(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Цыганочка без выхода
— Вам, ребятки, теперь электричку из Цофино ждать, а она через час — не раньше.
— Спасибо, бабуль.
Старушка уковыляла по платформе, посмеиваясь над незадачливыми студентами. Игорян повернулся к Денчику, сплюнул.
— От хуль ты такой невезучий, а?
— Откуда я знал, что она без остановок поедет? На пару теперь опоздаем. Липатова зверствовать будет, а мы в ебенях…
Парни огляделись — незнакомая станция посреди захолустного ПГТ. С одной стороны — лесопосадки, с другой — сереющий шифером частный сектор.
— О! — Игорян ткнул пальцем куда-то перед собой. — Круглосутка! Ща время и скоротаем.
Действительно, на станцию пялился пыльными окнами мелкий магазинчик.
— У меня ни копья, чисто на билеты. Денчик врал. В кошельке у него лежало две тысячных купюры, на которые уже имелись планы — если Кристина согласится пойти после пар на свидание, то придется раскошелиться, а он и так внес за Игоря аренду.
— Похер, зайцами прокатимся. Давай.
— На что тут хватит?
— Я добавлю. — на развлечения деньги у Игоря были всегда. А на интернет и коммуналку почему-то нет.
Зашли в магазин. Звякнул колокольчик, пахнуло лежалыми приправами и луком. Дородная продавщица подняла голову от сканворда, следом потянулись ее многочисленные подбородки.
— День добрый!
— Здрас-с-ти.
— Что у вас уважаемые люди употребляют? Посоветуете? — навалился Игорян на прилавок.
— Руки, молодой человек, не казеное… Вот, портвейн нормальный, никто не жаловался…
— А покрепче? Это там виски?
— Ой, его не берут совсем. Говорят, мутит с него. Вы лучше, нашу, «Заозерскую» берите, идет мягко, голова болеть не будет…
Вновь звякнул колокольчик. Денчик инстинктивно обернулся на вошедшего. Тот был лопоух, возраста — их с Игорем, если не младше, вертляв и подвижен, отчего модная дубленка из блестящей кожи казалось, ожила и пыталась покинуть плечи хозяина; звенели застежки. Все выдавало в нем цыгана. Его темные, живые глаза с ненатурально-большими зрачками быстро оценили обстановку. Цыган придержал дверь, пропуская спутницу — длинноногую красавицу в высоких ботфортах и пушистой шубке. В стрижающих ее очах можно было потеряться; даже сросшаяся бровь не портила идеального личика.
«Настоящая Эсмеральда!» — сглотнул Денчик. Игорян тоже успел совершенно беспардонно заценить и глаза, и ноги.
— Надюша, красавица! — поприветствовал цыган продавщицу, расплылся в улыбке, демонстрируя золотые виниры. — Как сама? Дочка не болеет?
— Спасибо, хорошо все. — хамоватая манера Надюши сменилась овечьей кротостью. — Как поживаете, Лачо Рамиревич?
— Слава Богу… Зачем пришел, помнишь?
— Уже бегу! Погодите, мальчики… — продавщица упорхнула в подсобку. Цыган перевел взгляд на несостоявшихся покупателей; в ухе его качнулось золотое кольцо. Заговорил:
— А че, пацаны, че тут забыли? Я вас чет раньше не видел.
— Да так… — Денчик замялся. Ответил Игорян:
— Проездом. Время до электрички коротаем. — Ну-ну. А че, пацаны, — цыган понизил тон, — кайфануть хотите?
— Да не, мы… — промямлил Денчик, но Игорян перебил:
— Че есть?
— Все есть. Шмаль, гера, гаш, колеса. Надо-то че?
— Ничего не надо, спасибо. — Денчик ухватил Игоря, пытаясь оттащить в сторонку, но этакого лося разве сдвинешь с места? «Эсмеральда» насмешливо стригла глазищами. Денчик зашипел: — Какая шмаль? Нам на пары через час! И бабла нет.
— Погоди ты, — шикнул Игорь, — у цыган самая тема ж. Это не труха, которую Марик приносил, с которой потом полощет.
— Помню. И больше не хочу.
— А тут не будет. Они ж это… умеют выращивать. Или разбираются. Короче, сколько у тебя бабла? Реально?
— Я тебе все отдал.
— Не пизди. Я два косаря у тебя в лопатнике видал.
— Это на Кристину!
— Не даст тебе твоя Кристина! Братик, ты себя видал? Интеллигент в маминой кофте. Але, мы однушку на пару снимаем! У нее батя — зам сам знаешь, кого; она в твою «Шоколадницу» только поссать заходит, понял?
Пока Денчик переваривал услышанное и готовил достойный ответ, Игорян выхватил кошелек у него из рук, достал заветные бумажки; Денчик аж задохнулся от такой наглости, попытался отобрать, но Игорь поднял руку, и купюры оказалась на недостижимой высоте — он был выше почти на две головы.
— Ну че, пацаны, брать че будете? — окликнул цыган. Продавщица вернулась, передала сверток, который тот небрежно протянул «Эсмеральде».
— Будем! — ответил Игорян, опередив Денчика.
— Тогда айда! Чао, Надюш!
И вышел. Денчик ни за что бы не пошел за ними; черт с ним, с Игорем — поехал бы на пары без него, но цыганка вдруг лукаво, почти гипнотически, стрельнула глазами и буквально вышибла волю к сопротивлению. «Будь что будет!»
На улице цыган представился:
— Лачо.
Пожали руки.
— А это сеструха, Эсмеральда.
Та улыбнулась кротко. Сердце Денчика ухнуло под грудную клетку.
«Угадал»
— Короче, пацаны, стафф на себе не ношу, надо до дома прогуляться — тут близко. Заодно попробуете. Я товара не стесняюсь, Лачик бодягу не толкает.
