыре. «Ссылка», – крутилось у него в голове, пока его сажали в древнее, допотопное авто к дяде Толе – коренастому, слегка раскосому, улыбчивому соседу бабушки, которого Лёшка почти не помнил и который сразу же принялся развлекать паренька шутками, будто бы не понимая, что это бесполезно: это лето Лёшка планировал провести совсем не так.
Какое-то движение в соседнем дворе вдруг привлекает его внимание. Это оказывается девушка лет пятнадцати – низенькая, с чёлкой почти на весь лоб и длинными русыми волосами: Лёшке приходит на ум, что волосы бы, должно быть, достали ей до самого пояса, не заплети она их в две тугие косички. Девушка занимается гимнастикой: одетая в майку и спортивные шорты, она делает упражнения с палкой.
«Это, наверное, и есть та племянница бабы Вали, соседки. Это о ней вчера говорил дядя Толя», – рассеянно думает Лёшка, а его взгляд тем временем задерживается на гибкой фигуре девушки, на её миловидном лице с большими карими глазами.
Та, заметив, как на неё смотрит Лёшка, хмыкает – и, сделав ещё пару подходов, возвращается в свой дом.
Лёшка тщетно пытается найти, что бы почитать, – но не находит ничего, кроме ветхих и погрызенных мышами «Сказок и легенд Белого моря», кипы старых советских газет и стопки книг из русской классики, которой он насытился ещё в школе. Интернет здесь также ужасен, поэтому после обеда Лёшка решает пойти погулять по деревне.
«Где-то здесь должна быть речка», – размышляет он уже на самой окраине деревни, но тут видит невдалеке компанию из четырёх подростков. Присмотревшись, Лёшка понимает, что среди них – та самая племянница соседки, которая так заинтересовала его утром: её обступают трое незнакомых ему парней.
– Слушай, а ты правда с Украины? – наступая на неё, спрашивает рыжий веснушчатый подросток – самый высокий из троицы: на его груди болтается большой круглый серебряный кулон с перевёрнутой пятиконечной звездой в центре. – Из Харькова, да?
– А как по-украински будет «кот»? – протяжно и словно бы нехотя вторит ему невысокий паренёк с острым носом и бегающими туда-сюда глазками: его светло-серые волосы завязаны в пучок на затылке.
– Сосать будешь? – ни с того ни с сего брякает третий подросток – второй по высоте после рыжего, но самый массивный и широкоплечий: его лицо с глубоко посаженными глазами напоминает Лёшке увиденный когда-то в книжке рисунок неандертальца. Он тянется рукой к ширинке: эта глупая шутка вызывает у его друзей приступ хохота. И служит для них катализатором к действию.
Рыжий, подступив к девушке совсем близко, вдруг хватает её за талию и порывается переместить руки ниже. Та визжит и пытается вырваться, но сзади к ней уже подходит широкоплечий. Это зрелище Лёшка оказывается не в силах вытерпеть.
– Стойте! – кричит он. – Не трогайте её!
Компания, оставив прежнюю жертву, смотрит на него.
– Ну-ка, кто здесь у нас нарисовался? Защитничек нашёлся, да? – ехидно протягивает рыжий и подаёт знак широкоплечему, который тут же крепко обхватывает бедную девушку руками. Убедившись, что та не вырвется, рыжий разворачивается в сторону Лёшки.
На секунду в голове у Лёшки проносится, что разумнее было бы, убежав, позвать кого-то из взрослых. Его останавливает только мысль, что пока он найдёт в маленькой вымирающей деревушке кого-то, кого можно позвать на помощь, – может быть слишком поздно. И ему стоит немалых усилий не пуститься наутёк, когда рыжий, приблизившись к нему вплотную, шипит:
– Джентльмена из себя решил покорчить?
И с силой бьёт Лёшку в грудь, отчего тот падает на землю.
Рыжий садится на вырывающегося Лёшку сверху, но тут низкорослый остроносый паренёк за его спиной внезапно кричит:
– Бекля, а я его знаю! Его нельзя бить, Бекля!
– Иди на хер, Шмыга, – цедит Бекля и заносит руку для удара, но тот не унимается:
– У него отец в Питере работает, в ментуре – этим... подполковником полиции! Бекля, у тебя точно будут проблемы, если ты что-нибудь сделаешь ему или этой девке...
Шмыга врёт, понимая, что его ложь шита белыми нитками: его глаза теперь бегают ещё быстрее. Бекля, однако, этого словно бы не видит: смерив взглядом сперва его, а потом Лёшку, он грузно подымается. Проходя мимо девушки, которую всё ещё крепко держит широкоплечий здоровяк, он командует:
– Пошли, Бугай... – и тот с явным разочарованием отпускает добычу.
Троица исчезает за поворотом, а Лёшка тем временем пытается встать: место, куда его ударил Бекля, всё ещё болит. Он не сразу различает торопливые шаги и склонившееся над ним лицо с огромными карими глазами, которое теперь смотрит приветливо и с благодарностью:
– Спасибо тебе большущее, что вмешался и спас! Не знаю даже, как тебя теперь благодарить... Я, если что, Ярослава – можно просто Яся. Тебе помочь встать?
– Пойдём на тот холм с идолом, о котором ты говорил? – предлагает Яся.
Они гуляют вместе уже третий день – и побывали почти во всех закоулках Чудепалово, однако на холме со страшноватой статуей, которая так хорошо врезалась в память маленькому Лёшке, ещё не бывали.
Но когда они доходят до окраины деревни и забираются на холм – то, к большому неудовольствию, видят там Беклю, Шмыгу и Бугая. Бекля стоит прямо у основания идола: Яся, рассмотрев его, вскрикивает от отвращения, отворачивается и зажимает рукой нос. И спустя мгновение Лёшка понимает почему: рыжий здоровяк, стоя лицом к статуе, придерживает что-то у пояса и поливает зловонной струёй низ каменного изваяния.
– А-а, это опять ты, ментовской, – повернув голову, ворчит Бекля. – Ну как она тебе? Ты уже с ней поразвлекался?
Он показывает пальцем свободной руки на Ясю и, засунув язык за щёку, начинает двигать им туда-сюда. За его спиной гогочет Бугай; визгливо, хоть и с некоторым опозданием, смеётся Шмыга.
Лёшке в голову вдруг бьёт ярость – и он хочет броситься на рыжего с кулаками, но Яся, вся пунцовая, хватает его за руку и шепчет:
– Лёш, не надо. Он того не стоит.
– Одобряю! А то гляди: ещё засчитаю ему превышение полномочий при исполнении... – хрипло хохочет Бекля, для которого это не осталось незамеченным. И, застегнув ширинку, машет Шмыге и Бугаю:
– Ладно, пацаны, пойдёмте искать клад!
Троица спускается с холма, направившись куда-то в сторону леса. Яся какое-то время с отвращением смотрит им вслед, а затем поворачивается к идолу. Стараясь держаться подальше от оставленной Беклей вонючей лужи, она осторожно подходит к изваянию.
Эта высокая, метра на четыре, каменная статуя изображает человеческую фигуру со сложенными на животе руками и круглой, слегка заострённой кверху головой. Там, где у идола должно быть лицо, чётко выделяются нос и рот с огромными, оскаленными в подобии улыбки зубами. Нет только глаз – на всём пространстве выше носа виднеется лишь серая каменная гладь.
Оглянувшись по сторонам, Лёшка видит, что почти всю вершину холма занимает большой, выложенный камнями круг. Идол находится как раз в его центре.
– Да уж, жутенький... – произносит Яся, рассматривая статую.
И вдруг хмурится:
– Ты тоже это слышишь?
По её встревоженному тону Лёшка сначала думает, что она заметила, как возвращается компания Бекли. Но когда напрягает слух – не улавливает ровным счётом ничего. Пожалуй, здесь даже как-то на удивление бесшумно: до них, стоящих на вершине холма, не доносится ни пение птиц, ни шум деревьев.
Он пожимает плечами:
– Да нет, вроде всё тихо. А что тебе послышалось?
