(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Знаки (Sallivan)
Егор был из тех людей, которых не замечаешь в толпе. Скользнешь по такому взглядом и не заметишь. Невыразительная внешность, невыразительный взгляд — все в нем было как-то невыразительно. Он сам иногда рассказывал, что в очереди на кассу кто-то вечно вставал перед ним, и ему приходилось ругаться. Делали это не от наглости — просто не замечали. Он был неопределенного возраста, низкого роста, щуплый и немного сутулый, с плохим зрением и в ужасных круглых очках, которые совершенно портили его и без того не самую красивую внешность. Даже тембр голоса у него был неприятный, и говорил он чуть неразборчиво, будто сломанный радиоприемник. Не человек — невидимка. Тень на заборе.
Когда я впервые увидел Егора, то твердо решил, что не стану сдавать ему квартиру. Честно сказать, с первого взгляда он мне не понравился. Эта тотальная серость его натуры, занудство, неряшливый вид — раздражали и даже вызывали легкую неприязнь. К тому же первый заданный им вопрос показался мне странным. Он спросил про входную дверь: новая ли она или старая, и сколько всего замков, а сколько комплектов ключей? Нет, сам по себе вопрос, может, и нормальный, просто когда подбирают квартиры, спрашивают другое: расположение, этажность, сумму задатка. А тут про дверь. С дверью у меня все было в порядке, но, на всякий случай, я поспешил отделаться от него.
Однако Егор оказался на редкость упрямым. Он уговорил меня на осмотр и в процессе сумел, если можно так выразиться, меня очаровать или попросту «присесть на уши». Помню, он похвалил мою коллекцию книг, отметив красный томик Бартона Рассела, скромно стоящий в углу, что дало мне представление о том, что Егор не так уж и прост. По крайней мере, прилично начитан, и его круг интересов не ограничивался одним лишь «Ведьмаком» и фильмами «Марвел». Вообще, вопреки первому впечатлению, он оказался приятным собеседником. Помню, меня тогда поразил этот контраст между блеклой внешностью и богатым внутренним миром, как бы уравновешивающим его личность. Он оказался довольно мягким, красноречивым и располагающим к себе человеком, хотя едва ли это было природное, скорее выработанный годами, вымученный способ жить в мире, который не желает его замечать. В отдельных аспектах он был настолько хорош, что мог бы достичь определенных высот, если бы не его персональное проклятие, о котором я узнал много позже. Однако тогда, когда мы ходили из комнаты в комнату, Егор беззаботно расспрашивал меня о моих музыкальных предпочтениях, занятиях, работе, рассказывал какие-то истории о себе, при этом ни на минуту не переставая нахваливать апартаменты.
О последнем он, конечно, бессовестно врал. Квартирка была так себе. Она прочно застряла в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году — когда здесь умерла моя бабушка, а двумя годами ранее — мой дед. Ковер на полу прикрывал выцветший прямоугольник линолеума, а монументальные советские шкафы съедали пространство, будто спрятавшийся в брежневке слон. Тут все нужно было менять кардинально, но на ремонт у нас с матушкой никогда не было ни времени, ни денег: поэтому она, а потом и я сдавали ее как есть.
Честно признаться, показывать такую квартиру в двадцать четвертом году двадцать первого века мне всегда было немножечко стыдно, однако Егор и бровью не вел. Очевидно, что он очень спешил с жильем, и мне стоило бы насторожиться. Однако этот неприметный с виду человечек так ловко смог расположить к себе, что я и сам не заметил, как обменял ключи на задаток и пообещал наклепать договор уже к вечеру. Утром следующего дня Егор уже заезжал вместе со своими вещами. Я сдал жилплощадь, получил свою плату и был вполне доволен. На тот момент.
Сам я занимаюсь арендой совсем недолго. Раньше это была прерогатива моей матушки, но после ее безвременной смерти она перешла мне. Должен сказать, это приносит неплохой доход и не слишком хлопотно, хотя есть нюансы. В основном, это люди, с которыми имеешь дело: все они разные, в них нужно уметь разбираться и к каждому требуется свой подход. Мигранты, деревенские, работяги, командированные, семьи с детьми, люди с зависимостями — часто съемное жилье ищут не от хорошей жизни. Однажды у меня снимал мужичок довольно приличного вида, на деле сидевший на веществах: он укумарился до такой степени, что бегал по подъезду в чем мать родила. Никогда не знаешь, на кого нарвешься.
Егор же кардинально отличался от всех предыдущих моих квартирантов. Он не был дебоширом, напротив — вел очень тихий, почти отшельнический образ жизни. Никого к себе не водил, не буянил, ни на что не жаловался, не просил отсрочек и скидок — платил всегда исправно и вовремя. Однако и идеальным квартирантом его не назовешь. Вообще, проблемы с Егором возникли не сразу: они подбирались незаметно и медленно, как ядовитые змеи, которых слишком поздно замечаешь в траве.
Во-первых, Егор оказался очень неряшлив. Во-вторых, много пил. Когда я приходил к нему за деньгами, то непременно натыкался на ряды пустых бутылок, разбросанных по полу или стоявших рядком на кухонном столике, которые он даже не трудился прибирать перед моим приходом. Мне приходилось делать вид, что я ничего не замечаю. Справедливости ради должен сказать, что вусмерть пьяным я не видел Егора ни разу, чему не единожды удивлялся, поглядывая на его коллекцию стеклотары. Другое дело, которое откровенно меня раздражало, это то, что Егор курил прямо в квартире. Еще в свой первый визит я не мог не заметить удушливый запах, который бывает, когда курильщик не утруждает себя выходить на балкон. Тогда я сделал ему замечание, вполне по-дружески, и Егор тогда же заверил, что такого больше не повторится и рассыпался в извинениях. Однако месяц спустя меня снова встретило табачное облако под потолком. Вообще, касательно многих элементарных вещей, вроде гигиены, личных границ или вот табакокурения в доме объяснять ему что-то было бессмысленно: он был просто не прошибаем. Он мог лыбиться, извиняться, сотню раз с тобой согласиться и все равно делать по-своему, как он привык. Честно сказать, в этом он был просто ужасен. Примерно тогда-то моя первоначальная симпатия к нему испарилась. Я понял, что вся эта его любезность и лесть, заискивающий интерес к моей жизни не более чем фальшь и манипуляция, которыми он привык добиваться своего, и на которые я как дурак клюнул.
В-третьих, Егор был человеком со странностями. Причем, «со странностями» — сказано очень мягко. Некоторые его странности откровенно пугали меня. Я подмечал их случайно на протяжении тех шести месяцев, что он жил в квартире. На самом деле у меня нет привычки следить за жильцами: все дело в том, что сам я жил буквально в соседнем подъезде. Мои дедушка с бабушкой в свое время путем каких-то манипуляций умудрились ухватить целых две квартиры, да еще и расположенных по соседству. Это было очень удобно, к тому же квартиранты вели себя намного приличней, каждый день видя мою физиономию во дворе.
