(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Железный занавес Зареченска (Wendigo)
Меня зовут Артём. Двадцать два года. Возраст, когда кажется, что весь мир у твоих ног, особенно если ты живешь в городе-мечте. По крайней мере, таким Зареченск казался нам, когда мы переехали сюда пять лет назад. Родители тогда получили какое-то невероятно выгодное предложение: отец – ведущий инженер на таинственном Объекте, вокруг которого, собственно, и вырос этот город, мать – заведующая новым, сверкающим хромом и стеклом, библиотечным комплексом. А мне светил филиал престижного столичного вуза с новейшими лабораториями. Мы оставили пыльный, суетливый областной центр ради Зареченск – оазиса хай-тека и благополучия, затерянного где-то посреди бескрайних лесов и болот.
Город действительно впечатлял. Построенный по последнему слову градостроительной мысли, он сиял чистотой и новизной. Широченные проспекты, бесшумные электробусы, умные остановки, парки с выверенной геометрией дорожек и экзотическими растениями, многоэтажки из стекла и бетона с панорамными окнами. Казалось, будущее уже наступило, и именно здесь, в Заре́ченске. Но была и другая сторона. Старый Заре́ченск – небольшое поселение, существовавшее здесь веками, – не исчез бесследно. Его остатки – кривые улочки с покосившимися деревянными домами, огороды, заросшие бурьяном, – ютились на окраинах, словно призраки прошлого, неохотно уступающие место новому миру. Именно там жили коренные – те, чьи семьи обитали на этой земле испокон веков.
Мы, приезжие, или, как нас иногда шипяще называли за спиной, «понаехи», относились к ним со смесью любопытства и легкого пренебрежения. Старики, живущие прошлым, бормочущие что-то о «духах места», о «Хозяевах леса», о болотах, куда «ходить заказано». Мы считали это фольклором, забавными байками. Как можно верить в духов, когда у тебя в кармане смартфон последней модели, а за окном – город двадцать первого века?
Моим лучшим другом стал Ди́мка. Он был мостом между двумя мирами Заре́ченска. Парень из коренных, его семья жила в одном из тех старых домов на окраине. Но он, в отличие от многих своих сверстников-старожилов, не чурался нас, приезжих. Учился со мной в одной группе, отлично разбирался в технике, гонял на мотоцикле по новым проспектам. Но при этом знал все лесные тропы, умел читать следы, мог часами рассказывать истории, от которых у нас, городских, волосы вставали дыбом. Истории про Черное болото, где без следа пропадали люди. Про Лесного Деда, который может завести в непроходимую чащу. Про странные огни над топями. Он говорил об этом серьезно, без тени иронии. Иногда, глядя на него, я ловил себя на мысли, что Ди́мка знает что-то, чего не знаем мы. Что за его внешней современностью скрывается древнее, почти первобытное знание.
«Ты не понимаешь, Тём», - говорил он мне как-то раз, когда мы сидели на берегу реки, глядя на огни нового города. – «Это место… оно живое. И оно не любит чужих. Не всех принимает. Дед мой говорил, что город этот построен на недобром месте, что потревожили то, что спало веками». «Да брось ты, Дим», - отмахивался я. – «Сказки все это. Двадцать первый век на дворе!» «Может, и сказки», - пожимал плечами Ди́мка, и в глазах его мелькало что-то непонятное, какая-то тень. – «Но лучше эти сказки уважать. На всякий случай».
Пять лет мы прожили в этом раю. Пять лет размеренной, благополучной жизни. Отец был доволен работой, хотя никогда не рассказывал, чем именно они занимаются на Объекте – подписка о неразглашении. Мама создала в библиотеке настоящий культурный центр. Я успешно учился, подрабатывал, строил планы на будущее. Заре́ченскказался незыблемой твердыней прогресса и стабильности.
А потом, одним промозглым октябрьским утром, мир рухнул. Без предупреждения. Без объявления войны.
Началось до смешного обыденно. Пропал интернет. Просто значок сети на телефоне стал серым. Потом выяснилось, что и мобильная связь не работает. Ни у кого. Вообще. Первая мысль – авария на магистральной линии. Город хоть и суперсовременный, но расположен в глуши, кабель могли повредить где-нибудь в тайге. Неприятно, но не смертельно. Потом отключилось кабельное телевидение. Радиостанции замолчали. Заработали только городские телефоны, но и они вскоре заглохли. К полудню город оказался полностью отрезан от внешнего мира.
