(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Баттерфляй
Вы любите бабочек?
Эти мерзкие создания преследуют меня на протяжении всей моей жизни. Я помню беспокойных мотыльков, крутящихся вокруг ночника, что висел прямо над моей детской кроватью, помню нанизанную на булавку мёртвую репейницу в кабинете биологии, назойливых капустниц, с которыми каждое лето боролись на даче родители и вытатуированное изображение махаона на животе одной из моих бывших. Ирония ли, но в конце концов даже свой творческий псевдоним я выбрал, исторгнув из глубин подсознания плотно засевший там образ отвратительного чешуекрылого существа.
Когда-то эти твари в самом деле меня восхищали и успокаивали. Их грация, создающие обманчивое впечатление пёстрые паруса крыльев и искусственно созданный образ, навязывающий ассоциации с чем-то прекрасным и совершенным – всё это влияло и на моё собственное восприятие. Если вы всё ещё очарованы бабочками, то попробуйте поймать одну из них и оторвать этой твари крылья. Случится чудо. Весь окружавший сие гадкое насекомое флёр вдруг развеется, и вы увидите лишь уродливое туловище, наблюдающее за этим миром столь же уродливыми полушариями глаз. Бабочки – это та самая красивая картинка, за которой природа спрятала нечто по-настоящему отвратительное.
Если вы дочитаете мою историю до конца, то несомненно решите будто я спятил. В лучшем случае сочтёте написанное мной глупой прощальной шуткой. Я не могу винить вас за это, ведь любой находящийся в здравом рассудке представитель homo sapiens не воспринял бы подобное в серьёз. Всё потому, что вшитый в человеческий мозг интерпретатор всегда и до последнего защищает наше сознание от всего иррационального.
Моё первое столкновение с необъяснимым случилось, когда мне было лет пять, не больше. Время безжалостно исказило воспоминания о том событии вплоть до того, что они стали казаться выдумкой, созданной моим богатым воображением. Впрочем, сейчас я уже ни капли не сомневаюсь в том, что случившееся в далёком прошлом было на все сто процентов реально.
Всё началось с того, что я переехал из родительской спальни в свою собственную детскую комнату. Для пятилетнего мальчишки это было воистину грандиозное событие. Помнится, я долго не мог привыкнуть к расширившимся границам своего личного пространства. Я был счастлив. Единственным неприятным фактом, сопутствовавшим моей маленькой эмансипации стали проблемы со сном. Потому отец и приладил над кроватью тот чёртов настенный светильник, что в тёплые времена года привлекал к себе внимание всевозможных крылатых созданий. На удивление это помогло. Засыпать я стал быстрее, а сны мои были безмятежны, как никогда. Чтобы освободить больше пространства в центре комнаты, папа поставил мою кровать вплотную к стене вместе со старым высоким шкафом, в котором вместе с детской одеждой и книжками постоянно соседствовали упакованные в чемоданы вещи родителей. Зимой там хранились мамины летние платья и отцовские футболки, а летом пуховики и свитера. Шкаф переехал сюда прямиком из старой дедушкиной квартиры и представлял собой ветхий древний артефакт, что мог порадовать своей вместимостью, но был нежеланным предметом интерьера в гостиной, будто бы портившим саму атмосферу уютного семейного гнёздышка. Потому он и был спрятан подальше от глаз посторонних, заняв своё законное пространство у стены детской комнаты. Деревянный исполин располагался так, что изножье моей кровати вплотную примыкало к его боковине.
Случай, о котором идёт речь, произошёл спустя примерно три месяца после того, как мои мама и папа переселили меня в детскую. Его обстоятельства мне позабылись и развеялись подобно тому, как иссохшая листва облетает с корявых ветвей старого дуба. Осталось лишь одно воспоминание, вросшее в вязкую почву мозга цепкими корнями.
Я помню приснившийся мне кошмар, яркий и странный. Во сне я брёл по железной дороге, когда вдруг ощутил чьё-то присутствие прямо за своей спиной. Обернувшись, я увидел фигуру – высокое и чёрное, как бездна космоса бесформенное нечто. С двух сторон от железной дороги простирался густой зелёный лес. В безбрежной голубизне неба пели птицы и светило солнце. То, что стояло прямо напротив меня не скалилось зубастым ртом, не пожирало меня злобным взглядом и вообще не проявляло никаких признаков угрозы, но при этом совершенно беспричинно внушало настоящий животный и ледяной страх. Оно было неправильным, жирным тёмным пятном, налипшим на безмятежный красочный пейзаж, жуткой опухолью, засевшей в нежных тканях наивного детского сна. У фантома не было лица, не было глаз и ушей, казалось, даже очертания конечностей появились только секунду назад, придавая аморфной чёрной туче какой-никакой силуэт. Оно как будто скопировало строение моего тела настолько насколько могло. И теперь это существо наблюдало за мной.
Я бросился наутёк. Пожираемый изнутри чувством отчаяния и ужаса, я кричал и бежал вперёд, не видя конца железнодорожному полотну, ощущая под ногами деревянные шпалы и, когда я решился обернуться, то увидел, что тварь преследует меня. Размахивая своими ненастоящими лапами, оно гналось за мной, не издавая ни звука. Не знаю как, но я понял, что идущее по моим пятам создание не знает усталости. Оно будет хладнокровно следовать за мной, пока не настигнет. Осознав это, одинокий и испуганный ребёнок, которым я тогда был, сдался. Ноги подкосились, и я рухнул на землю. Затрещали разлетевшиеся в стороны камушки. Прикрывшись руками так, будто это действительно могло меня спасти, я расплакался. Последнее, что я помню – это то, как чёрное пятно, настигнув меня, вдруг взорвалось, превратившись из ужасающей кляксы в облако цветастых бабочек. Хлопая крыльями, они разлетелись в стороны и тогда я проснулся.
Вероятно, этот сон забылся бы раз и навсегда, если бы не одна странная вещь, произошедшая вслед за моим пробуждением. Когда, вопя от страха, я подскочил на кровати и распахнул глаза, то передо мной предстала деревянная гладь боковины шкафа. И в этот самый момент последний, запечатлённый мной кадр страшного сна вдруг будто бы наложился поверх реальности, отпечатавшись на светло-коричневой поверхности тёмными кляксами. Кляксами, что так отчётливо напоминали силуэты множества испуганных бабочек.