– Я посмотрела ему прямо в лицо, – показывает Яся на идола. – И услышала такое еле различимое бормотание: ну знаешь, неразборчивое и приглушённое – как будто кто-то говорит с тобой через тонкую стенку или через шлем... Не знаю, что это было, но я уверена, что мне не показалось. И ещё – оно вроде бы шло откуда-то от идола, но с какой именно из его сторон, сказать не могу...
Подростки обходят статую со всех сторон, но так и не замечают ничего, что могло бы издавать подобные звуки. Ясе становится не по себе, и они покидают холм.
Лёшка и Яся всё-таки находят речку: неширокая, неглубокая, она притаилась сразу за узенькой просекой, ведущей из деревни через лес – на живописный зелёный бережок.
– А у тебя правда ещё никогда не было девушки? – внезапно спрашивает Яся. Друзья только-только накупались вдоволь и разговаривают, сидя на берегу. Лёшка давно уверился в мысли, что девчонки, которая была бы настолько интересной собеседницей, он не встречал уже многие годы.
– Ну не считая пары мелких интрижек в третьем классе, – хмыкает парень и вдруг, прижав к себе Ясю, тянется к её лицу, чтобы поцеловать. Та подскакивает и полушутя замахивается на него:
– Дурак!
Но тут выражение её лица резко меняется. Опустив руку, она нервно оглядывается по сторонам. Лёшка какое-то мгновение недоумевающе смотрит на неё, а потом у него мелькает догадка.
– Ты тоже его слышишь? – уточняет он. – Пение из леса?
Каждый раз, когда солнце садится за горизонт, его слух улавливает ту самую заунывную песню-стенание на незнакомом языке, знакомую ему ещё по первому вечеру в деревне. Лёшка по-прежнему тщетно силится понять, что же в этом пении смущает его больше всего.
– Да... – с удивлением переводит на него взгляд Яся. – Каждую ночь, с наступлением сумерек... Так ты тоже? Если честно, я даже рада, что и ты его слышишь, – потому что тётя Валентина, например, не замечает ничего. Я у неё спросила, кто это поёт, а она на меня посмотрела как на больную: я думала, что и правда с ума схожу...
Поздней ночью, когда Лёшка уже лежит в спальне бабушкиного дома и ворочается, будучи не в состоянии уснуть из-за доносящейся из леса песни, – он наконец осознаёт, что же его в ней так сбивает с толку: песня раздаётся глухо, как через толстую пелену, – словно из-под земли. Ясе он пока решает ничего не говорить, чтобы не пугать её ещё больше.
От одной мысли, что Яся может испугаться всего происходящего и уехать раньше времени, Лёшке становится так печально и тоскливо, как он ещё ни разу не чувствовал себя этим летом.
– Так ты думаешь, что то пение из леса и звуки, которые ты услышала на холме, могут быть как-то связаны? – с сомнением спрашивает Лёшка.
Они сидят, примостившись на лавочке недалеко от дома Ясиной тёти. Только-только рассвело.
– Не знаю... – задумчиво произносит Яся. – Я раньше не верила ни во что потустороннее, но теперь, после того странного бормотания рядом с идолом, не уверена уже ни в чём. Слушай, а что за племя здесь раньше жило? Кто они? Чей это был идол?
– Насколько я помню, раньше в этих местах жила чудь: это вроде бы был такой народ, близкий к финнам... – после некоторой паузы неуверенно говорит Лёшка. – Про него, кажется, что-то было по истории, а потом ещё дядя Толя что-то такое рассказывал... Кстати, можно погоаорить с ним: он пока меня вёз в деревню – уши прожужжал историями про здешние места. Он должен что-то знать...
Посоветовавшись, они решают сегодня же навестить дядю Толю и расспросить его о чуди.
Друзья собираются исполнить свой план вместе, но Ясю неожиданно нагружают работой по дому: они договариваются, что Лёшка пойдёт к дяде Толе один, а Яся его потом догонит.
Дядя Толя сидит на завалинке у своего дома и курит. При виде Лёшки он поднимает руку в приветствии.
– Здорово, малец! – громыхает его голос. – Ну как тебе, нравится в наших краях-то?
– Да, у вас замечательно, – не совсем честно отвечает Лёшка. – Дядь Толь, вы ведь знаете много историй о Чудепалово – а можете что-то рассказать о чуди? Она ведь здесь раньше жила? Мне просто это очень нужно для одной работы на лето, которую в школе задали...
Лёшка думал, что его вопрос удивит дядю Толю, но по всему видно, что нет. Тот погружается в раздумья.
– Как ты думашь, почему нашу деревню называют Чудепалово? – наконец медленно произносит он. – Дак потому, что здесь последняя чудь пала... Раньше ведь чудь была сильна и богата: жила по всему нашему европейскому северу до самого Урала, торговала и с Русью, и со шведами, и даже с немчурой, говорят. Чудины были маленькие – низкого роста, кабыть: старые люди сказывали, что русскому человеку они вообще были по колено, но уж это, наверное, выдумки. А глаза у них были светлые-светлые – не голубые и не карие, а именно что белым белы, как молоко или снег. Потому-то, поди, у нас до сих пор зовут «чудью белоглазой»[1] что-то странное, нездешнее, не от мира сего. Значит, жили они здесь, жили, на своём нерусском языке разговаривали и молились лесному чудскому богу, а других не признавали. А потом сюда пришли новгородцы – ну русь, русские люди – и начали сами эти места обживать. Так чудь-то постепенно и исчезла: кто православную веру принял и обрусел, когхо пожгли, кто на войнах полёг... Дерзкий был народ, своевольный – и разбоем не гнушался, и на соседей ходил, кабыть...
– Так вы сказали, что здесь пала последняя чудь? А как именно это случилось? – перебивает его Лёшка. Он начинает чувствовать, что финал этой истории ему не понравится.
Дядя Толя берёт ещё одну сигарету и, помолчав, продолжает:
– А как, по-твоему? В этом краю у чудинов была последняя крепость, последнее их городище. А новгородцы за нашей речкой поселились, на том берегу... Они-то с чудью первое время жили в мире, но строптива была чудь: не угадала новгородской чести, не подладила под новгородскую душу. Вот, значит, и задумали новгородцы, люди свободные, торговые и корыстные, погубить лихих белоглазых соседей. Ну и напали они на чудинов посреди ночи и многих поубивали, а чудских женщин взяли в плен. Те из чудинов, кто спасся, убежали в лес: но только слышат – новгородцы по пятам идут, окружают и прямо в болото их, бедолаг, гонят...
Он закуривает и надолго затихает. Потрясённый Лёшка молчит.
– Но говорят, что не умерли они, – внезапно продолжает сосед. – Взмолились чудины своему безглазому и востроголовому чудскому богу, чтобы он их спас и уберёг от смерти. А он возьми да и откликнись... Новгородцы их гнали, гнали – и смотрят, что подошли уже к самому краю болота: дальше одна трясина. А по берегам её – морошки немерено: до этого её здесь отродясь столько не бывало... С тех пор у нас и ходит молва, что морошка – чудская ягода, а морошковое лето, когда её особенно много, – чудское: тогда к чуди, под землю-то, проще всего попасть. Да только если и попадёшь, то не обрадуешься...
Дядя Толя издаёт невесёлый смешок. Лёшка пытается переварить его рассказ: ему кажется, что он почти уловил что-то очень важное.
– Чудской-то бог их услышал и просьбу их исполнил: да, видишь, востроголов он – а значит, не бог никакой, а лембой, лесной бес[2]. А с бесом-то уговор понятно какой... Чудь под землю провалилась, чудь к нему ушла – и с той поры они, почитай, и не люди, а его послушные куклы без душ и без мыслей, его плоть от плоти и кровь от крови. Не осталось в них ничего людского – один лесной морок и болотная твань... А ходит слух, что красиво у них там, под землёй: чудских богатств доверху навалено – и светло от них, как днём на земле, как под солнышком, кабыть. Но нельзя туда человеку: гибнет он там, гибнет его душа, чудская бесовская сила в неё вползает и забирает с концами...