Лачо оказался на редкость болтлив. Эсмеральда, наоборот, не проронила ни слова. По пути цыган успел рассказать все о своем клане:
— Из ловарей мы. Локотоши здесь все, бля, держат. Бандосы-менты с нами считаются. Ни один мусор носу не сунет. Помню, рыпнулся один, по незнанке. Батя его в сортир посадил, подумать-помыкаться. Через неделю вытащили – смирный, тихий, воняет только – я ебал. Под шлангом помыли, да отпустили…
Попинывая дворняг, пожимая руки всем встречным и сплевывая на покосившиеся заборы, Лачо разглагольствовал, то ли рисуясь перед незнакомцами, то ли нагоняя страху или всего понемногу. Из его болтовни выходило, что клан Локотош управляет делами едва ли не областного уровня. Дадо, мол, — это «отец» на романи — дверь к губернатору ногой открывает, и мзду с шинопрокатного гребут, и барыги все под ними ходят, и в тюрьме свои люди водятся, а ворочают Локотоши такими капиталами, что Абрамович обзавидуется. Денчику от этих историй – как кого наказали, где кого обманули, и как ничего за это не было – стало неуютно. Лачо не внушал доверия, наоборот, его хотелось стряхнуть, как кусачее насекомое. Вдобавок, тот явно уже был под чем-то — дергал головой, стучал зубами и зрачки с пятирублевую монеты. А Игоряну все было нипочем: он внимательно слушал цыгана, поддакивал и неестественно долго ржал над историей про мента в сортире. Эсмеральда шагала молча. Вдруг подхватила горсть подтаявшего снега, скатала и метнула в Денчика. Тот вздрогнул:
— Э, ты чего?
Девушка лишь хихикнула. Лачо сурово поглядел на Денчика, насупил брови; тут же усмехнулся, сверкнув винирами:
— Че, понравилась? А тебе он как, сеструх? Та опустила глаза.
— Не ссы, она не немая, просто бабам Локотошей лишний раз пиздеть не велено… А то мож женись, а? Че скажешь?
Эсмеральда отвернулась, засмущавшись. Денчику тоже стало неловко, он промямлил что-то про «узнать друг друга получше».
— Смари. А то, кажись, запала она на тебя. Но, слышь, сеструху опозоришь – не прощу. Знаешь, как наши со всякими хуесосами поступали? Вот так лист железа берешь, — Лачо схватил Дэнчика за запястье, поднес зажигалку, чиркнул, — на костре нагреваешь докрасна, и мордой прям кладешь его, чтоб пригорел. Потом костер тушишь и оставляешь, чтоб помучался.
Когда пламя коснулось ладони, Дэнчик взвизгнул, выдернул руку. Лачо расхохотался.
— Да стебусь я, епт, че ты!
— А он у нас такой, Казанова, — гоготнул Игорян. Дэнчик недовольно покосился на друга, но промолчал.
Вскоре подошли к забору, составленному из разных секций.
— Заходите.
Отворив калитку, Лачо пропустил друзей вперед. Сначала раздался грозный, басовитый лай, следом — металлический грохот. От неожиданности Денчик едва не сел в грязь, если бы не уткнулся в Игоря. В тесном вольере бесновалось нечто, похожее на смесь алабая и паровоза. Пес кидался на сетку и лаял так, что слышно было, наверное, на весь поселок. Огромная, почти медвежья лапа перевернула таз с какой-то сизой дрянью. Под драными брылями набухла пена.
Лачо заржал:
— Брюню зассали? Правильно! Череп нахуй прокусывает. Он раньше зону охранял — вкус человечины знает. Идем!
И зашагал к увитому чугунными вензелями крыльцу архитектурного чудовища, сочетавшего в себе, казалось, все проявления безвкусицы и нарушений при строительстве: кирпич соседствовал с деревом, термопанели налезали на островки сайдинга в обрамлении мозаики фасадной плитки. Из-за пристроек, башенок и прочих красивостей не удавалось определить, сколько этажей в здании — то ли два, то ли все пять. На крыше скрипел флюгер; небо над участком перечеркивали висящие провода.
— Домина, — присвистнул Игорян.
— Нравится, да? Родовое гнездо, епт!
Они двинулись сквозь заставленный шлакоблоками, стопками покрышек и остовами машин двор; пригнулись, проходя под газовой трубой.
Изнутри дом представлял собой уродливую комбинацию роскоши и убожества: под барочной лепниной чернела треснутая плазма, на голом кирпиче вразнобой висели картины и ковры. Дверей не было. Из мебели — стопки газет, перетянутые бечевкой. На одной такой сидела старуха и вслепую перебирала на газетке какую-то шелуху — наверняка, кокнар или коноплю. Носились дети — мал мала меньше и все в золоте; на голом малыше с соской тяжелый поповский крестище. Из недр дома доносились тяжелый стук и чавканье. Денчик ткнул Игоря в бок:
— Валить надо! Этот Лачик явно под чем-то…
Тот и сам, кажется, был не рад, но Лачо упорно подталкивал в спины.
— На газетки сядьте, я ща сгоняю-принесу…
Эсмеральда повесила шубку на крючок и пропала в глубине дома. Лачо погладил старуху по плечу, что-то ласково ей сказал на своем. В дверном проеме появилась девчонка лет тринадцати, не старше, в цветастом платке. Глубоко беременная. На недовольном лице топорщились едва заметные усики. Лачо подскочил к ней, поцеловал взасос. Задрал ей футболку, чмокнул в торчащий пупок, что-то проворковал. Повернулся к гостям:
— Супруга, Ларочка. Первенца ждем…
Шокированные, Игорян и Денчик не сразу заметили, что стук прекратился. Из прохода напротив вынырнул крупный, с брюшком цыган в окровавленном фартуке; черная с проседью борода и брови влажно блестели, в руке тот сжимал отбивной молоток с налипшими на нем бледно-розовыми ошметками.
