(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Чалгаевск
Пригородный автобус, пропахший бензином и табаком, подъехал к остановке. Дверь со скрежетом сложилась пополам. Трое пассажиров, толпившихся у выхода, торопливо сошли в селе Георгиевка и разбежались по сторонам.
Неуклюжая колымага тронулась к последнему пункту маршрута. Скорость нарастала, и всё громче в обшарпанном засаленном салоне дребезжали в рамах стёкла, лязгали ржавые поручни и скрипели расшатанные подранные кресла.
Единственный пассажир, Данил Рокотов, без интереса пялился на разлёгшийся подле ухабистой дороги неравномерный пейзаж: клочок чахлого поля, куцая лесополоса с жёлтыми листьями вместо свежей майской зелени, мутный водоём с маслянистой жирной плёнкой. Голубой небосвод со взбитыми облаками постепенно затянул приползший со стороны Чалгаевска густой коричнево-серый смог, и на том месте, где по полудню должно было стоять солнце, осталось еле заметное светлое пятно.
Автобус спускался в низину, окружённую высокими холмами. На самом дне прорисовывались пятиэтажки. Над крышами возвышались шесть больших труб, они исторгали смолянистые густые столпы, расстилающиеся над Чалгаевском ватным одеялом; укрытые им жители не видели ни неба, ни солнца. Дымовые великаны врастали в огромный градообразующий химзавод.
Рокотов скривился, глядя на мрачный городок, утонувший в летучей грязи. На ум пришёл образ ванны, наполненной токсичными отходами, в которую его насильно загоняют купаться. И хотя он брался за любую работу без лишних слов и препирательств, в этот раз злился, что руководство воспользовалось его безотказностью и послало на ядовитую помойку.
Пригородная развалюха с протяжным скрипом затормозила у автовокзала. Двери с грохотом распахнулись. Рокотов вышел из автобуса, закинул на плечо спортивную сумку и пошёл искать гостиницу «Волна». От первых глотков дрянного воздуха в горле запершило. Он прокашлялся, но саднящее раздражение осталось.
Под тенью густого смога безликие пятиэтажки с маслянистыми коричнево-серыми стенами казались асимметричными. Скудная зелень цвета желчи, обделённая солнечными лучами и отравленная заводскими выбросами, росла чахлой. По разбитым дорогам изредка громыхали старые машины, а по шершавым тротуарам брели прохожие с апатичными лицами. Всё было под стать хмурому удушливому городу.
Рокотов свернул с Вокзальной на Пионерскую, с Пионерской на Ленина, с Ленина на Садовую… и всё время его не покидало ощущение, что он идёт по одной и той же улице, только названия меняются.
Уже больше года Рокотов проводил в бесконечных командировках, и с первых поездок новые города не восторгали, не удивляли его, он вообще не проявлял к ним интереса. Соглашался ехать хоть к чёрту на кулички только ради денег. Собирал дочери на операцию.
Надя была счастливой, улыбчивой девочкой, даже несмотря на потерю матери в раннем возрасте. Жена Рокотова утопилась. Убить себя ей удалось с пятой попытки. В одиннадцать лет у Нади диагностировали болезнь Вильсона. Дочь унаследовала два мутировавших гена, из-за которых организм накапливал излишки меди. Её мучили сильные боли в правом боку, кожа приобрела желтовато-коричневый оттенок, она не могла говорить, координация нарушилась, а по краю синей радужки глаза проступила зеленовато-бурая полоса. Лекарства не помогали, врачи прогнозировали цирроз.
Рокотов хватался за любую работу, чтобы собрать дочери денег на пересадку печени. И пока он мотался по командировкам, Надя жила у сводной сестры покойной матери. Единственная родственница терпеть не могла, когда больная племянница оставалась у неё, но как набожная христианка не отказывала в помощи. Рокотов плохо ладил со свояченицей, да и Надя не любила сварливую тётю Валю, но деваться было некуда.
В конце улицы Первомайской Рокотов увидел трёхэтажное здание из силикатного кирпича. На крыше крыльца пять облупившихся букв: «ВОЛНА». Перед разбитыми ступенями переминался с ноги на ногу человек в мешковатых джинсах и тёмно-сером балахоне, лицо скрывал капюшон. Рядом махала руками чем-то недовольная сутулая женщина. На ней было ситцевое платье в цветок, пуховая шаль, шерстяные носки и домашние тапки. Волосы собраны в пучок.
