(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Удивление
Утром я наблюдал рассвет. Потом посмотрел телевизор, без особого интереса прыгая от новостей к дебильным сериалам и обратно. Нащупал мультики. Пару раз рассмеялся. Пожалуй, в следующий раз сразу включу мультики. Позависал в интернете, выкурил пачку сигарет. Скомкал ее, бросил на пол. Просто так, из чувства протеста. Пускай лежит себе на полу идеально чистой комнаты в скандинавском стиле, такой строгой, геометричной, правильной и чистенькой.
Я бы кучу навалил на пол, наверное, если бы тогда мог. До того осточертела мне эта правильность, чистота, строгая геометрия. То-то бы Клавдия, маленькая пухлая горничная, которая приходила каждый чертов день ровно в полдень, удивилась. Ее невозмутимое лицо - второе, что бесило меня после строгого порядка этой комнаты. Да и всего чертового дома. Впрочем, за те деньги, что уходили ее клининговому агентству, она была наверняка вышколена настолько, что ее и труп в ванной бы не удивил.
Ну а что, труп в ванной у меня найти намного вероятнее, чем кучу дерьма на полу. Филипп знал толк в выборе обслуги. Он вообще, кажется, во всем знал толк.
В полдень пришла Клавдия. Скромно поздоровалась, оставила блок сигарет - ее совершенно не смущало, что я больше ничего не заказываю. Деловито убрала проклятую измятую пачку с пола, которая уже начала меня бесить больше этой комнаты, Клавдии и вообще всего вместе взятого. Вытерла невидимые пылинки, сменила постельное белье, к которому я не прикасался, забрала в прачечную корзину из ванной, даже не посмотрев, что внутри, и есть ли там что-то вообще. Корзину оставила новую - сегодня зелененькую. Давно я ее не видел. На зелененькой я сделал небольшую зарубку ножом, и знал, что она у Клавдии одна такая. Зелененькая корзина меня почему-то не бесила.
Когда горничная ушла, я смотрел в окно. Никуда идти не хотелось. На самом деле, прогуляться бы не повредило, но не хотелось заморачиваться со всеми этими кремами от солнца. В такую погоду простая широкополая шляпа не спасет - непременно обгорит шея и подбородок, да и глухо застегнутый плащ с перчатками могут вызвать вопросы. Хотя, конечно, соседи здесь были не из тех, кто станет судачить за твоей спиной. Всяких экстравагантных личностей тут хватало.
За деньги можно многое купить. Например, загородный домик. За большие деньги - еще больше. Например, личную ежедневную горничную с блоком сигарет. За неприлично огромные деньги - право быть странным, но уверенным, что никто тебя не осудит. Поэтому Филипп и посоветовал мне поселиться здесь. Некоторые мои соседи (по крайней мере внешне) выглядели еще чудаковатее меня. А кое у кого и скелетов в шкафу поболе было. Иногда - буквально.
Потом я читал. Сперва тот томик, что рекомендовал Филипп, но от этой словесной паутины у меня быстро разболелась голова. Я сделал еще несколько пометок в тетрадке (Филипп настоял, что это нужно делать по старинке), отложил древнюю книгу и взял со стола читалку. Читалка могла предложить кое-что поинтересней - запертый в ее экране герой ничуть не смущался этим фактом и продолжал самозабвенно истреблять нечисть в промышленных масштабах, отпуская забавные комментарии и лапая обворожительных принцесс и девственных крестьянок.
Под вечер я отложил чтиво и подумал, не стоит ли и мне кого-нибудь сегодня облапать. Пожалуй, не стоит. Было так же лень, как обмазываться кремом и идти на улицу. К тому же, солнце садилось. А раз уж я насладился рассветом, стоило поглазеть и на закат.
Когда его последние кровавые крылья скрылись за горизонтом, мне в ухо ударил дурацкий звук шутовского рожка и резкий, невероятно жизнерадостный крик:
- С днем рождения, друг мой!
Филипп. Его я ненавидел больше всего.
- Ты что-то невесел. Не рад меня видеть? - спросил он мою спину.
- Не рад, - тихо промямлил я.
Возможно, это произошло случайно. Или же это часть его дурацкого чувства юмора. Но Филипп пришел ко мне в день моего рождения. Мне было двадцать пять, я был пьян, исцелован, по пьяному находчив и так же неуклюж.
- С днем рождения, друг мой! - сказал он и тогда, годы назад.
Я его не знал, но это меня не беспокоило. Я с трудом вспомнил бы имена всех, кто расположился в съемном коттедже - неслыханная роскошь при моих тогдашних средствах, но раз в году могу себя побаловать. Так что еще одно незнакомое лицо ничего бы не изменило. В конце концов, я был молод, мне было весело, и без того горячую кровь раздувал до белого пламени трудяга-алкоголь, и поделиться этим весельем я тогда был готов с любым встречным:
- Ну заходи, друг! Добро пожаловать!
Двадцать семь человек. Именно стольким я подписал смертный приговор этой простой фразой.
Это мое последнее воспоминание в тот день. В мой день. В мой день рождения. Не двадцать пятый. В первый.
- О, да ты сегодня молчалив.
- Я всегда молчалив.
- Тебе это идет.
Филипп поставил коробку на стол - стол выбирал он, как и все остальное в этой комнате. Возможно, за это я ее и ненавидел. Он прекрасно знал, что я люблю строгий скандинавский стиль, геометрические орнаменты и прямые линии. Он устроил форменный разнос риелтору за тот дурацкий столик с львиными головами вместо ножек, и добился, чтобы его бесплатно заменили на квадратный, со стеклянной столешницей. Как раз такой, какой выбрал бы и я. Черт, да я и такой бы не выбрал. Взял бы какой ширпотреб от икеи, а не это дизайнерское чудо за пятизначную сумму.
Филипп мог позволить себе купить всю компанию этого чертового дизайнера мебели, а не только один поганый столик. Но он добился, чтобы его нам предоставили бесплатно. Потому что Филипп - бессердечный сукин сын. Как и я. Но у него есть вкус, а я еще только учусь. В том числе и бессердечности.
Похмелье было просто космических масштабов. Я пытался сблевать - обычно это помогало, - но из меня не лезло ни крошки, ни лужицы. Выбравшись из туалета (я даже не помнил, как добирался до него поутру, и вообще не проснулся ли в нем), я прошаркал в ванную и сунул голову под кран, глотая струйки воды, что затекали по волосам мне в рот.
Вода была соленой. А еще красной.
- Ужасно выглядишь, друг мой, - отметил насмешливый голос за спиной.
Я не ответил. Я вообще слабо соображал. Привкус железа и соли почему-то наоборот бодрил, а не усугублял сушняк. Не особо понимая, что я делаю, я сунул в рот прядь своих длинных волос и начал ее обсасывать.
- А вот такое я в первый раз вижу, - ехидно заметил все тот же голос.
Голова у меня стремительно прояснялась. Боль отступила, похмелье кто-то вышиб ногой из головы. Зрение сфокусировалось, о чем я тут же пожалел. За моей спиной, бесстыдно отражаясь в зеркале, лежала половина девушки. Ее я тоже не знал - подруга подруги общего знакомого, не иначе. Которую кто-то аккуратно разделил чуть повыше пупка на две одинаково мертвые части и оставил лежать в ванной ту из них, которая была снабжена грудью и головой. Как я впоследствии выяснил, вторая была во дворе, надетая причинным местом на сук местной сосны.
У Филиппа вообще очень странное чувство юмора.
- У меня для тебя подарок.
