Сиама Йамаока

Эта история была написана участником Мракопедии Сиама Йамаока. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

Долореанская вера

Эта книга попалась мне на бескрайних пустошах, потрёпанная и местами испорченная настолько, что прочитать там что-либо уже невозможно. Однако не так много книг дожило до наших дней после Кровного похода, поэтому я всегда ношу эту книгу с собой. Раньше она была учебником богословия в каком-нибудь долореанском монастыре, но сейчас она ни для кого не представляет такой ценности, как для меня. И я перечитываю её снова и снова. И так сказано в той книге:

«В последние дни жизни великой Этруской Империи жил на востоке, где некогда могучая, а ныне распадающаяся держава граничила с Великой Пустыней, алхимик Якоби. Он славился тем, что первым научился варить, а затем сушить Белый Морфей так, чтобы клубы его дыма уводили сознание далеко за пределы этого мира.

И волшебный дым увлекал Якоби к самому Центру Мироздания, туда, где жил творец всего, что видел человек вокруг себя. Туда, где жил Амофей. Он и поведал Якоби истину о мире. И так гласил Он: «И сотворил Я Космос, и сотворил звёзды и планеты, и законы, по которым жил Космос. Но был он пуст и холоден, и вдохнул тогда Я в его просторы жизнь. Но жизнь стремилась убить себя, потому создал Я Чертог и отдал его своим бессмертным детям — людям и эльфам. В мире жили они, а потому предался я отдыху».

Но не усмотрел Амофей, Творец наш, пороки своих детей. Сердце людей съедала алчность, а сердце эльфов — гордость. И алчность людей распространялась на всё, но больше всего на знания. Люди творили немыслимые машины, которые не понять нынешнему уму человеческому. Они творили грады, которые не строить нынешним рукам человеческим ещё сотни лет. И огромные башни устремились к небесам Саентии, страны людей, и изрыгали они из себя пламя и дым как от сотен костров.

И увидели в людях эльфы угрозу, и в гордыне своей решили стать очищающей дланью. Но род людской не устрашился битвы, ибо алчный глаз человека уже давно присматривался к владениям эльфийским. Так началась Бесконечная Война, но какой толк в битве, коль враг твой бессмертен, коль ты бессмертен? Жгло огнём эльфов оружие людей, и рвали плоть людскую зазубренные клинки эльфов. И заживали смертельные раны, поднимались солдаты. Но алчность людей во знании предрешила исход. Человеческие чародеи научили род людской страшному проклятию, что забирало дар бессмертия.

Строем шла человеческая армия по залитым кровью землям Чертога. И рушились один за другим эльфийские города. Судьба эльфов была ясна. Но эльфийский король отказался признать человеческую мощь и в гордыне своей отказался сдаться. Всё больше хмелели люди от кровавого угара битвы. И стали приносить слуги эльфийскому королю головы его подданных. И были средь них главы и воинов, и жён, и детей. Но король был непреклонен.

Когда же люди скоро должны были придти в златоглавую столицу эльфийской страны, приказал король своему сыну собрать всех жён, мужей и детей, да повести за собой их на запад, к высоким горам, дабы за ними основать новый град там, куда не дотянется лапа человеческой алчности. И послушал сын своего отца, забрав с собой всех жён, мужей и детей в поход на новую землю. Много горя принесут принесут острые скалы бессмертным эльфам, и нарекут эти скалы Хребтами Страдания. И будет за ними укрыт последний эльфийский град.

А король остался встречать людей с тремя сотнями последних воинов в последней схватке. И узрел эльфийский король обезумевший человеческий взгляд, и услышали уши его слова страшного проклятия, и пал он на земь, сражённый человеческим оружием. И пали вслед за ним его храбрые, гордые и непокорные воины. Долго потом человеческие философы спорили, какова правда: сгинуть всем народом непокорёнными или жить, усмирив гордыню…

И был в Саентии великий праздник. Люд гулял и ликовал, столы ломились от явств, а вина лились рекой. И жадно пили люди вина, и уснули мертвецким сном. Одни только чародеи не пировали, не ликовали, не пили вина. Знали они, что весь род людской спит хмельным сном, а как проснётся, то позабудет он и яростную битву, и слова страшного проклятия. И прокляли друг друга чародеи, и наложили друг на друга руки, унеся секрет проклятия с собой в небытие.

Род людской стал единственным хозяином Чертога. Раскинулись людские города, загудели чудо-кузницы. И каждый град был как королевство, от того начались в Саентии раздоры. И создали люди множество идей, за которые стоило биться. Утонула Саентия в раздорах, и король был уже не король. Долго бились меж собой бессмертные люди. Падали на земь израненные, сломленные и окровавленные. Но заживали смертельные раны, поднимались солдаты вновь в бой.

Год за годом, век за веком лилась кровь человеческая, ибо бессмертные не ведают времени. Уставшие и обезумевшие пропитали солдаты войной души свои, и стала битва смыслом жизни воинов. Позабыли они лики друзей своих, и жён своих и детей, позабыли лики правителей своих. Истёрлись из памяти идеи, за которые бились воины. Сгнили бессмертные души их, и плоть прикипела к броне. Не знали больше ничего они, кроме битвы.

И услышал сквозь сон Амофей звуки вековой войны, и ужаснулся, узрев Чертог. Не хотел более Творец называть людей детьми своими, не хотел более видеть Творец людей под боком своим.

Были пропитаны тела людей страшной скверной, сделавшись смертными. И пошёл род людской в изгнание к Стеклянному мосту, что соединял Чертог и Космос. И встретил род людской страшные страдания на своём пути.

И были упрямцы и гордецы средь людей, что устремились на запад к Хребтам Страданий, стремясь уйти в земли обетованные, до которых не достанет взор Творца. И страдали тела их об острые скалы, но не давали бессмертные души умереть телам. Израненные и измученные пришли гордецы и упрямцы к последнему граду эльфийскому. И таили эльфы на людей огромную злобу, и заковали гордецов да упрямцев в цепи, обрекая их на вечное рабство.

И были отчаявшиеся среди людей, что шли со всеми через Большой Лес, уничтоженный человеческой алчностью. И вздёргивали себя отчаявшиеся на кривых сучьях иссохших коряг. Но не давали бессмертные души умереть телу, а потому и поныне мучаются они в петле в вечном предсмертном удушье.

И были матери с детьми средь людей, что шли со всеми мимо глубокого омута. И плакали дети, становясь тяжким бременем для матерей своих. И утопили тогда женщины детей своих в глубине омута. Но не давали бессмертные души умереть телу, а потому и поныне дети захлёбываются на глубине.

И были гневливые среди людей, что шли со всеми мимо руин эльфийского города Нтала. Были изгнаны гневливые в развалины, где принялись они спорить друг с другом и драться. И делали их бессмертные души из тел страшных чудовищ, что и поныне сражаются между собой в руинах эльфийского города Нтала.

И были влюблённые среди людей, что шли со всеми мимо глубокого рва. И разругались они, и разошлись по разным берегам рва. Хотели быть вместе их бессмертные души, но никто не пытался перейти чрез мосты, а потому и поныне сидят они по разным берегам рва, мечтая о воссоединении.

И шли сомневающиеся средь людей, что шли со всеми мимо глубинных лабиринтов Ида, и заплутали в вечных коридорах своего сомнения, терзаемые двуликими псами Ида.

Немногие дошли до Стеклянного Моста, что перекинут через бездны мироздания. И когда ступили ноги человеческие на Землю, то не могли более бессмертные души поддерживать жизни в телах. Рвались они назад, домой, в Чертог, а потому тела человеческие дряхлели и умирали…»

Здесь позволю я себе оторваться от повествования, дабы кое-что разъяснить. Таким образом заканчивается Старое учение Якоби, изложенное им самим. Алхимик активно распространял своё учение, увлекая за собой всё больше последователей. Как и говорилось ранее, Этруская Империя переживала последние свои 140 с небольшим лет существования, и активно сопротивлялась своей кончине. Новое религиозное учение, увлекающее всё больше людей, естественно не понравилось власти. А потому Якоби был приговорён к смертной казни самым позорным способом — распятию на кресте. Но верховному совету судей и этого было мало, поэтому Якоби был распят вниз головой. Таким же образом был казнён и его близкий друг Икарион, которого легионеры поймали при попытке снять тело Якоби с креста. Поэтому все долореане носят на груди два перевёрнутых креста, как главный символ веры.

Также следует упомянуть о некой схожести концепции жизни в долореанстве и учением гиперборейцев. Возможно, Якоби был знаком со знаменитой Безымянной Книгой, написанной магами сгинувшей цивилизации. Также следует заметить, что Новое Учение Якоби было написано отнюдь не самим Якоби, а его последователями, если только его адепты не практиковали некромантию.

«…И перешли великомученики Якоби и друг его верный Икарион Стеклянный Мост. И отправились в Великое Паломничество по землям Чертога. И не сломили их сомнения Ида, и не поглотил их гнев Нтала, не сломило отчаяния Мёртвого Леса, да не взяли порченные души. Дошли они до самого Центра мироздания, и пали на колени да слёзно молили Творца о прощении рода людского.

И сжалился Амофей над душами людскими и молвил: «Да останется великомученик Икарион, дабы возвел он ко Мне лестницу, по которой взойдут блаженные души; да отправишься ты, Якоби, обратно на Землю. Вдохну я в тело твоё жизнь, дабы рассказал ты роду людскому истину.

Не тот будет свят, кто не искусился себя, а тот, кто не искушался. Не тот прощён будет, кто просит прощения, а кто сам себе судьёй будет, да воздаст по справедливости себе за дела свои. Тот по лестнице Икариона взойдёт ко мне, кто жил по Моим заветам, ибо неискушённого да и после смерти не искусить. И поведай роду людскому мудрость о конце времён. Поведай, что запоют гимн о конце истории большая чума, что унесёт множество жизней. Поведай, что запоёт гимн о конце истории страшная война, что устроят оставшиеся.

