(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Черновик
Мои самые яркие детские воспоминания связаны с братом. К сожалению, это не милые и счастливые воспоминания о безупречной братской дружбе, они наполнены страхом, болью и обидой. До сих пор мне кажется, что я всё сделал правильно… И это ужасно.
Однажды брат взял меня на прогулку в лес. Сначала мы шли по знакомым тропинкам, где вместе с мамой собирали грибы, ягоды и хворост, но скоро лес стал гуще: приходилось закрывать глаза локтем и пробираться сквозь ветки. Они хлестали по щекам, рукам и голым ногам, оставляя жгучие красные царапины. Мы остановились у наспех сколоченной деревянной оградки, такой низенькой и кривой, что даже я в десять с копейками мог спокойно перелезть. На оградке приколочена табличка: “Опасно!” – под буквами подтекала красная масляная краска. За оградкой – озерцо, а в нём – клочок голубого неба.
– Пойдём домой? – я держался в пяти шагах от таблички и с опаской разглядывал озеро позади неё.
– Тебе не интересно что там? – брат уже лез через ограду.
Мне было неинтересно. Ни капельки. Ну вода и вода, подумаешь. Вокруг почва болотистая, потому и опасно. Брат твёрдо стоял на ногах, подошел к краю озера, встал на колени и заглянул в него. Я полез следом.
– Только посмотри! Чудеса… – брат тянулся к воде носом.
Я подошел к нему, посмотрел вниз, но увидел только наши отражения в зеркальной глади.
– Не вижу. Что там?
– Нужно ближе, садись.
Я сел на колени, пригнулся к воде и увидел. Ил на дне озера шевелился, бурлил, как кипящая вода. Из него вытягивалась то одна, то другая голова, тянулись руки, бесформенные лица кричали что-то бесформенными ртами. В одном силуэте мне почудилась девушка с тонкими изящными пальцами. Она тянулась ко мне, шептала беззвучные слова, и мне горько захотелось научиться читать по губам.
– Они не могут вылезти из воды, пока светло, – донесся до меня голос брата откуда-то из реальности. – Но могут утащить тебя под воду, руки не суй.
Я кивнул. Девушка обретала более четкие очертания, грязь уплотнялась, превращалась в кожу и рассыпалась вновь, изо рта вырывались пузырьки, и я лицом чувствовал как они лопаются на поверхности воды.
Не знаю сколько времени прошло; магия закончилась, когда тонкие пальцы ила пробили преграду водной глади. Кончики пальцев показались на поверхности и быстро рассыпались, разгоняя круги по воде. Этого хватило, чтобы я очнулся от оцепенения. Я взглянул на лес, взглянул на отражение неба в озерной глади: оно розовело закатом. Брата рядом не было, я вскочил на ноги и побежал.
Темнота позади сгущалась и подгоняла меня. Когда я выбежал на знакомую тропинку, розовый свет стал красным. Когда вырвался из леса навстречу цветущему саду, позади появились первые звёзды. Мама в светящемся проёме двери уже протягивала мне руки. Наконец я вжался в её тучную фигуру и дверь за мной с грохотом захлопнулась. Мама выпорола меня до слёз, а брат сидел на скамье молча и вязал молодой кипрей. За весь вечер он взглянул на меня один раз и тогда я увидел раздражение и ненависть на его лице.
Через несколько дней я слег с кашлем и температурой, голова гудела, тошнило. Жар не спадал, у мамы не осталось нужных трав и она попросила брата сходить за ними к соседям. Я лежал с закрытыми глазами и слышал как он уходит, как скрипит калитка, как лает соседский пёс. Мама меняла прохладный компресс у меня на лбу, я кашлял и в полудрёме представлял, как брат идёт по улице и пинает островки травы, недовольный тем, что ему нужно что-то сделать для меня.
Мама несколько раз сменила компресс, мне полегчало, а брат не возвращался. До соседей и обратно спокойным шагом идти не дольше, чем вскипятить воду для чая на печи. Мама напоила меня облепихой с мёдом и сказала поспать. Я провалился в сон и мне снилось, как я бегу через лес и не могу найти дом. Мама разбудила меня, прижала к себе, вытирая прорвавшиеся из дрёмы слёзы. Она снова налила мне облепиху, а брат ещё не вернулся.
Небо за окном побледнело и начало розоветь. Мама стояла у окна, кусала тонкие губы, сухими пальцами теребила кухонное полотенце. Я смотрел на него и думал: сейчас брат появится. Он не появлялся. Спустя мгновение я думал: сейчас его последний шанс – но и тогда ничего не происходило.