Как будто я не знал. Еще бы, ту самую коробку на столе, перевязанную легкомысленной розовой ленточкой, было сложно пропустить. Я с силой, злобно разорвал оболочку блока сигарет, так, что пачки рассыпались по полу. Поднял одну. Открыл. Закурил. Тело никак не откликалось на никотин, но привычные действия успокаивали.
- Но ты ему не рад, верно, друг мой?
- Я вообще ничему не рад, - пробурчал я.
- Не расстраивайся, я тебя понимаю.
- Черта с два…
Я замолк. Это было глупо. Естественно, он понимал. Он вообще все понимал. Он, наверное, лучше меня понимал эту злобу, беспричинную ненависть к дорогущей комнате, к элитному дому, к закрытому для посторонних поселку, да и вообще ко всему. Он единственный меня понимал. Может, для этого он меня и создал. Чтобы понимать. Наслаждаться своим превосходством. Понимать то, что меня пугало, вгоняло в панику, заставляло скулить под одеялом. И потешаться над тем, как я потихонечку узнаю.
И начинаю понимать тоже.
Он не кормился на них. Ни одной капли из щедро разбросанной повсюду крови не попало в его гнусную глотку. Из уголка рта стекала только моя - он охотно признался, что специально не умывался, чтобы я увидел его таким. Его забавляли мои попытки самостоятельно разобраться в произошедшем. Он с энтузиазмом рассказывал мне, что именно он сделал в ту ночь - и со мной, и с остальными. Обо мне он говорил воодушевленно, о других - с плохо скрываемым презрением:
- На самом деле, я думал, их будет человек пять от силы. Не знал, что у тебя было столько друзей.
Было. Хорошее слово, короткое. Друзья - уже длиннее. Знакомые - еще длиннее. Примерно как человеческий кишечник, соединяющий два угла уютной кухоньки коттеджа. В одном - нижняя половина, бесстыдно сверкающая голой задницей. В другом - верхняя, выглядящая почти естественно, только очень удивленная. Стас успел перед смертью удивиться. Это впечатлило чем-то Филиппа, и он оставил тело так и лежать. Ему понравилось - говорю же, у моего нового друга очень специфическое чувство юмора.
Большую часть остальных он приспособил под елочные игрушки. Да, это был не новый год, но черт его подери, Филипп всегда обожал елку. Тут он передо мной извинялся - дескать, не смог удержаться, и частичку моего праздника перекроил под себя. Сложнее всего было с верхушкой - Федя, мой одноклассник, был насажен на сосну криво, так, что верхушка ствола вспорола ему живот и выглядывала наружу. Эта неприятность Филиппа не волновала, его раздражало, что Федя все никак не хотел умирать. Вот что за люди пошли, никакого уважения…
А вот на мне Филипп кормился.
- Это называется второй экзистенциальный кризис.
Это называется “шел бы ты на хрен отсюда”. Но вслух я это не произнес. Я смотрел на ночное небо и рисовал на нем созвездия. Как и вполне обычные, так и такие, которые изобретал на ходу. Я не хотел видеть Филиппа, даже не хотел помнить о его существовании. Но выбора как такового у меня не было. Филипп появлялся, когда хотел. Наверняка в этом была своя извращенная система, но разглядеть я ее не мог. То он притаскивал мне полузадушенных шлюх, то - испуганных школьниц. Иногда не притаскивал ничего. Я уже знал, что все это - часть игры. Его игры. Или не игры. Я давно оставил попытки понять Филиппа. Возможно, это и делало меня ближе к его пониманию. Может, этого он и добивался.
Он прокусил мне шею и пил мою кровь. И рассказывал об этом с такими прибаутками, что было сложно не улыбнуться. Но я сдюжил. Тела, нанизанные на ветки сосны, помогали. Вернее, даже не тела. Их части.
- За что? - спросил я.
- Мне было скучно, - ответил он.
Двадцать семь трупов. Из них в одном куске - только верхушка дерева, пронзенный Федя.
- За что я?
Он долго смеялся. Потом уточнил:
- Ты серьезно, что ли?
Увидев мое лицо, он покатывался со смеху еще добрых полчаса. Потом вытер слезы - напускные, теперь я это знаю, - и очертил основные принципы нашей с ним дружбы:
- Потому что мне захотелось.
На его языке это называлось первым экзистенциальным кризисом.
- Да успокойся, друг мой. Смотри. Что ты видишь? Только отвечай честно, я узнаю, если ты солжешь.
Я видел руку. Рука выглядела осиротевшей без плеча - она валялась под елкой в куче перебродивших потрохов и чего-то такого, чему я просто не хотел давать название. У руки были тонкие красивые пальцы и фиолетовый лак на ногтях. Кажется, это была рука Катьки. Она любила фиолетовый цвет. Мечтала стать успешным дизайнером. Не отвечала на мои ухаживания. Хранила верность своему… Валику, вроде.
- Рука, - прохрипел я.
- Плохо смотришь. Посмотри внимательнее.
Я посмотрел. Так ничего и не понял. Вонь скотобойни мешала думать.
- Мясо, - я не узнал свой голос.
- Хорошее, свежее, мягкое мясо, - Филипп переломил руку об колено, и жадно вцепился в ту ее часть, на которой подрагивали безвольные пальцы.
Я вцепился в бицепс. Черт бы меня подрал, ничего более возбуждающего я за всю жизнь не испытывал.
- Кто ты? - наконец спросил я у него.
- Вампир, - не стал хитрить Филипп.
- Как тебя зовут?
- Как я захочу.
- В смысле?
Он опять рассмеялся:
- Я не помню, как меня назвали родители. Это было… Ну, не знаю. Лет семьсот назад. Ты бы смог такое припомнить?
- Вряд ли.
- Ну вот и я забыл. Сейчас я Филипп.
- А я?
- А ты тот, кем захочешь стать.
- А ты?
- Сперва я был Владом, - хихикнул мой друг, - ВладИславом, если тебя интересуют подробности. Потом Мартином. Очень увлекательно было. А потом я сменил столько имен, что уже и не знаю, какое из них мне больше подходит.
- А это важно?
- Ну, ты же спросил. Значит, кому-то еще важно.
- Почему я?
- Первый экзистенциальный кризис, - хохотнул Филипп, - Не думал, что он так рано у тебя наступит.
- Экзи-что?
- Кризис. Просто кризис. Не углубляйся в подробности. Вкусное. Жри.
И я жрал.
Далее он был более откровенен:
- Ну да, ты теперь вампир.
- А разве они не пьют кровь?
- Пьют. И я пью, и ты. Смотри на это, ну, не знаю, как на яблоко. Так сказать, сок с мякотью. Раз уж тебя это так волнует, то попробуй ответить на один простой вопрос. Не мне. Себе. Вкусно?
Я не ответил.
- Я так и думал, - заржал Филипп.
Первую мою жертву он лично опробовал. Посмаковал, скривился. Мой выбор явно не одобрил. Придорожная потаскуха же медленно угасала на полу. Филипп пнул ее ногой:
- Все с этого начинают.
Я не собирался с ним спорить.
- Ты же в курсе, что это не обязательно?
Нет, я не был в курсе.
- Ты хороший ученик, ты не спрашиваешь. Ты сразу действуешь. Пробуешь самостоятельно. Мне это нравится. Я в тебе не ошибся.
- Почему нас не ищут? - я дотягивал последние крохи жизни из проституки.
- А кому это надо? Вампиров же не бывает, помнишь? Зато маньяков и убийц навалом. Просто еще одно тело на дороге. Одно из сотен. Одно из тысяч. Все с этого начинают.
- А потом?
- А потом, - рассмеялся Филипп, - Мы учимся клевать помаленьку.
