(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Волк, или Анатомия страха (Алексей Кудряшов)
Коля наткнулся на этот альбом вьюжным февральским днем, около четырех — в тот зыбкий час, когда комнаты еще не подернулись сумраком и можно обойтись без света. Была пятница, и мама взяла его из садика пораньше. Но если бы она знала, что произойдет дома, она бы хорошенько подумала, прежде чем сделать ему такой подарок.
Она ни о чем не догадалась даже тогда, когда услышала, как скрипнула дверь.
— Что тебе понадобилось в спальне? — донесся с кухни ее спокойный голос.
А между тем все уже началось.
БИ-БИП!
Большой зеленый грузовик на полной скорости влетел в спальню, но проскользнул по гладкому полу — и прямо в ножку стула: БАХ! А на стуле лежала стопка белья, только что снятого с веревок — высохло, мама собиралась его гладить. От удара стопка накренилась и рухнула. Белье снежными комьями разметалось по полу, а на Колин любимый грузовик раскинувшей крылья птицей опустилась белая простыня. Вот тогда-то Коля и нашел альбом.
Он лежал на том самом стуле, большой ярко-красный альбом для фотокарточек, мама второпях забыла убрать. Теперь белье упало, и он лежал на виду, дразня любопытство. "Я ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНЫЙ", — шептала красивая обложка. Коля принял его за большую книжку, не удержался, подошел, спотыкаясь о белье, стащил на пол — уф, тяжелый! — и, сев на какую-то наволочку, принялся разглядывать картинки.
На первой странице была одна большая фотография с подписью в центре. Какие-то незнакомые дядя и тетя, а между ними — мальчик и девочка. Девочка была похожа на маму. Колину маму.
— Господи!
Мама прибежала на шум да так и застыла возле двери, в ужасе прижав к вискам кончики пальцев.
— Мам, это ты маленькая, да? — просиял Коля и ткнул в фото.
Мама вырвала альбом у него из рук.
— Где ты его взял?!
У нее сегодня какой-то странный голос. Не мамин.
— Где ты его взял, я тебя спрашиваю?!
Глаза у нее стали большие-большие, заблестели. Коля увидел в них свое отражение, робко засмеялся и протянул маме руку.
Мама стукнула по руке вырванным альбомом.
Коля заревел.
Закончив воспитание, мама выпрямилась и открыла альбом. Первая фотография. «МАМА, ПАПА, ЛИНА И ТОЛИК. 1970 ГОД.» Ей здесь десять лет. Толику, братику, четыре. Столько же, сколько сейчас ее КОЛЕ.
А ведь это последняя фотография Толика, внезапно подумала она. «Когда мы фотографировались? Летом, в августе, кажется… а в сентябре он… его…» Улыбающийся Толик вдруг скривился и куда-то поплыл, и мама, и она… все в тумане…
Горячая капелька упала на глянец.
Лина захлопнула альбом, положила на шкаф, чтоб Коля не достал, и начала рассеянно подбирать с полу белье.
Коле уже надоело реветь. Не очень и больно. Набычившись, он поднялся на ноги, взял наволочку, на которой сидел, и неловко положил на стул. Потом, все так же надув нижнюю губу и поглядывая исподлобья на маму, принялся высвобождать грузовик. Возился истово, пыхтя и отдуваясь. Наконец водрузил простынь на стул, взял машину в охапку, подошел к маме и пробурчал в пол:
— Я больше не буду…
Лина заплакала и прижала его к себе.
— Мам, а зачем ты плачешь? Я же не буду…
Очень хотелось поплакать за компанию, уткнувшись в домашний мамин халат… Коля поднял голову и увидел ее глаза — покрасневшие, мокрые, подогретые добротой, рвущейся изнутри. Его простили. Его любят сейчас больше всего на свете, для него сделают все, что он попросит.
— Мам, — потянулся он к ее уху, — ласскажи сказку.
— Сказку? — Лина всхлипнула, и удивленно на него посмотрела. — Какую?
— Интелесную.
— Жили-были дед да баба, и была у них курочка…
— …КУЛОЧКА ЛЯБА! — выпалил Коля. — Не-е, ты уже эту лассказывала. Длугую!
Толик тоже «р» не выговаривал, вспомнила Лина. КУЛОЧКА ЛЯБА. ВОЛК И СЕМЕЛО КОЗЛЯТ. Он очень боялся Волка. А она им его пугала. Спрячется за печку — у них дом тогда деревянный был, свой, в центре города, с огромной брюхатой печью посередке — да как выскочит, как завоет! Толик в слезы, а отец ей подзатыльник — не пугай. Тогда она лезла на печку, сворачивалась в клубочек и тихо, про себя, злилась. Потом Толик ее находил и тормошил играть. «Только не пугай меня больше, ладно? А то мне стлашно…»
— Я расскажу тебе сказку про Волка и семерых храбрых козлят, — сказала Лина. — Но сначала давай приберем что раскидал. Нехорошо же так… Коля-Коля-Николай… горе ты мое… — И крепко прижалась губами к его светлым, пахнущим молочком волосам.
Они вместе собрали белье, потом устроились на диване — Коля верхом на подушке, Лина рядышком, поджав ноги.
— Слушай. Жила-была Коза. И было у нее семь маленьких козляток. Таких, как ты…
Она любила сказки. В них было что-то невыразимо-наивное, теплое, домашнее. Детство, сладкий, удивительный сон… Она делает уроки в большой комнате за обеденным столом. К одинокой старой лампе подбирается сумрак. Поблескивает темное окно, темное, как стекло в щитке у сварщика. Хоть и топлена печка — а прохладно, на плечи накинута старая папина шуба. Сам он уютно посапывает на диване. Маме с Толиком хорошо, они на печку забрались, греются. Вся горница будто спит. Только шелестит неторопливый материнский голос, рассказывающий Толику новую сказку…
Как сон.
Разбившийся вдребезги 13 сентября 1970 года.
Она вздрогнула.
Сказка оборвалась. Лина посмотрела в окно. В квартиру просилась вьюга. Она исступленно бросалась на стекло хрусткой снежной крупой. Холодно на улице.
А тогда, тринадцатого, было тепло, даже жарко. Будто солнце и не распрощалось с летом. Толик остался дома один, а Лина с мамой и папой пошли по магазинам. Лину не хотели брать, хотели оставить присматривать за Толиком, но она устроила выревку. «Ладно уж, рева, собирайся.» Толику наказали никуда не выходить и запереться изнутри на крючок. Отец хорошенько захлопнул дверь и прислушался. Внутри брякнул крючок.
«Все?»
«Ага.»
«Ну, пока, сына, мы сейчас придем. Смотри у меня, на кухню ни шагу.»
«А то придет серенький волчок и ухватит за бочок!» — дразнясь, пропела Лина.
«Пап, она меня опять пугает…»
Они зашли в промтоварный да в хозяйственный, а потом Линка затащила родителей в «Детский мир», выбрала себе сапожки, а Толику — желтую пластмассовую машинку. Больше ничего так и не купили, отправились восвояси. Лина побежала вперед.
ТУК-ТУК-ТУКТУКТУК. «Мы пришли!»
Дверь скрипнула. Из сеней — ни звука. Лина в недоумении постучала еще. Никто не отзывался. Тогда она схватилась за ручку и дернула дверь на себя.
ДВЕРЬ БЫЛА НЕ ЗАПЕРТА.
Лина догадалась: Толик в окно увидел ее, открыл дверь, а сам спрятался где-нибудь. Она взбежала по скрипучим ступенькам и ворвалась в горницу.
Прихожая. Направо — кухня. Прямо и направо — печка, тут приступок, чтоб наверх забираться. Слева — закуток, где висят пальто и фуфайки и стоят всякие банки с вареньями да соленьями. И еще стиральная машина. За занавесками. Прямо — большая комната. Дальше, направо, вокруг печки если обойти — спальня.
Линка ходом — в спальню. Там шкаф стоит большой, здорово прятаться. Или можно под мамину кровать залезть.
«А вот я тебя и нашла!»
Голос осекся, когда она распахнула дверцы шкафа. В нос ударил резкий запах нафталина. Здесь висели мамины платья и папины костюмы. Внизу — зимние шапки, новые теплые мамины сапоги и груда какого-то тряпья. Но Толика в шкафе ну было.
Значит, под кроватью. Лина захлопнула шкаф, опустилась на коленки и заглянула под кровать.
Одна пыль.
Лина медленно встала на ноги. Противный мальчишка. Думает, я его не найду. Погоди же!.. Она придирчиво осмотрела спальню, потом большую комнату. В большой комнате была всего одна прятка — под столом. Но вообще-то, когда они играли в прятки, Толик обычно забирался в шкаф, что в спальне.
Может, на кухне?
Лина миновала прихожую, остановилась около черного зева печки. Никого. Не полез же он, в самом деле, в печку! «Он ВСЕГДА прятался в шкаф», — вернулась назойливая мысль. Почему-то стало зябко.
«Ну все, я так не играю! Выходи! Я закрою глаза!»
Она повернулась к стене, но зажмуриться так и не успела, потому что на печке что-то шевельнулось.
ТАМ ЧТО-ТО ШЕВЕЛЬНУЛОСЬ!
«Ага, вот ты где!»
Приступок закряхтел под нею. Она поднялась на вторую ступеньку, уцепилась за край печки и заглянула наверх.
Никого.
Но ведь ТАМ ЧТО-ТО ШЕВЕЛЬНУЛОСЬ!
У нее перехватило дыхание. По спине босыми холодными ножками пробежал страх. Показалось, успокоила она себя, ухватилась за это слово. Просто показалось. Почудилось… Но где же Толька?
«А вот я сейчас Волка позову!» — крикнула Лина. И напряглась, ожидая, что сейчас тишину разорвет рев. Но дом — пустой дом! — не ответил ей. Она не услышала ничего.
