Агния 1.0

Эта история была написана участником Мракопедии Towerdevil. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

Градус шок-контента в этой истории зашкаливает! Вы предупреждены.

Описываемые здесь события не поддаются никакой логике. Будьте готовы увидеть по-настоящему странные вещи.

Можно прослушать здесь

«Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева»

(Пс.126:3)

Путь в дачный поселок занимал в будние дни не больше полутора часов, но раньше, чем в пятничный вечер Владимиру выехать не удалось, поэтому теперь его “Хонда Универсал” использовала лишь сотую долю своего потенциала, плетясь в крайнем правом ряду по метру в минуту. За окном медленно, грязно-серым глистом ползла полоса отбойника. В какой-то момент у водительского окна появился молодой гастарбайтер с большой фольгированной сумкой через плечо.

— Морозное! Кому морозное!

— А кому морозное! — громко рявкнул в салон Владимир, но тут же осекся на полуслове и договорил последнее слово почти шепотом — Женьку сморила жара и долгая дорога. Она спала, прислонившись головой к окну, разбросав шикарные золотистого света волосы по стеклу. Рука Владимира сама потянулась к гладким стройным ногам, но он себя одернул.

— Я не хочу, — угрюмо буркнул Артем, водя пальцем по планшету с таким остервенением, будто оттирал пятно, — И вообще, бать , нехер поддерживать нелегальный бизнес. Пусть в свой чуркистан валит и там продает хоть насвай, хоть хмурый!

— За метлой следи! — грозно посмотрел Владимир на пасынка, впрочем, не злясь на него особенно — для переходного возраста Артем вел себя еще сравнительно адекватно, — Агнию спроси! Агния! Агния, детка, ты хочешь мороженого?

— А? — потешно тряхнув золотистыми локонами — точь-в-точь как у матери — девочка оторвалась от чтения и осоловело посмотрела на отца, явно еще не вернувшись из “Изумрудного Города”.

— Я говорю, мороженое будешь, библиотекарша?

— Ой, буду-буду! — девочка тут же захлопнула книгу, не забыв однако положить меж страниц закладку. Владимира всегда забавлял этот переход — как из серьезной, задумчивой второклассницы — вылитая пионерская староста — Агния за секунду превращалась в пятилетнюю девочку. Таких обычно рисуют на ретрооткрытках, с воздушными шариками, плюшевым мишкой и вечной улыбкой на лице, — Можно мне клубничное! — спохватилась, добавила, — Пожалуйста!

— Молодой человек, — Владимир опустил стекло, — Будьте добры, клубничное, эскимо и фруктовый лед! Нет, два!

Отсчитав три сторублевки, Владимир тут же содрал фольгу с эскимо и сунул его себе в рот. По нёбу, а следом и по всему лицу раскатилось прохладное, приятное онемение.

— Разбирайте!

Маленькие ручки Агнии безошибочно выцепили клубничный рожок, в ту же секунду с заднего сиденья раздалось молниеносное, сопровождаемое шелестом упаковки:

— Спасибо!

— Я же не просил, — раненым медведем пробасил Артем — голос у него менялся препотешно — но мороженое все же взял. В руке у Владимира осталась последняя, холодная, будто только что из резервуара с жидким азотом, палочка фруктового льда. Показав всем жестом сохранять молчание, он осторожно, стараясь не шуметь, развернул мороженое и, хитро улыбаясь, ткнул разноцветным жезлом прямо в гладкое Женькино бедро.

— А-а-а-а! — разлился ультразвук по салону машины, вспыхнули секундным гневом и замешательством пронзительно-бирюзовые глаза, после чего голая пятка принялась пихать смеющегося через эскимо главу семьи в бок, — Ах ты... редиска! Я уж думала инфаркт схвачу! Я вообще-то старая, больная... Что тут у нас? Фруктовый лед! Откуда ты его... Ладно, считай, что прощен.

Жена приняла угощение, чмокнув Владимира в небритую щеку. Задержалась и слизнула белую каплю подтаявшего эскимо у него с подбородка, отчего у Владимира в ушах зашумело, а в джинсах стало теснее.

— Фу-у-у, мам , мне вообще-то еще восемнадцати даже нет! — тут же застонал Артем.

— А Вконтактике написано, что есть, — парировала та, — И на всяких других сайтах ты тоже подтверждаешь, что ты — совершеннолетний...

— Теперь хрен тебе, а не мой планшет на поработать! — обиженно ответил подросток, его щеки вспыхнули пунцовым.

— Я-то что! — рассмеялась Женя, — Хистори чистить надо!

— Не меня, так мелкую пожалейте! — настаивал на своем Артем. “Мелкая” увлеченно откусывала от рожка, пытаясь одной рукой открыть книгу.

— Мелкая? Тебя пожалеть? Мелкая? — позвал Владимир, но не дождавшись ответа, рявкнул, — Агния!

— А! — в зеленых, с лазурным оттенком, глазах читалось совершеннейшее безразличие ко всему белому свету — сейчас в мире Агнии существовали только клубничное мороженое и приключения Элли и Тотошки.

— Ничего-ничего, кушай, солнышко! — с усмешкой ответил глава семейства, после чего обратился к пасынку, — Видишь, Артемка, красота — она в глазах смотрящего!

∗ ∗ ∗

Ворота пришлось открывать самому вручную — механизм сломался некоторое время назад, а починить руки никак не доходили. На пороге дома их уже встречала немолодая полная женщина с некрасивым, но очень добрым лицом.

— Владимир Егорович, здравствуйте! Как добрались?

— Ой, Татьяна Ильинична, не спрашивайте! — Владимир, кряхтя, отжимал засов створки, — На Дмитровке часа три простояли, не меньше!

— Ну, конечно, кто ж в пятницу-то за город едет! — всплеснула та руками, — Умаялись, поди? Там в холодильнике квас и окрошка стоят, я приготовила. Хотела дыню купить, да боялась, не донесу.

— Святая вы женщина, Татьяна Ильинична! — засов, наконец, поддался, и створка ворот со скрипом поползла в сторону. “Смазать надо!” — подумал Владимир.

— Ну а что ж я, не понимаю разве, вы с дороги, дети, небось, голодные, усталые... Как Женя?

— Да считай всю дорогу продрыхла как сурок! Вы мне лучше скажите, как папа себя чувствует?

— Ой, — женщина перешла на какой-то невнятный бормотание-шепот, — Сегодня вроде получше стало, я его даже поесть заставила, сейчас отдыхает. Но вообще, боюсь, Егор Семенович очень плох. Вчера...

Голос Татьяны Ильиничны стал совсем неразборчивым, и Владимиру пришлось бросить ворота и подойти поближе, чтобы услышать:

— Вчера совсем тяжко было. Он, как узнал, что вы всей семьей едете — заблажил, заплакал. Потом вскочил посреди ночи, убежал в дом на чердак и давай там шерудить. Я захожу, а он книги из коробок достает и измазывает... каловыми массами.

Владимир горько расхохотался, хотя было ему не до смеха. Было в этом что-то ироничное: отцовская гордость — гигантская библиотека, занявшая весь первый этаж, коридор второго, детскую и чердак — теперь использовалась своим хозяином максимально неблагородным образом. Отсмеявшись, Владимир взял себя в руки, вежливо улыбнулся и спросил:

— А что за книги-то, Татьяна Ильинична?

— Дюма, собрание сочинений, — смущенно отозвалась та.

— Мда, Дюма поел дерьма, — задумчиво ответствовал Владимир. Женщина легонько вздрогнула от такой грубости, после чего принялась увещевать:

— Вы, Владимир Егорович, извините, что вмешиваюсь... Не надо бы вам детей сюда привозить и жену молодую... Зачем им это? И вам зачем? Есть же специализированные учреждения, где будет предоставлен необходимый уход... Ну нельзя же...

— Нет, нельзя, — твердо перебил Владимир, — Вы же знаете, мой отец этот дом по камушку, по кирпичику сам собирал. Ему участок еще от деда достался, он после войны сюда пришел и решил — здесь, мол, жить буду. Он знаете с какими людьми за эту землю грызся? И я отцу обещал — здесь он жил, здесь и помрет. Так что, вы уж извините, Татьяна Ильинична, но...

— Ой, ну как знаете! — махнула та рукой, — Вы меня потом до электрички подбросите?

— А как жe! Так и собирался! — бодро соврал Владимир. На самом деле, от одной мысли о том, чтобы снова сесть сегодня за руль его тошнило.

— Ну хорошо. Вы пока располагайтесь, я вам потом покажу, что куда, какие лекарства...

— Здравствуйте! — Женьке надоело сидеть в машине, и теперь она лениво потягивалась. Футболка задралась, обнажая упругий животик, а длинные стройные ноги в коротких джинсовых шортах ласково лизали лучи закатного солнца, и Владимир невольно залюбовался этой картиной, — Вылезай, сына-корзина, ты вдохни, воздух-то какой! Лепота!

— Я просил меня так не называть! — буркнул подросток, поднимая глаза от планшета и щурясь недовольно на солнце, — Бать! А какой здесь пароль от вай-фая?

— А он незапароленный! — весело тряхнул головой Владимир, — Сколько поймаешь — весь твой!

— Здесь нет вай-фая? — с ужасом выдохнул подросток.

— Зато книг завались — за всю жизнь не перечитаешь! Пошли, я вам все покажу! Сейчас только машину припаркую...

— Ой, а мы уже приехали? — осоловело подняла голову от книги Агния, оглядываясь вокруг, пока Владимир загонял Хонду в непомерно широкий — хоть трактор паркуй — гараж.

— Да, дедушку навестим... Помнишь, ты здесь совсем маленькая...

Владимир осекся, по лицу его пробежала тень. Как назло, на глаза попался злосчастный поводок — тот с тех пор так и висел на крючке в гараже, будто гадкое напоминание.

Заглушив двигатель, Владимир взял дочку на руки — к восьми годам та заметно потяжелела и уже не умещалась фарфоровой куколкой на сгибе локтя, но майор МВД всегда сдавал общую физическую подготовку на «отлично», так что Агния показалась ему едва тяжелее пушинки. И явно легче табельного “Макарова” с дополнительными обоймами в портупее.

— Ну что, принцесса, пойдем осматривать твое королевство!

— Изумрудный город! — радостно воскликнула девочка. Черепица на всех трех зданиях — бане, гараже и основном доме была нежно-зеленой и удачно гармонировала с когда-то ухоженным английским газоном.

Участок Карелиных и правда выглядел почти сказочно — последний в линии, он примыкал к водохранилищу. За густым малинником начинался небольшой лесочек, спускающийся к самой воде. В прошлый свой приезд Владимир подрядил местных таджиков установить вдоль воды невысокий — по пояс — металлический заборчик с калиткой, на всякий случай. Агния, конечно, уже была не маленькая, но ее все еще приходилось одергивать при переходе через дорогу — задумавшись, она вполне могла шагнуть и в озеро, и под многотонный грузовик.

— Комаров, наверное, дохрена! — пробасил Артем недовольно.

— Выраженьица, молодой человек! — одернул его отчим, поудобнее перехватывая сидящую на руках Агнию — та вовсю вертела головой, осматривая пространство для новых игр, — Весной обычно много, сейчас они уже поутихли. А хошь, мы с тобой тут порыбачим, а! Посидим, как отец с сыном! Ловушка для комаров у меня есть.

— Нет, спасибо. Я против насилия над животными!

— Да какое ж то животное, это ж рыба! — со смешком возразил Владимир,— Ты, мать, что за кисейную барышню воспитала, а?

— Не хочет — не надо, Володь, — неожиданно серьезно отозвалась Женя, щурясь на закат.

— Я в дом пойду, — буркнул Артем и затопал по широкой лестнице прочь от импровизированной набережной.

— Ну, хозяин — барин, — пожал плечами Владимир и вдруг замер. Наклонившись к уху дочери, он едва слышно прошептал, — Осторожно, Агния, не спугни! Вон там, за тобой — только резко не оборачивайся.

Девочка послушно кивнула и медленно повернула голову туда, куда указывал пальцем Владимир. На деревянном постаменте, приколоченном к дереву в окружении ореховой шелухи сидела, деловито перебирая лапками очередную арахисовую скорлупку пронзительно-рыжая белочка.

— Жень, смотри!

— Володь, может, не…

— Да все нормально будет, не волнуйся!

Запустив руку в карман дачной олимпийки, Владимир обнаружил на удачу упаковку семечек. Зачерпнув горсть, он по миллиметру, чтобы не спугнуть зверька, принялся осторожно приближаться к кормушке. За ним след в след кралась Женя, Агния же зажимала себе рот, так как не могла перестать подхихикивать от переизбытка эмоций.

— Смотри, не дергайся только — а то убежит, — с этими словами Владимир по миллиметру тянул свою лопатообразную ладонь с горсткой семечек к кормушке. Зверек, давно его заметивший, настороженно шевелил ушами, нервно дергал хвостом гораздо больше его самого — явно не белка, бельчонок. Черный носик потешно дергался, а глазки-бусинки внимательно следили за приближением не то лапищи Владимира, не то лакомства. Когда рука оказалась совсем близко, бельчонок решился, совершил ловкий прыжок на большой палец мужчины и принялся с остервенением грызть тут же схваченную семечку. Агния на руках пищала от восторга, и сердце действующего майора МВД таяло от нежности. Удивительно, как эта развитая не по годам девчушка, проглатывающая больше книг за год, чем Владимир прочел за всю свою жизнь, отличница, умница искренне радуется таким простым мелочам.

— Возьми, вот, покорми ее.

Агния аккуратно приняла новую горсть семечек и медленно протянула открытую ладошку бельчонку. Зверек недоверчиво обнюхал новый источник лакомства, после чего ловко перемахнул девочке на руку. Та взвизнгула, не удержавшись от восторга, и проказник рыжей молнией перемахнул обратно на кормушку, после чего, спустя секунду, скрылся в ветвях.

— Пап, а можно он будет жить с нами? — задыхаясь от восхищения пропищала девочка, — Пожалуйста-пожалуйста, я буду его кормить, ухаживать за ним...

— Детка, но он и так живет с нами, — осторожно заметила Женя, кратко поморщившись.

— Тогда мы его будем звать... Рыжик! Можно?

— Можно-можно, — усмехнулся Владимир, аккуратно опуская дочь на землю — годы все же брали свое, — Мы здесь на целое лето, успеете подружиться.

На самом деле Владимир не знал, на сколько им в действительности придется здесь задержаться. В глубине души он молился, чтобы этот вынужденная вылазка за город поскорее закончилась. К этому циничному пожеланию неизменно примешивалось чувство вины.

— Ну что, дорогая, покорми пока детей, а я пойду, повидаюсь...

— Ты точно не хочешь, чтобы я пошла с тобой? — заботливо спросила Женя.

— Нет, ни к чему... Не уверен, что он узнает меня, да и... Не нужно тебе это видеть.

∗ ∗ ∗

С тяжелым сердцем Владимир стоял на террасе бывшей бани. Отец, перебравшись к пенсии окончательно за город, всерьез взялся за строительство. Пока ему хватало сил, пожилой историк вовсю облагораживал заросший участок, доставшийся ему от отца-ветерана. Возвел забор, вырубил сорняки и кустарники, надстроил к дому дополнительный этаж, остеклил летнюю кухню, прорубил камин, а баню превратил в уютный гостевой домик на две спальных комнаты. Провел канализацию, водопровод и электричество, преобразив заброшенную дачу в самый настоящий загородный дом, как в американских фильмах, и даже вытащил на террасу бывшей бани кресло-качалку. Именно в него уселся Владимир, нервно щелкая залежавшиеся в кармане олимпийки семечки. Зверски хотелось курить, хотя был уверен, что избавился от этой привычки еще до рождения дочери. Отца он не навещал больше полугода. Татьяна Ильинична — сиделка — стала его семье уже почти как родная, и всю заботу за отцом он поручил ей. Было невыносимо смотреть, как человек несгибаемой воли, автор десятков монографий, методичек и исторических исследований по теме истории религий, крепкий как кремень мужчина превратился в жалкое подобие себя самого. Беспомощную тень с повышенным интересом к собственному калу, то и дело впадающую в состояния неконтролируемой агрессии. Егор Семенович Карелин страдал от тяжелейшей формы Альцгеймера на фоне старческой деменции. Недавно врачи диагностировали наступление предфинальной стадии, что, в свою очередь означало, что речь идет исключительно о паллиативной терапии, пока...

— К черту! — собрав всю волю в кулак, Владимир вскочил с неловко закачавшегося плетеного кресла и резко открыл деревянную дверь. В нос тут же ударил тяжелый химический дух разнообразных лекарств, перемешанный с приглушенным смрадом застарелого пота и нечистот. На стене напротив входа красовалось многократно замытое, но не исчезнувшее до конца бурое пятно. Через мутное стекло в двери комнаты раздавались приглушенные монотонные голоса — по просьбе отца у него круглые сутки вещал канал «Культура».

Ни на одной из дверей внутри гостевого дома по всему коридору не осталось дверных ручек. Грубые, с торчащими щепками дырки появились в прошлом году — пока отец был в силах, почувствовав приближение своего заболевания, он сам повыкручивал ручки, чтобы усложнить себе перемещение по дому. На краях дверей можно было заметить неглубокие бороздки — уже окончательно потеряв разум, отец научился открывать двери ногтями, так что Татьяне Ильиничне приходилось состригать их под корень. Ветряные колокольчики свисали с потолка через каждый метр на уровне лица — тоже его идея, чтобы сиделка вовремя узнавала о его передвижениях.

Скрепя сердце и набрав воздуха, будто перед прыжком в воду, он вошел.

— Ну привет, пап.

Человек в кровати напоминал ощипанного орла-гарпию — такого Владимир видел в детском орнитологическом атласе у Агнии. Большая голова на вытянутой до предела тощей шее внимательно ловила каждое слово реликтового профессора в твидовом пиджачке, что нес какую-то околесицу о зашифрованном подтексте «Василия Теркина». Руки отца лежали на простыне бессильными плетьми, голая, покрытая старческими пятнами грудь еле вздымалась, и лишь голова не переставала наклоняться то в одну, то в другую сторону, как некий болезненный маятник.

— Папа?

Стеклянные глаза метнули взгляд на Владимира, быстро идентифицировали его как что-то совершенно никчемное и незначительное, после чего вновь вернулись к экрану. В комнате, как и во всех остальных помещениях полки и антресоли ломились от книг, но вместо обычного сухого хрустящего запаха пыли и старой бумаги в воздухе витал нездоровый душок замытого хлоркой кала.

— Папа? Я здесь. Это я, Вовка. Ты узнаешь меня?

— Узнал-узнал, — невнятно, будто кашу жуя, ответил старик, — Не мешай.

— Пап, мы приехали… С Женькой. И внучка здесь. И Артем. Помнишь Артемку? — с надеждой спрашивал Владимир, но отец никак не реагировал, лишь болезненно морщился, когда голос сына заглушал телевизор. Проследив за его взглядом, Владимир выключил телевизор из розетки — искать пульт никакого желания не было. Запоздало он его заметил под пузатым кинескопом. Старик тут же недовольно загудел, будто трансформатор, порывался встать, но вновь падал на подушки, остановленный ремнями, крест-накрест опоясывавшими грудь.

— Смотреть, — с просьбой посмотрел Карелин-старший куда-то в пустоту — куда угодно, лишь бы не в глаза собственному сыну, — Мне интересно. Пусть говорит. Смотреть. А я покажу, где грибы растут.

Вздохнув, Владимир приблизился к отцу вплотную. Запах кала тут же ударил в нос — похоже, старик вновь недавно сходил под себя.

— Пап, — сын положил руку старику на худое плечо. Кожа по ощущению была похожа на пергамент, — Ты узнаешь меня? Ты знаешь, кто я?

Не дождавшись реакции, Владимир слегка тряхнул старика, но тот продолжал блуждать взглядом по потолку, полу, полкам, выключенному телевизору. Увидев вновь серый потухший экран, он горестно замычал, вытянув перст в сторону утихшего «окна в мир».

— Папа! — сорвался Владимир на крик, — Я здесь! Ты меня слышишь? Посмотри на меня! Папа! Посмотри на меня!

В отчаянии Владимир принялся трясти несчастного за оба плеча, из груди его рвался рычащий, неестественный крик, вместе с болью и неприятием того, что этот когда-то талантливый эрудированный человек стальной воли превратился в пустую оболочку, искалеченную копию самого себя. Хотелось отвесить пощечину, сделать больно, трясти до тех пор, пока эта сонная болезненная паутина, опутавшая сознание старика, не спадет, не порвется на мелкие лоскуты, и перед ним не предстанет вновь тот самый папа из детства, а не это… ничтожество.

Когда Владимир взял себя в руки, он вдруг понял, что отец смотрит прямо на него. Рот приоткрыт, по небритому подбородку ползет капелька слюны, но глаза — серые, с желтоватым белком и воспаленными капиллярами направлены на сына.

— Папа? Это я, Вовка! Ты узнаешь меня? Узнаешь?

Но в глазах не было никакого узнавания. Лишь страх и непонимание — чего от него хочет этот странный, злой незнакомец, сломавший телевизор?

— Прости. Прости меня…

Развернувшись, Карелин-младший вышел из комнаты, истекая холодным потом, скрипя зубами от досады и злобы на себя. Услышав за спиной возмущенное гудение, вернулся и включил телевизор. Нудный реликт в твидовом пиджаке вновь продолжил свою лекцию и гудение прекратилось.

∗ ∗ ∗

— Все в порядке, Татьяна Ильинична, мы справимся, вы не переживайте, — заверял сиделку Владимир, а та то и дело металась то к шкафчику с лекарствами — проверить, всего ли хватает — то вцеплялась в дорожную сумку и неловко мяла ее в руках, — В доме ни одного источника открытого огня, ни спичек, ни зажигалок, мы ведь даже плиту сменили. Как в прошлый раз — больше не будет…

— Да как же мне не переживать? Егор Семенович все-таки не самый простой пациент, глаз да глаз, понимать надо, — причитала она, — Он на днях знаете, чего учудил? Вырвался и давай книги в водохранилище бросать. Пролистает, будто заначку ищет, и в воду. А ну как он — вон, в следующий раз, Ганечку в водохранилище скинет?

— Никого он не скинет! — твердо и решительно рубанул воздух ладонью Владимир, — Все будет под контролем. Нас здесь двое взрослых людей, как-нибудь управимся, не сомневайтесь.

— Смотрите сами, — слегка обиженно ответила сиделка, — Егор Семенович не в своем уме, но физически очень крепок… Если ему что взбредет в голову — остановить его будет совсем не просто.

Уже позже, на платформе станции, куда Владимир помог Татьяне Ильиничне донести сумку, она поморщилась, будто вспомнила что-то неприятное и дала последнее напутствие:

— Вы, Володенька, все же с пониманием к нему… И книги от него держите подальше — невзлюбил он их, уж не знаю, почему.

— Справимся, Татьяна Ильинична, — наверное, уже в сотый раз за сегодня повторил Владимир.

Обратный путь к даче был совсем недолог, но Карелин не торопился — купил ягод у старушки на трассе, остановился у водохранилища, привычно похлопал себя по карманам — курить он бросил уже давно. Свинцовая водная гладь изредка нарушалась ветряной рябью, шевелился рогоз, где-то начинался лягушачий концерт. Спустившись к воде, он издалека смотрел на дом своего отца, теперь оказавшийся по ту сторону водохранилища, туда, где Артем наверняка поднимал над головой смартфон, пытаясь поймать хоть какую-то связь, Женька готовила ужин, а его маленькая принцесса сидела с очередной книгой. Прищурившись, он, казалось, на секунду увидел Агнию на том берегу, бесконечно маленькую и совершенно одну. Она мелькнула и скрылась где-то за кустами, оставив Владимиру в виде прощального подарка смутное чувство беспокойства.

— Показалось, — тряхнул он головой и вернулся в машину. Захотелось побыстрее оказаться дома.

∗ ∗ ∗

— Так, а что это ты тут такое вкусное кашеваришь? — подкрался он сзади к Жене, обняв ее за талию.