Люди стали выходить на улицы. Сначала с недоумением, потом с нарастающей тревогой. Кто-то пытался дозвониться родным в другие города – бесполезно. Самые нетерпеливые поехали к выездам из города, чтобы узнать, что происходит. И вернулись с бледными лицами. Дороги были перекрыты. Не блокпостами полиции или военных, нет. Сами дороги. Словно гигантский крот прошелся под землей, вздыбив асфальт, навалив горы грунта, камней, выкорчеванных деревьев. Непроходимые завалы на всех четырех выездах. Одновременно.
Паника – это как вода, просачивающаяся сквозь дамбу. Сначала тоненькая струйка слухов и тревожных перешептываний, потом – все более мощный поток, и вот уже ревущая волна страха накрывает город. Мэрия молчала. Полиция разводила руками – у них тоже не было связи с областным управлением. Вертолетная площадка на крыше Объекта была пуста.
К вечеру на Зареченск опустился туман. Густой, маслянистый, неестественно желтоватого оттенка. Он полз с реки и со стороны леса, обволакивая дома, поглощая звуки, искажая очертания. В воздухе повис странный запах – смесь болотной тины, озона и чего-то еще, незнакомого, тревожного. Город погрузился в вязкую, давящую тишину, нарушаемую лишь нервными разговорами на улицах да лаем собак, которые почему-то особенно яростно заливались этим вечером.
Мы с родителями сидели дома. Отец хмуро смотрел в окно на ползущий туман. Мама пыталась дозвониться хоть кому-нибудь по мертвому телефону. Я листал ленту новостей на смартфоне, где последняя запись была датирована утром. Мы еще пытались найти рациональное объяснение. Секретные учения? Крупная техногенная катастрофа на Объекте? Диверсия? Мы не знали самого страшного. Мы не знали, что Заре́ченск больше не наш.
Первая ночь была пыткой неизвестностью. Мы зашторили окна, проверили замки. Город за окном утонул в тумане и тишине. Но это была обманчивая тишина. Время от времени ее разрывали странные звуки: то ли вой ветра в проводах (хотя ветра не было), то ли далекий скрежет, то ли… смех? Тихий, булькающий смех, от которого мороз шел по коже. Мы старались не слушать. Пытались спать. Не получалось.
А потом, ближе к полуночи, раздался первый крик. Он донесся из соседнего подъезда. Не просто крик испуга – вопль нечеловеческого ужаса и агонии, который заставил нас подскочить. Он оборвался так же внезапно, как начался, захлебнувшись булькающим хрипом. Мы с отцом переглянулись. В его глазах я увидел тот же страх, что сковал и меня. Через несколько минут – еще один крик, уже из другого дома. Потом еще. И еще. Они вспыхивали в разных концах района, как сигнальные огни беды, и гасли, оставляя после себя звенящую тишину, которая была страшнее самих криков.
В ту ночь мы поняли: это не учения. Это не авария. Это что-то другое. Что-то ужасное.
Отец достал из кладовки старый, еще дедовский, охотничий нож – единственное подобие оружия в нашей квартире. Мама достала иконку Николая Чудотворца и беззвучно шевелила губами, глядя на темное окно. Мы придвинули к входной двери тяжелый диван, пару кресел. Сели на кухне, не зажигая свет. Слушали.
Шаги на лестничной клетке. Тяжелые, неритмичные. Будто кто-то большой и неуклюжий поднимался по ступенькам. Шаги остановились на нашем этаже. Мы замерли. За дверью послышался скрежет. Потом – тихий, вкрадчивый шепот. Голос принадлежал нашей соседке сверху, бабе Ни́не, божьему одуванчику.
«Артёмка? Родители дома? Откройте, милые… Мне плохо… Сердце прихватило… Водички бы…»
Голос был похож. Почти неотличим. Но интонация… Слишком ровная. Безжизненная. Словно пластинка заела. Мама хотела было подойти к двери, но отец крепко схватил ее за руку и покачал головой. Мы молчали.
Шепот за дверью продолжался еще пару минут, монотонно повторяя просьбу. Потом раздался тихий вздох, больше похожий на шипение, и шаги стали удаляться.