– Так это его идол – на том холме? – наконец снова заговаривает Лёшка. – Чудского бога?
– На Чудском холме? А кого же ещё, – отзывается дядя Толя. – И снести его пытались, и их поганое капище разнести по камушку – а всё никак. Ещё старые люди рассказывали, что кто хотя бы камень оттуда брал – потом помирал страшной смертью. А из нас, из молодых, никто и не пробовал, дак: хоть и воспитывали нас атеистами и комсомольцами, но если там, в лесу, всё же что-то есть – гневить его себе дороже. Говорят ещё, что когда революция случилась, этот идол целая бригада комсомольцев пыталась снести ко всем чертям и в краеведческий музей сдать – но не сдвинули его, поганого, ни на метр. А из них всех потом никто даже до сорока не дожил: кого, вишь, врагом народа объявили – и к стенке, а кто на войне погиб...
– А зачем его вообще сносить? – пытается перевести мрачный разговор в шутку Лёшка. – Пусть себе стоит как историко-культурное достояние!
– Это твоё достояние, сказывают, девок губит, – как-то особенно печально вздыхает сосед. – Старики баяли, что если совсем молоденькая девчонка, не знавшая мужика, заберётся на этот холм и услышит, как идол к ней заговаривает, – значит, выбрал её чудской бог своей невестой. А если так, то ей после этого нельзя в наш лес ни ногой, а тем более на болото: не то заберёт её чудь – и вечно куковать ей под землёй. И вот таких вот невест у него там уже много: они там и плачут без устали, и лопочут что-то по-чудски – родной-то язык позабыли, кабыть. Дак не всякий их и услышит: только те, на кого чудь глаз положила и следующим хочет забрать. Говаривали ещё, что парней в старину тоже иногда забирали из тех, кто им приглянулся, – но девок, поди, чаще. Так-то...
Он снова закуривает.
– А зачем ему похищать девушек? – ошарашенно спрашивает Лёшка. Картинка в его голове начинает складываться.
– Дак поганое его потомство дать, – сплёвывает сосед. – Чудских-то жёнок у него не осталось: всех чудинок тогда русские пленили, в ту ночь. Стало быть, все чудины, кого он к себе прибрал, были мужиками... А рассказывают, что если от него понесёт девка, совсем ещё молодая и невинная, – родится Великий Чудин, чудо лесное, выращенное тёмной отцовской силой и болотной трясиной. Ну и пойдёт он тогда по городам и деревням, и уничтожит всех, кто живёт на древних чудских землях, – чтобы, значит, папашке их в вечное владение отдать. А то и дальше забредёт... Да, видишь, не родилось у него ещё ничего: не мужик он уж, поди!
Он громко хохочет над своей скабрёзной шуткой. Лёшка натянуто улыбается: он вдруг понимает, что нужно срочно найти Ясю.
– Да только это всё детские сказки от старых людей, дак, – отсмеявшись, продолжает дядя Толя. – Вон и бабка твоя ходила к идолу по молодости – не сама, правда, а с компанией. И...
Лёшка, коротко попрощавшись, подрывается и бежит к калитке.
– Эй, малец, – кричит ему вслед сосед. – А зачем тебе вот это вот всё? Ты так толком и не сказал!
– Да это нам на лето задали собрать фольклор родного края, – впопыхах врёт Лёшка и для пущей убедительности разводит руками. – Вот такой толщины тетрадь нужно заполнить!
Дядя Толя что-то недоверчиво бормочет, но Лёшка его уже не слышит.
– Лёш? – неуверенно зовёт Яся. – Ты поговорил с дядей Толей?..
Перебрав вишню для варенья, она наконец-то выходит на улицу и неожиданно замечает, как вдали, на опушке леса, пробегает кто-то взъерошенный, в красной футболке – именно в такой сегодня был Лёшка. И исчезает в листве.
На почему-то враз онемевших ногах Яся следует за ним, в лес. Она не успевает пройти и пары метров, как между деревьями вдалеке от неё снова проносится длинная худая фигура, в потёртых джинсах и красной футболке: на миг до неё доносится Лёшкин смех.
– Лёша, это не смешно! – снова кричит Яся. Ответом ей служит тишина.
Девушка тянется рукой в кармашек джинсов, чтобы написать Лёшке, но чертыхается: телефон она забыла дома у тёти.
Яся добирается до места, где показался её друг, но когда осматривается кругом – чувствует, что ей теперь ещё больше не по себе. Не похоже, чтобы здесь бывал кто-то, кроме неё: трава на многие метры вокруг даже не примята, а в грязи, по которой, как она только что заметила, пробежал Лёшка, нет ровным счётом никаких следов.
«Нужно возвращаться», – бьётся назойливая, тревожная мысль у Яси в голове.
Позади слышится треск.
Девушка оборачивается – но за её спиной никого нет. Вдруг вокруг становится темнее: краем глаза Яся видит, как совсем рядом с ней проносится кто-то очень низенький. Оглянувшись, она в ужасе понимает, что ей не показалось: вокруг неё кружат низкие тёмные фигуры, подбираясь всё ближе, а хихиканье раздаётся вновь – и в нём уже нет ничего от Лёшки...
И тут до неё доносится знакомый голос:
– Яся!
Вдалеке, у выхода из леса, стоит Лёшка – настоящий Лёшка, на лице у которого написан испуг. Яся бросается к нему, уткнувшись ему в грудь, а он лишь произносит:
– Бежим!
И ей не нужно повторять дважды: подростки несутся прочь из леса, слыша, как за ними шагает кто-то огромный – ломающий на пути деревья и вспугивающий целые стаи птиц.
Тем временем в небе гремит: начинается дождь.
– Так он сказал, что чудский бог забирает девушек к себе в невесты? – полушёпотом переспрашивает Яся.
Друзья сидят на чердаке у Лёшкиной бабушки. За маленьким чердачным окошком бушует ливень.
– Да, но не всех, а только тех, у кого ещё не было... кто ещё не... – начинает было Лёшка, но в смущении запинается: по взгляду Яси видно, что она всё поняла.
Яся смотрит на него во все свои огромные глаза – и Лёшка видит в них страх. В нём поднимает голову уже призабытая тревога, и, немного помолчав, он грустно интересуется:
– Так ты теперь уедешь, да? Тебе же здесь теперь опасно находиться – куда опаснее, чем мне...
Но Яся, не отводя от него глаз, спокойно произносит:
– Лёш, ну ты совсем дурак? Ты же тоже слышал то пение из леса – а это значит, что они и тебя хотят забрать, а не одну меня. Ты что – думаешь, я тебя вот так здесь брошу? Ты же без меня пропадёшь!
Она вдруг целует его прямо в губы – и у Лёшки в голове всё переворачивается вверх тормашками: для него не остаётся ничего в этом мире, кроме Яси и её длинных, до пояса, волос, по которым скользит его рука... Но тут снизу кричит бабушка:
– А ну-ка спускайтесь, голубки: ужин-то уже готов!
Весь следующий день Лёшка и Яся проводят вместе – и стараются не заходить далеко в лес. Они наведываются в старинную новгородскую крепость неподалёку от деревни – но не задерживаются там надолго, ведь Ясе вскоре начинает казаться, что откуда-то из стен крепости, изнутри, раздаётся стук. Она обвиняет в этом стуке Лёшку, хотя тот уверяет, что и не думал её пугать: девушка долго дуется на него даже после того, как они покидают крепость. Яся оттаивает, лишь когда Лёшка дарит ей букет полевых цветов.
Потом друзья снова идут на речку – и, накупавшись, садятся на берегу. Когда из леса опять начинает доноситься далёкий приглушённый плач-пение – Ясе становится жутко: она прижимается к Лёшке, а тот приобнимает её. Как вдруг таинственное пение заглушает другой звук – громкий и резкий: кто-то ломится к ним через просеку.