— Ай! — взвизгнула та, — Дурак что ли? Напугал. Не мешайся, сейчас лапша будет, куриная. Твоему… папе же можно лапшу?

— Да можно, наверное, — помрачнел Владимир, — Он же головой болеет, не желудком. Ты Агнию не видела?

— Ой, да ползает где-то по участку, она же здесь уже года три не была. Изучает.

— Слушай… А ты калитку к воде закрыла? — спросил Владимир на всякий случай.

— Я думала, ты закрыл, — совершенно искренне удивилась она, — Там Артем вроде с ней.

— Пойду-ка я проверю, — озабоченно сказал Владимир, натягивая старый дачный бушлат — вечером от озера веяло прохладой.

— Давай быстрее, скоро будет готово! — ответила Женя, не оборачиваясь.

Фонари на дорожке уже зажглись по таймеру, сумерки сгущались над участком, как сгущалась и тревога на душе Владимира, достигнув своего крещендо, когда в открытой калитке он увидел закатные лучи, подернутые водной рябью. Перейдя на бег, он рванул к калитке, спрыгнул на мягкую траву и подбежал к самой воде, уже ожидая увидеть какой-нибудь бантик или клочок одежды, зацепившийся за корягу, как это обычно бывает в драматических фильмах, но ничего такого не обнаружил.

— Пап, ну почему она не идет? — раздался капризный девчачий голос откуда-то из кустарника слева, и Владимир облегченно выдохнул.

— Кто не идет, принцесса? — раздвинув ветви, он увидел Агнию, сидящую на корточках перед деревом с деревянным постаментом. Она нетерпеливо трясла в руках упаковку лимонного драже.

— Ну белочка же! — обиженно ответила та, — Я тут полчаса сижу, и ни листочка не двинулось.

— Так детка, поздно же уже! Мама-белочка позвала бельчонка ужинать и смотреть телевизор. Может и мы пойдем, а, принцесса? Королевская карета подана! — Владимир присел на колени, предлагая дочери забраться ему на плечи.

— Папа, у белок не бывает телевизоров! — возмущенно воскликнула девочка, — Я уже не маленькая! Перестань надо мной подшучивать!

— Как скажете, ваше высочество, — Владимир поклонился, едва не ткнув носом землю, — Ну не любят белки конфеты. Завтра возьмем семечек и вместе сюда сходим, если хочешь, покормим бельчонка. Вон, гляди, у меня полный карман!

Он оттопырил карман — на дне действительно перекатывалась кучка черных семечек, в неверном свете уходящих закатных лучей напомнившая Владимиру скопище тараканов.

— Только одна сюда больше не ходи. Видишь, берег не огорожен? Это опасно. Узнаю — накажу.

— Пап, я умею плавать!

— Вот как? — Владимир вдруг схватил Агнию, поднял над головой и, подойдя к самой кромке воды, на вытянутых руках в шутку замахнулся ей, будто волейбольным мячом, — А, может, покажешь? Давай, до того берега и обратно! Слабо, а?

— Па-а-ап, отпусти! — изворачивалась девочка, хихикая, — Вода еще холодная!

— Вот как? Так ты уже попробовала? Тогда тем более, сейчас я тебя ка-а-ак…

Он размахнулся, уже почти собираясь сбросить дочь в воду, но, будто передумав в последний момент, поставил ее на траву.

— Все, пошли, там мама куриную лапшу приготовила, если остынет — будет ругаться.

— Ла-а-адно… А здесь можно плавать?

— Ну, я в детстве плавал, — задумался Владимир. Вспомнились сильные руки отца — тот, смеясь, выкидывал сына из лодки и заставлял добираться до берега вплавь, отталкивая от лодки веслом. Так его учили плавать. Владимир едва заметно усмехнулся, представив, какой вой поднял бы Артем на его месте…

— Пап, ну ты идешь? — нетерпеливо пискнула Агния уже от самой калитки.

— Иду-иду, детка…

∗ ∗ ∗

Уютно тикали ходики за спиной. Ужинали на террасе с видом на водохранилище. Всякая мошкара кружилась в бесконечном суицидальном вальсе вокруг лампы, ложки звенели о тарелки, обжигающая куриная лапша со свежей зеленью и вареным яйцом расходилась на ура.

— Хорошо здесь все-таки, — протянул Владимир, — Жаль, редко вырываемся.

Женя бросила на него красноречивый взгляд, но ничего не сказала. Дочь же радостно поддержала:

— Да! И в школу не надо! Вот бы мы остались тут навсегда! Видели, сколько у дедушки книг? Мне на всю жизнь хватит.

— Вот уж нет, спасибо! — мрачно пробасил Артем, — Бать, мы же здесь на два дня, не больше?

— Как пойдет, — Владимир помрачнел, вспомнив, зачем они на самом деле приехали в этот дом, — А чего тебе не сидится? Хоть от компа своего отдохнешь — глаза, вон, красные, будто неделю тужился.

— Фу, Вов!

— Очень смешно, — обиженно ответил подросток, — шутеечки за триста. Бать, от меня вся тима разбежится, да и я без тренировок расклеюсь. Мы на чемпионат в следующем году поехать хотели.

— О как! Да ты у нас олимпиец, я гляжу, — иронично заметил Владимир, — Как называется вид спорта? Рекордное количество щелчков мышью в минуту?

— Поня-я-ятно…, — Артем, ни на кого ни глядя, демонстративно встал из-за стола, оставив перед собой полную тарелку, — Наелся. Спасибо, было вкусно.

— Погоди…, — Владимир вздохнул под укоряющим взглядом Жени, — Короче, если мы здесь задержимся, я вай-фай попробую провести. Ну и ноут твой привезу, чтобы ты совсем мхом от тоски не порос.

— Спасибо, — теперь уже искренне ответил подросток, — А есть я правда больше не хочу, хватило. Я… пойду? Где моя комната, я помню.

— Иди-иди… И Агнии тоже пора, — добавила Женя, глядя на зевающую во весь рот девочку, — Пойдем, детка? Милый… тебе нужна помощь?

— Я справлюсь, — по лицу Владимира пробежала тень, — Я скоро.

Наполнив чистую тарелку супом, Владимир прихватил ложку и отправился в перестроенную баню. Войдя внутрь, он сразу почувствовал какую-то неправильность, что-то было не на своем месте. Сердце упало, когда он увидел открытую дверь в комнату отца. На изгаженной, серой от частой стирки простыне конечно же никого не было.

— Папа? — спросил он осторожно, надеясь, что старик прячется где-то в комнате или даже просто свалился с кровати. Ответом ему были лишь чьи-то льющиеся из телевизора нудные рассуждения о корнях языческого культа Адониса в Песне Песней Соломона , — Папа, ты где?

Громкий женский крик раздался откуда-то из большого дома, врезаясь в сознание острой иглой. Владимир едва удержал тарелку с супом от шока. Швырнув ее на тумбочку и расплескав всю лапшу, он рванулся в дверь. Комично шлепая тапками, он бежал изо всех сил, рисуя себе в голове самые жуткие картины. Отец, несмотря на глубокую старость оставался весьма крепок физически и сейчас, потеряв разум, мог быть не просто непредсказуем, но даже опасен.

Вбежав в дом, Владимир прислушался — возня и вскрики раздавались со второго этажа. Топая по ступеням с такой силой, что падали книги со встроенной в лестницу полки, он влетел в коридор флигеля, чтобы застать одновременно мерзкую и жуткую картину.

С жутким чавканьем и порыкиванием голый старик пожирал что-то с пола на собачий манер — мотая головой и стоя на четвереньках. Выгнутый вопросительным знаком, бледный и дряхлый, отклячив тощий зад и тряся отвисшей седой мошонкой, покрытой остатками кала, он с почти безумной яростью вгрызался в нечто… И это нечто было скрыто от взгляда Владимира костлявой, с опрелостями, спиной.

— Женя! — позвал он в панике, надвигаясь на отца, — Женя! Где Агния?

— Она со мной! — раздалось откуда-то из-за запертой двери, — Артем тоже! Вова, пожалуйста, убери его, я боюсь!

— Мам, что с дедушкой? — хныкающе спрашивала через дверь его принцесса.

— Все хорошо, дедушка просто заблудился! — ответил Владимир, приближаясь с опаской к отцу. На самом деле сейчас и он, майор МВД с почти двадцатилетней выслугой лет, был напуган. Дело было не в непредсказуемости безумца или его странном поведении. Нет, в здравом уме и трезвой памяти Карелин-старший был не менее опасен. Сторонник ежовщины, сталинист и ретроград, он искренне верил, что лучшим аргументом в общении с сыном всегда остается тяжелый армейский ремень. Именно от его пряжки на лбу у Владимира остался уродливый крестообразный шрам. Теперь же коснуться этого человека вполне означало навлечь его гнев на наглеца, и Владимиру очень дорогого стоили эти несколько сантиметров, отделяющие его ладонь от неровно торчащего, похожего на полено бледного плеча.

— Папа?

И тут старик обернулся, заставив Владимира отшатнуться. Глаза — стеклянные, поскучневшие при первой встрече — теперь пылали праведной яростью, безэмоциональное ранее лицо являло собой копию самурайского лицевого щитка, а из-под седых усов торчали пожеванные книжные страницы. Перед Карелиным-старшим лежало несколько томов Большой Советской Энциклопедии, от одного из которых осталась одна лишь обложка. Похожий на застуканного за трапезой зверя, старик окрысился, отскочил подальше от Владимира и в пару натужных глотков проглотил остававшиеся во рту страницы.

— Забыл, — прошептал он пересохшими непослушными губами, — Забыл…

Схватившись за одну из ближайшую книжную полку, он обрушил ее не по-старчески могучей рукой, и очередная порция пыльных фолиантов ссыпалась на пол под грохот ДСП.

— Папа, стой! Остановись!

— Должен найти! Найти, — сипел Карелин-старший, когда Владимир ловким маневром, почти сев на корточки, заключил шею и плечо старика в хитрый замок. Тот вырывался изо всех сил, расцарапывал Владимиру руки и хрипло визжал, точно его душат. Узловатые пальцы то и дело взмывали в воздух, чтобы сбросить очередную книгу с полки. Навалившись всем весом, Владимир наконец-то прижал отца к полу, тот не сдавался, выворачивался, точно пойманный в мешок хорек.

— Женя, неси успокоительное! Быстро! — крикнул он через дверь.

— Вова, я боюсь! — раздался истеричный визг, — Я не выйду, Вова!

— Быстрее! Я долго его не удержу! — рычал Владимир, пока старик, избрав новую тактику, принялся цепляться за доски пола. Медленно, но верно он подтаскивал лежащего на себе стокилограммового майора МВД к лестнице. Потея от напряжения, Владимир мгновенно внутренне похолодел, увидев направление движения. «Поломаемся к чертовой матери!» — мелькнула мысль.

Где-то за спиной хлопнула дверь. Раздался испуганный визгливый вопрос Женьки:

— Где оно?

— Внизу, в сумке! На кухне! Давай, детка! Быстрее!

— Ты с ума сошел? Я вас не обойду!

— Женечка, солнышко, принеси уже это гребанное успокоительное, я тебя умоляю! — Владимира продолжало тащить к провалу крутой деревянной лестницы с покатыми ступеньками. Там внизу хищно выпирали из стены удивительно низко подвешенные крючки для бытовой мелочи. Быстро рассчитав собственную траекторию, Владимир понял, что войдут эти крючки ему прямо в ребра.

«Лишь бы глаза сохранить!»

Уже совершенно не боясь причинить боль пожилому отцу, Владимир тянул его локоть грубой кимурой к самой лопатке, но исходящий пеной Карелин-старший, похоже, находился в каком-то жутком адреналиновом кураже, исполненный тупой целеустремленности таки спустить собственного сына с лестницы и если придется грохнуться вместе с ним.

Прошмыгнули мимо изящные босые стопы, щелкнули плотоядно старческие челюсти у самой Женькиной щиколотки, но та, пискнув, увернулась от зловонного редкозубья и, перепрыгивая через ступени, сбежала вниз. Голова Владимира уже свисала в проем, а старик изо всех сил отталкивался заскорузлыми пятками от пола, толкая его дальше.

— Где оно? Я не вижу! — истеричный выкрик снизу.

— Сумка! Татьяна Ильинична оставляла сумку! Инсулиновые шприцы, уже заряжены! Ищи, Женечка! — кричал Владимир. Миллиметр за миллиметром он чувствовал, как его лопатки сползают с верхней ступени, и они вместе с отцом нависают над краем, готовые сорваться в любой момент.

— Папа? Что с дедушкой? — раздался голос откуда-то из глубины коридора.

— Агния, вернись в комнату! — взревел Владимир, — Артем, забери ее!

То ли Артем слишком испугался, то ли не заметил, что Агния вышла в коридор, но по шлепкам босых ног Владимир догадался, что его маленькая принцесса прямо сейчас подходит со спины к опасному сумасшедшему.

— Агния, вернись в комнату! Не смей…

Но оказалось поздно. Одним неимоверной силы рывком Карелин-старший как-то вывернулся, изогнулся неведомым образом под хруст собственных суставов и, оттолкнувшись от Владимира ногами, прыгнул обратно в коридор. Потеряв равновесие, тот на секунду будто завис в воздухе, после чего полетел вниз с лестницы. Каждое столкновение со ступенями было точно пинок по ребрам. Он бестолково махал руками, пытаясь ухватиться хоть за что-то, но под руки попадались лишь чертовы книги, сыпавшиеся следом шуршащим ворохом. Когда торчащие из стены крючья должны были вонзиться ему в грудную клетку кто-то поймал его со спины, остановив падение.

— Быстрее, — прошептал Владимир — из легких вышибло весь воздух, — Он там с Агнией. Я не знаю, что ему взбредет в голову!

Женя взглянула на него совершенно уничтожающе и затопала наверх по лестнице.

Старик сидел на корточках перед девочкой. Гениталии волочились по полу. Сфинктеры старика не выдержали схватки, и теперь под ним растекалось вонючее бурое пятно. Сгорбленный, напряженный, он казался Жене диким зверем, готовым в любую секунду броситься на ее маленькую принцессу. Ступая на цыпочках, она приближалась к старику с шприцем в руке, молясь всем известным богам, чтобы тот ее не услышал. В глазах же Агнии не было никакого страха. Склонив свою белокурую головку, она с любопытством в глазах рассматривала своего пожилого родственника. С омерзением Женя отметила, что взгляд дочери не миновал и сморщенного мешочка между ног старика. Девочка же, закончив визуальный анализ, наконец, подняла взгляд на лицо своего предка и без обиняков спросила:

— Что ты забыл, дедушка? Может, тебе помочь искать?

«Добрая душа!» — совершенно не вовремя умилилась Женя. В ответ же из старика раздалось какое-то сдавленное шипение, в первую секунду Женя даже подумала, что тот пускает газы, но потом с ужасом осознала — «Он шипит! Как змея! Сейчас бросится!»

— Какая, дедушка? Какая…

— Агния, отойди! — взревела Женя, прыгая на своего свекра. Тот не успел среагировать, обернулся слишком резко и поскользнулся на собственном дерьме. Суча конечностями, точно жук, опрокинутый на спину, он успел оставить Жене пару синяков на локтях и бедрах, прежде чем та добралась до сухой жилистой руки. Недолго думая, она саданула иглой прямо в круглое белое плечо старика — «Уж-там-то должны быть мышцы!»

Тот дергался, хрипло верещал и вращался по полу, но уже как-то вяло, затихая, точно умирающее насекомое. Наконец, транквилизатор подействовал, и старик, скрючившись и поджав конечности, поник и перестал двигаться.

— Мам, зачем ты убила дедушку? — совершенно спокойно спросила Агния, с любопытством вглядываясь в закатившиеся глаза и текущую из непроизвольно открывшегося рта струйку слюны.

— Я не убила его, детка, — пытаясь отдышаться, ответила Женя, — Он просто уснул. Сейчас поднимется папа, и мы пойдем, уложим его в постельку.

— Как меня? — хихикнула девочка, — А в лобик поцелуете?

— Обязательно, детка. Обязательно. Артем, ты тут? Ты где? Выйди, помоги мне!

— Не выйду! — раздался слезливый бас откуда-то из комнаты.

— Это еще что за новости? Мне помощь нужна вообще-то!

— Я не выйду! — истерично выкрикнул подросток.

— А он описался! — объявила, точно конферансье, Агния.

— Заткнись, мелкая! Да пошли вы все! — раздалось из комнаты. Женя не выдержала и рассмеялась. Смеялась долго и истерично, будто бы выпуская наружу накопившееся напряжение. Серебряным колокольчиком ей вторила Агния.

∗ ∗ ∗

— Ну, что она сказала? — поинтересовалась Женя, закрепляя ремень на чахлой груди старика. Попробовала — не туго ли?

— Сказала, что предупреждала, — Владимир, морщась, растирал ушибленную грудь, — Сказала, что у него иногда бывают… приступы. Сверхидеи. Правда, по ее словам, он раньше не кидался на людей. Посоветовала подержать его на седативных, пока не приедет.

— Володь…, — Женя явно мялась, точно собиралась предложить что-то подлое, нехорошее, — А нам точно нужно быть здесь? Ну, на даче, с ним. Сам понимаешь, это не на пользу Артему и уж тем более Агнии.

— Слушай, я все понимаю. Но и ты меня пойми. Это все-таки мой папа. И да, в каком бы он ни был состоянии, я все еще… Я обязан ему помочь, понимаешь? Если хочешь — давай я завтра вызову кого-нибудь с машиной — пусть отвезет вас домой.

— Не хочу оставлять тебя здесь одного, — жена обняла Владимира за плечи и уютно уткнулась носом в шею. Тот поморщился от боли в ребрах, но не отстранился, в очередной раз убеждаясь, насколько сильно он любит эту женщину.

— Пойдем спать?

— А… его можно так оставить? Он не ужинал?

— После такой слоновьей дозы проспит до полудня минимум, так что он не расстроится. Идем…

Оставив Егора Семеновича привязанным к кровати тугими кожаными ремнями, чета Карелиных направились в дом.

Владимир лег сразу в постель, даже не чистя зубы — день оказался слишком нервным, а Женя отправилась укладывать дочь. Та — весьма сознательная для своих восьми лет — уже лежала в кровати с начищенными зубами, переодевшись в пижаму.

— Ну что, принцесса, почитать тебе что-нибудь перед сном? — ласково улыбнулась Женя, проходясь ногтями по корешкам книг, занимавшим целых два стеллажа в детской, — Смотри, какую дедушка собрал библиотеку.

Действительно, книг было, пожалуй, даже слишком много. Тут тебе и полный цикл Волкова с его вольным продолжением «Волшебника Изумрудного Города», несколько копий «Золотого Ключика», приземистые томики Астрид Линдгрен, соседствующие с Драгунским и Алексиным, подпертые снизу целой полкой детских энциклопедий.

— Что-нибудь про животных! — попросила Агния, накрываясь одеялом так, чтобы торчал только лишь нос кнопочкой.

— Сейчас-сейчас, — Женя схватила было «Приключения Карика и Вали», но, открыв наугад пару страниц, она тут же наткнулась на весьма жуткое изображение стрекозы — «Нет, это ей пока рано». Взгляд упал на коллекцию романов Кира Булычева об Алисе Селезневой, нахлынула легкая ностальгия — «Надо будет обязательно с ней как-нибудь почитать». Наконец, Женя сделала свой выбор в пользу большой яркой книги с целым зоопарком на обложке. Быстренько пролистав содержимое — на всякий случай — остановилась на странице с крупной картинкой белочки. Рыжий грызун деловито лущил орех, распушив хвост едва ли не в два раза больше него самого.

— Так, хорошо. Читаем, как всегда, по очереди. Одно предложение — я, другое — ты.

Девочка в ответ кивнула. Усевшись на край кровати, Женя начала первая:

— Белка – дикое травоядное млекопитающее животное, живущее в российских лесах, начиная с тайги и заканчивая южными широтами.

— Так млекопитающее или травоядное? — ехидно переспросила Агния.

— И то и другое. Пока маленькая — пьет молоко, когда подрастает — ест траву.

— А я думала, семечки или орехи…

— Тьфу! Так, зубы мне не заговаривай! Читай давай! — с усмешкой Женя передала дочке книгу, и та, высунув язык от напряжения, принялась бегать глазами по строчкам.

— Вслух читай, хитрюга!

— Да я только подготовиться… Белочка – чудесный, грациозный, проворный зверёк.

— Ну?

— Тут точка! — ткнула в страницу пальцем Агния, — Твоя очередь!

— Ой, ну они же короткие!

— Хорошо. Но потом ты читаешь два подряд! — серьезно заявила девочка, будто миллионную сделку заключала.

— Выпуклые черные беличьи глаза смотрят задорно и весело. Зубы у белки большие, изогнутые, очень острые, поэтому она легко разгрызает твердые орехи и лущит шишки, — с выражением прочла Женя и, увлекшись, побежала дальше по тексту, — Цепкие коготки на лапках помогают ей ловко хвататься за ветки, перепрыгивать…

— Мам?

— Да, детка? — растерянно отвлеклась от книги Женя.

— А что у них внутри?

— У кого?

— Ну, у белочек?

— Э-э-э… — этот вопрос не застал Женю врасплох. Расстроил, выбил из колеи, заставил напрячься, испортил настроение — да, но не удивил. Агния не в первый раз спрашивала подобное, — То же, что и… Ну, в общем, желудок, сердечко, косточки.

— Такие же, как у людей? — не унималась девочка.

— Нет, немного другие, и гораздо меньше…

— А у людей какие?

— У людей, — Женя поняла, что тему надо сворачивать и ненароком повысила голос, — Так, Агния, мы будем читать или нет?

— Чего ты на меня кричишь? — тут же взвилась в ответ девочка. Нижняя губа ее моментально задрожала, в глазах заблестели слезы, — Не хочу я читать! Я сама могу читать, когда я хочу, я уже не маленькая! Не нужна мне твоя белочка!

Взбрыкнув всем телом, Агния выбила книгу из рук Жени, и та, кувыркнувшись, упала на паркет, надорвавшись посередине.

— Агния, мне не нравится, как ты себя сейчас ведешь! — строго, но очень спокойно, как учила ее психиатр, начала Женя, — Если ты злишься или чем-то недовольна — ты всегда можешь об этом сказать мне или папе!

— Не хочу я с тобой разговаривать! Ненавижу тебя! Ненавижу! — изо рта девочки летели слюни, глаза бешено вращались в орбитах, маленькие кулачки принялись колотить Женю куда попало. Истерических припадков у дочери не случалось вот уже почти полгода. Карелины уже было выдохнули и отказались от лекарств — девочка от них становилась сонливой и начинала плохо учиться — как все началось снова. Видимо, ее растревожило вечернее происшествие с дедушкой или смена обстановки — так размышляла Женя, пытаясь удержать неожиданно сильную малышку в постели, — Отпусти меня, сука! Не трогай меня! Я видела, как ты целуешь папу в хуй! Это мой папа, мой! Отпусти меня, сука ебанная! Ненавижу тебя! Ненавижу! Нен…

Женя посильнее прижала к себе дочь, чтобы та не перебудила весь дом и тут же почувствовала, как маленькие зубки впиваются ей в плечо. Вскрикнула коротко, но хватку не ослабила. Надо, чтобы она устала, успокоилась, перебесилась. Скоро она уснет крепким сном без сновидений, уже скоро, нужно только потерпеть. Переждать это мычание, эти укусы и удары, что сыпались на голову. Еще чуть-чуть…

Действительно, вскоре девочка успокоилась и обмякла в руках матери. Осторожно, чтобы не разбудить, Женя положила Агнию на подушку и накрыла одеялом. Та продолжала сонно бормотать какие-то ругательства, но уже без былого задора. Надо будет завтра обсудить эти с Володей. А пока нужно поспать.