Через полчаса – новая попытка. На этот раз голос соседа снизу, дяди Ко́ли, веселого толстяка, с которым отец иногда играл в домино во дворе. «Петро́вич! Артём! Открывай, мужики! Там… там такое творится! Надо вместе держаться! Выходите!» Тот же эффект. Знакомый голос, но… мертвый. Пустой. Мы снова молчали, вжавшись в стулья.
Потом мы услышали, как они пытаются вломиться к соседям напротив – семье с маленьким ребенком. Сначала уговоры голосом матери семейства, потом – требовательный мужской бас. Когда им не открыли, раздался оглушительный треск выламываемой двери. Короткий женский визг, детский плач, быстро оборвавшийся, и глухой удар. А потом – тишина. И звук… чавкающий, влажный.
Мы сидели до рассвета, окаменев от ужаса. Второго дня город было не узнать. Туман немного рассеялся, обнажив пустынные улицы. Ни машин, ни людей. Лишь кое-где валялись брошенные вещи, перевернутые мусорные баки. И… темные пятна на асфальте. На стенах домов виднелись странные знаки, нарисованные чем-то бурым. Окна многих квартир были разбиты или распахнуты настежь, чернея пустыми глазницами.
Иногда по улицам скользили фигуры. Поодиночке или небольшими группами. На первый взгляд – обычные люди. Но что-то в их походке, в том, как они держали голову, в их неподвижных, пристальных взглядах было неправильным. Нечеловеческим. Они двигались бесшумно, как тени, и иногда останавливались, задирая голову и словно принюхиваясь к воздуху. Это были они. Охотники.
Отец принял решение. «Надо уходить. В лес. Здесь нас найдут. В лесу больше шансов спрятаться, переждать». Логика в этом была. Город стал ловушкой. Лес, хоть и пугал неизвестностью, казался единственным путем к спасению.
Мы собрали рюкзаки: остатки еды, вода, аптечка, теплые вещи. Отец сунул за пояс нож. Мама не выпускала из рук иконку. Дождавшись вечера, когда туман снова начал сгущаться, мы выбрались из квартиры через черный ход, который выходил во двор.
Двор был зловеще тих. Мы крались вдоль стены дома, стараясь ступать бесшумно. Сердце колотилось где-то в горле. Вот он, спасительный проход между домами, ведущий к лесополосе. Почти добрались…
И тут из-за угла мусорных баков вышли двое. Вернее, оно вышло. Существо, лишь отдаленно напоминающее человека. Высокое, неестественно худое, с длинными руками, почти касающимися земли. Кожа – серая, натянутая на острые кости. Лица не было – лишь гладкая поверхность с двумя темными провалами глаз и щелью рта, растянутой в жуткой, неподвижной улыбке. Рядом с ним семенила фигура поменьше, похожая на сгорбленную старуху в темном платке. Та самая «баба Нина»?
Они двигались к нам. Не быстро, но неотвратимо. Беззвучно.
«Бегите!» - крикнул отец, отталкивая нас с мамой в сторону прохода. – «К лесу! Я их задержу!» Он шагнул навстречу тварям, выставив нож. Я видел, как длинная рука высокого существа метнулась вперед с невероятной скоростью. Слышал крик мамы, свой собственный сдавленный вопль ужаса. Я схватил маму за руку и потащил за собой. Мы бежали, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая. За спиной раздался короткий, булькающий звук и резкий отцовский вскрик, оборвавшийся на полуслове.
«Нет!» - кричала мама, пытаясь вырваться. «Бежим, мама, бежим!» - я тащил ее изо всех сил, слезы застилали глаза.
Мы ворвались в спасительную темноту леса. Ветки хлестали по лицу, корни цеплялись за ноги. Позади слышался треск ломаемых сучьев – погоня не отставала. И тихий, вкрадчивый шепот, который, казалось, звучал прямо в голове: «Артё-ё-ём… Не уйдё-о-ошь…»
Мама споткнулась и упала. Тяжело дышала, держась за сердце. «Не могу… больше… беги, сынок…» - прошептала она, отталкивая меня. «Нет! Я тебя не брошу!» - я пытался поднять ее. «Беги! Спасайся! Ради отца… ради меня… Беги!!!» - ее голос сорвался на крик, когда треск веток раздался совсем близко. Она с силой оттолкнула меня в кусты.