Как оказалось, кровь пить не обязательно. Убивать - тем более. С каждым глотком крови наши тела молодеют, наполняются силой. Если кровь хорошая, молодая, благородная, то одного убийства может хватить на новую жизнь. Когда видите дряхлого старичка рядом с очередной фотомоделью - не спешите сокрушаться о его миллионах, которые модель унаследует. Возможно, она унаследует лишь клетушку в морге, а старичок - ее полновесные годы жизни.
Большинство вещей - совсем не то, чем кажутся.
- Ты у нас уже совсем большой, - он стоял ко мне спиной, и я не видел, улыбается он или нет, - Сорок годиков.
- А солнце?
- Да окстись, друг мой, - расхохотался Филипп, - Небольшая солнечная ванна еще никого не убивала.
- А большая?
- Может обжечь. Больно, неприятно, но не смертельно. Как сгореть на солнце, только намного быстрее происходит.
- А убить?
- Прогресс, мой друг, великая вещь. Особенно для того, что может его наблюдать намного дольше, чем несчастные сто лет. И прогресс подарил нам кремы от загара.
- А раньше?
- Плащи, пальто, длинные платья. Широкополые шляпы. Пудра, парики. Ты не думал, насколько мода может быть… Практичной. Для некоторых категорий населения.
Я не сдержал смешок. Это плохо. Это делало Филиппа разговорчивым. Иногда чрезмерно.
- Конечно, совсем в старину было сложнее. Тысячи две-три лет назад. Слышал про распятие?
- Которое на нас тоже не действует? - съязвил я.
- И про это тоже. Но настоящее - действует.
- Какое такое настоящее? - хмыкнул я, - Обломок креста господня?
- Нет. То самое распятие. Раздеть, привязать к деревяшке и оставить вялиться на солнышке. Вот это - смертельно. И для людей, и для нас. И одинаково мучительно.
Он помолчал, видимо, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил:
- Древние люди еще помнили отголоски настоящей темноты, той, в которой не было спасительного огня, а тем более - электрических лампочек. Они намного серьезней относились к нам. Как ты думаешь, почему распятие по римским законам полагалось в равной степени жестоким убийцам и государственным изменникам?
- Для устрашения? - брякнул я.
- Потому что оба этих преступления - это то, чем мы занимаемся. А вбивать деревянный кол в сердце каждого древнеримского маньяка - ну, вызовет вопросы. А так - дополнительная гарантия.
- А что Христос тогда? Тоже из наших?
- Нет, он просто идеалист. Его поэтому и проткнули копьем, скажу тебе по секрету. Не было смысла дальше жечь совершенно безобидного революционера.
- Эх, - подпер он кулаком голову, - Опаснее раньше было. Намного опаснее. Не то что сейчас.
- А чеснок? - я даже получал какое-то удовольствие от этих расспросов.
Филипп расхохотался, подставив лицо ветру. Где он достал кабриолет посреди Сибири, было для меня загадкой. Первое время он таскал меня по всему континенту - то летим с ветерком в Париж, то на попутках петляем до Рима, то - во Владивосток, своим ходом, прямо из Челябинска.
- Чеснок, мой друг, портит дыхание, но только если его съесть. И еще может спровоцировать расстройство желудка. У нас, у кровососов, так почти гарантированно.
- А ты раньше не мог сказать? - вспомнил несколько неприятных эпизодов я.
- Зачем? - искренне удивился он, - Ты же и так знал, что чеснок нам нельзя. И что есть нам тоже нет никакой необходимости. А научную любознательность, друг мой, следует только поощрять.
- Ладно, а серебро?
- Это про оборотней, - коротко бросил он, перестав улыбаться.
- Погоди, они тоже существуют?
- А ты как думаешь?
- Да я уже, блин, вообще не знаю, что мне думать.
- И правильно. Я ни разу не видел ни одного, а ты?
- Нет.
- Вот видишь. Логика подсказывает, что их нет. Но три года назад логика подсказывала тебе, что и вампиров нет.
Я промолчал. Филипп тоже, но после очередного поворота все же добавил:
- Я здесь намного дольше тебя, но мне все еще кажется, что я до сих пор ничегошеньки так и не узнал.
Я так и не понял, был он искренен или нет.
- Так что за экзистенциальный кризис на сей раз? - буркнул я.
О, Филипп знал, когда меня можно терзать потоками информации и тонкими насмешками, а когда нужно просто промолчать, чтобы я вынужден был начать разговор сам.
Тот первый кризис он обозвал “кризисом зверя”. Использовал метафору падения в пропасть - я все еще пытаюсь зацепиться за какие-то остатки человечности, за мораль, за ценность человеческой жизни. Ужасаюсь при виде того кровавого месива, которое он сотворил, пока я валялся в отключке, раздолбанный на части алкоголем и чертовым вампирским наваждением. Но в то же время отчаянно хочу жить, цепляюсь за искорку своего существования, погружаю зубы в плоть, которая еще вчера смеялась и принимала мои неуклюжие комплименты.
Но зверь побеждает. Зверь всегда побеждает. Потому что жить - это все, что у нас вообще есть. Цепляющийся за жизнь человек хуже любого зверя. Он страшен. Он способен на такое, от чего любое чудовище поджало бы хвост и попыталось сбежать.
Но не сбежало бы. Не успело. Потому что опаснее цепляющегося за жизнь человека может быть только цепляющееся за жизнь чудовище с сознанием человека.
То есть, я. И Филипп. Вампиры, короче. Ну и оборотни, наверное, если эти чертовы твари вообще существуют.
- Держи, это тебе.
Я машинально подхватил банковскую карточку, которую Филипп отправил в мою сторону на манер звездочки ниндзя. Посмотрел на логотип швейцарского банка:
- И что за…
- Друг мой, когда ты живешь уже которую сотню лет, надо быть полностью недееспособным овощем, чтобы не собрать себе небольшое состояние. Особенно если у тебя нет никакой необходимости есть и пить.
Я посмотрел на него.
- А если вас таких несколько, то состояние становится довольно большим.
- Сколько вас… Нас, то есть?
- Достаточно, - Филипп шумно втянул через трубочку молочный коктейль.
Есть нам было не нужно, но вкус - вы даже не представляете, как остро мы чувствуем вкус. Обычная яичница могла стать почти оргазмическим наслаждением. И даже больше.
- Видишь ли, у нас довольно остро стоит вопрос контроля рождаемости.
Я прыснул сквозь свой бургер, разбросав недожеванные остатки по столу. Филипп невозмутимо стряхнул один ошметок со своего дорогущего пиджака:
- Посуди сам. Нечеловеческая сила, почти полная неуязвимость, способность трахнуть все, что движется, притом так, что это самое движимое само тебя захочет. Сам догадаешься, что будет, если мы начнем клепать себе друзей и соратников без разбору?
- И что не так?
- Ты плохо слушал историю про распятие, - назидательно погрозил мне пальцем Филипп, - Сейчас у нас жизнь - просто сказка. Никто в нас не верит, да и мы особо не лютуем. Охотники на вампиров… Ну, до сих пор встречаются. Иногда даже успешно отправляют в лучший мир одного-другого. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что было в древности. А сейчас и того круче - спутники, интернет, радары. Если вдруг каким-то жутким чудом власть имущие…
Он мерзко хихикнул:
- Кроме тех, кто из наших, конечно. Если они реально поверят, что мы существуем… Пожалуй, даже я не стану с уверенностью утверждать, кто выйдет победителем.
Он стал загибать пальцы:
- Напалм, белый фосфор, тепловизоры - у нас температура тела, кстати, около 20 градусов цельсия, - горчичный газ…
- Чего?