Женя подняла книгу с пола — та надорвалась по корешку. «Надо будет подклеить!» — рассеянно подумала она. Подняв детскую энциклопедию, девушка попыталась втиснуть ее на полку, между «Мифами и легендами Древней Греции» и детской библией в голубой обложке, но та не входила полностью, точно что-то изменилось в тонкой конфигурации этого маленького литературного алтаря. Нагнувшись, Женя наткнулась глазами на ветхий корешок какого-то желтого тома, расположившегося за основной батареей книг.

«Они здесь еще и в два слоя! Не дом, а изба-читальня!» — усмехнулась Женя. Попытки как-то сдвинуть с места корешок ни к чему не привели. Тот крошился, слоями слезала желтая обложка, прошитая суровыми нитками, но сдвигаться не желал. От пальцев нестерпимо запахло чем-то солоноватым. Память больно уколола в сердце — точно так же пахли собачьи лакомства из свиных ушей и коровьих легких, которые они с Владимиром покупали для… Неважно. Пора идти спать. Поведя плечом, Женя швырнула энциклопедию на подоконник, выключила свет и покинула детскую в расстроенных чувствах, мысленно подбирая слова, чтобы рассказать Владимиру о случившемся у Агнии рецидиве.

∗ ∗ ∗

Владимир уже спал. Измученный нервным, трудным днем, он лежал, свернувшись в клубок — грозный майор МВД, теперь он казался беззащитным щенком, таким уязвимым, таким родным. Обняв его со спины, Женя прижалась всем телом к могучей спине и закрыла глаза. Будить его новостями о состоянии Агнии она не стала — бедняга и так натерпелся за сегодня. Сама Женя, однако, долго ворочалась, неспособная уснуть. Звенели в ушах матерные слова и проклятья, произносимые звонким детским голоском, мучил хриплый скулеж, дергались маленькие лапки, смотрели, не отрываясь, завороженно с искренним любопытством зеленые глаза Агнии.

Отчаявшись заснуть, Женя все же встала с кровати, накинула махровый халат и прошмыгнула на кухню. Там осталась ее спортивная сумка — так и не распакованная. Открыв косметичку и отодвинув батарею прокладок, она извлекла плоскую пачку тонких ментоловых сигарет и металлическую, в мизинец, зажигалку. Осторожно, стараясь не скрипеть дверью, вынырнула на террасу, а оттуда — мелкими шажками, чтобы не шлепать сланцами — за калитку к водохранилищу. Вовсю пели невидимые лягушки, стрекотали сверчки, а по небу кто-то щедрой рукой разбросал звезды. Здесь, вдалеке от города и светового загрязнения можно было вообразить, насколько же огромна галактика и насколько бесконечна Вселенная. Из кармана девушка извлекла изящную розового металла «Зиппо». «Единственный источник огня на целой даче» — усмехнулась она.

Владимир запретил привозить на дачу любые пожароопасные предметы — все с того злосчастного дня, когда Егор Семенович попытался устроить пожар в доме, а Агния… Она тряхнула головой, прогоняя непрошеные воспоминания — натянутый поводок и задорно, жадно внимающие глаза девочки. Животных с тех пор в их доме также больше не водилось.

Щелкая зажигалкой, Женя мечтательно вглядывалась в микроскопические точки, сверкающие в черной бездне, с трепетом задумываясь о том, что каждая точка — это целое солнце. А вокруг — целая солнечная система, со своими, странными, непохожими на Землю планету. А где-то там, за пределами видения человеческих глаз и мощнейших телескопов простирались световые года и парсеки безграничного пространства. И страшно стало на секунду Жене, когда она представила, кто или что может обитать там, на другом конце Вселенной, на изнанке черных дыр, в сердце пульсаров — со своими собственными законами времени и пространства, какая-то невообразимая, необъяснимая не-жизнь.

Слегка закружилась голова, и Женя едва не ухнула головой прямо в темное отражение звездного неба у себя под ногами — вглядываясь в небо, она подошла к самому краю крутого берега. Да уж — когда куришь раз в месяц, даже тонкий ментоловый «Вог» может дать по мозгам. Обмахнув себя рукой, прогоняя дым, девушка устремилась обратно к дому. У самой террасы она остановилась задумчиво: если муж вдруг проснется — не избежать расспросов, а от нее воняет сигаретами. Владимир ей, конечно же, курить не запрещал, но, когда тот с трудом бросал сам, Женя добровольно вызвалась его в этом поддержать. Теперь она временами проклинала себя за это решение, но сказанного не вернешь. Да и не хотелось ей лишний раз расстраивать Владимира.

— Пойдем-ка, дедушка, тебя проведаем! — прошептала она, глядя через забранное решеткой окно бани на синие блики работающего телевизора — тот по настоянию Карелина-старшего не выключался никогда. Поборов внутреннюю неприязнь к жуткому старику, Женя зашагала к бревенчатому зданию.

Звякнули ветряные колокольчики, скрипнули половицы, пахнуло в нос болезнью и лекарственной химией. Приоткрывая дверь в комнату, Женя ожидала увидеть Егора Семеновича спящим и в принципе собиралась проверить, есть ли тому чем дышать, не зажаты ли конечности ремнями, но… Старик оказался крепче, чем им казалось.

Бледный и жалкий, он лежал без движения со свалившейся набок головой, но вот глаза были открыты и на редкость живо и осмысленно изучали Женю.

— Ноги красивые, — сипло проронил старик, еле ворочая языком, — Все-таки повезло с тобой Вовке. Не думал, что моему оболтусу такая красотка обломится. И не скажешь, что двоих на свет родила.

Женя оторопела и застыла на пороге. Речь Егора Семеновича звучала вполне осмысленно. После комплимента стоило ожидать скабрезностей, но их не последовало — Карелин-старший договорил, облизал губы, почмокал, после чего просипел:

— Пить. Пожалуйста.

— Сейчас-сейчас! — кивнула Женя и завертела головой. С тех пор как Татьяна Ильинична взяла на себя заботу о свекре, она не заходила в пропахшее нечистотами и лекарствами помещение.

— Вон… Под телевизором.

Действительно, под телевизором в тумбочке нашлась батарея из полулитровых бутылок воды без газа. Рядом лежала упаковка с трубочками. Скрутив крышку со «Святого Источника», Женя воткнула трубочку и собиралась было отнести воду свекру, но ненадолго замешкалась — на экране телевизора мелькнуло знакомое изображение.

— … одна из последних картин Сандро Ботичелли, датируемая началом шестнадцатого века, является ярким сломом оптимизма кватроченто. Сам художник искренне полагал, что этот период его творчества приходится на описанный Иоанном Апокалипсис, а именно — время царствования Сатаны на Земле. Здесь мы вновь можем наблюдать мотив ангельского присутствия, на которое уповает сам художник. Каждый из трех ангелов, находящихся в центре композиции, олицетворяет собой три добродетели — Благодать, Истину и…

— Ложь! — неожиданно каркнул старик со своего ложа, заставив Женю вздрогнуть, — Все это ложь от первого до последнего слова.

— Что… ложь? — машинально переспросила она.

— Все. Про ангелов. Они не знают, что такое ангелы. Никто не знает. Они скрывали, да… Папская волость копала, коммунисты копали, ничего не нашли. Туле, Анненербе, все эти дилетантские раскопки в песочнице…, — кисть руки Карелина-старшего слабо, но весьма красноречиво махнула, выражая пренебрежение неизвестно к кому.

— По сравнению с чем?

— Неважно. Ничего не важно. Скоро все закончится, — вновь махнул рукой старик.

— И все же? — на самом деле, Жене было не столько интересно послушать про ангелов, сколько важно было понять — неужели Карелин-старший способен адекватно изъясняться и даже… мыслить?

— Малахим… Вестники — несущие волю Его, прокладывающие путь к славе Его… Ты ничего о них не знаешь, хотя думаешь, что знаешь. Подойди…, — старик закашлялся и жестом подозвал Женю. Та с опаской приблизилась, бросив быстрый взгляд на ремни — не успел ли свекор их расстегнуть? Нет, все было на месте, а пряжки застегнуты, — Тяжело… когда громко. Наклонись.

Женя смотрела достаточно фильмов ужасов, так что наклонилась ровно настолько, чтобы если что — быстро отскочить в сторону. В голове, тем не менее, проносились непрошеные картинки — как сточенные гнилые пеньки зубов цепляются в хорошенькое личико, снимают кожу, отгрызают губу…

— Не укушу, не бойся, — ухмыльнулся Егор Семенович, точно прочитав ее мысли, — Малахим… Ты никогда не спрашивала себя, проводниками чьей воли они являются? Ангелы — не пухложопые купидончики с кучеряшками… Я знаю.

— А какие же они? — теперь у Жени не было сомнений — старик бредит.

— Знаешь, ведь праздник Пасхи вовсе не является днем воскресения Христа, — вдруг, поскучнев, уведомил ее свекор, будто вспомнив о чем-то своем, — Вообще ничего общего. Пасха — одно из древнейших авраамических понятий. Пейсах — так оно называется в… Ты мне воду дашь или нет?

— Да-да, сейчас! — спохватилась девушка, поднося бутылку к потрескавшимся губам Карелина-старшего. Тот, сделав исключительно номинальный глоток, продолжил:

— Пейсах — оно же искаженное пасах. С иврита это можно перевести как «беда, прошедшая мимо». Большинство историков склоняются к версии, что речь в данном случае идет об освобождении от рабства египтян… Но это не так. Пейсах празднуется именно в ночь последней, десятой казни египетской…

— Смерть первенцев! — блеснула эрудицией Женя.

— Умница, дочка! — ухмыльнулся старик, — А знаешь, что наказали Моисею малахим сделать в ту ночь? Евреи намазали дверные косяки своих домов кровью агнцев, чтобы перебить ей запах людей внутри… Ты понимаешь? Они призвали на Землю создание, что ориентировалось на запах. Нечто, которое должно было учуять людей… чтобы сожрать их. Можешь себе представить, что это за ангел? Слепой убийца, что идет на запах человеческой крови…

На секунду Жене и правда стало не по себе. Перед внутренним взором промелькнуло что-то безглазое, аморфное, ноздреватое с бесчисленными чавкающими челюстями. Промелькнуло и растаяло, будто не желая оформиться в ее фантазии. Или же ее разум отказывался облекать это в плоть…

— Мне кажется, Егор Семенович, вы воспользовались возможностью двойной трактовки. Вы, как историк, должны осознавать, что речь идет о весьма… недостоверном документе. Полагаю, в лучшем случае, десять казней египетских можно считать метафорическим изображением серии восстаний невольников…

— Нет! Я видел! Огненные колеса с горящими глазами! Жующие груды плоти! Сросшиеся тысячи крыльев! Выжигающие глаза смотрящим хашмалим! Кружащие у трона Его элохим со своими флейтами! Престолы, что несут сквозь тьму тело Его! Офаним, что вращаются беспрестанно! Керувим, хвалу возносящие! Но боле бойся ишим, ибо средь людей ходят, и обманчив облик их! Бойся! Бойся ишим! Бо-о-ойся!

Ну вот, теперь, похоже, истерика случилась и у старика. Да что же за день такой? Женя сунулась было в тумбочку за успокоительным, когда заскорузлые узловатые пальцы схватили ее за запястья до боли. Теперь глаза свекра бешено вращались, а ноздри раздувались, казалось, у бедняги сейчас случится приступ, но речь его была предельно внятной. Почти физически ощущалось усилие, которое он вкладывал в каждое слово:

— Бойся. Если будет произнесена Песнь Его — настоящая Песнь Песней, а не та макулатура… Слушай! Внимательно слушай! Где-то в доме…

— Егор Семенович, мне больно! — пальцы на вид немощного старика сдавливали запястье почти до хруста.

— Я забыл. Ты должна найти. Найти и уничтожить, иначе… Нет. Сожги дом, — все более неразборчиво рычал свекор, сжимая пальцы все сильнее. От кисти к локтю выстрелила боль — Егор Семенович явно давил со знанием дела на какой-то нерв, — Хоть с Вовкой сожги, мне плевать. Хоть со мной сожги… Но она не должна достаться никому, слышишь? Обещаешь мне? Обещаешь?

— Нет! Отпустите! — Женя уже откровенно вырывалась, но Карелин-старший и не думал ослаблять хватку, продолжая шипеть что-то про огонь, малахим и какую-то песню. В отчаянии девушка схватила свободной рукой первый попавшийся предмет с тумбочки рядом — им оказалась открытая ампула от успокоительного. С мстительной злобой она прорезала длинную линию по всей длине предплечья. Следом тянулась стремительно раскрывающаяся рана, из которой во все стороны тут же побежали красные ручейки. Пальцы старика разжались, и Женя по инерции едва не отлетела к противоположной стене, ампула закатилась под кровать. Старик, явно вымотанный схваткой, надсадно хрипел:

— Я не должен был… Но соблазн был слишком велик… Я просто не удержался, а ты попалась под руку… Я хотел знать, что нас ждет по ту сторону… И узрел.

— Я схожу за..., — потерянно пробормотала Женя, растирая запястье, но поймала безумный взгляд Егора Семеновича. Его глаза, казалось, собирались вылететь из орбит, зрачки сузились до игольного ушка, в них пульсировала бездна.

— Знаешь, кто нас встретит в конце всего? Он! — внезапно успокоившись, старик откинулся на подушки и спокойно заметил, — От тебя табаком воняет. Курящая баба — позор в семье. Распустил тебя Вовка. При мне такого бы не было… У тебя есть зажигалка, да?

— Н-нет, Егор Семенович… Вы ошибаетесь. В доме нет зажигалок. Ни зажигалок, ни спичек. Ничего. Вы ошибаетесь, Егор Семенович, — от этого нездорового блеска в глазах, от этой беспощадной хватки, от вида ровной кровоточащей полосы, напоминающей набросок какой-то богохульной литании Женю начинало тошнить. Внизу живота будто бы шерудила холодная грубая рука. Развернувшись на пятках, она убежала прочь из маленького бревенчатого домика.

В ванной девушка долго мыла руки, после чего истратила едва ли не всю бутылку «Листерина» — лишь бы скрыть тяжелый табачный дух. За спиной скрипнула дверь ванной. Сердце у Жени упало — она резко обернулась, чтобы облегченно выдохнуть — на пороге стоял Артем.

— Ты чего не спишь? — спросила она первое, что пришло в голову.

— Я-то спал, но ты ж топаешь как слон, — взъерошенный подросток сонно потирал глаза. Принюхался, нахмурился и спросил в лоб, — Опять курить бегала?

Женя ничего не ответила, лишь виновато пожала плечами.

— Ох, мам, спалит он тебя…

— Думаешь, орать будет?

— Кто, батя? Да не… Расстроится. Это хуже. А, может, сорвется, тоже закурит. Мам, там мелкая орала, я слышал… У нее опять?

— Не знаю, Артемка… Может, это от переизбытка впечатлений — все-таки она с тех пор на дачу не ездила. Или дед ее напугал. Ты вон, пацан здоровый, а сам…

— Мам! — с досадой вскрикнул Артем, и Женя тут же на него зашикала. Понизив голос, он продолжил, — Знаешь, он и раньше странный был, а теперь… Я думал, он мелкую сожрет. Меня будто сковало…

— Да знаешь, так даже лучше. Кто знает, как бы он отреагировал…

— Так что, у Агнии приступ? Повезем обратно в Москву?

— Не знаю я! Может, да, может, нет. Завтра посмотрим.

— Ей лечиться надо, мам. Знаешь, что она меня недавно спросила?

— Что?

— Как долго проживет человек, если его поджечь, мам. Понимаешь? У нее это не прекращалось. Она затихает на месяцок, а потом…

— Слушай, Андрей Валерьевич сказал, что это нормально. Ее разум пытается сублимировать подобные импульсы через интерес. Это еще не проявление патологии, — Женя не знала, кого больше уговаривает — себя или сына, — Ты помнишь Андрея Валерьевича?

— Помню.

— Ну тогда ты наверняка помнишь, что он лечил тебя от энуреза. А сегодня — вон… У всех бывают срывы.

— Очень по-взрослому, мам, — обиженно засопел Артем, — Ладно, если ее опять положат в стационар, мы хотя бы вернемся в Москву?

— Не знаю. Завтра посмотрим. Все, иди спать. Спокойной ночи.

— И тебе, — буркнул подросток, выходя из ванной.

Проводив его взглядом, Женя открыла баночку с таблетками — снотворное — и недолго думая проглотила сразу две.

Проверив, не проснулся ли муж — тот дрых как младенец — Женя легла рядом и погрузилась в черный, непроглядный сон без сновидений.

∗ ∗ ∗

— Мам! Мам, вставай! Батя! Батя! — надрывно басил голос Артема, вырывая Владимира из объятий сна, — Бать, просыпайся, ну батя!

— Какой же ты… пасынок! — спросонок пробормотал тот, разлепляя глаза, — Родной сын утром в субботу меня бы не разбудил!

— Скорей, бать! Давай! — в голосе подростка сквозила паника, заставив Владимира вскочить с кровати. Последние остатки сонливости как рукой сняло, — Мелкая пропала! Ее нигде нет!

— Нигде? — паника, точно штамм гриппа, тут же передалась мужчине. Мелькнула страшная мысль, — А у деда смотрел?

— Н...нет. Я не…

— Понятно. Женя, вставай! Агния пропала!

Девушка, не говоря ни слова, изящной пантерой соскользнула с кровати и выскользнула за дверь спальни. За ней следом выбежали и муж с сыном.

Искали Агнию повсюду. Первым делом Владимир, конечно же, осмотрел обитель Карелина-старшего. Тот безмятежно дрых, разметавшись по кровати. С удивлением мужчина обнаружил длинный влажный порез на предплечье отца — когда его относили в баню, на руке, вроде, ничего не было.

Выбежав на улицу, он встретил Артема и Женю.

— Ну что, нашли? — глупо спросил Владимир — то, что Агнии с ними нет, он видел и сам.

— Сам как думаешь? Ни на чердаке, ни в доме…

— А в гараже?

— А что ей там делать? — удивился Артем.

Владимир не стал тратить время на объяснения и рванул к приземистому строению с покатой крышей у самых ворот участка. Рывком открыл боковую дверь и крикнул в темноту:

— Агния! Принцесса, ты здесь?

Лишь после он додумался включить свет. Девочки, конечно же, здесь не было. Но что-то еще неуловимо изменилось, раздражало зрение своей неправильностью.

— Ну что, она там? — раздалось за спиной.

— Подожди!

Крючок. Голый крючок, на которой Владимир всегда вешал свой дачный бушлат — потертый, засаленный, с полным карманом семечек. Он лежал на кафельном полу — сразу за машиной. Конечно же, Агния никак не могла достать до кармана, пока бушлат висел на крючке, поэтому она его скинула на пол, а после не смогла повесить обратно… Проверяя свою теорию, Владимир обшарил оба кармана —и действительно, семечки кто-то выгреб подчистую. Уже выходя из гаража, он краем глаза отметил беспорядок на столе с инструментами — нехорошо, надо прибраться.

— Я знаю, где она! — натягивая бушлат, Владимир направился к калитке, ведущей к озеру, переходя на бег. За ним следовали Артем и Женя.

Калитка, конечно же, оказалась незаперта, а из лысоватого подлеска раздавались глухие звуки ударов. Не сказав ни слова, Владимир рванулся через кусты, морщась от жалящей голые ноги крапивы, следом по «проложенному» пути двигались жена и пасынок.

— Володь, осторож…, — Женя не закончила фразу, врезавшись в спину мужа. Быстро оценив ситуацию, повернулась к Артему и крикнула, — Стой!

— Зачем? — недоуменно спросил тот, но все же застыл на месте, — Что там?

— Иди в дом, Артем! — ответила мать дрожащим голосом.

— Мам, в чем дело-то?

— Домой! — взвизгнула она, — Быстро! Не спорь!

Подросток закатил глаза, развернулся и нехотя потопал обратно. Лишь после этого Женя обернулась на то, что заставило ее мужа застыть бессловесной статуей перед узеньким пеньком, оставшимся от молодой березки и собственной дочерью с молотком в руках…

— Агния? Детка? — осторожно позвала Женя, — Что ты делаешь?

— Играю с бельчонком, мам! — неразборчиво ответила девочка — в зубах у нее был зажат единственный, последний гвоздь. Три предыдущих — ржавых и длинных — удерживали на месте конечности рыжего бельчонка. Приколоченный к пеньку, он дергался и верещал от боли и ужаса. Было видно, как ходит ходуном маленькая грудная клетка, как дрожит пушистый хвостик, как панически выпучены черные глазки-бусинки. На пеньке перед ним возвышалась горка семечек — судя по всему, приманка.

— Жень, я… — пыхтел Владимир, сжимая кулаки, — Сделай что-нибудь.

— Детка, бельчонку так совсем невесело, — ласково увещевала Женя, медленно приближаясь к дочери. Та примерялась к новому гвоздю молотком, чтобы прибить к пеньку последнюю, четвертую конечность несчастного животного.

— Пока и не должно быть весело. Это подготовка к игре, — Агния не оборачивалась на мать, но та чувствовала, что девочка следит за ней краем глаза, точно лань за охотником. Главное — не спугнуть.

— Знаешь, принцесса, мне кажется, ему даже больно. Может быть, мы отпустим его и попробуем поиграть как-то по…

— Он игрушка! — вскрикнула Агния вдруг, саданув молотком по лапке зверька — та изогнулась под неестественным углом, после чего вжалась куда-то под брюшко, — Игрушкам не больно!

— Это не игрушка! Это животное! — взревел вдруг Владимир, не выдержав, — Это не игрушка, маленькая ты…

Очередной удар молотком сопроводил хруст — точно раскололся орех. Визг животного умолк. Агния встала, бросила на землю свой инструмент, отряхнула руки и платьице — ни дать, ни взять, примерная второклассница.

— Делайте теперь с ним, что хотите. Он мне надоел, — бросила она, будто даже ничуть не расстроившись. Гордо тряхнув кудряшками, она обошла застывших в шоке родителей и направилась к калитке, осторожно обходя потоптанные заросли крапивы.

Те стояли, не шелохнувшись — Женя, зажимая рот рукой, с широко распахнутыми глазами, Владимир, набычившись со сжатыми кулаками — и смотрели на плоский красно-рыжий блин с торчащими осколками костей, расположившийся там, где у бельчонка должна была быть голова.

∗ ∗ ∗

Андрей Валерьевич долго не хотел брать трубку. Когда же, наконец, ответил, то поспешил продемонстрировать какую-то чудовищную занятость.

— Извините, но принять я вас смогу не раньше понедельника.

— Но, Андрей Валерьевич, — настаивала Женя, — Речь идет не о каких-то абстрактных опасениях. Это самый настоящий кризис, точно как два года назад!

— В таком случае, обращайтесь в обычный диспансер, — раздраженно отвечал тот, — Я сейчас у родни, в Туле, и не буду срываться в Москву по звонку. Вы сейчас на той же даче?

— Да, мой свекор серьезно болен, и…

— Значит, так. Возьмите себя в руки. Серьезных поводов для паники нет. Ребенок не потерял связь с реальностью, не галлюцинирует, не впадает в припадки. Чем она сейчас занята?

— Ну… — Женя потупилась, — Мы ее наказали, сейчас она сидит в своей комнате.

— Вот и хорошо. Социальное неодобрение ее действий очень важно для ее понимания произошедшего. Сейчас ей нужен покой. Постарайтесь не создавать конфликтных и острых ситуаций, пусть посидит, подумает, успокоится. Не вступайте в споры, не провоцируйте агрессию, не давайте противоречивых сигналов. Возможно, фаза острого кризиса окажется кратковременной. А в понедельник жду вас всех в полном составе. Мы договорились?

— Может, ей нужны какие-то препараты…

— Чай. С ромашкой или мятой. Не занимайтесь самодеятельностью, пожалуйста. В понедельник я как следует осмотрю ее и назначу лекарства. Возможно, придется вернуться на стационар…

Женя нервно вздохнула.

— Не нужно так реагировать. Речь идет о терапии, а не о тюремном заключении. Если состоянии Агнии позволит, я назначу амбулаторное лечение, — протараторил психиатр. На заднем фоне раздались какие-то голоса — его явно торопили, — На этом все. Увидимся в понедельник. Всего доброго.