«Мозги» — трусливо подумал Денчик. Цыган мрачно глянул на гостей — будто взвесил, потом гавкнул на романи, обращаясь к Лачо. Тот подскочил к цыгану, и оба принялись лаять друг на друга, с каждой секундой повышая тон. Оба то и дело указывали на гостей: Лачо — руками, цыган — молоточком, и ошметки чего-бы-то-ни-было разлетались в стороны. Денчик не понимал ни слова, но догадывался — цыган явно был не рад незваным гостям; проскакивало на русском — «Совсем, кало шеро, страх потерял!» И, судя по тону, все могло скоро перерасти в драку.
— Валим, — шепнул Денчик, и даже бесшабашный Игорян попятился к двери. Заметив это, Лачо подскочил к ним, схватил за куртки.
— Э, куда? Без товара?
— Мы тут не в тему, наверное… — пробормотал Игорян.
— Да это дадо бухтит, щас я…
Отец Лачо явно не договорил, и теперь ревел: «На уджа! На уджа, потрох сучий!». Саданул молоточком по стене, и во все стороны полетела кирпичная крошка . Слепая старуха даже не вздрогнула, видимо, была еще и глуха. Лачо зашептал:
— Ща я его угомоню, а вы идите пока в моей комнате пересидите.
— Мы пойдем, наверное…
— Куда? Вы че, Лачо обидеть хотите? Договорились же. Вы че, меня кинуть хотите? — взвился цыган.
— Не, мы…
— Короче, наверх и первая дверь. И толкнул обоих в сторону винтовой лестницы.
В комнате у Лачо воняло ацетоном. На кровати валялись шмотки, на столе — весы, пакетики, ложечки, иглы. Ругань с первого этажа доносилась и сюда.
— Во что ты нас втянул? — зашипел Денчик.
— Епт, я просто кайфануть хотел, откуда…
— Оттуда! Это цыгане! Хорошо, если вообще на своих двоих выйдем! — паниковал Денчик; мозг услужливо подкидывал страшные байки о кочевом народе. — А если на органы сдадут? Или ноги отрежут и побираться заставят?
— Сказки это все…
— Добро пожаловать в сказку, блин! Замолчали, прислушиваясь. Лачо и «дадо» спорили все громче; визгливо тявкал молодой, басовито рычал и ревел тот, что постарше, придавая словам весу ударами молотка по стене — как взбесившийся судья. Вдруг прогремел выстрел.
— Валим! — среагировал Денчик, рванулся к ступеням; его за шкирку поймал Игорян. — Куда? Пошли, мож есть вторая лестница! Они петляли по коридорам второго этажа, едва не цепенея от мысли, что сейчас на другом конце коридора возникнет страшная тень в фартуке, с молотком для мяса. В конце концов Игорян наткнулся на темную лестницу, ведущую вниз.
— Сюда!
Он спустился первым, следом — Денчик. Вдвоем сдвинули ржавый засов, отворили железную дверь, но, вместо спасительного морозного воздуха, в нос ударила застоявшаяся вонь испражнений.
— Фу, бля, что за…
— Тихо! – шикнул Денчик, замерев на пороге.
Комната или, скорее, кладовка была до отказа забита бледными тощими стариками в смирительных рубашках. Когда глаза привыкли с свету, стало понятно, что старик в комнате — как и лампа — был всего один, многократно отраженный в треснутых зеркалах, покрывавших стены.
— Че за херня? Мотать надо отсюда… — Игорян намылился бежать по лестнице вверх, а Денчик не мог сдвинуться с места. — Че застыл?
— Тут… человек, — проблеял он.
— И?
— Это пытка такая по ходу. Свет, зеркала. Спать не дают, и человек сходит с ума…
— И че? Хочешь ему составить компанию?
— Не можем же мы оставить его… так?
— Мож это мент? Мож за дело? Как тот, которого они в сортир посадили?
— А если б тебя так?
Несвойственные ему ранее храбрость и желание поступить правильно, по-человечески втолкнули Денчика в комнату. Он развернул к себе старика — тот был примотан скотчем к обычному офисному креслу — и обомлел: глаза и рот бедняги заклеены пожелтевшими пластырями. Лицо покрывали глубокие морщины.
— Че возишься? Идем!
Движимый чужеродным благородством, Денчик подцепил пластырь ногтем, и сорвал его с глаз старика, вместе с седыми ресницами. Тот поднял взгляд на спасителя; в выцветших зрачках плескалась пепельная горечь и вековая усталость. Резким движением Денчик содрал пластырь и с губ пленника — тот сошел с ошметками кожи. Старик запыхтел, зашамкал беззубым ртом. Денчик спросил:
— Вы в порядке? Сможете идти?
Старик прошептал в ответ что-то на чужом языке:
— Те авен бахтале, зурале, ромалэ. Фиа ка норокул са се реверсе дар ну нич фунд, нич каучук!
— Извините, я не…
И старик качнулся в кресле, повалился на Денчика сбив с ног. Прижатый вонючим старческим телом, тот заворочался, пытаясь выбраться, а пленник вдруг впился жадно в его, Денчика, губы страстным поцелуем. Тот даже не успел закрыть рот, и сухой, шершавый от налета язык проник едва ли не в самое горло; по губам елозили чужие голые десны. Изо рта у старика страшно воняло — одновременно и гнильем, и жженым мясом, и почему-то костром из прелых листьев. Кое-как отпихнув извращенца, Денчик закашлялся, и готов был поклясться, что выдохнул облачко дыма.
— Ну ты че там? Я окно нашел! — шипел Игорян с лестницы.
Денчик не мог ответить — новый приступ кашля сложил пополам, и в бесконечных отражениях вместе с ним кашляли бесчисленные Денчики, выхаркивая тонкие струйки дыма. Кашлял и плененный старик. Он хрипел со свистом, набирал воздух, так что легкие, казалось, вот-вот разорвут впалую грудь. Вдохнув в очередной раз, застыл, не выдохнул. Серые, словно опустевшие глаза остекленели, уставились в потолок.