Ступай Якоби, неси Моё слово…»

Последующие мифы долореанства говорят о восстании Якоби из мёртвых. Однако, что с ним сделалось после того, как поведал он своим последователям заключение учения, история умалчивает. К слову нужно упомянуть очень похожее сказание о конце света в Халаизме, но с тем различием, что чума преподносится там как дар Халы, что убьёт множество неверных, позволив арабам лёгким путём завоевать мир. В заключении хочу сказать, что долореанство было в гонении чуть больше 150 лет. Впервые как официальную государственную религию долореанство провозгласил первый император Изаантийской империи Зенон Исаврский (он же Зенон Проклятый), что позволило долореанству в дальнейшем распространиться по всей Европе. Во второй половине 11 эпохи долореанство раскололось на собственно долореанство и катарсизм. В чём состоит различие я не буду говорить, ибо каждый и так это знает. Скажу только то, что катарсизм получил распространение в славянских странах. Отказ принимать долореанство стал причиной для первого кровного похода.

Странник

Ночь беспросветной пеленой накрыла землю, продолжая естественный ход суток. Я сижу подле костра, уставший и измотанный. Моя каска помята, мою броню съедает ржавчина. Лейденские батареи моего элементарного карабина давно выдохлись, и более моё оружие служит лишь для устрашения редких мародёров да разбойников. И только мой верный друг Ятаган противится времени, оставаясь во всё ещё хорошем состоянии.

Глядя на пляшущие языки пламени я вспоминаю тебя, моя любимая Анна. За что ты оставила меня одного на этой пустоши? Я также часто вспоминаю наш с тобой первый, и последний поход в кино. Да, угораздило же появиться такому перспективному витку искусства в самый канун апокалипсиса. Я помню, какое оно было дорогое. Совсем мало создало человечество этих чёрно-белых и немых полотен, слишком мало.

Я как сейчас помню, как мы с тобой проходим в просторный зал, садимся прямо перед огромным экраном. Всё гаснет, и только тоненькая струйка света откуда-то сзади оживляет безликое белое полотно экрана. Крупными буквами на нём появляется слово «Странник».

Во мгле пыли и сажи по выжженной пустоши идёт усталый странник. Его походка нетверда, ноги вот-вот перестанут его держать. Каска его помята в многочисленных тяжёлых и страшных боях за свою жизнь, броня съедена ржавчиной. На поясе безвольно болтается фляга да кинжал.

Но что это? Неужели измотанный разум вздумал шутить? Странник сквозь треснувшее стекло своего противогаза увидел цветок! Из последних сил он устремился к нему и пал перед ним на колени. «Не верю!» — подумал странник. Он снял перчатку и прикоснулся к растению. Чудо Божье, настоящий! Не мираж! В суете снял странник с пояса флягу, открыл её и перевернул над цветком… Но ничего не произошло. И капли не вытекло. Отшвырнул странник в гневе бесполезный сосуд.

Да что это такое?! Неужели совсем ничего?! Но тут мелькнула в голове мысль. Задрался рукав на правой руке, вышел из ножен кинжал. Поколебавшись немного дёрнулась рука, и цветок вместе с землёй под ним оросился кровью. Молча смотрел странник на то, как из его жил уходит последняя жизнь. Да и чёрт бы с ней. Всё равно он был уже не жилец.

Питал странник цветок, пока не упал подле него. Это был конец, не суждено ему более было подняться. Камера медленно стала удаляться, и пелена сажи и пыли закрыла и растение, и бездыханное тело. Экран потемнел. На чёрном фоне появились слова: « На нашем жизненном пути всё подчиняется лишь одному закону: смерть одной жизни есть главное условие существования другой»…

Пелена воспоминаний спадает с меня, и я поднимаю глаза к небу. А в его бездонной черноте на меня смотрят звёзды, и взгляд их далёк, холоден и равнодушен.

Комментарий к Безымянной Книге гипербореев

Ты держишь в руках труд, что был написан Преподобным Алленом, но не был утверждён при жизни его. Сейчас же я хочу представить тебе комментарий Преподобного, который многое толково изъясняет о знаменитой Безымянной Книги гипербореев. Но прежде чем мы приступим, я хочу немного рассказать о Преподобном и цели его труда.

Преподобный Аллен является далёким потомком знатного славянского рода, который пустил своё зерно в германскую землю. В возрасте 13 лет Преподобный был отдан на учение и воспитание в долореанскую церковь, в которой провёл девять лет своей жизни. На 23 году жизни Преподобного Рона должны были посвятить в святые отцы, но прежде должен был он пять лет провести в странствиях. Тогда-то Преподобный и отправился на Русь как на землю своих исконных предков. На русской земле он странствовал до просторов Сибири, где и встретил волхва Элогея (волхвы и колдуны после принятия Русью катарсизма были в гонениях, и нередко приговаривались к смертным казням), который и посвятил Преподобного в тайны гипербореев.

И судьба Преподобного стала ясна. Он отрёкся и от земли германской, и от церковного чина. Он полностью отдался изучению тайн сгинувшей цивилизации. На счастье Преподобного у Элогея была одна из немногих оригинальных Книг, которая была написана на гиперборейском языке. Всю свою оставшуюся жизнь Преподобный посвятил её расшифровке и переписи на привычное нам толкование.

Гипербореи имели уникальное, совершенно неповторимое видение мира, которое они отразили в своём языке и в Безымянной Книге. Он состоял из некоторого множества символов, точное количество которых до сих пор неизвестно. Эти символы складывались между собой в слова.

Например, одними из ключевых были символы:

- Сангвис (кровь — символ жизни);

- Ментус (страх).

Объединение этих двух символов давало слово: Мортемос, что значит «Жизнь», что в прямом смысле значит «страх крови» или «страх плоти», подразумевая страх перед смертью. И таким образом была написана не только Безымянная книга, так писались все гиперборейские тексты.

А теперь же перейдём к самому труду Преподобного Аллена.

«Узри, о пытливый ум, великое творение гипербореев, кладезь знаний грядущего и прошедшего. Узри истину, что вышла за пределы времени, просочившись сквозь века, дабы нести нам яркое пламя знания. Узри великий труд гиперборейских мудрецов, что пережил их самих.

И так писали гипербореи. Спроси себя, отчего плоть твоя стремится к плоти другого человека, отчего сближение тел мужского и женского порождает удовольствие? От чего людская молва твердит всё про утехи плотские да про явства сладостные. А спроси себя, что чувствуешь ты при виде смерти другого человека? Размышляй над этими вопросами, думай, что их объединяет. И ты найдёшь ответ – их объединяет страх.

И так писали гипербореи. Страх есть основа жизни. Стремится человек к плоти другого человека да к явствам только лишь потому, что они дают надежду избежать неизбежного. Спроси себя, что есть основа жизни, и ты найдёшь ответ – основа жизни есть страх. Но спроси себя, а страх перед чем – и ты найдёшь ответ – страх перед смертью.

И так писали гипербореи. Гиперборейские мудрецы постигли тайны разума и заглянули вглубь веков. Узри же, о пытливый ум, младую Землю. Она лишена ещё жизни, но жизнь скоро родится. Но прежде чем неживое вещество станет живым, оно должно познать страх перед смертью. Всё в Бескрайнем Космосе подвластно смерти, но только Жизнь ощущает её хладную длань и борется с ней. Страх перед смертью гонит жизнь от смерти к ней же, в то время как неживое вещество не борется, подчиняется и разрушается.

И так писали гипербореи. Неживое вещество познало страх перед смертью, и смерть стала причиной жизни. И это положило начало Великому Закону Жизни: Смерть одной жизненной силы является главным условием существования другой жизненной силы. Любая жизнь стремится уничтожить другу, ровно как трава поедается оленями, а хищный зверь убивает оленя, ровно как коршун пожирает мышь. Смерть есть основа жизни, ровно как и единственное условие её угасания.

И так писали гипербореи. Жизнь есть борьба, проигравший которую умирает. Спроси себя, разве всякая смерть стремится к борьбе. И ты найдёшь ответ – да, всякая. Узри человека и саранчу. Человек велик и силён, он уничтожит саранчу в открытой борьбе. Но нет между нами борьбы прямой лишь потому, что человек и саранча живут на разных жизненных уровнях. Но борьба идёт всё равно, и она – косвенная. Саранча способна породить саму себя в таком количестве, что способна съесть весь урожай на Земле, обрекая человека на голодную смерть. Это есть борьба косвенная: жизнь, существующая на разных жизненных уровнях, борется с собой через другу жизнь, связующую эти уровни, ровно как саранча борется с человеком через урожайные растения.

И так писали гипербореи. Отринь, о пытливый ум, ложное убеждение, что только человеку дан разум. Есть разум и у зверя, и у древа, и у птицы, и у человека. И так гласили гиперборейские мудрецы. Есть жизнь, что не увидеть глазом и не почувствовать дланью. У этой жизни впервые появился разум – инструмент всего живого. Спроси себя, каково главное желание живого? И ты найдёшь ответ – сохранить себя. И это желание есть основа всех ощущений.

Первая жизнь ощущала воздействие природы и отвечала на него действием. Действие связывалось в разуме с воздействием, заставляя жизнь разным образом реагировать на него.

И так писали гипербореи. И было это первым и примитивным разумом, что развивался и усложнялся. Разум создал инструменты, что позволили ему видеть и слышать мир, что стали проводниками воздействие. И создал разум сознание поверхностное и глубинное. От глаз наших и ушей наших воздействие природы приходило в сознание поверхностное. Там его понимала голова. Далее шло оно в сознание глубинное. Там его понимал разум.

И так писали гипербореи. Глубинное сознание высекало из воздействие сложный образ, вкладывая в него основной смысл воздействия. Данный образ отправлялся далее в библиотеку разума, где связывался логическими цепями с другими образами, строя тем самым механизмы нашего ответного действия на воздействие природы. Дабы понять мысль, представь же себе мастера, что высекает из мрамора изваяния, и ставит их в своей мастерской таким образом, что получается сюжет. Мастер есть наш разум, мрамор есть воздействие природы, изваяние есть основной смысл воздействия, а мастерская есть библиотека разума.

И так писали гипербореи. Разум человека отсекает значимые детали от воздействия в силу личностных убеждений. Это не позволяет увидеть воздействие в полном свете. Разум человека добавляет в воздействие несуществующие значения. Это не позволяет увидеть воздействие в полной мере. Это становится причиной рождения ложных знаний и верований, влекущих порой к печальным воздействиям. Поэтому гиперборейские адепты разума посвящали годы усердным тренировкам, дабы отсеять от себя личностные убеждения и отринуть привязанности.