Оборачиваясь назад, я нередко думаю о том, что лучше бы тот чёртов взрыв из противных крылатых созданий так и остался единственной не поддающейся рациональному объяснению хренью, что случалась в моей жизни. Я бы благополучно забыл о ней, лишь изредка припоминая во время обыденных разговоров с семьёй или друзьями о дичи, что нам когда-либо снилась. Каждый раз, возвращаясь в квартиру, где прошло моё детство, я подходил бы к старому дедушкиному шкафу и с минуту разглядывал пятна на торце. И тогда я пришёл бы к единственному напрашивающемуся на ум выводу: на самом деле эти отметины были здесь всегда, как часть природного узора, что можно заметить на любом деревянном изделии. Сложив все слагаемые, я бы посмеялся над тем, какой всё-таки забавной штукой является детское воображение, и эта история не получила бы продолжения, а, следовательно, не привела бы к той дерьмовой череде событий, что сломала мне жизнь. Но обо всём по порядку.
В четырнадцать лет я потерял отца. Тогда я впервые узнал о том, как жестоко злое и жадное до расправы общество способно поступить с безобидным, не способным оказать ему отпор человеком. На календаре был две тысячи третий – год, отпечатавшийся в истории нашего хмурого городка несмываемым гадким пятном. Омрачён он был жуткими событиями, связанными с убийствами детей. Тела мёртвых школьников находили чуть ли не каждый месяц: в парках, подворотнях, на крышах многоэтажек. Общественность стояла на ушах, объявили комендантские часы и всюду распространялась информация об орудующем в городе серийном убийце. По странному совпадению большинство жертв были учениками моей школы – той самой, где мой отец вот уже два десятилетия работал учителем биологии. Разумеется, следователи успели допросить весь педагогический состав и вдруг каким-то неведомым образом в центре этой истории оказался мой папа.
Я запомнил его человеком безобидным, не любившим привлекать к себе внимание, тихим и задумчивым, но не лишённым чувства юмора. Кому вообще могло прийти в голову связать его с прокатившейся по городу волной зверств. Сначала к нам зачастили представители органов правопорядка, разговаривали с мамой, проводили обыски в квартире. Отца несколько раз вызывали в участок. Будучи законопослушным гражданином, он полагал, что сотрудничество со следствием поможет продвижению дела, но однажды его забрали и больше не отпустили. Помню, как мама проплакала всю ночь, а после ходила с бледной, лишённой эмоций маской вместо лица. В школе я ловил на себе косые взгляды одноклассников и учителей. Я знал причину – мой отец оказался в списке подозреваемых в серии убийств. Но как четырнадцатилетний мальчишка мог доказать окружающим, что его папа не способен на те чудовищные вещи, в которых его обвиняли? Кажется, и отец понимал, с каким давлением и испепеляющим безмолвным осуждением столкнулись его близкие, на которых уже успели навесить клеймо семейки маньяка. Мне сложно представить, что он испытывал сидя там за решёткой, о чём думал все эти дни.
Одна крепкая петля и один шаг с хромой табуретки в пропасть изменили всё раз и навсегда. Отец повесился в камере ночью после вечернего обхода. Когда-то он был примером для меня. Но, даже несмотря на принятое им эгоистичное решение покинуть этот мир, я всё ещё любил папу. Злился на него, но любил, потому что в глубине души понимал истинную причину его поступка.
Мама сменила работу и позаботилась о моём скорейшем переводе в другую школу, однако шлейф из слухов и сплетен тянулся за нами ещё долгое время. Чтобы избавиться от гнетущих мыслей, ставших моими верными спутниками в то время, я решил подыскать для себя хобби. Вот так печальная смерть отца стала причиной, по которой я записался в кружок живописи, а затем увлёкся фотографией. Первые свои эксперименты в этой области я совершил, вооружившись папиным плёночным фотоаппаратом – дешёвой мыльницей, которая, тем не менее, стала для меня самым настоящим спасением. На восемнадцатилетие мама подарила мне мою первую полупрофессиональную фотокамеру, а чуть позже на деньги, которые я откладывал целых два года, подрабатывая на автомойках и в магазинах электроники, мне удалось приобрести достойную оптику и записаться на курсы фотографов.
Постепенно хобби стало перерастать в нечто большее. Во время учёбы в институте я время от времени зарабатывал индивидуальными фотосессиями, а на третьем курсе одногруппник помог мне с персональной страничкой в соцсетях. К моменту получения диплома, я уже точно знал, что вряд ли когда-то пойду работать по специальности. Поток клиентов рос с каждым месяцем, меня приглашали на свадьбы, дни рождения и городские мероприятия.
Ещё через год я заполучил место в штате одного из крупнейших столичных глянцевых изданий, что позволило мне крутиться в одной среде с настоящими профессионалами и мэтрами фотографии, оттачивая собственные навыки и заводя полезные знакомства. Примерно в тот период ко мне вновь вернулся интерес к живописи и в свободное время я стал рисовать. Одной страсти к изобразительному искусству оказалось мало. Мне никак не удавалось отыскать свой собственный стиль и источник вдохновения, чтобы создать нечто способное привлечь внимание широкой аудитории и экспертов. Пользуясь случаем, я периодически показывал свои работы знакомым специалистам, но те либо рассыпались в беспощадной критике, либо с чувством неловкости морщились, тактично давая понять, что это не совсем то, что нужно современной арт-культуре. На протяжении двух лет я довольствовался тем, что продавал свои работы на платформах вроде Painterest и периодически писал посредственные картины на заказ. Я уже готов был опустить руки и плюнуть на своё увлечение, когда со мной вдруг вновь произошёл странный инцидент.
Вернувшись поздней ночью с шумной вечеринки, на которой я присутствовал в качестве фотографа, я осознал, что под конец рабочего дня немного переборщил с алкоголем. Обычно я знаю меру, но в тот вечер на душе было как-то по-особенному хреново. Творческие неудачи, произошедшая накануне ссора и размолвка с девушкой, нахлынувшие так не кстати воспоминания об отце подкосили меня, и я выпил больше положенного. Рухнув в кресло, я поставил перед собой мольберт с чистым холстом, включил медитативную музыку и уставился в белый прямоугольник так, будто смотрел на давнего врага. Концентрируясь на нём, я изо всех сил пытался создать мысленный образ чего-то достойного для перенесения на полотно, но линии и фигуры не желали укладываться в единую картину. Я ощущал себя бездарностью, опустошённым сосудом, лишённым талантов и идей, достойных того, чтобы явить их миру. С этими мыслями я провалился в сон.