Я видел, как из тумана вынырнула серая фигура. Видел мамины глаза, полные ужаса и… любви? И я побежал. Один. Со стыдом, с чувством вины, которое будет жечь меня вечно. Но я бежал.
Я несся сквозь ночной лес, не разбирая пути, пока силы окончательно не оставили меня. Упал в какую-то сырую, заросшую папоротником лощину, забился под вывороченные корни старого дуба и разрыдался. Плакал от ужаса, от горя, от бессилия. Звал маму, папу… Ответом была лишь тишина, нарушаемая странными ночными звуками леса – уханьем совы, шорохом в листве, далеким воем, от которого стыла кровь. Лес не был спасением. Ди́мкины «сказки» оживали в этой темноте. Я чувствовал чье-то незримое присутствие рядом. Лес тоже был их.
Всю ночь я просидел там, дрожа от холода и страха, вздрагивая от каждого звука. К утру пришло отчаяние, смешанное с холодной ясностью. В лесу я погибну. От голода, холода или от того, что скрывается в чаще. Нужно вернуться. В квартиру. Там есть немного еды, вода. Там стены. Иллюзия безопасности, но все же лучше, чем здесь.
Обратный путь был адом. Я крался по лесу, как затравленный зверь, ожидая нападения из-за каждого дерева. Выбрался на опушку. Город встретил все той же мертвой тишиной. Никаких следов ночной погони, никакой борьбы у нашего подъезда. Словно все это приснилось. Но я знал, что это явь.
Подъезд был пуст. Дверь нашей квартиры, как ни странно, была заперта на ключ. Мой ключ подошел. Внутри – все как мы оставили перед бегством, только баррикады у двери не было. Кем убрана? Зачем? Я обошел комнаты. Пусто. Тишина давила на уши. Родителей не было. Никаких следов.
Где спрятаться? Шкаф? Под кроватью? Слишком очевидно. Они заходят в квартиры, проверяют. Я помнил звуки прошлой ночи.
Балкон. Большой, застекленный, но захламленный. Старые лыжи, коробки с книгами, сломанный велосипед, мешки с какой-то ветошью. И большой, тяжелый рулон брезента – отец собирался накрыть им что-то на даче, которой у нас так и не появилось. Идея! Я отодвинул хлам в самый дальний угол, расстелил брезент, залез под него, стараясь придать куче вид естественного нагромождения барахла. Сверху накидал пустых коробок и тряпок. Оставил крохотную щель, чтобы дышать и хоть что-то видеть. Получилось тесное, душное, но, как мне казалось, надежное укрытие.
Так началась вторая ночь моего одиночества. Ночь ожидания и страха. Я лежал не двигаясь, почти не дыша, прислушиваясь к каждому звуку. И они пришли. Снова тяжелые шаги на лестнице. Повернулся ключ в замке нашей двери. Они научились открывать замки? Или у них были ключи?
Кто-то вошел в квартиру. Медленные, шаркающие шаги проследовали по коридору. Кухня. Комнаты. Я слышал, как открываются и закрываются дверцы шкафов. Как скрипят половицы под тяжелыми ногами. Сердце грохотало так, что казалось, его стук слышен сквозь брезент и коробки.
Шаги приблизились к балконной двери. Дверь со скрипом открылась. Кто-то вошел на балкон. Я замер, превратившись в камень. Сквозь щель я видел темный силуэт на фоне мутного окна. Он постоял немного, медленно поворачивая голову. Заглянул за шкаф, пнул ногой мешок с тряпьем. Потом его взгляд остановился на куче хлама, под которой прятался я. Секунда тянулась вечность.
«Здесь никого нет», - произнес наконец ровный, безжизненный голос. Голос «дяди Коли». «Уверен?» - спросил другой голос, шипящий, как будто у говорившего были проколоты легкие. Голос «бабы Нины»? «Пусто. Пошли. Проверим соседнюю. По спискам там еще могли остаться приезжие».
Шаги удалились. Дверь на балкон закрылась. Потом хлопнула входная дверь. Тишина.
Я не шевелился еще долго. Потом медленно, стараясь не шуметь, выполз из своего укрытия. Ноги затекли, все тело болело. Но я был жив. Я пережил еще одну ночь. Благодаря брезенту и собственной удаче.