Вскоре из-за деревьев показываются Шмыга и Бугай: одетая в купальник Яся, заметив их, тут же заворачивается в полотенце – от шеи и до самых щиколоток, а Лёшка с облегчением отмечает, что Бекли с ними нет.
– Б-Бекля здесь не проходил? – спрашивает Шмыга: Лёшка ещё ни разу не видел, чтобы его глаза бегали настолько быстро. – М-мы гуляли по лесу, а потом он отстал. Мы кричим: «Бекля, Бекля!» – а его нигде нет...
Бугай за его спиной, похоже, и вовсе потерял дар речи: за всё время сбивчивого рассказа Шмыги он так и не выдавил из себя ни слова – только какое-то странное мычание.
Через пару часов вся деревенька уже стоит на ушах: Ростик Беклемишев, Бекля, приехавший на лето к бабке, пошёл с друзьями в лес и пропал.
– Как ты думаешь, его исчезновение может быть как-то связано с чудью? – интересуется Яся, когда они идут домой.
– Не знаю... – помолчав, отвечает Лёшка. – Бекля как-то сказал, что они ходят в лес искать какой-то клад, – помнишь?
– Я тоже об этом подумала... Знаешь, у меня была бабушка из Запорожской области. Ну там, где раньше жили казаки, – помолчав, продолжает свою мысль девушка. – Так вот – когда она была жива, то много рассказывала о кладах, которые казаки оставили после себя. Мне больше всего запомнилось, что эти клады заговорённые, что их охраняет нечистая сила: ну то есть если их открывать неправильно – можно не получить вообще ничего, а то и погибнуть. Что, если этот клад, который искали ребята, как-то связан с чудью? Что, если он тоже заколдован? И поэтому Бекля исчез...
Лёшка не отвечает: Яся замечает, как внимательно он смотрит на следы, которые тянутся за ушедшими вдаль Шмыгой и Бугаем, – сплошь испачканные в какой-то грязи.
– Я сегодня случайно услышала, как тётя Валентина разговаривает с бабушкой Бекли: она позвонила в полицию, но там ответили, что поиски Бекли могут начать не раньше, чем через три дня. Так что сегодня дядя Толя и другие старики покрепче будут его искать в лесу... Думаешь, Шмыга и Бугай что-то скрывают? – с сомнением спрашивает Яся.
– Не знаю, но понаблюдать за ними стоит, – задумчиво произносит Лёшка. – Всё-таки жаль, что мы вчера так и не посмотрели, куда ведут те следы: может, узнали бы, где именно он пропал...
– Нам нельзя ходить в лес, забыл? – сердито напоминает ему подруга. Вчера ей стоило немалых усилий отговорить Лёшку от идеи пойти после заката в лес – по следам, на удивление грязным, чёрным и вонючим, которые оставили после себя Шмыга и Бугай. Наутро оказалось, что ночью прошёл ещё один дождь, который смыл все следы.
– Так где ты их видела утром? – пытается переменить тему парень, уловив в её голосе нотку раздражённости.
– Они забежали в тот дом на окраине, где никто не живёт, – показывает Яся на большой двухэтажный каменный дом вдали от них, у самого леса. – Рано-рано утром, когда я делала гимнастику. Я и до этого замечала, как они с Беклей там лазили: там у них, наверное, что-то вроде штаба...
Подростки, разговаривая, идут к дому на окраине, но тут слышат чей-то знакомый высокий голос:
– Да какие бабки? Ты вообще понимаешь, что с нами теперь...
Из-за угла прямо перед ними показываются Шмыга и Бугай: Шмыга, встретившись лицом к лицу с Лёшкой и Ясей, осекается на полуслове. Беклины друзья молчат и подозрительно оглядываются всё время, пока не отдаляются на достаточно большое расстояние от Лёшки с Ясей: те делают вид, что повернули в сторону леса, – но потом, убедившись в том, что Шмыга и Бугай точно за ними больше не наблюдают, поворачивают к дому на окраине.
– А почему здесь никто не живёт? – спрашивает Яся, когда они, проникнув в дом, осматриваются вокруг. Видно, что здесь уже очень давно никто не убирал: потолок сплошь покрыт паутиной, а пол укрывает толстый слой пыли, в котором, однако, чётко выделяется множество следов, одни из которых ведут куда-то в дальнюю комнату, а другие – к выходу из дома.
– Дядя Толя говорил, что когда-то давно здесь жило семейство местных помещиков, – рассказывает Лёшка. – Но ещё до революции этот дом опустел, потому что члены семьи почему-то начали умирать друг за другом: кто-то – от болезни, кто-то угорел в бане, кто-то уснул и не проснулся. Остальные разъехались кто куда, и не осталось никого... О, гляди-ка...
Они пробираются по следам в пыли – и в одной из комнат видят маленький старомодный столик. Пыли здесь почти нет, но на столике лежит колода карт, вокруг разбросаны бутылки, а на стене висит – тут Яся брезгливо морщится – плакат с обнажённой девушкой.
– Да, здесь у них был штаб. Но ничего, что могло бы объяснить пропажу Бекли, здесь нет, – констатирует Лёшка после того, как подростки обыскали всю комнату.
– Смотри, что я нашла, – вдруг отвечает Яся, вылезая из-под стола. Она кладёт перед ним большую потрёпанную книгу в чёрной обложке.
– «Энциклопедия русских суеверий», – произносит Лёшка, глядя на обложку. – Странно: никогда бы не подумал, что из такое может заинтересовать...
– Может, они решили, что им это для чего-то нужно, – предполагает Яся. – Видишь, там закладка...
Но Лёшка уже открыл книгу на нужной странице. Он начинает читать:
– «Согласно поверьям русских крестьян, кладами, подземными сокровищами могут владеть различные существа (подземные или лесные «хозяева», первопредки-первонасельники, знаменитые разбойники-колдуны и злодеи-грешники): Хозяйка горы, Полоз, Горный батюшка, легендарный разбойник Кудеяр, Степан Разин, Марина Мнишек и прочие. Поэтому хранителями и распорядителями кладов нередко рисуется нечистая сила»... О, так это глава про клады: они отметили закладкой именно её! А вот глянь, подчёркнуто: «Наложенные на клады заклятья, способы их выполнения и, следовательно, получения клада – излюбленная тема крестьянских рассказов: например, иногда клад зарывается «на определённое количество голов» – людей, которых необходимо убить, чтобы он дался в руки»...
– Жуть какая, – содрогается Яся. – Давай лучше поднимемся на второй этаж: может, там что-то найдём...
– Слушай, а прикольная книжка, – листает Лёшка «Энциклопедию русских суеверий», пока они идут к лестнице на верхний этаж. – Смотри, тут есть глава про кикимору[3]: я думал, она болотная, а она, оказывается, живёт в доме!
– Пошли уже, кикимора, – зовёт его подруга, которая поднимается наверх по мраморной, покрытой пылью лестнице.
Поднявшись на второй этаж, подростки оказываются в длинном коридоре, по обе стороны которого расположены двери в комнаты. Они решают разделиться, исследовав каждый по одной стороне коридора.
Лёшка, обойдя три комнаты из четырёх, так и не находит ничего существенного. Две из них – спальни, а третья похожа на чей-то кабинет – с высоким книжным шкафом и рабочим столом.
Лишь в последней он наконец замечает нечто странное. Это просторная комната, залитая солнечным светом и почти пустая – не считая старинной прялки с большим деревянным колесом и намотанной на веретено куделью. Лёшка удивлённо моргает – настолько неуместным здесь кажется этот предмет.
«Откуда она здесь? – рассеянно думает парень, разглядывая прялку. – И кто её поставил?..».
Его отвлекает внезапный грохот где-то наверху – как будто упало что-то очень тяжёлое: от неожиданности Лёшка подскакивает. «Наверное, на чердаке что-то свалилось», – осмотревшись, понимает он и тут слышит сзади тихий скрип.
Колесо прялки вращается само по себе – хотя Лёшка чётко, своими глазами видит, что возле него никого нет. Подросток наблюдает, как оно крутится, как начинает тянуться ровная длинная нить, – и чувствует, что по спине у него теперь бегают мурашки.