— Денчик!
— Он! Кха! Он… сдох, кажись!
— Там окно! Пошли!
Рука друга дернула Денчика за куртку, протащила вверх по лестнице. Он не удержался от соблазна и оглянулся. Старик лежал неподвижно, но в зеркалах колыхалась какая-то тень — будто в помещении был кто-то третий.
Игорян выпрыгнул из окна первым. Ловко спружинил от размякшей почвы. Денчику повезло меньше — он поскользнулся и, кажется, вывихнул лодыжку.
— Сука! Больно!
— Не ори! Сюда, тут забор пониже!
Игоряну, с его ростом, не составило труда залезть на бетонную секцию, явно украденную с стройплощадки. Зависнув наверху, он протянул руку, позвал:
— Цепляйся!
— Не могу, нога…
Страшно завывал в вольере пес-людоед Брюня, каждый шаг стрелял болью через все тело навылет. Доковыляв до забора, Денчик вцепился в мозолистую ладонь Игоря, и тот, кряхтя, затащил друга наверх, после – спихнул на другую сторону. Денчик приземлился неудачно – упал в лужу, весь извалялся в грязи.
— Бежим к дороге, попутку поймаем!
Подставив плечо, Игорян каким-то чудом вывел их из лабиринта частного сектора, усадил Денчика на автобусной остановке.
— Тут посиди – у тебя видок бомжацкий, никто не остановится.
Сил огрызаться не было.
Вскоре тормознула «девятка». Водила, мужик за пятьдесят, высунулся, спросил:
— Куда, сынки?
Но, увидев изгвазданного Денчика, заартачился:
— Этого не пущу. Ты езжай, а он пущай на автобусе.
— Надо, отец, — громыхнул Игорян, протянул водиле тысячу. Тот поцокал, но штуку взял; рявкнул:
— Не садись, жди, я клеенку расстелю.
Пока мужик возился с клеенкой, Денчик не мог отделаться от ощущения, что за ними гонятся. Он то и дело суетливо оборачивался, но уходившая вглубь частного сектора дорога оставалась пуста. Наконец, водила закончил и кивнул на машину – ехать подано, мол. Игорян помог дохромать до «девятки». Усевшись на клеенку, Денчик принялся разминать лодыжку.
«Надо ж было так облажаться. Еще и на штуку влетел.»
Игорян развалился на переднем, закурил. Водила промолчал, только косился неодобрительно в зеркало заднего вида на Денчика. Тот поглядел в ответ и заорал, что есть мочи, пуча глаза на отражение страшного силуэта у себя за спиной.
— Он че, припадошный? — спросил водила.
— Не, ногу подвернул, болит, — махнул рукой Игорян.
Денчик моргал, пытаясь поймать взглядом в отражении пригрезившуюся страхолюдину. Конечно, на заднем сидении он был один, не считая красных петухов на клеенке. Показалось. Многократно сплюнутый, привкус костра и прелой листвы никуда не делся; в носу застрял смрад чьих-то паленых волос.
В универ явились к концу второй пары. На лекции к Липатовой – пергидрольной тетке за сорок, с явными симптомами хронического недотраха — лучше было не опаздывать, о прогулах и речи быть не могло. Лекция закончилась, студенты гурьбой повалили из аудитории. Игорян мгновенно смешался с одногруппниками, принялся жать руки, здороваться с девчонками поцелуями в щечку. Денчика обходили как прокаженного, и неудивительно: стоит с перекошенной от боли мордой, по уши в грязи. Последней из аудитории вышла Липатова, взгляд ее воспаленных, красных, как у лабораторной мыши глаз примерз к нему; брови поползли вверх.
— Упал я, Любовь Саяновна, — поспешил оправдаться Денчик, — ногу повредил.
— А вы, Тереньтев, часто падаете. Вот, в моих глазах так уж точно, — усмехнулась та, открыла журнал, — Справка от травматолога есть? Нет? Так и думала. Прогул вам, Терентьев. За обе пары.
— Но я… Мы… — Денчик беспомощно оглянулся, ища глазами Игоряна, но тот уже влился в толпу одногруппников – будто просидел с ними обе лекции.
— Не ищите в других причины ваших неудач, Терентьев. Они у вас во-о-от здесь.
И Липатова ткнула Денчика пальцем в лоб. За спиной раздался девичий ехидный смешок — потешались явно над ним. Денчик обернулся, но никто не обращал на него внимания – все были заняты своими делами. Взгляд привычно отыскал рыжую кудрявую копну – Кристина. Он невольно залюбовался точеной фигуркой и плотно обтянутой джинсами стройной задницей. Запоздало он заметил, с кем любезничает его пассия – над ней, белозубо скалясь, возвышался Игорян. Его ладонь лежала на изгибе Кристининой талии. Он что-то сказал, махнул рукой в сторону Денчика, и вновь зазвенели смешливые колокольчики. Теперь боль гнездилась не в лодыжке, а выше – под грудной клеткой, где сердце.
Остаток дня прошел бездарно. На лекциях Денчик то и дело отвлекался на смешки за спиной, ему постоянно казалось, что над плечом кто-то нависает. Ныла лодыжка, и он время от времени морщился и залезал под стол, чтобы помассировать больное место, чем вызывал веселье сокурсников и недовольство преподавателей. Отвечал тоже невпопад. Даже Мухин – пожилой математик, у которого Денчик ходил в любимчиках, прервал лекцию и сухо произнес:
— Непросто вам, Денис, будет на моем зачете, ох непросто.
После пар Игорян куда-то пропал. До дома Денчик добирался в одиночку. Сунулся в кассу, да вспомнил — все деньги остались у Игоря. Пришлось ехать зайцем. Только он сиганул через стеклянные дверцы, как за спиной раздался свисток:
— Стоять! Держи зайца!