Мама уже зажгла свечи и задернула шторы, как вдруг со стороны леса послышался крик. Она бросилась к двери, а я к окну, на небо уже высыпались звезды, только чуть розоватые блики ещё играли в кронах цветущей вишни. Свет из дверного проёма вырвался во двор, я увидел полное ужаса лицо брата и горбатую тень, немного позади. Мама поймала брата в объятья, захлопнула дверь и разрыдалась. Скрип крыльца под ногами тени не утихал до самого рассвета.
Брат принёс лекарства. Их не было у соседей и ему пришлось идти в город. Утром я наблюдал из окна, как мама накинула петлю на шею земляной фигуры во дворе, затянула потуже и увела в сарай. А на сарай повесила тяжелый замок.
Когда она вернулась в дом, брат ещё спал, а я сидел на кровати и наблюдал, как она умывает руки от земли. Очень долго, словно мысли её были вовсе не о грязи и не о руках.
– Он теперь умрёт? – я листал энциклопедию брата, разглядывал картинки.
Мама обернулась ко мне, устало улыбнулась, села рядом и погладила по щеке.
– Я не позволю.
Сарай был далеко от дома, но мне всё равно слышалось по ночам как скребется, беснуется, пытается вырваться наружу Черновик брата. Днём я обходил сарай за десять шагов, хоть тяжелый замок то и дело притягивал мой взгляд. Проходя мимо, я смотрел на ржавые петли, на ушко замка, проверял всё ли в порядке.
Брата же наоборот тянуло к сараю. Я видел, как ночами он подходит к окну и смотрит в его сторону, прислушивается, а днём ходит вокруг, поглаживает рукой выцветшую древесину.
Существо в сарае звалось Черновиком, я узнал об этом случайно из разговора мамы с соседкой. Та принесла свежих яиц в обмен на банку козьего молока, и, обменявшись товаром, они с мамой разговорились. Я сидел неподалёку и иделал вид, что читаю.
– Прихожу вчера утром кур кормить, а Серафима нет. Я сразу эт приметила, он ж обычно первым ко мне выбегает остальных птиц расталкивая. А тут бегут ко мне несушки счастливые! Думала мож заболел, прячется гдет в углу, но нет. Не нашла. Петьке кричу, мол выходи, тварь искать надо. Нашли. Серушка наш аш на березу взлетел, смотрим: сидит весь нахохохлился на ветке, а внизу тварь эта ползает. Черновик. Весь как комок грязи и черных перьев моего Серафима. Петя заранее уже ружьё взял, поэтому не раздумывая бах! – и застрелил тварь. А за ним и Серафим камнем с ветки упал, – голос соседки дрогнул, она поднесла к глазам грязный рукав и промакнула им накатившие слёзы.
Мама погладила её по плечу, а сама украдкой взглянула на сарай.
– Мой любимый петух был. Глупое создание, и не объяснишь им ведь, что ночью на улицу нельзя. Петя весь сарай в очередной раз проверил, самые мелкие дыры задраил, чтоб никто больше не сбежал, – соседка замолкла, её тучная фигура содрогнулась от всхлипа. – У вас то всё в порядке? Младший, я смотрю, поправился. Сама то как? Бледная какая… Не заболела?
– Всё хорошо, – мама с трудом улыбнулась, затем наклонилась к соседке и понизила голос так, что я с трудом мог разобрать, что она говорит. – Жалко твоего петуха. Страшное дело. Хочу тоже оружие заиметь. Может твой Петя поможет мне с этим?
Соседка понимающе кивнула, я подумал, мне послышалось, и мама сказала что-то другое.
– Это правильно. Скажу ему чтоб зашел. А сейчас пора, дел в огороде ещё по горло.
– Спасибо, дорогая, – плечи мамы расслабились. – Всего доброго.
– Всего доброго!
Они обменялись легкими поцелуями, и соседка ушла. А мама, едва та скрылась из виду, прижала ладонь к лицу и сжала его так, что пальцы побелели.
C тех пор как у брата появился Черновик, наша жизнь почти не изменилась. Мама продолжала следить за домом и огородом, брат помогал ей и занимался своими делами. Меня он замечал только когда ему нужно было выместить злость. Проходя мимо, толкал плечом, отбирал и прятал мои любимые вещи. Как-то раз я полдня строгал из деревяшки пистолет, выстрогал даже поукруг под дулом – спусковую скобу, а рукоять обмотал маминой черной лентой. Брат отобрал его у меня и привязал к замку на двери сарая.
– Смотри, твой пистолет совсем рядом. Просто подойди и возьми его, и я никогда больше ничего у тебя не отберу.
Я молча смотрел то на брата, то на замок. Замок наклонился вбок из-за тяжести привязанной игрушки. Секунду за секундой я убеждался в его неподвижности и наконец сделал шаг вперед. Дышать стало тяжело, словно воздух превратился в мёд; я подошел к сараю, протянул руки к игрушке.
Пистолет и замок содрогнулись, сарай с грохотом задребезжал. От неожиданности, я отпрянул назад, споткнулся и упал. Брат заливался омерзительным хохотом: это он ударил по сараю, чтобы меня напугать. Я побежал прочь, не оборачиваясь, подальше от этого придурка, подальше от сарая и чудовища.
Я спрятался в лесу и боялся наступления темноты теперь из-за того, что придется вернуться домой. Однако, ещё до того как солнце склонилось к закату, ко мне пришло осознание, а вместе с ним и спокойствие. Наконец, я понял, что должен делать, чтобы это больше не повторилось. Я должен перестать бояться. Ведь бояться нечего… Черновик не может выбраться, а если и выберется, ему нужен не я, а мой брат.
Возвращаясь домой, я подошел к сараю, поднял деревянный пистолет, что так и лежал на земле перед дверью. Пару секунд простоял у дверей, разглядывая серый рисунок старой древесины, и убежал домой.
Теперь каждый раз, когда никого не было рядом, я старался подходить к сараю как можно ближе и как можно дольше стоять у его стен. Через несколько дней я отважился коснуться нагретых солнцем досок, а ещё позже смог задержать на них ладонь, прислушиваясь к тому что творится внутри. Внутри сарая и внутри меня: я боялся всё меньше и меньше.
Однажды, когда мама ушла в город за покупками, а брат гулял с соседскими парнями, я в очередной раз подошел к сараю. Обошел его вокруг, коснулся каждой стены кончиками пальцев. Затем встал у двери, коснулся замка. Прильнул ухом к двери и прислушался. В сарае было тихо, ничто не подавало признаков жизни. Простоял так несколько секунд, и решил наконец, что на сегодня хватит. Повернувшись к дому я чуть не вздрогнул от удивления. На крыльце сидел брат. Сидел, скрестив руки на груди, смотрел на меня и ухмылялся. Я собрался с силами, и как ни в чем не бывало прошел в дом. Он тоже тогда не сказал мне не слова. Но мои тренировки храбрости были теперь раскрыты.
Какое-то время я не подходил к сараю. Предпочитал сидеть в стороне, как раньше: читать или вырезать фигурки из дерева, украдкой поглядывая на тяжелый замок. Прошло несколько дней прежде чем я снова отважился подойти поближе. Озираясь по сторонам, я оценил нет ли опасности снаружи. Я был внимателен и осторожен, но этого было недостаточно.
В тот день с самого утра шел проливной дождь. Мама чувствовала себя плохо и уснула после обеда. Брат ушел играть в карты с другими деревенскими парнями. Воспользовавшись случаем, я накинул дождевик и выбрался к сараю. Пару минут стоял чуть поодаль и прислушивался к шлёпанью капель о голую тропинку, оборачивался на дом. Собравшись с духом подошёл к сараю, поднял руку. С рукава капала дождевая вода. Коснулся досок и черного железа замка.
За шумом дождя звук был приглушенным и тихим, а мне показалось, что рушится весь мир вокруг: потревоженный моим прикосновением замок скрипнул и открылся под собственной тяжестью, цепляясь скобой за петли на двери. Всё тело от макушки, до пальцев ног обдало кипятком. Нужно было закрыть замок как можно скорее. Сначала руки не слушались и не могли совладать с железкой, а когда скоба закрылась, заветного щелчка не прозвучало.
Возясь с замком, я краем глаз заметил движение. Землистая рука вытянулась из-за угла сарая, капая на траву комками грязи. Медленно опустилась на землю. Затем появилась вторая. Земляные голова и плечи появились следом, покрытое комьями грязи лицо без глаз обратилось ко мне. Паника отступила. Я вспомнил, как мама накинула петлю ему на шею и затянула. Я знал, что на лавке у двери дома лежит магнит на веревке, который я использовал для выуживания ножа из под полов, нужно было только добраться туда, взять веревку и… Стоило мне повернуться к Черновику полубоком и сделать шаг, как он с неестественной для себя прытью кинулся на меня. От неожиданности я поскользнулся на мокрой земле и упал в грязь. Черновик полетел вслед за мной, я чуть было не заорал во всю глотку, чтобы призвать маму на помощь, но он закрыл мне рот рукой. Я брыкался и плакал, искренне веря, что это конец, я умру здесь и сейчас. Наконец я ощутил твердость тела, вжимающего меня в грязь, заметил светлые участки кожи там, где дождь смыл толстый слой грязи. Увидел глаза брата, услышал его шипение.