Утро третьего дня. Серое, безнадежное. Нужно было найти воды, что-то поесть. Я крался по квартире, как призрак. Холодильник был пуст – электричества не было уже два дня. Нашел пакет с сухарями, бутылку воды. Сделал пару глотков, сунул сухарь в рот. И тут услышал голоса за дверью. На нашей площадке.
Один голос – Димкин! Сердце подпрыгнуло от радости и страха одновременно. Он жив! Но он был не один. Второй голос был низким, рокочущим, словно камни терлись друг о друга. От этого звука по спине пробежал холодок. Голос был полон власти и скрытой угрозы.
«…таким образом, все адреса по вашему сектору проверены, Дмитрий?» - рокотал голос.
«Да, Хозяин», - голос Димкин звучал напряженно, но почтительно. Я никогда не слышал, чтобы он говорил таким тоном. – «Всех чужих по спискам обошли. Квартиры 112, 115, 119 – пустые. Жильцы, видимо, пытались бежать в лес еще в первую ночь».
Хозяин? Чужие? Списки? Лес? Голова шла кругом. Димка… он с ними? Он называет эту тварь Хозяином?
«Лес сам разберется с беглецами», - рокотнул Хозяин. – «Его дети тоже голодны. Главное – чистота внутри периметра. Чужие не должны осквернять нашу землю своим присутствием. Они портят воздух. Они – лишь пища, ресурс. Ты это помнишь, Дмитрий?»
«Помню, Хозяин», - Димка кашлянул. – «Поэтому и проверил все тщательно. В этой квартире, 114-й, тоже никого нет. Я лично проверял ночью. Пусто».
Моя квартира. 114-я. Он сказал – пусто. Он… он прикрывает меня? Почему?
«Хорошо», - Хозяин помолчал, словно прислушиваясь к чему-то. – «Твоя семья служила нам веками. И ты продолжишь служить. Не разочаруй нас. Помни свое место. И главное правило – никакого контакта с чужими, кроме как для охоты. Любое сочувствие – предательство. Предательство карается».
«Я помню, Хозяин. Никакого сочувствия». Голос Димки дрогнул? Или мне показалось?
«Ступай. Перепроверь пятый этаж. Был… странный звук оттуда час назад. Будто что-то упало».
Тяжелые, нечеловеческие шаги Хозяина стали удаляться вниз по лестнице. Потом я услышал шаги Димкин – легкие, быстрые. Он подошел к моей двери и остановился. Секунда тишины. Потом – тихий стук. Условный сигнал, который мы использовали в детстве, играя в шпионов: три коротких, два длинных.
Я замер у двери, не дыша. Ловушка? Проверка? Или…
Стук повторился. И шепот, едва слышный сквозь толстую дверь: «Тёма? Ты там? Артём, это я, Димка! Открой, ради всего святого! Быстро! Он ушел!»
Руки дрожали так, что я едва смог повернуть щеколду. На пороге стоял Димка. Бледный, осунувшийся, с огромными темными кругами под глазами. Но глаза… его глаза были живыми. Испуганными, затравленными, но живыми. Не пустыми.
«Тихо!» - прошипел он, шагнув внутрь и быстро закрыв за собой дверь на все замки. – «Ты совсем больной? Возвращаться сюда! Это же самоубийство!»
«Ди́мка… Что это было? Кто это? Что вообще происходит?» - зашептал я, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Он провел меня на кухню, плотно прикрыл дверь. Огляделся, словно проверяя, нет ли кого еще. Налил мне воды из бутылки.
«Тише ты, стены тоже слушают», - зашептал он, наклонившись ко мне. – «Это был один из Них. Хозя́ева, Обли́чники, Лесные Люди… У них много имен. Они – настоящие хозяева этой земли. Всегда здесь были. Под землей, в лесу, в болотах. Древние, как сам мир».
«Но… как?»
«Был договор», - Димка говорил быстро, сбивчиво. – «Испокон веков. Коренные семьи, вроде моей, знали о них. Мы жили рядом. Не лезли на их территории – вглубь леса, на Черные болота. Приносили дары в определенные дни. Соблюдали запреты. Они не трогали нас. А мы… мы делали вид, что их нет. Но ваш новый город… он все испортил. Его построили там, где нельзя было строить. Слишком много шума, слишком много чужаков, которые не знают и не уважают старые правила. Они решили, что хватит. Решили… вернуть себе свое».