Денчик задал стрекача, кривясь от боли в лодыжке. Запрыгнул в закрывающиеся двери электрички — те пребольно укусили за пальцы, и он аж взвыл от боли. Ввалившись в тамбур, принялся дуть на руку. Объявили:
— …щая остановка — Заветы Ильича.
— Да вы издеваетесь!
Как назло, именно его станцию поезд пропускал. Это ж надо, второй раз за день ошибиться электричкой!
Стоило Денчику смириться с незавидной судьбой и даже найти сидячее место, как на горизонте объявилась контролерша. Пришлось, чертыхаясь и хромая, топать в конец состава через провонявшие мочой переходы между вагонами. В мутных окошках то и дело мерещилась тень не то блюстительницы платного проезда, не то кого-то еще — с густой темной шевелюрой и поблескивающими кольцами в ушах. Чтобы снова не прыгать через турникеты, Денчик спустился с платформы на пути. Чтобы не повредить ногу повторно, он аккуратно сполз по краю платформы спиной и, уже коснувшись кроссовками насыпи, услышал треск материи.
— Бля-я-я…
Посреди куртки раззявилась щель, высунув наружу синтепоновый язык. До своей станции, а потом и до дома, Денчик шел больше часа, поминутно останавливаясь, чтобы растереть лодыжку.
До двери квартиры Денчик добрался совершенно убитый. Все, чего ему сейчас хотелось — принять горячий душ и грохнуться лицом в подушку, чтобы этот адский день, наконец, закончился. Полез в карман куртки за ключами и внутренне похолодел: палец ткнулся в какое-то новое отверстие и вылез со стороны подкладки.
— Твою мать! — ругнулся Денчик на весь подъезд, саданул кулаком по двери и зашипел от боли.
Из квартиры напротив выглянул широкоплечий кавказец, выплюнул:
— Тише будь, бля! Чорт муфельный!
И закрыл дверь. А Денчик сполз по стене, вперил взгляд в заплеванный пол. Отчаяние было столь всеобъемлющим, что вытеснило все прочие мысли. Разве что, катался по пустой черепной коробке глупый вопрос: «Почему муфельный?» Скукожившись в жалкий комок, Денчик уснул.
Снилось ему ночное небо, усыпанное звездами от края до края — как на астрономическом атласе, весь Млечный Путь как на ладони. Денчик лежал на дощатом дне телеги, полукругом стояли кибитки; вздымались в черное небо ревущие костры. Звенели колокольца, бренчали гитара, раздавались песни и пьяный смех. Денчик заворочался, желая присоединиться к веселью, но, подняв голову понял, что накрепко связан цветастыми платками. Невидимая толпа одобрительно заулюлюкала, захлопала в ладоши; гитары и бубны заиграли быструю танцевальную мелодию. На телегу грациозно запрыгнула цыганка, улыбнулась Денчику. Она стояла к нему боком, и он мог видеть лишь правую половину ее лица, но и этого хватало, чтобы оценить: она божественно красива. Точеную фигурку венчало лицо, несущее в себе одновременно черты сегодняшней Эсмеральды и молодой Гузеевой из «Жестокого романса». Сверкали браслеты, позвякивало монисто, вздымались одна за другой юбки, обнажая стройные босые ноги. Вдруг цыганка совершила изящный пируэт, и Денчику показалась другая сторона ее лица сторона, отчего тот похолодел от ужаса: вся левая половина тела красавицы была страшно изуродована. Карамельная кожа переходила в келоидное обожженное мясо с прилипшими к нему дохлыми мухами; редкие клочки оставшейся кожи напоминали по текстуре плавленую резину. Частично лишенный губ и щеки рот вздернут в оскаленной ухмылке, а из глазницы, без век и ресниц, на Денчика насмешливо пялился белый, сваренный вкрутую глаз.
Хлопки и улюлюканье стали громче. Изуродованная цыганка поставила обугленную стопу Денчику прямо на лицо, сплюснув нос и прижав его губы к зубам, а, спустя секунду, зашлась в диком танце. Мелодия подгоняла, ускорялась, и цыганка неведомо как сохраняла равновесие, топчась у Денчика на лице, вдавливая скулы, вколачивая зубы в глотку, царапая ногтями и превращая нос в кровавую вмятину. Денчик кричал, что было сил, но все заглушала лихая мелодия. Цыганка вертелась на месте с нечеловеческой грацией; каким-то образом ей удавалось не покидать растоптанного пятачка его лица, и сквозь кровь и слезы Денчик видел, как ожоги и карамельная кожа сменяли друг друга — точно стороны монеты, пущенной крутиться на ребре. Денчик визжал и бился в путах, не в силах противостоять страшному, убийственному плясу, толпа выла в экстазе, где-то на фоне ревел медведь. Вдруг цыганка остановилась — уродливой стороной к нему и со всей силы зарядила пяткой в лоб, и Денчик проснулся. Над ним возвышался кавказец из квартиры напротив. Он еще раз саданул ладонью Денчику по лбу, тот прикрылся.
— Э, я же сказал, тише будь, да? Еще надо?
— Фьють, сосед! Че за беспредел? — раздалось с лестницы.
— Да тут, чорт какой-то муфельный. Наркоман что ли…
— Не наркоман это, живет он тут. — на площадку поднялся Игорян; навеселе, с початой бутылкой «Дэниэлса» в руках. — Братик, ты чего?
— Ключи… — просипел Денчик, в горле першило со сна. Или не со сна. Простудиться еще не хватало.
— Потерял? Бывает. Отползи, я открою…
Игорян сразу улегся в кровать – прямо в одежде. Заземлившись ногой в пол – чтоб не вертолетило, пьяно хвастался, как сделал всех в покер.