И так писали гипербореи. Разум есть энергия. Разум способен творить материю и перестраивать её. Поэтому гипербореи с юных лет учились управлять энергией разума. Гиперборейские мудрецы проникли в саму природу разума, подарив миру могущественную силу, магией наречённой, ибо всякая магия основывается на силе разума и правильном понимании воздействий природы. Только правильное понимание и осознание воздействий приведёт к величию, ровно как извращённое понимание приведёт к угрозе для разума и даже жизни колдуна.

Сей труд я закончу наказом. Познай себя, познай истинное воздействие природы, очищенное от твоих убеждений и предрассудков, и великие законы Космоса откроют пред тобой новые горизонты. Но помни, что всё приходит тогда, когда ты готов это получить. Наберись терпения, ибо путь спешки короток и опасен».

Сборщики

Тяжело жить с осознанием того, что дело, которое ты всей душой считал правым, рушится и умирает. Я был демобилизован из армии в самом начале войны. Мой противогаз порвался, и я вдохнул немного ядовитого газа. Хоть меня и успели вовремя вывести из его убийственных клубов, я всё равно ощутил, что мой разум помутился. Я два месяца провёл в Красном Доме, после чего был отпущен домой. Я пытался снова вернуться в ряды бравой германской армии, чтобы своими руками привести свой народ к величию, но мне отказывали снова и снова. За своё рвение я даже был удостоен медали.

В 16 году 19 эпохи в народе стали ходить слухи о позорном дезертирстве наших солдат. Мол, они самовольно покидали ряды армии и уходили кто куда. Мол, они становились разбойниками и бандитами, что засели в лесных теснинах. Я никогда не верил этому, но потом слухи начали подтверждаться. В Суверенном Альбионе начались массовые беспорядки, вылившиеся в кровопролитную гражданскую войну, которая разделила страну на три стороны. Зачинщиками мятежа стали северные владения Брита, которые были крайне недовольны тем, что Альбион подписал соглашение с нашей державой о сотрудничестве, после того как мы дважды разбили их войска во Франции. Сторонники альбионской короны поддерживали свою королеву, считая, что это соглашение просто необходимо. И небольшая россыпь городов отказалась поддерживать какую-либо сторону, оказавшись меж двух огней. Эх, жаль они не понимают, какую честь мы им оказали! Так или иначе армия Суверенного Альбиона вернулась на Брит, хотя многие её части начали грызть друг друга ещё на континенте. Да и в Российской империи начались волнения. Казалось, что весь мир теперь просто обязан нам покориться. Никто не мог оказать нам сопротивления. Объединённый Халифат пал последним. Столкнувшись с нашим непревзойдённым техническим прогрессом, они стали терпеть одно поражение за другим. Пророчество-то их оказалась ложным. Своего Аль-Хали они вздёрнули прямо в столице, перед его дворцом. Не долго они просуществовали как одно государство, ибо после казни халифа они вновь, как и в старые времена, стали выяснять, кто из них истинный пророк.

Но страшнее всего было то, что такая же участь постигла и мой великий народ. Канцлер молчал, а наша армия растворялась по пустошам Европы как сахар в воде. Те немногие бравые воины, что сохранили верность своей отчизне, вернулись назад, сгустившись подле столицы. В нашем маленьком городе также осел гарнизон, но его сил было недостаточно даже для того, чтобы справиться с треклятыми разбойниками, что за сели в теснине среди тех коряг, что когда-то называли лесом.

Позже до нас стали доходить сведения о некой могущественной организации, что сеет мир и невиданные технологии на землях тех, кто им покорился. А тех, кто не склонил головы, они уничтожают. С каждым днём о них говорили всё больше, стало ясно, что скоро они явятся и сюда. И они явились. В этот солнечный день к нам пришли их послы с предложение примкнуть к рядам Технократического Союза. Как и подобает настоящим германским воинам, наш гарнизон отказал им. Был дан бой. Никогда я ещё не видел такой мощи. Они были так сильны, так сильны! Сражение длилось всего-то полтора часа! Остатки разбитого гарнизона отступили по направлению к столице, сдав город силам Технократического Союза. Дабы закрепить свою победу, Союз провел по центральной улице парад, демонстрируя свою мощь. Никогда ещё в своей жизни я не видел таких уродов. То были порождения то ли какой-то кощунственной магии, то ли невиданных тёмных технологий. Основу сил Союза составляли какие-то машины, в прошлом бывшие людьми. Первыми прошли так называемые легионеры. Это были уродцы, от людей у которых остался только верх туловища. Их животы и всё их содержимое были удалены, оголяя нижние ряды рёбер и позвоночник, и заменены какими-то механизмами, которые поддерживали тело и позволяли ему поворачиваться. Мышцы с их ног были полностью срезаны, оголив одни кости. В них крепились некие скобы, скрепляющие суставы, а от верха кости и до её низа тянулись спицы, которые, наверное, также служили для поддержания их веса. Эти выплевки странной науки были вооружены клинками с искривлёнными лезвиями, обоюдно заточенными, и щитами, которые были почти в человеческий рост. Лица этих уродов были закрыты масками, напоминающие маски чумных докторов средневековья. На месте глаз была металлическая пластина, закрывающая также и лоб. В ней были вырезаны мелкие отверстия. Уж не знаю, что они через них видели. Самое жуткое было то, что маска была буквально впаяна, вплавлена в лицо.

Следующими за ними шли уже более обмундированные представители этой страшной армии. В отличие от предыдущих их верхние половины тел были закрыты бронёй, от которой тянулась толстая трубка к их до коле невиданных мною шлемов, которые совмещали в себе и противогаз и каску сразу. С левой стороны шлема отходила ещё одна трубка, потоньше, и тянулась за спину, где входила в некое подобие коробки. Там скорее всего, находились фильтры или ещё господь знает что. Рядом с коробкой на спине висел баллон, от которого отходила трубка и соединялась с их оружием, представлявшее собой полый железный стержень, на конце которого находилась раскалённая проволока.

Далее за ними прошагали основные силы Союза — такие же уродливые и чуждые любому человеческому сознанию. Они были облачены уже в серьёзную относительно других «солдат» броню, представлявшую собой металлические листы, прикрывавшие также и паховую область. Они были вооружены странной формы клинками, что болтались за их спинами, а также невиданной мной до сих пор версией элементарного карабина. Их головы покрывал противогаз. Отдалённо они напоминали изуродованных солдат Альбиона.

За ними следовали орудия, которые также когда-то были людьми. Их головы были в гладких белых шлемах, на месте рта у которых располагалась два клапана, а глаза закрывали пластинки с продольными разрезами. В плоть их спин были впаяны и скреплены пластинами громоздкие устройства, издававшие рёв, который не услышишь ни от одной современной единицы техники. На нижнем конце этих конструкций были две трубы, изрыгающие из себя клубы чёрного и едкого дыма. Спереди, прямо над головой этой машины, выступало длинное и массивное орудие, у основания которого сверху был виден закруглённый металлический рожок, полный малыми, цилиндрической формы и заострённых вверху снарядами. В отличие от остальных, это чудище не имело ног. Его позвонки скреплялись маленькими, но, надо думать, прочными пластинами, а к тазовым костям крепились три металлических вилки — две на месте ног и одна сзади, вместо копчика — оканчивающихся колёсами. Это ущербство передвигалось отталкиваясь своими неимоверно огромными и мускулистыми руками от земли, волоча своё тело на колёсах.

Жители рукоплескали новой власти, однако я видел в их глазах страх. Никто и не думал о том, чтобы открыто выказать своё отвращение к этому надругательству над самой природой, которое лишь по недоразумению назвали парадом. Трусливые шакалы! Они забыли, что германский народ всегда был неустрашим! Я больше не мог смотреть на это уродство, а потому не боясь, как и подобает настоящему германцу, развернулся и пошёл восвояси. Те, кто видел это жест, смотрели мне в спину как на безумца.

Но надо отдать должное этому Союзу. Они сделали то, что прежний гарнизон был сделать не в состоянии. Они вытравили из здешних земель проклятых звероящеров, что терроризировали окраины, а также зачистили лесную теснину от бандитов. Не успела новая власть как следует закрепиться на месте, как она уже приступила к строительству. Каково же было удивление и вместе с ним облегчение, когда объявили, что местных жителей не будут утруждать возведением этого странного устройство, которое называют маяком.

Он был просто огромным. До сих пор я не видел ничего больше. Такую постройку (хотя это на самом деле было устройством) возвели в фантастически малые сроки. Это штука была белого цвета, созданная из неизвестного метала или целого сплава. На ней было множество странных узоров в виде тонких дорожек красного цвета. Когда маяк стал работать, я постоянно что-то ощущал. Это странное чувство, ранее мне никогда неведомое, а потому я даже не знаю как его описать. Я даже не знаю, на что оно похоже. Это ощущение было чем-то вроде тревоги вперемешку с чувством, будто кто-то находится прямо у тебя в голове. Жители стали себя очень странно вести после того, как маяк стал активен. Поначалу я заметил, что все стали какими-то утомлёнными, вялыми, хотя Союз не вешал на людей тяжёлые работы. Затем силы вернулись к жителям, но с ними уже что-то было не так. Они фанатично придерживались идеалов Союза, которые он активно насаждал. Но это не было простое прихлебательство, которое обычно возникает у ничтожных душонок, когда меняется власть. Это был самый настоящий фанатизм. Союз что-то делал с людьми, но что именно я никак не мог разобрать.

Спустя какое-то время меня стали мучить головные боли. Иногда я терял ощущение времени и даже ориентацию в пространстве. По ночам меня начал мучить один и тот же навязчивый сон, который от ночи к ночи немного менялся, становясь всё невыносимее. Мне снилось, будто я сижу в кругу света, а вокруг — непроглядная тьма. И кто-то есть в этой тьме, то ли ползает в ней, то ли скачет. И звуки с каждой ночью становились всё отчётливее, словно обитатели тьмы подбирались ко мне. И однажды они наконец осмелились показать мне свою личину. В кругу света появилась человеческая голова. Глаза и рот были закрыты чёрными ремешками, которые соединялись между собой в… я даже не знаю во что, пусть будет маску. Черты лица казались мне знакомыми, но я никак не мог их узнать. С каждой ночью чудовища приближались ко мне, всё больше показывая свои отвратительные личины. Это были создания с человеческими головами и телами, которые продолжались длинными худыми хвостами, у которых просматривался каждый позвонок. Ноги у этих существ были атрофированными и необычайно малыми. Передвигались твари на четырёх парах тонких лап, напоминающие гигантские человеческие пальцы. И когда эти создания передвигались, то издавали неприятный стук своими ногтями. С каждым сном они подбирались ко мне всё ближе, а я не мог ничего сделать. Я сидел в кругу света словно парализованный, не в силах и пальцем пошевелить. Однажды они приблизились ко мне вплотную. На них не было масок, и тогда я узнал эти черты лица — твари все, как один, носили моё лицо!