— Да уж, всего доброго, — процедила девушка в трубку сквозь зубы — Андрей Валерьевич нажал на кнопку еще до того, как она успела ответить.

— Ну? — набычившись, Владимир сидел в углу кухни с небольшой картонной коробкой из-под старой видеокамеры в руках. Уголок ее влажно поблескивал, — Что он сказал?

— Сказал, что примет нас в понедельник. Старый…

— Ну, давай без этого… У человека, знаешь ли, выходной. Я тоже был бы не рад, если бы меня сейчас выдернули на работу.

— Тебе что, совсем плевать? — тут же взвилась Женя, — Ты не понимаешь, что Агнии нужна помощь? Притом, срочно! Если это пустить на самотек… Я не хочу, чтобы наша дочь выросла в какую-нибудь Салтычиху! Мы — ее родители, и сейчас ответственность за все, что она сделает, ляжет на наши плечи.

— Думаешь, я этого не понимаю? Думаешь, мне не важно ее состояние, ее будущее? Хочешь — сядем в машину и поедем на Каширку прямо сейчас. Хочешь?

Женя невольно вздрогнула — вспомнилась нездоровая атмосфера детского отделения: истеричные выкрики, обколотые до состояния зомби малыши в пижамах и неистребимый запах мочи.

— Извини… Не хотела на тебя срываться. Я просто думала, что все это закончилось, что она в полном порядке, и вот, снова…

— Мам?, — Артем заглядывал в кухню, бледный и растерянный. — Там мелкая…

— Что, она вышла из комнаты? — нахмурился Владимир.

— Нет, она… Гудит. Очень странно. Слышите?

Все трое умолкли и посмотрели в потолок. Стало слышно, как с жужжанием пролетает по кухне муха, как звенит вольфрамовая нить в лампочке и, очень тихо, еле заметно полз вниз по лестнице какой-то гул. Он распространялся по стенам, резонируя от стоящих в сушилке тарелок, отражаясь от оконного стекла, прорываясь сквозь нависшее молчание. Атональный и негармоничный, этот звук вызывал щемящее чувство раздражения, и скреб, будто напильником, по кромке резцов, вызывал желание отмахнуться, точно вокруг вилась стая комаров.

— Ты…

— Я пойду проверю, — вскочила Женя и затопала по ступеням наверх. Артем же так и остался в дверном проеме, не зная, что делать дальше — возвращаться на второй этаж ему явно не хотелось.

— Артем! — позвал его отчим, — Пойдем, поможешь!

— Ага.

Он с готовностью кивнул, и вышел за Владимиром во двор.

По мере приближения к двери детской, гул становился все сильнее. Он то нарастал, доходя едва ли не до крещендо, то затихал почти не до комариного писка. Тональности менялись моментально, хаотично, бессмысленно, точно в палату к умалишенным попала сломанная губная гармошка, и те вырывали ее друг у друга из рук, стремясь излить в мир ритмы своих искалеченных душ.

Коротко стукнув в дверь, Женя почти вбежала в комнату. Гул тут же прервался. Агния смотрела на мать удивленно и ошалело, будто только проснулась. Она сидела на полу, похожая на куклу, раскинув в стороны ноги, а между ними валялась та самая, пахнущая собачьими лакомствами книга.

— Детка, ты… Что ты делаешь? — не сразу нашлась Женя. Ей почему-то показалось, что Агния не услышит ее, придется задать вопрос еще и еще раз, а потом тормошить, пытаясь вернуть в реальность из странного гудящего транса, но девочка отозвалась сразу:

— Я… читаю.

— А что ты читаешь?

Девочка ткнула пальцем в желтый томик с ветхими краями. Приблизившись, Женя присела на корточки, и взяла тонкую на поверку, в тетрадь толщиной, книжицу. Тут же под пальцами что-то принялось крошиться. Швы, беспорядочно пересекавшие обложку создавали впечатление какой-то кустарности — это был явно ручной переплет. Открыв первую же страницу, она к удивлению своему обнаружила обычные тетрадные листы в клеточку, сильно пожелтевшие от времени. Казенное, написанное обычной шариковой ручкой через трафарет, название гласило: «Весело погудим! Книга песен для глухонемых детей». Пролистав дальше, девушка с удивлением обнаружила, что страницы наполнены весьма странной нотной грамотой, чем-то напоминающей вид голосовых сообщений в мессенджерах: беспорядочный гребень тональностей. Те тоже были скрупулезно выведены по клеточкам от руки.

— Здесь песенки, мам, — пояснила девочка, — Странные, но интересные.

— Странные?

— Ну да, здесь и про космос, и про дары волхвов, про Благую Весть…

— Но как, ведь здесь нет… — «слов» хотела сказать Женя, но осеклась. Сейчас лучше не спорить по пустякам. Бросив быстрый взгляд на книжную полку, она тут же нашла объяснение этой странности — до боли знакомо голубел в окружении энциклопедий и атласов корешок детской Библии. Агния явно открывала ее сегодня. И откуда у убежденного коммуниста и атеиста в доме такой экспонат? Успокоившись, Женя вернула книгу дочери, — И как? Интересно тебе?

— Еще бы? Хочешь спою? — и, не дождавшись ответа, загудела, точно трансформатор. Глаза в мгновение стали стеклянными, лицо расслабилось, и только из горла лился непрерывный, какофонический гул. Лишь, спустя секунду, Женя поняла, что все еще держит книгу в руках, страницами к себе. Звук же, исходящий из девочки нарастал, делился, расслаивался, и вот, уже казалось, будто не ее дочь, а рассерженный пчелиный рой наполняет комнату хаотичными перегудами. Беспорядочный, неритмичный шум словно набивал голову густой стекловатой, царапая стенки черепа изнутри. Мысли путались, разваливались, едва появившись, разум пасовал перед этими первобытными, дочеловеческими звуками. Такие мог издавать бурлящий космический хаос перед тем, как сформироваться в время, пространство и материю. Легонько позвякивало оконное стекло, еле заметно моргала лампочка, подрагивали от несуществующего ветерка занавески, и дрожь эта передалась Жене, пробежала холодными пальцами по позвоночнику, врезалась липким языком в затылок, заставляла зубы отбить нервное стакатто. Книга выпала из рук, шлепнулась на пол, закрывшись. Агния тут же перестала гудеть, схватила книгу, отряхнула ее и сердито посмотрела на мать:

— Ты сама говорила беречь книги и не бросать на пол!

— Извини, детка. Что-то… — теперь, когда странный звук прекратился, Женя осознала, насколько глупым был этот… даже не испуг, а оторопь перед странной глухонемой песней, — Ты проголодалась?

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Я еще зайду к тебе перед сном.

Она уже перешагнула порог комнаты, когда в спину донеслось:

— Мам?

— Что, принцесса?

— А что означает «познать мужчину плотско»?

Женя поперхнулась. Вот уж чего в детской библии Агния вычитать точно не могла. Она уже было развернулась, готовая начать материнское расследование — откуда такая информация могла просочиться в эту маленькую белокурую головку — но передумала, вспомнив советы Андрея Валерьевича — избегать конфликтных ситуаций. После недолгого ступора, она нашлась:

— Это значит, выйти за него замуж.

— Как ты за папу?

— Да, детка. Как я за папу.

Агния кивнула, открыла желтую книгу приблизительно на середине, и, прежде, чем Женя, закрыла за собой дверь, по комнате вновь разнесся гул, от которого заныли зубы.

∗ ∗ ∗

— Принес? Давай, — Владимир принял из рук подростка лопату, воткнул ее в землю и выворотил огромный ком земли.

— Бать?

— Ну?

— Вы ее положите в психушку?

— А тебе бы этого хотелось? — огрызнулся отчим, опираясь на лопату, — Ревнуешь? Или у нас квартира недостаточно просторная?

— Ты чего, бать? Ты сам не видишь? Ей лечиться надо! Я с ней так-то в одну школу хожу, и… У нее нет ни друзей, ни подруг. Ее сторонятся, понимаешь? Ее боятся!

— А ты? Ты боишься?

Подумав, подросток кивнул.

— Знаешь, бать, боюсь. Боюсь, что в следующий раз она пришибет молотком не подаренного на день рождения щенка, не лесного грызуна, а маму или тебя. А ты так и будешь таять от умиления, если она при этом пропищит «Я люблю тебя, папочка!»

— Так, — Владимир, выкопав небольшую, в полметра глубиной, ямку, выпрямился и с силой воткнул лопату в землю рядом, — Во-первых, следи за помелом. Во-вторых, не надо думать, что ты тут один здравомыслящий. Если Валерич скажет, что без стационара никак, значит…

— Значит, ты сунешь ему в зубы бутылку коньяку и договоришься на домашний стационар, как было и в прошлый раз.

— А ты там был, психиатр херов? — со злобой спросил отчим, — Врачеватель душ, блядь! Ты эти приемные покои видел? Там воняет ссаниной и хлоркой, а по коридорам ходят гашеные детишки и пускают слюни! Ни книжек, ни файфая, ни компьютеров! А это тебе не ПНД Малой Пышмы, это, между прочим, институт детской психиатрии…

Распаленный, он едва ли не швырнул коробку из-под видеокамеры на дно ямы. Схватив лопату, он принялся ее закапывать.

— И, знаешь, если тебе сестру совсем не жалко, так ты хоть мать пожалей! Агния пока там лежала, Женька ночей не спала. Конечно, я ее оттуда вытащил! Знаешь, если у тебя там между ног что-то болтается, иногда стоит брать на себя ответственность…

— А если она кого-нибудь убьет или искалечит? Ты тоже возьмешь на себя ответственность, а?

— Я этого не допущу! — выдохнул Владимир, играя желваками.

— Ну, тогда подготовь еще две-три коробки побольше. А места на участке нам всем хватит! — горько бросил Артем, развернулся на пятках и зашагал в сторону дома.

Яма давно уже была закопана, но Владимир продолжал набрасывать комья земли сверху, так, что получился небольшой курган. Ладони саднили, солнце напекло шею, комары не забывали напоминать о своем присутствии раздражающим писком и еле заметными укусами. Водная гладь то и дело покрывалась рябью от легкого ветерка и, черт возьми, как же хотелось курить! Сорвав какую-то тростинку, Владимир с силой втягивал через нее воздух, после чего с наслаждением выдыхал, наблюдая как закат ложится за ощетинившийся верхушками елей горизонт.

Он и сам был не рад, что сорвался на пасынка. Болезнь Агнии — уж точно не его вина. Тем более, что Артем по-своему прав — больного ребенка действительно нужно лечить, и заниматься этим должны специалисты, а вся эта домашняя терапия — самая настоящая «самодеятельность», как выразился бы Андрей Валерьевич. Но сколько он ни пытался принять решение, перед внутренним взором вставало заплаканное лицо его принцессы. Такая маленькая, беззащитная, в своей смешной пижаме, купленной специально для госпитализации, она стояла в коридоре и заплаканными, неверящими глазенками смотрела, как мама с папой уходят, оставляя ее в этом скорбном заведении.

∗ ∗ ∗

После ужина Владимир отправился проведать Карелина-старшего. В руке он нес тарелку горохового супа с грудинкой, остуженного, чтобы старик не обжег себе язык. Грудинка была разварена и раздавлена ложкой до состояния каши на случай, если тот забудет жевать.

— Пап, я принес поесть! — громко возвестил о своем присутствии Владимир. Егор Семенович лежал на боку, ремни натягивались на худом плече. По телевизору очередной пыльный, едва ли не покрытый паутиной реликт скромно жевал слова, точно сомневался, слушает ли его хоть кто-то, или он, как городской сумасшедший, бормочет себе под нос:

— ...героиня греческих трагедий, чьим именем Зигмунд Фрейд назвал женский аналог одноименного комплекса… Гхм… — лектор брезгливо откашлялся, точно даже само слово «комплекс» намекало на какую-то грязь и вульгарщину, — Но, разумеется, дочь Агамемнона не испытывала к своему отцу… влечения, и ее поступок — убийство матери — был обусловлен прежде всего жаждой мести за предательство…

— Пап, я принес тебе поесть! — повторил Владимир с нажимом, не рассчитывая, впрочем, что тот отзовется.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — проскрипел он в ответ.

— Пап?

— Будет всем сестрам по серьгам! Не все коту масленица!

Владимир выдохнул сквозь зубы. Что ж, пословицы всяко лучше его голозадых пробежек по дому в поисках еще не испорченных книг.

— Пап, хватит. Повернись, я тебя покормлю!

— А мы еще наедимся! Ох, наедимся досыта, мало не покажется! Отвыкайте, привыкайте, дупу пальцем подтирайте!

— Ладно. Ясно, — выслушивать эти бредни у Владимира не было никакого желания. Поставив тарелку с супом на тумбочку рядом, он поморщился — снова пахло дерьмом. Отца нужно было подмыть, — Поешь сам. Потом сходим в ванную.

— Пустоцвет, — взбрехнул Егор Семенович, точно старый пес, резко сменив тон, — Говно ты, а не отец.

— А ты был лучше? — неожиданно для себя вскипел мужчина.

— Уж всяко лучше тебя. Что с ней теперь, с психопаткой делать? Удавить к чертям, как того щенка, да и дело с концом! Зачем она теперь такая нужна?

— А ты зачем?

Ноздри у Владимира раздувались, зубы сомкнуты до скрипа, а кулаки сжимались и разжимались. Его доченька, его принцесса…

— Низачем, сынок. Я все, что должен был, уже сделал… Теперь ваше время, молодые да ранние… Все-то вы лучше других знаете и умеете. И книжки у вас самые умные, правильные, храмы самые красивые, а священники самые праведные, а чебуреки самые круглые, а числа самые натуральные, а песни самые задорные, а казни самые приятные, а носы самые длинные…

Похоже, сознание старика вошло в какое-то отчаянное шизофазическое пике. Продолжать «разговор» смысла не имело. Прежде чем уйти набирать воду в ванную, Владимир проверил, застегнуты ли ремни, скривился, нагнувшись к собственному отцу, после — гадливо прошмыгнул в дверь, а вслед ему все неслось:

— …а коты самые сытые, а войны самые мирные, а огонь самый холодный, а космос самый бескрайний, а боги самые милостивые…

∗ ∗ ∗

— Милый, когда вернется Татьяна Ильинична? В воскресенье?

Рука Владимира растерянно блуждала по гладкому Жениному бедру, а мысли его витали где-то далеко.

— А?

— Я говорю, может, мы выедем уже завтра? Я беспокоюсь за Агнию. Непохоже, чтобы ей эта поездка была на пользу… Мне кажется, это место на нее влияет не лучшим образом.

— Ерунда, — отрезал мужчина, отдернув руку, — Я здесь все детство провел, и ничего — ни щенков не душил, ни белок.

— Я рада, что ты у нас такой адекватный и психически здоровый. Давай только, пожалуйста теперь серьезней. Вполне возможно, что рецидив вызван именно нашим сюда приездом. Вспомни, мы подарили ей щенка, она была такая… возбужденная. Нездорово возбужденная. Слышал, что говорил Андрей Валерьевич? Серьезные перемены, яркие события и впечатления — все это может вывести ее из равновесия, и тогда…

— А сейчас-то что произошло? Вот так впечатление — на дачу съездили!

— Ты не понимаешь, — раздраженно в который раз протянула Женя, — Теперь для нее это место — прочный якорь на… Помнишь, какими словами на нее орал твой отец? Маньячкой ее называл… Опять-таки, этот дурацкий пожар…

— Он-то тут причем? Животное она замучила с утра, а поджог отец устроил уже ночью.

— Но теперь-то это все слилось воедино, и она… — Женя вдруг замерла и принялась сосредоточенно вслушиваться в ночную тишь, — Ты слышал?

— Нет, что…

— Тш-ш-ш! — приложила она палец к губам. За дверью раздавались шлепки чьих-то босых ног. Агнию она уложила час с лишним назад — та никак не желала засыпать без своей дурацкой книжки для глухонемых и даже потащила ее в постель. Конечно, это мог быть Артем — захотел пить, или в туалет. Но Артем всегда носит тапочки… А эти шлепки, стук пальцев ног о доски пола, старческое пришаркивание явно указывали, что на ночном страннике нет никакой обуви…

— Володя, — сдавленно прошептала Женя, чувствуя, как по позвонкам ласково пробегает кончиками пальцев страх, — Ты отца проверил? Он пристегнут?

— Да, вроде… Там, правда, крепления слабые, но и он уже не мальчик…

— Вова, он там! Слышишь? Это он!

— Да Артемка это бродит… Я бы на его месте тоже не уснул — новое место, вайфая нет, ни фильм посмотреть, ни…

Крик, раздавшийся из соседней комнаты, заставил Владимира соскочить с кровати. Подскользнувшись на лакированных досках, он растянулся на полу, но, не теряя инерции, тут же вскочил на ноги. Едва не высадив дверь он, как был, в семейных трусах, застыл в коридоре. Из дальней двери по коридору лился мягкий свет ночника. И оттуда же раздавался, отражаясь от книжных полок и дрожащих стекол пронзительный девчачий визг. «Агния!» — отчаянно мелькнуло в мозгу.

Агния лежала в своей кроватке, и с ужасом смотрела вверх, перед собой, закрываясь какой-то книжонкой. А над ней, голый, бледный, страшный, возвышался дед. Перед собой он держал какой-то предмет, скрытый от глаз Владимира тощей, с опрелостями, спиной. Через крики дочери можно было слышать, как Егор Семенович издает яростное, слюнявое шипение, точно взбешенный паук.

«Не шипение, а стридуляция!» — сами собой вплыли в мозг слова отца из далекого прошлого, из того времени, когда он еще не измазывал калом книги и не заявлялся голым в комнату собственной внучки, — «У пауков нет голосовых связок, бестолочь!»

Приближаясь к нему со спины, майор МВД, старался ступать осторожно, чтобы не скрипнули доски пола. Шаг за шагом, Владимир подбирался к старику, и уже оказался достаточно близко, чтобы различить в шипении бессвязный набор слов:

— Маньячка… Не ангел… Дьяволица! Чертовка! Ошибся, как же я ошибся!

— Папа! — пискнула Агния, заметив отца. Тут же Егор Семенович резко развернулся на пятках и чем-то болезненно резанул Владимира по голой груди. Отступив на шаг, он схватил с полки первую попавшуюся книгу — ей оказался так любимый Агнией «Волшебник Изумрудного города» — и закрылся ей от второго удара разящих портняцких ножниц. Раздвоенные лезвия вошли почти на всю глубину в книгу, пропороли бумагу насквозь и остановились в каких-то миллиметрах от глаз. Владимир попытался увести свой импровизированный щит на сторону, но, проснувшаяся в старике какая-то психопатическая сила удерживала ножницы на месте. Его брызжущее слюнями шипение стало едва разборчивым, сливалось в бессмысленный булькающий шепот:

— Чудовищ-щ-ще… Ты воспитал чудовищ-щ-ще… Я исправлю ош-ш-шибку…

Осознав, что несет в очередном бреду Карелин-старший, Владимир внутренне похолодел. Так вот, к чему был тот проклятый пожар — первая попытка избавить мир от юной маньячки.

— Агния, беги к маме! — взревел он, пытаясь удержать на расстоянии от себя смертоносные лезвия, — Сейчас же!

Девочка с готовностью, не выпуская из рук книги, вскочила с кровати, шмыгнула в дальний угол комнаты. Поколебавшись немного, видимо, перебарывая страх, она рванулась в сторону двери. Ей не хватило одного шага, чтобы обойти по дуге своего жуткого деда. Тот бросил краткий взгляд безумных, будто стеклянных, глаз влево, после чего одним сильным и метким ударом ноги саданул девочку в живот. Та с хеканьем напоролась на желтую заскорузлую пятку, отлетела к батарее под окном и закашлялась.

Владимир знал это состояние. Ловил его пару раз во время оперативной работы, а разок и в молодости. Тогда он чуть было не уехал «валить лес». Заступился за девчонку, которую какой-то хмырь прижал в подворотне. Потом на суде Владимир удивлялся — совсем мальчишка же. К счастью, его откачали, поэтому обвиняли Владимира не в убийстве, а в причинении умышленного тяжкого вреда здоровью. К тому же девушка, которую ублюдок пытался изнасиловать, выступила на процессе в качестве свидетеля, из-за чего судья приняла сторону обвиняемого, и назначила ему лишь исправительные работы. Пострадавший же на суде мог только кивать или качать головой — челюсть у него к тому моменту еще не восстановилась. Заплывшим глазом он то и дело с ужасом косился на Владимира — тогда еще четырнадцатилетнего подростка из интеллигентной семьи — и что-то возмущенно мычал.

То же самое произошло и сейчас. «АЗУ упало», как говорили частенько в органах. Зарычав, Карелин-младший рванулся на собственного отца, не обращая внимания на впившиеся в плечо ножницы. Перед собой он теперь видел не больного родителя, но злейшего врага, вошь, падаль, тварь, что подняла руку на его маленькую принцессу, и теперь жаждал возмездия.

Старик грохнулся спиной совсем рядом с Агнией, точно дед присел поболтать с внучкой. Затылок его с глухим стуком ткнулся о подоконник, но это, похоже, лишь прибавило ему злости. Карелин-старший всегда обладал недюжинной мощью для человека такой интеллигентной профессии как историк, и даже сейчас, скорбный разумом, он не потерял ни моторных навыков, ни выносливости, вопреки прогрессирующей деменции.

Его стопа взлетела с пола и саданула Владимира снизу в пах, отчего у того тут же потемнело в глазах. Сжав артритные пальцы на рукоятке ножниц, он щелкнул ими, выщипнув у сына из плеча кусок плоти, после чего с силой выдернул их из «Волшебника изумрудного города», намереваясь всадить в кровь от крови своей. Видя приближающийся к лицу блестящий металл, Владимир был уже неспособен думать. В пустой черепной коробке плескался гремучий коктейль из боли и ярости. Отключив сознание, он просто позволил рукам действовать.

Правая мягко, но настойчиво, точно танцевальный инструктор, взялась за острый локоть Егора Семеновича, левая же легла на запястье, перенаправляя лезвие. Движения были плавны и лишены агрессии, все, чтобы не погасить инерцию, позволяя совершить одно единственное па.

С чавканьем сомкнутые ножницы врезались в яремную вену на морщинистой черепашьей шее. Кровь фонтаном брызнула во все стороны, заливая детскую — мелкие капли рубиновым бисером осели на книгах, на руках Владимира, на оконном стекле и на испуганном личике Агнии. В глазах старика плеснулся ужас и осознание происходящего, отразившись в глазах сына.

Поняв, что только что произошло, он кинулся зажимать рану на шее Карелина-старшего, но, кажется, безрезультатно — кровь бежала неистощимым веселым ручейком по бледной коже, а ножницы, кажется, вошли до самого позвоночника. В ушах звенело, комнату наполнял какой-то странный звук, точно многократно помноженный комариный писк. Ноги старика елозили по полу, стекленеющие глаза безумно вращались, а на беспрестанно шевелящихся губах пузырилась кровавая пена. На секунду Владимиру даже показалось, что он разбирает слова. Вернее, одно повторяющееся слово:

— Сожги...сожги...сожги…

Лишь, когда отец затих, Владимир понял, откуда взялся этот звук — точно звон в ушах после контузии от взрыва. Это визжала Агния.

∗ ∗ ∗

Прибежавшего на крики Артема Женя заперла в комнате. Тот что-то орал из-за двери, но Владимир рявкнул на него как следует, и тот замолк, поняв, что случилось что-то из ряда вон.

Дрожащую Агнию Женя схватила на руки, и отвела в ванную, где долго смывала кровавые пятна с личика и шеи. Пижаму сняла и закинула в стирку, запоздало подумав, что лучше ее выбросить или сжечь. Девочка никак не желала выпускать из рук желтую книжицу. При попытках отобрать она начинала тоненько и печально скулить, поэтому пришлось оставить ту в покое.