— …днём не выходить! Совсем не понимаешь?! Глупее других, что ли?! — услышал Рокотов, подходя к гостинице.
Из длинного рукава балахона высунулась грязная белая лапа и указала на него. Сердце Рокотова вздрогнуло, но быстро успокоилось — рука человека в капюшоне была перевязана, толстый слой бинтов полностью скрывал ладонь и пальцы, будто на руку надели варежку.
— Нельзя же… — Женщина обернулась. — Иди, потом поговорим. — Она толкнула его к ступеням. — Рокотов? — Маленькие, глубоко посаженные глаза внимательно рассматривали Рокотова из-под нахмуренных бровей-ниточек, нарисованных карандашом.
— Я. — Его лицо безжизненного цвета с припухшими веками и синяками под ними не выражало ничего, кроме въевшейся усталости.
— Идёмте. — Она кивнула на парадный вход.
Вестибюль гостиницы был выкрашен голубой краской, на полу кафельная плитка горчичного цвета. Старенький стол вместо современной стойки регистрации. На столе — лампа под зелёным абажуром, телефон, журнал и календарь. На стене — часы с застывшими стрелками и маленький шкафчик с ключами от комнат. Напротив поста вахтёрши — большое зеркало с трещиной, по обеим сторонам от него напольные горшки с умирающими фикусами. Наверх вела широкая лестница, устланная красными ковровыми дорожками с протёртым ворсом. Через матовое стекло пыльных плафонов пробивался тусклый свет.
— Комната восемнадцать, — монотонно сообщила вахтёрша, следуя к столу, — третий этаж. Туалет и душ общие. — Она вытащила из ячейки ключ, положила на стол и ткнула пальцем в графу в журнале. — Распишитесь.
— Как к вам обращаться?
— Тамара Георгиевна.
— Тамара Георгиевна, где можно поесть? — спросил он, рисуя крохотную закорючку.
— На соседней улице столовая. — Она махнула рукой, указывая путь через стену.
— Другие постояльцы есть?
— Нет. Вы один, — сказала она и села разгадывать кроссворд.
Рокотов взял ключ и пошёл искать комнату восемнадцать.
— Выключатель в коридоре справа, — крикнула вахтёрша вслед.
— Что? — Он обернулся.
— Говорю, свет наверху выключен, кнопка справа от лестницы!
Тусклое освещение вестибюля не дотягивалось даже до лестничной площадки между первым и вторым этажами. Дальше путь до номера скрывала темнота. Тишина в пустых коридорах вздрагивала от шагов. Под рёбра закралось лёгкое чувство тревоги. На третьем этаже Рокотов достал из кармана ветровки телефон, подсветил стену и нашёл выключатель. В плафонах, через один, забрезжил слабый свет. От лестницы коридор расходился в обе стороны. В одном конце туалет и душ, в другом — комната восемнадцать.
Обои в номере отслаивались, побелка вздулась, в полу — щели толщиной с палец. Скрипучая кровать, шкаф со сломанными полками, шатающийся стул, стол с заедающими ящиками, прожжённые сигаретами тёмно-зелёные шторы и заляпанное зеркало. Покрытые копотью окна угловой комнаты выходили на две улицы: Первомайскую и Советскую.
— Клоповник, — процедил сквозь зубы Рокотов, бросил сумку и пошёл в столовую.
Административное здание чалгаевского химзавода было самым высоким и приметным в городе — семь этажей, облицованных светло-серым мрамором, походили на громадное надгробие. По обе стороны от массивного строения тянулся бетонный забор, обнесённый колючей проволокой. Слева за хилым рядком деревьев размещался контрольно-пропускной пункт и ворота.
На заводской проходной Рокотова ждал широкомордый гладковыбритый мужик. Он метал из-под козырька фуражки взгляды на проходящих через турникет людей и почти каждому отпускал сухое: «Здрасьте».
— Рокотов? — спросил широкомордый.
— Здравствуйте! Вы должно быть…
— Шабанов Михаил, начальник производства третьего сектора. — Он крепко пожал его руку и сразу перешёл на «ты»: — Держи пропуск. Идём.