Так вот, Егора я не видел почти никогда — он попросту не выходил из дома. Я точно помню, что ни разу не встречал его ни в наших маленьких магазинчиках в очереди на кассу, ни на автобусной остановке, ни даже просто с банкой пива во дворе на скамейке. Он был настоящим затворником. Зато по ночам в его окнах всегда горел свет. Я видел это, когда возвращался домой поздно ночью: два желтых квадратика света на втором этаже, единственные во всем доме. Вспоминается случай, когда однажды во время такого моего возвращения, я заметил там человеческий силуэт за занавесками, темный и полностью неподвижный. Егор стоял, будто ростовой манекен, уставившись в темноту. Я немного понаблюдал за ним, но Егор даже не шелохнулся, и в какой-то момент я вообще засомневался, что это он. Я неуверенно помахал рукой. Егор не мог меня не заметить, потому что я стоял на хорошо освещенной части улицы, однако никакой реакции не последовало. Затем он совершенно неожиданно развернулся, направился вглубь квартиры и появился уже у другого окна, точно так же застыв, будто восковая статуя. Помню, что от этой сцены, развернувшейся передо мной на безлюдной ночной улице, мне стало не по себе.
В другой раз я приходил к нему за деньгами: постучал в дверь, однако никто не открыл. В окнах, опять же, горел свет: я знал, что он дома, и подумал, что что-то случилось. Сбегал к себе за запасным ключом, вернулся, отворил дверь. Сначала я подумал, что дома и правда никого, но затем Егор спустился с антресолей, буквально выполз оттуда, как бледный паук, что произвело на меня поистине шокирующее впечатление. Что он там делал и почему не открывал дверь — пояснить он не мог.
Конечно, были и еще случаи: и странные, и безобидные, и пугающие — всех разом не вспомнить, хотя они и не выходили за какую-то грань. Например, один раз Егор позвонил мне и голосом, полным непритворного ужаса, рассказал, что в мусоропроводе прячется человек с козлиной головой и смотрит на него. На деле это оказалась вешалка, которую кто-то выбросил, и она застряла внутри.
Может показаться странным, что я, как хозяин квартиры, все это попросту игнорировал. Но да — до определенного момента так и было. Все же он казался мне лучше моих обычных квартирантов, да и начинать разговор в этой плоскости всегда было как-то неловко. К тому же и сам Егор старался меня избегать. Он никогда не говорил со мной дольше, чем того требовали приличия, за исключением случаев, когда его неожиданно «прорывало». Егор был скрытен, равнодушен к обычной человеческой жизни, и, если честно, в нем чувствовалась какая-то внутренняя мерзотность. Глядя на его заплывшее от выпивки и бессонницы лицо, я сомневался, что он вообще работал или чем-то занимался. Как мне кажется, по-настоящему Егора не интересовало ничто и никто: он не то чтобы не хотел обычных человеческих отношений, он их просто не понимал. В жизни Егора был единственный интерес, который поглотил его полностью. Он был непоколебимо уверен, что его преследуют некие «Знаки».
На самом деле «Знаки» — определение, которое давал он сам, и что именно Егор в него вкладывал, мне сложно судить. Обычно он выражался по этому поводу крайне туманно. Я составил свое представление о «Знаках» из обрывков наших сухих диалогов, наблюдений, догадок и того немногого... что видел своими глазами. Должен сразу отметить, что я не участник, а наблюдатель череды неких ненормальных событий, и мне самому понадобилось время, чтобы собрать из осколков подобие целого и попытаться хоть как-то его объяснить. Однозначных выводов я так и не сделал. Единственное, что я знал наверняка: Егор был уверен, что он своего рода «проклят», и что все беды его безрадостной жизни вызваны этим... «проклятием».
Наш первый осмысленный разговор на данную тему состоялся спустя месяца три. Помню, я шел домой и неожиданно встретил Егора во дворе — впервые, наверное, за все время. Он лениво раскачивался на обшарпанной детской качельке, уставившись себе под ноги и тормоша землю носком ботинка. Удивленный до крайности, я подошел поздороваться, но он поначалу меня не узнал. Лишь как-то странно уставился сквозь линзы своих ужасных очков, и в его взгляде читалось безразличие и даже легкое раздражение. Будто я был облаком, внезапно заслонившим для него солнце. Его и так не слишком красивое лицо исказилось, сделавшись похожим на морду глубоководной рыбины. Однако он почти сразу очнулся: расплылся в улыбке, поздоровался и снова стал тем вежливым и любезным парнем, которому я так легко вручил ключи от квартиры. Перемена была такой разительной и резкой, что желание общаться у меня как-то пропало. У нас состоялся неловкий разговор, в течение которого я все искал повод слинять, когда Егор вдруг откашлялся и спросил, верю ли я в «Знаки».
Вопрос застал меня врасплох. Я заикнулся было об истории про черную кошку, которая однажды со мной случилась, но Егор перебил меня и сказал, что «Знаки» это «не то». Он спросил, могу ли я допустить, чисто гипотетически, конечно, что есть место, которое не то чтобы противоположно всему окружающему нас, но вовсе не имеет ничего общего с ним? Могу ли я допустить, что есть мир, состоящий из чисел и знаков? Он кивнул себе под ноги, и только тогда я увидел выцарапанный на влажной земле странный узор, состоящий из аккуратных микроскопических кружков, зигзагов и линий, соединявшихся в другие зигзаги и линии, а те, в свою очередь, в какие-то сложные элементы, образующие единое целое. Некую сложную фигуру, напоминавшую тибетскую мандалу, часть которой Егор уже затер носком обуви. Я плохо разглядел ее в подступающих сумерках, но, кажется, она состояла из десятков, а может и сотен штрихов, которые Егор вырисовывал здесь перед моим приходом. Выглядело эффектно. В определенных вещах у него действительно был талант, и он вполне мог прославиться, как те художники, что выкладывают из морского песка портрет Моны Лизы.
На его вопрос я ответил, что не вижу в этом ни смысла ни логики. Он не обиделся. Сказал, что это «место» ближе, чем кажется, и оказывает влияние на любые миры, где тоже есть числа и знаки. Егор начал рассказывать что-то о североамериканских индейцах, которые наносили на тело татуировки, потому что верили: они останутся после смерти и проведут их в следующий мир. На самом деле, Егор говорил еще много чего, что я либо не понял, либо пропустил мимо ушей, как бессмысленный бред. Наконец, он замолчал и с какой-то злобой затер символ подошвой ботинка.
На мой вопросительный взгляд он сказал, что это не он нарисовал эти «Знаки» у детской качели. Что это сделал некто, кто начертил символ и внутри его горла. Ведь если есть «Знаки», то есть и тот, кто их создает. Он попросил меня: могу ли я посмотреть, что написано там, внутри?
Еще до того, как я понял суть сказанного, Егор поднялся, двинулся ко мне и распахнул пасть. Пасть — ибо я затрудняюсь подобрать более мягкое слово. Мне показалось, что его рот раскрылся так широко, что подбородок едва не нырнул в яремную впадину, а кожа на щеках до бледности натянулась; все его лицо — в тот момент я был готов в этом поклясться — вытянулось, будто пластичная маска. Затем он поднял палец и указал им в глубину своей глотки. Я посмотрел... и у меня закружилась голова. Я не смог разглядеть ни красного нёба, ни розоватого языка: сразу за рядами зубов пульсировала бездонная синеватая пропасть. Как будто в горло Егора залили полночное небо, лишенное звезд. Я схватился за что-то, чтобы не упасть, и попятился, а Егор мычал, тыкая в глотку пальцем. На самом деле все произошло так быстро, что я едва успевал осмыслить происходящее. На заплетающихся ногах я рванул прочь, к своему подъезду. Егор меня не преследовал. Когда я оглянулся, то он продолжать стоять на том же месте, лицо его было белым как полотно, и мне показалось, что у него изо рта исходит едва заметное голубое свечение.