– Если ты такой трус, не подходи больше к сараю. Никогда, – он встал на ноги, вытер с лица немного грязи. – Понял?
Брат выудил из кармана брюк ключ от сарая и закрыл замок. Я лежал на земле неподвижно и, проходя мимо, он ткнул меня носком в бок.
– Понял или нет? Не подходи! – брат снова пнул меня под ребра и ушел за дом.
Полилась вода: он смывал с себя грязь водой из бочки. Моё лицо и глаза заливал дождь, я повернул голову к сараю. Мне послышалось, что внутри скрипнула натянутая веревка.
Той ночью я не спал. Не мог уснуть. Лежал в тёплой постели, всё ещё чувствуя влажность волос после дождя и купания в холодной воде, и смотрел на одежду брата. Она висела на стуле у изножья его кровати и где-то в складках ткани, где-то в кармане лежал ключ от сарая. Заходил ли он внутрь? Встречался ли со своим Черновиком лицом к лицу? Злость во мне полностью выместила собой страх. Почти полностью. Может я ещё немного и боялся брата, но Черновик меня больше не пугал. В отличие от брата он был заперт, привязан, задушен. Он не мог сделать ничего страшного в отличие от того, кто сопел мирно в соседней кровати.
Я был зол. Я был очень-очень зол впервые в своей жизни. И я хотел отомстить. Так и не уснув до самого рассвета, я поднялся с кровати, едва розовые лучи солнца коснулись потолка. Не одеваясь, нащупал в кармане брата ключ и вышел на улицу. Приятно пахло сырой землёй, утренней свежестью. В этот раз мне не составило труда подойти к сараю, коснуться замка, вставить ключ в замочную скважину и повернуть. Замок лязгнул оглушительно громко в утренней тишине. Ещё громче скрипнула дверь сарая, когда я открыл её, но никто этого не слышал, мама и брат спали, я был в этом уверен.
Глаза не сразу привыкли к темноте, я шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Теперь в лучах солнца, бьющих из щелей между досок, я увидел Черновика. Он стоял в пяти шагах от меня, склонив голову на плечо, не в силах удерживать её тонкой, утянутой петлёй шеей. Руки безвольно болтались, сухие, потрескавшиеся, как подсушенная глина. На лице ни глаз, ни носа, ни губ. Даже пальцы на руках и те слиплись в бесформенную варежку. В этом жалком комке грязи не было ничего общего с братом. Отчасти мне даже стало жалко это создание: оно не может ни жить, ни умереть. Есть ли у него хотя бы тень сознания?
Я был зол. Это плохое оправдание, но я был очень-очень зол. Я осторожно поднял руки к петле на шее Черновика, словно он был одним из милых соседских козлят, запутавшихся в проволоке, и ослабил петлю. Ослабил немного, хотел больше, но не успел: холодная рука коснулась моего голого плеча. Я отпрянул, а Черновик потянулся ко мне, засучил ногами по полу. Не выпуская его из глаз я поспешил прочь из сарая, закрыл замок и отпрянул к дому. Прижался спиной к входной двери, наблюдая за неподвижной уродливой постройкой, заключающей в себе зло и смерть. Усмехнулся над собой: надо же было так перепугаться – и узнал вдруг на своих губах улыбку брата. Даже без зеркала, одними мышцами я чувствовал, как мы похожи. Теперь точно. Не различишь.
Прогнав неприятную мысль, я вернулся домой. Мама и брат спали. Я положил ключ на место, лег в постель и уснул.
К сараю я больше не подходил. Брат вызывающе поглядывал на меня, считая вероятно, что дело в его угрозе, но мне было больше неинтересно. Я больше не боялся того, что заключено внутри и тренировать храбрость мне было не нужно.
Жизнь текла своим чередом. В саду наливалась вишня. Скоро мама выдаст нам ведра, лестницу и пошлёт собирать ягоды, а сени дома наполнятся приторным ароматом варенья. А пока я изредка помогал по дому, в остальное время гулял в лесу, читал или строгал деревянные игрушки. У меня получалось всё лучше, тот пистолет, что я сделал месяца полтора назад, и в подмётки не годился коню с резной гривой и копытами. Я подарил коня маме и был счастлив увидеть проблеск гордости в её глазах.