Потрясённый Рокотов замер на месте, когда вошёл на территорию, огороженную бетонным забором. Перед ним лежал громадный химзавод, похожий на чудовище с шестью шипами, извергающими клубы летучего яда с ненавистью ко всему живому. Многоуровневый гигант, окутанный толстой сетью труб, облепленный цистернами и колоннами перегонки, казался живым. Он шумно дышал мощными лёгкими, оглушительно ревел и беспрерывно дрожал, иногда вздрагивая так сильно, что Рокотов чувствовал вибрацию воздуха.
От крыльца проходной разбегались три дороги, прямая уводила в арку под химзаводом.
— Запоминай дорогу, здесь легко заблудиться, — сказал Шабанов, шагая к арке. — В шестидесятых тут построили завод сельхозудобрений. Предприятие быстро разрасталось, стали осваивать новые отрасли: бытовая химия, пластиковые товары, аммиак и метанол, резина и полиуретаны, силикатная промышленность. К заводу пристраивали новые цеха, помещения, склады, секторы, так он и превратился в гигантский промышленный комплекс. Как любят говорить заводские: «Город в городе». Здесь всё очень запутано, так что, если потеряешься, звони на проходную по внутреннему телефону, сотовые тут не ловят.
Они вошли в арку, и чем дальше уходили от дневного света в извилистые коридоры завода, тем хуже становилось Рокотову. Он с трудом дышал в жарких переходах, переполненных тяжёлыми запахами, будто высокие стены были тисками и с каждым шагом сильнее сдавливали грудную клетку. Внезапно навалившаяся слабость размягчила тело до дрожи. Рокотов обливался потом, еле удерживаясь на полусогнутых ногах. Ему казалось, что он находится внутри чего-то живого и вибрирующая громадина медленно переваривает его.
По потолку тянулись трубы, по стенам провода — расползались по коридорам, забирались в кирпичную кладку, обеспечивали жизнь промышленного зверя. Слабый свет лампочек, замурованный в железные решётки, лишь немного разъедал темноту, отчего всё вокруг казалось эфемерным и непрочным. Шабанов обернулся и посмотрел на бледного Рокотова, плетущегося следом.
— Тебе нехорошо? Ничего, такое часто бывает с новенькими. Привыкнешь, — подбодрил Шабанов и продолжил: — Так вот, если заблудишься, по всей территории висят телефоны, рядом справочники с внутренними номерами. Позвони на проходную, скажи, где ты. У каждого аппарата есть метки. — Он указал рукой на стену. Справа от телефона еле виднелись буква и цифра: «К-7». — И за тобой кого-нибудь пришлют.
Они прошли мимо двух развилок, у третьей свернули направо, проследовали до конца узкого коридора, который пересекали многочисленные переходы.
— Наше предприятие градообразующее. Больше семидесяти процентов чалгаевцев работает на химзаводе. Можно сказать, наш химзавод — сердце Чалгаевска.
— Ядовитое сердце, — заметил Рокотов, стараясь дышать глубже. Внезапная паника постепенно отступала.
— Не бывает безвредного производства, — невозмутимо парировал Шабанов.
Они добрались до внутреннего дворика, пересекли его, зашли в одну из дверей и продолжили путь в другом переходе, где через сотню метров свернули в огромный проём рядом с лестницей, ведущей под землю на нижние этажи.
— Нам туда. — Шабанов указал на дальние двери.
В цеху размером с половину футбольного поля стояли цистерны, насосы, трубы, фасовочные дозаторы и конвейерные ленты, купленные чалгаевским заводом у компании Рокотова. Ему предстояло всё это собрать в одну линию по разливу синтетических смазочных материалов, настроить её и обучить рабочих управляться с ней.
— Послезавтра помощников пригоню.
— Обещали сегодня, — возмутился Рокотов.
— А я что? Я бы и сегодня дал, так нет никого. Все заняты на производстве.
— И как я один?
— Ну, потерпи два дня, я тебе десятерых приведу.
— Пятерых хватит.
— Не вопрос, — заискивающе улыбнулся Шабанов. — Ещё что-нибудь нужно?
Рокотов покачал головой.
— Обед с двенадцати до часу. Зайду за тобой, провожу в столовую, — сказал Шабанов и ушёл.
Рокотов достал из сумки рабочую форму и папку-планшет с шариковой ручкой. Переоделся, обошёл помещение, осмотрел оборудование, сделал пометки в бумагах, проверил расходные материалы и начал с работы, которую мог осилить в одиночку: стал собирать насос.