- Не смейся. Он что-то нехорошее делает с нами. Я в Первую мировую этого дерьма наглотался, до сих пор не отошел. Нам сейчас лучше не высовываться, в общем. Если современный мир захочет нас истребить, то он это сделает. Это не сложно.
Мы немного помолчали, потом Филипп подозвал официантку и попросил нас рассчитать:
- Помнишь, я говорил, что прогресс - великая вещь? Так вот, в первую очередь потому, что люди в нас больше не верят.
- Ты не посмотришь подарок?
Посмотрю. Куда я денусь. Но сейчас я стоял за его спиной, смолил уже черт-те какую сигарету и просто существовал. Во мне обитала пустота. Сорок лет - сорок лет без сна, без пищи, без жизни. Без сигарет. Мои легкие - если, конечно, они у меня все еще существовали, - конвульсивно сжимались и прогоняли сквозь меня дым. Который совершенно никак на меня не влиял - дышать-то тоже уже не было никакой необходимости.
- Ага, - только и сказал он.
Я не ответил. Я валялся на полу. Тогда это не была скандинавская комната в уютном районе, где не задают лишних вопросов. Блатхата, как ее саркастично называл сам Филипп. Обычная комнатушка в спальном районе, коих у него было несколько десятков. Ну а что, за семьсот лет можно было себе скопить на небольшой континент, не то что на сеть квартир по всей стране.
По всему миру.
- Ну вот на кой ляд весь пузырь? - с сожалением покачал он головой и поднял пустую бутылку.
- Чтобы нажраться, - меланхолично ответил я.
- Чтобы нажраться, покупают дешевое пойло в магазинах у дома.
- Я никогда не пробовал Хеннесси.
- Конечно, не пробовал. Особенно такой.
Кто бы сомневался. Я спросил у гугля, и тот торжественно мне заявил, что одна бутылка этого чуда стоит несколько миллионов долларов. С той карточкой, что мне вручил Филипп, это было даже не смешно. Там были даже не миллиарды. Я, в общем-то, вообще не знал, как называются числа с таким количеством нулей.
- Ну и как результаты? - ехидно спросил Филипп, присев рядом.
- Ни в одном глазу.
Я настолько ничего не чувствовал, что покорно сносил подколки своего нового друга и честно отвечал на его вопросы. Я лежал на полу не потому, что был мертвецки пьян, а потому, что литр коньяка не сделал со мной решительно ничего. И я просто не знал, что мне делать. Будь я человеком, просто перестал бы дышать. В моей текущей ипостаси дыхание вообще не имело какого-либо значения. Как и гребаный чрезмерно дорогой коньяк, который я хлебал, как то самое дешевое пойло.
- Я же говорил тебе, что мы не можем опьянеть.
- Говорил.
- Ну и на кой ляд?
- А мне нужны причины?
Он расхохотался:
- Хорошее начало. Ты действительно способный ученик. Поверь, если я когда-нибудь услышу от тебя “я так захотел”, я утру слезинку гордости. На твоей заднице, сволочь. Ножом. Ну твою ж мать, зачем сразу всю бутылку?
Кажется, гордости в нем было больше, чем раздражения. А во мне не было ничего.
- Дай-ка угадаю, ты хочешь напиться.
- Это ты заключил после Хеннесси или до?
- Где-то посередине. Так вот, это возможно.
- Чо?
- Через плечо, мой друг. Но ты и сам, думаю, догадываешься, чего именно тебе нужно напиться.
- Я…
- Кроме твоих неуклюжих попыток всосать придорожную шлюху, ты так никого и не отведал. Или у тебя очень специфические вкусы, или ты еще не до конца прожил кризис зверя.
- Да шел бы ты…
- Я-то пойду. И проведу время с пользой. А что сделаешь ты?
Я закрыл глаза. И, кажется, открыл их только в полумраке бара.
- Ну, смотри. Да, я периодически привожу тебе скотинку-другую…
- Людей, Филипп. Ты приводишь ко мне людей.
- Я привожу к тебе скот. Ходячие бифштексы, коктейли, которые нужно только разлить по стаканам.
Его лицо заострилось, глаза сузились:
- Я же говорил тебе про кризис зверя. Посмотри сам. Какие к чертовой матери люди? Люди. Блин, да чем они вообще лучше тех свиней, чье мясо ты так спокойно грыз под пивко, а?
Фактически - ничем. Если честно, меня ни одна свинья за всю жизнь ни разу не обидела, не боднула и не укусила. А вот люди - люди, конечно, успели отметиться. Рот наполнился слюной - некстати я вспомнил ту руку, в которую вгрызался тогда, в своей новый день рождения, Черт. Сознание плыло, будто я был в хламину пьян - что должно было бы быть правдой после литра коньяка и уже черт-те которого бокала пива.
Но пьянеть-то я не умел. То есть, умел…
- …не каннибализм. Ты человек? Нет. Но почему-то цепляешься за это слово, как будто оно защитит тебя от того, кто ты уже есть. От темноты, лунного света и…
Филипп замолчал. Я же осмотрел бар, в котором мы с ним сидели, и с удивлением понял, что не узнаю это место. Я никогда тут раньше не был - я даже не имел ни малейшего понятия, в какой части города нахожусь. В каком вообще городе нахожусь.
- Твою ж мать, - хихикнул мой старый новый друг, - Твою ж, так его, мать.
- Что? - зло бросил я.
- Ты помнишь, что это ты был за рулем?
Провал в памяти. Прихожу в себя у умывальника. Журчит вода. Волосы липнут к лицу, но это даже приятно. Холодненькое. Еще приятнее ниже - опускаю глаза. Рыженькая. Старается. Хорошо старается. Кто она? Я не помню. Где Филипп? Впервые чувствую неловкость от того, что его нет рядом.
Особенно забавно, что в такой момент.
Ловлю свой взгляд в зеркале. Зрачки расширены так, что почти не видно радужки. Наркотики на нас тоже не действуют. Что с моими глазами?
Вырубаюсь.
- Поздравляю.
Я мычу что-то.
- Это называется охота. Забавный факт. Кроме обычного значения этого слова, - раздаются какие-то хлюпающие, почему-то пугающие звуки, - так называют период гона у самок.
- Филипп… - рука попадает во что-то липкое, скользит дальше, и моя попытка встать оборачивается полнейшим провалом.
У меня ничего не болит, нет слабости в конечностях, но в голове, в голове пляшут неведомые созвездия - из тех,которые я периодически ищу на небе. Кривых,замысловатых, чужеродных.
- Я уже рассказывал тебе о том, как кормиться. Черт, я тебе практических пособий притащил уже столько, что скоро пора будет сваливать из города. Но охота - это кое-что другое.
Лучше б он заткнулся. И потому, что я просто хотел лежать и ничего не делать, и потому, что я догадывался, что эта новая лекция не принесет с собой никаких хороших новостей.
- К тому же, у тебя недурной вкус.
Я приоткрыл глаза, но тут же захлопнул их обратно. Перед моими глазами находилось лицо Филиппа, и он слизывал с пола…
- Эта рыженькая была неплоха.
Это и вправду немного походило на похмелье, только еще хуже. Может, какие конченные психопаты чувствуют что-то подобное, когда их темное дело завершено. Впрочем, чем я лучше такого психопата.
- Охота - это настоящее. Когда ты берешь то, что по-настоящему тебе нравится. Выслеживаешь, находишь и забираешь. Во время охоты можно пересечь половину мира. даже толком не понимая. куда ты идешь и зачем. Но когда ты найдешь - о, это искупает все затраты.
Филипп, надо отдать ему должное. большую часть беспорядка уже успел разобрать. Меня же все еще мутило - я отказывался себе в этом признаваться, но уголки губ втягивали внутрь красную кашицу, а буквально через несколько секунд я, рыча, точно так же облизывал пол.