Маленькая, голая, точно новорожденный птенчик, она выглядела такой уязвимой и беззащитной, что Женя сама едва не срывалась на рыдания, глядя на дочь. Уложив ее в родительскую постель, она было приготовилась увещевать и успокаивать малышку, но та уснула, едва коснувшись головой подушки — похоже, произошедшее ее страшно вымотало.

Женя и сама бы хотела остаться в темной, уютной комнате, на еще помнящем тепло их тел, матрасе, но теперь помощь требовалась мужу. В этом понимании не было никакой жертвенности, никакого апломба «декабристской жены», лишь простое осознание — когда любимому человеку плохо, нужно быть рядом, чтобы поддержать его.

Владимир не терял времени даром. Рану на плече он туго затянул бинтами, с толстым ватным компрессом. После, стащив простыню с кровати дочери, он основательно завернул тело собственного отца, так что снаружи торчали только стопы с желтыми пятками и растопыренными пальцами ног. Ткань, разумеется, тут же пропиталась кровью, которая теперь растекалась по доскам пола, проникая в стыки и впитываясь в дерево.

Зажав рот, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы, Женя почти бесшумно облокотилась о дверной косяк, но муж услышал — болезненно резко, нервно обернулся, точно ожидая удара, но выдохнул, увидев в дверях любимую жену.

— Жень, я…

— Не надо ничего объяснять, — отмахнулась та, — Если ты это сделал, значит, другого выхода не было.

— Он хотел… Агнию… Ножницы… Я только успел…

— Милый. Ты защищал нашу дочь. Мне не нужны никакие оправдания. Ты все сделал правильно.

— Я отца убил…

Лицо Владимира некрасиво скривилось, сморщилось. Блеск в глазах обрел объем, набух на краях век и скатился по щекам двумя одинаковыми каплями-близнецами.

— Ну же, дорогой, ну что же ты…

Женя приблизилась было к мужу, собираясь обнять его, как он отступил в суеверном ужасе.

— Не подходи! Стой, где стоишь?

— Что? Слушай, я отношусь к тебе также, как и ран…

— Нет, я не об этом, — посерьезнев, Владимир кивнул подбородком на пол перед собой, — Здесь повсюду следы, да и я тоже… Короче, не подходи. Растопчешь по дому, перепачкаешься, следакам работы добавишь… Будем потом доказывать, что ты тут ни при чем. Обоих родителей на кичу, а детей — в приют. Вот так съездили на дачу…

— И что нам делать? — когда казалось, что опасность отступила, новый Дамоклов меч завис над их семьей. Лишь сейчас Женя поняла, что проблемы только начинаются, — Если тебя посадят, я не выдержу…

— Не истери! — взяв себя в руки, Владимир принялся лихорадочно анализировать ситуацию, — Смотри, здесь у нас превышение допустимых пределов самообороны плюс убийство по неосторожности. Если добазариться — два условно. Ну и карьере, само собой, пизда.

В ответ Женя лишь всхлипнула — в горле застрял тугой ком рыданий — ни туда, ни обратно.

— Не реви, кому говорю! Наши спят все, если участковому звонить, этот ушлый хер столичного майора за милую душу примет. Еще придумает, что мы его по предварительному сговору грохнули, чтобы на лекарства не тратиться, — мужчина напряженно потирал виски, оставляя на коротко стриженой голове кровавые разводы, — Так! Слушай мою команду! Принеси мне все чистящие средства, какие есть, воду и тряпки! Папу… Тело я отнесу в подвал. Завтра с утреца позвоню полкану, кинусь в ноги…

— Марьяну Константиновичу? А если он не согласится?

— Куда он денется? Я столько его дерьма под ковер замел, уж разок можно и меня уважить…

Женя растирала безостановочно текущие по лицу слезы. Страх, улегшийся было, теперь наполнял ее с новой силой, в глазах все двоилось, плыло и мутнело, и через эту пелену будущее казалось мрачным, туманным и безнадежным.

— Евгения! — окликнул ее муж, — Тряпки, средства! Я жду!

— Сейчас-сейчас…

Взяв себя в руки, Женя кинулась в ванную и включила воду. Поставив ведро наполняться, сама сгребла все, что нашла под раковиной — порошок «Комет», средство для очистки труб, какую-то дурно пахнущую хлорную дрянь и два флакона «Силита», пару щеток. Тряпка оказалась всего одна, так что в дело пошла испачканная пижама Агнии.

— Вот, Володь, что нашла.

— Хорошо. Спасибо, — уже совершенно спокойный, он внимательно осматривал книжную полку в детской. Те книги, на которые попала кровь, он беспощадно сбрасывал на пол, — Иди спать.

— Володь, я могу помочь! Сейчас я, вот…

— Иди! Спать! — почти со злобой отчеканил он, — Ты и так наследила больше нужного… И вообще — не надо тебе этого касаться...

Не в силах сопротивляться, Женя лишь кивнула и неровной походкой отправилась в спальню. У самого порога ее затошнило, и она поспешила вернуться в ванную, где долго и мучительно блевала желчью в раковину. За спиной вновь раздались крики Артема:

— Да что у вас там случилось-то? Хрена ли вы меня заперли как собаку? Опять дед хату поджег?

Женя уже собиралась пойти к сыну, объяснить ситуацию или бессмысленно, истерично наорать — она сама была не уверена, на что сейчас способна, когда щелкнула дверная ручка и послышался твердый, густой бас Владимира:

— Артем, послушай внимательно. Отец пытался убить Агнию. Я его остановил. Сейчас мне нужно прибраться дома, и я хочу, чтобы ты сидел в своей комнате и не мешал мне. Думаю, для нас обоих будет лучше, если ты просто пойдешь в свою кровать, ляжешь спать и до завтрашнего дня никуда не выйдешь. Мы договорились?

Ответа Женя не услышала, но дверь в комнату сына закрылась. Щелкнул внешний замок, и вновь воцарилась тишина. Руки тряслись, зубы стучали, ужасно хотелось курить. Кощунственно, она даже на секунду подумала — не выскользнуть ли на улицу, чтобы выкурить сигарету? А, впрочем, учитывая исключительные обстоятельства, нужно ли ей от кого-то скрываться?

«Да» — ответила совесть, — «Нужно!» Если в поле зрения Владимира сейчас появится сигарета, он сорвется, и не бросит уже никогда. А ведь он так мучился с этими пластырями и таблетками, пытаясь избавиться от пагубной привычки. Нет уж, она не сделает эту ночь еще хуже.

Агния лежала на самом краешке кровати, свернувшись в клубок. Чертов песенник для глухонемых она так и не выпустила из рук. Пусть! Из косметички Женя извлекла блистер Мелаксина, выдавила пару таблеток. Подумав, добавила еще две. Проглотила, запила водой из бутылки и легла на кровать. Обняв дочь и прижав ее к себе, Женя лежала в темноте, уверенная, что все равно не сможет уснуть. В ночной тиши из дальней комнаты раздались резкие «вжих-вжих» — Владимир начал чистить пол каким-нибудь «Кометом». Эти звуки заставляли ее дрожать и вслушиваться, как ее муж заметает следы собственного преступления. «Вжих-вжих» — ножницами по горлу. «Вжих-вжих» — вся жизнь наперекосяк. «Вжих-вжих» — поводок на шее щенка. «Вжих-вжих» — летят на сверхсветовой скорости кометы по бесконечному космосу, приземляясь на окровавленном полу. Женя и сама не заметила, как провалилась в тягучее, черное забытье без сновидений.

∗ ∗ ∗

С большей частью комнаты было покончено. Тело лежало в углу на подстеленной клеенке и дожидалось своего часа. Владимир не испытывал иллюзий относительно своих способностей к сокрытию убийства: максимум, на что он может рассчитывать — упростить работу Марьяну Константиновичу и его «зондеркоманде». Все будет хорошо. Завтра он позвонит начальнику, честно расскажет, как и что было, будет просить, умолять, увещевать, льстить и сулить золотые горы — все, лишь бы не оставить Женьку с детьми одних. Зона его не пугала, а вот то, что будет после… Из органов погонят ссаными тряпками, еще и уволят задним числом. Придется устроиться в какой-нибудь ЧОП, продавать имущество. Скорее всего, придется продать и этот дом.

«Интересно» — задумался он, — «А много здесь антикварных книг, которые можно было бы продать? Хватит на от трех до пяти лет с правом на УДО?»

Наконец, с комнатой было покончено. На вид все выглядело так же, как и раньше, даже чище. Разве что теперь на книжной полке поприбавилось пустых мест — испорченные книги придется сжечь, отмыть их не получится.

Самую большую проблему Владимир отложил напоследок. Теперь, когда все тряпки и книги были сброшены в большой мусорный пакет вместе с пустыми упаковками от чистящих средств, ведро вымыто и поставлено под раковину, а комната блестела чистотой, объект в углу комнаты на клеенке выглядел нарочито неуместным, лишним. Слова «отец» Владимир теперь избегал даже мысленно.

Что делать с телом, он так решить и не смог. Можно привязать аккумулятор к шее и сбросить в водохранилище. Впрочем, труп все равно найдут, как ни прячь. Закопать на участке? И всю жизнь трястись, что правда может вылезти наружу при любых садовых работах. Земля — ненадежный хранитель секретов. Ее только спроси лопатой или экскаватором — выдаст сразу, это тебе не Зоя Космодемьянская. Нет…

Решения не было, а в окне над лесополосой уже брезжил багровый рассвет. Нужно было действовать.

Тело оказалось неожиданно легким. Тут же вползла в мозг мысль о том, как в последние годы ослаб… Нет-нет-нет, не отец. Это кто-то другой, укутанный белой тканью безжизненно свисает на руках, пока Владимир боком пробирается по лестнице. Это чье-то чужое, незнакомое тело с ножницами в глотке. Это какой-то иной, неважный, ненужный предмет, который нужно отнести в погреб, чтобы тот не мешался.

Люк самого погреба Владимир нашел не сразу — он туда не спускался с тех пор, как переехал в Москву.

Со своей первой женой, Мариной, он успел пожить в этом доме. Недолго. Трудно сказать, почему его первый брак развалился. Жили мирно, спокойно, без скандалов, хотя и щенячьей, безумной любви не было. Первая трещина пробежала между ними, когда выяснилось, что Марина бесплодна. Сам Владимир не сильно расстраивался по этому поводу — у молодого выпускника Высшей Школы МВД карьера быстро шла в гору, ему уже предлагали должность в местном управлении, так что, на самом деле, домашние заботы за отпрысками пришлись бы весьма некстати.

Но каждый вечер по приходу с работы его встречал отец. Егор Семенович — жесткий человек старой закалки, едва ли не проповедовавший домострой — был раздосадован выбором Владимира. Сразу после семейного ужина, где он сидел и нахваливал стряпню Марины, Карелин-старший звал сына к водохранилищу «на покурить». С горечью оглядывая водную гладь, он изо дня в день выплевывал грубые слова: «пустоцвет», «бесколосница».

— Ты пойми, — говорил он с нажимом, наклоняясь к Владимиру, подавляя его своим безграничным авторитетом, выпестованным в сердце сына, — Я ж хочу, чтобы ты счастлив был. А баба без ребенка — это так, не баба, просто человек с пиздой. Нет у тебя жены, и семьи нет. Так, сожительница. Я все понять не могу, зачем ты ее вообще трахаешь? Толку-то никакого. Я тебе вот, что скажу. По-настоящему счастлив… Нет, не так… Настоящую любовь я ощутил один раз в жизни — когда мамка тебя мне на руки передала. Такой ты был махонький, смешной, несмышленный. Я в тот момент понял — в моих руках твоя жизнь. Ты — продолжение меня. Продолжение всего, что я делал и буду делать в своей жизни. Ты — часть меня, кровь от крови. Лишь с рождением ребенка ты поймешь, что такое настоящая любовь. Что такое — быть по-настоящему счастливым. А то, что у тебя сейчас — это так… Любовница со штампом.

Разошлись с Мариной по-тихому, без скандала. Все само как-то сошло на спад. Она замечала, как Владимир изменил свое к ней отношение под влиянием отца, видела, что ей не рады в этом доме, поэтому однажды летом просто собрала вещи и сказала, что уезжает. Останавливать ее никто не стал. Развелись по обоюдному согласию через год, посидели после ЗАГСа в дешевой забегаловке за кофе, обменялись новостями и больше никогда в жизни не виделись.

Все это Владимир вспоминал, пока расчищал пространство на дне погреба, чтобы разместить тело — расставлял банки, закрутки и консервы по углам, отодвигал в углы коробки с вездесущими книгами. Закончив, осторожно, чтобы не ссыпаться по крутой лестнице, спустил завернутого в простыню, точно в саван, вниз, положил на холодный бетонный пол, как в могилу. Взглянув вниз, он скрипнул зубами, после чего обрушил тяжелую крышку. Сверху бросил плетеный коврик — как было.

Поднявшись на второй этаж, Владимир зашел в ванную, включил горячую воду, разделся и залез под душ. Он скоблил мочалкой до красноты коротко стриженую голову, руки, плечи, лицо и ноги, смывая с себя следы отцеубийства. Розовая пена уходила в слив, медленно становясь белой, очищаясь. Хотелось засунуть мочалку себе в глотку, пробить небо и вычистить, вымарать из мозга воспоминания о сегодняшней ночи. Лишь сейчас он действительно осознавал, что совершил. Ноги подкосились, и Владимир рухнул на дно старой, чугунной ванны и горько зарыдал. Рукой он зажимал рот, чтобы ни Женя, ни Агния, ни Артем не слышали его.

Сколько раз он приезжал сюда, на дачу с тяжелым сердцем, ожидая со дня на день, что это последняя поездка. Что он распрощается с Татьяной Ильиничной, выпьет с ней чаю с коньяком для успокоения, а после они увидятся лишь на похоронах… Он был так уверен, что готов к этому неизбежному событию, но…

Но все случилось не как он себе представлял. Он не стоял у смертного одра отца, не держал его за руку, не слышал последнего напутствия… Нет, голый безумный старик явился убить его дочь, его маленькую принцессу, и все, что оставалось сделать — перерезать тому глотку.

В голове крутились воспоминания их прошлого — как папа водил его по утрам рыбачить, и они подолгу сидели у воды, в этом понимающем, теплом молчании, когда двум людям не нужны слова, чтобы проводить время вместе. Слезы душили, в ушах пульсировало слово «предатель». Хотелось так и остаться здесь, на дне ванной, в теплой воде, пока кожа не сморщится, не начнется процесс мацерации, не слезет мясо с костей, и даже тогда он себя не простит…

Взяв себя в руки, Владимир поднялся на ноги, выключил воду, вытерся, перебинтовал рану, тщательно поддерживая это хрупкое ощущение нормальности происходящего, ведь иначе можно просто сойти с ума и рухнуть в пучину собственного покалеченного сознания, уподобиться своему отцу, который теперь лежит там, в холодном погребе, и построенный его руками дом стал ему же могилой…

Нет-нет-нет, не думать об этом! Курить хотелось до дрожи в руках. Пожалуй, за сигарету Владимир был бы готов еще раз отчистить детскую от крови и лимфы. Мелькнула малодушная мысль — не съездить ли в ближайший город, поискать круглосуточную палатку? Да и бинтов купить не мешало бы...

Рванувшись вниз, к холодильнику, Владимир открыл дверцу и схватил початую бутылку водки. Ту чаще использовали для медицинских целей, чем по прямому назначению, но, похоже, в эту безумную ночь многое оказалось не на своем месте — дочь в кровати родителей, водка — в желудке, а труп его отца — в погребе.

Выпив залпом добрые сто с лишним грамм, мужчина сморщился, засопел, борясь с текущим по пищеводу огнем. После чего убрал бутылку на место и вернулся на второй этаж. Подобравшись к спящей жене, он прижался грудью и лицом к ее спине, обнял огромными ручищами, захватив заодно и дочь и, изможденный морально и физически, почти мгновенно уснул. В комнату неторопливо вползало слегка туманное, прохладное летнее утро.

Казалось, он лишь на секунду сомкнул глаза, а лучи солнца уже вовсю били через оконное стекло, заставляя щуриться от яркого света. Шевелилась, просыпаясь, Женя, недовольно оторвала голову от подушки Агния. Что-то всех их разбудило. Только что же?

Словно в ответ на его вопрос, снаружи вновь раздался рев клаксона. Кто-то с настойчивостью идиота сигналил где-то совсем поблизости, как будто у самых ворот… Но зачем, и кто?

— Владимир Егорович! — раздался знакомый голос с улицы, заставляя спину Владимира покрыться холодным потом, а по стенкам черепа тревожно заскребли коготки пробуждающейся паники, — Владимир Егорович! Это Татьяна Ильинична! Владимир Егорович, я наличные с собой не взяла, с таксистом расплатиться… Владимир Егорович!

Напряженно он с Женей вслушивался в происходящее на улице.

— Что будем делать? — прошептала та, — Если она увидит, что твоего отца нет…

— Тихо! Сделаем вид, что уехали… Может, отстанет.

— Ага, уехали! А машина-то стоит в гараже!

— Тьфу! За грибами ушли! Помолчи!

С улицы послышались какие-то голоса — приглушенный мужской и знакомый женский. Хлопнула дверь машины, и до сознания Владимира долетели какие-то слова. Они никак не желали обретать смысл, не хотели складываться в предложение. Почему-то хотелось интерпретировать это как какой-нибудь детский лепет, бессвязные звуки, пустой звон, лай бродячей собаки. Но вот, поборов первый импульс, сознание все же принялось медленно, неохотно собирать из разрозненных шумов человеческую речь:

— Знаете, может, они спят еще, я сейчас схожу… Там сумка… У меня свои ключи есть...

∗ ∗ ∗

— Володя! Она сейчас войдет!

Сорвавшись с кровати, Владимир испытал дежавю — точно так же он вскочил вчера ночью, когда…

Агния проснулась мгновенно. Женя не успела удержать девчушку, и та уже топала по ступеням, нагоняемая отцом, все еще натягивающим треники. На улицу они высыпали почти одновременно.

— Утро доброе, Татьяна Ильинична! — мужчина попытался выглядеть «нормально», но поджилки дрожали. Агния стояла рядом, сонно потирая глазки и позевывая.

— Ой, здрасьте, Владимир Егорович! Привет, Агнеш, я тетя Таня, нянечка дедушкина... — женщина явно растерялась. Она уже достала ключ из сумки и шла к двери. — Я вас разбудила? Вы простите, ради Бога, представляете, сумку с кошельком у вас оставила, а мне шоферу заплатить…

Агния на приветствие никак не отреагировала и букой смотрела на чужую, едва знакомую тетку.

— Здрасьте, Татьяна Ильинична! — раздалось из-за спины Владимира. Обернувшись, он увидел Женю, запахивающую халат. — Я сейчас принесу.

— Ой, да что вы, я сама…

— Нет-нет, не утруждайтесь! — твердо заявил Владимир, перегораживая путь. — Женя сейчас сбегает. Вон и водитель нервничает.

Киргиз, сидевший за рулем потрепанного «Хундая» действительно судорожно потирал руль, вертел головой, то и дело бросая недовольный взгляд раскосых глаз на пожилую сиделку.

Через некоторое время Женя выскочила, вынесла потрепанную черную сумку из кожзама. Татьяна Ильинична достала из нее кошелек, вынула пару сторублевых бумажек и, выйдя за кованые ворота, отдала их киргизу. Тот небрежно принял деньги, резко завелся и дал обратный ход. Развернувшись, укатил, оставляя за собой сизое облачко выхлопных газов.

Все это время семейство Карелиных стояло едва ли не по стойке «смирно», напряженные, слегка ёжащиеся от утреннего холодка. Лишь вернувшись на участок, Татьяна Ильинична заметила их странное состояние и так же застыла, забыв закрыть калитку. Пожевала губами, ожидая чего-то, решилась:

— Владимир Егорович, что-то случилось? Вы…

— Да! — выкрикнул тот в ответ и затараторил, точно его прорвало. — Тут такое дело, Татьяна Ильинична, отцу вчера ночью совсем худо стало, мы его срочно в больницу отвезли, да… Так что зря вы таксиста отпустили. Хотите я вас до станции довезу? Оденусь только…

— Как же… — всхлипнула женщина. — Я ведь, когда уезжала, все в порядке было… Что с ним?

— Да, знаете, — начала выдумывать Женя на ходу, — После вечерней кормежки захрипел, за грудь хватался, что-то с сердцем. Мы сразу его в машину с вещами, и в Сухаревскую на всех парах…

— А анамнез-то?

— Не волнуйтесь, все с собой взяли, и анамнез тоже, — заверила Женя.

— Да как же взяли-то? — растерянно протянула сиделка, показывая краешек серой картонной папки, торчащий из сумки. — Вот же медкарта его-то… Как же взяли…

В воздухе повисло напряжение. Тяжелое и густое, точно кисель, оно заставляло двигаться медленно и осторожно, а каждое слово становилось тяжеловесным, монументальным. И над каждым стоило как следует подумать.

— Женечка, скажите, могу я видеть Егора Семеновича? С ним что-то случилось, да?

Девушка не знала, что ответить. Взглянув на мужа, она побелела — тот стоял, не шелохнувшись, точно восковая фигура и, казалось, сейчас потечет, беззащитный под лучами летнего солнца. Плана у него явно не было. Когда Женя открыла рот, Владимир тоже заговорил, и звучало это как бессмысленная мямлящая какофония. В нее вплетался точно аккомпанемент какой-то до боли знакомый гул, похожий на пчелиное жужжание, разносившийся, будто со всех сторон, но сосредоточенный где-то совсем рядом.

— В общем, такое дело… Татьяна Ильинична… С дедушкой случилась… Мы недосмотрели…

— С дедушкой все хорошо! — вдруг чистым и ясным голоском оповестила Агния, после чего подмигнула отцу, — Он сейчас выйдет!

— Принцесса, ты забыла, наверное, — поспешил вмешаться Владимир, — Мы же вчера…

Грохот, раздавшийся откуда-то из дома, прервал его. Это был мощный, сокрушительный удар, да такой, что доски крыльца под ногами Жени завибрировали.

— Артем? — позвала она себе за спину, но ответ раздался откуда-то сверху.

— Мам? — подросток высунулся из окна, растрепанный и заспанный — явно только что из постели. — Ты это слышала?

— А это не ты?

— Нет. И не вы?

— Здравствуй, Артем, — помахала рукой Татьяна Ильинична и прищурилась с хитрецой — обычно с таким лицом учителя ловят проштрафившихся младшеклассников на невыполненной домашней работе и произносят уже почти каноничное «Воспаление хитрости, значит?». — Артем, спустишься к нам, пожалуйста?

Новый удар сотряс дом, да так, что зазвенели стекла. Послышался какой-то треск и скрип, точно кто-то своротил люк подвала.

— Что у вас там происходит, мм? — пожилая сиделка явно вознамерилась поиграть сегодня если не в Шерлока Холмса, то хотя бы в миссис Марпл.

— Володь, что это? Мне страшно! — со слезой в голосе спросила Женя, но муж не успел ответить.

Дверь на крыльцо распахнулась резко, с силой, да такой, что снесла стоппер и врезалась в стену, выбив из нее облачко пыли. Уже видя расширившиеся глаза Татьяны Ильиничны, слыша, как тоскливо и напугано подвывает Женя, Владимир знал, что увидит за своей спиной. Перед глазами уже выстроилась картинка. Неужели он не добил отца, и тот, пролежав целую ночь и истекая кровью в погребе, все же выжил и теперь… Теперь его посадят. Не успеет приехать и «разрулить» Марьян Константинович. Женьку, Артема и его принцессу будут таскать на допросы, а самого его уволят задним числом и посадят на обычную «черную» зону. Хорошо еще, если без строгача. Одно радовало — он все же не убийца.

Но уже обернувшись, Владимир понял, что ошибся. Похожая на привидение фигура торчала в дверном проеме, покачиваясь из стороны в сторону. Замотанный в окровавленную простыню Егор Семенович конвульсивно подергивался, то и дело резко напрягая и выпрямляя какую-нибудь конечность, точно разминаясь на физкультуре.