Она увидела.
ЗАНАВЕСКА.
Не может быть. Там ведь нельзя спрятаться, в закутке, там стиральная машина, старая, с облупившейся краской и замотанным изолентой шлангом. Там машина и банки, и еще одежда. Они не живые, они НЕ МОГУТ шевелиться и колыхать занавеску, но… занавеска-то дернулась, Лина это видела! Колени задрожали, она крепче ухватилась за печь, прижалась к теплому боку. Она не спускала глаз с занавески. Гномики, гномики из мультфильмов нарисованы на белой ткани, они улыбаются, они водят хороводы — и притягивает взгляд их беззаботная пляска. «Иди к нам, иди сюда!» Гномики, Лина так любила их… раньше.
Придется спуститься. НАДО. И посмотреть, что там, в закутке. Нет, это уже не игра. Игра не может быть… страшной.
Лина слезла с приступка и шагнула вперед.
Раз.
Ноги как деревянные.
Следующий шаг.
Воздух стал другой… тяжелый… липкий… противный… застревает в глотке… в легких… невозможно дышать, невозможно!..
Третий.
В платье вцепился страх. Крепко держит, не пускает, шепчет. Это он там шепчет?.. Толькин голос… «Не ходи… там ВОЛК». При чем тут Волк? Лина не боится Волка, никогда не боялась, она знает, что все это сказки, она уже ходит в третий класс и поэтому знает.
Четвертый.
Вот она, занавеска. Можно потрогать, только протяни руку. Что ж она такая тяжелая, рука?..
«А ЕСЛИ ТАМ ВОЛК?»
Лина протянула руку, и отдернула занавеску…
— Мам, а дальше? — Коля дернул ее за рукав.
— А? Что? — Она встрепенулась, посмотрела на него.
Но не увидела.
Увидела пустой дом в сентябре 1970-го. Себя, стоящую у занавески. Смеющихся гномиков. «Иди сюда!»
Она отдернула занавеску.
И в тот же миг что-то темное обрушилось на нее. Она взвизгнула. ОНО было мохнатое и тяжелое, она зажмурилась, а ОНО повалило ее на пол. Она отбивалась, она брыкалась изо всех сил, пытаясь сбросить с себя неведомое чудище, но ОНО не испугалось ее и прижимало, прижимало к полу, подбиралось к лицу, уже прикасалось к щекам мягкими шерстинками, они лезли в нос, в рот… противные, противные, противные!!!
Это продолжалось всего лишь несколько секунд, и вдруг — исчезло. Ничто не мешает дышать. Лина открыла глаза и в полумраке увидела над собой лицо. Она вскрикнула.
Но это был папа, ее папа. Он пришел так вовремя! Сильные руки обхватили ее и поставили на ноги.
«Что тебя туда понесло? Шубу сронила…»
ОНО оказалось шубой. Старая папина шуба, совсем не страшная, мягкая и очень теплая, висевшая здесь, в закутке и сорванная Линой. Нет — не сорванная, а упавшая. Сама собой. Теперь папа убрал ее на место, милый, хороший папа. Это шуба, обыкновенная шуба.
А ГДЕ ЖЕ ВОЛК?
Из-под стиральной машины нехотя выполз темный языком какой-то ручеек. Выполз — и замер, задумчиво выбирая, куда дальше.
«А где Толька?» — спросил папа.
Он сначала спросил, а потом уже заметил, как расширились Линины глаза, как испугалась она, увидев странный ручеек. Странный? Когда она месяца три назад, убегая от Толика, налетела на трюмо, уперлась ладошкой в стекло и оно лопнуло, распоров ей руку, на полу образовался такой же ручеек. В ладошке застрял осколок, небольшой стеклянный зуб, и потом мама, охая, вытащила его, забинтовала руку, но кровь жуткими пятнами запачкала бинт, Лина видела все и ей было очень, очень больно. ОЧЕНЬ.
Папа молча взял дочкины руки, приподнял, перевернул ладошками вверх. Нет, крови не было. С Линой все в порядке. Кровь — чья кровь? — текла из-под стиральной машины.
«Иди в комнату», — глухо приказал отец.
Он редко приказывал, и поэтому Лина испугалась еще больше. В глазах застыли слезы, ноги дрожали как будто она стояла на высокой крыше, у самого краешка, и смотрела вниз. Она с трудом добралась до дивана и села. Из прихожей слышалась возня — папа переставлял стиральную машину. Потом раздался его голос:
«Так ты тут еще и банку разбила с вишневым компотом… Обрядилась…»
«Это не я, это ВОЛК!» — хотела крикнуть Лина, хотела — и не крикнула. Да, это она. Она уронила шубу. Она разбила банку. Она спрятала Толика. Да так, что сама не может теперь найти.
Пришла мама, видно, заговорилась на улице со знакомой.
«А где Толик?»
«Его утащил ВОЛК», — вдруг отчетливо сказала Лина.
Мама странно посмотрела на нее, переглянулась с папой, который так и замер со стиральной машиной в руках.
«Доченька, что с тобой? Тебе плохо?»
ГДЕ ТОЛИК?ТЕБЕ ПЛОХО?ГДЕТОЛИКТЕБЕПЛОХОГДЕ…
— Мам, что с тобой? — Коля испуганно посмотрел на маму, внезапно побледневшую и глядевшую куда-то мимо него. — Мам!!!
Она очнулась.
И неожиданно обняла его, прижала к себе, словно хотела защитить от кого-то. Коле не понравилось, он загудел:
— А дальше что?
— Что?
У нее был тихий голос.
— В сказке?
— Какой?
Вот те раз, она и забыла.
— Ты лассказывала сказку. Пло ВОЛКА и козлят. Плишел ВОЛК и всех козляток съел, а один в печку сплятался. А дальше?
— Это плохая сказка, Колюш, очень плохая. Я ее тебе потом дорасскажу, если хочешь, ладно? Мне сейчас еще белье гладить.
— А ты гладь и лассказывай.
— Нет.
— Ну, мам…
Она встала, быстро прошла в спальню и плотно прикрыла за собой дверь. Потом бросилась на неубранную кровать, уткнулась в подушку и заплакала — беззвучно, безудержно, горько.
Была пятница, 12 февраля.
НАКАНУНЕ.
Снег все валил и валил. Белые мухи на мгновение появлялись перед лобовым стеклом, потом вдруг взмывали вверх, крутились в танце-вихре и проносились мимо, а им на смену из неизвестности врывались новые, чтобы так же исчезнуть. День растворился в метели, и вот уже посерело все вокруг, потемнело — бледной тенью спускается вечер. А снег валит и валит. Ни черта не видно.
Сергей щелкнул переключателем и потянулся за папиросами. Вспыхнула только правая фара, в струе света испуганно заметался целый рой снежных мушек. Левая опять не горит на «дальнем». Сергей знал такой грешок за своим «Уралом», но устранить все как-то руки не доходили. Вот приедем домой, тогда и займемся, а пока что хватит и «ближнего». Он переключил свет с «дальнего» на «ближний», и левая фара исправно загорелась. Ладненько.
Закурил.
Сегодня он сделал три рейса. Через полчасика доедет до лесхоза, разгрузится, поест — и спать. А завтра с утра, если часиков в семь встать, можно первым успеть на делянку, первым нагрузиться… за день-то рейса четыре выйдет. Тут недалеко ведь возить, не как дома… Какой у нас завтра день?
Дорога пошла в гору, мотор заревел, будто подсказывая: «СУ-УБ-БОТА, СУ-УБ-БОТА».
Точно, суббота. То есть послезавтра, в воскресенье… воскресенье какое число? Правильно, четырнадцатое… командировка кончается! Перегоним лесовозы, тут всего-то полторы сотни километров — и дома. Хватит вкалывать.
Сергей затянулся последний раз, приопустил стекло и протолкнул окурок в щель. Заурчало в животе. Замотался сегодня, пообедать не успел. Глянул на часы, присвистнул: начало шестого. И совсем некстати подумал: «Линка с Колькой как раз, наверно, ужинать садятся». За две недели он успел по ним соскучиться. Особенно по Кольке, по его смешному говорку. «Коля-Коля-Николай, а ты по папке соскучился?»
Снег не унимался.
Была пятница, 12 февраля.
НАКАНУНЕ.
Коля, казалось, забыл, что сказка осталась недорассказанной.
Сначала он строил из кубиков башню, но башня оказалась кривой и развалилась, а делать ее по-новой ему уже расхотелось. Он стал рассматривать картинки в книжках, которые дала мама. Потом они поужинали, но Коля ел плохо и все молчал, так что Лина забеспокоилась, уж не заболел ли, поставили градусник, посмотрела в горле. Температура была нормальная, но миндалины Лине не понравились.
— Глотать не больно?
— Не-е…
Она напоила его горячим чаем с медом и уложила спать. Коля что-то совсем раскис, не говоря ни слова, позволил себя раздеть. Лина подоткнула одеяло, поцеловала его в лобик и хотела уже выключить свет в его комнате, как вдруг:
— Мам, а Волк… он какой?
Сердце у нее екнуло.
— Ну какой… серый… серый, на собачку похожий… на дяди Ленину.
У дяди Лени, соседа по лестничной площадке, жила громадная овчарка Альма — как теленок. Не злая, правда, но Лина ее все равно терпеть не могла.
— А он меня не съест… как козлят?
— Что ты, успокойся, он живет в лесу и тебя не тронет.
— Но папа тоже сейчас в лесу…
— Он не в лесу, он в командировке.
— Волк его не съест?
— Нет, папа у нас сильный и смелый, Волк испугается и убежит.
Смелый… Уж она-то знала, какой смелый. Вон даже топор в спальню притащил, под кровать: на случай, говорит, если воры ночью придут. А у них и красть-то нечего.
— Мам, ты тут посиди, со мной… чтоб я не боялся…
— Посижу, посижу. Спи.