В час обеда Шабанов не появился. Рокотов пошёл к проходной, чтобы спросить дорогу к столовой. После ярких цеховых ламп глаза долго привыкали к скудному освещению в полутёмных коридорах, и многие детали ускользали, оставаясь незамеченными. Рокотов по памяти поворачивал то налево, то направо в хитросплетении переходов, ответвлений и развилок. Пока он бродил, ему не встретился ни один рабочий.
Когда зрение настроилось на полумрак, Рокотов понял, что окружавшие стены совсем не те, мимо которых вёл Шабанов. Рокотов свернул в широкий коридор, испещрённый чёрными проёмами. Прямые линии, разграничивающие пол, стены и потолок, далеко впереди соединялись в одну точку. Рокотов остановился и только теперь заметил: гудящие машины и грохочущие станки шумели где-то позади.
— Эй (эй-эй-эй…), есть кто-нибудь (кто-нибудь-кто-нибудь-кто-нибудь…)?! — Эхо размножило слова и унесло в тёмные коридоры. — Люди (люди-люди-люди…)!
«Внутренняя связь!» — вспомнил он наставление Шабанова и пошёл искать телефон.
Рокотов остановился у красного дискового аппарата, под ним на полке лежал привязанный справочник. Он нашёл номер проходной, снял трубку и закрутил первую цифру. Диск мягко затрещал, возвращаясь на место. Рокотову всегда нравился этот звук, и сейчас он будто вернулся на двадцать пять лет назад, в квартиру покойных родителей, где в прихожей на холодильнике стоял телефон, по которому он каждый вечер созванивался с Вероникой — будущей мамой Нади. Он набрал последнюю цифру.
Из трубки посыпались короткие гудки. Рокотов тяжело выдохнул, нажал на рычаг. И снова — обрывки вместо непрерывного сигнала. Он положил трубку и пошёл дальше.
Электрические лампы ослабевали, темнота отвоёвывала всё больше территорий. Но Рокотов не замечал растущих чёрных пятен, пожирающих свет. Ностальгия сделала его безразличным ко всему.
Из темноты одного из бесчисленных проёмов, ведущих в узкие коридоры, кто-то выглянул. Рокотов остановился. В зыбких очертаниях незнакомца просматривалось что-то ложное, пробуждающее страх. Запахло то ли дёгтем, то ли камфорным маслом и больной плотью. Он поморщился. Из-за таинственной фигуры вынырнуло ещё несколько силуэтов. И вот они уже толпились в каждом проёме — неправильные, чужеродные, пугающие.
— Кто там?! — задрожал голос Рокотова. В ответ — тихая возня и хрипы. Он убеждал себя, что бояться нечего, но толпа во тьме внушала обратное.
— Данил! — донеслось из-за спины. Он вздрогнул и обернулся.
— Что ты здесь делаешь?! Я тебя обыскался! — Шабанов бежал к нему.
Рокотов снова посмотрел на проёмы узких коридоров, уводивших направо и налево. В них никого не было.
— Там кто-то есть, — сообщил он Шабанову.
— Нет тут никого. Эти цеха работают в ночную смену.
— Я видел, там кто-то стоял.
— Перетрудился? — засмеялся Шабанов. — Пошли. Как ты вообще сюда забрёл?
— Столовую искал.
— Ну, здесь ты её точно не найдёшь. Раз заблудился, позвонил бы. Я же говорил! Вон телефоны везде висят. — Он указал на тот самый, по которому звонил Рокотов.
— Этот не работает.
— Значит, другой надо было найти.
— Не успел. Кстати, как ты узнал, где я?
— Случайно. Думаю, дай загляну, вдруг ты здесь, — и видишь, угадал.
— На вашем заводе даже дорогу спросить не у кого.
— Говорю же, этот сектор работает в ночную. Ладно, пошли скорей в столовку, пока всю еду не разобрали, — поторопил Шабанов.
Из-за толщи смога, днём и ночью висящего над городом, темнело здесь рано. Чахлый свет редких фонарей набрасывал на улицы Чалгаевска жёлто-коричневую вуаль, и всё вокруг казалось зернистым, как на ретро-фотографии с эффектом сепии. В искусственном свете лица прохожих выглядели радостными.
Рокотов вошёл в гостиницу. В вестибюле стоял неприятный запах, точно так же пахло в коридоре на заводе.
За столом вахтёрши сидел человек в балахоне.
— А где Тамара Георгиевна? — Рокотов подошёл к столу.