После этого сны прекратились, ровно как и перестали досаждать мне головные боли. Но меня стало мучить навязчивое ощущение того, что кто-то наблюдает за мной. Стоило мне остаться одному, как я начинал слышать шорохи, мне казалось, что кто-то начинает что-то шептать. Я начал реже появляться на улице. Сначала паранойя меня отпустила, но не забыла. Вскоре ощущение, что кто-то постоянно следит за мной, вернулось, и меня уже не спасала даже моя квартира. Эти уроды Союза, которые называются солдатами, стали провожать меня долгими взглядами в спину, если я объявлялся на улице. Однажды ночью я не мог уснуть. Но на этот раз сон не приходил ко мне, потому что стояла гробовая тишина, которая сгустилась настолько, что, казалось, её можно потрогать рукой. Я приподнялся в постели и моментально постарел лет так на десять: в окно на меня смотрели эти перемотанные ремнями рожи. Когда они поняли, что их увидели, то бросились врассыпную, и этот мерзкий стук наполнил всё. Он отдавался по стенам, по потолку, заполняя комнату. Вдруг этот стук раздался в соседней комнате. Я, словно малое дитя, спрятался под одеяло. Не знаю, на что я тогда рассчитывал. Дверь заскрипела. По полу раздался стук ногтей этих мерзких тварей, который плавно перешёл на стены и потолок. Они сидели во тьме прямо над моей головой. Вдруг я услышал их голос, мой голос:

— Что он удумал?

— Думает, мы его не видим

— Хи-хи-хи. Давай подыграем ему.

С отвратительным издевательским хихиканьем твари начали сновать по комнате, через некоторое время покинув её. Всё замолкло. Комната опять погрузилась в густую тишину. Я почувствовал, как обмочился.

Люди всё больше фанатели. Ярых противников у Союза больше не осталось в городе, если таковые вообще имелись. Военные силы Союза двинулись дальше, в сторону столицы. Я к этому моменту уже потерял всякое ощущение времени. Мне казалось, что от момента появления Союза здесь и до его дальнейшего движения отсюда прошла целая вечность, хотя прошло скорее всего не больше месяца. Или меньше?.. Я уже точно ничего не мог сказать.

Я перестал есть и пить. Заколотил все окна в комнате, а дверь теперь подпираю шкафом. Однажды я вышел справить нужду. Зайдя в уборную я начал делать свой дело, как услышал странный звук. По началу он был еле различим, но он нарастал. Некий металлический гул обдавал меня, на время затихал, потом снова накатывал на меня новой, ещё более оглушительной волной. По стенам поползли вереницы голубых чисел. Это были какие-то бессмысленные комбинации единиц и нулей, но там, где они проползали, менялась сама реальность. Меня оглушил скрежет упавшей с потолка толстой решётки. Решётка! В моей уборной! Коридор удлинялся, разветвлялся, превращаясь из простой уборной в холодный, сырой и узкий лабиринт, в коридорах которого с трудом разошлись бы два человека. Гул стих. Я стоял в нерешительности, не зная что делать. Сквозь прутья решётки я дёрнул ручку двери в уборную. Заперто. Страх начал подгонять меня вперёд. Шаг. Ещё шаг. Шаги превращались в неуверенную поступь, блуждающую средь извилистых кафельных коридоров. В некоторых из них мне попадались мелкие и мерзкие твари. Они были размером с крысу, но тело их напоминало тела кузнечиков. Они передвигались на шести коротких толстеньких человеческих пальчиках, словно те были детскими. Их головы напоминали головы человеческих детей, только подогнанных под размеры это ущербного тела. Их глаза были покрыты бельмами, а потому они ориентировались в пространстве ощупывая всё вокруг себя тонкими спинными отростками, чем-то напоминавшие тараканьи усы. Иногда я давил их. Тогда собратья раздавленного издавали издевательский смешок, как бы презирая неудачника, что попался мне под ноги.

Не знаю, сколько я блуждал по этому лабиринту. Меня охватывала паника и угнетающая беспомощность отчаяния. Меня привёл в чувство жуткий рёв, что эхом прокатился по этим холодным коридорам. Ещё один раскат. Хозяин этого рёва явно приближался ко мне. Я попятился назад, пока не нашёл одно из ответвлений, расположение которого должно было скрыть меня от чудовища, если оно только не вздумает повернуть ко мне…

Раздалось тяжёлое шарканье. Кто бы там не шёл, ему было тяжело передвигаться. Время от времени оно издавало оглушительный рёв, от страха перед которым сжималось всё внутри.Вот и показались каких-то два отростка, которые были некими костяными образованиями. Они всё тянулись и тянулись, пока не показалась наконец безглазая морда. Так это такие огромные челюсти! Неудивительно, что существу было так тяжело передвигаться. Далее последовало абсолютно человеческое туловище. Чудище передвигалось на четвереньках и несла на своих руках и своей спине длинные шипы, у основания покрытых кожной плёночкой. Существо ползло медленно, было видно, что каждое движение даётся ему с огромным усилием. Я не стал ждать, пока существо удалится, поэтому пошёл по направлению коридора, в котором спрятался. Изредка мне попадались небольшие оконца, находящиеся под самым потолком. Из них бил яркий белый свет, но мне никак не дотянуться до них. Я не мог в них заглянуть. Я начал уставать. Мне было холодно, и я понимал, что если я не выберусь отсюда, то либо замёрзну, либо меня кто-нибудь сожрёт.

Я заметил, что из стен выходят трубы. Стоило мне задуматься над тем, зачем они здесь (самое время, не правда ли?), как из них стала литься вода. Она была чуть тёплая, и била мощным потоком. Мелкие твари, что часто сновали у меня под ногами, заспешили найти укрытие. В голове пронеслась страшная мысль: коридоры будут затоплены. Я в панике метался по этому лабиринту, оглашая изредка его коридоры криками отчаяния, иногда бессмысленными, иногда зовущими на помощь кого-нибудь. Когда вода достигла моего пояса, то трубы перестали топить лабиринт. Дальнейшее продвижение было затруднено массой воды, а я уже был сильно измотан. Повернув в очередной раз, я попал в прямой и пока что самый длинный коридор. Но каков же был мой гнев, когда я увидел впереди тупик. Я издал крик, порожденный самым страшным видом гнева — гнева бессилия. За криком последовали всхлипы. Я умолк, когда позади меня раздался всплеск. Что-то плыло ко мне. Это было какое-то длинное насекомое, метра два в длину. Большую часть тела занимал длинный и мощный хвост, которым существо виляло из стороны в сторону, тем самым плывя. Короткое тельце было усеяно маленькими лапками. Тварь явно плохо передвигалось по твёрдой поверхности. А вот головной отдел был массивным, толстым, имея вид щита. Я кричал, зачем-то молил тварь не делать задуманного, бил ногами толщи воды в её сторону, но существо неумолимо плыло ко мне. Я занемел, в голове царила лишь одна мысль — это конец. Оказавшись на расстоянии атаки, тварь с необычайной прытью кинулась на меня, сбив с ног и окунув под воду. Под хитиновым щитом пряталась человеческая половина тела, вросшая в панцирь. Она крепко вцепилась в меня своими полными детскими ручонками, и только голова была непропорционально большой. И сквозь толщу воды я увидел своё собственное лицо…

Я начал уже захлёбываться, как услышал приглушённый водой тот самый металлический рёв. Вновь поползли вереницы нулей и единиц. В этот момент вода в бочке закончилась и шум смыва сменился звуками набора воды. Я уселся возле унитаза, жадно глотая воздух. Это был последний раз, когда я выходил за пределы комнаты. Выйдя из уборной, мне открылась страшная новость. Я пробыл в ином измерении весь день! Скоро явятся эти отвратительные паукообразные гады. Я поспешил к себе в комнату, подпёр дверь шкафом, поджёг свечу и стал ждать их прихода. Когда последние лучи солнца исчезли за горизонтом, за дверью я вновь услышал уже знакомый мне стук их ногтей, будь он не ладен. Они наполнили мою квартиру, рыскали по всем комнатам, скреблись в дверь. Впервые они попытались её вышибить. Удар. Ещё удар. И ещё удар. Ха-ха, тупицы, силёнок-то не хватает. На мгновение всё затихло. Я даже слышал, как бешено стучит в моей груди сердце. Я начал различать слабый отзвук металлического рёва. Внезапно последние не тронутые сединой волосы на моей голове окрасились в старческий пепел. Из-под кровати не спеша показались длинные лапы, так жутко напоминающие человеческие пальцы…

Салватиель

Эту легенду мне рассказал человек, которого я нежно называл дедушкой. Он не был мне настоящим, кровным родственником. Но когда началась война, то все, кого я знал, умерли. Меня нашёл и принял под своё крыло этот добрый мужчина, который на самом деле ещё не был глубоким стариком, но и молодость уже покинула его.

Часто, сидя у костра и отдыхая от долгих путешествий по пустошам, он рассказывал мне о нём. Никто не знал, что скрывала под собой маска его противогаза.

Никто не знал, бьётся ли вообще его сердце под длинным и чёрным плащом долореанского пастора. Дедушка рассказывал, что он видит человеческие души насквозь, и он видит сердца, заляпанные злобой. Дедушка рассказывал, что он, ни разу не проронив и звука, преследовал тех, кто утратил человеческий вид. И его ржавая и тупая алебарда заставила умереть в страшнейших муках множество чудовищ, что носили человеческие лица. Его не брали ни ятаганы и шашки, его не брали мортиры. Даже будучи испепелённым из карабина, он всё равно воскресал, и без лишнего звука шёл вершить суд над теми, кто это заслужил. Дедушка рассказывал, что Салватиеля нельзя убить. Многие считали его демоном или порождением чернейшей магии, но дед утверждал, что это ангел, ниспосланный из Чертога самим Амофеем. Так это или нет, мне было уже не важно.