Брата я старался избегать, да и он потерял ко мне интерес. Если маме не нужна была его помощь, он уходил играть в карты с соседскими парнями, а возвращаясь домой заваливался спать и не просыпался до самого утра.
Всё было как прежде, нормально, ничего не менялось. С одной стороны я принимал этот факт с облегчением, а с другой – с лёгким разочарованием.
Прошло около полутора недель прежде чем мама впервые заметила неладное. Однажды утром за завтраком она вгляделась в лицо брата и замерла. Затем встала, подошла к нему, взяла его лицо в ладони и вгляделась ещё внимательнее, провела пальцами по щекам. Мне показалось, я услышал нездоровое шуршание кожи о кожу, взглянув на брата, тоже заметил шелушение на щеках. Мама озадаченно цокнула языком.
– Обветрил наверное. Ничего серьёзного, – брат выбрался из маминых рук и продолжил есть.
– Наверное, – мама нехотя отступилась.
Через пару дней он начал кашлять. Сначала тихонько, словно прочищая горло, а вскоре стал заливаться приступами, которые с трудом можно было остановить. Кожа бледнела и шелушилась, сил оставалось всё меньше. Когда он не смог наколоть дров, мама уложила его в постель и отправилась в город за доктором. Брат лежал слабый и беззащитный в кровати, а я сидел на соседней, делал вид что читаю и боролся с паникой. Это из-за меня? Это я сделал? Словно прочитав мои мысли, брат повернул голову ко мне и впервые за несколько лет заговорил со мной дружелюбно:
– Я просто простыл. Не бойся. Он не может влиять на меня, – мне показалось, я даже увидел его улыбку.
Глаза наполнились слезами, я отвернулся лицом к стене, чтобы их спрятать, и ничего не ответил.
Пока врач осматривал брата, я сидел на лавке у крыльца и строгал новую игрушку. Успел сделать из прямоугольной деревяшки очертания человека: голову и длинное тело, а врач не выходил. Голова деревяшки стала круглой к тому времени, когда они наконец закончили.
Едва врач скрылся за калиткой, мама всхлипнула. Послышался глухой удар, я вскочил на ноги, обернулся к ней и увидел такой, какой не видел ещё никогда. По лицу растеклись красные пятна, выбившиеся из прически волосы прилипли к мокрым щекам, глаза светились от горя. Мама бросилась к сараю, а я за ней. Замок лязгнул и упал на землю, оставив под собой заметную вмятину, дверь скрипнула как в тот раз и раскрылась. Черновик стоял в глубине как и прежде, но голова его уже не так безвольно свисала на плечо. В ворвавшемся в сарай свете я увидел и другие перемены. У него появились черты лица: рот, нос, впадинки глаз. Пальцы на руках разделились и подрагивали. Трещин на земляном теле стало меньше, кожа влажнее и светлее. Петля чуть-чуть стягивала шею.
Мама издала безвольный крик, бросилась к Черновику и затянула петлю туже. Так туго как раньше уже не получалось, его тело стало более упругим и твёрдым. Рыдая, схватила лопату, занесла её и с размаху ударила Черновика по ногам. Затем ещё раз по руке. Потом занесла над головой, но удара не последовало. Она снова вскрикнула сквозь слёзы, бросила лопату и побежала в дом, оставив сарай нараспашку открытым. Когда я догнал её, она сидела на коленях у кровати брата. Одеяло его лежало на полу, по руке и ноге расплывались глубокие синяки. Мама плакала, а брат нежно гладил её по волосам. Она не сразу заметила, что я стою в дверях, а заметив, протянула мне ключ.
– Милый… Закрой пожалуйста. Справишься?
Я кивнул. Я справлюсь. Мне даже не будет страшно.
Вскоре не осталось сомнений в том, что брат умирает. Тогда ещё осознание того, что это я убил его, не доходило до меня. Я слонялся забытый и никому не нужный по саду, делать ничего не хотелось, думать тоже. Переспелая вишня осыпалась с деревьев никому не нужная, как я.
Несколько раз брат ещё пытался вставать с постели, брал какой-нибудь инструмент: грабли или вилы – и елозил ими по траве. Толку от этого не было, мама уговаривала лечь обратно, хоть в глазах у неё и появлялась надежда.