«Вернуть?» - ужас сдавил горло. – «А мы? Приезжие?»
Ди́мка посмотрел мне в глаза, и я увидел в них боль и стыд. «Вы… вы для них просто… дичь. Еда. Ресурс. Нарушители границ. Они охотятся. Собирают урожай. Город закрыт магическим барьером, его не видно, но через него не пройти ни туда, ни обратно. Теперь это их охотничьи угодья».
«Но ты… ты же помогаешь им! Ты назвал его Хозяином!»
«А что мне делать, Тёма?!» - взорвался он шепотом. – «Они пришли к старейшинам коренных в первую же ночь. Сказали: либо вы с нами, помогаете выявлять и… загонять чужих, либо вы становитесь такими же, как они! Пищей! Моя семья… мы должны выжить! Мы делаем то, что нам говорят. Патрулируем, составляем списки, проверяем…» Он закрыл лицо руками. «Прости…»
«Мои родители…» - голос сорвался. Я боялся услышать ответ.
Ди́мка поднял голову. «Я не знаю точно, Тём. Честно. Когда вы побежали к лесу… я был в другом секторе. Но я слышал… потом… разговоры патрульных. Что у опушки была стычка. Что двое чужих… не дошли». Он отвел взгляд. «Мне жаль. Очень».
Комната поплыла перед глазами. Мама… Папа… Их больше нет. Съедены. Стали ресурсом.
«Тебе нужно уходить отсюда», - голос Димки вернул меня к реальности. – «Я прикрыл тебя сейчас, но это не может длиться вечно. Хозя́ева… они чуют страх чужих. Они могут вернуться с проверкой в любой момент. Если найдут тебя здесь… я ничем не смогу помочь. И меня убьют за укрывательство».
«Куда идти? В лес нельзя!»
«В лес точно нельзя. Он сейчас кишит ими и еще всякой тварью, которая проснулась вместе с ними. Есть… один шанс. Почти безумный». Ди́мка понизил голос до предела. «Старая насосная станция у реки, за промзоной. Заброшенная лет тридцать назад. Под ней проходит дренажный коллектор. Очень старый. Говорят, дед мой еще пацаном лазил по нему… он выходит за реку. Далеко за реку. За периметр».
«За периметр?» - слабая, невозможная надежда вспыхнула во мне.
«Да. Но это почти нереально. Во-первых, добраться туда. Это другой конец города. Через самые опасные районы, где их больше всего. Во-вторых, вход в коллектор может быть завален, затоплен, или сама труба обрушилась. В-третьих, Хозя́ева не дураки. Они наверняка знают про такие лазейки. Там может быть засада».
«Но это шанс! Единственный!»
«Призрачный!» - отрезал Ди́мка. – «Но ты прав. Другого нет. Сидеть здесь – смерть. Идти туда – почти наверняка смерть. Но есть мизерный шанс на жизнь. Выбирай».
Выбор был очевиден. Лучше погибнуть в попытке вырваться, чем ждать, пока тебя найдут под брезентом. «Я пойду», - сказал я твердо.
«Хорошо», - кивнул Димка . Он достал из кармана сложенный лист бумаги и карандаш. Быстро набросал схему города, отмечая опасные зоны, патрулируемые улицы, и примерный, самый безопасный, по его мнению, маршрут через дворы, заброшенные стройки, пустыри. «Вот. Держись этого пути. Иди только ночью. Лучше под утро, с трех до пяти, когда туман самый густой, а они, насытившись за ночь, менее активны. Двигайся тихо, как тень. Никому не верь. Увидишь человека – беги. Это почти наверняка они в личине».
Он сунул мне в руку свой складной нож – хороший, с острым лезвием. «Возьми. Хоть какая-то защита». Потом снял с шеи небольшой амулет – темный, гладкий камень с вырезанной на нем непонятной закорючкой, на простом кожаном шнурке. «Это оберег. Бабка дала. От лесной нечисти. Может, и от этих поможет. Говорят, отводит взгляд, делает незаметнее. Носи на теле, не снимай».
«Спасибо, Дим», - я крепко пожал его руку. Голос дрожал. – «Спасибо за все. Что не сдал… что дал шанс».
«Мы друзья, Тём», - криво усмехнулся Ди́мка. В глазах его стояли слезы. – «Хотя дружба здесь теперь – смертельно опасная штука. Иди. И… будь осторожен. Постарайся выжить».