Я никогда не верил в эти истории, никогда не воспринимал всерьёз. Но однажды дедушка покинул меня. Прямо на моих глазах его убил мужчина в чёрном плаще долореанского пастора и лицом, закрытым противогазом. Дедушка долго кричал, ведь тупая и ржавая алебарда не резала, а рвала его плоть на куски. Я тогда молча смотрел из-за своего укрытия. Я хотел помочь, но страх намертво сковал меня своим льдом. И когда последний удар наконец завершил страдания дедушки, он посмотрел прямо на меня, словно он знал, где я прячусь. И в этом абсолютно безразличном выражении очков противогаза я чётко чувствовал угрозу и предостережение.

Предатель

Где-то уже далеко за моей спиной всё не смолкали звуки битвы. У Сопротивления не было ни единого шанса против мощи Союза. Но люди продолжали отважно бороться, даже зная наперёд печальный исход сражения. Все, как один. Все, кроме меня.

Я бежал. Я помню взгляд тех, кто видел моё трусливое предательство. Взгляд, полный презрения и праведного гнева. Тогда я повернулся спиной ко всему, что когда-то поклялся защищать даже ценой своей жизни. Я бежал. До меня всё ещё доносились крики ярости, перемешанные со стонами агонии, детским плачем и тщетными мольбами о пощаде. И красное зарево тянет ко мне свои огненные языки, они почти нагнали меня…

Мои глаза тяжело открываются. Я слишком близко заснул к костру, который уже почти погас. Не помню, когда в последний раз мне выдалось нормально спать. Тяжесть моего греха не даёт мне ни сна, ни отдыха. И теперь я вернулся туда, откуда мой тяжкий груз вины берёт своё начало.

Засыпав костёр я двинулся в сторону руин Оплота. Во время Кровного Похода за этот город, настоящее название которого уже забыто, шли жестокие бои между германскими и русскими войсками. Сам город был некогда достаточно большим, но война посчитала, что от него должна остаться только центральная часть. В своё время он стал последним приютом сил Сопротивления, которое проиграло генеральное сражение под столицей Союза, предрешив судьбу всего человечества. Машина оказалась сильнее. Всё больше городом замолкало и больше не выходило на связь. И только Оплот всё ещё держался, ожидая последнего удара. Теперь я возвращаюсь сюда в слабой надежде найти прощение. Прощение себя самого. Вход в город встретил меня оплавленными и неполными скелетами людей. Это были останки героев, что первыми приняли на себя удар. Глядя на них, я поймал себя на мысли, что завидую им. Они ведь теперь обитают в покое, рядом со своими жёнами и детьми. Более их не тревожат дела этого хрупкого мира…

От тяжёлых размышлений меня отвлекла всё ещё стоявшая библиотека. Библиотеки вообще особенные места. Их обходит стороной течение времени, потому внутри его и не ощущаешь. А это хранилище знаний обходили стороной ещё и все потрясения этого мира. Здание библиотеки было, наверное, единственным зданием, практически не тронутым ни войнами, ни временем. Но меня насторожила не сама библиотека, а куча сожжённых книг перед ней. Она была ещё тёплой, а значит книги кто-то сжёг совсем недавно. В голове на минуту проскользнула радостная мысль — неужели кто-то ещё спасся. Но она сразу же сменилась другой, более реальной и мрачной. Все знали, что Союз пленных не берёт. Он безжалостно уничтожает всех, кого окрестил своими врагами. Значит, здесь побывали жуткие машины Союза. Возможно, что они до сих пор здесь.

Мой карабин впервые за многое время слез с моей спины. Как и полагается оружию, он обрадовался возможности отнять чью-то жизнь. Жаль, что он не понимает, что в Союзе уже нет живых людей. Стеклянные диски закрутились, передавая электрический заряд стволу, который по первому же нажатию на спусковой рычажок испепелит всякого, кто окажется на его пути. Дверь в библиотеку с негромким тягучим скрипом открылась, впуская за многие годы в застывший сумрак солнечный свет, который тут же устремился завесой пыли уйти поглубже в залы. Мой взгляд на мгновение скользнул по полу. Среди разорванных книг лежал выдранный из географического атласа лист. На нём было знакомые каждому очертания двух континентов нашей планеты — Старого и Нового Света, — а подле них располагалась рассыпь островов. И эта карта так чётко передавала состояния всего мира, который, подобно этому листку, лежал в небытии, разорванный и растоптанный.

Весь этот немой мрак разрушил стук. Сборщики! Этот отвратительный стук принадлежал их ногтям, которыми оканчивались их лапы. Когда-то эти жуткие твари помогали мне, восстанавливая в моей памяти то, что я не хотел вспоминать, забирая взамен тяжёлое чувство вины, давая небольшое облегчение. Но сейчас эти существа охотились на меня. Во мраке одного из зала скользнула хвостатая тень, издав противный издевательский смешок. Нужно было отходить, ибо сборщики были серьёзными противниками. Внезапно дверь позади меня звучно захлопнулась. От такого резкого перепада в звуках у меня даже немного зазвенело в ушах. Холодный пот оросил всё моё тело. Сборщики ползали во тьме, издевательски хихикая. Откуда-то, словно из глубин библиотеки, до меня стал доходить металлический рёв, накатывая волнами и становясь всё сильнее. Я попятился назад, моя рука нащупала ручку и дёрнула её вниз. Ничего не произошло, дверь не открывалась. Инстинктивно я обернулся, ещё сильнее ощущая на себе ледяную хватку страха. В лёгкой пелене мрака я увидел, что дверь буквально вросла в стены! Она сама стала стеной, в которой торчала дверная ручка. Металлический рёв становился всё сильнее, пока не стал оглушать. По стенам, полу и потолку поползли вереницы бессмысленный сочетаний из единиц и нулей. И сама библиотека стала меняться.

Когда рёв стих, когда всё наконец прекратилось, я находился уже не в библиотеке, а где-то в ином месте. Передо мной тянулись бесконечные коридоры и залы, заполненные книжными шкафами. На них стояли преимущественно сгоревшие или полностью испорченные временем книги. Находившиеся прямо под самым потолком окна были закрыты книжными листами или газетной бумагой. Но все они также были испорчены настолько, что на них ничего нельзя было разобрать. Страх сменился необходимостью двигаться и выбираться из этого места, поэтому я осторожно пошёл вперёд. В этом книжном лабиринте стояла гробовая тишина, и только звук моих шагов эхом отдавался по его коридорам и залам. Отсутствие врагов предавало уверенности, поэтому мой неуверенный и аккуратный шаг сменился со временем на твёрдую поступь. Но сколько бы я не скитался по этому лабиринту, я никак не мог найти выход. Я метался по его залам, кричал от бессилия, но ничего не происходило. Я уже начал отчаиваться, как вдруг кроме моих шагов да эха моего крика я стал различать ещё один звук. Он был похож на чавканье. Осторожно я начал двигаться в сторону источника звука. Он усиливался, что говорило мне о правильности направления. Где-то в глубинах моего сознания внутренний голос говорил мне, что это плохая идея. Но заряженный карабин убеждал меня в обратном.

Я вошёл в просторный круглый зал, по стенам которого стояли высокие шкафы, до отказа набитые испорченными книгами. в центре зала сидели два отвратительных существа. Это были человекоподобные создания, у которых в кожу верхних половин тел был вшит кожаный корсет. Места, где нитки соединяли плоть и кожу корсета, выступал гной, от этого места отходила разветвлённая сеть сосудов, уже несущих по всему телу гангрену. Лица созданий были закрыты продолговатой маской, напоминающей клюв птицы, которая была также вшита в кожу, полностью закрывая лица чудовищ. Их ушные раковины были отрезаны, как и были отрезаны кончики пальцев. На их место в плоть были впаяны железные когти. Ноги у монстров были ампутированы по колено и заменены деревянными протезами, заканчивающихся шарнирами, но без ступней. Также в корсет и кожу на руках и шее были вдеты металлические кольца, за которые крепились стальные тросы, уходящие в отверстия на потолке. Эти марионетки драли своими когтями чьё-то бездыханное тело, но заметив меня, бросили своё жуткое развлечение. Они встали и шатаясь пошли в мою сторону, демонстрируя мне свои окровавленные когти.

Не задумываясь был нажат спусковой рычажок, и электрический разряд обратил одного монстра в пепел. Второй же воспользовался моментом перезарядки карабина и с неожиданной прытью бросился на меня, сбив с ног. Только стальные тросы не позволяли чудовищу налечь на меня всем своим весом, но его когти всё равно до меня доставали. Мне удалось оттолкнуть существо сильным пинком ноги. Я поднялся быстрее его, и пока это отродье неуклюже вставало на свои протезы, карабин был уже перезаряжен. Второй разряд превратил проклятую марионетку в пепел…

Хоть кровь уже и перестала идти, моё лицо всё равно обжигала острая боль. Возможно, останутся шрамы. Но сейчас меня это волновало меньше всего. Я всё ещё скитался по этому проклятому лабиринту. Где-то в его коридорах я выкинул свой карабин. Он был мне верным другом, но эта схватка истощила последние заряды в лейденских батареях. Едва ли я найду новый. Оружие превратилось в лишний груз. Теперь, если я наткнусь ещё на кого-нибудь, то скорее всего умру. Я истошно орал. Больше не мог я блуждать по этим залам. Я звал чудовищ, чтобы они закончили всё это. Повернув в очередной раз, я наткнулся на тупик. Впервые за всё это время мне попался перекрытый путь. Это был коридор, на другом конце которого сияла маленькая точка света. Вот она, свобода! Но ничего просто не бывает, а потому коридор был перекрыт толстой сеткой. Я вцепился в неё руками, дёргая её что есть силы, пытаясь порвать её. Часть меня понимала, что это бесполезно, но я всё равно пытался. Вновь и вновь и трепал её, издавая при этом страшные проклятия и ругань. Наконец я обессилел и упал на колени перед сеткой. Сзади послышалось топанье и звук, будто на телеги волокли что-то тяжёлое. Я повернулся и увидел приближающееся ко мне громадное чудовище. Из-за моих криков я не услышал, как оно ко мне подбирается. Он представляло собой две сросшиеся спинами половины человеческих тел. Нижняя половина была сильной и мускулистой, волоча своими невероятно огромными руками конструкцию, представляющую собой некую металлическую основу, впаянную к костям таза, на которой с боков находились колёса. Верхняя половина беспомощно шевелила своими маленькими недоразвитыми ручонками, представляя тяжёлую обузу для нижней половины. Лица обоих половин были изуродованы настолько, что различить какие-либо черты лица было просто невозможно.