— Прикинь, братик, я с твоей штуки тридцатку поднял. Все отвалились, только мы с Адамчиком… Он – рейз, я – рейз. Он – олл ин, я — олл ин. Показывает каре, довольный, сука. А у меня – стрит флеш, прикинь! Первый раз вживую вижу!
Игорян долго бормотал про стрит-флеш, засыпая. Делиться выигрышем он явно не собирался. Денчик пошел в ванную и обнаружил, что кто-то, похоже, налепил ему на волосы жвачку – то ли в электричке, то ли пока он спал. Едва не плача от досады, он выстриг изрядный клок по центру головы, взглянул в зеркало.
«Урод уродом!»
Пришлось взять машинку и побриться налысо. Ту заклинило на особенно густых волосах на затылке, и пришлось колдовать сперва ножницами, а потом – тупым бритвенным станком. Итогом стала сизая, покрытая порезами лысина.
«Да уж, Кристина будет очарована!» Всю ночь Денчик ворочался. Сон не шел: не больно-то хотелось вновь испытать это гадкое чувство – словно из хоррора Тарантиновской режиссуры; как обожженная красотка топчется голыми ногами по лицу. Несколько раз ходил на кухню, заваривал чай. На третий раз электрочайник зашипел недовольно, и через пластиковую трещину на руки пролился кипяток. Денчик затряс пальцами, чертыхаясь. Вновь раздался глумливый смешок.
Проснулся Денчик с соплями и кашлем. Игорян, наоборот, был бодр, как огурец, точно и не пил накануне. Вскочил в шесть утра, запыхтел, отжимаясь; сдернул одеяло с Денчика.
— Давай, братик, на учебу пора! О, ты чего, в армию собрался?
— Слушай, мне чего-то… Не того…
— Эк тебя расклеило! Смотри, отчислят – новая стрижка пригодится.
— Плевать. Еще ключи потерял…
— Эти?
Игорян швырнул ему связку.
— У подъезда нашел. Не теряй больше. Ну че, ты дома?
— Угу.
— Ну бывай. Лечись.
— Попросишь отметить меня?
— Как повезет, — усмехнулся Игорян, и, кажется, кто-то усмехнулся вместе с ним.
Денчик понимал, что это все — не случайность. Не может человек вдруг обрасти таким тотальным невезением. Отчаяние побороло страх и простуду. Одевшись в два свитера взамен куртке и нацепив шапку-пидорку, чтобы спрятать уродливую лысину, Денчик твердо решил выяснить, что за дрянь он подцепил от старика в кладовке. Атеист, циник и материалист, он, тем не менее, насмотрелся всяких «Затащи меня в ад» и «Худеющих», достаточно чтобы пропустить стадию отрицания с церквями и экстрасенсами. Подобное лечится подобным, и где, если не у Локотошей искать ответы.
Неудачи следовали одна за другой. Выйдя из квартиры, Денчик сразу влез ногой в чей-то мусорный пакет, и теперь повсюду за ним следовал шлейф от селедочного масла. Сигаретная пачка упала в лужу, а навстречу, будто сговорившись, попадались одни ЗОЖники. Страшно ныла лодыжка. Час он прождал электричку на Цофино, а, когда дождался – едва втиснулся внутрь. Народу набилось, как сардин в банке. Все толкались и пихались локтями, косились на Денчика с его селедочным «амбре». То и дело ему казалось, что среди шапок и капюшонов мелькает черная шевелюра, и пялится слепой глаз, но стоило сфокусироваться и видение пропадало. На Путилово он еле успел выйти; двери вновь прихватили его, на этот раз за свитер. Поезд двинулся и едва не утащил Денчика за собой. Кое-как он выдрал ткань из обрезиненных челюстей. Свитер растянуло, на спине остались черные полосы, которые вряд удастся отстирать. Почти два часа он петлял по поселку, отбился от стаи бродячих псов какой-то доской и занозил пальцы; вляпался в кучу и продрог до костей. Когда Денчик все же наткнулся – почти случайно – на поваленный забор из разных секций, то едва не разрыдался: и здесь его ждала неудача. Перед ним раскинулось пожарище. Архитектурное чудовище почернело, провалилось внутрь себя. До сих пор чадили расплавленные покрышки, снег вокруг забора приобрел гадкий цвет сажи. От вольера несло паленой шерстью. Оглушенный отчаянием, Денчик разглядывал пепелище, и в этом упадническом натюрморте видел собственную судьбу. Цыганское проклятие его сожжет заживо, превратит в уголь и пепел, а после — станцует на останках. А Игорян так и будет выигрывать в покер, получать автоматом зачеты и просыпаться без похмелья.
«Несправедливо!»
— Э, ты хули тут?
Удар в грудь – несильный, но ощутимый – прервал приступ жалости к себе. На него, злобно щуря и без того узкие глазки, пялились два гастарбайтера. Сжатые губы и кулаки не сулили ничего хорошего.
— Э, ты из этих, да?
Еще удар в грудь.
— Из каких… Мужики, вы че?
— Дурачок не прикидайся, да?
— Мужики, я правда не в курсе…
Денчик отступал к пожарищу.
— А че ты здесь тогда?
— Да я… а куда делись цыгане? — глупо спросил он.
— Цыган все. Цыган щмаль торговал, скинхед не нравился. Скинхед цыган жечь.
— Жечь? — Денчик обернулся на торчащие трубы и покрытые сажей кирпичи.
— А ты тут хули? — вернулась беседа в изначальное русло. — Ты из этих, да? Бащка покажи!
«Бащка» до сих пор чесалась после ночного бритья. Осознав безвыходность ситуации, Денчик принял единственно верное решение: бежать. Крутанулся на месте и рванул через пепелище. Там, за домом, он зацепится руками за бетонную секцию, перемахнет на ту сторону и будет таков. Не учел он одного: на трухлявой обвалившейся балке поврежденная лодыжка напомнит о себе, прострелит болью от ушей до яиц и свалит с ног.