Незнакомец поднял голову.
— Господи! — Рокотов отшатнулся.
В глубине капюшона виднелись слои бинтов и жёлто-зелёные радужки на кроваво-белом глазном яблоке. Незнакомец вскочил, пряча забинтованные руки в растянутые рукава, и скрылся в коридоре первого этажа.
Рокотову стало неловко, и он поспешил в номер.
В дверь постучали. На пороге стояла вахтёрша.
— Чего искал?
— Утром вода в душе была холодная…
— Иногда бывает. Включи, подожди, и горячая пойдёт. Всё?
— Да. Нет. Постойте. Кто этот человек в бинтах? Кажется, я напугал его, хотел извиниться…
— Сын мой, Егорка. Болен он.
— Он тоже работает на заводе?
— С чего взял? — Вахтёрша подозрительно прищурилась.
— Просто… Нет, ничего. Извините. Спокойной ночи.
— Спокойной… — пробурчала и пошла к лестнице.
Рокотов сидел у окна и смотрел на людей, бредущих в сторону завода. Они представлялись ему гномами, идущими в чёрные пещеры под большой горой. Он вспомнил, как вместе с Надей читал книгу про гномов и хоббита, и как она звонко смеялась над глупыми троллями. Это было до болезни, тогда она ещё не разучилась заразительно хохотать, а он не разучился радоваться жизни. Сердце Рокотова сжалось, по щекам потекли слёзы.
Утром, проходя через вестибюль, Рокотов задержался у стола вахтёрши. Она нелепо улыбалась, стараясь быть дружелюбной.
— Утро доброе!
— Доброе утро, Тамара Георгиевна. Хотел ещё раз извиниться за то, что напугал вашего сына. Неловко вышло…
— Напугал? А, ну да! Запамятовала совсем. Не переживай. Он уже привык. Все приезжие побаиваются его. Как себя чувствуешь?
— В смысле?
— Ну, в первые дни командировочным плохо бывает от воздуха.
— М-м… — Он удивлённо смотрел в телефон. — А какой сегодня день?
— Шестое июня, понедельник.
— Как шестое?
— Тьфу ты, калоша слепая. Четверг, двадцать девятое мая.
— Вот скотство, ещё и не ловит. — Он щёлкал по старенькому кнопочному телефону.
— Сломался?
— Похоже. Ладно, пойду. Егору привет! — Он улыбнулся и пошёл к двери. У Рокотова хорошо получалось выглядеть человеком, у которого всё в порядке. Посторонние видели в нём лишь неуёмного трудоголика с синяками под глазами, и никто не догадывался о том, что уже больше двух лет диагноз дочери занимает все его мысли, превращая жизнь в нескончаемый кошмар.
По дороге к заводу Рокотов всё время оглядывался и принюхивался: он был уверен, что где-то рядом прячется сын вахтёрши, и удушающая вонь, схожая с дёгтем, камфорой и больной плотью, исходит от бинтов Егора. Его глаза прыгали с прохожего на прохожего, шерстили по улицам, скользили вдоль пятиэтажек, но он не видел Егора.
Рокотов чуть не упал, споткнувшись о булыжник на тротуаре, когда в одном из окон пятиэтажки промелькнули бинты. Чутьё подсказывало, что прошмыгнуло в окне что-то неправильное, будто сформированная бинтами фигура была противоестественно вывернута и двигалась не по законам человеческой анатомии. Забыв о Егоре, Рокотов стал высматривать в окнах домов другие мумии, только никто больше не показался.
В переплетениях промышленного гиганта Рокотов встретил Шабанова.
— Здарова. — Михаил пожал его руку. — Как настроение? Самочувствие? Готов к работе?
— Всё хорошо, только подташнивает.
— Это нормально! У всех приезжих так, у кого живот, у кого голова. Значит, ещё не привык к воздуху чалгаевскому. Ничего, привыкнешь, — приободрил Шабанов, и они разошлись.
После обеда Рокотов потерял счёт времени, из цеха он вышел, когда на завод прибыла ночная смена. Они кучно переходили из коридора в коридор и удалялись в глубины гудящей громадины. Данил столкнулся с ними в одном из длинных переходов и не сразу заприметил среди рабочих стариков и детей. Раньше он, скорее всего, не придал бы этому значения, но вопросов скопилось слишком много, было трудно игнорировать чалгаевские странности. Никем не замеченный, он примкнул к толпе и пошёл за остальными туда, где висел сломанный телефон и стояло зловоние.