Кожа брата стала отслаиваться и отпадать кусками. Мама усердно смазывала её кремом, пока под пальцами её не начали скатываться комки. Тогда она оставила её в покое. Кожа отслаивалась и оголяла серую сухую плоть. Мы отгоняли мух как могли, но проглядели правую ногу и однажды откинув одеяло, обнаружили белых червей. Поначалу брат говорил с мамой, успокаивал её, обещал, что всё будет хорошо. Позже лишь стонал и иногда просил прекратить это, убить Черновика. Мама не могла. Она хотела до последней секунды быть рядом со своим мальчиком. Читала ему книги, кормила с ложки, притворялась веселой, рассказывая байки о соседях.
Мне было обидно. У неё всё ещё был я, почему она так убивалась горем? Порой мне даже хотелось, чтобы это поскорее закончилось, чтобы мы наконец зажили нормально. Я и мама. Мы справимся. Ей будет грустно, но это пройдёт. Ведь у неё есть я.
Однажды мама выбилась из сил и уснула на стуле рядом с его кроватью. Я делал вид, что тоже сплю, но брата это не обмануло. Он позвал меня по имени, я не отреагировал. Тогда он позвал ещё раз. Я боялся открывать глаза, мне не нравилось смотреть на его полуразложившееся тело, а ещё я боялся того, что он мне скажет.
– Я знаю что ты не спишь, – он прокашлялся слабо и продолжил, не дожидаясь ответа. – Прости меня. Я был не лучшим братом. Мне жаль, что мы с тобой так и не подружились.
Теперь я не мог открыть глаза, потому что если бы сделал это, из них мгновенно полились бы слёзы. Он так и не дождался ответа. Покашляв сухим песком, сказал последние в своей жизни слова:
– Береги маму. Ты должен набраться сил и уберечь её.
На следующее утро он всё ещё был жив, но больше не двигался и не говорил. Изредка открывал белые слепые глаза, шарил ими по комнате, грудь тяжело вздымалась. Прикасаться к нему мы больше не решались: кожа ломалась и продавливалась от малейшего давления. Мама сидела рядом, рассказывала что-нибудь. Мне приходилось готовить и на неё и на себя, выходило паршиво. Пару раз соседка приносила яйца, не спрашивая, как у нас дела. Врач больше не приходил, заявив, что ничего не может сделать.
Всё закончилось ночью. Мама дочитала очередную главу, взглянула на брата и увидела, что он больше не дышит. Её молчание привлекло моё внимание, я взглянул на сухой силуэт. Мгновение-другое и он начал осыпаться. Проваливаться внутрь тела пылью и землёй, пока в кровати не осталось ничего кроме грязи.
Я ожидал, что мама снова будет кричать и плакать, но она молчала. Её лицо было спокойным и холодным, не выражало ничего и смотрело туда, где только что было лицо брата. Я коснулся её плеча, пытаясь вывести из оцепенения. Мама взглянула на меня, коснулась тёплой ладонью моей руки, улыбнулась и поднялась со стула. Я беспомощно ухватился за её рукав, но не смог удержать.
Мне нужно было схватить её за ноги и не отпускать, нужно было плакать, кричать, ударить её и посадить на привязь. Уберечь, как сказал брат, но я не смог. Она взяла ружьё и вышла в темноту двора.
Уже из окна я наблюдал, как она открыла сарай, направила дуло ружья внутрь. Из сарая вышел брат, медленно протянул к ней руки и улыбнулся сладко и нежно. Выстрел оглушил меня даже в доме. Черновик рассыпался грязью у ног мамы, а позади неё уже рождался новый. Тёмный силуэт вставал из под земли. Я ожидал, что мама сейчас возьмёт ремень или веревку и затянет на шее нового Черновика. Закроет его в сарае и уж к нему я никогда в жизни не подойду.
Мама обернулась, прицелилась недолго и выстрелила в комок растущей грязи. Грязь рассыпалась и опала на землю. Мама опала вслед за ней.
Та ночь был сверхъестественно тихой. Я не выходил из дома, не плакал и не спал. Я не заметил, как наступило утро, как солнце докатилось до своей вершины, как пришла соседка со свежей порцией яиц.
Объяснять никому ничего не пришлось, маму похоронили в нашем же дворе, могилку быстро усыпала переспелая вишня. Меня забрали к себе соседи. Добрые люди: они хорошо ко мне относились. Только злились, когда я ночами смотрел в темноту за окном.
Текущий рейтинг: 60/100 (На основе 64 мнений)