Я истошно кричал, тщетно моля монстра не делать того, что он задумал, сучил ногами в его сторону, но чудище неумолимо двигалось в мою сторону. И когда оно подошло вплотную, то схватило меня за горло одной своей здоровенной рукой. Ни удары, ни жалкие потуги освободиться не могли совладать с его силой. Я начал чувствовать, как задыхаюсь. Картинка перед глазами начала расплываться, звуки стали глохнуть. Последнее, что я слышал, был нарастающий металлический рёв… В себя я пришёл в полном мраке библиотеки. Я сидел за читальным столиком, опустив на него голову. В полном непонимании я заставил себя встать и направился к выходу. На улице уже вечерело, Солнце отбрасывало на землю последние лучи. И я пошёл по улице, сам не зная куда. Ноги привели меня в старую долореанскую церковь. Здесь я и решил заночевать. Тяжёлая дубовая дверь с громким скрипом отворилась, открывая передо мной просторный зал, по которому в хаосе стояли скамьи. Около перевёрнутого креста со святым Якоби лежал скелет человека, облачённый в истлевшую форму альбионского солдата. Грешки, значит, замаливал здесь. Лёгкая ухмылка скользнула по моим губам и тут же исчезла. Я расположился на одной из более уцелевших скамей и приготовился отойти ко сну. Сквозь провалившуюся крышу закатные лучи делали крест как бы сияющим, светящимся мягким оранжевым светом. И перед тем, как пучины тяжёлого сна поглотили меня, я со слабой надеждой обратился ко всем святым с мольбой дать мне шанс на искупление…

За стенами бушевал бой. Звуки брани доносились сквозь провалившуюся крышу и открытую дверь. Внезапно кто-то схватил меня за плечи и стал сильно трясти. Я открыл глаза и увидел Стефана. Жалко его было, белокурый парень был так молод, совсем ещё мальчишка… Стефан?! «Вставай! Вставай! Они уже здесь!» — кричал он. Да как же так? Этого не может быть. Или усталый разум опять играет в свои шутки. И ли я сплю? Стефан в ту ночь не дрогнул, остался со всеми…

Ничего не понимая, я встал со скамьи. «Держи! — Стефан протянул мне карабин — На том свете отдохнёшь». Он выбежал из церкви и влился в пыл сражения. За ним последовал и я. Над оплотом полыхало кроваво-красное зарево, Сопротивление сражалось в своём последнем бою. Я видел тех, кто уже должен быть мёртв. Из ступора меня вывел заряд карабина, выпущенный солдатами Союза в мою сторону. К счастью, он промахнулся, задев лишь мою правую руку. Боль от ожога привела меня в чувство. Я занял позицию вместе со своими товарищами, зарядил ствол и приготовился стрелять, но тут увидел картину, которую так боялись увидеть все люди наяву. Легионеры Союза выстроились в ряд, сомкнув щиты, оставляя между ними небольшие зазоры, сквозь которые вели огонь основные силы Союза. И этот ряд неумолимо приближался к нам. Меня охватил панический страх. Инстинкт подсказывал, что нужно бежать. Ещё есть время, чтобы спастись. Если убежать сейчас, то можно выжить. Едва ли Союз будет преследовать одного единственного человека.

Я закрыл глаза и звуки на время перестали для меня существовать. Лишь моё сердце бешено колотилось в груди. Я просил об искуплении и мне был дан шанс. И на этот раз я не побегу. Я сражался вместе со всеми, не боясь смерти. Каждый, и я в том числе, понимал, что на этот раз от неё не уйти. Люди яростно сражались за своё существование, но Союз был слишком силён. Он оттеснял силы Сопротивления, заключая их постепенно в кольцо, что сомкнулось в центре города. И с каждым убитым тьма вокруг становилась всё гуще, а звуки всё тише. Я думал, что мне это снится, что я сплю. Что утром я опять продолжу своё бессмысленное и позорное существование, проснувшись в церкви. Но страшная боль и вид собственной крови убеждали меня, что это далеко не сон.

Сражение шло, пока я не остался один, последним защитником идеалов Сопротивления. Раздались раскаты металлического рёва, и тьма вокруг сгустилась настолько, что поглотила всё вокруг, оставив меня одного в кругу света, который падал на меня откуда-то сверху. Больше никто не стрелял, сражение прекратилось. Я не понимал, что происходит. Во тьме кто-то всё время лихорадочно сновал. Наконец, первый смельчак показался на свет. Сборщики, кто же ещё это может быть. Дальнейшая борьба была бесполезной. Я бросил на землю свой карабин и пал на колени, обратив своё лицо и подняв руки вверх, к свету. Всё больше сборщиков показывалось на свет, они подступали ко мне. Я понимал, что это конец, но более я не боялся. Впервые за это долгое время я ничего не боялся. Меня больше не тяготили оковы вины. И назло этим тварям я засмеялся. Боже, как давно я не смеялся! Мой смех лился чистым потоком, как льётся смех человека, наконец освободившегося из рабства. Сборщики уже подступали ко мне, но меня это уже не волновало. Пусть убивают. Мне больше незачем цепляться за свою жизнь. Страх более не сковывает меня, и я наконец познал очищающий свет прощения.

Последний рассказ

Мощный удар более не делал из двери какое-либо препятствие. В прихожей была женщина. Её плач и мольбы о пощаде были тщетными, и мощный разряд моего карабина превратил её в горстку пепла. Следом за мной в дом ворвались ещё автоматоны и принялись зачищать дом. На втором этаже раздался детский крик, но через мгновение его заглушил звук разряда, и более детский голосок не сотрясал воздух. Никогда я не испытывал к своим противникам ни жалости, ни сострадания. Я был словно куклой в руках чьей-то чужой и могущественной воли. Но этот дом… Он был каким-то другим, пробуждая во мне чувства, которые уже давно позабыты мной. Под треснувшим зеркалом, что висело в прихожей, стояла фотография. Медленно, как бы сомневаясь в правильности своих действий, рука поднесла её к моим глазам. На этом чёрно-белом куске бумаге красовалось изображение семьи. Маленький мальчик и обнимающие его любящие отец и мать. И все они расплываются в искренней и счастливой улыбке…

Звуки становятся неясными, картинка перед глазами расплывается и теряет чёткость. Стук колёс вернул меня из царства снов в реальность. Скоро прибытие. Никогда не думал, что удостоюсь чести увидеть столицу Союза своими глазами. Поезд мчал, и за его окнами проносился один и тот же унылый пейзаж — серая, выжженная химическим оружием земля. Изредка её покрывали поля жухлой мёртвой травы, иногда проносились, словно глубокие порезы на плоти, старые окопы, поверх которых стелилась ржавая колючая проволока, на которой иногда были видны разложившиеся тела, оставшиеся ещё со времён войны. И чем больше я глядел на этот мёртвый мир из окна своего вагона, тем больше убеждался в том, что будущее будет не за царями, не за канцлерами и королями, а за Технократическим Союзом.

Вот за окном стали мелькать руины зданий. Я уже здесь. Этот город относительно недавно был отбит армией Союза. Ему суждено было стать сердцем нашей могучей организации, но для начала его нужно было удержать. Силы сопротивления непременно попытаются вернуть город себе. Поезд стал замедляться, и его рёв заглушил скрежет громадных открывающихся ворот, что были в спешке возведены на подходе к городу.

Пока ещё слово «столица» было слишком громким для того унылого зрелища, что я застал: по улицам города суетилась безликая масса, состоящая из автоматонов и граждан в защитных костюмах, чьи лица закрывали противогазы. Теперь и я был частью этой толпы. Те здания, что были хоть как-нибудь восстановлены, напоминали скорее склепы. Все окна на них были закрыты металлическими листами, которые пропускали немного света сквозь маленькие круглые отверстия. Здесь никто никогда не видит лица своего собеседника. И мой путь пролегал по этим улицам, кипящим суетливой безликой массой, к зданию жандармерии, в которой комадат Маршаль расположил гарнизон.

Жандармерия оказалась большим зданием, относительно немного повреждённым боями. Войдя в неё, я снял противогаз и приказал одному из стоящих на посту автоматонов отвести меня к комадату. Он молча развернулся и повёл меня к Маршалю, изредка оборачиваясь, дабы убедиться, что я всё ещё следую за ним. Комадат сидел в специально отведённой ему комнате, просматривая при светильнике какие-то бумаги и планы. Автоматон вышел из комнаты и закрыл дверь. При виде меня комадат встал, и мы отдали друг другу честь.

— Товарищ командор, приветствую. Мне уже было доложено о вашем прибытии. Как вам город?

— Если честно, то очень удручающее зрелище. От того, что называют столицей, я ожидал большего.

Комадат ухмыльнулся.

— Я тоже. Ничего, мы всё восстановим. Этот город будет символом нашей победы и с него начнётся восстановление мира.

— Иначе и быть не может, товарищ комадат.

— Точно, точно. Но… Как бы там ни было, пока рано праздновать победу. Нам ещё предстоит разобраться с этими олухами, будь они не ладны. Они никак не хотят понимать, что их война проиграна. Этот город, эта земля, всё это было сердцем Сопротивления, отсюда оно берёт своё начало. Не думаю, что они просто так нам это отдадут. Мы должны быть готовы, товарищ командор, должны быть готовы. Наверняка они бросят все свои силы, чтобы вернуть себе эту землю.

— У них нет ни единого шанса, товарищ комадат!

— Разумеется! Даже собрав всё, что у них есть, этим недоразумениям не тягаться с нашей мощью. Но мы всё равно должны быть подготовлены к встречи с ними. Мне доложили, что в некоторых руинах пригорода находятся лагеря этих шакалов. И я не хочу видеть их у себя под боком! Завтра для их зачистки будет отправлено несколько отрядов, и одним из них будете командовать вы. Ни один выродок не должен остаться в живых. Приказ ясен?

— Так точно, товарищ комадат!

— Хорошо. А теперь ступайте. Вам приготовили место в казарме, хорошенько отдохните. Завтра день начнётся очень рано.