Рука сама потянулась вперед, сознание отрезало эти ненужные, неважные всхлипывания Жени, оханья Татьяны Ильиничны и попискивание Агнии: «Живой, смотрите, вот дедушка, живой!» Схватившись за ткань, он резко сдернул простыню с отца. Та зацепилась за что-то, пришлось потянуть сильнее. Что-то больно резануло по ноге и со стуком упало на доски крыльца — ножницы, покрытые бурой кровавой ржавчиной. За спиной раздался вой, синхронный вой двух женщин, лицезревших самое настоящее темное чудо воскресения. Бледная кожа, трупные пятна на плечах и дряблых бедрах — там, где простыня была натянута особенно сильно, точно «синяки» на яблоке. Распахнутая пасть источала зловоние — обычный запах старческих гниющих зубов. Все можно было списать на ночь в подвале, на старость, на что угодно. Все, кроме явственных пятен Лярше, деливших глаза надвое черной полоской.

— Живой! Живой! — попискивала Агния, и тело старика принялось выполнять какие-то невероятные кульбиты — локти с хрустом за голову, ноги выкручивались, с тяжелым мертвым стуком выбивая пыль из досок пола. «Трупное окоченение» — холодно подумал Владимир. — «Ему тяжело двигаться». А мертвец тем временем неловко, потряхивая головой в седых космах, приближался к его принцессе. Он кинулся наперерез ходячему трупу, но тот с легкостью отбросил мужчину в сторону, точно штурмовой таран. В ребрах болезненно хрустнуло. Приплясывая, точно марионетка в руках неопытного кукловода, кадавр приближался к Агнии.

Первой не выдержала Татьяна Ильинична. Издав краткий визг, она вышла из ступора, схватила Агнию, прижала ту к полной груди и рванула прочь через калитку. Пожилая женщина часто перебирала ногами по гравию и что-то кричала пылящему вдали «Хундаю», но, похоже, таксист был уже далеко и не слышал ее. В ее руках билась и вырывалась его принцесса. Присев, точно спринтер перед рывком, Владимир сорвался с места — не убежать от ходячего трупа, призрака возмездия, но догнать свою дочь. Если сиделке удастся добраться до людей — конец всему. Ее заберут — то ли в сумасшедший дом, то ли в приют. А он, Владимир, сядет в тюрьму вместе с Женькой… А что будет с Артемом?

Артем тем временем что-то неразборчиво кричал из своего окна. Женька прижалась спиной к стене гаража и тихонько выла. «Свихнулась» — спокойно подумал Владимир. А кто из них не свихнулся? Иначе как объяснить бледный дергающийся труп, неровно вышагивающий в сторону калитки? Неважно. Сейчас нужно отбить Агнию.

Старушка оказалась шустрой. Морщась от боли в ребрах — наверняка сломаны — Владимир задыхался на бегу, а сиделка вовсю семенила прочь, зовя на помощь. Что будет, если проснутся соседи? Еще больше свидетелей, еще больше проблем.

— Папа! Папа! Я не хочу! Пустите! Папа! — кричала Агния, вырываясь из рук Татьяны Ильиничны — из-за покатой старушечьей спины было видно, как девочка лягается и машет ладошками.

— Сейчас, принцесса, сейчас.

Босые ноги утопали в гравии, мелкие камешки кололи стопы, при каждом вдохе грудь взрывалась болью. Фигурка Татьяны Ильиничны неумолимо удалялась, приближаясь к повороту, а от заборов резонировало гудящее «Папа!»

Вдруг сиделка остановилась. Застыла посреди дороги, будто в нерешительности. «Устала? Или передумала?» — в надежде спросил себя Владимир. То, что произошло дальше, разрушило его догадку, разделив жизнь на «до» и «после».

Сначала на спине Татьяны Ильиничны вспух горб. Сперва маленький и незаметный, он увеличивался с каждой секундой, разросшись до размеров детской головы. А следом, взорвавшись кровавым фонтаном и осколками костей, он лопнул, обнажая окровавленное личико Агнии, похожей на маленького ксеноморфа.

— Папа! — кричала она, отплевываясь от крови. Работая плечами, она выбиралась из плоти пожилой женщины, освободила одну руку, другую, уперлась ими в спину и вылезла наружу целиком, точно из детского домика. Ловко спрыгнула на землю, вся мокрая от крови и желчи.

«Пижамку теперь не отстирать» — подумалось Владимиру невпопад.

Стоило Агнии оказаться на земле, как тело Татьяны Ильиничны рухнуло наземь, точно игрушечный робот, у которого кончился завод.

— Папа! — размазывая слезы и кровь по щекам, Агния бежала к отцу, и ему ничего не оставалось, кроме как обнять собственное чадо, прижать ее к себе. Мокрая от крови одежда тут же пропитала футболку и штаны Владимира. Обнимая дочь, он расширившимися глазами смотрел над ее плечом на продырявленный труп сиделки. В голове пульсировало отцовское «Маньячка! Дьяволица! Чертовка!»

— Пойдем, детка, домой? — спросил он, точно ничего не случилось, точно она лишь потерялась в торговом центре или поцарапала коленку, а не пробралась сквозь грудную клетку пожилой женщины, подобно инопланетному чудовищу из фильма. Взяв дочь на руки, он развернулся и зашагал к дому, оставляя кровавый след на гравии.

Подходя к забору, он уже мог видеть, как смотрит на них Артем из окна. Его открытый рот и выпученные глаза были красноречивее любых слов — он видел все. Женя все так же сидела, закрывая лицо, а над ней, согбенный, нависал мертвый старик.

— Дедушка! Не пугай маму! — громко скомандовала Агния. Тут же кадавр выпрямился и застыл, подергиваясь, по стойке «смирно». — Иди обратно в чулан и ложись спать!

Бледный мертвец по-солдатски развернулся на одной пятке и, широко разбрасывая ноги, зашагал в дом. Грохнула, становясь на место, крышка погреба — старик ушел на свое «место», точно послушная собака.

На крыльцо, в одних лишь трусах, ссыпался Артем. Такой же бледный, как его названный дед, он открывал и закрывал рот, не в силах что-то сказать. Наконец, он выдавил:

— Чудовище! Мелкая, ты чё натворила? Бать, брось ее! Брось!

Под сердцем у Владимира что-то ёкнуло. Кто чудовище? Его принцесса? Нет, не может быть. Это досадная случайность, какое-то невероятное стечение обстоятельств, не может же восьмилетняя девочка… И восставший мертвец… Ответ напрашивался сам собой — ему все это снится. И медленно, будто во сне, головка Агнии оторвалась от отцовской груди и повернулась к брату.

— Не надо меня так называть! — сказала она с нажимом и легкой дрожью в голосе, какая бывает в жаркий день на горизонте. — И папа меня ни за что не бросит! Правда, папа?

— Правда, милая, правда! — машинально согласился Владимир, кивая. Скорей бы уже этот кошмарный сон кончился. А что, если и прошлая ночь была сном? Завтра он проснется, зайдет в баню, накормит отца с ложки, и все будет как раньше. Впрочем, убитый бельчонок был вчера. Был ли это тоже сон? Или все же кошмарная реальность? Он чувствовал, что сходит с ума…

— Бать, ты не одупляешь? Что ты стоишь? Это не Агния, это какая-то неведомая ебаная...

Раздался какой-то странный гул, от которого у Владимира заныли зубы. А следом Артем замолчал. Подбородок его задрожал, лицо побледнело еще больше, став совсем пепельным. Схватившись за челюсть, Артем упал на крыльцо, как подрубленный и завыл, почему-то зажимая себе рот.

— Вот тебе! — с детской назидательностью сказала Агния. — Будешь знать.

Спустившись с папиных рук, она с достоинством проследовала в дом, слегка ткнув в плечо старшего брата, и тот рухнул на доски, расцарапывая себе щеки до крови.

∗ ∗ ∗

За столом царила напряженная, густая, наэлектризованная тишина. Казалось, стукни вилкой о тарелку чуть громче, чем положено, и все взорвется.

Поглощая яичницу, Владимир старался не думать о том, что произошло за последний час, иначе можно было сойти с ума. Перво-наперво Агния «откомандировала» тело Татьяны Ильиничны в погреб — к Егору Семеновичу, пусть, мол, там за ним присматривает. Из комнаты наверху до сих пор раздавался вой Артема. Попытки с десятой он согласился дать Жене посмотреть, что произошло. Та лишь ахнула, заглянув сыну в рот — все его зубы теперь напоминали уродливые чашечки. Открытые каналы кровоточили, внутри бились раздраженные набухающие нервы. Каким-то непостижимым образом Агния наказала брата, стащив с его зубов всю эмаль и обнажив пульповые камеры, так что теперь даже собственное дыхание и слюноотделение причиняло бедняге невыносимую боль.

Однако при попытке отвезти его к врачу Агния разозлилась. Гудеж наполнил участок, точно кто-то выпустил целый рой злющих шершней. Мир вокруг замироточил какой-то болезненной неправильностью, от которой болели глаза и вставали дыбом волосы. Барабанные перепонки будто прокалывали длинной острой спицей, а зрение подводило. Объекты — здание гаража, ворота, скамейка на крыльце — плыли, искажались, и пугала сама мысль, что, возможно, дело вовсе не в зрении, а ползет по швам, плющится и искривляется сама реальность.

Агния не хотела никуда ехать. Она хотела блинчики, поэтому теперь Женя стояла у плиты и машинально, будто автоматон, жарила один лист теста за другим и вздрагивала от страдальческого воя со второго этажа, пока ее дочь уплетала лакомство за обе щеки, болтая ногами.

— Детка, — осторожно обратилась к Агнии Женя, — Тебе правда совсем не жалко брата?

— Жалко у пчелки! — весело ответила девочка чьей-то фразой, после чего продолжила плаксиво. — А нечего было обзываться! Какое я чудовище? Я же не чудовище, пап?

— Нет, принцесса.

Как вести себя и что делать в этой ситуации, Владимир не знал. Все это было похоже на какую-то фантасмагорию, кошмарный сон, который почему-то все никак не заканчивался. Раз от раза он тыкал себя вилкой в колено, но боль почему-то не отрезвляла, не заканчивала жуткую иллюзию, где его пасынок катается по полу от жуткой боли, дочь разрывает людей надвое, а под ногами в погребе лежат ожившие мертвецы. И каждый такой тычок все больше примирял его вопящее в ужасе сознание с тем фактом, что все это — объективная реальность.

— Может, мы все-таки отвезем Артема к стоматологу? — осторожно спросила Женя, поджаривая очередной, уже черт знает какой по счету блинчик. Застыла, вслушиваясь. Возмущенное сопение раздалось за спиной, раздвоилось, загудело. — Папа мог бы съездить с ним, а мы бы пока почитали...

— Я. Сказала. Мы. Остаемся. Здесь! — с нажимом ответила Агния, чеканя слова. Голос ее размножился, звеня многоголосым эхо, и Женя машинально провела языком по задним зубам — на месте ли все. Бросив взгляд на сковороду перед собой, она едва успела заметить, как свежее, еще влажное тесто со шкворчанием превращается в угольный нагар. Сырая масса в миске рядом вздыбилась, запузырилась, забурлила, вышла за берега и осыпалась на пол глазными яблоками и влажной, еще трепещущей плотью, трансформируясь на ходу.

Крик застрял в горле, ужас сменился шоком, когда из кухонной раковины полезла какая-то черно-белесая дрянь, похожая на щупальце. Вертя чем-то вроде змеиной головы, она будто готовилась к броску, сжалась, подобно пружине…

Гул прекратился, и дрянь рассыпалась обычным канализационным мусором — застывшим жиром, остатками еды и волосами. Вместо превратившихся в глазные яблоки пузырей под ногами оказались шлепки обычного теста.

— Не надо злить меня… — прошипела девочка чьим-то чужим, нечеловеческим голосом.

∗ ∗ ∗

Так прошли еще сутки. Артем сходил с ума от боли и лез на стенку. Питаться он почти не мог — любая попытка поесть причиняла невыносимые страдания. Бедняга осунулся, побледнел. Дерганый и воспаленный, точно его собственные оголенные нервы, он то и дело таскался к холодильнику — высыпал кубики из ледницы себе в рот и снова наполнял ее водой. Никакие обезболивающие не спасали от непрерывной пульсирующей агонии, раскалывающей череп надвое. Ни мать, ни отчим ничем не могли ему помочь, а сестра, похоже, не хотела, так что спал он урывками, по часу-полтора, когда падал на кровать от переутомления.

Теперь все проводили время так, как того хотела Агния — ходили на речку, жарили блинчики, суп готовили по ее же рецепту — без лука и моркови, читали вслух, играли в прятки, догонялки, придумывали фанты и игры ее собственного изобретения. Почти все время папа носил ее на шее, то и дело пошатываясь — девочка беспрестанно ерзала. Маму же она воспринимала исключительно как обслуживающий персонал, заставляя ее делать то и это — сбегать за книгой, приготовить поесть, прибраться, если грязно. А когда Агния оставалась с отцом наедине — сверлила его совершенно недетским влюбленным взглядом.

На любые попытки как-то воспротивиться приказам Агния отвечала мрачным обиженным гудением, от которого дрожали стекла, ныли зубы и оплывала сама реальность, выпуская наружу сюрреалистичные кошмары — по небу плыли странные черные завитки, срезанные сучки на досках пола оборачивались моргающими человеческими глазами, начинали выть от боли помидоры в салатнице, обложки книг оборачивались липкой паутиной или кровоточащей кожей, а гадкая желтая тетрадка, воняющая собачьим кормом, принималась перелистывать страницы сама по себе и, казалось, издавала тот же звук. Из погреба слышалась странная возня, крышка принималась подпрыгивать, тыкались слепо бледные пальцы со следами подсохшей крови в щель. Представление заканчивалось лишь стоило родителям смиренно извиниться и начать выполнять требования дочери, которая никогда, даже во сне, не выпускала проклятый песенник для глухонемых. Или же книга была чем-то другим?

∗ ∗ ∗

Спать Агния ложилась лишь когда окончательно уставала от бесконечных игрищ с родителями. Подобно королеве она, не оборачиваясь, вставала с дивана или кресла и шла в свою кровать, зная, что Женя проследует за ней. В ванной мама чистила ей зубы, помогала принять ванную и относила на руках в кровать. Прижимая к себе желтую книжку, Агния забиралась под одеяло, так, что наружу торчал лишь носик-пуговка, хитро поглядывая блестящими глазками.

— Сказку? — устало произнесла Женя в очередную, пятую ночь их пребывания на даче.

— Нет, — помотала головой девочка, — Расскажи лучше, как ты познакомилась с папой.

— Это долгая история… Уже поздно, принцесса.

— Расскажи! — требовательно повысила тон Агния.

— Ладно, но потом ты уснешь, хорошо? — Женя поморщилась, услышав очередной стон Артема из-за стенки. В последнее время к стонам прибавились звуки ударов — бедняга бился головой о деревянную стенку, и его лоб представлял собой незаживающую мокрую ссадину.

— Посмотрим. Рассказывай.

— Ну… Даже не знаю, с чего начать. Когда-то, давным давно я полюбила одного красивого юношу…

— Это был папа?

— Нет! Не перебивай! — нервно ответила девушка, после чего, спохватившись, тут же смягчила тон. — Извини, я просто сбиваюсь. Так вот, полюбила я одного красивого юношу. Он был из очень хорошей богатой семьи. Его родители были не в восторге от меня — смазливая сиротка из приюта, без гроша за душой… Но когда я забеременела, они развели руками, быстренько сыграв пышную свадьбу, подарили нам квартиру и смирились с моим появлением в их семье. Через несколько месяцев у нас появился твой старший брат…

Точно услышав свое имя, Артем издал особенно горестный стон и саданулся головой об стену. Женя скрипнула зубами, но продолжила рассказ — на любое воспоминание о брате Агния теперь реагировала вспышками ярости и долго не успокаивалась, а девушке очень хотелось немного покоя, хотя бы ночью. Хотя бы такой ценой.

— Так вот, папа Артема нигде не работал, родители устраивали его то туда, то сюда, к знакомым и родственникам, но надолго он не задерживался. Дело в том, что папа Артема был…

— Алкоголиком? — подсказала Агния.

— Наркоманом. И часто сидел со своими друзьями, такими же наркоманами, у нас в гостиной. Они играли в приставку, смотрели фильмы, пили пиво, курили и… употребляли наркотики. Обо мне и Артеме будто забыли. Впрочем, так было лучше…

Женя повела плечами. До сих пор при этих воспоминаниях начинало гудеть в ушах, а внизу живота что-то противно ворочалось, в ушах оживал почти позабытый многоголосый хор ублюдочных мажоров.

— Они начали издеваться над нами. Надо мной издевались, обращались как с собакой, не выпускали из квартиры… Однажды они принялись тушить окурки о твоего годовалого братика… — произнося это, Женя внимательно смотрела в глаза своей дочери, стремясь найти хоть каплю жалости или сочувствия, но в зеленых озерах плескался лишь неподдельный интерес. — Помнишь, почему он не любил ходить в бассейн? Это из-за шрамов на животе… И тогда я поняла, что если не остановлю их — Артема убьют. Я схватила кухонный нож и бросилась на защиту сына.

Девушка выпустила воздух через ноздри. Кровь по всей кухне, кричащий от боли и страха малыш, дружки Кирилла с изрезанными руками, жмущиеся к стенкам от ярости разъяренной самки, вставшей на защиту детеныша.

— Они справились, заперли меня в ванной. Мой муж… бывший… позвонил в милицию. Сказал, что жена сошла с ума и бросается с ножом на него и его друзей. Сказал, что это я издевалась над Артемом. Когда приехала милиция, я вся была в их крови, а на кухне валялся нож с моими отпечатками пальцев. Тогда я думала, что попаду в тюрьму… Но когда дверь в ванную открылась, передо мной оказался молодой широкоплечий высокий красавец — лейтенант МВД.

— Папа! — радостно пискнула Агния.

— Да, папа. Он взял меня на руки и вынес из этой квартиры. Отца Артема и всех его дружков повязали. Они грозились меня убить, обещали, что подкупят всех и вся, что и дня не пробудут в тюрьме, что родители их вытащат… Но твой папа оказался неподкупен. Он поверил моим словам, собрал факты, провел проверку, выяснил, что мой бывший муж уже дважды лечился от наркозависимости в Швейцарии, настоял на психологической экспертизе… Их всех посадили в тюрьму. Надолго. Родители моего бывшего мужа были в ярости. Они дали мне ровно день, чтобы покинуть квартиру. Так я оказалась на улице с годовалым малышом. А твой папа, он приютил меня здесь, на этой даче. Тогда дедушка еще был в своем уме. Они приняли меня как родную, не отказывали ни в чем ни мне, ни Артему… Так я влюбилась в твоего папу, а вскоре появилась и ты.

— Папа прямо герой! — восхищенно выдохнула девочка. — А расскажи, как я появилась на свет?

— Ну… Папа с мамой по-настоящему любили друг друга, целовались, обнимались… Папина клеточка проникла в маму, и так родилась ты. Поэтому у тебя зеленые глаза — как у папы и дедушки, и мой курносый нос.

— А ты познала папу плотско? — девочка зевнула, произнося последнее слово, и за это, как за спасительную ниточку ухватилась Женя.

— Ну все, ты уже зеваешь. Пора спать, — девочка казалась умиротворенной, и Женя закинула пробную удочку. — Слушай, у нас закончилось молоко для блинчиков. Может, мы с папой завтра съездим в город за продуктами? Как ты смотришь на это?

— Глазками, — хитро улыбнулась Агния, и Женю передернуло — весь ее рот был наполнен глазными яблоками разных размеров с уродливыми горизонтальными зрачками, точно у козы. Сглотнув, девушка поспешила закрыть за собой дверь.

∗ ∗ ∗

Объятия сна никак не желали выпускать Владимира. Морфей нежно качал его на своих волнах, омывая все тело приятной теплотой. Как будто со всех сторон к тебе прижимается большая пушистая кошка. Вот она что-то нежно, еле слышно мурлычет, вот игриво царапает коготками грудь, жарко дышит на ухо. Горячий влажный язык лизнул покрытый волосами сосок. Еще раз и еще.

— Женя… Женя, перестань… — попытался отмахнуться он, чувствуя однако, что его мужское начало начинает набухать, — Я не хочу, отстань…

— Ну же, милый, любимый, родной…

Шепот раздавался со всех сторон одновременно, сливался в гудящий, многоголосый хор, обволакивал, приглашал отдаться этим волнам, подчиниться этому порыву.

— Жень, не надо…

— Ты не любишь меня, папочка?

— Не надо меня так наз…

Владимир вскочил, будто ужаленный, раскрыл глаза так резко и широко, что закололо в черепе. Перед ним в темноте кто-то, прячущийся под одеялом, подобрался, привстал, задел ненароком его эрегированный член, застыл в нерешительности.

— Агния… — он осип от удивления и ужаса перед тем, что едва не случилось. — Что ты здесь делаешь?

— Познай меня, папочка! Познай меня, как пчела познает цветок, как клинок познает плоть, познай меня, папочка!

— Прочь! — Владимир едва удержался, чтобы не столкнуть это гадкое, порочное создание, назвавшееся именем его принцессы. Глаза попривыкли в темноте, и он увидел ее в лунном свете, а когда рассмотрел — отвернулся в смущении.

— Чего ты орешь… Что у вас… Агния!

Проснувшись, Жене захотелось помотать головой, в надежде, что все, что она сейчас видит — лишь кошмарный сон, морок, видение, ужасный выверт подсознания… Но ее голая дочь, сидящая у отца на бедре была абсолютно реальной. В дрожащей от вездесущего возмущенного гула темноте Агния казалась почти взрослой — губки надуты, блестят от слюны, рот приоткрыт, плечи сведены к корпусу, отчего даже стали видны едва начавшие формироваться грудки, а волосы на ноге Владимира примыкают к лобку так, что можно подумать, будто за ними скрывается настоящее, уже взрослое женское лоно. Со странным чувством стыда и ревности она отметила, что внутренняя часть бедер дочери влажно поблескивает.

— Познай меня плотско, папа! — прошептала девочка с придыханием, и Женя, не дожидаясь реакции мужа, спрыгнула с кровати, схватила Агнию поперек туловища и понесла в ее комнату. Бросив ее лицом вниз на кровать, впервые в жизни шлепнула ее по голой попе. Несильно, совершенно формально, как бы закрепляя неправильность ее поступка, а может просто вымещая злость. И лишь спустя секунду поняла, что натворила.

Девочка лежала лицом в подушку, поэтому ее обиженный, гневный плач звучал приглушенно, но гудение, что вливалось в этот звук, распространялось по комнате, отражалось от стен и вгрызалось в позвоночник, поднимая волоски на шее, давало ясно понять — Агния в бешенстве. Поплыли стены, подобно свечному воску, пузырясь глазными яблоками и блестящими от слизи свищами. Тени деревьев с улицы отделились от поверхностей, обросли черной влажной плотью, хищно потянулись к Жене со всех сторон стремительно отрастающими ложноножками. С влажным хрустом голова Агнии повернулась на сто восемьдесят градусов, выпученные глаза уставились на мать.

— Это мой папа! Я делаю с ним, что хочу!

Из ее рта с каждым словом вырывались какие-то черные нити. Встречаясь с одеялом, наволочкой и стеной, они прорастали гадкими вздутыми капиллярами, и все, чего они касались, оживало, принималось шевелиться на манер морских анемонов; пол чавкал от жующей и сосущей массы, стекшей со стен, ожившие тени больно кололи Женю острыми краями в голые плечи, но она была непреклонна.

— Нет, Агния. Это папа. С папой спит мама, — хаотично плавающие в черной слизи зубы меланхолично покусывали ее щиколотки, а потолок деревянными каплями шлепался на голову и плечи, оставляя болезненные занозы, но материнский гнев выместил страх за свою жизнь, и Женя продолжила воспитательный процесс, — А ты вырастешь, и у тебя будет свой муж.

— «И вошла старшая дочь Лота и спала с отцом своим», — процитировала Агния, и рты, выросшие на книжной полке вторили ей.