Он за мной не пошел. Наверное, избавлялся от тела. От частей тела. Мне было плевать. Лица рыжей я так и не запомнил - без этого жалеть ее было довольно проблематично. Как-то отвлеченно рассматривая окружающие меня ночные пейзажи, я подумал, что больше скучаю о том, что она творила там, внизу моего живота, чем по ней самой… Кем бы она ни была.
Меня и вправду шатало как пьяного. И глаза все еще плыли темными пятнами, дорога двоилась, конечности не слушались. Поэтому, когда меня подхватили под руки и прижали к стене, я был даже благодарен.
- Э, брат, так не пойдет.
Я шмыгал носом и пытался разобрать в нагромождении разноцветных пятен, кто со мной говорит. Хваленое вампирское ночное зрение почему-то не спешило являть себя во всей красе.
- Лейла, знаешь, тут не бесплатно работает, брат. Знаешь же?
Удар под ребра. Вот все у нас не как у людей, кроме этого. Кроме боли. Ее мы исправно чувствуем, как и самый распоследний бомж на планете.
- А Лейла работает на меня. И я тут тоже не бесплатно работаю, брат.
Удар в солнечное сплетение. Падаю, задыхаюсь. Забавно. Задыхаюсь тогда, когда дышать мне вообще не нужно. Но сейчас я об этом не думаю - больно. Хрюкаю. Меня поднимают на ноги, в живот упирается что-то острое. Наверное, нож. Становится смешно.
- А кол в сердце?
- Это правда, - кивает Филипп и заворачивает такой кривой вираж, что машина чуть не улетает под откос. - Кол в сердце - это все, до свидания.
- А если выстрелить в грудь?
- Нет, тут есть нюанс, друг мой.
Он полностью забывает о дороге - свистит вокруг воздух - сколько сотен в час мы мчимся? - но его это не заботит:
- Все дело в деревяшке. Осина, береза, все едино. Деревянный кол в сердце, и никого из нас больше нет. А металл…
- Что металл?
- Парализует. Знаешь, я иногда думаю, что байку про серебро распустили наши же. Вот влупят тебе в грудак, - выразительно похлопал по ребрам Филипп, - А серебро оставить жалко, недешевое оно. Вот и достанут. А мы что? Правильно. Просыпаемся.
И улыбнулся хищно. после чего увернулся от столкновения с какой-то неистово гудящей фурой и наконец-то обратил внимание на дорогу.
- А ты не подумал спросить, где Лейла? - неожиданно для самого себя насмешливо отвечаю я.
Скорее всего, речь о рыженькой. Ее сутенер теряется. Деньги я ему не предлагаю - зачем? Даже если он разрежет меня сейчас на лоскуты, это не помешает мне пойти с утра в ближайшую кофейню. Да и наплевать.
- Она же к тебе так и не пришла? - продолжаю я, с некоторым страхом, но и удовольствием узнавая ледяные нотки Филиппа в своем голосе, - С чего ты решил, что я ей не заплатил?
- Слышь, фраер, ты, кажись, не понял…
- О, я ей все оплатил.
Вы слышали когда-нибудь все эти животрепещущие описания безумного каркающего смеха, взвизгов сумасшедших и все такое? Ну так фигня это все. То, как смеялся я, заставило руку сутенера дрогнуть, и в мою брюшину проникло тонкое лезвие.
Больно. Но я продолжал смеяться. Кажется, на уголках моих губ еще оставались пятна крови той самой Лейлы, как бы ее не звали на самом деле.
- Очаровательно!
Филипп громко и очень медленно аплодировал. Я не видел его, я вообще ничего не видел, - закрыл глаза и только глупо хихикал, как идиот, - но я знал, что каждый хлопок ладоней маскирует один его шаг. Ближе, ближе.
- Ты еще, мать твою, кто такой? - раздосадованно закричал сутенер, вырвал нож из моего подбрюшья и направил его на моего друга.
- Я - коммерческое предложение. Очень простое предложение. Вы сейчас оставляете моего друга в покое, а я не стану никого из вас калечить.
- Чего сказал, фраер?
- Чего слышал. Второй раз повторять не буду. Разойдемся миром?
Меня отпустили. Я не упал. Просто сполз по стене и открыл глаза.
- Прошло сорок лет. Подумать только, друг мой. Целых сорок лет. Все твои ровесники превратились в сморщенные печеные яблоки, и только ты собран и подтянут. Какая ирония, правда?
Я только зажег очередную сигарету. Когда смерть от рака тебе не грозит, можно позволить себе и не такое.
- И вот ты здесь, совершенно один. Твоя прошлая жизнь медленно умирает - или стремительно, смотря как к этому относиться. У тебя совершенно никого нет, кроме меня и этой квартиры. Ты полностью и непоправимо одинок.
Филипп перемахнул через перила и уселся на край веранды, свесив ноги наружу:
- И все это… Бессмысленно. Сорок лет - а там и пятьдесят, и сотня, и две-три сотни. И книги надоели, и люди не нужны, и я - о, конечно же, я. Я бешу тебя так, что аж в штанах лопается. Не жизнь, а ночной кошмар.
Он замолкает. Наконец, я не выдерживаю:
- И как ты справился?
- Нет универсального рецепта, - пожимает он плечами. - Кто-то подается во все тяжкие. Девки, вечеринки, кровавые бани. Кто-то, наоборот, впадает в аскезу. Довольно популярно удариться в христианство, кстати. Некоторые заделываются коллекционерами - искусства или еще какой фигни. Другие путешествуют. Особо одаренные умирают.
- Умирают? - удивляюсь я.
- Ага. Кто-то мученически - помнишь распятие? Уходят на солнышко и терпят, пока не сгорят. Безумные сукины дети. Некоторые просто перестают кормиться. Голод силен, но не всесилен. Если не кормиться, то помрешь, как и любой обычный человек. От старости.
- Так а что ты?
- Я нашел свой путь, - машет он рукой, - И ты свой ищи. Чем меньше примеров у тебя перед глазами, тем больше вероятность, что ты найдешь то, что тебе нужно.
Филипп двигается так быстро, что даже вампиру сложно было его рассмотреть. Крови, на удивление, почти нет. В боку все еще кололо, когда он подал мне руку, и я поднялся на свои нетвердые ноги.
Вокруг стонали. Хотя, впрочем, это не совсем четкое определение. Голосили.
Сутенер смотрел на меня исподлобья, раскинув конечности. Он был невредим. Филипп просто бросил его на землю, а нож отобрал - он вручил его мне как-то походя, мимолетом. Я не знал, что с ним делать, и просто выбросил железку куда подальше.
Почему они все живы? Я не спешил задавать этот вопрос. Я ждал, когда Филипп соизволит объяснить.
- Я знаю, о чем ты хочешь спросить, - криво усмехнулся мой друг, - И ответ очень простой.
- Например?
- Я дал им выбор.
- Такой уж и выбор?
- Уж не подозреваешь ли ты меня в мошенничестве? Конечно, я дал им чертов выбор. Блин, без этого было бы не интересно!
В последнее я поверил.
- Да, я знал, что они не сделают правильный выбор. Но согласись!
Я согласился.
- Я обещал их не калечить - я слово сдержал. Вон тот жопозадый…
- Который убежал?
- Именно. Ты же не думаешь, что я не мог его догнать? Он не поднял на меня руку. Пусть бежит.
- А эти?
- Подняли. Видел, как я этому засветил? Черт, он до конца жизни будет жрать через трубочку. Ну а этот - посмотри только, как смешно извивается. Если он хоть раз в жизни сможет встать на карачки хотя бы, будет большая удача.
- Почему ты их не убил?