«Нужно найти Ясю», – проносится у Лёшки в голове, и он в спешке вызодит прочь. Но оказавшись в коридоре между комнатами, ошеломлённо озирается вокруг: коридор изменился.
Куда-то пропало большое окно в его противоположном от лестницы конце, в которое, когда они поднялись на второй этаж, ярко светило солнце. Двери по обеим сторонам коридора тоже исчезли: медленно обернувшись, Лёшка замечает лишь чёрную стену на месте двери, из которой только что вышел. Сам коридор теперь выглядит куда длиннее: он напоминает тоннель, в самом конце которого виднеется едва различимое пятнышко света – там, где, как помнит Лёшка, должен быть выход к лестнице на первый этаж.
Ошарашенный Лёшка начинает брести к этому светлому пятнышку. Он шагает минут пять, но выход из коридора всё так же далёк: Лёшке кажется, что его спасительное пятнышко стало ещё меньше – теперь оно напоминает мерцающую в ночном небе одинокую звезду. В конце концов подросток ускоряется, перейдя на бег, – и, будто бы что-то вспомнив, громко выругивается вслух: наваждение тут же спадает[4], он оказывается в прежнем, залитом солнечным светом коридоре и с разгона налетает на непонятно откуда вышедшую Ясю, едва не повалив её на пол.
– Слава богу, с тобой всё в порядке, – с облегчением произносит Лёшка, помогая ей подняться на ноги. – Не знаю, что творится в этом доме, но нам лучше отсюда...
Он осекается, глядя на Ясю: её волосы взъерошены, а в глазах читается ужас. Не говоря ни слова, Яся берёт Лёшку за руку и тянет его в направлении лестницы на первый этаж, но тут они оба замирают: сверху до них доносятся какие-то неразборчивые звуки. Тишину внезапно прорезает детский смех – словно где-то на чердаке хохочет ребёнок лёт трёх, а сразу после этого снова слышится оглушительный грохот, будто к ним сверху спускается кто-то очень грузный, в тяжёлых железных сапогах. Не сговариваясь, друзья бросаются наутёк.
– Закрыто! – кричит Яся, добежав до двери, ведущей из дома во двор. Подростки вместе налегают на дверь, но она не поддаётся – словно кто-то изнутри закрыл её на засов. Тем временем поднимается ветер: он дует откуда-то сверху, со второго этажа, подымая целые клубы пыли. Пылевой вихрь застилает Лёшке и Ясе глаза, и им становится трудно дышать: порывы грязного пыльного ветра проникают будто бы в самые лёгкие.
У Лёшки из рук вырывает книжку, которую они нашли в штабе Беклиной компании: «Энциклопедия русских суеверий» улетает куда-то на пол, за несколько метров от него. Парень в отчаянии смотрит на неё – и вдруг всё понимает.
– Помогай!.. – вопит Яся, пытающаяся открыть дверь. Но Лёшка бросается за книжкой, увернувшись от столика, прилетевшего из соседней комнаты: столик проносится всего лишь в паре сантиметров от его головы и врезается в стену. Схватив книжку, Лёшка находит нужное место – и, хотя летящие клочья пыли мешают обзору, начинает читать.
Ясю одолевает надсадный кашель, заставляющий девушку согнуться в три погибели. Сквозь вздымающуюся пыль она с трудом различает, как Лёшка, всё ещё сжимающий книжку, подымается на ноги и совершает какое-то движение свободной рукой, – и слышит его крик:
– Нарекаю тебя Марией или Василием!
Вихрь тут же стихает, рассыпавшись пылью по полу. Дверь, на которую навалилась Яся, открывается под напором её тела. Друзья, выплёвывая пыль, выбегают наружу, во двор.
– Ч-что это было? – откашлявшись, спрашивает Яся.
– Кикимора, – хмуро поясняет Лёшка. – Мёртвый некрещёный ребёнок. Такого ребёнка надо окрестить и дать ему имя, чтобы его беспокойный дух упокоился и смог уйти: а если неизвестно, мальчик это или девочка, – нужно сразу два имени, мужское и женское... Пошли – здесь мы, наверное, точно ничего уже не найдём.
Подростки в спешке покидают двор поместья.
– Лёш, давай больше не будем здесь купаться, – тихо предлагает Яся.
Сидя на берегу речки, друзья вдруг видят, как на поверхности речной глади прямо перед ними появляется огромный пузырь. Ещё мгновение – и он преображается в прекрасное и очень бледное лицо девушки чуть старше их, с закрытыми в умиротворении глазами. Оно покачивается прямо на воде, не обращая на подростков никакого внимания: на синеватых губах девушки играет улыбка, а длинные кудрявые зеленоватые волосы, словно водоросли, размётаны вокруг её головы.
Пока Лёшка в оторопи смотрит на незваную гостью, Яся хмуро говорит:
– Давай лучше вернёмся в деревню, а то эти, из леса, скоро опять запоют...
Парень чувствует, как она продрогла в своём цветастом купальнике, и пытается прижать её к себе, но Яся отстраняется: поднявшись на ноги, она наклоняется за одеждой. Лёшка бросает на неё взгляд, невольно залюбовавшись изгибами её тела: от этого зрелища его бросает в жар, а в голову приходит новая решительная идея.
Яся уже собирается надевать футболку, но Лёшка, подойдя к ней сзади, обнимает её. Он шепчет ей на ухо:
– Помнишь, дядя Толя сказал, что чуди нужны только... невинные девушки? Мы ведь можем сделать так, чтобы они тебе больше не угрожали...
Лёшка касается губами Ясиной шеи, а его руки скользят по её впалому животу, опускаясь всё ниже. От Лёшкиных прикосновений Яся чувствует, как её щёки заливает румянец и как трудно ей становится дышать, а внизу живота появляется непривычное тягучее ощущение. Однако, после некоторого замешательства, она мягко останавливает движение его рук и отвечает:
– Лёш, я думала об этом. Но... я не готова.
Кротко улыбнувшись Лёшке, Яся высвобождается из его объятий и начинает одеваться.
Поздним вечером из леса возвращаются старики, которые отправлялись искать Беклю: его так нигде и не нашли.
Ночью Ясе снится сон.
Во сне ей кажется, будто она проснулась и лежит у себя в кровати, спросонья пытаясь понять, что её разбудило. Спустя пару секунд до неё доходит: в ночной тишине раздаётся тихий стук в окно.
Приподнявшись в постели, Яся замечает в окне... Лёшку, который тихонечко, но настойчиво тарабанит в стекло.
– С ума, что ли, сошёл? – шипит девушка, подбежав к окну и приоткрыв его. – Услышат же!
– Я нашёл Беклю, – шепчет её друг, и Яся видит, что он весь взъерошен, а его одежда испачкана в чём-то липком и чёрном. – Он в лесу, и ему нужна помощь. Давай, нельзя терять ни минуты...
К Ясе вдруг закрадывается подозрение: она вспоминает, как именно чудь едва не заманила её недавно в лесную чащу. Но Лёшка, поймав её недоверчивый взгляд, улыбается и говорит:
– Сомневаешься, что я настоящий? А помнишь, как мы поцеловались на чердаке?
Это убеждает девушку – и к тому же она вспоминает, что это всего лишь сон, а во сне ей ничего не угрожает. Закрывшись от любопытного Лёшки оконной шторкой, она быстренько переодевается, а затем открывает окно и вылезает на улицу.
Всё время, пока они идут к лесу, Лёшка на удивление молчалив. Ясе кажется, что её друг словно бы чем-то подавлен – он заговаривает, только когда девушка спрашивает:
– Так что случилось с Беклей? Ты так и не сказал...
Лёшка глухо произносит:
– Он упал в яму и, кажется, поранился. Но когда я его нашёл – понял, что один его не вытащу.
– А почему бы не позвать ещё и взрослых? – после секундного раздумья снова задаёт вопрос Яся.
Лёшка так же глухо отвечает:
– Увидишь.
Они заходят в лес – и Лёшка продолжает вести её по тропе, известной одному ему. Подростки бредут так, казалось бы, очень долго: наконец Лёшка останавливается и, махнув рукой, говорит:
– Здесь.
Яся идёт на голос – и замирает, когда под ногами у неё раздаётся мерзкое чавканье. Деревьев здесь уже нет: на многие метры перед ней расстилается прорва грязной, тёмно-бурой, дурно пахнущей воды с редкими островками мха.
– Лёш, но это же... болото, – оглядевшись, наконец медленно произносит девушка. – А где яма, в которую упал Бекля? Лёш?
Она оборачивается и замечает, что Лёшка теперь стоит спиной к ней. Он молчит, втупившись в какую-то невидимую для Яси точку, и лишь бесшумно покачивается из стороны в сторону.
– Лёш? – тихо спрашивает Яся. – Куда ты меня привёл?
Так что же это за чёрные пятна у него на футболке? И почему Ясе кажется, что они пахнут так же гнилостно, как болотная вода у неё за спиной?
Подойдя к Лёшке сзади, Яся кладёт руку ему на плечо.
На его холодное, будто лёд, плечо.
Тем временем Лёшке тоже кое-что снится.
Он оказывается словно бы посреди огромного поля, где на многие километры кругом ничего нет – кроме белёсого, заполняющего всё пространство вокруг тумана. Парень пытается пошевелиться, но не может. Из тумана по направлению к нему выходит группа из нескольких человек.
Когда они становятся ближе, Лёшка различает, что среди них – Яся, одетая в то самое небесно-голубое платье, в котором была вчера. Волосы девушки распущены и достигают её пояса, а венчает её голову сверкающее белое украшение, которого Лёшка ещё не встречал, – похожее на корону причудливой формы. По всему ободку украшения в ряд выложено что-то, издали напоминающее маленькие драгоценные камни: но когда Яся приближается к нему – Лёшка различает, что это оранжевые ягодки. «Морошка», – вдруг понимает он.
По бокам его подругу сопровождают лохматые бородатые человечки, одетые в звериные шкуры: даже ей, низенькой девчушке, они едва ли по пояс. Длинные седые волосы достают им до плеч, а их лица почти полностью скрывают всклокоченные бороды: видны лишь глаза с белыми-пребелыми радужными оболочками. Лёшка неожиданно даже для самого себя задумывается, что это и к лучшему: ему бы не хотелось видеть их лица полностью...
Ни Яся, ни её странные спутники, судя по всему, даже не замечают Лёшку. Когда девушка подходит к нему так близко, что до неё, казалось бы, можно дотронуться, он протягивает руку в попытке схватить её и увести подальше от этой жуткой процессии – но не дотягивается. Он ещё успевает разглядеть её красные, будто бы заплаканные глаза – перед тем, как она вместе с сопровождающими её карликами исчезает в тумане, а Лёшка наконец-то чувствует, что может двигаться.
Он сразу же бросается туда, где только что растворилась в тумане его подруга, но рядом с ним никого, никого больше нет... И тут он просыпается.
Ещё не отойдя от кошмара, Лёшка постепенно начинает осознавать, что именно его разбудило. Печальное женское пение – но в этот раз оно звучит намного ближе, чем в предыдущие ночи. Словно поёт кто-то совсем рядом.
Лёшка чувствует, что раскрытие этой тайны его не обрадует, – но он обязан всё выяснить. Тихонечко приоткрыв окно спальни, он вылезает на улицу.
И тут он понимает: пение доносится из приоткрытого окна дома бабы Вали.
Лёшка перелезает через соседский забор и на цыпочках приближается к окну.
Посреди комнаты, спиной к нему, стоит Яся. Одетая в длинную белую рубашку до колен, она покачивается из стороны в сторону, втупившись взглядом куда-то в стену, – и напевает ту самую песню.
Лёшка не может поверить своим глазам и всё ещё пытается осмыслить увиденное, как вдруг Яся, будто бы что-то услышав, поворачивается к нему – и Лёшка на мгновение теряется в её огромных глазах с молочно-белыми радужками...
Он машинально запирает приоткрытое окно Ясиной спальни на крючок – и отбегает от него. Привалившись к стене дома рядом с окном, он пытается отдышаться.
«Это не Яся, – стучит у него в голове одна-единственная мысль, словно набат. – Кем бы ни было это... существо, но это не она, её всё-таки похитили».
Постояв так с минуту, Лёшка осознаёт, что в спальне у Яси как-то подозрительно тихо: он ожидал, что нечто из спальни начнёт ломиться наружу, но ничего не происходит. Парень осторожно заглядывает в окно – но комната пуста. Сразу же он осматривается вокруг – и лишь успевает заметить, как где-то далеко, на опушке леса, мелькает тоненькая фигурка в белом одеянии и исчезает между деревьями.
Лёшка без лишних раздумий бежит туда, где она только что показалась: он понимает, что это существо – пока что единственная ниточка, которая связывает его с пропавшей Ясей.
Пение чудских женщин, доносящееся будто бы отовсюду, достигает его слуха ещё на опушке. Но оно становится намного, намного громче, когда Лёшка заходит в лес: теперь в нём отчётливо слышится мольба о помощи и дикая неизбывная печаль... Стиснув зубы и собрав всю волю в кулак, Лёшка идёт дальше.
Подросток блуждает по лесу до самого рассвета, но так и не находит ни Ясю, ни то, что прикидывалось ею. Когда сквозь деревья начинают пробиваться первые солнечные лучи, он выбирается к болоту. Лёшка здесь ещё не бывал – лишь знал о нём от бабушки и дяди Толи: теперь он понимает, что берег болота сплошь усеян множеством маленьких оранжевых ягодок.
«С тех пор у нас и ходит молва, что морошка – чудская ягода, а морошковое лето, когда её особенно много, – чудское: тогда к чуди, под землю-то, проще всего попасть...», – всплывают у него в памяти слова дяди Толи.
Знать бы ещё как.
Солнце тем временем поднимается всё выше – и Лёшка вдруг замечает, как среди зарослей морошки что-то сверкает. Подойдя ближе, он берёт в руки находку. Это большой серебряный кулон с перевёрнутой пентаграммой в центре.
Лёшка улавливает знакомый гнилостный запах: он едва не вступил во что-то вонючее, чёрное, рыхлое – торф. Внимательно осмотревшись кругом, он видит ещё кое-что: прядь длинных светло-серых волос, зацепившуюся за сучок дерева справа от него. И переводит взгляд на болото.
Кажется, он начинает догадываться, где и как исчез Бекля. Но нужно возвращаться, пока его не хватились.
Пока Лёшка тихонько пробирается огородами к окну своей спальни – до него доносится плач бабы Вали, которая разговаривает с его бабушкой:
– Исчезла, исчезла! Я утром захожу к ней в спальню – а её там нет! И нигде её нет...
– Смотри, что я нашёл сегодня в лесу, – тихо произносит Лёшка, протягивая Шмыге кулон Бекли.
Шмыга видит кулон – и в его глазах читается неподдельный ужас. Он переводит взгляд на Лёшку. Тот ожидает всего, чего угодно: того, что Шмыга начнёт отнекиваться, пошлёт его или даже набросится на него с кулаками, – но точно не того, что следует дальше.
– П-понимаешь, Бекле дед по синьке разболтал, что в этом лесу чудь – это племя такое, которое здесь раньше жило, – з-закопала клад перед тем, как исчезнуть, – вдруг начинает сбивчиво объяснять Шмыга. – Он сказал, что там и золото лежит, и всякие другие богатства, которые у них были... А ещё – что это п-проклятый клад, который нельзя достать, не положив взамен чью-то жизнь. Беклин дед с друзьями по молодости ходил искать этот клад – и вроде бы там у них даже кто-то помер, но клад они то ли не нашли, то ли он им не дался в руки: хер их знает, короче... А Б-бекля эту легенду услышал и прямо загорелся. «Пацаны, – говорит, – если мы найдём этот клад, то не надо будет ни учиться, ни работать: всё, что угодно, сможем себе позволить, все девчонки будут наши». Он и про твою Ясю так же думал: что она такая неприступная, только пока у нас денег нет, а когда появятся деньги – сразу и гулять с нами захочет, и...
Он осекается, осознав, что едва не ляпнул лишнего. Лёшка, однако, терпеливо ждёт продолжения.
– Ну и Бекля где-то достал металлоискатель. Не помню где: на бутылку у кого-то выменял, что ли... Мы дня три таскались с этой херовиной по лесу, но ничего не было. А потом как-то идём под вечер и видим, как среди деревьев мелькает такой синий огонёк: нам сначала показалось, что кто-то свечку несёт. Мы за ним бежим, а он упал куда-то вниз, рассыпался искрами по траве и пропал. А металлоискатель... запищал...
Шмыга проглатывает слюну: по всему видно, как ему трудно рассказывать о том, что было дальше.
– Мы за лопаты – и давай копать. И вот уже выкопали здоровенную такую яму, и крышка сундука с какими-то нерусскими узорами там, внизу, сверкает и вроде бы даже светится – но не получается у нас... Мы копаем, копаем – а сундук как будто уходит всё глубже и глубже. И тут я вдруг слышу голос – вот как есть голос, словно мне прямо на ухо кто-то шепчет: «Хочешь клад – убей рыжего». Я от такого поворота охерел, смотрю на Бугая – и понимаю, что у него тоже в голове этот голос: он же тот ещё валенок, вообще ничего не умеет скрывать...
Он снова ненадолго замолкает, а потом продолжает с таким видом, будто каждое слово даётся ему с трудом:
– Один Бекля ничего не услышал, но он же не дурак был: по нашим лицам обо всём догадался... Схватил лопату и хотел нас первыми положить, а Бугай его булыжником по голове – и...
Не закончив, Шмыга закрывает лицо руками.
– А клад-то вам хоть дался? – после минутной паузы спрашивает Лёшка.
Хотя по лицу его собеседника всё очевидно и так.
– Знаешь, если ты хочешь как-то связаться с ним... с ними, то я в этом точно не помощник, – наконец глухо произносит тот. – Я бы, может, и помог, но не знаю как. Мы этот херов голос вообще не звали, он как-то сам к нам в головы влез...
Решив, что здесь он больше ничего полезного не узнает, Лёшка собирается покинуть Шмыгу. Но тот вдруг его окликает:
– Лёш, ты только Бугаю ничего не говори – ни о Бекле, ни о... том, что я тебе рассказал. И... и в лес, пожалуйста, не ходи.
Это первый раз, когда Шмыга назвал его по имени. Немного помедлив, Лёшка утвердительно кивает.
Но когда он уже почти добирается до своего дома – на пути ему встречается Бугай. Лёшка пытается обойти его, но здоровяк, поравнявшись с ним, с силой его толкает – и от толчка у Лёшки из кармана выпадает серебряный кулон... Бугай какое-то мгновение недоумевающе смотрит на него, а Лёшка, сориентировавшись, пытается удрать. Но не успевает: он чувствует, как что-то бьёт его по голове, – и наступает темнота.
– Коля, не нужно с ним ничего делать: он никому не расскажет...
Лёшка едва-едва приоткрывает глаза: прямо над собой он видит синеющее в сгущающихся сумерках небо. Он понимает, что только что услышал Шмыгу.
Шмыге отвечает другой голос, низкий и хриплый:
– У него кулон Бекли. Он всё знает. Если его отпустить – он сдаст нас ментам. Его надо утопить в болоте.
«Коля – это Бугай», – доходит до Лёшки. Его голова раскалывается, а когда он пытается открыть глаза – начинает болеть ещё сильнее. Тем не менее подросток различает, что лежит на земле где-то в поле, на некотором отдалении от него находится лес, а рядом – две фигуры: фигура пониже неожиданно делает отчаянный рывок по направлению к нему – и вскрикивает, падая на землю. Это Шмыга, который получил под дых: разъярённый Бугай, сев на него сверху, начинает лупить его кулаками.
Пользуясь тем, что они не смотрят в его сторону, Лёшка начинает отползать в сторону: это ужасно трудно, потому что всё его тело ломит и болит, как будто он упал с большой высоты. «Нужно спрятаться в лесу», – думает он.
Вдруг под его рукой громко трещит сучок. На секунду всё словно замирает: краем глаза Лёшка замечает, что движение сзади прекратилось – Бугай перестал бить Шмыгу. И тут он слышит, как Шмыга кричит:
– Лёша, беги!
И Лёшка поднимается на ноги: он бросается наутёк к лесу, в самую его чащу, – а сзади до него доносятся тяжёлые, грузные шаги, которые, как ему кажется, вот-вот его догонят...
Лёшка блуждает по лесу уже очень долго. Бугай так его и не догнал, но и сам он заблудился: вдобавок до него снова начинает доноситься плач чудских женщин, который проникает, казалось бы, в каждую клеточку его мозга... Как вдруг в него вплетается новая нотка.
Остановившись, он пытается вслушаться – и через некоторое время убеждается в том, что ему не показалось. Яся там, среди них. Она зовёт на помощь – и хочет, чтобы он, Лёшка, к ней пришёл.
И Лёшка идёт на голос.
Парень бредёт по лесу, ориентируясь по голосу подруги, который становится тем громче, чем глубже в чащу он пробирается. В конце концов он начинает помечать деревья, вырезая на них крестики перочинным ножом, подаренным отцом: отметив крестом большой дуб впереди себя, Лёшка заворачивает за него – и видит Ясю.
Она стоит на маленькой лесной полянке в голубом платье, в котором была вчера – когда они в последний раз встретились у леса. Она ничего не говорит – лишь ласково улыбается и смотрит, как ошеломлённый и счастливый Лёшка переходит на бег, одержимый одной мыслью – только бы поскорее добраться до неё и прижать к себе.
Но тут он останавливается и замирает.
У Яси была родинка на шее. У того, что стоит перед ним на поляне, родинки на шее нет.
С его глаз сразу же будто спадает пелена: теперь он замечает и раздавленные ягоды морошки у себя под ногами, и то, что остановился буквально в шаге от болотной трясины, и то, что нечто, прикинувшееся Ясей, стоит в нескольких метрах от него прямо на поверхности болота, но ему это, кажется, нисколько не вредит.
– Лёш, а давай к нам... – вкрадчиво произносит псевдо-Яся – и на глазах у Лёшки начинает стремительно погружаться в трясину, за считаные секунды утопая в ней по колено. – У нас тебе будет хорошо, привольно и ни капельки не скучно...
– Где Яся? – надрывисто спрашивает подросток. – Куда вы её дели?
– Она там, откуда никогда не вернётся и где она всегда будет счастлива, – почти любовно отвечает существо: оно ушло в болото по пояс. – И ты тоже можешь отправиться вслед за ней: у нас никому не бывает тоскливо, каждый находит развлечение по нраву, а золото и драгоценные каменья лежат горами и сверкают, как днём... Ты сможешь взять себе любую жену – и Ясю тоже, если пожелаешь. Хочешь?
– Не обманывай меня! – переходит на крик Лёшка. – Я знаю, что если не спасу её, – она станет невестой чудского бога! Скажи мне, как...
– Она уже ею стала, глупыш, и пути назад для неё нет! – зло перебивает его тварь, которую трясина поглотила по грудь. – Но если ты станешь нашим – то, хоть и не будучи с ней, видеть её рядом с собой вечность! Он хочет забрать и тебя, он хочет тобой владеть! Иди ко мне-е-е-е...
Существо захлёбывается, потому что болотная вода достигает его рта. Отплёвываясь, оно вдруг начинает кричать голосом, который в точности напоминает голос Яси: Лёшка ужасается от мысли, что настоящая его подруга вопила бы точно так же, тони она в болоте. Оцепеневший и совершенно растерянный, он смотрит, как над такой знакомой и такой полюбившейся ему русой головой смыкается грязная мутная вода болота, – а потом в ужасе бросается наутёк.