Постепенно галдящее вполголоса шествие редело, люди отделялись от общего потока и уходили в узкие коридоры, примыкающие к главному. Впереди Рокотов заметил Шабанова с какой-то женщиной. Они свернули в один из проходов по левой стороне и скрылись за четвёртой по счёту дверью. Рокотов, соблюдая дистанцию, последовал за ними.
В большом помещении, разделённом громоздкой металлической конструкцией на два этажа, не было ни станков, ни конвейеров, ни сырья. Внизу — столы с компьютерами, стулья, диваны, кресла, стеллажи с книгами, аудио- и видеотехника. Наверху — кровати, комоды и шкафы. От невыносимого смрада першило в горле. Рокотов закрыл нос рукавом.
Облик тех, кто здесь жил, заставил Рокотова содрогнуться. Повсюду были уму непостижимые создания. Недалеко от него стояло худосочное тело с вывернутыми коленями и локтями. На спине громоздились мясистые опухоли, одна из них была огромной головой с асимметричными прорезями, в которых виднелись жёлто-зелёные радужки глаз на кровавых белках. Чуть ниже хлюпала бесформенная шишка, похожая на расплавленный нос, ещё ниже тянулась раскрытая расщелина, через неё с хрипом заходил и выходил воздух. Перекособоченное существо с шершавой кожей двинулось навстречу какой-то парочке и обхватило их кривыми конечностями.
Рокотов осторожно подкрался к Шабанову. Тот сидел на корточках перед инвалидной коляской. В ней громоздилось нечто с маленькой недоразвитой головой, кожа исполосована глубокими трещинами, сочащимися кроваво-водянистой жижей. Вместо носа — две дырки. Из раскрытого рта текли слюни на недоразвитую грудную клетку. Глазные яблоки с кровавыми сгустками и жёлто-зелёными радужками выпучены. Руки со сросшимися пальцами походили на ласты.
Существо замычало, в испуге ещё сильнее выкатывая глаза. Шабанов обернулся.
Рокотов бросился прочь из логова чудовищ.
— Стой! — закричал Шабанов. — Тебе не убежать!
В коридоре Рокотов наткнулся на вахтёршу с сыном. Рядом с ними стояло нечто на трёх слоновьих конечностях, обросших изломанной корой, образованной сухими твёрдыми бородавками и папилломами. Уродливая тяжёлая броня покрывала почти всё тело, из-за чего оно сильно деформировалось и малейшее движение давалось неповоротливому существу с большим трудом. Толстый слой наростов с рогообразными выступами объединял голову и туловище в одно целое. Глубоко внутри одеревенелой массы бегал жёлто-зелёный зрачок, вокруг века был небольшой участок смуглой кожи. И только мужская рука сильно выбивалась из облика твари, будто её отрезали от нормального человека и пришили к трёхногому.
Рокотов мчался без оглядки, оставляя цеха с жуткими обитателями позади. Он вылетел из проходной и направился к автовокзалу. Последний пригородный автобус уехал больше двух часов назад. В Чалгаевск вела одна дорога, здесь же она и заканчивалась. Город был тупиком на карте, рядом с ним не проходили трассы и не курсировали попутки.
Рокотов быстро поднимался из низины, окружённой высокими холмами. Отвратительное зловоние дёгтя, камфоры и больной плоти напирало со всех сторон. Запах пропитал футболку, штаны и ветровку, въелся в волосы и кожу, оставалось только терпеть, пока не смоет с себя смрад и не переоденется.
Он поднялся на вершину холма и в последний раз посмотрел на покоившийся под смоляной дымкой Чалгаевск, на редкие размытые огни. За ним никто не гнался, будто чалгаевцам было всё равно, что он уйдёт и расскажет миру о монстрах, живущих на химзаводе. Рокотов плюнул на город, сошёл с дороги и пошёл прочь.
Ветер на равнине дул в сторону Чалгаевска, приносил чистый воздух. С непривычки у Рокотова закружилась голова, а после перехватило дыхание, будто на голову натянули пакет, и с каждым вдохом в груди становилось больнее. Лёгкие горели. Идти стало тяжело, словно он преодолевал невидимое сопротивление.
Направление ветра резко переменилось. Рокотова накрыл порыв, насыщенный летучими химикатами. Боль в груди быстро отступила, дыхание восстановилось. Но как только грязь улетела обратно к городу, он снова стал задыхаться, точно рыба на суше. Ужас, как гигантский паук, оплетал сердце тугой паутиной.
Рокотов бросил сумку — вещи в ней, будто кирпичи, притягивали к земле. Огонь в груди разрастался, каждый шаг давался с неимоверными усилиями. Из лёгких поднимались кровавые сгустки, он закашлялся, и тёмно-красные капли брызнули изо рта, окропив одежду и траву под ногами. Преодолев ещё несколько метров на полусогнутых ногах, Рокотов упал.
На горизонте виднелись луна и звёзды.
— Надя, — прошептал он и пополз.
Булькающие хрипы Рокотова разбавляли ночную тишину, смешиваясь со стрёкотом сверчков. Он схватился за стебли полыни, подтянулся к кусту и замер.
Рокотов открыл глаза. Над ним простирался белый потолок с жужжащими лампами-трубками.
— Проснулся! — закричал рядом женский голос, и, удаляясь, застучали каблуки.
В распахнутую дверь вошли высокий мужчина и хрупкая женщина, оба в белых халатах.
— Как себя чувствуете? — спросил незнакомец.
— Где я?
— В больнице. Я ваш лечащий врач Гордеев Андрей Васильевич. Вы помните, что произошло?
Рокотов задумался и испуганными глазами просмотрел на врача.
— Вас нашли без сознания.
— Помню, задыхался. Поганый Чалгаевск отравил меня.
— Да, и благодаря ему вы до сих пор живы.
— Что?!
— Разве вы не поняли? Вы в чалгаевской городской больнице.
— Нет! — Рокотов дёрнулся, но не смог подняться с кровати. Под одеялом его держали ремни. — Какого чёрта?!
— Успокойтесь! Это всего лишь меры предосторожности ради вашей же безопасности.
В палату вошёл сгорбленный старик, похожий на сухарь. На нём был коричневый костюм цвета смога над Чалгаевском. Макушку покрывали жиденькие седые волосёнки, точно пушок на голове новорождённого. Он пристально смотрел на Рокотова поверх очков.
— Здравствуйте! Будем знакомы. Кирилл Филиппович Алексеев, директор чалгаевского химзавода, — представился он трескучим голосом. — Должен признаться, это по моей вине. Все тут остаются по моей вине…
— Отвяжите меня! — Щёки Рокотова залил багровый румянец, гнев вытеснил вспыхнувший поначалу страх. Он метал яростные взгляды на собравшихся у его кровати.
— Не ругайтесь! Выслушайте!
— Отвяжите! Сволочи! Нелюди!
Кирилл Филиппович кивнул врачу. Гордеев достал из кармана шприц.
— Только попробуй, сволочь!
— Это успокоит вас, но спать вы не будете. — Андрей Васильевич снял с иглы колпачок и вколол лекарство Рокотову в плечо.
— Думаете, никто не узнает, что вы на заводе прячете?! Ещё как узнают! — не успокаивался тот. — Уж я обещаю!
Постепенно искривлённое гневом лицо Рокотова разгладилось, и он притих.
— Так лучше. — Алексеев сел на край кровати. — Столько раз рассказывал новеньким одно и то же, и всё равно не знаю, с чего начать, — посетовал директор. — Данил, послушайте. Чалгаевцы не могут жить без промышленных отходов с завода. Ядовитые выбросы нам жизненно необходимы, как вода и еда. Чистый воздух смертелен для нас, как вы уже поняли. Мы все отравлены. Только у одних изменения невидимы, а другие теряют человеческий облик. Вам ещё о многом предстоит узнать.
— Я отравился за три дня? — блекло прозвучал голос Рокотова.
— Вы здесь дольше трёх дней.
— Сколько?
— Около двух недель.
Рокотов тяжело вздохнул — на большее он был не способен, все эмоции подавляло успокоительное.
— Да и за месяц вы бы не отравились, — продолжил Алексеев, — нужно прожить здесь несколько лет, чтобы стать зависимым от Чалгаевска. Поэтому мы ускорили процесс. После вашего первого рабочего дня мы продлили ваш сон на несколько суток, и всё это время вы находились под воздействием веществ, способных необратимо менять клетки организма.
— Зачем?