- Смерть не учит, мой друг. Она фиксирует, - он обернулся к сутенеру, - невыученный урок.
- И…
- Друг мой, мертвые они все ничего не поймут. Да и так не поймут, но я хотя бы попытался. Скот не должен поднимать руку на пастуха. На мясника - тем более. Скот должен принимать те условия, которые ему ставит мясник. А люди, друг мой, скот. Пусть ты и до сих пор с этим не соглашаешься.
- А…
- А этот твой. Делай с ним, что хочешь. Хочешь - убей, хочешь - искалечь. Ну, правда, ты думал, что смерть это самое страшное?
Я смотрел на извивающегося человека. Он одновременно пытался отползти от меня, искал руками что-то, чтобы защититься, и ссался в свои чертовы модные штаны.
- Он ударил тебя ножом, друг мой. Тебе и решать, что с ним сделать.
- А что я могу?
- Ну… Все? Просто притронься к нему. Ты увидишь его вены, его кости, ты увидишь, что нужно сделать, чтобы он никогда не встал на ноги. Ты поймешь. Попробуй.
Я попробовал. Как только мои пальцы коснулись его живота, я понял. В каком-то порыве я взял его за челюсть и повертел головой туда-сюда. Каждый сосуд, каждый нерв, сухожилие, чуть ли не каждая клетка его тела была как на ладони. И я мог сделать со всем этим богатством все, что пожелаю.
Болел живот. Боль у нас даже сильнее. чем у людей. Когда рана начинает восстанавливаться, становится только хуже. Боль - что ж, кому, как не нам, разбираться в ней.
- Ты говорил про контроль рождаемости.
- Да? - отвлекся от своих пельменей Филипп.
- И… Что будет со мной?
- Да ничего особенного. Представим тебя парочке знакомых, те решат, жить тебе или нет, ну а потом все будет примерно так же, как сейчас.
- В смысле - жить мне или нет?
- Не пугайся. Хотел бы я для тебя страшной судьбы, устроил бы.
- Ты и так устроил.
- Сдаюсь, - улыбнулся он и поймал вилкой очередной пельмень. - Ты у нас сдержанный, направо и налево кромсать скот не пойдешь. Ну а манеры мы подтянем.
- Манеры? То есть, кровь по полу строго по фен-шую разливать?
- Да, мне самому смешно. Но многие коллеги довольно старомодны. Кое-кто до сих пор “мадам-месье” и прочие расшаркивания.
- То есть меня могут убить просто за то, что я недостаточно вежлив?
- Ага. Но не беспокойся. У тебя все будет хорошо.
У меня уже никогда и ничего не будет хорошо. Но об этом я промолчал.
- Ты очень способный ученик.
- Ты мне об этом раза два в день говоришь.
- И не вру. Теперь этот засранец до конца жизни будет лежать на кровати и пачкать простыни, отличная работа.
Я проворчал что-то не совсем приличное.
- Да ладно, друг мой, только не говори мне, что ты нечаянно поломал ему таз, и нечаянно сделал так, что недержание для него теперь лучший друг. Даже ноги не сломал! Отличный выбор.
Я посмотрел на свои руки, залитые кровью. По большей части - той самой злополучной Лейлы. Отличный, мать его, выбор. И я это сделал? И… Мне было приятно?
- Твою ж мать… - рухнул я на колени.
- Эй, он так-то тебя в живот пырнул. С этим-то ты что делать собираешься?
Я ничего не собирался.
Я открыл подарок.
- Ну как? - Филипп даже не обернулся.
- На хрена? - спросил я.
- Ну как же. Кризис, помнишь? Люди умирают, ты - вне времени, и все вокруг не имеет смысла. А ты все еще пытаешься чувствовать себя человеком.
Я снова посмотрел на котенка. Он был испуган. Да и я тоже. Как ни странно, чуть ли не единственные животные, которые могли нас переносить, это кошки. Летучие мыши еще и уж совсем тупые создания вроде тараканов.
Хотя их кровь мы вообще-то и не пили.
Я почесал котенка за ухом. Он зашипел, тяпнул меня за палец и затаился в углу коробки.
- У всех свои пути. Справиться с кризисом… Такое вот бремя вечной жизни, - вздохнул Филипп. - В вечной жизни банально скучно. А ты… Ты многое в себе сохранил. Живое. Так что…
- Твою ж мать, - устало сказал я.
- Кто знает? Может, это твой путь. Ну или не твой. Может, ты будешь заботиться о котенке. Ну или оторвешь ему башку к черту. Твое дело. Главное, что ты узнаешь о себе что-то новое.
Я взял его за плечо. Филипп обернулся. Я взялся за второе плечо. Я ничего не чувствовал - все эти сверхспособности распространялись только на людей. Но опыт уже был. Я сжал пальцы и раскрошил в труху обе его ключицы. Филипп охнул, осел, и попытался ударить меня коленом. Я ожидал этого, поэтому отбросил его удар и опрокинул Филиппа на пол. Он весь побагровел - да, знаю, больно. Не столько переломы, сколько регенерация. Наступил на бедро, подпрыгнул, раздробив кость. Добавил еще кулаком в живот:
- Знаешь, друг мой, - передразнил я его, - Вертел я в гробу ваше вампирское братство.
Он как-то нечленораздельно хрюкнул.
- То, что вы сделали со мной, - ты сделал, я знаю. Но все это - все это, - истерически заорал я, больше не сдерживаясь, - Это, мать его, пиздец. И я это остановлю.
Я безразлично посмотрел на него - я надеялся, что безразлично:
- Я не буду тебя убивать. Если хочешь, сдавай меня своим друзьям - я готов. Но насколько я знаю - ты не станешь этого делать. Тебе намного интереснее будет узнать, как я справлюсь. Потому что я найду каждого из них и оторву их чертовы головы. А потом вернусь за тобой. И уже тогда ты мне расскажешь про скот, про мертвое, чтоб его, человечество. А я послушаю.
Я закурил очередную сигарету, выбросил пачку и сунул в карман следующую. Котенок продолжал пялиться на меня из коробки, изредка шипя.
- Отлично.
Я обернулся.
- Я бы тебе поаплодировал, но сам понимаешь, не сегодня.
Филипп тяжело дышал - обе его руки были неестественно вывернуты:
- Ученик превзошел учителя.
Я хмыкнул, отвернулся и зашагал к выходу из дома.
- Я же так и не рассказал тебе, как я преодолел кризис.
Я остановился.
- Неважно, что ты говоришь себе. Все дело в скуке. Да, друг мой, нам банально скучно. Тебе за сорок лет стало скучно - а представь, что происходит за тысячу лет? За полтысячи? Ха. Экзистенциальный кризис. Банальная скука, вот что я скажу.
Я мог бы подумать, что он тянет время. Чтобы регенерировать кости, подпрыгнуть, смять меня. Но в то же время я знал, что это не так.
- Чертовы кровососы, - хрипло выдавил он из себя, - Берут тебя, потрошат, и ставят перед фактом. И из удовольствий остается только охота - которая вот как не каждый день случается. Знаешь, что я делал в самом начале?
Я не знал.
- Раз уж я теперь вампир, и пути назад нет, я подумал о своем выживании. Знаешь, тогда это было сложнее. Госпитальеры вообще наступали на пятки, а доморощенных любителей проткнуть каждый второй труп деревянным колом в любой деревне развелось столько, что это уже было не смешно. Жаль, ты этого не видел. Жаль для меня, конечно. Для тебя - большая удача. Помнишь эту свою…
- Лейлу.
- Ага, ее. В те времена после такого жить тебе бы оставалось пару дней. О, они хорошо нас знали. И я решил их всех убить.