Он бежит, казалось бы, очень долго. В небе уже брезжит рассвет, когда он выбирается из леса, оказавшись у бабушкиного дома. Бабушка, которая хозяйничает на кухне, почему-то нисколько не удивлена его внезапному появлению.
– Прискакал, пострел? А я-то думала, где ты с утра запропастился... На вот кашку, – и она начинает накладывать на тарелку перед ним перловку из кастрюли.
Усевшийся за стол Лёшка задумчиво ковыряет кашу вилкой: после того, что он пережил, есть ему совсем не хочется.
– Ба, а что это?! – ошарашенно спрашивает он. Карий глаз выкатывается откуда-то из тарелки, уставившись на Лёшку неподвижным мёртвым зрачком.
– А это твоей Яси, чтоб не забывал её... – мягко говорит бабушка, усевшись к нему за стол. Её глаза с молочно-белой радужкой ласково смотрят на внука.
Лёшка вдруг чувствует, словно что-то ударило его по голове, – и он начинает падать куда-то вниз, в непроглядную беззвёздную тьму...
...Лёшка приходит в себя у большого дуба с вырезанным на нём крестиком. В небе только-только начинает брезжить рассвет. Помня, в какой стороне деревня, подросток начинает продираться через деревья в нужном направлении, но тут слышит рядом с собой треск.
Из-за дерева справа от него появляется... Бекля. Его рыжая шевелюра взъерошена, а в волосах застрял листочек, но выглядит он совершенно целым и невредимым.
– О, ментовской, – хмуро бормочет он. – Ты же шаришь, в какой стороне здесь деревня, да? Давай помогай мне выбираться, а то башка раскалывается так, как будто вот-вот помру...
– Бекля, но... – ошеломлённо произносит Лёшка.
– Не надо было вчера с пацанами тот батин глинтвейн открывать... Я, короче, здесь в лесу очухался, а эти два дебила куда-то свалили, – мрачно ворчит Бекля, не обращая на него ни малейшего внимания. – Башка болит – мрак, сейчас бы хоть пятьдесят грамм бахнуть, похмелиться...
– Бекля, но ты же умер... – наконец выдавливает из себя Лёшка.
– Умер? Как умер?! – в недоумении смотрит на него Бекля. И тут, внезапно, он душераздирающе кричит:
– Ой, голова моя, голова!
Он крепко хватается за свою рыжеволосую голову – и вдруг, потянув её кверху, отрывает от тела. Бекля перебрасывает голову с руки на руку, словно она жжётся, и подкидывает высоко вверх: наблюдающий за этим жутким жонглированием Лёшка опять чувствует, как что-то бьёт его по затылку, – и проваливается куда-то вниз...
...Лёшка приходит в себя у большого дуба с вырезанным на нём крестиком. Только-только начинает рассветать. Откуда-то пахнет дорогой и выхлопными газами: раздвинув ветви деревьев, он видит прямо перед собой шоссе.
Приглядевшись, Лёшка замечает, что откуда-то издалека в его направлении едет машина: это оказывается старенькая «Волга» дяди Толи. Поравнявшись с подростком, она останавливается.
– Здорово, малец! – громогласно приветствует его дядя Толя, приоткрыв дверь спереди. – Ну как, подвезти тебя до деревни-то?
– Да, если можно, – удивлённо соглашается Лёшка. – Дядь Толь, а как вы...
– Давай тогда садись на заднее сиденье, – громыхает дядя Толя. – Там у меня, правда, пассажир сидит, но ты его не бойся – он хороший, смирный...
Решив больше ни о чём не спрашивать, Лёшка идёт к задней дверце. И в ужасе останавливается.
Прямо перед ним, за оконным стеклом на заднем сиденье, копошится бесформенное чёрное нечто, заполняющее, казалось бы, всё пространство за дядей Толей.
– Дядь Толь, а кто это... что это... – пытается выдавить из себя парень.
– Дак я же тебе сказал – пассажир, – дядя Толя вылезает из машины, и Лёшка понимает, что глаз у него нет: там, где они должны быть, кожа совершенно гладкая и без каких-либо углублений. – Садись к нему, говорю: он хороший, добрый, он давно тебя ждёт...
Лёшка опять чувствует удар по голове и ухает куда-то вниз, в непроглядную черноту...
...Он приходит в себя у большого дуба с вырезанным на нём крестиком.
Лёшка возвращается из леса лишь через неделю.
Измождённый, весь в листве и грязи, он только и бормочет, что о лесных страхах, о белоглазых людях, о Ясе, которую забрала чудь, и о похороненном в болоте Бекле. Никто не может добиться от него внятных ответов – где он пропадал всю неделю, раз даже поисково-спасательный отряд с собаками его не нашёл, и что он там делал. Когда же наступают сумерки – у Лёшки начинается истерика: он порывается снова убежать в лес, крича о таком знакомом, любимом голосе, который зовёт его к себе и умоляет о спасении...
На следующее утро Лёшку забирают родители.
С той поездки в Чудепалово прошло уже почти три года.
Лёшке кажется, что за эти три года он побывал у миллиона врачей и выпил миллион лекарств. Хотя он по-прежнему сидит на нейролептиках и сторонится лесов и парков – все говорят о том, что он наконец-то здоров: к нему вернулись прежние приятели, а ещё он кое-как смог закончить одиннадцатый класс, догнав упущенное за годы. На словах Лёшка вынужден признавать, что Яся погибла – что её тело достали из трясины через некоторое время после его отъезда из деревни, что она похоронена в своём родном городке: ведь если он опять всем расскажет, что тогда произошло на самом деле, – лечение для него начнётся по новой...
Яся часто ему снится. Во снах Лёшка видит, как она сидит в каменном круге на Чудском холме – в том самом голубом платье, в котором он её, настоящую, встретил в последний раз, а длинные волосы его подруги распущены и стелются по земле: она поёт грустную, пробирающую до мурашек песню на незнакомом ему языке. И с каждым Лёшкиным сном её огромные карие глаза становятся всё светлее.
А за спиной Яси, во тьме, вздымается колоссальная бесформенная чёрная масса, которую Лёшке ещё ни разу не удалось как следует разглядеть.
Этим летом, когда созреет морошка, Лёшка вернётся в Чудепалово.
Её нужно спасти.
- ↑ Чудь белоглазая – карликовый народец из фольклора русских и некоторых финно-угорских народов севера европейской части России. Образ, вероятно, базируется на народной памяти о летописной заволочской чуди, жившей в этих краях до русской колонизации. В легендах говорится о том, что чудь не захотела жить под властью русских (испугалась их, воспротивилась требованию платить оброк, переходить в православную веру и т. п.) – а потому ушла под землю или в горы; некоторые фольклорные сюжеты также упоминают об уничтожении русскими поселенцами чуди и чудских поселений. В народных рассказах чудь часто обозначают как скрытый колдовской народ, до сих пор незримо обитающий рядом с обычными людьми: в таком понимании она сближается с нечистой силой.
- ↑ В русском фольклоре бесы или черти часто описываются как существа с остроконечной, «шишом», головой.
- ↑ Кикимора – злой женский дух в русском и белорусском фольклоре, место обитания которого локализовали преимущественно в человеческом жилище: иногда её обозначали как жену домового. Деятельность этого духа зачастую связывали с женскими домашними делами и ремёслами (в особенности с прядением), хотя считалось, что кикимора куда чаще не помогает хозяевам дома, а вредит: запутывает по ночам пряжу, мучает скотину и птицу, может выжить хозяев из дома или даже убить. Согласно быличкам, кикимору в виде проклятой «живой» куклы (щепки, ножа и т. п.) мог подложить колдун, подселив её таким образом в чей-то дом, но ею могла стать и похищенная нечистой силой женщина, неотпетый покойник, умерший некрещёным ребёнок.
- ↑ В русском фольклоре ругань считалась одним из средств защиты от нечистой силы.
Текущий рейтинг: 62/100 (На основе 63 мнений)