— Циничный расчёт: нашему заводу нужны рабочие, а городу — жители. У вас нет выбора, вы никогда не сможете уехать из Чалгаевска. И ещё — подумайте о дочери. Да, я знаю, — ответил он на вопросительный взгляд Рокотова. — Уверяю вас, если она сюда переедет, ей не нужна будет операция. Клетки её организма перестроятся, начнут работать по-новому, болезнь отступит. Это прогнозы наших специалистов. Если вы согласитесь, уже завтра наши друзья в «большом мире» привезут её сюда. Вы же не думаете, что Валентина оставит девочку у себя? Как только ваша свояченица узнает, что вы не вернётесь, она отправит Надю в интернат, а там с её диагнозом девочка долго не протянет.
— А здесь будет жить на заводе с монстрами?
— Если повезёт, то изменения будут незаметны, как у меня или Андрея Васильевича, а если нет, поселится на заводе, там у неё будет много друзей. Но самое главное: она не умрёт.
— Что за жизнь в цехах? Это скорее пожизненное заключение.
— Наши близкие так не думают, у них есть выбор, и они выбирают жизнь. Да, их дом — завод, потому что мы хотим защитить родных. Нельзя, чтобы приезжие видели их, а в те цеха посторонние никогда не попадут.
— Я попал.
— Только потому, что мы решили оставить вас здесь.
— А вы не боитесь, что я выдам вашу тайну? И там, как вы говорите, в «большом мире» узнают, кто живёт на химзаводе.
— Не боюсь. У вас нет выбора. Я знаю, как сильно вы любите свою дочь. Пока вы спали, я переписывался с ней от вашего имени и ещё раз убедился: вы не позволите ей умереть. Мы снова сделали правильный выбор. — Алексеев встал с кровати, махнул рукой Гордееву, и оба вышли из палаты.
Рокотов задумался, уставившись в потолок.
Рокотов больше не выходил на улицу днём, только когда стемнеет. Носил мешковатую одежду, под которой прятал слои бинтов. Избегал солнца, главного врага всех, кто здесь жил, особенно таких подверженных, как он. Ультрафиолетовые лучи ускоряли необратимые изменения — ещё одна причина, по которой трубы чалгаевского завода старательно пыхтели и днём, и ночью, спасая жителей от дневного света.
Кожа Рокотова источала сильный неприятный запах — главный признак быстро протекающих изменений. Первое время его рвало от зловония, следующего за ним повсюду. Постепенно он привык и перестал обращать внимание на вонь, пропитавшую одежду и квартиру.
С улицы донёсся шум и крики. Рокотов выглянул в окно на кухне. Во дворе стоял грузовик, рядом с ним вертелись суетливые, юркие парни в синих комбинезонах — выгружали мебель, стараясь быстрее выполнить работу. За ними с тоской в глазах наблюдал грузный мужчина, его миниатюрная жена нехотя шла к подъезду, вокруг неё крутились двое малолетних детей.
«Они снова сделали правильный выбор», — вспомнил Рокотов Алексеева, глядя на обречённые лица новых соседей.
— Надя, идём скорей! Опоздаешь! — Рокотов позвал дочь, отходя от окна.
— Сейчас. — В коридоре послышались торопливые шаги. На пороге кухни появилась симпатичная девчушка с большими синими глазами и улыбкой, которая наполняла сердце Рокотова счастьем. — Оладушки!
— Садись, — сказал он, наливая какао. — Сколько сегодня уроков?
— Пять.
— Потом музыкалка?
— Угу. — Она запихала в рот оладушек, намазанный абрикосовым вареньем. Рокотов погладил дочь по голове перебинтованной рукой и поцеловал в макушку.
Надя полюбила Чалгаевск, в отличие от отца. Уже в первую неделю пребывания здесь сильные боли у неё притупились и постепенно ослабевали, а через год полностью исчезли. Болезнь отступила. Надя росла и хорошела.
Рокотов каждый день молился, чтобы уродства никогда не проявились во внешности дочери. Сам он готов был переехать на химзавод, когда больше не сможет скрывать безобразного облика, но знал, что не перенесёт, если Наденьке придётся жить в цехах с другими монстрами. Чалгаевск, который нельзя покинуть, он и так считал тюрьмой. А для Нади город был самым прекрасным местом на Земле, и после долгих страданий в «большом мире» она ни за что не уехала бы отсюда, даже если бы её не держал воздух.
Автор: Юлия Саймоназари
Текущий рейтинг: 83/100 (На основе 54 мнений)