- Благородная цель.
Мой сарказм, конечно же, не укрылся от Филиппа, и он хитро ухмыльнулся сквозь страдальческую гримасу:
- Это было весело. Играть со скотом на его правилах. Я даже почти попался один раз, на волосок прошел.
- Да? - я искренне удивился.
- Да. Охотники тогда были не чета сегодняшним. Не отравленные Голливудом и Брэмом Стокером - который тоже был из наших, если тебе интересно. Был у них опыт и знание, за которое они дорого заплатили…
Филипп закашлялся и глубоко вздохнул:
- Они прокололись как дети, вогнали мне в сердце серебряный клинок. Вот подумай сам - идеальная засада, которую даже я прозевал. Идеальное расположение бойцов. И чертово серебро. Был бы кол деревянным - ничего бы не было. Я бы умер, а ты бы никогда не узнал, что…
- Ближе к делу, - я терял инициативу разговора.
- Помнишь портрет в моей спальне? Не отвечай, его сложно не заметить, - закашлялся Филипп, - Я убил всех его соратников, а его самого привязал к стулу. Именем не интересовался - это неважно. Позвал знакомого художника - за пару-тройку веков научишься рисовать так, что любой Рафаэль обзавидуется. А потом я подарил ему достойную смерть. Смерть мученика.
- Суки вы все, - сморщился я.
- Но этого оказалось мало, - не обратил внимания на меня Филипп, - Охотники закончились, а я так и не получил того, чего хотел.
- А чего ты хотел?
- Как и ты, я не знал. Но, знаешь… Черт, больно-то как. Знаешь, методом проб и ошибок…
- …методом проб и ошибок.
Я зыркнул на Филиппа волчонком и снова обнял колени.
- Вот скажи мне, что он тебе сделал?
Кажется, в ответ я зарычал.
- Да нет, я тебя не осуждаю, - он пнул ногой какой-то ошметок плоти, и тот улетел к стене, - Просто спрашиваю. Расскажи, чем он тебя достал?
Рассказывать не хотелось. Вспоминать не хотелось. Хотелось уйти подальше, забыть, сделать вид, что это не я. Вместо этого я спокойным - чересчур спокойным голосом - ответил:
- Гребаный халявщик.
- Ага. Да, эти бесят. Что он утворил?
- Поставить ему пива… Виски… Потом… Девочки. Твою ж мать, - сжался я в комок.
- И что он?
- А что он? Ты спроси лучше, как я, мать твою. Ты вообще когда-нибудь интересовался, как я?
- А зачем?
Я снова зарычал. На сей раз не от злобы, не от обиды, не от бессилия. От понимания.
- Я тебе поминутно сейчас могу рассказать, что именно произошло. Разжевать и объяснить, что с тобой случилось. Ну и с этими… тоже. Но скажи мне вот что…
Филипп плюхнулся задницей прямо в лужу крови, безнадежно пачкая брюки, стоящие больше, чем вся эта забегаловка:
- Ты же учился в школе?
- Ты издеваешься?
- Нет. Ты любил какой-нибудь школьный предмет?
- Литературу.
- А почему?
Я почему-то задумался. Серьезно так, будто это было важно. И вправду, что может быть важнее, чем любовь к школьной литературе, когда ты сидишь в киселе из крови и внутренностей где-то посреди огромного ничто американского штата, чье название даже не помнишь.
- Явно не потому, что там были хорошие учебники. Давай я тебе помогу. Или у тебя была длинноногая учительница-студентка, или просто старый проверенный педагог, который пытался тебя заинтересовать. Что-то из этого, верно?
Я что-то буркнул в ответ.
- Вот и я тебе параграфы зубрить на дом не задаю.
- Задаешь.
- Ну уж извини, греков прочитать надо, только чтобы выжить. Подожди, когда я тебе кое-чего из тамплиеров притащу, там еще круче. Но это теория. А практика…
- Твою ж мать… - сквозь мое рычание стали продираться слова.
- Пока ты сам не наломаешь дров, друг мой, ничего ты не поймешь. Ты должен сам, понимаешь, сам учиться. А просто следовать правилам дяди Филиппа - это тебя ничему, повторяю - ни-че-му - не научит. Да, ты, может, избежишь парочки ошибок. Ну, таких, как эта. Но ты их избежишь потому, что я тебе сказал. А не потому, что ты понимаешь, что это ошибка.
Я истерически хихикнул.
- Вот что ты ощутил, когда это случилось? Ну, когда ты понял, что сейчас будешь рвать?
- Чего?
- Того, друг мой. Знаешь, почему тебя сейчас так колбасит?
Я промолчал.
- Потому что ты помнишь и осознаешь все, что тут только что произошло. И если тебе станет легче - а если и не станет, то тем более, - я тебе вот что скажу. Я знал, что так будет. Поэтому и пошел перекурить на пару часов.
- Сволочь.
- Я кого-то убил сегодня? Нет? Кто из нас сволочь?
Филипп беззаботно рассмеялся:
- Будь я твоим отцом, толкнул бы речевку о том, что ты будешь делать, когда меня не станет. Но у нас с тобой ситуация намного хуже.
Я засмеялся. Ситуация действительно была… Ну, я бы не сказал, что хуже, но страннее. Я был весь в крови - даже ресницы слиплись. Филипп тоже уже успел основательно испачкаться. Никаких вариантов по-тихому замять то, что я здесь учинил, попросту не было. И он - он, мать его, по его же признанию способствовавший этой каше, - читал мне лекцию. Отчитывал, как нашкодившего первоклассника.
- Вампиры, мой друг, по определению одиночки. Со временем ты мне надоешь, как истрепанная игрушка. Я тебе надоем своими нравоучениями и постылой рожей - да-да, я прекрасно знаю, что она уже очень давно тебе опостылела.
- Да ни черта ты не знаешь, - дежурно буркнул я. понимая свою неправоту.
- Я мало что помню из своей прошлой жизни, да и из первых лет новой жизни. Давно было, все-таки. Но что я чувствовал к своему создателю, знаешь, не забыл. Не думаю, что ты чувствуешь что-то иное.
- И что, это у тебя ресентимент, блин? Решил отыграться на…
- Ре-сен-ти-мент. Какие длинные слова ты знаешь. Друг мой, я тебе уже который год твержу одно и то же. Единственное, что реально, это скука. Скука, понимаешь? - он схватил меня за плечо, - И убил ты их от скуки. Вот к чему я веду.
Филипп сверлил меня взглядом - тем самым, который пробирает до дрожи. В основном потому, что он был прав. Я не знал, не хотел, отказывался. Но он был прав.
- Это настоящее наше проклятие. Не жажда крови и плоти, не чувствительность к свету. Скука. Чертова бесконечная скука. за триста лет даже секс надоедает, понимаешь? Если бы мы могли кайфовать от героина, он бы тоже надоел. Мы с тобой, друг мой, обречены на скуку. Вечную, продирающую до костей. А знаешь, как бороться со скукой?
- Острыми ощущениями? - мазнул я пальцем в кровавой луже.
- Холодной головой.
- Да что ты несешь…
- Надолго тебе хватило острых ощущений? Ты давай, отбрось этот свой шок - не маленький уже, скольких угробил…
- Да это все ты виноват!
- Все равно угробил. И тех, что я тебе приводил, и этих. Ну и как? Острых ощущений как, хватило? Смотри на меня!
Металл редко слышался в его голосе. Тогда был первый день за несколько лет. Я не мог отвести взгляд - создатель все-таки имеет довольно сильное влияние на своего подопечного.