Под моими ногами расползлась бесконечная лента железной дороги, по бокам вырос вечнозелёный океан, и я тотчас же узнал это место. Прошло двадцать с лишним лет, но возникало ощущение, будто я был тут ещё вчера. По коже пробежал холодок. Повинуясь инстинкту, я обернулся и передо мной возникло то, что я боялся увидеть больше всего. Чёрное размытое ничто из детского кошмара преобразилось за минувшие годы, отрастив себе подобие лап, которых теперь было аж шесть, огромные фасеточные глаза и челюсти. Несмотря на его антропоморфность в этом существе было слишком много от насекомого. Как и в прошлый раз тварь стояла неподвижно, наблюдая за мной с расстояния четырёх-пяти метров. Она была выше меня и её внешность изменилась почти до неузнаваемости, но внутренний голос подсказывал, что это та самая сущность, что явилась мне в страшном сне, когда я был ребёнком.
Но вместе с нарастающим ужасом, плавно перетекающим в панику, я уловил и другое чувство – нечто похожее на едва уловимую связь, существовавшую между мной и тварью. И тогда ко мне вдруг отчётливо стало приходить осознание того, что я нахожусь во сне.
Я сделал шаг назад, и монстр повторил движение, вновь сократив расстояние между нами. Я осмелился и спросил: «Что тебе нужно?» Насекомоподобная тварь промолчала.
Несмотря на весь сюр происходящего, я явственно ощущал исходящую от монстра угрозу, наполнявшую мои внутренности едким бесплотным страхом. Нужно было просыпаться, пока существо не набросилось на меня. Я зажмурил глаза, сжал кулаки и напрягся всем телом, пытаясь вспомнить, где находился до того, как заснул. Что-то подсказывало мне, что это поможет вернуться назад, но мысли путались, слипались между собой в черепной коробке, отказываясь выстраиваться в ряд. Ненавидя себя за собственное бессилие, я поднял веки и в этот момент моё сердце едва не вылетело из груди раскалённым дымящимся снарядом. Чудовище стояло вплотную ко мне, так близко, что я мог детально рассмотреть сферы его сложных и пугающих глаз, всё внимание которых, как мне казалось, было приковано ко мне.
Испуг вырвался из горла истошным, раздирающим иллюзорную реальность криком. Челюсти твари разъехались в стороны, и она закричала в ответ – громко, пронзительно и тонко. А затем существо взорвалось, обратившись в скопление бабочек. Сон треснул как мартовский лёд и я, вцепившись в подлокотники кресла, проснулся там, откуда и переместился в царство Морфея. Играла медитативная музыка, в полумраке комнаты потрескивал электронный камин, а на белом так и не тронутом мной холсте красовался скрученный в спираль ворох из угольно-чёрных бабочек.
«Омут» наделал не мало шуму. Арт-критики смаковали созданное мной творение с нескрываемым удовольствием, писали хвалебные оды, делились контактами спонсоров и директоров крупных художественных выставок, при этом не скупясь на упоминания в социальных сетях. Псевдоним Баттерфляй возник как-то сам собой и уже навечно закрепился за всеми моими последующими работами. Кто-то даже однажды пошутил о том, что мне впору сменить фамилию в паспорте на двойную. Я прекрасно знал, что успех в современном искусстве – явление недолговечное и нуждающееся в регулярном подкреплении. Публика требовала контент, стучала воображаемыми ложками по воображаемому столу, вечно голодная до новых впечатлений, но мне было необходимо время. Я много раз изучал картину, рассматривая украсившие полотно пятна и пытаясь понять их природу. Разумеется, никто не делал анализа красок и на все вопросы относительно создания «Омута» я отвечал ложью. Мне не пришлось выдумывать для картины сакральные глубокие смыслы. Как и в случае с последующими работами, публика сама находила нужные ей трактовки, улавливала посылы, которые я никогда не закладывал в свои творения. Я нёс какую-то ахинею о потоке сознания, о детских травмах и сублимации, а люди, подхватывая мои слова, додумывали все остальные детали.
После «Омута» я неоднократно пытался вновь браться за кисть, но новые картины были встречены прохладно и без энтузиазма. Миру искусства был нужен новый «Омут», но я понятия не имел, как дать ему то, о чём он просит. Я ощущал, как медленно угасает людской интерес, а в месте с ним и мой шанс избавиться от ярлыка посредственности.
В какой-то момент я взял за привычку засыпать в кресле перед холстом, но, увы, та пугающая тварь больше не являлась ко мне во снах. Я явно делал что-то неправильно. Не помогали ни медитации, ни походы в музеи, ни отдых на природе. Фотография больше не приносила того удовольствия, что прежде. Я жаждал большего.
Спустя шесть месяцев после создания «Омута» я навестил маму. Помню, как долго пялился на старый шкаф, всё ещё покоившийся недвижимой громадой в опустевшей детской комнате, а после за чашкой кофе вскользь упомянул о воспоминании из детства, связанном с кошмарным сном о чудовище. Мама улыбнулась, сделала глоток и закивала.
– Ты помнишь? – тогда в моём голосе зазвучали нотки надежды.
– Помню, как же. Ты испугался так, что после того случая нам пришлось на месяц снова позволить тебе спать в нашей с отцом спальне вместе с нами.
– Как думаешь, те пятна на шкафу всегда были там?
Мать лишь устало пожала худыми плечами.
– Ты сказал, что во сне на тебя напал чёрный медведь.
Медведь. Вот в какой образ моё испуганное детское сознание поместило ту неестественную сущность, пугающую одним лишь фактом своей неправильности и нереальности. Наверное, я и сам себя убедил тогда, что это был косолапый гость из леса. Так было проще. Это укладывалось в рамки нормальности.
– Как думаешь, почему мне приснился этот сон? – осторожно спросил я маму. – Было что-нибудь необычное, что предшествовало этому событию? Может мне и раньше снилось что-то подобное?
На морщинистом бледном лице отразилось напряжённость.
– Столько лет прошло. Почему ты вдруг спросил об этом?
– Не так давно мне приснился тот же самый сон, – признался я, покручивая в руках опустевшую белую чашку. – Глупость, конечно, но быть может в этом действительно есть какой-то смысл.
– Операция, – вдруг припомнила мама. – Тебе сделали операцию в тот день. Удалили небольшую опухоль на плече, помнишь? Я тогда работала в поликлинике и смогла уговорить главврача выписать тебя, потому что мы с отцом решили, что в домашней обстановке ты будешь чувствовать себя лучше, чем в больничной палате. Ты ещё не успел до конца отойти от наркоза. Быть может потому и приснились такие странные вещи, не знаю.
Она отвернулась к окну, задумавшись о чём-то своём, а потом я заметил, как блестят от влаги её глаза. Воспоминания о папе приносили не только улыбки, но и не ослабевшую с годами горечь утраты. Интересно, верила ли она в его невиновность? Мы никогда не говорили с ней об этом.
Проанализировав ту беседу и обстоятельства, при которых был создан «Омут» я пришёл к до безвкусия простому умозаключению: сны, в которых ко мне являлась та тёмная сущность, провоцировались изменённым состоянием сознания. В первый раз причиной ему был наркоз, во второй – алкогольное опьянение. Я даже усмехнулся, подумав об этом. Может потому истинные гении искусства так часто ищут вдохновение на дне бутылки или в наркотическом трипе.
Так или иначе, я решился проверить свою теорию экспериментально. Вернувшись в свою столичную холостяцкую берлогу, я закупил выпивки, отключил назойливый телефон и приступил к осуществлению задуманного. Пялясь в экран телевизора на лохматого Эштона Кутчера, тщетно борющегося с последствиями своих путешествий во времени, я целеустремлённо повышал промилле в своей крови до тех пор, пока не ощутил, как организм начинает выдавать системные ошибки. Выключив зомбоящик, я неуверенной походкой добрёл до одиноко стоящего мольберта, подтащил его к креслу и сел напротив. Мне повезло оказаться в той категории людей, что при опьянении испытывают сонливость, а не желание искать приключения на пятую точку. Веки мои моментально потяжелели, я что-то пробормотал себе под нос и провалился во тьму.
Эксперимент сработал.
Я снова оказался на железной дороге, проложенной сквозь лесной массив и снова меня поджидало оно. Существо с фасеточными глазами обзавелось парой длинных усиков и теперь шевелило ими, будто антеннами, пытающимися поймать сигнал и настроиться на нужную частоту. На этот раз страха почти не было, даже несмотря на чувство дискомфорта, упорно твердившее о том, что происходящее не нормально и мне не место здесь. Осознать, что я нахожусь во сне получилось на удивление легко. Я даже попытался вновь заговорить с монстром, спросив его, куда ведёт эта железная дорога, но, как и в прошлый раз, тварь не ответила.
Задерживаться в этой фантасмагории мне не хотелось, и я сделал то, что советуют всем людям, желающим проснуться, – ущипнул себя за руку. Не помогло. Пораскинув мозгами, я решил, что всё дело в твари. Нужно заставить её расщепиться, но как? Я намеренно явился к ней, не продумав пути назад за что теперь корил себя. Существо дёрнулось и шагнуло вперёд. В прошлые разы оно не шевелилось, пока я не подавал ему пример, но теперь всё было иначе. Монстр уверенно приближался ко мне и единственное, что мне оставалось – положиться на инстинкты. Подняв валяющийся рядом с рельсами крупный камень, я запустил его в чудовище и это сработало. Облако из отчаянно хлопающих крыльями бабочек налетело на меня и заставило пробудиться. Едва я открыл глаза, как всё ещё свежий образ беснующихся насекомых осел чернилами на пустой холст. Сотни чешуекрылых, сплетаясь в причудливые узоры, густо заполонили полотно, застывая на нём на веки вечные.
Так начался один из лучших периодов моей жизни. За последующие три года много чего успело случиться. Отыскав свою формулу успеха, я стал возвращаться к ней снова и снова, стабильно раз в месяц. Я никому не рассказывал о странной природе своих снов и тем более о создании, что живёт в них. Путешествия за грань реальности стали для меня обыденностью, а монстр уже не пугал так как раньше. Напротив, он казался безвольным узником, существующим внутри ложной реальности и вынужденным страдать ради того, чтобы я мог творить новые шедевры.
Впрочем, тварь постоянно адаптировалась и эволюционировала. Каждый раз, проваливаясь в сон я замечал изменения, что коснулись существо. Иногда они были едва уловимыми, а порой сразу же бросались в глаза. Усики монстра удлинились, из мерзко выглядящих челюстей пророс покрытый чешуйками хоботок, лапы покрылись ворсинками. Заставить чудовище рассыпаться становилось всё труднее. Камни его уже не брали, тело твари теперь защищало твёрдое покрытие, отражавшее брошенные в него предметы. Вместе с моим монстром к новым условиям приходилось приспосабливаться и мне, находя новые способы уничтожить это большое уродливое насекомое. Со временем я понял, что сон очень легко подчинить, ведь, если всё происходящее лишь плод моего воображения, то я могу менять эту реальность, подстраивая под себя. Так я научился протаскивать в сон и посторонние вещи – ножи, огнестрельное оружие, горючие жидкости и прочие полезные штуки. И каждое пробуждение дарило сладостное чувство освобождения, изливавшееся на полотна чёрными телами бабочек.
Художественные критики называли это моим фирменным стилем, свежим взглядом на живопись, красноречивой метафорой. Я же называл это дерьмом и продолжал скармливать восторженной публике то, чего она так хотела.
С Алисой я познакомился на своей первой выставке. Она писала для журнала статьи о культурных столичных мероприятиях и была приятно удивлена моим предложением лично провести ей экскурсию. После этого мы пересекались каждый раз, когда нам двоим удавалось выкроить свободное время. Через месяц ночных прогулок по городу и ужинов в ресторанах я сказал ей, что люблю её. Ещё через два сделал предложение. Кажется, теперь в моей жизни, наконец, всё вставало на свои места.
Тем временем на горизонте замаячила новая проблема. Я успел написать пятнадцать картин, но чутьё подсказывало мне, что я снова приблизился к краю. Моим новым работам не хватало свежести, индивидуального и уникального подхода. Мне не хотелось топить свою карьеру, но с каждой новой картиной я ощущал как груз вторичности и самокопирования становится всё тяжелее. Решение пришло само собой и помогла в этом встреча со старым другом – Артуром. Артур, как и я, начинал с роли штатного фотографа в журнале. Нам удалось поработать вместе в начале моего пути, а после моего увольнения мы периодически пересекались на частных вечеринках. Во время одной из таких встреч Артур пригласил меня к себе домой, где гостеприимно предложил бережно скрученный им самим косячок. Прежде я никогда не имел дела с наркотиками, но предложение старого друга казалось заманчивым и шестое чувство подсказывало мне, что оно того стоит. Мы расслабились, проговорили без умолку пару часов, а на прощание раскурили ещё по одной начинённой секретным ингредиентом самокрутке.
Вернувшись домой, я расположился в кресле перед холстом и решил провести новый эксперимент с немного изменившимися условиями. Эффект не разочаровал. Осточертевшие чёрные тона на новой картине сменили оттенки зелёного. Разумеется, нельзя было назвать это огромным шагом вперёд, но теперь я знал в каком направлении стоит двигаться.
Так начались мои усердные поиски новых способов влиять на состояние сознание. Держать это в тайне от Алисы было не легко. Мне пришлось выдумать миф о том, что творить я могу лишь в полной изоляции от людей, дабы иметь возможность уединяться и экспериментировать снова и снова. Я снимал апартаменты и номера в отелях, где раз за разом отравлял себя психотропными препаратами и засыпал перед мольбертом. За двенадцать месяцев я успел перепробовать множество веществ, запрещённых законодательством, и всякий раз получал совершенно разный результат. Некоторые из них приходилось сочетать со снотворным. В каком-то смысле наркотики помогли мне открыть второе дыхание. Мои художества теперь обрели свою палитру, а после употребления MDMA холсты превращались в настоящее пиршество неестественно пёстрых цветов, будто на полотнах цвела инопланетная плесень.
И вновь публика рукоплескала в восторге. Я чувствовал себя чёртовым Энди Уорхолом, презентуя картины, каждая из которых теперь становилась грандиозным событием в среде ценителей искусства. Выставки с моими работами теперь проходили и за границей, интервью и рабочие поездки стали обыденностью.
Когда Алиса забеременела, я заставил себя на какое-то время забыть о творчестве, с головой погрузившись в семейную жизнь и подготовку к рождению нашего первенца. Я был счастлив как никогда раньше, пусть это чувство и разбавляла лёгкая горечь вынужденной лжи.
А потом всё покатилось по наклонной.
Говорят, за всё нужно платить.
Я осознал это слишком поздно, когда мой долг перед вселенной (или что там ещё сотворило эту тварь, живущую в недрах моих снов?) превысил все возможные лимиты.
Алиса была на четвёртом месяце. Картины и регулярные художественные выставки, в которых они участвовали, приносили стабильный доход, позволявший нам двоим не думать о финансовых проблемах. Я перестал употреблять вещества и старался не притрагиваться к алкоголю, но в какой-то момент сны вернулись.
В тот вечер супруга уснула рано. Спать она теперь могла по двенадцать-тринадцать часов в сутки, сказывалось её положение. Накрыв Алису одеялом, я взял сборник произведений Рэя Брэдбери и лёг рядом с женой. Чтение увлекло ненадолго. Проглотив последние строки рассказа «И грянул гром», я убрал книгу на прикроватную тумбу и позволил себе задремать.
Когда вокруг меня вырос знакомый пейзаж, пересечённый полосой железной дороги, я не сразу понял, что что-то пошло не так. Обернувшись, я встретился взглядом с выжидавшей моего появления тварью, на кончиках насекомоподобных лап которой успели вырасти самые настоящие пусть и гипертрофированные человеческие кисти, покрытые чешуйками чёрного цвета. Монстр бросился в атаку не дожидаясь, пока я выйду из ступора. Длинные кривые пальцы плотно сомкнулись на моей шее и оторвали меня от земли. В ужасе я смотрел на то, как свёрнутый хоботок кошмарного создания разворачивается и толстой иглой впивается мне в грудь. Спазм мучительной боли пронзил моё тело, но крик так и не сумел вырваться на свободу. Твёрдая рука монстра передавила моё горло. Все мои попытки контролировать сон терпели крах. Я ощущал лишь жар в груди и то, как подчинившая меня тварь высасывает из моего тела жизнь. В глазах темнело и я совершил последнюю отчаянную попытку спастись, вообразив, что в моей руке появился молоток. В ту же секунду я почувствовал тяжесть предмета, материализовавшегося в моей ладони. Потратив остаток сил на замах, я вонзил острый раздоенный выступ молотка в полушарие огромного фасеточного глаза, заставив чудовище взвыть. Крылышки сотен бабочек защекотали кожу.
Вдыхая спасительный кислород, хрипя и кашляя я оторвал затылок от подушки. Испуганная Алиса, натянув на себя одеяло смотрела на меня. Горло ужасно чесалось изнутри, и я чувствовал застрявший внутри него чужеродный комок. Комок, который шевелился и рвался наружу. Я кашлянул снова и на глазах у побледневшей жены из моего рта, хлопая мокрыми от испачкавшей их слюны крыльями, вырвалась чёрная моль. Она плавно пересекла комнату и закрутилась над излучающим тёплое освещение настенным светильником прямо под которым жирными пятнами Роршаха покрывались так любимые Алисой нежно-розовые обои.
Я ненавижу себя за глупость. За беспечность, которую проявил, столкнувшись с необъяснимой силой, чья природа была самым настоящим омерзительным надругательством над всем сущим. Я тек бездумно пользовался открывшимися мне возможностями, что совсем позабыл о бдительности и играл с огнём, искренне веря в свою неопалимость, пока тот не обжёг меня.
Я наивно полагал, что каждое моё погружение в кошмарный сон из детства делает меня только сильнее, но на самом деле сильнее становилось лишь живущее в этом сне отродье. Кофе и энергетики стали моими вечными друзьями, а вместе с ними болезненное выражение лица и вечные круги под глазами. Я не мог исключить сон полностью. Биологическая потребность была сильнее страха, и я позволял себе спать, пусть и не дольше трёх часов. Организм переносил такой стресс нелегко, но был ли у меня выбор?
В ночь, когда произошёл первый инцидент, мне пришлось долго успокаивать дрожащую от ужаса Алису, на ходу придумывая адекватную версию случившегося. Помню, как сказал ей, что уснул с открытым ртом и случайно вдохнул чёртову моль. Рисунок на обоях, по моим словам, был нарисован мной ещё до того, как я уснул. Я списал всё на творческую натуру и чудачество, мол вдохновение нахлынуло внезапно, и я боялся растерять его до того, как под рукой окажется холст. Странно, но супруга поверила мне. Порой человеческий разум, будто желая защитить себя от того, что не вписывается в норму, сам отметает всё иррациональное, цепляясь даже за самые нелепые объяснения. Однако, придумать вразумительную причину отказа спать в одной постели оказалось куда сложнее. Я списывал всё на мучающую меня бессонницу и нежелание вновь напугать находящуюся в положении любимую женщину, но, чувствовал, что Алиса не верит в мои попытки оправдать своё странное поведение.
Инциденты повторялись. Сначала изредка, затем их частота начала расти. В конце концов каждая вторая попытка поспать оборачивалась для меня кошмаром. Убить тварь больше не получалось, она становилась всё сильнее с каждым моим появлением там, а потому пришлось изобрести новый способ избавиться от наваждения. Теперь я убивал себя. Появляясь на проклятой железной дороге, я всякий раз заставлял своё сознание материализовать в руке заряженный пистолет. Так было проще всего. Монстра пули больше не брали, зато я был для них уязвим. Главное – засунуть ствол в рот и спустить курок раньше, чем чудовище меня поймает. Это действительно работало, но последствия для моего организма оказались разрушительными. Я стал мучаться от головной боли, звона в ушах, блевал отвратительной чёрной жижей со сгустками крови, а во рту постоянно ощущал горелый привкус, избавиться от которого не представлялось возможным. Создание из моих снов убивало меня и это было вполне реально.
Недосып и нервное состояние делали меня агрессивным и дёрганным. Сейчас, спустя время, анализируя случившееся, я признаю, что ссора, произошедшая между мной и моим бывшим менеджером, Ильёй, была следствием моего хамства и неприемлемого поведения. Её обстоятельства вспоминаются теперь лишь фрагментами, мы многое наговорили друг другу в тот день. В какой-то момент взбешённый Илья назвал меня «обдолбанным эгоцентричным бездарем» и это не на шутку взбесило меня. Мы сцепились, нас разняли, а ночью, когда красные от лопнувших капилляров глаза прикрыла ширма опухших после драки век, мне снова приснилась железная дорога и лес. Тварь была там. И Илья тоже. Засыпая, я невольно подумал о том, что, если могу протащить в сон предметы, то есть вероятность, что такое сработает и с людьми. Что ж, я оказался прав.
Илья, облачённый в свой привычный строгий костюм, непонимающе хлопал глазами, таращась то на меня, то на тёмную фигуру замершего поодаль чудовища. Когда оно бросилось на нас, я отступил назад, концентрируясь и заставляя шестизарядный пистолет наполнить мою руку успокаивающей тяжестью. Монстр в несколько прыжков сократил разделявшее нас расстояние и схватил Илью. Я видел, как руки моего менеджера беспомощно и хаотично молотят воздух, как дёргаются, сбрасывая на землю лакированные туфли, ноги, как напавшая на него тварь вонзает свой мерзкий хоботок в грудь молодого мужчины, а затем, прежде чем я успел приставить пистолет к виску, картинка перед глазами вдруг рассыпалась на мелкие крылатые осколки, и я проснулся. Лёжа в пустой ванне, в которой, судя по всему, и уснул, я разглядывал макабристический орнамент, покрывший кафельную плитку. На следующий день позвонил кто-то из знакомых. Тихий и холодный голос на той стороне трубки сообщил о смерти Ильи. Его нашли в собственной постели с лопнувшим сердцем и полными лёгкими мёртвых бабочек.
Я хочу, чтобы вы понимали: всё, что произошло в последующие полгода лежит целиком на моей совести. Я не прошу понимания, не пытаюсь оправдать свои поступки и уж точно не горжусь ими.
Пожалуй, стоит начать с того, что после смерти Ильи, ко мне, как бы цинично это ни звучало, на время вернулся спокойный сон. Насытившаяся тварь не посещала меня больше месяца и на какое-то время я в самом деле поверил в то, что мои мучения окончены, пусть и ценой одной человеческой жизни. Но как же глубоко я ошибался.
Алиса родила здорового мальчика и после недолгого совещания мы приняли решение назвать малыша Романом – в честь моего отца. Роман Баттерфляевич, как пошутила тогда супруга, но отчего-то её глупая невинная шутка вызвала во мне лишь приступ тошноты. Монстр вернулся в мою жизнь за день до возвращения Алисы из роддома, разрушив надежды на беззаботное и мирное существование. Снова железнодорожное полотно, лес и пение птиц. Я промедлил. В тот момент, когда заряженный шестью свинцовыми цилиндрами пистолет возник в моём кармане, безобразные лапы существа, облачённого в деловой костюм Ильи, уже поднимали меня в воздух. Я попытался достать оружие и выстрелить себе в лицо, но тварь была умна и научена предыдущим опытом. Она перехватила мою руку и вырвала из неё оружие. Закричав от отчаяния, я ударил чудовище, что есть мочи ногами и заставил его уронить меня на землю. Цепляясь пальцами за шпалы, срывая ногти я пополз прочь, хныча, пуская сопли и умоляя бездушное существо оставить меня в покое. Но тварь не знала жалости. Я ощутил, как тяжёлая туша придавила меня к земле, как хоботок вонзается в затылок, как мои непослушные пальцы цепляют валяющийся на земле спасительный пистолет. Существо вновь попыталось мне помешать, но на этот раз я успел – с победоносным криком спустил курок и вышиб себе мозги. К возвращению Алисы я зашпаклевал рисунок, проступивший прошлой ночью на белоснежном потолке. Анальгетики не спасали от дикой головной боли, но я старательно пытался скрыть свои мучения и беспокойство от супруги, заботливо качающей на руках нашего сына.
Глядя на его крошечные пальчики и розовое лицо, я понимал, что обязан найти выход из ситуации, пока не стал опасен для собственной семьи, и принял решение, которое на тот момент казалось мне единственным верным, пусть и противоречащим всем существующим моральным принципам. Если моему монстру нужна еда – я найду, кем его накормить.
Пускать в расход невинных людей мне совсем не хотелось. Вечером, уговорив Алису поспать и пообещав присмотреть за малышом, я запустил браузер и отправился в глубины интернета. Потратив полчаса, я отыскал то, что мне нужно – пятнадцатиминутное интервью с Перовским мясником. Маньяк, за три года успевший отправить на тот свет шестнадцать человек, спокойно и непринуждённо вёл беседу с журналистом. Я знал, что этот демон в человеческом обличии был жив и уже несколько лет отбывал наказание в тюрьме строгого режима. Пятнадцати минут видеоролика было достаточно, чтобы его внешний вид и голос надёжно закрепились в моём сознании, но вопреки ожиданиям, той ночью мне не приснилась железная дорога и окружающий её лес. Я дождался своего шанса лишь на третий день, и наживка сработала. Как и в случае с Ильёй, тварь проигнорировала меня, переключив всё внимание на постороннего человека, которого мне удалось затащить в свой сон. Облачённый в тюремную робу маньяк совсем не казался мне устрашающим. Напротив, этот низкорослый лысеющий и щурящийся от яркого света дневного солнца мужчина, выглядел испуганным и растерянным. Когда мой монстр напал на него, он умолял меня о помощи, но я отступил назад и уже через пару мгновений проснулся в кресле перед холстом, разрисованным багровыми силуэтами бабочек.
Мой трюк вновь сработал, подарив мне целый месяц покоя. Но сложно обрести душевное равновесие, зная, что ужасная тварь, живущая по ту сторону реальности, может ворваться в мою жизнь в любой момент. Чувство тревоги не покидало меня ни на день. Засыпая, я постоянно готовился к встрече с худшим из моих кошмаров. Следующую жертву я подыскал уже через пару дней после внезапной и необъяснимой кончины Перовского мясника. Подобных ему нашлось немало и мне казалось вполне справедливым, вскармливать монстра чудовищами, которые того заслужили.
Но и эта иллюзия контроля продлилась недолго.
Аппетиты насекомоподобной твари стремительно росли, а перерывы между кошмарными сновидениями становились короче. Чем больше людей я приводил в эти сны, отдавая их на растерзание богомерзкому созданию, тем тяжелее становились муки совести, рвавшие мою душу на части после каждого пробуждения. И даже попытки оправдать свои поступки заботой о ближних и правосудием над жестокими убийцами теперь не приносили былого эффекта. Я был ничем не лучше тех ублюдков, что становились едой для монстра.
Алиса видела, что со мной что-то не так, но все её попытки меня разговорить оканчивались скандалами. Мои перемены пугали её. Мы разговаривали всё реже и спустя какое-то время она окончательно отдалилась, предоставив возможность мне самому разбираться с моими внутренними демонами, и посвятив всю себя маленькому Роме.
Стресс, перепады настроения и раздражительность влияли не лучшим образом на мои отношения с людьми. Мои картины всё ещё приносили мне неплохой доход, но посещать культурные мероприятия я стал гораздо реже, отдалившись от общества, всё чаще бросавшего на меня косые взгляды. А однажды после очередной начавшейся из-за ерунды перепалки с жившей по соседству супружеской парой, я увидел их в своём сне. Готов поклясться, что это было чистой случайностью. Я не преследовал злого умысла и совсем не желал им смерти, более того я не затаскивал их в свой сон. Моё подсознание сделало это за меня, втянув туда двух ни в чём неповинных людей. Когда монстр напрыгнул на мужчину, я попытался остановить голодное и обозлённое создание, но то легко как игрушку отшвырнуло меня в сторону. Достав из кармана материализовавшийся там пистолет, я пустил пулю в лоб шокированной и истерично вопящей девушке. Мне удалось вытащить её из ужасного сна прежде, чем чудовище переключится на неё.
Когда я проснулся, то через несколько коротких секунд за стеной раздался душераздирающий крик полный боли и ужаса. Крик, от которого кровь в моих жилах готова была тотчас же свернуться.
Мужчину похоронили через два дня. На церемонию я не ходил, но после случившегося неоднократно ловил на себе задумчивый взгляд своей овдовевшей соседки. Не знаю, смогла ли она связать сон с внезапной смертью мужа, но в её глазах несложно было прочитать лёгкую тень страшной догадки. Тем не менее, мы никогда больше не говорили с ней, а через месяц девушка съехала, продав квартиру новым жильцам.
Этот инцидент ещё сильнее повлиял на моё внутреннее состояние. Я понимал, что дальше будет только хуже, ибо теперь каждому человеку, с которым я так или иначе контактировал, угрожал риск стать новой жертвой для моего монстра.
Казалось, что может быть хуже, но на этом череда печальных событий не окончилась. Спустя неделю умерла мама. Тихо, во сне. Я искренне надеюсь, что там, где она находилась в последние минуты своей жизни, не было никаких монстров и противных крылатых созданий.
В квартире, где прошло моё детство, теперь было невыносимо тихо и пусто. Бесцельно я бродил из комнаты в комнату, застыл на минуту перед старым дедушкиным шкафом, так и оставшемся стоять на своём месте. Казалось, будто этот громоздкий предмет мебели уже врос в пол и пустил там корни.
Позже, разбирая мамины вещи, я заглянул и в этот шкаф. Мой взгляд упал на похороненную в тёмном чреве деревянного великана сумку, которую я незамедлительно извлёк на свет. Стоило мне открыть её, как на глаза навернулись слёзы, а к горлу подкатил ком. Здесь покоились папины вещи: его накрахмаленные до треска рубашки, клетчатые брюки, ремни, какие-то потрёпанные временем книжки, наколотая на булавку репейница и тетради с записями. Пролистав их, я уже собирался было убрать всё обратно, как вдруг замер в ступоре. Так бывает, когда, порой, переданная по зрительным каналам информация не успевает подвергнутся должной обработке, но подсознание даёт тревожный сигнал. Раскрыв последнюю из просмотренных тетрадей и пролистав её снова, я наткнулся на сотни страниц изрисованных, будто в припадке, изображением парящих и переплетающихся в безумном танце бабочек. Одни картинки казались хаотичными узорами, другие складывались в изображения грустных детских лиц. Только тогда я понял, что это были вовсе не рисунки, а приклеенные к тетрадным листам фотографии. Не было никаких сомнений, что все они – дело рук моего покойного отца. Скорее всего эти снимки были сделаны на ту самую дешёвую мыльницу, с которой я начинал свой путь профессионального фотографа.
На последней странице прямо под одной из фотографий красовалась выполненная неровным почерком, будто второпях, одна единственная запись: «Он заставлял меня смотреть, как ест их души в моих снах».
Кислый привкус во рту заставил захлопнуть тетрадь и затолкать её на самое дно злосчастной сумки.
Я никогда не спрашивал мать о том, считает ли она отца виновным в смерти тех детей. Как никогда не спрашивал и о том, почему после его суицида цепочка из многочисленных убийств вдруг загадочным образом оборвалась.
Много воды утекло с тех пор.
Где-то в архиве всё ещё покоятся папки с именами жертв.
Если когда-то кто-то из вас всё же отыщет их, то советую заглянуть в материалы вскрытия, ведь, готов поклясться, там вы найдёте немало любопытной информации, о которой в своё время умолчало следствие. Например, о найденных внутри мёртвых детей трупах бабочек.
Последние две недели были особенно тяжёлыми.
Я почти не спал, ходил по дому, пугая своим болезненным видом жену. Ребёнок всё время кричал, как бы Алиса не пыталась его успокоить. Я просил её сделать что-нибудь, но только усугублял и без того напряжённую обстановку.
«У него зубки режутся, что я по-твоему могу сделать? Ты вообще с нами или опять пропадаешь где-то в своём сказочном мирке, где летают бабочки и носятся единороги? Это вообще-то и твой сын тоже!»
Сначала эти ссоры беспокоили меня. Затем превратились в белый шум, заполонивший эфир. Иногда я всё-таки засыпал и там за завесой материального мира меня ждал мой монстр. Сам того не желая, я скармливал ему своих знакомых, одного за другим. Бывшую девушку с татуировкой махаона на животе, арт-критиков, боготворивших мои картины, которые когда-то были для меня едва ли не смыслом жизни, фотографа Артура, по доброте душевной угостившим меня однажды забористым косяком. Я мог сопротивляться, мог искать новые способы обвести тварь вокруг пальца, но всё это было бесполезно. Рано или поздно она всё равно возьмёт верх. Больше ничего не поддавалось контролю. От монстра не было спасения.
Вчера мы снова разругались с Алисой. Вся в слезах она сказала, что с неё хватит и утром она уедет к матери. Рому, очевидно, она собиралась прихватить с собой. Я промолчал. Решил, что может быть так будет даже лучше.
Я застал её уснувшей перед телевизором. На экране маячило лицо Ричарда Гира, игравшего главную роль в каком-то мрачноватом мистическом триллере. Рома мирно посапывал в своей кроватке. Я укрыл Алису одеялом и убрал прядь волос, упавшую на её красивое лицо. Поцеловал бы, но побоялся разбудить. В последнее время она спала едва ли не реже, чем я. Материнство – это тяжёлый труд. Особенно, когда отец ребёнка – конченый придурок, испортивший жизнь себе и самым дорогим ему людям.
Я ушёл в свой кабинет, где просидел, пялясь в экран ноутбука до трёх часов ночи и всё это время думал лишь об одном. Шестое чувство подсказывало: позволишь себе уснуть сегодня и утром обнаружишь Алису с ребёнком мёртвыми. Я знал это. Знал, что рано или поздно тварь заставит меня затащить внутрь сна и их. Я не смогу ей помешать, не смогу обеспечить жену и сына иммунитетом от подобного, потому что больше ничего не контролирую. Раз за разом я представлял как своими глазами увижу их смерть, как огромное антропоморфное насекомое вонзит в их тела свой хоботок и выпьет из них жизнь. И тогда костюм Ильи, в который облачена тварь, вдруг лопнет на её бугристой спине и из прорехи наружу вырвутся большие пёстрые крылья. Был лишь один способ избежать подобного исхода – вариант, который я всегда откладывал на потом, рискуя собственной семьёй, позволяя умирать одному человеку за другим. У моего отца хватило духу понять, как избавиться от монстра, жившего в его голове, но я был слишком труслив, цеплялся за рассыпающуюся на части жизнь в надежде на то, что в моём случае всё будет иначе.
Сейчас на часах шесть утра. Кофе уже не помогает, и я чувствую, что надолго меня не хватит. Времени осталось мало. Я потратил последние часы на то, чтобы изложить свою историю, какой бы безумной она не показалась всем, кто прочтёт её.
Алиса, я надеюсь, что, найдя эту исповедь, ты поймёшь и простишь меня. Вы с Ромой – это то единственное светлое пятно, что осталось в моей жизни. Что же касается картин… Мои картины умрут вместе со мной. Мир заслужил правдивую историю их происхождения.
Я собираюсь отправиться в «Пикассо-холл» – туда, где на сегодняшний вечер намечена очередная выставка этих дьявольских творений. У меня с собой две банки энергетика и моток крепкой верёвки. Мне остаётся уповать лишь на то, что мой план сработает. Если мне повезёт, то уже через пару часов моё бездыханное тело найдут болтающимся головой в петле посреди картинной галереи. И тогда это будет мой последний подарок этому миру. Перформанс, который должен был состояться уже давно, если бы мне только хватило смелости.
Я думаю о каждом человеке, что был отдан на съедение ужасному демону из моих снов.
Думаю о тебе, Алиса.
О нашем сыне.
О своём отце.
И о настенном светильнике, висевшем над моей кроватью когда-то давно. Этот маленький источник тёплого света, с наступлением сумерек привлекавший бабочек, бесцельно порхавших за распахнутым окном, вполне вероятно однажды привлёк что-то ещё. Нечто кошмарное, проникшее в нашу уютную квартиру из ночной тьмы почти три десятилетия тому назад. Нечто, что отравило разум отца, а спустя годы и мой собственный.
Ему нет названия.
Оно просто приходит во снах.
Текущий рейтинг: 77/100 (На основе 57 мнений)