Минут через пятнадцать, когда Коля задышал глубоко и ровно — уснул, — Лина встала. Она почувствовала себя такой уставшей, что не стала даже смотреть телевизор, а сразу легла спать. Сон, будто поджидавший ее у изголовья, закрыл ей глаза теплыми невесомыми ладошками и…
…ТЕМНОТА… она сгущается, сжимается, превращается в нечто… непонятно, не разглядеть, темно… ЗВУК, появляется звук, какой-то звук, тихий свист, чайник вскипел… вот он, чайник, выплывает из мрака, закопченный чайник… и свистит, свистит… и внезапно взрывается!.. пламя, все горит, жаркое пламя!.. спокойно, Лина, ты же не слышишь взрыва, ты не слышишь, как трещит пламя в ночи, ты ничего не слышишь, потому что спишь… не бойся… вот, сгинуло, исчезло, опять мрак, один только мрак, всюду, всюду!.. и вдруг раздался ГОЛОС, громкий, четкий, как у диктора в телевизоре, и она услышала ГОЛОС, и содрогнулась во сне, потому что ГОЛОС сказал: «ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ТЫ ЖДАЛА. ТЕПЕРЬ ПОРА».
«Пора. Теперь пора!»
«ПОРА!»
«ПОРА!!!»
«Ра-ра-ра-а-а…» — загремело в ушах, и Лина в ужасе проснулась.
В спальне было темно и тихо. Только неутомимый будильник бодро отстукивает: «ТИК-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ…» Будто смеется над ночными страхами. Ему можно, он будильник, всего лишь будильник, ТИКИ-ТАК, ему наплевать на ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА.
Откуда взялся этот срок?
Лина верила в сны. Она бы рада не верить, но… они сбывались! Однажды ей приснился Коля, будто она берет его ручку, ему тогда еще три годика было, берет и видит, что ногти у него посинели, вернее, под ногтями посинело, стало почти фиолетовым. Она еще подумала тогда, что это синяки. К синякам. Во сне подумала. А утром у Коли поднялась температура, вызвали врача, обнаружилось крупозное воспаление легких, да с каким-то еще осложнением, тяжелое. Приехала «скорая» — и в больницу. Еле выходили, он чуть не умер. Лина все глаза выплакала. Она прекрасно помнит, на всю жизнь запомнила, как ночи напролет сидела у его кроватки и сжимала в руках холодную ладошку с посиневшими ноготками, посиневшими, как во сне... Господи, не дай еще раз такое пережить!..
Но ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА… Что это? «ПОРА!» Почему «пора»? Предзнаменование? «ТЫ ЖДАЛА…» Я ничего не ждала.
Она мучилась долго, но так ничего и не придумала, только вконец разволновалась. Какой уж теперь сон.
Она встала и пошла в большую комнату искать валерьянку.
Сергею снилось, будто он гуляет с собакой, с большой серой собакой на поводке, а она все норовит перегрызть ремень и убежать. Так и бродили они всю ночь, а под утро собака пропала и Сергей остался один, и вдруг понял, что с ним была вовсе не собака.
Это был ВОЛК.
Среди ночи Коля внезапно открыл глаза.
А МОЖЕТ, ЕМУ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО ОН ОТКРЫЛ ГЛАЗА?
Открыл глаза.
И почему-то сразу увидел дверь. Не книжный шкаф, хотя он был поближе, а именно притворенную дверь. Папа покрасил ее белилами, но сумрак превратил ее в черный контур. Черный контур, окаймленный волосинками света, просочившегося сквозь щели. Может, поэтому Коля и заметил прежде всего дверь. Но почему горит свет? Разве мама не спит? Разве уже утро?
Темно.
Что-то скрипнуло, и Коля от неожиданности вздрогнул. Что-то определенно скрипнуло, но что?
Дверь. С ней творится неладное. Три узких полоски света вдруг исчезли, а одна, вертикальная, слева, осталась, и она расширялась!
Опять скрипнуло.
Конечно, скрипнуло, дверь открывается, вот и скрипнуло. Но раньше… раньше она никогда не скрипела!
КТО-ТО ИДЕТ.
Мама?
А ЕСЛИ ТАМ ВОЛК?
Дверь открывалась, медленно, скрипуче, но — открывалась! Коле стало жутко, он с головой закрылся одеялом и затаил дыхание.
Все, больше не скрипит.
И тут его за ногу схватил… ВОЛК! Да, это ВОЛК, это у ВОЛКА такие холодные и мохнатые лапы, это он схватил ногу, а кто же еще, открывается пасть, зубы, острые зубы касаются кожи, нет, нет, он меня съест, МАМА!!!
Коля отдернул ногу и закричал.
— Что с тобой, Коленька, проснись, что ты?
Испуганный мамин голос. Мамин. Пришла мама, а не ВОЛК. Коля осторожно выглянул из-под одеяла.
Вспыхнул свет.
Мама, над ним склонилась мама.
— МАМ!
Он приник к ней, вжался в нее, и она гладила его дрожащее тельце.
— Ну все, все, не бойся, я здесь, тебе просто приснился худой сон…
— Мам, ВОЛК… — он не мог говорить.
— Что Волк?
— ВОЛК… Он схватил меня… — здесь, — Коля выпростал из-под одеяла правую ножку.
— Что ты, нет никакого Во…
Она запнулась.
Колину щиколотку рассекали две ярко-красные царапины. Совсем свежие и глубокие, чуть ли не до крови.
— Где это ты?
— Это Волк, мам, ВОЛК!
— Волк тебе только приснился, ты, наверно, оцарапался об угол спинки кровати, вон она какая острая. Испугался во сне, дернул ногой и оцарапал. Я отцу давно говорю, чтоб заделал все острые углы…
НО ВЕДЬ ЦАРАПИН ДВЕ. НЕУЖЕЛИ ОН ПОЦАРАПАЛСЯ ДВАЖДЫ ОБ ОДНО И ТО ЖЕ МЕСТО?
Лина испуганно прогнала возникшую было мысль.
А ВДРУГ И ПРАВДА ВОЛК?
— Надо помазать, я зеленку принесу…
Она осторожно отстранила Колю и встала. Он схватил ее за руку.
— Ну что ты, что ты, успокойся, пожалуйста…
— Мам… я боюсь.
— Нечего бояться, свет горит и совсем не страшно, правда? А ночь за окно убежала, она Коленьку не тронет… Посиди, я сейчас.
Пока она уходила, Коля сидел смирно и лишь тихонько подвывал от страха.
Царапины помазали, Коля вроде бы успокоился, но спать в своей комнате отказался наотрез. Лине пришлось взять его к себе в кровать. Коля крепко сжал в кулачке ее палец и притих.
ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ… Надоедливый будильник. Мешает спать. Время, не торопясь, струится в темноте, крутит его колесики-пружинки. Время, тебя нельзя остановить, ты прыгаешь с секунды на секунду, шагаешь через минуты, переползаешь часы, монотонно отмечая дни и ночи. Будильник ловит тебя, миллионы будильников, и — ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ...
Коля уснул. Осторожно, боясь его потревожить, Лина высвободила палец и повернулась на бок: затекла спина. ТИКИ-ТАКИ. Хорошо еще, что завтра суббота, на работу не надо, можно поспать подольше. ТИКИ-ТАКИ. Поспишь тут со всеми этими кошмарами. ТИКИ-ТАКИ. А глаза закрываются… ТИКИ-ТАКИ… закрываются… прочь, страхи… ТИКИ-ТАКИ… ой, как хочется спать!.. закрываются глаза, веки тяжелые… ТИКИ-ТА… голос будильника уплывает куда-то далеко-далеко… уплывает… закрываются…
Спальня исчезла.
Это другая комната, темная жуткая комната. В ней кто-то есть. Лина видит черный силуэт и никак не может понять, кто это. Тень не замечает Лину, тень поворачивается — в руках у нее красный альбом для фотографий. Тот самый, который нашел Коля. Непонятно, почему альбом виден так отчетливо, ярко-красное пятно на фоне безмолвной Тени.
Альбом стал приближаться.
Нет, тень неподвижна, это Лина приближается. Будто в кино, когда камера наезжает и дает крупный план. Перед глазами только альбом, огромный красный альбом, он занял все поле зрения. Вот обложка переворачивается — и Лина видит в центре первой страницы фотографию. «МАМА, ПАПА, ЛИНА И ТОЛИК. 1970 ГОД». Какая большая фотография.
Из ниоткуда возникли руки, две руки в черных перчатках. Руки аккуратно поддели фотографию, уголки ее выскользнули из прорезей. Потом одна рука исчезла, а когда вновь появилась, в ней был уже какой-то блестящий предмет.
Ножницы!
Несколько мгновений рука поигрывала ими, пощелкивая и примериваясь, как в парикмахерской, и вдруг сверкающая острая сталь вонзилась в фотографию. Отвратительный звук, Лина слышала его, слышала!.. Р-Р-А-З — и отрезанная мамина голова упала на страницу.
Лина вскрикнула.
Бедная мама, ведь она давно умерла, умерла с горя, десять лет напрасно прождав, что Толик вернется. А Толик пропал, его так и не видел никто после 13 сентября. В тот день ему было ровно ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Четыре, четное число. Знак смерти. Бедная мама.
Отрезанная мамина голова весело улыбалась.
Опять сверкнула нержавейка. Папа, милый папочка, ты сидел справа и безжалостная жадная сталь отсекла тебя от нас с Толиком, и ты упал в альбом к маминой голове, такой счастливый и молодой. А ведь ты сдал после маминых похорон, сильно сдал, спился, и когда тебя с расплющенной грудной клеткой вытащили из-под грузовика, под который ты шагнул, изо рта у тебя сочилась кровь и несло перегаром, я ведь помню, это случилось почти возле нашего дома.
Теперь Толик.