Тогда я решил, что это наступившие сумерки сыграли со мной злую шутку, а также бредовый рассказ Егора, который хоть и немного, но произвел на меня впечатление. К тому же, события были настолько сумбурны, что уже на следующий день я не мог точно сказать, осталась ли в моей памяти наша реальная встреча, или это был сон на основе той встречи.
В любом случае, после того припадка — а у Егора был именно какой-то припадок: я знаю это, потому что ему вызвали скорую, и видел, как его увозили... в общем, после того припадка все стало становиться стремительно хуже. Будто эта встреча: моя ли с Егором или его со «Знаком», послужила неким поворотным рычагом, открывшим дорогу череде непонятных событий, которые последовали одно за другим.
Я пришел навестить Егора в первый же вечер, как его выписали. Зашел в подъезд и тут же выругался про себя: видимо, вследствие какой-то поломки света не было на всех этажах. С горем пополам одолев пару ступенек, я прислонился к перилам и полез в карман за телефоном, чтобы включить фонарь. И в этот момент на втором этаже послышался короткий, но громкий стук в дверь. Кто-то стучал в квартиру Егора. Точнее, в мою квартиру. Я замер и вслушался, однако больше с лестничной клетки не доносилось ни звука. Вот только мне не могло показаться — там кто-то был. Стоял в темноте, дожидаясь ответа. В принципе, ничего такого в этом не было: мало ли, кто это мог быть. К тому же, я не мог быть уверен, что он стучал именно к Егору, а не к соседям по лестничной клетке.
Тем не менее я почувствовал себя некомфортно и решил остаться лестнице, пока он не уйдет. Стук повторился — громкий и неприятный, в тишине подъезда показавшийся мне оглушительным. Егор не открывал дверь. Я стоял, прислонившись к перилам. Прошло, наверное, минут десять, и ситуация начинала становиться нелепой. Мне нужно было просто включить фонарик, подняться и узнать, кто это и что он там делает, но какое-то мое внутреннее естество изо всей силы противилось этому. Меня смущал тот факт, что незнакомец не пользовался никаким источником света, типа простого фонарика в телефоне, и что он оставался пугающе неподвижен и молчалив. Я слышал только этот стук, а еще ощущал там чужое присутствие, подспудно, на уровне инстинктов. Бьюсь об заклад, я бы почувствовал его даже если бы этот некто не начал стучать. Оно было явным. Каким-то «тяжелым», почти осязаемым, и вместе с тем неприятным. Стук раздался в третий раз, а следом я неожиданно услышал хриплый вздох, похожий на гулкое эхо, и короткое переминание с ноги на ногу. Я вздрогнул. Вот это переминание: оно было медленным и каким-то очень тяжеловесным. В моем воображении сразу возникли две толстые слоноподобные ноги, похожие на колонны, и огромное тело, в три погибели втиснутое на лестничную площадку. Не знаю, откуда возникли у меня эти образы, возможно, это кромешная тьма вокруг надо мной издевалась, однако все происходившее мне совершенно не нравилось. Всхлип-вздох раздался снова: утробный, непохожий на человеческий, напоминавший скорее перепад давления в широкой водопроводной трубе. Я уже начал немного паниковать, и чтобы выбросить из головы эти дурацкие образы, я, наконец, перегнулся через перила и громко окликнул Егора. Никто не ответил. Ощущение чужого присутствия тотчас исчезло. Это, в свою очередь, напугало меня еще больше, и я пулей вылетел из подъезда.
Возможно, я выгляжу дурачком, который шарахается от каждой тени — тут даже спорить не буду. Сам Егор потом звонил мне несколько раз и долго извинялся за тот неприятный «инцидент» у качелей, но я, впрочем, пропустил его извинения мимо ушей. Меня волновало другое. Почему-то до меня только сейчас стало доходить осознание очевидного факта, который я долго игнорировал по непонятной причине. Мне вдруг как день стало ясно, что Егор — не просто парень со странностями, а человек откровенно безумный, психически нездоровый, наверняка с каким-то нехорошим диагнозом. И это было проблемой.
Я уже говорил, что у меня был опыт общения с людьми самыми разными, но с сумасшедшими — еще никогда. Ситуация усугублялась и тем, что на Егора начали жаловаться соседи. Клавдия Ивановна — одна очень вредная бабка с третьего этажа — позвонила мне и наябедничала, что по ночам в квартире Егора кто-то вечно шумит. Конечно, старая клуша могла и наврать, но то же самое мне высказали и несколько других соседей по подъезду, встретивших меня во дворе. Ситуация стала принимать нехороший оборот. Может, я и мог худо-бедно терпеть Егоровы странности, но если я настрою против себя соседей, то моему маленькому побочному заработку очень скоро придет конец. Полетят жалобы в ЖЭК, доносы в налоговую... этого я точно не хотел. Таким образом, выходило, что с Егором пришла пора расставаться, однако я не знал, как это правильно сделать. Примешивались и мои личные, довольно мелочные проблемы: ведь пришлось бы пересчитывать плату за месяц, а еще возвращать задаток, половину которого я уже умудрился потратить. В общем, я решил подождать конца месяца, чтобы его съезд не так больно бил по карману, заявиться к нему и распрощаться под каким-нибудь благовидным предлогом. О том, что у Егора на этот счет может быть другое мнение, мне в тот момент даже в голову не приходило. Он выслал мне показание водосчетчиков, скинул по почте оплаченные квитанции, и весь следующий месяц я к нему не наведывался, а когда очутился на пороге тридцать первого числа, меня ждал неожиданный и очень неприятный сюрприз.
На всей поверхности моей входной двери, от дверной ручки до косяка, плавно переползая на стену, будто разноцветный паук, красовался огромный нарисованный «Знак». Он был похож на тот, что я видел на детской площадке, только намного внушительнее, и здесь я мог как следует его рассмотреть. Такой же многослойный и сложный, состоящий из множества элементов, образующих единый узор, непохожий ни на что, но одновременно похожий на многое. В нем были какие-то числа и неизвестные символы, совсем крохотные, каждый размером не больше булавочной головки — слитые в сложные хитросплетения. Я не смог бы его воспроизвести, описать, да и просто запомнить. «Знак» передо мной будто плыл, как хитрая оптическая иллюзия, и взгляд не в силах был сосредоточиться на чем-то конкретном, а стоило скосить глаза в сторону — казалось, будто он движется. Я стоял перед «этим» совершенно пораженный, а «Знак» нависал надо мной, как расправившее крылья многоцветное божество. Кто-то потратил немалое количество времени, чтобы цветными мелками нарисовать «это» на моей собственной двери. Ну как кто-то? Егор — кто же еще мог это сделать?