Били Денчика недолго, да и не сказать, чтоб сильно – гастеры оказались хоть и злые, но худосочные. Прогнала их прохожая старушка в берете, с огромным флегматичным барбосом на поводке.
— Ах вы, хулиганье! Я сейчас полицию вызову!
Гастеры подорвались и утекли вглубь пожарища, просочились через забор; им вслед для порядка гулко погавкал барбос. Денчик поднялся, приложил горсть снега к разбитому лицу, запоздало понял, что тот покрыт сажей; лицо стало чумазым, как у трубочиста. До дома добрался за полночь. Два с лишним часа ждал электричку, которая, как выяснилось, шла без остановок аж до Ярославского. Там вступил в спор с полицией, принявшей его за бомжа; час прождал в отделении, пока установят личность. Просидел еще три в очереди в травмпункте, где ему наскоро зашили губу. Чертова цыганка, уже не скрываясь, насмехалась над ним, отражаясь то в окнах электрички, то в зеркалах витрин, то в навеки погасшем экране смартфона, не пережившего схватки с гастерами. Цыганка потешалась, тыкала пальцем, показывала язык, пучила вареный свой глаз. «Красивой» стороной она больше не поворачивалась. «Вот же сука!»
Открыв дверь в их с Игорем квартиру, Денчик сразу почуял неладное: пахло женским парфюмом, алкоголем и чем-то неуловимо-телесным. Из комнаты раздавались стоны и пыхтение. Он шагнул в комнату и застыл на пороге. Кружевной лифчик на спинке стула, джинсы с трусами на полу, ритмично ходящая, как поршень, спортивная задница Игоря и рыжие кудри, разбросавшиеся по его, Денчика, подушке. Кристина заметила его первой; вскрикнула, прикрылась одеялом. Игорян обернулся, разгоряченный.
— Братик, я ж тебе писал... Съебись на кухню по-братски.
В горле встал ком. От обиды хотелось выбежать в подъезд, на улицу, прочь, но сил у Денчика оставалось лишь на то, чтоб доплестись до кухни и закрыть за собой дверь. В гофрированном стекле мелькнула тень в цветастых юбках с лицом цвета лежалой печени.
Стонала Кристина так, что стены не спасали. Закончили они где-то через час. Вскоре хлопнула входная дверь, долетело что-то про такси и «до завтра». На кухню явился Игорян, в одних трусах; присосался к пятилитровой баклашке с водой, крякнул довольно:
— Огонь девка. А как ртом работает... Ниче, что мы на твоей кровати? У тебя прост белье понтовей.
— Зачем? — перебил Денчик. Голос его был мертвее мертвого.
— Че?
— Ты же знал, что она мне нравится!
— Ты че, братик? — Игорян склонил голову, присел перед Денчиком, как взрослые присаживаются перед ребенком, чтобы объяснить какие-нибудь простые истины. — Где ты и где она. Видал, на какой тачке ее батя подвозит? Она чего-то ко мне воспылала, все пары липла, смеялась, как под анашой. Я ее и в оборот, пока железо горячо. Не упускать же, сам посуди…
Денчик не ответил. Он варился в густом коктейле из жалости к себе и ненависти к Игорю, у которого все всегда получалось, все сходило с рук, все с ним дружили и все ему давали. А он… неудачник. Такая судьба видать. Игорян еще что-то говорил, хлопал по плечу, но Денчик не слушал. Махнув рукой, тот пошел спать.
Денчик открыл холодильник, вынул бутылку «Дэниэлса» и махом влил в себя остатки. Повернулся к окну. Напротив, прямо в воздухе, средь мглы, кружилась цыганка, трясла монистом, задирала юбки, хохотала беззвучно. Ее лицо неизменно оказывалось повернуто к Денчику изуродованной стороной, мертвый глаз сверлил холодно и безжалостно.
Уснул Денчик снова сидя, прямо на кухне, уговорив остатки виски. Ему вновь приснился цыганский табор – но на этот раз он был лишь наблюдателем. Звезд не было видно – все загораживало ревущее пламя. Вокруг собралась толпа — женщины, старики, дети; лица напряжены. Денчик увидел красавицу-цыганку – еще не изуродованную. Мужики тащили ее за волосы, подгоняя тумаками.
— Ромна! Ведьма!
Неспособный отвернуться или закрыть глаза, он был вынужден смотреть, как цыганку долго, со злобой колотили бабы, плевали в лицо, драли за волосы. Потом к делу приступили мужики: вырывали крючьями ноздри, а клещами – ногти, сорвали платье. Натешившись вдоволь с несчастной, подкинули дров в костер, положили сверху на стопки кирпичей громадное, в человеческий рост, железное блюдо. Когда оно раскалилось до дрожаще-малинового цвета, швырнули еще живую цыганку прямо на эту сковороду; та приземлилась левым боком. Раздалось жуткое шкворчание, запахло палеными волосами и жареным мясом. Цыганка мгновенно прикипела к поверхности, но ни вскрика, ни мольбы не сорвалось с ее губ. Вместо этого раздался страшный, каркающий смех. Лишенная ногтей рука поднялась, послала от спекшихся и лопнувших губ воздушный поцелуй всем присутствующим. Выкрикнула, будто глядя в глаза невидимому Денчику на незнакомом языке, но он понял каждое слово:
— Чтоб удача твоя, ромалэ, расплескалась как вода из ведра дырявого! Чтоб всем вокруг с излишком — а тебе ни дна, ни покрышки!
Все закрутилось, Денчика будто подхватил ураган, понес далеко, за пределы известных пространств и вышвырнул на липкий линолеум кухни.