Он помог мне снова спрятаться на балконе, принес остатки еды и воды из наших запасов. Сказал ждать до трех ночи. Потом он выведет меня из подъезда через черный ход, когда будет его смена патрулирования в нашем секторе.
Ожидание было мучительным. Часы тянулись бесконечно. Я сидел в своем укрытии, слушая тишину мертвого города, и пытался осознать все, что произошло. Родители мертвы. Город захвачен монстрами. Мой лучший друг вынужден служить им. А я должен пройти через ад, чтобы получить призрачный шанс на спасение.
В три часа ночи Ди́мка тихо постучал в балконную дверь. Мы бесшумно выбрались из квартиры, спустились по черной лестнице. Двор был пуст, окутан густым туманом. «Дальше сам, Тёма», - прошептал Ди́мка, в последний раз сжав мое плечо. – «Удачи». И растворился в тумане.
Я остался один.
Путь к насосной станции стал самым длинным и страшным путешествием в моей жизни. Я шел по карте Ди́мки, но туман и разруха делали город неузнаваемым. Привычные улицы превратились в лабиринты из брошенных машин, перевернутых киосков и гор мусора. Тишина давила, но была обманчивой. То тут, то там раздавались шорохи, шаги, далекие крики или тот самый леденящий душу шепот, который, казалось, следовал за мной по пятам.
Я пересекал широкие проспекты ползком, прятался в темных подворотнях, часами пережидал в разгромленных магазинах, пока мимо не проходил очередной «патруль» Обли́чников. Несколько раз я видел их совсем близко. Фигуру, похожую на ребенка, сидящего на качелях посреди пустой детской площадки и тихо напевающего жуткую колыбельную. Двоих, неотличимых от полицейских, стоящих у разбитой витрины и смотрящих на манекен пустыми глазами. Женщину в белом, медленно бредущую по осевой линии дороги и оставляющую за собой мокрые следы. Амулет на груди холодил кожу, и они проходили мимо, не замечая меня, затаившегося в тени. Но каждый раз сердце уходило в пятки.
Один раз я наткнулся на группу людей. Обычных людей, человек пять. Они сидели у костра в каком-то дворе, жались друг к другу, испуганные, голодные. Один из них увидел меня и позвал: «Парень! Иди к нам! Вместе безопаснее!» Я почти шагнул к ним – так велико было желание снова оказаться среди своих, живых. Но тут я вспомнил слова Ди́мки: «Никому не верь». Я присмотрелся. У одного из сидящих у костра на мгновение глаза блеснули… красным? Или мне показалось? Я не стал проверять. Метнулся в сторону и скрылся в руинах какого-то здания. Может, это были действительно выжившие. А может – ловушка. В этом городе нельзя было доверять никому.
Промзона встретила меня ржавчиной и запустением. Гигантские цеха с выбитыми окнами, покосившиеся трубы, горы металлолома. Здесь было тише, но еще страшнее. Казалось, сама атмосфера этого места пропитана страданием и смертью. Я шел вдоль берега реки – медленной, черной, с маслянистыми разводами на поверхности.
И вот она – насосная станция. Приземистое кирпичное здание, полуразрушенное, заросшее мхом и плющом. Окна заколочены досками. Дверь сорвана с петель. Я заглянул внутрь – пусто, гулкое эхо, запах плесени и стоячей воды. Где-то здесь должен быть вход в коллектор.
Я обошел здание вокруг. Люк! Ржавый, тяжелый, приваленный сверху куском бетонной плиты. Он был в густых зарослях крапивы, как и говорил Ди́мка. Попытался сдвинуть плиту – бесполезно. Слишком тяжелая. Отчаяние снова начало подступать. Неужели я проделал весь этот путь зря?
Я огляделся в поисках хоть какого-нибудь рычага. Нашел! Обломок толстой трубы валялся неподалеку. Подсунув его под плиту, я налег всем весом. Скрип, скрежет… Плита поддалась! Медленно, сантиметр за сантиметром, я сдвигал ее, надрывая мышцы, чувствуя, как пот заливает глаза. Наконец, образовалась щель, достаточная, чтобы протиснуться.