Из кататонического ступора меня вывел звук захлопнувшейся двери и топот шагов наверху.
— Здравствуйте, Клавдия Ивановна... — произнес я совершенно упавшим голосом, понимая, что за это художество я никак не смогу оправдаться.
Она не ответила, лишь молча затопала вниз по лестнице, грубо толкнув меня в плечо сумкой. Я сразу пришел в себя. Внутри закипело негодование. Инстинктивно я протянул руку, чтобы стереть с дверной ручки край «Знака», но тут же отдернул, испытав внезапное отвращение. Затем я яростно заколотил в дверь кулаком. Егор отворил не сразу, а открыв, долго пялился на меня тупым от похмелья взглядом. Честно признаться, на тот момент мне хотелось ему как следует врезать. Я схватил его за шиворот и грубо выволок наружу, ткнув в собственное творение. Егор не сопротивлялся, лишь молча уставился на «Знаки». В том же кататоническом ступоре, в котором секунду назад на них глядел я. В его глазах отчетливо читался страх, граничащий с ужасом, а еще полное непонимание: весь его вид говорил о том, что он ошарашен не меньше меня. Вот только я не собирался покупаться на такие дешевые трюки. Я как следует его выматерил и, наплевав на заготовленную заранее речь, объявил, что он может выметаться из квартиры сию же секунду.
Егор жалобно всхлипнул и скрылся в квартире, чтобы вернуться с половой тряпкой и грудой полотенец, которыми принялся лихорадочно полировать дверь. Однако меня уже достаточно распалило. В какой-то момент я даже рванул его за рукав. Затрещала ткань флисовой кофты, и я тут же замолк, отшатнувшись. Сначала мне почудилось, что и там были «знаки» — настолько мне, можно сказать, сорвало башню. К счастью, это было не так, однако предплечье Егора покрывала какая-то сыпь. Я машинально вытер руки о джинсы и как-то сразу притих, наблюдая, как под грязной тряпкой тает загадочный символ, превращаясь в замысловатые цветные разводы.
Когда дело было кончено, я втолкнул Егора в квартиру.
— Покажи руки, — скомандовал я.
Медленно и неохотно он закатал рукава, и меня передернуло, когда я взглянул на его предплечья. Дело было даже хуже, чем мне показалось в начале. От локтей до запястий обе его руки покрывала сплошная короста какой-то желто-коричневой сыпи, местами воспаленной, а в одном месте, у левого локтевого сустава, даже гноящейся. Ничего подобного мне раньше видеть не приходилось. В особенности то, что высыпания имели подобие симметрии, геометрической правильности, напоминая чем-то вырезанную на коже татуировку. Я сразу отогнал от себя дурацкие ассоциации.
— Это не то, о чем ты подумал, — тут же начал Егор, — оно не заразно.
Я смотрел на его руки, на нездорово бледного цвета лицо и думал, что это, скорее всего, еще как заразно. А еще прикидывал в уме, во сколько мне обойдется вызов «СЭСки» на дом. От такого количества неприятных событий у меня голова стала ходить кругом. Я вспомнил, что здоровался с ним за руку, что брал от него наличные... В приступе брезгливости я схватил ближайшую скатерть и принялся остервенело вытирать руки.
— Это не заразно... — как-то обреченно повторил Егор.
— Слушай, я думаю так, — начал я, пытаясь собраться с мыслями, — тебе сроку до завтра. Собрать вещи и уезжать. Прямо с утра. Переплату я тебе верну.
— И куда же я пойду? — Упавшим голосом спросил он.
— Знаешь, если честно, мне ВСЕ РАВНО куда ты пойдешь! — голос у меня начал дрожать. — Ты разве не понимаешь? Ты же просто... Ты просто больной... во всех смыслах!
— Это не я виноват! Это все он... Его метка. Это он! Он снова нашел меня... я пытался...
— Да кто — он?
— Он! Чертежник, загадыватель загадок, звездочет...
Я снова выругался и отвел взгляд, не в силах слушать весь этот бред.
— Ну хватит, — сказал я, — знаешь что... Да какого черта?!
Меня прервал неожиданный стук в дверь. Я двинулся было, но Егор вскочил как безумный и перегородил мне дорогу. Конечно, я мог бы влепить ему оплеуху и отшвырнуть в сторону, но он, черт возьми, походил на пациента лепрозория, сбежавшего с карантина.
— Пожалуйста, не открывай, — прошептал он одними губами, сложив руки в умоляющем жесте. От ужаса его глаза едва не вылезали из орбит, на верхней губе блестели капельки пота.
Все вокруг как-то странно затихло, будто мир поставили на паузу. Я тоже замер.
Это, должно быть, соседи — я себя успокоил. Наверняка скандал, который мы учинили, слышал весь дом. Стук повторился. Три звонких удара: коротких, но вкрадчивых, достаточно громких, чтобы мы слышали: ТУК-ТУК-ТУК.
— Да какого черта... — сказал я, но уже менее уверенно.
Этот стук мне не понравился. Все же соседи так не стучат. Это была не торопливая тарабарщина рассерженной бабушки по соседству, и не требовательный стук участкового, и даже не осторожный, извиняющийся — человека, который ищет нужную дверь. Это был настойчивый и явный призыв впустить внутрь. Мне сразу же вспомнился тот вечер, подъезд и чье-то утробное дыхание в темноте. Переминание гигантских слоновьих ног и чувство зловещей нереальности. Мы с Егором застыли, боясь издать лишний шорох, будто застигнутые на месте домушники. Я прислушался, но не смог уловить за дверью ни звука. Не только там — весь дом погрузился в зловещую тишину, и даже береза на улице перестала стучать веткой по балконному козырьку. Это тишина пугала меня, и на секунду мне показалось, что я уловил за дверью тяжелый вздох, похожий на рокот водопроводной трубы. Егор ссутулился и весь сжался, борясь с противоположными чувствами: стремлением отгородить меня от двери и непреодолимым желанием забиться в самый дальний угол квартиры. Он казался еще меньше и ничтожнее, чем обычно: жилка на его виске отчаянно пульсировала, очки сползли с носа, пот струился по бледным вискам, сыпь на руках переливалась болезненными оттенками.
ТУК-ТУК-ТУК — прозвучало в третий раз. Настойчивей и чуть громче, будто последнее предупреждение. Егор пытался мне что-то сказать, но мне было не до него. Нервы были почти на пределе. Подспудно я чувствовал, что все это какое-то дикое наваждение, и я не должен был поддаваться ему. Я должен был что-то сделать: сбросить псевдомистическую завесу и просто увидеть, что за ней ничего нет. Неизвестность рождает призраков, темнота вызывает кошмары, а человеческое безумие — может быть заразно. Я в этом не сомневался. Минуты текли в гнетущем ожидании, одна за другой, но так не могло продолжаться вечно. В какой-то момент я, наконец, решился. Не говоря ни слова, я рванулся вперед, проскользнув мимо дрожащего Егора, схватился за защелку замка, резким движением провернул ее и открыл дверь. Там никого не было.
В ту ночь я спал очень плохо. Мне снился какой-то бредовый сон, который я все никак не мог уловить и осмыслить, а когда проснулся — он выветрился из памяти. На утро я чувствовал себя совершенно разбитым. Мы договорились, что сегодня Егор съедет. Но когда я пришел к нему на порог, то услышал за дверью какие-то звуки. Внутри кто-то плакал. Даже не плакал, а надрывно рыдал, чуть ли не задыхаясь от слез. Это был плач отчаявшегося и совершенно обреченного человека. Я поднял руку, но не смог заставить себя постучать. Несколько минут я просто стоял на лестничной клетке, прислонившись к стене, и чувствовал, что запутался окончательно.
Егор был далеко не самым приятным, но все-таки человеком. Слабым, отчаявшимся, заплутавшем в паутине собственных страхов. В каком-то смысле таким же, как и я сам. Вспомнилось, что когда-то давно, после смерти матери, меня точно также выгнали из института: в тот период я был совершенно раздавлен и не смог сдать ни одного экзамена. Ректор не стала слушать моих уговоров, сказала, что я занимаю чужое место, и просто вернула мне документы. Не знаю, к чему мне вдруг это вспомнилось, аналогия не самая подходящая, но в тот день я решил дать Егору еще несколько дней. Я развернулся и ушел к себе.
Отъезд Егора затянулся сначала на неделю, потом на две: он то притворился больным, то жаловался на проблемы с поиском другого жилья. Я не препятствовал. В конце концов, не мог же я просто выгнать его на улицу: мне кажется, он не заслуживал такого. Единственное, что я мог, это попробовать навести о Егоре какие-то справки.
У меня был один знакомый, работавший участковым. Впрочем, узнать нам удалось крайне мало. Оказывается, Егора и правда когда-то принудительно лечили в психиатрической клинике, однако, в условиях врачебной тайны, причину нам выяснить не удалось. В остальном его жизнь была сродни той, что он вел и сейчас: никаких социальных сетей, никаких родственников, никаких судимостей, никаких значимых происшествий — сплошное белое пятно. Он был прописан в старом бараке, снесенном давным-давно. Никогда не числился ни в одном университете. Не имел водительских прав. Не имел собственности. За всю жизнь получил один-единственный штраф за курение в общественном месте, который выплатил еще пять лет назад. Правда, нашлась одна вещь, которая отчасти даже могла все объяснить. В базе судебных приставов мне удалось отыскать фамилию и имя Егора в списке заядлых должников, причем размер долга, скажем прямо, был впечатляющий. Выглядело странно, учитывая, что деньги у Егора водились. Он был едва ли не единственным из моих квартирантов, который платил исправно и вовремя.
Допустим, что кредиторы могли выбрать такой вот экстравагантный способ запугивания. Допустим, что сыпь на предплечьях — это психосоматика: я слышал, у сумасшедших могут открыться стигматы на фоне сильного душевного волнения. Допустим, что Егор психически нездоров, и это почти наверняка так. Подобное объяснение мне нравилось куда больше, чем то, что по ночам в квартиру ломится какой-то там «звездочет».
Одним из вечеров я сидел на собственной кухне с бутылкой вина и предавался мыслям самого разного рода. На тот момент Егор «перегостил» у меня уже месяц. Над этой проблемой я тоже думал, но так и не смог выработать какого-то однозначно хорошего решения. Бутылка опустела наполовину, и меня начало клонить в сон. Я почти задремал, развалившись в кресле, когда из полусна меня вырвал стук в дверь.
ТУК. ТУК. ТУК.
Три размеренных громких удара сотрясли тишину. От неожиданности я подскочил на месте. Попытался нашарить в кармане телефон, но ставшие ватными пальцы не слушались, и он вывалился, ударившись об пол. Следом полетела неловко сбитая локтем кружка, которая разбилась, как мне показалось, просто с оглушительным грохотом. Я в панике заметался по кухне. Не знаю, каких бы еще разрушений я натворил, если бы в дверь не постучали снова: быстро и нетерпеливо, уже по-человечески. С площадки послышался визгливый женский голосок.
— Нравится, Дмитрий Владимирович? — набросилась на меня Клавдия Ивановна, едва я осторожно приоткрыл дверь.
Клавдия Ивановна, эта злобная бабка с верхнего этажа над моей арендной квартирой, та самая, что пихнула меня в плечо — сейчас она буравила меня своими неимоверно злобными глазками. Она меня терпеть не могла. Мы всегда не слишком хорошо ладили, а в последнее время отношения особенно накалились. Однако в данный момент я был даже рад увидеть ее злющее, но вполне человеческое лицо. Эту серую кофточку с жемчужными пуговицами и закрученную бигудями прическу, всегда напоминавшие мне загаженное воронье гнездо.
— Ну что вы, Егор очень интеллигентный жилец, у него сейчас просто небольшие проблемы... — устало проговорил я, готовясь к неприятному и долгому разговору.
— Нет, не интеллигентный! Он жуткий! Он шумит, не здоровается, ходит вонючий, портит общедомовое имущество, рисует на стенах, гремит по ночам...
Признаться, не согласиться с ней я не мог. Клавдия Ивановна разразилась обычной для нее тирадой, каждое слово из которой я знал наперед, а потому просто молча кивал, придерживая на всякий случай полузакрытой дверь.
— А еще к нему постоянно кто-то ходит...
— Кто ходит? — я насторожился.
— Откуда я знаю? Кто-то приходит ночью и стучит в дверь...
— А вы его видели? Того, кто стучит, — я попытался, чтобы мой голос звучал как можно естественнее, но не смог скрыть в нем легкую дрожь. На секунду наши глаза встретились, и мы замолчали: наверное, каждый увидел тень страха, мелькнувшую во взгляде напротив.
— Нет... я побоялась, — сказала она уже спокойнее. — Я же старая женщина, не буду же я выходить ночью выгонять незнакомцев. Но тарабанит он так громко, что до чердака слышно. А у меня, знаете ли, возраст, Дмитрий Владимирович: я и так плохо сплю. Поэтому, сколько можно? Ей-богу, тот наркоман, что голышом бегал, и то лучше был — вот он был тихий. Вы меня слышите хоть? Чтобы духу этого жутика в нашем доме больше не было! Не то мы, Дмитрий Владимирович, мы будем вынуждены ПРИНЯТЬ МЕРЫ.
Я лишь молча кивнул. Смешно, но отчасти я был бы даже рад, если бы она смогла предпринять свои «меры»: это избавило бы меня от необходимости принятия неприятных решений.
— А еще он рисует на стенах... эти отвратительные богохульства.
— Ну, тут не выдумываете! Это все школьники...
— Шутите? Вы видели эти знаки? — сказала она очень серьезно, глядя мне прямо в глаза. — Эти знаки... У меня очень плохое предчувствие, Дмитрий Владимирович. Будьте уверены и помяните мое слово: этот ваш тип — он водит шашни с дьяволом.
Спустя месяц отговорки Егора начали меня раздражать. Он все реже брал трубку, дольше не отвечал на сообщения и окончательно закрылся в квартире, как в саркофаге. С течением времени он становился все более и более странным. В разговорах часто отвечал невпопад, путал даты и дни недели. Однажды он позвонил мне посреди ночи и долго хныкал в трубку, не силах выдавить из себя ничего вразумительного, и как я не старался его успокоить, не смог добиться ровным счетом ничего. На следующее утро он уже ничего не мог вспомнить.
Я понимал, что проблема давно назрела и ее надо было как-то решить, однако жизнь будто специально ставила мне палки в колеса. На работе меня срочно вызвали в междугороднюю командировку, потому что коллега, который должен был туда ехать, неожиданно заболел. Дел было недели на две, и я решил, что ничего страшного не случится, последний раз напомнил Егору о переезде и уехал сам.
Ошибался я очень сильно. Дурные вести ворвались телефонным звонком где-то в одиннадцатом часу вечера. Звонила соседка, которая тихим и печальным голосом сообщила мне, что Клавдия Ивановна умерла, и спросила, буду ли я на поминках. Я почти не слушал, чувствуя, как внутри у меня все холодеет. Соседка сказала, что Клавдию Ивановну нашли утром на лестнице, между третьим и вторым этажом. Сердечный приступ.
Конечно, Клавдия Ивановна была немолода. Возраст, болячки, бесконечные нервы, потрепанные в баталиях с ЖЭКом. Возможно, это была правда: она спускалась по каким-то своим делам, и ее сердце не выдержало. Может, в то ранее утро она как раз спешила в аптеку, потому что почувствовала себя плохо. А еще в темноте она могла подвернуть ногу, распластавшись на лестничной клетке, и инфаркт только докончил начатое. А может быть, Клавдия Ивановна наконец осмелилась выйти в подъезд и воочию увидела того, кто стучит в дверь...
Я никогда не любил Клавдию Ивановну — терпеть ее не мог, скажу честно. Однако известие о ее смерти поразило меня, будто я потерял близкого родственника.
На работе, ценой скандала и огромного количества угробленных нервных клеток, мне удалось вернуться домой на пару дней раньше. Я сразу направился к Егору. Поднялся по серым ступенькам, на которых виднелись неряшливые цветные разводы, будто осколки радуги смешались со сточной водой. Тут и там кто-то пытался их затереть, но не слишком усердно. Остановился у почтового ящика, который плотно облепила разноцветная вязь, похожая на инопланетную паутину. Я ковырнул ногтем — краска была твердой. «Знаки» впились в железо, прочно укоренив свое присутствие здесь, будто черная плесень, от которой невозможно избавиться.
Я не стал стучать, просто достал запасной ключ и открыл дверь. В нос сразу ударил запах скисшей еды. В квартире царил полумрак, окна были плотно зашторены, и я включил свет. Я в ужасе осматривал комнаты, стараясь сохранить самообладание: Егор и раньше не отличался чистоплотностью, но за последние месяцы совсем деградировал. Стены и дверные косяки были чем-то заляпаны, на полу валялась одежда, в раковине — горы грязной посуды. Передвигаться по комнатам мешали кучи какого-то хлама и грязных вещей. В полумраке, под светом двух оставшихся работающих лампочек, зрелище ввергало в глубочайшее уныние. Я в ужасе осматривал дом, переставший быть моим, бабушкиным домом и всего за пару месяцев превратившийся в какое-то логово, будто здесь жил не человек, а свило гнездо мерзкое насекомое.
Поначалу я решил, что Егора здесь нет, однако вскоре он выполз... из-под кухонного диванчика для гостей. Там было устроено какое-то подобие постели: куча простыней, сваленных вместе и прикрытых от посторонних глаз занавеской. Егор нетвердо встал на ноги, старательно избегая смотреть на меня. Выглядел он хуже некуда: исхудавший до крайности, заросший и грязный — он и правда походил на насекомое, обитавшее под землей. На темени вызрела приличная плешь, а очки он, по всей видимости, потерял или разбил, поскольку был без них, и его подслеповатые глаза сильно слезились. Он все меньше походил на человека, с каждым днем. Все меньше...
Егор протянул мне грязную руку с давно нестрижеными ногтями. Я проигнорировал жест.
— Егор, уходи, — устало выдохнул я.
— Куда же я пойду...
Он обреченно опустился на тот самый диванчик, уставившись в пол. Разговор снова уходил на этот бессмысленный круг. В который раз.
— Тебе нужна профессиональная помощь, — попытался я говорить как можно мягче, — есть клиники, программы реабилитации. Тебе помогут. Егор, ты немного не в себе, ты понимаешь?
Он замотал головой. Потом закатал рукава, и от представшего зрелища, вкупе с кислой вонью квартиры, меня едва не стошнило. Сыпь на его предплечьях превратилась во что-то ужасное. В кровоточащие язвы и кровавые борозды, будто вырезанные ножом, в сплошные разрывы тканей, на которых почти не осталось живого места. Они сочились сукровицей и местами гноились, будто конечности наркомана. Я затруднялся представить себе, но чувствовал, что боль должна быть мучительной. Но хуже всего то, что теперь, когда эти чудовищные раны сформировались, я мог ясно видеть симметрию, геометрические узоры. Все это напоминало жестокую, мясную татуировку. Это не могла быть болезнь: либо он сам себя изуродовал, либо...
Как будто прочитав мои мысли, Егор стянул с себя кофту, и я увидел на спине знакомую желто-коричневую сыпь, которая не так давно покрывала его предплечья. Здесь она еще не дозрела до ужасающих форм; будто семена, только дающие всходы. С изумлением и ужасом я осматривал его тело, которое превращалось в холст какого-то инфернального художника. Он снова накинул кофту и вдруг разрыдался, обхватив голову руками. Я не знал, что сказать.
— Когда-то, — всхлипывая, начал он, — я был дурным человеком...
Он вытер слезы, справился с собой и продолжил:
— Я был игроком, конченным лудоманом. Проигрывал все до копейки. Ставки, казино, автоматы... Перепробовал всякое, опускался на самое дно. Обманывал друзей, воровал у родителей — наверняка знаешь, как это бывает. Ну и конечно... всегда верил, что смогу отыграться.
Он горько усмехнулся.
— Паршивая история, скажу честно. Но я всегда знал, что смогу, что обману систему. Я разрабатывал разные схемы. Да, всякие выигрышные схемы — это была моя страсть. Сколько я всего перепробовал, с ума можно сойти. Вот только ничего никогда не работало. Одно время я даже всерьез занялся математикой: верил, что можно просчитывать комбинации, найти какие-то алгоритмы. Это все не оригинально, знаю — немало пытались и до меня.
Дрожащей рукой Егор потянулся за стаканом воды и залпом его осушил.
— Но игра — такая вещь: когда тебе сносит крышу, то уже ничего не останавливает. Меня затягивало все глубже и глубже, и в моих поисках — тоже. Как-то я вычитал про бирманские обычаи нанесения на тело татуировок, которые привлекают удачу. В тот момент эта идея мне очень понравилась, и я тут же сменил вектор поисков с научного на... не совсем научный. Да, признаться, моя мысль ушла в довольно странные сферы. Я стал читать про знаки и символы. Про вспышки на солнце и движения планет. Про астрологические прогнозы. Моя квартира была завалена всякой оккультной макулатурой. Можешь смеяться, но меня в тот момент захватила одна непопулярная во всяких эзотерических кругах идея: что все наше мироздание состоит из некой первоматерии, суть которой — знаки. Что нужной комбинацией нужных символов ты можешь переписать реальность.Я был одержим идеей раскрыть фундаментальную, единую закономерность вещей, которой подчиняется все, абсолютно: даже случайные числа, даже игра. Конечно, я не только читал, я экспериментировал. Пробовал, изучал, ошибался. Закона случайных чисел не существует — все подчиняется знакам. Мне нужен был этот «ключ», ломавший случайность, подчинявший удачу.
— И ты его нашел? — Спросил я с сомнением.
— Нет, — Егор печально покачал головой, — зато нашел что-то другое. А может — оно меня. В тот период я вел безобразную жизнь: почти не ел, сутки не спал, бесконечно проигрывал на ставках. Залез в страшные долги, растерял всех близких людей, которыми дорожил. У меня натурально ехала крыша: иногда я даже не мог вспомнить название города, в котором нахожусь. Я ничем не занимался, только ставил ставки и чертил знаки. У себя в доме я разрисовал все поверхности, до которых мог дотянуться; когда у меня заканчивалась тетрадь, я чертил на стенах или на зеркале, на тарелках или шкафах. Самое ужасное, что я даже не понял, когда и где я сделал что-то не так. Я не знаю, где сделал ошибку, и поэтому не знаю, как это исправить.
— Что-то я не понимаю...
— Сначала я стал замечать дома знаки, но только... «другие», те, которые я не рисовал.
— «Другие»?
— Да. Это был не я — они просто появлялись. И чем дальше, тем больше они становились какими-то... самостоятельными. Я мог сделать наброски в тетради, а на следующий день они были уже не мои: знаки менялись, превращались в свою жуткую копию, в эту иномирную вязь. Ее становилось все больше. Она прорастала повсюду как плесень.
Это все было, конечно, очень интересно, но разговор уходил не в то русло. Я не был готов поверить, что его преследуют какие-то потусторонние «Знаки». Меня волновало нечто другое: вполне материальное и опасное, нечто, что стучит по ночам в дверь. Егор упорно избегал о нем говорить, и я спросил его прямо. Он умоляюще приложил палец к губам и заговорил почти шепотом.
— Чертежник миров, Звездочет, Загадыватель загадок — его по-разному называют. Он каждый день загадывает миру загадки, и каждый день мир ошибается, и тогда он переписывает его заново — поэтому реальность не статична. Можешь смеяться, можешь называть меня сумасшедшим — наверное, так и есть, но за годы моих шизотерических поисков я кое-что, да уловил. Все, что ты видишь — не то, чем кажется. Для тебя есть время, форма и содержание, но на самом деле нет ни времени, ни формы, ни содержания — есть только «Знаки», из которых все состоит, и каждый день эти «Знаки» дурят тебя. Ты можешь поднять голову и увидеть на небе звезды, но это обман: звезды давно погасли — мы одни во Вселенной. Это не звезды, а «Знаки». Все это (он развел руками вокруг) — произведение на неизвестном нам языке, которое слишком долго живет своей жизнью.
Диалог начал казаться абсолютно бессмысленным. Я устало опустился в кресло напротив. Кинул взгляд на прожженный бычками лакированный стол, на засаленные обои, на ряды пустых бутылок, на табуретку с отломанной ножкой, наконец, на скверного вида «постель» под диванчиком, от которой ощутимо воняло. Будто уловив мои мысли, Егор прохныкал:
— Мне нужно еще немного времени... ну пожалуйста.
— Ты можешь пожить у друзей, у родителей, — парировал я, прекрасно понимая, как глупо для него это звучит. — У тебя же есть родители?
— Я их не помню, — сказал он с какой-то непередаваемой горечью. — Я вообще почти ничего не помню... С каждым днем меня как будто... в этом мире становится меньше.
От его слов повеяло такой безысходностью, что по венам у меня снова разлилась кисло-сладкая жалость. Сейчас Егор действительно выглядел призраком, тенью человека, тоненькой спичкой, которая потухнет вот-вот. Однако я дал ему достаточно времени. В конце концов, что я мог сделать? Я был не в силах помочь, даже если все им сказанное было истинной правдой, тем более не мог помочь, если все это — плоды сумасшествия. Я мог только спастись сам, отвадить опасность от своего дома, сейчас и как можно дальше. И хоть я был близок к тому, чтобы опять уступить, в этот раз я пересилил себя. Наклонившись к сидящему напротив Егору, я глубоко вдохнул и произнес со всей твердостью, на которую был способен:
— Егор, если ты сейчас не уйдешь, то я останусь здесь, и, будь уверен, я открою дверь тому, кто стучит.
Пожалуй, угроза была немного нелепой. Естественно, я не собирался до вечера сидеть в этом вонючем свинарнике и уж тем более не собирался открывать дверь этому непонятно кому, однако она произвела колоссальный эффект. Егор побледнел. Он ничего не ответил, лишь молча опустил взгляд. Затем с видимым трудом поднялся и, стараясь не смотреть в мою сторону, поплелся к шкафам, откуда достал потрепанную дорожную сумку. На удивление он не бросился меня уговаривать, не попытался в очередной раз что-то придумать, а с молчаливой покорностью побросал в туда какую-то мелочь и засобирался к двери. Большую часть своих пожиток он проигнорировал, и хоть я обещал ему выслать их позже, я не стал спрашивать адрес, а он не стал его называть.
Связка ключей ударилась о тумбочку в коридоре, хлопнула дверь, и я остался один. Все произошло быстро и как-то слишком легко, оставив мне горьковатое чувство вины и ощущение недосказанности, будто разговор был окончен на половине.
Что до меня, то на следующий день я поменял замки на дверях. Вкалывал до изнеможения, пытаясь привести квартиру в хоть сколько-нибудь приемлемый вид. Работы было много. Егор оставил после себя кучу всего, что иначе как хламом не назовешь. Конечно, было интересно изучить изнанку его жизни, но к своему разочарованию, я не нашел чего-то, что проливало бы свет на его невероятный рассказ. Записные книжки с адресами букмекерских контор, нумерологические журналы, бульварные романы, подарочные купоны, бухгалтерские записи расходов. В ящике стола я обнаружил толстенную тетрадь, исписанную от корки до корки, раскрыв которую, испытал лишь недоумение. Там были знаки, но не имевшие ничего общего с тем, что я видел на входной двери, а простые и даже примитивные, какими подросток со скудной фантазией может пугать посетителей заброшек и недостроев.
Во время уборки, пока я бегал менять мутную воду в ведре, мой взгляд зацепился за уголок шкафа. Там, на обоях, что-то блестело в лучах солнца. Я остановился, пригляделся внимательнее и почувствовал, как по спине пробежала холодная капелька пота. Я тут же повыбрасывал книги прямо на пол, отодвинул шкаф, и моему взгляду предстал «Знак», все это время скрывавшийся от моих глаз. Огромный. Монументальный. Почти что «живой». Он растянулся по обоям от пола до потолка, и был похож на тот, что я уже видел, но нарисован не мелом, а какой-то чуть светящейся краской. Здесь он был ярче и отливал всевозможными оттенками, которые только можно представить. Я бы сказал, что тот, «дверной», был наброском, а этот — его идеальной версией, завершенной и цельной.
Пытаться описать его не имело бы смысла. Он не был похож на рисунок, как это можно подумать, он походил совсем на другое: на кровавый закат в пустыне в дымке знойного марева, на бесконечные кольца, вращающиеся вокруг неизвестной планеты, на лужу бензина, на вытаращенные глаза паука — на все это одновременно. Он разговаривал не наглядностью, а образами в голове, которые вспыхивали и гасли стремительно быстро, как искры костра, улетавшие в небо.
Я стоял и смотрел на него в благоговейном ужасе, не в силах сдвинуться с места, и не помню, сколько тогда прошло времени. Его свойства оптической иллюзии закружили мне голову, и вскоре изображение стало мутным, поплыло, и с раскрытым от удивления ртом, я наблюдал, как стена начала растворяться. Вместо нее передо мной открылся цветной полупрозрачный витраж, как в католической церкви, которые я видел в кино. Пространство странным образом удлинилось, и за этим витражом открылось другое пространство, огромное, мутное, бесконечно чужое. Я видел какие-то мелькавшие образы, смутные тени, очертания громадных, неописуемых форм и геометрических фигур, проплывавшие перед моим взором.
Мой ужас быстро достиг критической точки: я почувствовал, как от нервной дрожи сотрясается все мое тело, во рту пересохло, а в глазах стало темнеть. Дрожащими руками я несколько раз ударил себя по щекам, пытаясь привести в чувство. Потом наспех задвинул на место шкаф, стараясь не смотреть на стену, накидал сверху одеял, каких-то тряпок и полотенец. Больше всего меня страшило то, что этот тонкий барьер, отделяющий меня от чего-то, вдруг может разбиться, и что-то «оттуда» сможет проникнуть «сюда». Я тщательно замаскировал это место, придвинув мебели и заткнув все щели между шкафом и стеной, но уходя, видел, как оттуда струится едва заметное голубое свечение.
Самое худшее случилось недели через две. Егор как будто провалился сквозь землю. Я добросовестно собрал его дурацкие вещи в коробки и был готов отдать их по первому требованию, но он не выходил на связь, а сам я звонить ему желанием не горел. Он сделал это первым, ночью, в свойственной ему манере: на утро я обнаружил на телефоне двенадцать пропущенных. Не дозвонившись, он отправил мне огромный видеофайл, открыть который было моей самой большой ошибкой за всю историю общения с ним.
На видео был Егор, который снимал сам себя, находясь в каком-то темном помещении. Он тяжело дышал, выглядел помято и бледно, а его лоб, нос и скулы блестели от пота. При этом он находился в каком-то патологически радостном возбуждении, очень несоответствующем его внешнему виду. Свет камеры обелял его и без того мраморное лицо, усиливая сходство с покойником. К тому же, на видео Егор выглядел совершенно безумным. Нервно и очень путано он говорил, что наконец-то придумал решение, и что ему нужна моя помощь, ведь больше ему не к кому обратиться. Он говорил, что все скоро наладится, и он сможет снова жить у меня, потому что нашел способ избавиться от «Знаков». Он даже все сделал и осталось совсем немного — самая малость. Слова давались ему тяжело, и пот капал с кончика носа, а я слушал его с нарастающей тревогой. Он умолял меня приехать прямо сейчас и помочь ему, повторял это снова и снова, а его слова прерывались то болезненным кашлем, то нервным хихиканьем.
Я резко вырубил видео и больше никогда его не включал. Я догадался, что случилось и что за помощь ему нужна, когда он поднес к экрану и начал трясти своей обрубленной по локоть культей. Она была перемотана грязной тряпкой с засохшим бурым пятном. Этот момент потом еще долго виделся мне в кошмарах.
Я заблокировал номер Егора, потому что понял: он окончательно сорвался в пропасть безумия, куда его столкнули «Знаки» и «Звездочет», и где уже ни я, ни кто-либо другой не сможет ему помочь. Видеозапись и все вещи Егора я отнес в полицию, где все рассказал... в том виде, в котором это не вызывало лишних вопросов. Меня несколько раз допрашивали, сначала про видео, а потом и про самого Егора. Следователь сказал мне, что его паспорт, копию которого я приложил, скорее всего, фальшивка; что человека под именем Немеязов Егор Иванович никогда не существовало, а в базе судебных приставов какая-то ужасная путаница. В любом случае, сам я мало что мог рассказать. Видеозапись осталась пылиться где-то на этапе материалов проверки, а Егора или человека, которого я знал под этим именем, не нашли. Возможно, он растворился где-то в лабиринтах трущоб, съемных квартир и психиатрических клиник, и мне кажется, что для него это все же лучший вариант. Или верю ли я, что Егор, одержимый безумной идеей заколдовать удачу, по незнанию или по некой ужасной ошибке призвал в свою жизнь нечто, что в итоге вычеркнуло его из реальности, как надоевшего персонажа? Не знаю, наверное, немножечко верю. Мог ли я помочь ему и это предотвратить? Нет, мне кажется нет. Я ведь все равно не мог помочь. Не мог...
Квартира еще долго пустовала, скрывая за шкафом неведомый «Знак». Остатки меловой пыли в подъезде давно уже смыли, почтовый ящик кто-то покрасил, но я не решался уничтожать «Знаки» — просто не мог себя заставить. Вначале я приходил туда, отодвигал шкаф и долго смотрел на них. Это была странная потребность и странное чувство, которое я затрудняюсь логически объяснить. Это при том, что после исчезновения Егора «Знаки» за шкафом как-то поблекли. Краски зашелушились, цвета сникли, и он будто бы потерял свою «иномирность». Показавшийся мне в начале божественным откровением, теперь он выглядел как артефакт, брошенный неведомыми создателями и медленно угасавший от времени, сохранивший лишь отголосок загадки. К слову, я больше не видел той странной галлюцинации, превратившей стену в иномирный витраж. Впоследствии я и вовсе уверил себя, что именно галлюцинацией оно и являлось. Ведь как я уже говорил: сумасшествие — заразно, воображение любит злобные шутки, а вещи зачастую именно такие, какими они кажутся.
Спустя пару месяцев я, наконец, взял с собой шпатель, ведро с мыльным раствором, пару бутылок пива и заперся в квартире. К тому времени «Знак» на стене был похож на засыхающий бутон розы. Я долго медлил, разглядывая его напоследок, а затем поддел край обоев на стыке. Длинная полоска отделилась легко и бесшумно спланировала на пол. Кусок за куском я кромсал их, пока передо мной не осталась абсолютно голая бетонная стенка. Зачем-то я дотронулся до нее, проверяя на прочность, и постучал костяшками пальцев — на них осталась серая пыль.
На минуту меня охватила тревога, что я сделал что-то неправильное, совершил чудовищную ошибку. Будто только что перевернулась какая-то важная страница моей жизни, и возврат к предыдущей главе уже невозможен. Я кинул взгляд на сгущавшиеся за окном сумерки, и мне вспомнился стук в дверь. Возникло предчувствие, что он вот-вот раздастся из коридора. Я внутренне напрягся, замер на месте, весь обратившись в слух. Но там никого не было. Только ветер.
Текущий рейтинг: 87/100 (На основе 86 мнений)