В казарме, разместив свой багаж, я повалился на койку. Уж слишком много я воюю, я слишком устал от войны и от смерти. Но мысль о том, что моими руками строится будущее всего человечества, утешала меня и придавала сил. Иногда я жалел, что не прожил жизнь обычного человека, не завёл жену, детей. Иногда мне казалось, что я давно уже умер на поле битвы, а то, что сейчас лежало на кровати, было уже не человеком. Когда изо дня в день ты не видишь мир кроме как через прицел оружия, ты сам становишься оружием. И тебя обязательно должен кто-то держать в руках и приказывать убивать, а иначе толку от тебя никакого. И часто меня направляли в сторону тех, кто служил со мной рядом, и нажимали на спусковой рычажок. И разряд моей преданности идее испепелял того, кого ещё недавно я называл товарищем. Да, меня наградили высшем уровнем доверенности, я стал важной фигурой в иерархии Союза, но иногда я задумываюсь над тем, а не слишком ли высокую цену я заплатил? Но когда сомнения начинают разрывать мой разум на куски, я вспоминаю слова комадата Атейдеса. Он говорил, что любая идея подобна жертвенному алтарю, что требует уплаты за воплощения идеала в жизнь. Он говорил, что нет предателей ни у одной идеи. Порой алтарь называет чудовищную цену, и всегда будут те, кто её заплатит, и всегда будут те, кто её испугается. Я же свою жертву уже преподнёс… Постепенно мысли в моей голове начали путаться, а веки тяжелеть. И сон наконец утянул меня мягкими руками в своё царство.

… Фотография из моих рук вернулась на место. Я поднял голову к треснутому в углу зеркалу. Оттуда на меня смотрел ничем не отличающийся от других автоматон. Медленно я облокотил свой карабин о стену и сделал то, что никогда ранее даже и помыслить сделать не мог. Я снял свой противогаз. Теперь в отражении на меня смотрело измученное и усталое лицо. Лицо того же мужчины, что и на фотографии. Я стоял в смятении, все чувства в голове перемешались. Чья-та чужая воля приказывала мне вновь скрыть своё лицо маской, но она более не имела надо мной власти. Со второго этажа спустился автоматон. Недолго думая, я бросился на него, сбив с ног и вырвав из его рук карабин. Несмотря на яростное сопротивление, мне всё же удалось и с него снять противогаз. На меня вновь смотрело это же лицо, что носил мужчина на фотографии. На меня смотрело моё собственное лицо! Я силой поднёс автоматона к зеркалу, и он прекратил сопротивляться, узрев свой настоящий вид. Он некоторое время с таким выражением вглядывался в своё отражение, будто его взор увидел самого Творца. Он медленно повернулся ко мне, и мы посмотрели друг другу в глаза…

Каким бы не были тревожными сны, о них на некоторое время забываешь днём. Особенно, когда ты отправляешься в очередной бой. Хотя я уже давно держу оружие в руках, всё равно испытываю лёгкое волнение, предвкушая битву. С небольшим отрядом автоматонов я был отправлен зачищать руины небольшого городка, что находился относительно недалеко от столицы. На первый взгляд он казался заброшенным, пустым, вымершим. На улицах был разбросан мусор, кучи кирпича да пожелтевшие оплавленные скелеты. На некоторых костях всё ещё оставались тряпки, некогда бывшие немецкими и русскими мундирами. Передвигаясь вдоль стен, мой отряд исследовал одни развалины за другими. Пока никаких следов Сопротивления обнаружено не было.

Но вскоре на одной из улиц моё внимание привлёк одинокий двухэтажный дом. На фоне остальных развалин он выглядел почти нетронутым, и эта удивительная сохранность вызывала подозрения. Жестами я приказал автоматонам приготовится к штурму. Передо мной моментально построились три легионера, сомкнув свои большие щиты, оставляя между ними крохотные просветы. За ними выстроились два автоматона-штурмовика, направив свои карабины в просветы между щитами легионеров. Подобным образом автоматоны выстроились и позади меня. Я же находился посредине этой фигуры. Пока это построение аккуратно двигалось к двери, ещё пара автоматонов-штурмовиков быстро заняла позиции по бокам от двери. Построение приблизилось к порогу, и я отдал приказ к действию. Мощным ударом один автоматон более не делал из двери препятствие. Он быстро зашёл внутрь, а вслед за ним последовал второй. Первые автоматоны построения также начали входить внутрь. Первым шёл легионер, закрывая пространство перед собой своим щитом. Чуть выглядывая из-за его плеча за ним шёл штурмовик. Так вошли первые пять автоматонов, и я следом за ними. Оставшиеся пять, что были позади построения остались снаружи. Только сейчас глядя на всё это, я обратил внимание на то, что автоматоны двигаются так, будто испытывают жуткую боль при каждом шаге, издавая лёгкое поскрипывание вместо стона.

В прихожей лежали оплавленные кости таза и ног. Сбоку на стене висело треснутое в углу зеркало. Под ним на подзеркальнике изображением вниз лежала фотография. Во мне стало нарастать чувство тревоги. Как бы сопротивляясь моей воле, рука подняла фотографию и поднесла к лицу. Она была уже настолько выцветшей, что уже нельзя было сказать, что на ней было изображено. Со второго этажа спустилась два автоматона, первыми вошедшими в дом. Я приказал им ожидать здесь, в прихожей, а сам пошёл наверх. Там я обнаружил детскую комнату, в которой лежали почти полностью превратившиеся в пепел маленькие косточки. Они явно принадлежали ребёнку. Тревога стала сменяться страхом, который всё больше охватывал меня. Это слишком было похоже на то, что я видел по ночам…

Раздался разряд. Я вздрогнул. Стреляли на улице. Сопротивление! Оно загнало меня в ловушку! Автоматоны, стоявшие на улице, отстреливались в ответ, но двух стволов было явно недостаточно. Как я мог это допустить?! Вот из пяти автоматонов в дом зашёл один лишь легионер, закрываясь раскалённым щитом. Но меткий разряд, пущенный в узкую щель щита с другого конца улицы превратил его верхнюю часть тела в прах и груду раскалённых железок. Я приказал оставшимся легионерам закрыть вход, а штурмовикам вести ответный огонь, двоих из которых я отправил отстреливаться на второй этаж. Сам же я отправился искать пути отступления.

Дом имел запасной выход. Но вдруг его дверь быстро раскрылась. Реакция последовала незамедлительно, и один боец Сопротивления был убит. Но вот последующий наставил на меня оружие. В это время, услышав стрельбу, сюда подошёл автоматон из прихожей. Я приказал ему сложить оружие, и безвольная кукла, ни минуты не колеблясь,подчинилась. Под стволами карабинов меня вывели в прихожую, и остальные автоматоны также поспешили сложить оружие, услышав мой приказ.

Стрельба прекратилась. бойцы Сопротивления с моей помощью вывели автоматонов на улицу, где их и расстреляли. Меня же поставили на колени и связали позади тела руки.

— Ну и ну, вы только посмотрите, какой улов. Да это же командор! — сказал один из бойцов, который скорее всего был здешним командующим.

— Лучше убейте меня сразу. Вы ничего от меня не узнаете! — со злобой сказал я

— Ха! Мы и не будем у тебя ничего выпытывать. Ты нам сам всё расскажешь. Скажи, что ты чувствуешь? А? Ты знаешь, что у человека, которого ты убил, есть жена? И две дочки есть. Каково это, отобрать у кого-то любимого человека и отца?

— Человека? Вы все здесь просто сброд дикарей. Союз до вас всех доберётся.

— Тяжёлый случай. Грузи его.

Меня заставили подняться и идти на выход. Там бойцы выстроились в небольшие колонны.

— Нам придётся идти пешком. Да, опять, не корчте лица. Дойдём до точки, и нас заберут броневики. Всё, выдвинулись, быстро!

Бойцы двинулись из города лёгким бегом, и я вместе с ними. Чуть погодя командир сопротивления отдал приказ, и весь отряд разделился на несколько маленьких, каждый из которых двинулся в разные стороны. Не знаю, сколько мы ещё двигались, но наш маршрут закончился возле разорённой под самое основание деревушки. Там стояли паровые тягачи. К этим угловатым железным коробкам, передвигавшимся на гусеницах, сзади были закреплены продолговатые десантные контейнеры на маленьких гусеничках. Бойцы Сопротивления быстро погрузились в них. Меня затолкали в последнюю очередь. Тягач пыхтел, волоча нас на базу Сопротивления.

— Ослабь чуть ему путы — сказал командующий.

Боец, сидевший подле меня, немного ослабил верёвки на моих запястьях, и кровь хлынула к затёкшим тканям, заставив лёгких холодок облегчения пробежать по рукам. Сколько мы двигались на тягачах, я не знаю, но когда я вышел из десантного контейнера, вечер уже плавно переходил в ночь. Бойцы разбрелись по своей базе, которая во времена войны служила полевым командным пунктом одной из сторон конфликта. В обветшалых окопах не спеша и с наслаждением покуривали папироски часовые, толстый повар с запозданием готовил ужин, некоторые спешили каждый по своим делам… В воздухе висело напряжение, настолько сильное, что, казалось, оно разогревает прохладный вечерний воздух, делая его тяжёлым и удушливым. Глава отряда гордо, как свой личный трофей вёл меня к своему командиру. Он сидел в блиндаже, изучая какие-то планы.

— Товарищ командир, смотрите, кого я вам привёл. Был отправлен с двенадцатью марионетками зачищать наш лагерь в Корнве.

— Ну так развяжи ему руки и оставь нас наедине — спокойно ответил командир

— Товарищ командир, вы уверены? Он же…

— Из Союза. А сам ты откуда? Забыл уже, как подчищал наши ряды под их флагом?

Главный отряда смутился и поспешил выполнить приказ. Освободив меня от пут, он, как побитая собака, вышел из блиндажа и прикрыл старую деревянную дверь.

— Ну присаживайтесь, товарищ командор — сказал командир Сопротивления, рукой указывая на скамью напротив.

— Ваши уловки не возымеют успеха. Так что зря стараетесь — ответил я, присев на скамью.

— Да-да, вы нам ничего не скажете. Мы сброд, дикари, и Союз скоро нас сокрушит. Знакомая песнь. Хотите верьте, хотите нет, но мне так половина всех людей в этом пункте говорила. Знаете, вас здесь никто не держит. Да, вас сюда притащили насилу, но если вы захотите уйти, никто не будет вам мешать.

— Ха! может, вы ещё и ужином меня накормите, пытать не будете?

— Накормим. И пытать не будем. Я вам скажу больше, мы вам ещё и место для сна выделим. Видите ли, вы теперь с нами, хотите вы того или нет.