Ножницы не просто отрезали его — они его искромсали, исстригли в бахрому, жесткую завивающуюся бахрому. И Лина осталась одна, смешная девчонка с веснушками на носу. Вот ножницы наставлены на горло, сейчас — Р-Р-А-З и…
Лина обмерла.
В этот момент изображение застыло. Камера вдруг отъехала назад, опять стала видна тень, это человек, какой-то человек, камера объезжает его, но он не шевелится, камера поднимается к его голове… и повязанная черным голова неожиданно оборачивается; лицо знакомое, камера приближается к нему, оно растет, чудовищное лицо.
Лина узнала его и закричала.
ЭТО БЫЛО ЕЕ ЛИЦО.
И все исчезло, провалилось куда-то. Опять уютный сумрак спальни укутывает ее, стоит на страже будильник — ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ… Вот и все, Лина, а ты боялась, сон кончился.
Какой кошмарный сон.
В груди молотом колотилось сердце, губы обсохли. И приснится же! Лину всю трясло, она по-настоящему испугалась. Коля лежал рядышком и спокойно посапывал во сне. Лина выскользнула из-под одеяла. У нее мелькнула одна мысль.
Она нащупала в темноте на шкафу большой альбом. На месте. Так и должно быть, спокойно, только спокойно. Она взяла его, и тихонечко пошла на кухню. Там зажгла свет и положила альбом на стол. Это был лишь сон, худой сон, вот открой альбом и посмотри, убеждала она себя. Но… страх тугим обручем сдавил горло. Она не могла заставить себя открыть первую страницу. Она чувствовала, что этот сон… не просто сон. Здесь что-то не так.
Ну же, сказала она себе. Она коснулась ладонью красного бархата, провела по нему. Мягкий какой. Сейчас.
Она решилась.
Рывком, будто боясь обжечься, Лина перевернула обложку. И отшатнулась, зажав ладонью рот, чтобы не закричать.
Первая страница была пуста.
В эту ночь Лина больше не сомкнула глаз.
Утром 13 февраля ударил мороз. Сергею, чтобы завести свой «Урал», пришлось разогревать двигатель паяльной лампой, и в результате на делянку он приехал уже не первым.
Его обогнал Пивоваров, плотный пожилой мужик, всю жизнь на лесовозах откатался. Глядя, как Костя-погрузчик спросонья разминает смерзшиеся «клешни», Сергей вдруг подумал, что вот такие, как Пивоваров, раньше были кулаками, в кино показывали — прижимистый, себе на уме, лишь бы побольше кубов ухватить и, соответственно, деньгу зашибить. Недолюбливали Пивоварова в леспромхозе.
В кабине было тепло, «печка» старалась, гудела, и Сергея даже чуточку разморило. Скорей бы нагрузили этого Пивоварова. Костя-погрузчик тоже, еле шевелится, будто не сегодня надо.
Оранжевый погрузчик крякнул, неуклюже подцепил первые три хлыста, надсадно заурчал и попятился к «Уралу» Пивоварова. Во-во, темпы прямо стахановские. Сергей раздраженно отвернулся и стал разглядывать лес.
Как ведь испоганили ельник… Деревья, казалось, отступили перед варварством делянки, сбились в кучки, жались униженно друг к дружке. Это были старые хмурые ели, с высохшими ветвями и чудом сохранившейся верхушкой, перемежающиеся с грустными соснами. Они не хотели умирать под траурный визг бензопилы, они хотели тишины и покоя. Какой там покой… Не станет вас скоро, милые. Останутся опилки и пни, да обломанные сучья, вон их сколько кругом, как кочки под вчерашним снежком. Повалят и тебя, кособокая сосенка, и тебя, елка с обломанной верхушкой, и тебя, ива, непонятно как здесь очутившаяся и вон какая вымахавшая!..
Кстати, летом поеду на сенокос к родителям, надо бы корья ивового надрать, там ведь у них не как тут, лес нетронутый. Потом на это корье можно будет телевизор цветной купить, в этом году, говорят, так сделали. Сколько на него надо, тонны две? Вот с батей и сделаем, он у меня еще крепкий, подсобит.
Цветной телек был мечтой Сергея, он бредил им с самого Колькиного рождения… Ой… сегодня же тринадцатое?.. тринадцатое… а Колька родился тринадцатого октября. Ему сегодня, значится, исполнилось ровно ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Большой совсем. А летом в деревню к бабке с дедком возьмем, отопьется молочком-то парным, вытянется. Вот отпуск мне дадут — и поедем. Надо заявление написать, чтоб в график включили. На июль. А сейчас посмотрим, на какое лучше.
Сергей открыл бардачок и нашарил под тряпкой бумажник. Вытащил, раскрыл. «Где же тут календарик-то бывал? Так… права… путевка… техпаспорт… ага, а это что?» Нет, это тоже был не календарик.
Двумя пальцами он вытянул из кармашка маленькую, с игральную карту, фотографию. Белой стороной вверх. В уголке девические завитушки: «СЕРЕЖЕ ОТ ЛИНЫ. Май, 1985 г.» Сергей улыбнулся. Можно не переворачивать, он знал, что увидит на той стороне. Он таскал эту карточку с собой всюду, на счастье. Лина здесь такая, какая была в тот день, когда они познакомились, в серой водолазке. Он повел ее в кино, но до фильма еще оставалась уйма времени, поблизости оказалось фотоателье, и он попросил ее сфотографироваться, на память, для него. Она смеялась и отнекивалась («в водолазке, да ты с ума сошел»), но он уговорил, он умел уговаривать.
Сергей, улыбаясь, перевернул фотографию.
Это была НЕ ТА фотография!
Любительский, чуть смазанный черно-белый снимок. На грязном, плохо пропечатавшемся снегу стоит ВОЛК. Опущенная голова, свалявшаяся шерсть, хвост обрубком. Не красавец, да и фотография нерезкая. Только вот глаза вышли четко — крохотные злые точки. Будто черной тушью поставлены.
ВОЛК.
Вдруг стало не хватать воздуха, голова слегка закружилась. Сергей медленно опустил боковое стекло, подставил лицо морозному ветру, ворвавшемуся в кабину. В мозгу вроде бы что-то прояснилось. Сергей опять взглянул на фотографию… и сердце суматошно подпрыгнуло к самому горлу.
Чуть склоненная на бок голова. Пушистые пепельные волосы. Простодушно-добрая улыбка. ЛИНА.
А ГДЕ ЖЕ ВОЛК?
Сергей устало закрыл глаза. Веки дрожали, и он помассировал их большим и указательным пальцами. Переутомился, подумал он. Переработал. Ерунда какая-то мерещится. Открыл глаза.
ВОЛК!
Сергей быстро зажмурился и снова открыл глаза.
Лина.
«Лин, не исчезай, ну пожалуйста, не надо, Лин!» Внезапно прямо у него на глазах (может, он немного повернул снимок?) Линина беззащитная улыбка растворилась в свалявшейся шерсти. И — грязный сапог, плохо пропечатавшийся снег, смазанный зверь на этом снегу. Как в детском переливном календарике с «Ну, погоди!»: смотришь — Заяц, а чуть повернул — Волк.
«ЛИНА!!!»
Беззвучный вопль взорвался в мозгу. По спине пробежал холодок. Будто боясь фотографии, Сергей быстро всунул ее обратно в кожаный кармашек, захлопнул бумажник и сунул его в бардачок, под тряпку. Даже прижал ладонью тряпку, словно он мог вылезти. Потом закрыл бардачок и перевел дух.
Идиотизм какой-то. Ощущение, будто тебя одурачили.
«МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ».
Сергей распахнул дверцу, выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в свежем сугробе. Сергей подчерпнул пригоршню искрящегося снега, положил к разгоряченному лбу. «МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ». Холод ледяным языком лизнул кожу, и сразу будто шубу сбросили — мороз проник под одежду, обжег тело. Сергей отбросил слипшийся, подтаявший снег, вытер лоб рукавом зеленой зимней спецовки и залез обратно в кабину.
«МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ».
Он вдруг почувствовал, что замерз и что его бьет озноб.
— Я плоснулся!
Появление на кухне Коли вывело Лину из оцепенения. Она сидела на табуретке возле окна и все еще не могла прийти в себя.
— Мам, я кушать хочу!
Сорванец, сам встал и оделся, пусть рубашка не на ту пуговицу застегнута — зато без посторонней помощи. Сколько же сейчас времени? Лина взглянула на будильник (у них было два будильника — в спальне и здесь, на кухне, на холодильнике). Боже, уже девять! Надо что-нибудь приготовить на завтрак.
— Иди умойся пока.
Лина встала и подошла к столу. Альбом все еще лежал тут, раскрытый альбом без фотографии на первой странице. Значит, не приснилось, подумала Лина. Странно, но мысль эта не вызвала у нее никаких эмоций. За бессонные часы, проведенные на кухне, тревога успела выветриться. Лина захлопнула альбом, взяла его на руки, как малого ребенка, отнесла в спальню, бережно убрала на шкаф. Потом накинула халат и вернулась на кухню. Коля уже чинно сидел за столом и грыз корочку хлеба, оставшуюся с ужина.
— Яичницу будешь?
— Не-а.
— А просто яичко отварить? В мешочек?
— Буду.
Потом они завтракали, вернее, завтракал один Коля, уминал яйцо с хлебом и солью за обе щеки и припивал чаем, а Лина только наблюдала, как он ест: у нее совершенно не было аппетита.
— Ну, наелся?
— Угу.
— А что сказать надо маме?
— Спасибо.
— На здоровье, беги играй. Я уберу со стола.
Коля ушел. Лина собрала в ладонь скорлупу, открыла створку под раковиной-мойкой, где стояло пластмассовое, некогда белое ведро для мусора. Ведро было полнехонько, вчера забыла вынести. Она стряхнула скорлупу с ладони на горку очистков и уже хотела было закрыть створку, как вдруг ее что-то остановило. Сначала она не поняла, что именно. Что-то странное было в этой горке очистков. Потом она увидела необычные белые полоски, выглядывавшие кое-где из-под картофельной кожуры.