— Ты не дочь Лота. И папа — не Лот. А теперь — спать. Ты наказана!

— Нет! — раздался нервный визг со всех сторон, и окно лопнуло вихрем осколков прямо в лицо Жене, но та оставалась непреклонной.

— Да. Доброй ночи!

С трудом вырывая стопы из вязкой массы темного дерева, Женя нарочито уверенно потопала к двери. Та не желала открываться — упиралась в текучую дрянь, наполнявшую комнату. Полная первобытной женской ярости, она дернула ручку двери со всей силы, и та оттолкнула чмокающую массу, волна черной слизи набежала на стену, измарала ее, да так и засохла.

Лишь захлопнув дверь за собой и прошмыгнув в ванную, Женя позволила себе расплакаться.

— Володь… Нужно что-то делать. Это невозможно.

Шепот был едва слышным. Владимиру приходилось напрягать слух изо всех сил, чтобы понять, что говорит Женя. Серые лучи грядущего рассвета лениво ползли по комнате, отмеряя оставшееся для сна время.

— Что ты предлагаешь?

— Артему надо в больницу. Если зубы не закрыть — они загноятся. Твой сын умрет от гангрены прямо здесь, на наших глазах. Если не сойдет с ума раньше.

— Ты же понимаешь, что она не отпустит нас? Агния… То, чем она стала… Она контролирует каждый наш шаг. Вчера я отпросился у нее в туалет и попытался завести машину… Руль превратился в человеческую прямую кишку. Из-за того, что я сжимал его, дерьмо вылилось мне на штаны.

— И что, — яростно зашептала девушка, — мы так и будем играть в ее игры, пока Артем подыхает там через стенку?

Крики не прекращались ни днем, ни ночью. Засыпала чета Карелиных со снотворным.

— Я не знаю! Что ты хочешь, чтобы я сделал? Начнем возникать — она нас просто убьет.

— Не убьет. Я знаю. Она все еще наша дочь. Все еще маленькая девочка. Я не знаю, что с ней произошло, но… Она не изменилась внутри. Осталась такой же. Она все еще любит сказки, блинчики, прятки… и тебя.

— Знаешь, — перед глазами Владимира пронеслись картинки, одна другой жутче — задушенный щенок, размозженный молотком бельчонок, огромная дыра в спине Татьяны Ильиничны, — Это меня и пугает.

∗ ∗ ∗

Владимир проснулся от непонятной тревоги. Что-то в доме было не так. Он усмехнулся этой мысли — «не так» было все. Постоянное гудение, наполнявшее стены, уже, кажется, независимое от Агнии. Артем, бьющийся головой о стену в своей комнате в тщетных попытках заглушить боль. Два оживших мертвеца в погребе...

Вот оно! Стук. Тихий, еле заметный. Точно кто-то долбит ножкой стола по мягкому ковру. Ковру, прикрывающему люк, за которым лежит с пробитой сонной артерией труп его отца, а рядом — сиделка с огромной дырой в груди.

Осторожно, стараясь не разбудить Женю — даже под воздействием снотворного ее сон оставался некрепким, хрупким — он слез с кровати, опустил сначала одну, потом другую стопу на доски пола. Осторожно шагая по скрипучему паркету, Владимир приблизился к ступенькам. Выдохнув, он все же решился и сбежал одной короткой дробью в самый низ, застыл, прислушался — не разбудил ли кого? Вроде нет. Слышно было лишь тонкое подвывание Артема и стук ножки стола об ковер.

Осторожно отодвинув тяжелую мебель и приподняв ковер, он, поколебавшись, приоткрыл крышку люка. Хорошо, что не успел снять цепь, удерживающую квадрат деревянного полотна — из щели тут же высунулась рука. Бледная, подвижная, как разбуженный паук, она принялась обыскивать пространство вокруг люка. Бессмысленно пометалась, подергалась и принялась трясти кусок цепи, обернутый вокруг дужки.

— Папа? — проронил Владимир еле слышно, ничуть не надеясь на ответ.

— Да. Это мы, — прошелестело из подпола. — Ты слышишь нас?

— Да. Слышу. Слышу, папа! Ты…

— Мы мертвы. Этого уже не исправить. Но кое-что еще можно. Она коснулась крови своего отца?

— Агния? Ты о ней?

— Да. Она коснулась…

— Нет. Нет, она нас не трогала, — с каким-то внутренним содроганием произнес Владимир, после чего добавил. — Пока.

— Ладно. Стоит попытаться. Сожги здесь все, сынок. Я был слишком любопытен, слишком благороден и поплатился… Исправь мои ошибки, сынок. Избавь нас!

Лишь теперь Владимир заметил, что мертвецы отвечали ему одновременно — удивительно стройным двухголосьем, точно разум у них был тоже один на двоих.

— Избавь нас от… этого. Сожги здесь все… Сожги ее!

— Что сжечь, папа? Что? — ответ он уже знал. Все дело было в той чертовой книжонке. «Весело погудим!» — в его взрослом сознании название книги бы больше подошло сборнику алкогольных рецептов или застольных анекдотов.

— Сожги ее! Сожги! Сожги! — уже в истерике бились трупы. Стучала беспорядочно костяшками по доскам пола бледная рука, выворачивалась, гнулась под немыслимыми углами, трещали кости. У Владимира невыносимо загудело в ушах, голова раскалывалась от нездешнего, чужеродного звука, который, казалось, обладал вкусом телевизионной статики, ее запахом и даже цветом —нагретого железа, чем-то средним между фиолетовым и серым, но при этом одновременно. А когда эта пелена заполнила все, набила ноздри тяжелым духом остывающего металла, исколола язык тоненькими иголочками, через бесконечный гул пробилось еле слышное: «Медкарту не забудьте, Владимир Егорович, медкарту!»

Бледная, истончающаяся с каждой секундой ручонка взмахнула в последний раз и уползла обратно в щель меж люком и полом, точно пугливый моллюск в раковину. Следом под ногами Владимира раздался громкий хлопок, который сопроводило какое-то влажное чавканье. Подняв глаза, он увидел перед собой Агнию. Она стояла на ступеньках, как всегда со своей проклятой книгой под мышкой. Без сна в глазах, она стояла маленькая и грозная в своей ночнушке, напоминая не то языческое божество, не то мстительного призрака из японского фильма. Впечатление только усиливали выпяченные губки и грозно сжатый кулачок. Вдруг ее лицо изменилось, потеплело, кулачок разжался, а где-то в погребе нечто тяжело грохнулось на пол.

— Дедушка болтливый! — с досадой мотнула она головой. — Но больше нет.

— Ты уже проснулась, принцесса! — в притворной улыбке расплылся Владимир. — Я схожу, разбужу маму, она приготовит нам завтрак…

— Не надо. Я хочу посидеть с тобой. Можно?

Мужчине оставалось лишь кивнуть. Девочка царственно спускалась по трем оставшимся ступенькам, но неожиданно споткнулась, точно на пустом месте, и Владимир машинально подхватил дочь. Та прижалась к нему всем телом, повисла на руках, уткнувшись лицом в живот. Смущенно, отец поставил ее осторожно на пол, сам же отошел к кофе-машине.

— Тебе кофе сделать? — в шутку спросил он, не оборачиваясь.

— Лучше какао. Пап?

— Да, принцесса? — он продолжал с тупой скрупулезностью отмерять молотый кофе в фильтр, лишь бы не оборачиваться, не смотреть на это… создание, так похожее на дочь.

— Скажи, ты меня любишь?

— Конечно, детка. Почему ты спрашиваешь?

— Знаешь, папочка. Я тебя тоже очень-очень люблю. Тебя и маму… — голос девочки звучал будто бы в отдалении и одновременно со всех сторон, обволакивая Владимира, — Вот бы нам остаться здесь, всем вместе, навсегда. На веки вечные…

— А как же Артем? — Владимир встряхнулся, точно сгоняя тяжелую пелену. — Он тоже здесь останется?

— Если захочет. И не будет таким вредным. А если будет — накажу его еще сильнее. Помнишь, мне лечили зуб?

— Да, конечно.

— Я так кричала. Тетя-врач была совсем неаккуратна. Эти зонды, свёрла… Мне совсем не понравилось. И когда Артем назвал меня чудовищем, я просто захотела, чтобы он испытал то же самое. Это же справедливо, так?

— Нет! — выкрикнул Владимир, резко повернувшись к дочери, — Нет, не так! Ты не можешь просто калечить людей, потому что они сказали тебе гадость! Не можешь! Вообще никого нельзя калечить! И вообще — еще рано! Иди обратно спать, слышишь?

— Да как ты смееш-ш-шь… — зашипела Агния рассерженной змеей.

— Смею, юная леди! Еще как смею! — Владимир прекрасно понимал, что с ним может сейчас произойти что угодно — может, кости станут жидкими, а может, мозг превратится в яичницу, а может… Неважно. Ему до скрежета зубовного надоел весь этот театр. — Ты можешь гудеть, сколько тебе влезет, но я все еще твой отец! И сейчас ты пойдешь наверх в свою кровать!

— А какао? — ошарашенно спросила девочка.

— Утром! Когда все проснутся и спустятся завтракать!

Дробный топоток по лестнице был ему ответом. Лишь после этого Владимир позволил ватным ногам подогнуться и рухнул на пол. Голова кружилась. Невыносимее всего было осознавать, что сейчас он прогнал не медведя, не толпу гопников из подворотни, а собственную дочь… Которая, похоже, ни капельки не изменилась. Только научилась гудеть.

Медкарту Владимир нашел быстро. Она действительно оказалась в огромном ридикюле Татьяны Ильиничны. Толстенная папка, набитая какими-то справками, результатами обследований, снимками и прочей медицинской макулатурой, потерявшей свою актуальность — пациент вот уже шестой день лежал в погребе и только каким-то чудом не отравлял трупными миазмами воздух в доме.

«Каким-то чудом...» — горько усмехнулся Владимир. Листал он медкарту лишь по одной причине — ничего другого в голову ему больше не приходило. Мобильники не работали, точно где-то стояла «глушилка». Гаджеты показывали четыре полоски, вызов проходил, но вместо гудков раздавался монотонный рассерженный гул. Ближайший населенный пункт находился в четырех часах пути. Соседей на даче, как назло, не было. Он пытался кричать и кидать камешки через забор, пока Агния спала — глухо. Но о самом страшном он не сказал даже Жене. В первую же ночь, не в силах заснуть под крики Артема он попытался выйти с дачи и дойти пешком до небольшой фермерской лавки. Хозяин обычно приезжает с товаром в пять утра. Можно было бы попросить о помощи, взять телефон, позвонить Марьяну Константиновичу, вырвать из Тулы Андрея Валерьевича… Впрочем, тот, наверняка, уже в Москве.

Но стоило Владимиру шагнуть за калитку, как голова невыносимо закружилась, в ушах загудело, точно рядом взлетал самолет. Он и сам будто бы взлетел на секунду, земля ушла из-под ног, а следом он лицом приземлился в илистое дно водохранилища. Холодная вода немного отрезвила, заставила вскочить.

Поначалу Владимир думал, что вышел через неправильную калитку. Но каждая попытка перелезть через забор на участок соседей или грунтовку неизменно заканчивалась для него головной болью, полным ртом тины и мокрой одеждой. Именно поэтому он смирился раньше Жени — понял, что выхода просто нет.

Желтоватые листы в медкарте наполняли нечитабельные врачебные закорючки — анамнезы, результаты анализов, отчеты о процедурах. В этом хаосе медицинской писанины он не сразу заметил убористые, ровные, как по трафарету, печатные буковки.

Отец не прекращал писать ни на день — сломалась ли печатная машинка, в отпуске ли он, на природе или едет в метро. Это приучило его вести записи печатными буквами — чтобы редактор или стенографистка всегда могли разобрать очередную главу монографии, статью в журнал или методичку. Даже в болезни он не изменил этой своей привычке — вынужденный калякать между строк в собственной медицинской карте обгрызенным карандашом (точилки от него спрятали из-за наличия в них лезвий), Карелин-старший все же продолжил вырисовывать идеальные, почти неотличимые от типографских литеры.

«А ведь Карелин-старший теперь ты!» — поправил сам себя Владимир, — «И как патриарх семейства ты, похоже, окончательно провалился!»

Хотя болезнь и не лишила руку Егора Семеновича твердости, ясности в его мыслях не было никакой. Не с первого раза Владимир смог разобрать отдельные слова в этой невольной шифровке. Написанные без пробелов, с перевернутыми вверх ногами и слева направо буквами, они не цеплялись друг за друга, не составлялись в предложения, а если все же составлялись — не несли смысла, точно старика захватывали шизофазические фуги.

«Крвь т крви — запрет блогичског умирня физичес когоорганиза, здерживет, удрживат, прико вываетоставлят. См. Песнь 4ку, плет 6, клтш вчност»

— Ерунда какая-то… Кровь от крови — запрет биологического… Что?

Принявшись листать дальше, Владимир даже крякнул от разочарования, шлепнув папкой по коленям. На пол слетел какой-то желтоватый листок — газетная вырезка. Год издания — «19...» остальное срезано. Заголовок гласил:

«Музыка небесных сфер! Раскрыто истинное назначение радиолокационных установок на территории бывшего Кёнигсберга. В помощь военным специалистам были призваны именитые ученые и консультанты, такие как Паршин Н.В., Карелин Е.С. и Андреев Л. А. Результаты оказались ошеломительны — сеть радаров вокруг бункера одного из отделений фашистского общества «Туле» использовалась для улавливания звуков космоса! И все это — задолго до первого полета человека за пределы атмосферы Земли. Сигналы были записаны и расшифрованы, однако, дальность действия радиолокаторов оказалась столь велика, что специалистам не удалось даже приблизительно установить источник сигнала. С уверенностью можно утверждать лишь одно — все записанные тов. Карелиным звуки исходили откуда-то из-за пределов известной нам галактики. Даже на сегодняшние технические возможности не позволили ученым на...»

Остаток был срезан, неаккуратно, с бахромой. Отца часто приглашали участником экспедиций и археологических раскопок в качестве консультанта, авторы монографий по теме Второй Мировой бомбардировали его почтовый ящик тяжелыми конвертами с рукописями, чтоб Егор Семенович внес свои коррективы. В этой вырезке не было ничего необычного — таких в доме хранилось немало, этих маленьких клочков тщеславия. Только почему эта оказалась в медкарте?

Солнце медленно вставало над горизонтом. Времени оставалось совсем немного — Агния проснется, грядут еще сутки жутковатой рутины — игры в чаепитие, прятки, совместные чтения книжек под вой Артема со второго этажа, от которого у самого Владимира начинали ныть зубы. Нужно было поторапливаться.

«Чстае дтя — сосу, д никпровод, псоланник, глаштай, привесть БАГ на Змле. В нчале блоы Слово»

— Чистое дитя? — горько усмехнулся Владимир, — Это не про Агнию.

«Мринаа — пстуоцвет. Белпозелняа. Праовл жкпрметна»

Наловчившись, Владимир просто мысленно зачитывал буквы вслух, и в голове они уже обретали смысл, независимые от правильной расстановки букв и пробелов — будто говорил больной ребенок с поражением речевого аппарата. Или старик, погибающий от сосудистой деменции. Провал эксперимента? О чем он?

«Жняя — по дхдщэкзм лэяр. Фреитльна. Ест ребеонк»

Прочтя эту фразу, Владимир напрягся. Подходящий экземпляр для чего?

«7 пптак. 8 успшн. Мелкасин занмеа н Нитрозепам. Пртивоокзапоний д берем. нет. Зчтаие удлось. Ньч 29.10.2010. исп. запсиь Паслом 2. Зво Ишим»

В желудке что-то перевернулось. Отец следил за ним? Почему он так уверен, что Агния была зачата именно в эту ночь? И откуда эти «семь попыток»? С чего он взял, что их было именно семь? В первый год Владимир и Женя трахались как кролики двадцать четыре часа в сутки — поди тут высчитай, когда именно произошло зачатие? Если уж на то пошло — имело смысл делать ставку на начало октября. Агния родилась десятого мая — маленькая, слабенькая, бледная, она едва дышала. Женя с ней месяц пролежала в отделении интенсивной терапии, прежде чем малышка окрепла и ее, наконец, позволили забрать домой. На глазах у Владимира сами собой выступили слезы, руки нежно погладили обложку медкарты, точно вновь в первый раз держали Принцессу — малюсенького лилового младенца, такую тощенькую, прозрачную, как будто недоношенную…

«Прад пналет — 10.05.2011. Спеет неу. Мтаь сыра Змля. Он слышиут. Ндо сшпить. Окстоцин — вв. Мифепристон, пенкрофтон — по. Спшть. З сзвзд Овна. Я нзову ее Агния»

Холодный пот катился по спине. Неужели… Это было слишком бредово и отвратительно, чтобы укладываться в голове. Отец спровоцировал преждевременные роды ради того, чтобы попасть в определенную дату? С холодеющими руками он читал следующие строки:

«Бзеумн аясука. Гент икунеоб манишш. Сожги! Сожги! Сожги! Сожги! Сожги...»

Единственное правильно написанное слово повторялось бесконечно на всех остальных страницах, кое-где перекрывая врачебные закорючки. Как бы безумно ни выглядели эти записи — теперь, когда реальность больше не подчинялась стандартным правилам, все написанное казалось… вполне осмысленным?

— Бред, — Владимир отбросил в сторону медкарту. Потом, подумав, все же взял ее брезгливо, за корешок, вышел на улицу. Открыл машину с ключа — чтобы сигнализация не сработала — и забросил папку между сиденьями. Кинул невольно нервный взгляд на руль. Тот снова был черный, обитый пористой кожей, с выемками под пальцы — как положено, но стоило ему потянуться к рулевой колонке, как тот потек дерьмом на сиденье, а на месте спидометра бешено завращался гигантский, нездорово-желтушный глаз.

Когда Владимир заходил в дом, лестница возвестила о чьем-то спуске скрипнувшей верхней ступенькой. Владимир спешно забросил взятый им из гаража предмет куда-то за вешалку, тот упал, громыхнул и завалился за комод. Увидев сонную, бледную, с синяками Женю, он облегченно выдохнул.

— Это ты…

— Да. Агния еще не просыпалась?

— Просыпалась. Я отправил ее обратно…

— Володь, — шепнула Женя быстро, еле слышно, тряхнула головой, сбрасывая остатки сна, — Нужно что-то делать…

… Она заходила к Артему буквально пять минут назад. Помялась перед дверью недолго, слушая, как ее сын завывает от боли и колотится о стены. Все же решилась открыть.

В нос ударил сильный запах нечистот — последнюю ночь беднягу мучил понос, но сил дойти до туалета у него уже не было. Испорченная простыня валялась на краю кровати, свернутая комом. Сам же подросток сидел в углу, голый и грязный. Кожа желтая и шелушащаяся, кости просвечивали, точно у пленника концлагеря. Глаза его были выпучены, а ладони зажимали рот, точно он боялся сказать что-то ужасное. На светлых волосах слева запеклась кровавая корка, лоб покрыт ссадинами.

— Милый… Дай я посмотрю. Ну же. Иди к маме…

Бедняга жался в угол и мотал головой — малейшие колебания воздуха, пылинки, изменение температуры, даже звук собственных стонов причиняли ему боль. А что будет, если рот открыть? Об этом он даже думать не хотел. Все его существо подчинилось одной просто функции — минимизировать собственные страдания. Для этого он избегал жидкостей, движения, речи, еды, изменения температуры и позы — все, лишь бы боль не вернулась. И, если повезет, если удастся превратиться в статую, отбить голову до полной потери чувствительности, чтобы нервные окончания, перегруженные потоком раздражителей немного поутихли, то можно будет ненадолго уснуть.

— Сынок, открой рот. Дай я посмотрю… Ну же?

Знакомый голос, мамин голос говорил ласково, но предлагал страшное. В мозгу Артема боролись безумие и здравомыслие. Здравомыслие гудело многоголосым хором, что стоит нарушить хрупкий баланс температуры и веществ в закрытом рту, впустить этот незнакомый пылевой ветер, создаваемый движениями неведомой мучительницы, и реальность вся обернется бесконечной болью, белой, как раскаленное железо, оглушительной, как рев горящих звезд, бесконечной, как сама Вселенная… Но безумие нашептывало страшную, гадкую вещь — довериться этой женщине, она не посмеет причинить тебе вред, она хочет помочь… Это мама… Тяжело вздохнув через нос, Артем поддался безумию. От запаха Женя едва не отшатнулась — в нос ей ударила смесь старческой галитозной вони и самого настоящего смрада разложения…

… Нужно что-то делать! Я только что осмотрела Артема. Он очень плох. Десны черные, зубы пузырятся от гноя... Его поносит, не прекращая — похоже, он травит сам себя. Если мы не уедем отсюда сегодня…

— И что ты предлагаешь делать? — вопрос не подразумевал ответа. Он был и так известен Владимиру. В голове так и пульсировало «Сожги! Сожги! Сожги!»

— Ты ведь видел эту чертову книжку? — Женя шипела едва слышно, — Все дело в ней. С той ночи она таскается с ней постоянно. И…

— Думаешь, какая-то книжка может так изменить человека?

— В том-то и проблема. Она не поменялась. Сейчас она находится в состоянии острого психоза… Думаю, в немалой степени и от того, какую власть получила в свои руки.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да. Это просто книжка заклинаний, не более того. И если ее уничтожить, Агния…

— Вы говорили обо мне?

Девочка возникла за спиной Жени точно по волшебству. Вот Владимир на секунду отвлекся на какой-то гул за окном, а вот она уже здесь, с этой тошнотворно-желтой книгой…

— Да, детка! — не растерялась девушка, — Как насчет какао? А потом сходим искупаться?

— Отлично. Но купать меня пойдет папа, договорились?

Владимир хотел было что-то возразить, но Женя еле заметно покачала головой, после чего наигранно-радостно воскликнула:

— Как скажешь, солнышко! А я пока приготовлю нам блинчики…

∗ ∗ ∗

Ванна была наполнена теплой водой, на поверхности колыхалась ароматная пена. Девочку раздела Женя раньше, чем та успела возразить. Книгу она попыталась взять с собой, но мать удивленно воскликнула:

— Она же испортится от влаги! Мы же уважаем книги! Я положу ее на полку, а ты выйдешь из ванной и заберешь, идет?

Агния с явной неохотой кивнула. Владимир, набиравший до этого воду, демонстративно отвернулся, когда Женя скинула с девочки халатик и посадила ее в ванну.

— Ну что, малышка, посидишь… — ее прервал полный боли стон, раздавшийся из комнаты напротив. Скрипнув зубами, она договорила, — Посидишь с папой, пока я готовлю блинчики?

— Хорошо, — с охотой кивнула Агния, уже успев нырнуть в воду, отчего светлые волосы потемнели, налипли на плечах. Сейчас, когда ее хрупкое детское тельце пряталось под слоем пены, а снаружи торчала лишь голова с серьезным, взрослым лицом, она вполне могла сойти за весьма юную, но уже сформировавшуюся женщину или, как минимум, подростка. Испытав мгновенный неконтролируемый укол ревности, Женя постаралась как можно более естественно выпорхнуть из ванной. Удачно, что Агния не вспомнила — ингредиенты для блинчиков закончились еще вчера.

Молнией девушка метнулась к своей сумке, стоявшей на полке в спальне. Пошерудив там как следует, она вытряхнула косметичку на кровать — посыпались тушь, помада, тени, пара тампонов, пудреница, расческа с зеркалом и тонкая блестящего металла зажигалка. «Весело погудим» лежала здесь же рядом, на полке. Схватив книжицу, Женя ринулась по лестнице вниз, к металлической раковине. По пути из-под обложки выпала какая-то страничка, но Жене было не до этого.

— Папочка? — голос, отдавшийся эхом от кафельных стен ванной, вырвал Владимира из его невеселых размышлений. — А кого ты больше любишь, маму или меня?

— Не знаю, солнышко, — ответил он задумчиво, — Наверное, одинаково.

— Совсем-совсем одинаково?