«Всем с излишком»
Получается, Денчик теперь — как роутер, раздает фарт на всю квартиру, не оставляя себе ни капли. То-то Игорю в последнее время прет, а Денчику — наоборот. Но теперь он знал, как исправить ситуацию. Игорян храпел, развалившись на тахте. Денчик испытал на секунду укол совести, но, увидев засунутую в трусы руку, пустой стакан со следами Кристининой помады, свою развороченную постель, преисполнился решимости. Изо рта Игоряна пахло перегаром. Заткнув нос, Денчик прошептал врезавшиеся в память слова:
— Те авен бахтале, зурале, ромале. Фиа ка норокул са се реверсе дар ну нич фунд, нич каучук!
И, преодолевая брезгливость, впился губами в раскрытый Игорянов рот; засунул язык. Щетина кололась, а Денчик внутренне содрогался от мысли, что будет, если друг проснется. Из глубин пищевода поднялось что-то похожее на отрыжку — вонь паленых волос и костра, перетекло в Игоря. Тот закашлялся, застонал; Денчик тут же отпрыгнул от кровати, но Игорян, поворочавшись, продолжил спать. А Денчик, не раздеваясь, улегся на свою оскверненную кровать напротив и уснул с твердой уверенностью, что все у него теперь будет хорошо.
Дверь выбили под утро. Хватило двух несильных ударов. В коридоре раздались шаги. Игорян проснулся первым, вскочил в одних трусах, замычал сонно:
— Э, вы оху…
Шокер впился в живот, пропустил через все тело стрекочущую судорогу. Саданувшись о косяк, Игорян рухнул на пол и продолжил дергаться. Глазам сонного Денчика предстало трое цыган: Эсмеральда, Лачо и тот мрачный мужик — «дадо». На девушке вместо шубки — грязное демисезонное пальто; на лице Лачо красовался внушительный фингал, порванная надвое мочка уха потеряла серьгу; пропали и золотые виниры, обнажив кариозные резцы. У «дадо» пол-головы покрывали грязные бинты.
— Это он, — сказал Лачо, и барон двинулся к Денчику, на ходу разматывая какие-то ремни.
— Нет! Стойте! — затараторил Денчик, — Это не я! Это он, второй. Теперь проклятие на нем!
— На нем? — недоверчиво переспросил Лачо; резко выхватил шокер, ткнул Денчика в живот острыми электродами. Тот сжался в ожидании боли, но ничего не произошло. Цыган щелкнул кнопкой — раз, другой. Направил шокер в сторону, и тот послушно затрещал, пустив синюю дугу.
— Херасе! Не врет, сестрюнь?
Девушка направила зеркало пудреницы на Игоря; всмотрелась и кивнула.
— Ну да, вы ж типа на пару живете, голубки. Повезло тебе! — усмехнулся Лачо, кивнул на Игоряна, и «барон» принялся опутывать его ремнями. — Весь его фарт — твой. Но не привыкай. С тебя еще за бабушку Гануш спросить надо, за Брюню и за хату.
Троица споро опутывала неподвижного Игоряна ремнями. Денчик остро ощутил, что сейчас решается его судьба: прямо из-под носа у него уводят счастливый билет, первый и, скорей всего, последний в жизни. Срочно нужно что-то предпринять, повлиять на происходящее, использовать остатки той удачи, что теперь ему причиталась. Поймал взгляд красотки-цыганки…Вот оно! Если удачу забирают в чужой дом — нужно идти следом. Попытаться стоило — вдруг хоть на этот раз повезет?
— Стойте! — закричал он, бухнулся на колени перед Эсмеральдой, — Ты! Выходи за меня замуж!
— Угашенный что ль? — удивился Лачо, даже выпустил из рук ремни.
— Я серьезно! Выходи за меня! Выйдешь? — отчаянно вопрошал Денчик, глядя на цыганку. Та удивленно захлопала ресницами. Потом по ее губам пробежала усмешка, и Эсмеральда расхохоталась. Денчик стоял, как дурак, на коленях, пока не услышал, наконец, самое прекрасное на свете:
— Согласна.
— Ну, ты жук, конечно, — почти с уважением протянул Лачо. — Лады, сеструх, будь по-твоему. Че уселся, родственничек? Помогай вязать. Тут подержи.
И Денчик помог закрепить ремень на запястьях своего менее удачливого друга.
Прежде всего в новом родовом гнезде Локотош оборудовали подвал. Денчик сам вызвался заботиться об Игоре — то ли из чувства вины, то ли из страха потерять обретенную удачу.
После с блеском закрытой сессии он поспешил на электричку — та подъехала сразу, стоило ему сделать шаг на платформу. Нашел косарь в тамбуре. Продавщица-хохотунья в магазине навалила полный пакет продуктов и посчитала по какой-то собственной арифметике — вышли сущие копейки. Дома первым делом поцеловал свою Эсме, пожал руку «дадо», перекинулся парой слов с Лачо, затем, взяв на кухне кастрюльку с кашей и ложку, спустился в подвал.
Обездвиженный Игорян с накрепко зафиксированной головой обитал теперь в найденном на свалке стоматологическом кресле. Стоило войти, как он забился в путах, принялся грызть кляп но ремни держали крепко. Вынув пробку из кляпа, Денчик обнажил резиновый фиксатор, мешающий закрыть рот и произнести заветные слова.
— Сегодня пшенная. Не будешь дергаться — даже подожду, пока остынет.
Игорян замычал злобно, натянул ремни.
— Бунтуешь? Ну, ешь горячую…
И Денчик зачерпнул ложку дымящейся каши, сунул Игорю в рот. Тот заметался, у него выступили слезы.
— Надо тебе зонд поставить, а то еще подавишься ненароком… Ешь, ты нам нужен сильный и здоровый…
Украдкой Денчик поднял глаза на зеркала, купленные за бесценок в стекольной лавке — сам ходил торговаться. Краем глаза удалось заметить профиль цыганки: она белозубо улыбалась и подмигивала задорно черным, не «вареным», глазом.
Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 45 мнений)