Лина отчего-то разволновалась; сердце забилось как дикий зверек, угодивший в ловушку; в висках застучали упругие молоточки. Кажется, она знала, что это за полоски. Она наклонилась поближе, чтобы рассмотреть наверняка.
Теперь она четко видела, что это… да, это обрезки фотобумаги. Вчера их там не было.
— Колюша, — позвала она. Голос ей изменил, сорвался.
— А! — донеслось из его комнаты.
— Сынок, ты не трогал больше альбом?
— Класный, с калтинками?
— Да, красный, который я у тебя вчера отобрала?
— Не, не тлогал.
Конечно, не трогал, подумала Лина, ведь он послушный мальчик, раз сказано «нельзя», так нельзя. Тем более, что ножницы Лина от него убирала.
Но обрезки? Вон они, вылезают из-под очисток. А вчера их там не было. Их вообще не могло там оказаться, ведь Лина тоже не стригла фотографии.
НЕТ, СТРИГЛА. ВО СНЕ.
Но ведь этого не может быть!
МОЖЕТ, сказал в мозгу тоненький хитрый голосок. ВСПОМНИ, КАК ТЫ ХОДИЛА ВО СНЕ СРАЗУ ПОСЛЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ТОЛИКА. ВСПОМНИ, КАК МАМА, ПОСТАРЕВШАЯ МАМА ПОДОШЛА К ТЕБЕ УТРОМ И ЗАПРИЧИТАЛА: «ГОСПОДИ, ЧТО ЖЕ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?! ДОЧЕНЬКА, ТЫ ЖЕ ХОДИЛА ВО СНЕ КАК ЛУНАТИК, ДОЧЕНЬКА!!!» ВСПОМНИЛА?
Да, вспомнила. Но ведь это было всего один раз. И потом, тогда она просто ходила во сне, дошла с закрытыми глазами до дверей, мама рассказывала, и вернулась в постель. И тогда ей ничего не снилось, это точно. Но… стричь во сне и одновременно видеть это во сне! Нет, не может быть.
Лине вдруг показалось, что обрезков в ведре уже больше, чем было, когда она их заметила. Будто белыми червяками выползали они из очисток. Эй, что вон там, за блестящей мятой крышечкой от молочной бутылки? Что-то шевелится, да? Вот вылезло, выглядывает… да оно не белое, оно серое, чье-то сфотографированное лицо… даже целая голова… ОТРЕЗАННАЯ МАМИНА ГОЛОВА!
Лина отдернула руку, захлопнула створку и резко выпрямилась. В глазах потемнело, она ухватилась за край стола, чтобы не упасть.
Теперь она была готова поверить во все. Даже в ожившие, извивающиеся об…
З-З-ВОН-НОК.
…обрезки. Даже в то, что это звонит ВОЛК. Да, это он, он пришел за Колей! Поди прочь, серая скотина, я все равно тебе не открою…
З-З-З…
«Не открою».
— Мам, кто-то плишел! — звонко крикнул Коля.
Звонок не унимался.
Лина пошла открывать.
У нее все дрожало внутри, когда она поворачивала колесико замка. Ни «глазка», ни цепочки. Не посмотришь, кто там, за дверью.
А ЕСЛИ ТАМ ВОЛК?
Затаив дыхание, Лина приоткрыла дверь. Чуть-чуть, самую капельку.
Это был не ВОЛК. Это был сосед дядя Леня. Лина облегченно выдохнула и открыла дверь пошире.
— Здрасьте, Лина Михална. Я, это, что зашел-то… в «девятый» колбасу привезли вареную, без талонов. Жинка вот очередь заняла, за мной сынушку отправила, чтоб, значит, к ней шел. А я дай, думаю, к вам загляну, скажу — вдруг надо.
«Магазин»… «колбаса»… «без талонов»… Эти слова как ключик, будто перевели что-то в голове у Лины. К ней вернулось чувство реальности.
— Ой, Леонид Николаич, как же не надо, сейчас побегу… Спасибо, что сказал!
— Да не за что. — И сосед стал спускаться по лестнице.
Лина закрыла дверь.
Посторонние мысли разом выскочили из головы. Теперь все зависит от того, насколько быстро она соберется.
— Коленька, милый, я схожу до магазина, ты запрешься и посидишь один, ладно? — сказала она, натягивая сапожки.
Ответа не последовало. Лина захватила кошелек, надела шубу и шапку. Шапка была лисья, пушистая и красивая — подарок свекрови. Потом пошарила в сумочке, но ключа на месте не оказалось. «Ах, да, — вспомнила она, — свой я оставила в парикмахерской, на работе, в карман халата положила, а запасной… в серванте должен быть. Да зачем он мне, ведь Коля дома».
— Коля, сынок! — позвала она, оправляясь перед зеркалом.
Коля пришел.
— Ну что, посидишь?
— Посижу.
— Ты у меня умница. — Она чмокнула его в щечку, взяла сумочку, голубую сетку и перчатки. — Я скоро приду, ты посмотри пока картинки в книжках или порисуй. Запри только сначала за мной и никому не открывай. А ТО ПРИДЕТ СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧОК И УТАЩИТ ЗА БОЧОК.
Она сказала это не думая, автоматически. Лишь когда вышла и притворила дверь, до нее дошло. Сердце сжалось, дохнуло холодком беспокойства. Позади провернулся — щелкнул замок. Удаляющееся Колино шлепание.
Лина стояла и смотрела на закрытую дверь.
ТОГДА, В СЕМИДЕСЯТОМ, ВСЕ БЫЛО ТАК ЖЕ. ДАЖЕ ФРАЗА ТА ЖЕ. ТОЛЬКО ЗАМКА НЕ БЫЛО, ОДИН КРЮЧОК, ОН БРЯКНУЛ… НО ЧТО ТОЛКУ? ВСЕ РАВНО ВОЛК ВОШЕЛ, ЗЛЮКА ВОЛК, ОН УТАЩИЛ ТОЛИКА! ВОЛК?
— Глупости, — сказала Лина. Вслух сказала, чтоб было убедительнее. Беспокойство не проходило.
НЕУЖЕЛИ ТОЛИКА В САМОМ ДЕЛЕ УТАЩИЛ ВОЛК?
Официальный вердикт по этому делу был вынесен лет семь назад… да, через три года после гибели отца (вот ведь, не дождался, и мама не дождалась, бедная мама, что бы с ней было, когда б она услышала рассказ пожилого майора милиции, который беседовал с Линой). Областной угрозыск вышел на человека, которого подозревали в изнасиловании и убийстве пятилетней девочки, чье искромсанное вздувшееся тельце выловили в реке. При задержании маньяк выбросился с пятого этажа. При обыске у него в квартире обнаружили тетрадку, школьную зелененькую тетрадку в клетку, а там список. Этот ненормальный пунктуально записывал имена своих жертв, возраст и дату убийства — аккуратно, как в прописях, буковка к буковке. Даже видавшие виды розыскники содрогнулись, когда выяснили по этим записям, что он изнасиловал и убил за пятнадцать лет в разных уголках Союза восемнадцать мальчиков и девочек в возрасте от трех до двенадцати лет. Все они считались пропавшими без вести, потому что никак не могли найти трупы — только последнюю жертву нашли, которую убийца второпях (его заметил один прохожий) бросил в воду и скрылся.
Как сейчас слышатся вкрадчивые тихие слова:
«Под номером три в той зеленой тетрадке есть запись: «ТОЛИК».
Лина закрыла глаза.
«Вы не волнуйтесь, может, это и не ваш брат. Этот маньяк обычно днем не работал, все больше вечерами… Кроме того, почему-то отсутствует точная дата убийства. Предположительно, если судить по предыдущей и последующей записям, — вторая половина 1970 года. Заметьте, возраст тоже не указан. А за это время, мы навели справки, по Союзу пропало без вести еще два Толика — один пяти лет от роду, другой одиннадцати. Поэтому мы не в состоянии сказать точно, ваш ли брат имелся в виду. Будем копать, конечно, найдем. Собственно, для этого я и пригласил вас. Попытайтесь вспомнить в подробностях обстоятельства исчезновения Толика».
Она честно вспомнила, потом он показал ей фото убийцы и спросил, не встречала ли она его. Нет, не встречала, не видела, а может, забыла. Перед тем как уходить, Лина спросила:
«Скажите, а почему вы не нашли…» — Она не договорила, голос пропал.
«Не нашли трупы? Это же не так просто, уважаемая. У него была машина, он мог их отвезти куда-нибудь и закопать или, положим, сжечь. В лесу, например», — роясь в бумагах, равнодушно ответил майор.
Лина упала в обморок, она точно помнит, что упала тогда в обморок.
Больше ее в милицию не вызывали. Наверно, это оказался не ее Толик, другой. А где ее? Где ее брат?
ЕГО УТАЩИЛ ВОЛК, ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, услужливо подсказал вредный голосок в мозгу. Лина помотала головой, и голосок исчез.
Будто муторный туман рассеялся вокруг, все мысли опять улеглись на свои места. Надо бежать в магазин, за колбасой без талонов. А Коля посидит, ничего с ним не случится. И Лина заторопилась вниз по лестнице. Она даже не заметила, как одна из перчаток выскользнула и плюхнулась на резиновый коврик возле двери.
Воз получился солидный, кубов двадцать пять, для «Урала» с длинным прицепом это даже много. Молодец Костя-погрузчик, не поскупился. Плохо только, что сверху обледеневшие хлысты положил, могут соскользнуть, съехать в пути. Да ничего, поосторожничаем, не будем гнать.
Когда «Урал», взвыв от натуги, взобрался с грунтовки на асфальт, Сергей глянул предусмотрительно в треснувшее зеркало заднего вида, чтобы проверить, как воз перенес подъем. Эх, черт, верхние два хлыста справа, возле самой стойки, отползли чуть назад. Если так и дальше пойдет — выскользнут с передней стойки, перекосит их, еще под встречную машину угодят. Сергей поехал совсем медленно, по-черепашьи. «Уралу» это пришлось не по вкусу, он недовольно урчал и плевался черным дымом из выхлопной трубы.
Захотелось курить.
У Сергея в пачке оставалось всего штуки три «беломорины», кончалось курево. А курева не достать нигде, и он вынужден был экономить — сегодня с утра курил только два раза. «Да ладно, в случае чего у мужиков попрошу, хоть махорки дадут».
Рука потянулась к бардачку, где лежала пачка, но замерла на полдороге. ТАМ ЖЕ ВОЛК. Сергей сглотнул слюну, вдруг заполнившую рот, и убрал руку. Страх холодной волной прокатился по всему телу. «А собственно, почему это я так испугался? Из-за какой-то фотографии?» — метнулась мысль. «Подумаешь — ВОЛК. Что я, волков не видал? Да и нет там никакого Волка, просто обман зрения, вот достану сейчас фотографию и проверю».
Он сжал баранку так, что побелели костяшки пальцев.
НЕТ. НЕ СЕЙЧАС. ПОСЛЕ.
Пользуясь его оцепенением, «Урал» залетел в выбоину и ухнул от удовольствия, качнувшись на могучих рессорах. Сергея слегка тряхнуло, он инстинктивно бросил взгляд в зеркало.
В зеркале, рассеченный трещиной надвое, стоял ВОЛК!
С этого мгновения Сергей стал плохо соображать. Может быть, он закричал, хотя и не уверен. Сознание отключилось на пару секунд, так вырубают электричество в сети во время интересного телефильма. Но этих секунд хватило, чтобы «Урал» почувствовал свободу и вильнул на полосу встречного движения. Шедший по ней на хорошей скорости синий «Москвич» испуганно полыхнул фарами («рехнулся, что ли?»), шарахнулся в сторону и по самой обочине чудом проскочил мимо.
Еще секунда — и «Урал» сорвался бы с асфальта в придорожную канаву, но тут Сергей опомнился. Он успел вывернуть руль и ударил по тормозам.
Когда в голове окончательно прояснилось, Сергей с некоторым даже удивлением обнаружил, что «Урал» с замолкшим мотором стоит на обочине со своей стороны, а у него дрожат руки, как у алкоголика. «Чуть-чуть…»
Он распахнул дверцу и встал на подножку, чтобы посмотреть, что приключилось с возом: резкие повороты не могли пройти бесследно. Так и есть, один хлыст соскользнул, и теперь толстым, ближним концом упирается в землю, а дальний взметнулся вверх. Придется расцепить стойки на прицепе и скинуть этот хлыст к чертовой матери.
Стараясь не думать, из-за чего весь этот кавардак, Сергей взял с пассажирского сидения рукавицы, натянул их, шагнул прямо с подножки на бензобак, потом перелез на площадку и забрался на воз. Сразу заметил, что второй хлыст, который начал отъезжать вместе с упавшим, еще держится, буквально каким-то сантиметром цепляется за стойку. Если проволокой не привязать этот ковель к другому, из «надежных», то и его придется сбрасывать, иначе тоже перекосит. Сначала скину тот, а потом займусь этим, решил Сергей и осторожно двинулся по возу к прицепу.
Благополучно достигнув задних стоек, Сергей разъединил скреплявшую их цепь. Перекосившийся хлыст сам полетел вниз. Сергей опять сцепил стойки и пошел назад.
Он был примерно на середине пути, когда почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.
Коля остался один.
Оставаться одному ему было не впервой, и он ничуть не расстроился. Надо только придумать, чем бы таким заняться. Вот он и пошел в свою комнату и принялся думать.
Можно было бы продолжать рассматривать картинки в ярких книжках-малышках, разбросанных по полу, но они потому и были разбросаны, что надоели. Интересно разве разглядывать то, что видел уже тыщу раз?
Подумав так, Коля вспомнил о своем грузовике. Пока мамы нет, на нем можно отправиться в дальний рейс — по всей квартире. Но потом Коля решил, что директор гаража не дает бензина, а без бензина машина не поедет. Рейс пришлось отложить, но у Коли тут же появилась другая мысль: какой может быть директор без гаража? Ведь у него наверняка должна быть своя машина.
И Коля решил построить гараж.
Для этого в первую очередь нужны кубики. После вчерашней неудачной стройки, когда развалилась башня, мама собрала их в большой синий пластмассовый таз и сунула ему под кровать. Коля опустился на четвереньки и заглянул туда. Да, они были там, в тазу, задвинутом далеко в полумрак, почти у самой стены. Коля лег на живот и ползком отправился под кровать.
Рубашка вылезла из штанов и задралась, оголив поясницу, но Коля этого не заметил. Добравшись до таза, он хотел было вытащить его наружу, но едва дотронулся, как из-под плинтуса выскочило маленькое черное существо на усиках-ножках. Коля испугался, приготовился к отступлению, но тут разглядел, что это за существо.
Таракан. Это был таракан.
Или паук.
«Они не кусаются, — говорила мама, — не бойся. Паук ползет — письмо придет».
Коля взял и дунул на паука-или-таракана. Существо как на коньках отъехало к плинтусу, а потом, наверно, потеряв ориентацию, побежало прямо на Колю. Он взвизгнул, приподнялся и попятился назад.
И тут чья-то холодная рука — (лапа?) — уперлась ему в спину. НЕТ, ТЫ ПОСИДИШЬ ЗДЕСЬ, ПУСТЬ ПАУК ПОЛАКОМИТСЯ ТВОИМИ ПУХЛЫМИ ГУБКАМИ, ТЫ ДАЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ, КАК ЭТО ВКУСНО — МЯГКИЕ ГУБЫ В ГОРЯЧЕЙ КРОВУШКЕ!
Жидконогая тварь неумолимо приближалась.
Внезапно она нырнула в глубокую тень, во тьму, и Коля на секунду потерял ее из виду. Но она приближается, сейчас она вопьется в губы, да-да, она близко, она очень близко!
Коля вскрикнул, прижался животом к холодному полу и быстро-быстро пополз назад. Странно, но ему никто не мешал. Выбравшись наружу, он вскочил на ноги и прижался к противоположной стене, напряженно высматривая, когда же тварь выбежит из-под кровати.
Не выбежала. Завернула, наверно.
Коля перевел дух.
Сказать по правде, он не очень-то испугался, когда это существо побежало на него. И попятился скорее не со страху, а от неожиданности. Но когда в спину надавило что-то холодное… Вот здесь он да, испугался. Потому что он знал этот холод, точно острым лезвием рассекающий тело. Он впервые ощутил его сегодня ночью, во сне (во сне?), когда его оцарапал страшный ВОЛК. А мама подумала, что это спинка кровати.
Значит, Волк пришел снова. Значит, ОН ЗДЕСЬ.
— Мама, мамочка! — робко позвал Коля.
МАМЫ НЕТ, ответила тишина. ЕСТЬ ТОЛЬКО ВОЛК, ОН ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ И СЕЙЧАС ПРЯЧЕТСЯ ГДЕ-ТО В КВАРТИРЕ.
Если Волк здесь, то его надо найти, подумал Коля. Он не должен бояться Волка, ведь он мальчик и значит — смелый. Как папа.
НАЙТИ И УБИТЬ.
Коля с удивительным хладнокровием снял со стены прекрасную двустволку, которую подарил папа, взвел курки, вытащил из горы игрушек зеленый железный пистолет с ленточными пистонами, сунул в карман. Теперь можно идти на охоту, он готов. Почти готов. Коля подумал и на всякий случай натянул на голову буденовку с красной звездой. Вот теперь готов.
Он взял игрушечную двустволку наперевес и пошел искать Волка.
Он не боялся, нет. Он представил себе, что это игра. Как играют в разбойников и пиратов, так и он играет в ОХОТУ. «Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет…» Он — храбрый охотник, а Волк — трус, он испугается и убежит.
Ну, Волчище Серый Хвостище, где ты? Боишься?
В прихожей и на кухне никого не было. Коля сходил в большую комнату и, не найдя там Волка, вернулся в прихожую. И тут у него возникло ощущение, будто прихожая изменилась. Вроде бы все на месте… Э, нет. У шкафа, встроенного в стену, распахнута одна дверца. Когда Коля первый раз проходил здесь, шкаф был закрыт.
ТАМ ВОЛК.
Коля крадучись обошел дверцу, толкнул ее дулом двустволки, чтобы пошире открылась. Внутри он увидел рабочие папины фуфайки. Валенки. Старый плащ. Свою курточку. А ну-ка, что там такое черное и мохнатое? ВОЛК? Нет, это шуба.
Ничего, кроме одежды, в шкафу не оказалось. И никого. Но Волк там был, был только что, иначе почему же открылась дверца? Был, несомненно, а потом выбрался оттуда, и…
На кухне хлопнула форточка.
…и убежал на кухню! Теперь он попался, если только не вылезет в форточку.
Он вылез. Вылез в форточку. Коля понял это сразу, войдя на кухню. Обе форточки были распахнуты, по полу гулял ветер.
Волк сбежал.
Коля одновременно расстроился (охота сорвалась!) и обрадовался (прогнал!). Взбираясь на табуретку, а потом на подоконник, чтобы закрыть форточки, он думал о том, что это именно он прогнал Волка, сам. Видишь, Волка можно прогнать, он не такой уж и страшный, только зубы страшные, холодные острые зубы и холодные мохнатые лапы. Теперь Волк бродит по улице, а на улице мороз, он замерзнет и захочет погреться. Встанет у двери и нажмет звонок: ПУСТИ МЕНЯ, КОЛЯ, Я НЕ ЗЛОЙ ВОЛК, Я ДОБРЫЙ, Я ОЧЕНЬ ЗАМЕРЗ, ПУСТИ СОГРЕТЬСЯ. Коля добрый мальчик, он откроет дверь.
А ВОЛК СХВАТИТ ЕГО И СЪЕСТ.
Не надо отпирать дверь, когда услышишь звонок.
И в этот момент звонок пронзительно зазвенел.
Коля как раз слезал с подоконника, он от неожиданности разжал руки и шмякнулся мягким местом об пол. Было немножко больно, но Коля не стал плакать. Не потому что не хотелось — не мог просто! Он испугался, до ужаса испугался звонка в дверь.
Звонок звякнул еще раз и умолк, будто захлебнувшись электричеством. КОЛЯ, ПУСТИ ПОГРЕТЬСЯ, ЭТО Я, ДОБРЫЙ ВОЛК…
А может, это вернулась мама?
Коля поднялся и на цыпочках пошел в прихожую. Подойдя к самой двери, он приложил к ней ухо, прислушался. Ничего не слышно.
Тишину опять разорвал звонок.
— Кто там? — с замиранием сердца спросил Коля у двери.
— Это я, сынок, открывай скорей.
ЭТО Я, КОЗА, ВАША МАТЬ ПРИШЛА, МОЛОКА ПРИНЕСЛА.
Нет, это не мама, это ВОЛК, я знаю, он хитрый, он переделал себе голос, как в сказке про козлят.
— Уходи, Волк, все лавно не отклою! — твердо сказал Коля.
— Да что ты, Коленька, какой Волк, это я, мама! — отозвался Мамин Голос. — Я ведь быстро пришла, как обещала, даже быстрее, потому что колбаса уже кончается, и я не стала стоять.
Мамин голос, добрый, ласковый мамин голос!
— Ты Волк, я знаю, я тебя плогнал, а ты опять плишел, — сказал Коля уже без прежней уверенности.
ЭТО МАМА, А НЕ ВОЛК.
— Я устала, Колька, не дури, у меня ключ на работе, открывай сейчас же, кому говорю! — попробовал рассердиться Мамин Голос.
Злой голос. Не мамин голос. ЭТО ВОЛК.
— Ма-а-ма-а-а…
Коля заревел.
Мамин Голос помолчал, потом — обеспокоенно:
— Колюша, да что с тобой, мальчик мой, не плачь, ладно? Не надо плакать, я схожу на работу и возьму ключ, если ты боишься. Только без меня не открывай никому, слышишь? И все. Там, за дверью, зацокали каблуки.
Он уходит, ушел. Все-таки это была мама, а не Волк. Откуда Волк знает про ключ?
А МОЖЕТ, ОН УЖЕ СЪЕЛ МАМУ И ПОЭТОМУ ЗНАЕТ?
От этой мысли Коле стало вдруг так жутко, что он перестал плакать.
ТВОЯ МАМА БЫЛА ОЧЕНЬ ВКУСНАЯ, КОЛЯ, НО ТЫ, НАВЕРНО, ЕЩЕ ВКУСНЕЕ, СЛАДКИЙ МОЙ. ТЫ ВЕДЬ ХОЧЕШЬ ПОИГРАТЬ С СЕРЫМ БРОДЯГОЙ. А, КОЛЯ-КОЛЯ-НИКОЛАЙ?
На кухне опять хлопнула форточка.
…почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.
Ощущение, будто за тобой подглядывают в туалете. И стыдно, и гадко.
Сергей остановился и внимательно посмотрел вокруг. На дороге машин не было, она грязной сужающейся полосой уходила вдаль по обе стороны от «Урала», рассекая припорошенный лес. Ветер затаился, и замерзшие деревья, казалось, со страхом ждали его неминуемого появления. Очень удобно устраивать засаду. К примеру, вон за теми кустами, оттуда вся дорога как на ладони. И Сергей тоже, глупо торчащий на вершине воза. Прескверное положение. Человека в таком положении очень удобно убивать. Из ружья. Но кому и зачем это нужно?
Появилось легкое беспокойство. Так, что-то вроде волнения перед невыученным уроком в школе, когда почти наверняка знаешь, что тебя не спросят, но все равно нервно покусываешь авторучку и вздрагиваешь при каждой произнесенной фамилии. Ощущение, что на тебя смотрят, не проходило. Наоборот, оно усилилось, Сергею казалось уже, что он физически чувствует этот тяжелый взгляд — будто лежит под стальной плитой. Плита все сильнее и сильнее давит на него, мешая дышать и расплющивая остатки мужества.
Левая щека у него начала подергиваться.
Ты не должен смотреть на эти кусты, уговаривал он себя. И — смотрел, не мог оторвать взгляда. Он был загипнотизированным кроликом, а удав (удав?) прятался за теми кустами. Да, за теми, теперь он был в этом почти уверен.
Легкое беспокойство раздувалось, словно воздушный шар, и переходило уже в сильное волнение.
А может, там и не человек, скользнула лихорадочная мысль, Может, там и вправду какой-то зверек. Заяц, например. Или лиса.
Или ВОЛК.
Его прошиб пот.
Кусты шевельнулись. Почти неуловимое колебание, всего с одной-двух веточек стряхнувшее снежные рукавички. Ничего особенного, просто кто-то за кустами сделал неосторожное движение.
ЭТО ВОЛК.
Сергей повернулся и побежал по шатким хлыстам, нелепо размахивая руками. Не стоило этого делать, ведь он знал, что хлысты обледенели. Уже на втором шагу его левая нога соскочила с бревна. Не удержавшись, Сергей кувыркнулся вперед, ударился о переднюю стойку и, закричав, полетел вниз.
Внизу лежал сброшенный им же самим хлыст.
Сергей упал на ковель спиной, с диким хрустом и адской болью переломившегося позвоночника. Крик захлебнулся в крови, хлынувшей горлом.
От сотрясения второй «ненадежный» хлыст выскользнул с передней стойки и крупный ковель, перекосившись — не выпускала цепь на задней стойке, — сорвался вниз.
А может быть, это весь воз падает на него, бревна топчут его обмерзшими каблуками, те самые бревна, которые он не успел довезти…
Евгений Попятный, гладкий, чисто выбритый мужчина лед тридцати пяти, вел свою «Ладу» очень аккуратно. Асфальт был грязный от снега, а он берег машину как женщину. Когда летом шальной камешек из-под колеса встречного «КамАЗа» угодил ему в лобовое стекло, тут же расползшееся паутиной трещин, у него случился первый инфаркт. Второй чуть не настиг пять месяцев спустя, когда на станции техобслуживания по большому блату ему поменяли стекло, умудрившись по неосторожности оставить на дверце грязный отпечаток руки. Грязи Евгений Попятный не выносил с пай-мальчикова детства.
Собственно, он не выносил, кроме грязи, еще двух вещей: когда его называли по фамилии (он стеснялся ее) и когда у него текла кровь. Или не у него, у кого-нибудь другого. Он боялся одного вида крови, а когда ее брали на анализ, предпочитал отворачиваться и закрывал глаза.
Он неспешно ехал на «Ладе» цвета кофе с молоком и насвистывал газмановский «Эскадрон». Слухом Евгений Попятный не был обижен и, в общем, получалось недурно.
Но мелодия мгновенно рассыпалась, когда он увидел на обочине, метрах в ста впереди, «Урал»-лесовоз. Рядом лежало упавшее с возу бревно, а второе бревно, перекосившись, тоже одним концом было на земле. Нет, не на земле, между бревнами что-то лежало, что-то зеленое. Приблизившись, Евгений Попятный разглядел.
«Господи!»
Он отчетливо увидел человека в зеленой зимней спецовке, лежавшего, неестественно выгнувшись, на первом бревне. Второе же раскололо череп, как грецкий орех. Кругом расплывалось красное дымящееся пятно. Раскроенная голова тоже дымилась.
«Кошмар какой!» — подумал Евгений Попятный, проезжая поскорее мимо и прибавляя газу. Пришпоренная «Лада» понеслась прочь от ужасного места. Евгению Попятному вовсе не улыбалась перспектива встречи с милицией и возни со «скорой». У Евгения Попятного есть другие дела, поважнее.
И к тому же он очень боится крови.
Первый приступ тревоги Лина почувствовала, когда стала подниматься по лестнице. Она не пошла наверх — она побежала, она чуть не задохлась, пока добежала до пятого этажа.
С КОЛЕЙ ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ.
Она трижды дура, что оставила его одного. Она сама виновата, что он принял ее за Волка. Она сама виновата, что он стал бояться Волка, ведь это она напугала его, недорассказав сказку.
ТОЛИКА ОНА ТОЖЕ ПУГАЛА.
В горле встал комок, он разрастался, увеличивался, охватил всю ее, громадный ком беспокойства, снежный ком, который катишь для снеговика, а он растет с каждым шагом… уже не сдвинуть с места, вот он какой. ЗДЕСЬ И БУДЕМ ДЕЛАТЬ СНЕГОВИКА.
Пятый этаж. Наш этаж. Наша лестничная площадка. Наша дверь
С КОЛЕЙ НЕСОМНЕННО ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ.
У двери на коврике лежала перчатка. «Почему я ее не заметила, когда вернулась из магазина?» Лина инстинктивно подняла ее, зажала в свободной руке. Она так сегодня и не надевала перчатки, хотя на улице очень холодно и мороз больно кусает пальцы.
КОЛЯ. ТАМ КОЛЯ. СКОРЕЕ.
Она нервничала, и поэтому кармашек у сумочки, куда она положила ключ, не хотел расстегиваться. Девчонки смотрели на нее как на сумасшедшую, когда она ворвалась в парикмахерскую и стала его искать. Нашла там, где и думала — в халате, что висел в углу.
Кармашек расстегнулся.
НЕ НАДО, ЛИНА, мягко посоветовал возникший из ниоткуда Голос. Она вздрогнула: Голос был реален, пугающе реален. Тот же самый Голос, из кошмара, но тогда он говорил про ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА.
Четыре — четное число. Знак смерти. Тогда, во сне, она случайно подумала об этом, а сейчас вспомнила. Про четные числа она недавно прочитала в какой-то газете, да и раньше слышала — что на могилу надо приносить четное количество цветков. Через год после смерти мамы она принесла на могилу четыре незабудки.
Знак смерти.
НЕ НАДО, ЛИНА, НЕ ДОСТАВАЙ КЛЮЧ. ИДИ ТАК, КОЛЯ ДОБРЫЙ МАЛЬЧИК, ОН ПУСТИТ ПОГРЕТЬСЯ.
Лина в нерешительности опустила сумочку и тронула дверную ручку. Та легко повернулась.
ДВЕРЬ БЫЛА НЕ ЗАПЕРТА.
Смычок тревоги, скользивший по струнам-нервам, взял самую высокую ноту и замер на ней.
«ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!»
Лина резко распахнула дверь и шагнула в прихожую. Ее встретила тишина и уютный, теплый запах дома. Лина закрыла дверь.
ПОЗДНО, ЛИНА.
— Коля! — тихо, дрожащим голосом позвала она.
Я ТУТ, МАМА! Она хотела услышать это, но нет, не услышала. ПРАВИЛЬНО, КАК ОН МОЖЕТ ОТВЕТИТЬ, ЕСЛИ ЕГО УТАЩИЛ ВОЛК?
Квартира угрюмо молчала.
Лина сделала шаг по направлению к Колиной комнате и вдруг споткнулась. Она посмотрела себе под ноги и увидела игрушечную двустволку, которую подарил Коле Сергей. Двустволка сиротливо валялась прямо в прихожей, у коврика-кружка.
Сумочка и сетка глухо шлепнулись на пол. Левая рука бессознательно скомкала поднятую на площадке перчатку.
— КОЛЕНЬКА!!!
Лина не закричала. Лина взвыла — так воют волчицы, потерявшие волчат. Она поняла, что произошло. Теперь совершенно бессмысленно…
«НЕТ!»
…бродить по комнатам и…
«НЕТ ЖЕ, НЕТ!»
…искать Колю.
Но она пошла — отупевшая от горя, с маленькой искоркой надежды в сердце, она пошла искать сына — мать-волчица, потерявшая волчонка.
Она не нашла его. Его не было ни в его комнате, ни в спальне, ни в кухне, ни в туалете, ни в ванной, ни в большой комнате. Она ходила по квартире как автомат, не чувствуя ничего, только какое-то гудение, будто в мозгу включился трансформатор. ВПЕРЕД — ПОВОРОТ — НАЗАД. ВПЕРЕД — ПОВОРОТ — НАЗАД. Одна и та же программа. Она заходила в комнату и тут же выходила, заходила и выходила, не замечая, что уже была здесь, уже смотрела.
Она очнулась лишь когда в третий раз вошла в большую комнату. Трансформатор продолжал гудеть, настойчиво и равнодушно. В висках, подчиняясь ему, опять застучали упругие молоточки, расплющивая мозг. Лина подняла руки, чтобы стиснуть ладонями виски и приостановить зарождающуюся головную боль, и с удивлением увидела, что до сих пор сжимает в левой руке перчатку.
Перчатка. Старая коричневая перчатка. Которую она не помнит, как обронила.
Но ведь обронила.
Лина мгновенно забыла о боли, ей показалось, что увидела краешек разгадки. Она стала сосредоточенно всматриваться в перчатку, как будто та могла что-то сказать.
ТЫ ВЕДЬ ОБРОНИЛА ЕЕ, ЛИНА.
Так, надо вспомнить. Когда пошла в магазин, положила их в сумочку, не глядя, машинально положила. Потом… а потом не вынимала, да, точно, не вынимала. И когда Коля ее не пускал, тоже не вынимала.
А РАЗВЕ ТЫ ПРИХОДИЛА ОДИН РАЗ, ЛИНА?
Один, а сколько же. А потом нашла эту перчатку.
ЗНАЧИТ, ЕЕ ПОТЕРЯЛ ТОТ, КТО ПРИХОДИЛ СЮДА ДО ТЕБЯ.
Волк. Сюда приходил Волк. Приходил за Колей. Но почему…
ДА-ДА, ПОЧЕМУ У ВОЛКА ОКАЗАЛИСЬ ТВОИ ПЕРЧАТКИ?
Разгадка вспыхнула так ярко, что у Лины перехватило дыхание. Все, все сразу выстроилось в дружную безупречную цепочку — странные царапины у Коли на ноге, разрезанная непонятно когда и кем фотография, жуткие сны. И то, почему Коля не пустил ее сегодня.
КОНЕЧНО, КОЛЯ УМНЫЙ МАЛЬЧИК, ОН НЕ ПУСТИТ В ДОМ ВОЛКА.
Будто в темной комнате включили свет, неясные контуры превратились в реальные и понятные вещи.
Разумеется, не всегда. У нее что-то сдвинулось в мозгу, когда пропал Толик, она не случайно ходила тогда ночью как лунатик. ЭТО дремало в ней двадцать лет, пока ее сыну не исполнилось ровно ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА — столько же, сколько Толику. Но вот пришел срок, и началось: сознание отключается, она делает что-то, потом включается — и она не помнит, что делала. При этом ей кажется, что все то время продолжала заниматься обычными вещами — шла, спала. Так было, когда она — она! — оцарапала спящего Колю. Так было, когда она — она! — исстригла фотографию, а подумала, что это ей только снится. Когда отключалось сознание, Лина становилась ВОЛКОМ.
Нет, не таким, как в сказках про оборотней, не жутким чудовищем с налитыми кровью глазами. Внешне она оставалась собой, а внутри превращалась в машину, у которой одна конечная цель — чтобы Колю постигла судьба Толика.
И вот — это случилось. Сегодня, когда она возвращалась с ключом, наступил тот самый провал сознания. Лина превратилась в ВОЛКА. Наверно, Коля предчувствовал это, он боялся ее уже тогда, когда она вернулась из магазина, и потому не открыл. Но теперь у ВОЛКА был ключ, и остановить его невозможно.
Так она вошла и убила Колю.
А трупик? Засунула в мусоропровод? Изжарила в духовке? Нет, наверно, она воспользовалась советом того ничего не подозревавшего майора милиции, с которым беседовала о Толике. Надо, чтобы все было так, как и двадцать лет назад. Она разрезала трупик на куски, сложила в сумку, отнесла КУДА-НИБУДЬ В ЛЕС (лес рядом с их домом, километр ходьбы — такой у них маленький город) И ЗАКОПАЛА. ИЛИ СОЖГЛА. Чтоб никто не нашел.
А сама думала, что спешит из парикмахерской домой. Время умерло для нее.
Все очень просто.
Но если бы не перчатка, которую она обронила, будучи ВОЛКОМ и разыскивая в сумочке ключи (ВОЛК же сначала не знал, где Лина хранит ключи), она так бы до сих пор ничего бы и не поняла.
Теперь она знает все. Теперь она поймала ВОЛКА. Теперь она отомстит… за Колю… за Толика… за себя. Она убьет ВОЛКА. Лина решительно подошла к окну и открыла дверь на лоджию.
Ей было невдомек, что оборотня, по легендам, можно убить только серебряной пулей.
ТАК ТО ОБОРОТНЯ.
А Коля тем временем сидел в шкафу в прихожей, среди папиных фуфаек. Он, как хитрый охотник, решил заманить Волка в ловушку, а потом напасть из засады. После того, как Мамин Голос за дверью пропал, Коля прислушался и тихонько отпер замок, а сам юркнул в шкаф. И только когда удобно устроился внутри, вспомнил, что оставил двустволку на полу в прихожей. Ничего, у него есть еще пистолет, да и вылезать уже страшновато: вдруг ворвется Волк?
Когда дверь открылась, Коля жутко испугался. В шкафу было хоть глаз выколи, он же сам так плотно притворил дверцы, даже щели не осталось, не посмотреть, кто пришел. Когда раздался Мамин Голос, Коля хотел выскочить к маме, но, вспомнив о Волке, который перековал голос, испугался еще сильнее и не шелохнулся.
Так он просидел довольно долго, пока не замерз и не проголодался. Волка больше не было слышно, страх понемногу улетучился, и Коля решил вылезть из шкафа.
В прихожей было холодно и дуло. Наверно, где-то открыто окно. Дуло из большой комнаты. Коля на цыпочках подкрался и заглянул туда.
Волк опять убежал, трусливый злюка Волк: дверь лоджии была распахнута, и морозный ветер пузырил занавеску. Коля засмеялся, облегченно и весело. Ему было уже не страшно, ему было СТРАШНО ИНТЕРЕСНО.
Он вышел на лоджию. Там было совсем холодно, и Коля в одной рубашке, шортах и колготках сразу попал в объятья мороза. Но уж очень хотелось посмотреть на гномиков внизу и на их игрушечные машинки, в которых гномики ездят, папа его сюда иногда выносил и показывал. Увы, ограждение было высоковато для Коли и к тому же наглухо закрыто изоплитой. Можно, правда, влезть на эту белую табуретку с большим красным цветком на сидении, но…
ХОЛ-ЛОД-Д-ДНО!
Совсем окоченев, Коля скользнул обратно в комнату и закрыл за собой дверь на лоджию. Ему стало скучно. И мамы что-то долго нет. Ладно, он успеет еще построить гараж и покатать грузовик, ожидая, когда она вернется.
А может, нарисует маме большой красный цветок, как на той табуретке.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 61/100 (На основе 40 мнений)