— Да, — кивнул тот, — Да, пожалуй, одинаково.

— Хорошо. Я очень хочу, чтобы ты любил меня так же, как маму.

Что-то в этой фразе заставило его поднять голову, оторвав взгляд от темных перекрестий кафельных стыков. Мелодичная капель и уже знакомое гудение намекали на то, что ему предстояло увидеть.

Агния стояла в ванной в полный рост. Вода доходила ей до колен, струйки сбегали по плоской девчачьей груди, на бедрах оседала пена, пухлые красные губки надуты, точно девочка чем-то обижена. Гудение прекратилось, губы разомкнулись в предвкушающую развратную улыбку.

— Я красивая, папа?

— Пре… — попытка что-то извлечь из себя провалилась. Легкие сдавило будто бы железным обручем. Он попробовал было встать с низкого пластикового стульчика, но ноги точно приросли к кафелю. Одного брошенного вниз взгляда хватило, чтобы увидеть, как потекший, жидкий точно ртуть кафель наполз на голые ноги и застыл как свечной воск. Руки отяжелели, прилипли к штанинам, буквально приросли, и он чувствовал, как тянутся трикотажные нити под кожей, опутывая вены и сухожилия.

— Так я красивая, папа? — уже с нажимом спросила Агния. Явно подсмотренным в каком-то фильме маневром она по-стриптизерски извлекла ногу из воды, вытянула ее и осторожно коснулась штанины Владимира, оставляя мокрые следы. Сантиметр за сантиметром ее нога поглаживала отца по бедру, подбираясь все ближе к паху.

Попытки выдрать ноги из кафеля были встречены неодобрительным цоканьем. Агния кратко не то простонала, не то прогудела — и кафель вгрызся в стопы еще сильнее, сдавливая их точно «испанский сапожок».

— Теперь нам никто не помешает, — с придыханием говорила его дочь, и от этого внутри все переворачивалось. Гаже и хуже всего было то, в глубине души машинально, автоматически на долю секунды шевельнулась похоть. От бессилия и омерзения к себе Владимир завыл сквозь зубы, которые, похоже, слиплись, срослись в какую-то единую пластину, а его Принцесса продолжала шептать. — Я так люблю тебя, папочка. С первого же дня нашей встречи, с тех пор, как увидела тебя, я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, только мне…

Тонкие ручки с короткими, состриженными до основания ногтями тянулись к его лицу, когда носик Агнии вдруг сморщился, точно она унюхала что-то неприятное. И действительно, к пушистому и влажному аромату лаванды прибавился запах… гари? Но откуда? Что в доме, лишенном всех источников открытого огня, могло гореть?

— Решили перехитрить меня? — сказала она уже без всякой нежности, отняв руки от небритых щек Владимира. Девочка вылезла из ванной и, не озаботившись полотенцем или халатиком, прошлепала к выходу из ванной, оставляя за собой мокрые следы.

∗ ∗ ∗

— Разве не ты учила меня уважать книги, мамочка?

Женя обернулась на голос — на краю лестницы стояла Агния. Она спустилась совсем бесшумно и, приди на секунд пятнадцать раньше, пожалуй, даже бы успела. Но сейчас от «Весело Погудим» осталась лишь удивительно крепкая, когда-то желтая, а теперь покрытая сажей обложка и горстка пепла в кухонной раковине.

— Все, Агния! — голос Жени дрогнул, она подпустила в него строгости, — На этом игры закончены. Иди и оденься, мы сейчас же едем в больницу — твоему брату нужна помощь. Ему и тебе.

— Какая ты глупая, мамочка! — красная, разгоряченная после ванной Агния выглядела совершенно бесстыже в своем костюме Евы, а взгляд совершенно не вязался с телом маленькой девочки, — Ты ведь знаешь, я быстро читаю. И все, что нужно, я уже прочла.

Женя вздрогнула, услышав гул. Он приближался со всех сторон, точно окружая ее. Неожиданная резь в животе заставила ее согнуться пополам. Желудок от боли вывернуло, по губам прокатилась едкая жгучая желчь…

∗ ∗ ∗

Нечеловеческий, полный боли визг заставил Владимира дернуться. Он попытался подскочить на месте — раз, другой, и, наконец, кафель лопнул, выпуская стопы из тисков. С руками было сложнее — воя сквозь сросшиеся зубы, мужчина по сантиметру отрывал предплечья, приросшие к штанам, чувствуя, как с каждым движением трикотажные нити покидают его плоть, мокрые от крови. Обмотавшиеся вокруг лучевых костей и сухожилий, они натягивались и обрывались, причиняя жуткую боль, точно кто-то вытягивал хирургическую нить из свежезашитого шва. Наконец, материя с треском надорвалась. Часть треников осталась лохмотьями свисать с собранной «гармошкой» кожи предплечий. Все стопы были исколоты кафельным крошевом, щиколотки казались раздробленными в труху, зубы все еще склеены каким-то непостижимым образом, но он был свободен.

Осколки кафеля напомнили о себе на лестнице. Один неудачный шаг, и Владимир рухнул всем своим весом на деревянные ступеньки, стукнулся подбородком и ребрами, съехал, как и в схватке с отцом почти до самых гардеробных «крючьев», лишь чудом не выколов себе глаза.

Крики с кухни усиливались, нарастали, точно кого-то выворачивали наизнанку, и кишечник, желудок, легкие выходили через пищевод отвратительным комом, прибавляя к задушенному визгу влажное бульканье. Владимир вскочил было на ноги, но взгляд его упал на маленькую, будто бы скотчем заламинированную страничку, написанную тем самым «трафаретным» почерком. Недолго думая, он схватил ее, сунул в карман многострадальных треников, прежде чем подняться и побежать на помощь своей жене. Если еще было, кому помогать.

Картина, представшая перед ним на кухне заставила мужчину окончательно потерять рассудок. То, что происходило с Женей было против морали, законов природы, законов физики и всего, что он раньше знал о мире.

Агния стояла к нему спиной, увлеченная своим занятием. Гудение наполняло дом, точно в стенах, за каждой доской, за каждым перекрытием пряталось по целому улью шершней. Голая, все еще мокрая после ванной, его дочь водила пальцем над головой, точно что-то рисуя, а вокруг люстры каталась Женя.

Прижав руки к животу, корчась от боли, она сопровождала свои перемещения непрекращающимся воем. Вися вниз головой, она была прижата ягодицами к потолку и каталась кругами, точно собака, что пытается избавиться от глистов. Ее халат неприлично распахнулся, белые трусики были бурыми от крови, которая стекала по бедрам, а на потолке расплывался замысловато нарисованный цветочек. Вот, Агния крутанула пальцем еще разок, и Женю протащило от антресолей к вытяжке, а гигантская кровавая роза разжилась еще одним лепестком.

Наверное, это решение было принято Владимиром еще утром, когда он заходил в гараж. Неосознанное, еще не оформившееся после «разговора» с отцом, после прочтения его медкарты, эта мысль оставила свои следы в голове и в доме. Лопате совершенно нечего делать за комодом, ей там совсем не место. Не задумываясь, Владимир потянулся за лопатой с слегка изогнутым древком и удобной оранжевой ручкой. Перехватив садовый инвентарь поудобнее, он, стараясь не думать о том, что делает, саданул самым краем лопаты по белокурой головке своей Принцессы.

Та мгновенно рухнула, как подкошенная, следом с потолка на обеденный стол свалилась и Женя, расколотив несколько чашек и вазу с давно сгнившими фруктами, но она едва обратила внимание на падение — лишь выла, прижимая руки к животу.

Белокурая головка поднялась не сразу. Зеленые глаза блестели яростно, запредельно, не-по-земному. Упираясь ручками в пол, Агния медленно пыталась вернуть себе вертикальное положение, яростно шипя:

— Так-то ты любишь меня, папочка? — в голос уже начинали вплетаться знакомые гудящие нотки, заставляющие саму ткань реальности дрожать в предвкушении грубого насильственного вмешательства. — Я ведь не хотела навредить маме, только немножко нак…

Второй удар нанести оказалось легче. Владимир не думал. Он просто колотил по тому самому темени, которое так часто целовал перед сном, пока кровь не брызнула на голые ноги, а круглая белокурая головка не превратилась в окровавленный блин. Несколько ударов пришлось в шею, отчего та стала тоньше и длиннее, местами проглядывал позвоночник. Если бы кто-то спросил Владимира, что он чувствовал в тот момент, то ответ был бы «Ничего». Он просто хотел все это прекратить. Прекратить эту бесконечную череду смертей, прекратить эту боль, это вынужденное заключение на чертовой даче и, наконец, прекратить это хриплое, еле слышное, но бесконечно жалобное:

— Больно, папочка… Больно… Хватит...Больно…

Даже когда что-то хрустнуло, и из-под волос поползло что-то розовато-серое и густое, увещевания не прекратились, наоборот, наполнили все своей жалобной безысходностью. Наконец, лопата выпала из ослабевших ладоней, и Владимир рухнул на колени, оглядывая дело рук своих, кровь от крови своей, свое почившее дитя, которое навсегда поселилось в его голове протяжным «Больно, папочка», которое он продолжал слышать и поныне.

Женя видела все, что сотворил Владимир с ее дочерью, с малышкой, которую она носила под сердцем, но не могла пошевелиться от боли. Ощущения были, точно во влагалище ей загнали бутылку, допинали до самой матки, а следом — разбили и битое стекло хищно впивается в мягкие ткани. Голова страшно кружилась. Чтобы понять, что она потеряла много крови, достаточно было лишь взглянуть на огромную кровавую розу, нарисованную ее искалеченным телом вокруг люстры. Плохо ошкуренные доски на потолке также внесли свою лепту — все бедра были в занозах. Но просто лежать и ждать помощи было нельзя.

Они видела лицо Владимира, застывшего над трупиком, продолжавшим скрипеть «Больно!» и понимала, что если сейчас не оттащит его прочь, то уже никогда не спасет рассудок любимого мужа. Если его и можно было чем-то вернуть к реальности, отвлечь хоть ненадолго, так это мольбой о помощи.

— Володя! Володя, помоги… Я… Не могу встать… Володя…

Мужчина встрепенулся, вскочил на ноги, точно очнулся от долгого сна и посмотрел на Женю, но будто бы не узнал ее.

— Володя… пожалуйста… Я потеряла много крови… Все горит…

— Угу, угу... — мычал он отрывисто, но не смотрел в ее сторону, а оглядывал кухню, точно что-то искал, — М. Угум.

— Милый, нам надо в больницу. Мне и Артему. Срочно. Ты все сделал правильно. А теперь нам надо идти, — странным образом Женя почти не испытывала жалости к собственной дочери, которая теперь сломанной куклой хрипела в половицы. Слишком много зла та причинила. Слишком много боли. — Володя, пожалуйста, пойдем…

— Угу-угу... — наконец, мужчина нашел искомое. Им оказались короткие кухонные ножницы — из тех, которыми вскрывают брюхо дичи и курице. Осмотрев их, точно видел в первый раз, он опустился на колени и грубо, в несколько надрезов отчекрыжил красную от крови прядь волос у собственноручно убитой дочери, спрятал в кулак… Или не убитой?

— Ты… кха… все ешшо люишь меня па-а-апчк… — шипело создание, открывая рот поперек — ровно по трещине в челюсти, а из остатков носа бил маленький фонтанчик крови. Сплющенная ударами лопаты голова деформировалась, лоб наполз на глаза, сломались надбровные дуги, и Агния слепо водила башкой из стороны в сторону, пытаясь найти родителя. — Вы… Не мжете бросить мяо… Я — твоя плиншешша…

Это стало последней каплей. Владимир ринулся к Жене, схватил ее на руки, готовый уже вынести в дверь, когда та остановила его:

— Артем. Мы должны забрать Артема.

— Угу…

Бережно посадив жену на краешек стола, предварительно стряхнув осколки, он рванулся наверх, так, будто за ним гнались все легионы ада.

Артем завыл от ужаса, увидел полуголого, окровавленного отчима с плотно сжатыми челюстями, замахал руками, пытаясь забиться в угол, подальше от этого жуткого дикаря, но Владимиру было не до заигрываний. Сросшиеся зубы ныли, собранная гармошкой кожа на руках кровоточила, каждый шаг разбитыми стопами был как удар ножом в пятку, но хуже всего было неотвратимое осознание того, что он натворил, и нужно было успеть увезти всех прочь, прежде, чем он поймет, что же он сделал.

Схватив Артема поперек талии он, не обращая внимания на пинки, тычки и страдальческий вой пацана, потащил его вниз по лестнице, как куль с картошкой. Но…

На нижней ступеньке его встречала Агния. Она плохо стояла на ногах, опиралась на перила, вися на них, как обезьяна. Голова ее была расколота надвое, створки черепа разошлись, демонстрируя кашеобразную устрицу мозга. Один глаз вывалился и теперь болтался на ниточке нервов, другой же смотрел куда-то под потолок, но по ее позе, по какой-то ауре власти, окружающей ее было понятно, что Агния смотрит на них.

— А-а-а… — из открывшегося рта выпало два зуба, третий прилип к окровавленной губе, — А-а-атём накажан… Он ниуда не па-а-адет…

— Пойдет, сука ты избалованная! — раздалось из-за спины искалеченной девочки, и чья-то окровавленная тонкая рука запихнула кухонное полотенце ей прямо в глотку, превратив любой гул в сдавленное мычание. Агния бессмысленно махала руками, тянулась к лицу, пока Женя мстительно, засунув руку девочке в рот почти по самое запястье, продолжала вталкивать в него смешное розовое полотенце с кроликами. Уголки рта дочери уже порвались, челюсть «сошла с петель», но женщина явно не собиралась сдаваться, намеренная протолкнуть ткань в самую трахею.

— Бегите к машине! — рыкнула она на застывшего Владимира с Артемом на руках. — Ну же! Быстрее!

Тот, понимая, что даже секунда препирательств может стоить кому-то жизни, ушел вместе с пасынком на улицу, к гаражу, и Женя осталась с дочерью наедине.

Та вяло сопротивлялась, но электронож быстро справился с тонкими детскими запястьями, на которых до сих пор остались царапины, нанесенные несчастным бельчонком. Куда быстрее, чем с говяжьими ребрышками. Окровавленные ручки отправились в духовку первыми. Несмотря на кровопотерю, Жене хватило сил скрутить маленькую дьяволицу и утрамбовать ее в духовку. Лишь включив режим «двести градусов, интенсивный нагрев» в хваленом «Боше», она позволила себе взглянуть на собственную дочь в последний раз. Разорванный рот, расколотый надвое череп, пустая глазница и беспредельная злоба в единственном, направленном куда-то вверх, сохранившемся глазе. Кивнув сама себе, Женя отвернулась от духовки и побрела в сторону выхода из дома, стараясь не обращать внимания на требовательный стук по стеклу.

∗ ∗ ∗

На этот раз участок без экивоков выпустил семью наружу. Ни руль не превратился в прямую кишку, ни водохранилище не оказалось за воротами. В последний раз Владимир оглянулся на дом своего детства. Из окна кухни валил черный дым. Женя тронула мужа за плечо, и тот утопил гашетку в пол, уезжая прочь.

Лишь через несколько километров проселочной дороги он, будто что-то вспомнив, вынул из кармана длинную, в запекшейся крови, белокурую прядь волос. На кончике пряди явственно болтался кровоточащий кусочек кожи, хотя Владимир точно помнил, что отрезал только волосы. Скривившись от омерзения, он опустил окно и выкинул последнее, что связывало его с Агнией в придорожную пыль.

∗ ∗ ∗

Комната для допросов не отличалась приветливостью — щербатые стены, низкий потолок, излишне яркая голая лампочка и полное отсутствие окон. Все, чтобы подавить волю допрашиваемого. В ней Владимир проводил все время — с момента пробуждения и до самой ночи. Иногда ему казалось, что он сидит здесь сутками. В больнице ему распилили сросшиеся зубы, но немалая поверхность осталась без эмали, из-за чего даже дыхание причиняло боль. Жене пришлось не лучше — ее матку разрезали и извлекли по частям из-за многочисленных костных осколков, которые проросли из таза и обломились внутри, причиняя страшную боль. Детей Женя, конечно же, больше иметь не сможет. Впрочем, Владимир подозревал, что такое желание у нее, скорее всего, никогда больше не появится. Артему пришлось извлечь все зубы и часть костной ткани из-за начавшегося некроза. Врачи сказали — еще пара дней, и парень бы погиб от сепсиса. Что случилось с Агнией… Не знал, по большому счету, никто.

Железная дверь скрипнула, на пороге появился следователь — пожилой усатый дядька, почему-то с полковничьими погонами. Он постоял в проходе, пожевал губами, кивнул конвоиру — закрывай, мол, — и тяжело угнездился на стул напротив, грохнув об стол тяжелую пухлую папку.

— Вечер добрый, Владимир Егорыч! Ну что, продолжим?

В ответ Владимир лишь кивнул — лишние слова означали лишнюю боль.

— Что ж, давайте вернемся к тому, на чем мы в прошлый раз остановились.

Рука следователя нырнула в папку и извлекла заляпанный кровью, заламинированный скотчем исписанный «трафаретным» почерком листок в прозрачном пакете.

— Итак, вам неизвестно, о чем идет речь в данном письме, верно? Скажите, вы знаете, кто его написал?

Владимир подбородком указал на подпись внизу листочка, гласившую «Твой Дедушка».

— Значит, вы утверждаете, что письмо написано Карелиным Егором Семеновичем тысяча девятьсот сорок первого года рождения, верно? И вы не имеете ни малейшего понятия, о чем в данном письме идет речь, так?

— Я же уже говорил, — не выдержал Владимир.

— Так-так, это понятно. Не возражаете, я все же еще раз зачитаю? «Моя дорогая Агния!» Почерк у вашего деда, конечно, невероятный! У меня в школе таким стенгазеты писали. По трафарету, правда… Извините… «Моя дорогая Агния! Если ты читаешь это письмо, значит, тебе стукнуло аж десять лет! Это важный возраст, настоящий рубеж, момент, когда каждому из нас предоставляется возможность выбрать свою судьбу. Но тебе предоставляется возможность куда более уникальная — выбрать судьбу для всех нас! Я знаю, ты — добрая, воспитанная, чистая девочка, которая сможет распорядиться дарованной тебе силой так, что все будут счастливы, и никто не уйдет обиженным! Я много раз пытался добиться того же собственными силами, считал, что знаю, что будет лучше для всех, рассчитывал, думал, не спал ночами, но, в итоге, все равно приходил к выводу — я накопил за свою жизнь слишком много, и хорошего, и плохого, а мой разум уже не так свеж как раньше. Я — продукт своей системы и не имею морального права решать за других… И мое «хорошо» может оказаться чем-то плохим для кого-то другого. И я решил, что лишь чистый разум...» Хм-м-м… — задумался следователь. — Чистый разум? Напомните, Владимир Егорович, а у вашей… дочери был какой-то психиатрический диагноз?

— Подозрение… Да. Подозрение на диссоциальное расстройство личности, но мы попросили не вписывать…

— Нехорошо, Владимир Егорович. А вдруг девчушка навредила бы кому? Кстати, это у нее наследственное?

— Не знаю… Мне теперь сложно судить, — на букве «т» язык особенно болезненно коснулся передних зубов, и Владимир едва не взвыл, прикрывая рот всей ладонью.

— Ну-ну, зачем же вы так? — раздосадованно протянул полковник. — Тут, кстати, Марьян Константинович для вас лично передали… Нитрозепамчик. Спать будете как младенец!

Рука Владимира уже было потянулась к блистеру, но следователь, точно играясь, отнял руку.

— Тю-тю-тю, куда? Пока нельзя, пока допрос… Так, где мы тут остановились? Вы, Владимир, я если что спрашиваю — вы кивайте, я сам уточню, договорились? Вот и чудно. Поехали. Тыры-пыры, «чистый разум...». А, вот! «И я решил, что лишь чистый разум, лишь детское сознание может сделать мир действительно прекрасным — без войн, грязных политических игр, голода и болезней. Лишь устами младенца возглаголит истина. Лишь чистое дитя сможет стать ангелом Господа Нашего. Так что, Агния, девочка моя, расти доброй и сострадательной, мудрой и милосердной, слушайся родителей, но более всего — слушайся своего сердечка, оно подскажет тебе, как правильно поступить. И если вдруг встретишь ты на своем пути грязь, зло и несправедливость — спой песню из этой книжки, и увидишь, как все налаживается. Твой Дедушка.» Что вы об этом думаете, Владимир Егорович? Есть какие-то догадки?

Владимир воспользовался предложением следователя и лишь покачал головой. Тот вздохнул, подобрался, поскучнел, после чего вдруг спросил.

— Владимир Егорович, а вот такой вопрос… Мы общались с вашей женой и… Скажите, а где вы были в ночь с двадцать девятого на тридцатое октября две тысяча десятого года?

— Не помню… Это имеет отношение к делу?

Владимир так удивился вопросу, что даже не заметил, как вновь задел языком зубы.

— Ну, как сказать… Исключительно формальность. Вы ведь — отец Агнии, верно? Ну да, и по документам все так…

— Да в чем дело? Причем здесь две тысяча десятый?

— Нет-нет, ни при чем… Странно, на самом деле, что вы не помните. Вас за ту операцию нам в пример до сих пор ставят. Всего лишь за двое суток в Уфе накрыть схему наркотраффика, которую местные оперативники колупали годами… Это же прямо… Ух!

— Я использовал наработки коллег. По сути, приехал на все готовое, — по привычке соскромничал Владимир. — Так причем тут две тысяча десятый?

— Да, в общем-то ни при чем. Вы ведь вернулись в Москву в ноябре, так?

Кивок.

— И в Москве в тот момент никак быть не могли?

— Получается, так… А что? Почему вы про это спрашиваете? — от боли и недоумения Владимир ненароком перешел на крик.

— Так, знаете, поспокойнее, а то… Ничего кричать! — недовольно осадил его полковник. — Вы мне лучше вот что скажите, вы потом возвращались на место преступления? Видели, что там?

— Слушайте, я здесь уже два месяца, и с тех пор ничегошеньки не изменилось! Нет, я там не был, я не знаю, что там произошло, и уж тем более не знаю, что там осталось.

— Ну… Что же, так как вы от этого дела уже не отмоетесь — глядите. Секретность нам теперь ни к чему.

Фотографии легли на стол ровным шелестящим слоем. Они накладывались, одна на другую, создавая жуткое, кровавое панно. Сгоревшая кухня, мокрое от тушения пожара дерево, пепелище. Открытая духовка и множество обгоревших трупиков — без кистей рук. Те валялись рядом. Один к другому, один к другому, один к…

Неожиданно, Владимир похолодел, и даже зубная боль отступила, уступая место животному ужасу. Трупиков действительно было несколько — даже на одном фото. Один — обгоревший с разрубленной головой и без кистей, два — такие же, но без трещин в черепе и с полным комплектом конечностей. Они были абсолютно идентичны, если не считать нанесенных сначала лопатой, а потом электроножом травм одному из трех. Все трое были трупиками Агнии.

— Что это? — выдохнул он.

— Да мы бы и сами рады знать… Так или иначе, это дело теперь находится в руках куда более компетентных, — следователь со значением ткнул пальцем куда-то наверх, — И вы, и ваша семья, соответственно, тоже… А мне поручено задать вам один последний вопрос, и вы меня больше не увидите.

— И что же это за вопрос?

— Очень простой, Владимир, но ответить на него нужно предельно честно и точно, — в этот момент стало заметно, насколько стар на самом деле следователь. Белый свет лампы высветлил седые усы, осветил и темные круги под глазами, и морщины. — Вы говорили, что срезали у девочки прядь волос на память, но по дороге выкинули ее… В свете последних событий… Владимир, сейчас напрягитесь и вспомните, пожалуйста, это очень важно! Где именно вы выкинули из машины эту прядь?

См. также

• SCP-239
• Хорошие девочки всегда получают свои подарки
• Дело №39
• Омен

Текущий рейтинг: 85/100 (На основе 164 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать