(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Заглянуть за грань
Громов позвонил поздно ночью, в четвертом часу. Один этот факт говорил как минимум о том, что произошел обвал биржи, конец света или нашествие марсиан, или, по крайней мере, что-то не менее страшное.
Громов никогда никому не звонил позже десяти вечера, да и то долго извинялся, несмотря на то, что ложился всегда поздно, помню, что не раз видел у него свет глубокой ночью, а то и вовсе до утра.
Голос у него тоже был форсмажорный, таким его помню только когда сосед из второй квартиры на улице упал, сердечник, до скорой не дожил, умер практически у нас на руках.
Громов тогда точно так же говорил, резкими, отрывистыми фразами, с хрипом, тяжело и как-то бесповоротно, будто камни падают.
— Ты зайди ко мне.
— Прямо сейчас.
— Есть разговор на пару слов.
— Можешь?
— Да, Макс, могу, конечно же. Что случилось то, скажи, ради бога?
— Зайди.
— Жду.
Дверь открыта.
...Гудки.
Живет Громов на третьем, в девятой квартире, а я на четвертом. Спускаюсь, символически шаркаю тапочкой по старенькому резиновому коврику, открываю пошарпанную деревянную дверь, в прихожей темно.
— Гром? ты где?
— На кухню проходи.
Небрит, глаза красные, волосы всклокочены так, будто за ним черти гнались всю ночь и в итоге таки загнали. Очки на столе лежат, рядом неизменная кружка кофе на пол-литра и не менее неизменный планшет.
— Макс, какого черта? Немедленно рассказывай мне, с какого это перепугу тебе понадобилось меня разбудить, или ты не друг мне.
Гром медленно поднимает на меня взгляд, и я поражаюсь. Зрачки у него расширены настолько, что радужной оболочки почти не видно, и взгляд от этого у него странный и пугающий, как у пришельца из иного мира.
— Саня. — медленно произносит он, и у меня холодок пробегает по коже от стальных обертонов в его голосе.
— Ты в курсе же, в общих чертах, над чем я работал последний год.
— Не сказать. чтобы прямо в курсе, — лепечу я, — так, слышал кое что. Ты вроде бы занимался биохимией мозга, насколько мне известно...
Гром мрачнеет и кивает головой. Жестом показывает на холодильник, там стоит в гордом одиночестве непочатая бутыль самогона.
— Давай, Саня. За меня, мне нельзя.
— Поэтому пить будешь за двоих.
— А я пока расскажу.
Начал он издалека. Рассказывал про эволюцию, становление и усложнение нервной системы, и вот тут, признаться, после третьей рюмки я немного задремал с открытыми глазами. Поскольку с какого-то момента его резкий отрывистый голос ввергал меня в гипнотическое сонное оцепенение, и я с запозданием понял, что пропустил немало из его рассказа. К этому времени он уже добрался до организации нервной системы и делал явно какие-то несомненные выводы, и, по-видимому, ждал моего одобрения или наоборот, возражений.
Мне очень неудобно было показывать ему, что я половину прослушал, поэтому мне ничего другого не оставалось, как только глубокомысленно кивать, делая вид, что его рассказ произвёл на меня глубокое впечатление.
— В общем, Саня, картина такая.
— Собака, как существо с двухмерной нервной организацией. Не может постичь полностью понятие высоты. Это категория высшего порядка для нее.
— Человек, в свою очередь, как трехмерное существо, не воспринимает в полной мере категорию времени. А поскольку развитие зоны мозга, ответственной за восприятие размерностей, блокировано нейромедиатором, выше своей трехмерной головы не прыгнет ни пес, ни sapiens. И вот над чем я не спал ночами.
Он протянул руку к полочке, на которой обыкновенно стояли баночки со специями, и взял оттуда незамеченный мной маленький шприц, кубика на два, наполовину заполненный прозрачной жидкостью.
— Это вакцина от слепоты.
— Я вколол ее себе меньше часа назад, уже начинает действовать.
— Я слышу уже это, на самой грани восприятия, но эффект усиливается.
— И я начинаю видеть тени.
— N-медиатор разблокировал зону мозга, которая 10 тысяч лет была глуха и слепа.
— Сейчас ты присутствуешь при рождении нового человека.
— Который видит скрытое, способен проникнуть за грань привычного мира.
— Я обратил внимание, что с моим другом явно начало что-то происходить, на его лице появился румянец, лоб слегка взмок, дыхание участилось. Он заговорил быстрее и громче.
— Я вижу. Вижу! Картинка обрела резкость, звука пока еще нет.
— Это неописуемо, Сашка.
— Мы даже и представить себе не могли, что мир выглядит именно так. Он огромен, невообразимо огромен, и прекрасен.
— Я не в силах описать эти, эти... это не предметы. Не вещи, но однако они материальны. В человеческом языке просто нет таких понятий.
— …А вон там что?
— Он уставился мимо меня прямо на пустую стену.
Я непонимающе посмотрел на стену, стенка как стенка, заклеенная обоями, шов слегка разошелся в метре от пола и проступила узенькая полосочка шпаклевки.
— Бог ты мой, нет, что они делают? — панический ужас в голосе Громова заставил меня буквально подскочить на стуле. Повернувшись, я увидел, что он, белый как мел, смотрит, не отрываясь, в какую-то точку чуть левее моего левого плеча.
— Нет, этого не может быть, нет, пожалуйста, пусть они прекратят, прекратят это делать, нет, нет, нет! Они не могут, нет, я прошу, остановите это, остановите...
Все это время смотря на него, я замер от неожиданности и страха, увидев, как человек седеет прямо у меня на глазах.
— О бог мой, этого не может быть, они не могут ведь делать с нами такое, это неправда, нет, нет. Нет, нет, не подходи ко мне, убирайся, убирайся прочь! Не смей вытворять со мной такое, ты, порождение...
Последнюю фразу он прохрипел с таким ужасом и безысходным отчаянием в голосе, что у меня чуть ли не останавливалось сердце, но пошевелиться я так и не мог.
Все что я мог, это смотреть на него. И видеть, как ужас растет в его глазах, которые вдруг потухли, глядя на эту картину, я сам начал цепенеть от ужаса.
Плохо помню, что было потом. Скорая, следователи, потом еще одна скорая, уже для меня.
Несколько дней я не мог спать.
Проваливался в какую-то мутную дремоту и просыпался от собственного вскрика,
— Что они делают? что они делают с нами?
Теперь уже вроде полегче.
Ведь могло быть такое, что Гром ошибся, правда? Он не видел там ничего, и вообще, ошибался он.
Нет никаких блокированных зон, и микстура эта проклятая, которой он траванулся, просто сильный наркотик, который вызвал галлюцинации. И сердце не выдержало.
Следователь так говорил, а уж он-то толк знает, работа такая.
Ведь мог же Гром ошибиться. Правда?
См. также[править]
Текущий рейтинг: 47/100 (На основе 42 мнений)