Заглянул вниз. Темнота. Запах сырости, гнили и чего-то металлического. Лестница уходила в черноту. Это был мой единственный путь. Я спустился по скользким ступеням, чувствуя, как ледяная вода заливает ботинки. Оказавшись на дне, из последних сил потянул за край плиты, пытаясь закрыть люк. Она с грохотом сдвинулась, почти полностью перекрыв выход, и погрузила меня в абсолютную тьму.
Включил фонарик, который дал Ди́мка. Слабый луч выхватил узкий бетонный туннель, по дну которого текла мутная вода. По щиколотку. Стены были склизкими, покрытыми мхом и какой-то ржавой слизью. Воздух был спертым, тяжелым. Я пошел вперед, в неизвестность.
Шел, казалось, целую вечность. Вода становилась глубже – по колено, потом по пояс. Иногда туннель разветвлялся, но я выбирал то направление, где чувствовалось хоть какое-то движение воздуха, следуя интуиции и слабой надежде. Звук шагов гулко отдавался от стен, смешиваясь с журчанием воды и какими-то странными шорохами и бульканьем впереди и позади. Я старался не думать, что может скрываться в этой воде или в боковых ответвлениях.
И вдруг – сквозняк! Свежий, влажный воздух. А впереди забрезжил свет. Тусклый, серый, но это был свет! Я ускорил шаг, почти побежал, разбрызгивая воду. Туннель вывел меня к решетке, установленной на выходе трубы на склоне какого-то оврага. Решетка была старая, покрытая толстым слоем ржавчины. Несколько ударов ногой – и она поддалась, отвалившись с громким стоном.
Я выбрался наружу, на мокрую траву, и жадно глотнул свежий утренний воздух. Небо было пасмурным, но это было обычное осеннее небо, без зловещего желтого тумана. Пели птицы. Где-то вдалеке мычала корова. Я был снаружи!
Я поднялся на холм и посмотрел назад. Там, в низине, лежал Заре́ченск. Он все еще был окутан плотным, непроницаемым коконом тумана. Ни единого просвета. Ни звука. Словно гигантская раковая опухоль на теле земли. Город-призрак, город-ловушка, скрытый от всего мира железным занавесом тумана и ужаса.
Я шел несколько часов, пока не добрался до небольшой деревни. Грязный, оборванный, шатающийся от усталости и пережитого шока, я, должно быть, выглядел как сумасшедший. Местные жители смотрели на меня с опаской и недоверием. Я пытался рассказать им правду – про Заре́ченск, про туман, про монстров… Они слушали, качали головами и крутили пальцем у виска. Вызвали полицию и скорую.
Дальше был долгий кошмар разбирательств, допросов, больниц. Официальная версия, которую мне озвучили следователи и врачи, была нелепой: «Несанкционированные испытания психотропного газа на секретном Объекте в Заре́ченске, вызвавшие массовые галлюцинации, немотивированную агрессию и панику среди населения. Город закрыт на карантин для дезактивации. Связь отсутствует. Ведутся работы по ликвидации последствий». Про завалы на дорогах, про исчезновение людей, про существ – ни слова. Все списали на галлюцинации. Меня признали жертвой воздействия газа, страдающим от посттравматического стрессового расстройства.
Меня «подлечили» в психбольнице, напичкали транквилизаторами и выпустили в мир, который не хотел знать правду о Заре́ченске. Родных у меня не осталось. Друзей тоже. Димка… Что с ним стало? Выжил ли он? Предал ли он меня в итоге или до конца оставался другом в тех нечеловеческих условиях? Я никогда не узнаю.
Я живу. Работаю на какой-то серой, неинтересной работе. Снимаю комнату на окраине большого города. Стараюсь не вспоминать. Но каждую ночь мне снится туман. Снятся пустые глаза Обли́чников. Снится лицо мамы в тот последний момент. И снится Ди́мка, исчезающий в тумане.
Иногда я нахожу в сети старые статьи про Заре́ченск– город будущего, город мечты. Никаких упоминаний о катастрофе. Никаких новостей. Словно он просто испарился, стертый с карт и из памяти людей. Но я помню. Я знаю, что он там, за невидимым барьером, окутанный вечным туманом. И что там, в мертвых улицах, продолжается бесконечная охота Хозя́ев на тех, кто не успел убежать. Или не смог. И эта память – мой личный железный занавес, который навсегда отделил меня от нормальной жизни.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 2 мнений)