- Давай я тебе расскажу, раз ты сам боишься в этом признаться. Тебе было весело - называй это как хочешь. Возбуждение, кровавый туман, выдумай, что захочешь. Но веселье закончилось ровно тогда, когда последний из них перестал шевелиться. И что дальше? Тебе снова скучно.
Я хотел было что-то возразить, но слова застряли в горле.
- Эмоции, эмоции, эмоции… У людей все замешано на эмоциях. Но ты больше не человек. Пока ты это не поймешь, кризис зверя тебе не преодолеть. И останешься ты зверем, медведем-шатуном, блин, которого свои же прикончат при первой возможности. Банди, Гейси, Чикатило, - вот кем ты станешь.
- Они…
- Нет, только Банди, - ухмыльнулся Филипп, - Я даже участвовал в его ликвидации.
Я удивленно посмотрел на него.
- Ничего серьезного, кол в сердце вогнал после электрического стула. Согласись, было бы крайне неудобно, если бы он потом вернулся. Но были и такие, кто его выследил и помог поймать. Ты же помнишь первое правило, самое важное? повтори.
- Большинство вещей - совсем не то, чем кажутся, - зачем-то протянул я, хотя хотелось послать его к такой-то матери.
- У нас нет эмоций, друг мой. Посмотри сам. Их нет. Пытаясь их найти, ты делаешь только хуже. Ты не закрываешь пустоту, ты пытаешься ее не замечать.
- Убей я хоть всех охотников - а я почти это сделал, - я бы проблему не решил.
Хотелось подойти, крепко вмазать в это искалеченное тело, может, вырвать и сожрать сердце. Много всего хотелось. Но я присел на корточки, продолжая прогонять через тело бесполезный табачный дым.
- Наоборот, усугубил бы. Методом проб и ошибок я понял, что опасность… делает нашу жизнь - или не-жизнь, или существование. Как только это не называли. Хоть сколько-нибудь сносным. И тогда я нашел зверя посерьезней. Поинтересней.
По-настоящему он похвалил меня, когда я не убил. И даже не когда я покалечил. Буравя спину быка, который только что отжал у меня бумажник, пользуясь только хлипеньким ножиком и наглой мордой, Филипп улыбался:
- Я горжусь тобой.
- Там карта.
- А ты думаешь, он успеет ей воспользоваться? - он заливисто рассмеялся и скорчил дурашливую задумчивую мину, - Может, его собьет машина.
- Или 70 килограммов ненависти, - проворчал я.
- Злобы, мой друг. Знаешь, - в нем внезапно проснулся энтузиазм, - люди не очень хорошо разбираются в негативных эмоциях. хотя надо отдать им должное, соответствующих слов придумали достаточно. 70 килограммов злобы. Мне нравится, как это звучит.
- И что ты опять пытаешься мне втереть?
- Прислушайся к себе. Ярость - самую темную эмоцию - ты уже преодолел. Это старый рефлекс, из прошлой жизни. Ярость владела тобой, когда…
- Я не хочу об этом говорить.
- Но ты помнишь. Далее - обида. О, обида отличная эмоция. Она дает… неоднозначные результаты. СС-овцы в основном на ней держались. Наших, кстати, среди них не было.
- Чего это?
- Топорная работа. Но я сейчас не об этом. Потом знаешь, что?
- Нет.
- Знаешь. Просто не думал еще на эту тему. Далее - ненависть.
- И это все недостойно вампира.
- Разумеется. Потому что мы не умеем ничего из этого чувствовать. Это их категории, скота, людей. Мы тянем свои старые привычки, цепляемся за них. Но мы не такие. И я рад, что ты сдержался.
- Да здесь улица, блин. Свидетели…
- Эти свидетели ослепли, когда тебя грабили. Поверь, они так же бы ослепли, оторви ты ему голову.
Я угрюмо осмотрел смуглых человечков… Нет, все-таки Филипп был прав. Угрюмо осмотрел скот.
- А вот злоба… Скажи, что мы с ним сделаем?
- Оставим в живых, - слова лились очень просто и даже как-то естественно, - Не целиком, конечно. Очень уж рожа мне его не понравилась.
Филипп расхохотался.
- Я лично оторву ему руки и ноги. И сделаю так, чтобы он выжил…
- И сожрешь их у него на глазах? - уточнил Филипп.
- Нет. Не сожру. Сожрем.
Филипп в самом прямом смысле повалился на землю от хохота. Потом все же поднялся, стряхнул слезинку и уточнил:
- И почему?
- Потому что я так хочу, - что-то во мне в тот момент умерло.
Я прошел кризис зверя.
- Первого я убил… В тысяча семьсот… Запамятовал, прости. Вот любят в книжках живописать, как убийца помнит свое первое. Хрен там упомнишь. Вот удивление помню.
- Удивление?
- Ты бы сделал то же самое, - хмыкнул Филипп, хоть и скривился от боли, - Втерся в доверие, остался наедине, деревяшка в руку. Прощай, кровосос.
- Ты врешь, - больше всего на свете я боялся сейчас, что это не так.
- Зачем? Твое удивление ничуть не хуже. Удивление… Как думаешь, что может удивить меня? Добрых семь сотен лет, войны, женщины, подлость и благородство. Я видел все. Я знал все. Кроме того, как выглядят глаза вампира, который удивлен.
Он захихикал, перебиваясь на кашель.
- Этот коньяк за миллион долларов - дешевое пойло по сравнению с тем, что я приобрел за жалкие три кроны. Деревянный кол, который точно пронзил его сердце. Нет, конечно, до тебя мне далеко, - снова захихикал он, постанывая от боли.
Мне же хотелось его удавить, сожрать, уничтожить,сделать то, что он собирался сказать, неправдой. Но я не мог. Вампиры много чего могут - но вот лгать самим себе не могут точно. Этот уникальный навык у нас пропадает вместе с эмоциями.
- Один за другим - черт, видел бы ты их глаза. Но нет, я не был оскорбленным человеком. И оскорбленным вампиром тоже не был. не собирался я освобождать мир от проклятия, и себя освобождать тоже не собирался.
Филипп интенсивно похлюпал носом. Я знал, он знал, все мы знали, что такое регенерация. Иногда хотелось просто сдохнуть, настолько это было больно. Человек бы не вынес.
- Один за другим. Графы, князья, генсеки. Некоторые - простые люди. Эдакие монахи. Жили без излишеств, идиоты. И каждому - кол в его сраное сердце. И смотреть в глаза, наслаждаться удивлением…
- Ты…
- О, ты меня удивил. Знаешь, что приятнее того, чтобы удивить вампира? Быть самому удивленным. Я же говорил, ученик превзошел учителя.
Мне захотелось выть и смеяться одновременно.
- Я убил их всех, друг мой. Как и ты собирался. Нет никакого сообщества вампиров, я этими вот руками, которые ты мне так предусмотрительно сломал, убил их всех.
- Зачем?
- Затем же, зачем я создал тебя. Первого вампира со времен того великого геноцида, - снова рассмеялся он.
- ЗАЧЕМ?
- Мне было скучно.
Он одновременно смеялся и булькал, шипя от боли:
- Ученик превзошел учителя. Я-то своего создателя не пожалел. Да и ты меня, впрочем. Оставил наблюдать. И ждать твоего возвращения. Прекрасно. Я бы поаплодировал, но…
Я ничего не ответил.
- Далеко пойдешь, друг мой.
Одна из его рук, дрожа, все же поднялась с пола. Рука последнего вампира на Земле. И я взялся за его ладонь и резко поднял Филиппа на ноги. Он охнул, случайно опершись на сломанное бедро. Потерпит. Теперь и я уже понял.
- Что-то мне подсказывает, что скучно не будет, - проворчал я.
Текущий рейтинг: 63/100 (На основе 37 мнений)