— Вы слишком самоуверенны.

— Отнюдь. Я сказал, что вы можете покинуть наш лагерь. На рассвете одна из наших групп двинется в сторону Корнва на тягачах. Мы можем подбросить вас. Только помяните моё слово, вы и к воротам подойти не успеете. Вас убьют.

— Откуда такая уверенность?

— Некоторые, подобные вам, пытались вернуться в столицу. Они даже грозили нам, что что скоро сюда прибудут силы Союза и разгромят нас. Но они превращались в кучки пепла, не дойдя и до городских ворот. Поэтому выбор у вас невелик: вы теперь либо с нами, либо будете убиты идеей, которую и поддерживаете.

— …

— Слушайте, завтра я буду ждать вашего решения. Но мне жаль, если вы вот так глупо умрёте, а потому надеюсь, что останетесь с нами. Пойдёмте, я покажу где вы можете отдохнуть.

Этой ночью сон пришёл ко мне поздно. Я никак не мог принять происходящее, ибо оно казалось мне каким-то ненастоящим, мнимым. Мой разум сопротивлялся мысли о том, что Сопротивление совсем не такое, каким нам его малевали генералы Союза. Но вот моё измученное сознание стало уставать от самотерзания, хватка мыслей слабела, а веки тяжелели. Наконец, я провалился в сон.

…Белоснежный флаг Союза, несущий на себе алую шестерню, горел хорошо. Пламя с жадностью поглощала знамя, водрузившееся почти над всем миром. Люди узнают правду об истинном лице Союза, о его лживых идеалах, прикрытых ангельской личиной благих намерений во имя всего человечества. А пока… Пока кучка автоматонов молча смотрела на горящий флаг…

…В городе бушевали беспорядки. Диверсия удалась на славу, и прямо сейчас все силы Союза были направлены на борьбу с бойцами сопротивления, уведя основные силы от южных ворот. А в это время поезд мчал, набирая ход. Его машинист уже со всем смирился, да и едва ли тяжёлое ранение в голову позволило бы ему жить нормальной жизнью. Войска Сопротивления уже отбили южные земли столицы и теперь ожидали поезда. Его гудки раздавались всё чётче, и устрашающий стук его колёс приближался. Вот он, мчит на пределе своей скорости. Испустив последний гудок, он с чудовищным лязгом и грохотом, и врезался в южные врата, и мощный взрыв парового котла разнёс и их, и окружавшие врата стены. Сквозь лязг и грохот, сквозь звуки битвы раздался голос:

— Время пришло, друзья! Грядёт наша последняя битва, и вам страшно. Страшно и мне. Не бойтесь, ибо страх есть свидетельство нашей человечности, свидетельство того, что мы — люди! Мы - живые! Не бойтесь, ибо сегодня мы сражаемся не за себя и даже не за своих жён и детей. Сегодня мы сражаемся за будущее всего человечества! Люди не будут рабами треклятой машины! Ура!

И воздух содрогнулся оглушающим раскатом громогласного «Ура!». Начался штурм, и многие пошли в свою последнюю атаку…

Картинка стала расплываться, звуки стали глохнуть, и я провалился во тьму, более не видя ничего. Меня растолкал на рассвете боец сопротивления:

— Вставай. Главный хочет тебя видеть — сказал он.

Это был мужчина лет так за сорок. Его лоб уже был тронут морщинами, а на подбородке и челюсти красовалась седая щетина. Через правую сторону его лица проходили два длинных продольных шрама. Глядя в это лицо, любой бы пропитался уважением к этому потрёпанному и жизнью, и войной мужчине. Я медленно встал и последовал за ним к командиру.

Он сидел в своём блиндаже. Создавалось впечатление, что он и не покидал его. Боец поприветствовал командира и удалился, оставив меня с ним наедине.

— Итак, мои люди уже готовы выдвинуться. Вы остаётесь или… — он посмотрел мне прямо в глаза, и его взгляд выражал сильную надежду.

— Я… Не знаю, как мне быть

— Понимаю. Долг зовёт вас назад, да? Присядьте — командир указал рукой на скамью напротив — Позвольте я вам кое-что расскажу о вашем любимом Союзе. Знаете, правда очень… тяжёлая штука. Все вопят, чтобы им подавали правду, но по факту очень немногие готовы её на самом деле услышать. И ещё меньше людей готовы её принять, какие бы безумные очертания она не принимала. Вы готовы её услышать и принять?

Я не знал, что отвечать. Мой язык вдруг стал свинцовым и никак не хотел поворачиваться, поэтому я лишь утвердительно кивнул головой.

— Что ж, тогда начнём с чего-нибудь простого. Вы знаете какой сейчас год?

— Двадцать третий, — ответил я.

— А вот тут вы ошибаетесь. К сожалению, уже никто не ведёт счёт времени, поэтому и я вам не скажу точную дату. Но одно я знаю точно, сейчас уже давно не двадцать третий. Настолько давно, что сейчас уже года пятидесятые идут.

— Если вы не знаете, сколько лет прошло с двадцать третьего, как вы можете предполагать, какие сейчас года?

— Так в этом-то всё и заключается. Почему никто не знает точную дату? Мм? Слушайте, вы же командор, так? Наверняка вы имели доступ к секретным архивам. Вы же ведь знаете, для чего служат маяки?

— Да, знаю. Откуда это известно вам?!

— В наших рядах многие командиры — бывшие командоры и комадаты Союза. Нам уже всё известно. Но сейчас не об этом. Если вы знаете, для чего возводились маяки, вы знаете, какое воздействие они оказывают на людей. Они нам на мозги давят, заставляют думать так, как выгодно машине, понимаете?

— Машине? Вы говорите про Рукотворного Бога?

— Да, про него самого.

— Но ведь его строительство только должно завершиться, здесь, в этом городе.

— Ха-ха-ха. Как быстро вы стали сговорчивыми, — я смутился, понимая, что сказал очень много лишних слов, — не бойтесь, и это нам уже давно известно. А ещё нам известно, что вашего Нооса уже давно построили. Я хочу сказать больше, его даже запустили. Результат весь перед вами. Машина вздумала обратит людей в рабство, превратив их в этих мерзких отродий, которыми вы ещё недавно командовали.

— Это невозможно! Вы обманываете меня!

— Именно такое мышление и нужно машине. Она всё это время заставляла вас жить несуществующую жизнь! — повисла тишина, которую через некоторое время прервал командир — Я понимаю, насколько вам сейчас тяжело. Когда свято во что-то веришь, когда не раз готов отдать за что-то жизнь, уже трудно бывает от этого отказаться. Но вы должны понять, что это была не ваша вера. Вы были игрушкой, в руках треклятой машины, — и вновь повисла тишина.

Я упёрся взглядом в стол, не в силах о чём-либо подумать. Разум сопротивлялся услышанным словам, разрывая себя в глубоких сомнениях. Но в конце концов он сдался, принял истину, какой бы тяжёлой она не была.

— Я с вами, — наконец выдавил я из себя.

— Я надеялся это услышать, — ответил командир. — А сейчас вам нужно прийти в себя, осмыслить всё вами услышанное. Идите в казарму, в три часа будет собрание. Мы будем обсуждать план последнего сражения. И да, вы теперь у нас будете числиться как командир. Вам будет дано под командование отряд бойцов.

— Вы очень быстро доверили мне людей.

— Сейчас нам нужны толковые командиры не меньше, чем солдаты или оружие. Ступайте.

Постепенно мой разум смирился с истинным положением вещей. Правда теперь весела на мне тяжким грузом, но я более ей не противился. В три часа в полевом штабе было созвано последнее собрание, на котором был объявлен план действия.

— Теперь, когда все в сборе, я, пожалуй, начну. Вы знаете, что проклятая машина находится в самом сердце города, в Технобашне. Она-то и станет нашей главной целью. Русские уже начали вести активные боевые действия. Они выиграют нам дополнительное время на подготовку и оттянут возможное подкрепление Союза на себя. Также наш информатор сообщил, что через небольшой пост на севере, вот тут — командир ткнул пальцем в карту — пройдёт поезд противника, гружённый техникой и живой силой противника. Товарищ Власов, это я оставляю вам. Вы должны будете собрать своих людей, и занять поезд. Разумеется, противник не должен прознать о ваших действиях, ибо вы займёте место живой силы Союза. Когда придёт время, наш информатор свяжется с вами, и вы должны будете завязать в городе бой. Вам нужно будет оттянуть силы противника от южных районов города на север, где вы должны будете занять северные врата. Всё понятно? — командир Власов утвердительно кивнул. — Хорошо. Товарищ Райан, товарищ Кащинский, вы также будете отправлены на северный фронт наступления. Когда командир Власов откроет северные врата, вы должны будете помочь ему. К вратам вы должны подойти с минимальными потерями. Приказ ясен? — оба командира утвердительно — Хорошо. Что касается нас троих, — командир посмотрел на меня и товарища Мюллера — то мы расположим своих людей здесь, здесь и здесь — командир указал позиции на карте, — Двигаться будем к южным вратам. Вот здесь находится заброшенная станция. На ней мы расположили… реквизированный у Союза локомотив. Мы разгоним его, и он пробьет нам врата, открыв доступ в город. Ударим по силам Союза с двух сторон, возьмём их в кольцо в центре города и уничтожим. Затем прорвёмся в технобашню и уничтожим треклятую машину. Избавив мир от неё, мы также избавим людей от воздействия маяков, и нейтрализуем всех автоматонов разом. Живой силы у Союза немного, он привык полагаться на своих марионеток, поэтому добить Союз в дальнейшем не представляет из себя большой трудности.

— Что насчёт подкрепления? — спросил Мюллер

— На подкрепление не рассчитывайте. Здесь собраны все наши силы. Другие районы просто не могут больше присылать нам людей. Единственное, что могу сказать, у нас будет поддержка с воздуха. Запад Европы всё ещё под нашим контролем, и нам уже выслали паровые дредноуты и линкоры. Но расслабляться не стоит, так как Союз вероятнее всего также получит поддержку техникой. — На секунду все замолчали, но командир продолжил — Мы не можем проиграть. Вы понимаете, что здесь собран весь кулак Сопротивления. Если нас разобьют, боюсь, человечество обречено. Тех сил, которыми сейчас располагают остальные регионы, не хватит, чтобы остановить Союз. У нас нет права на проигрыш. Всем всё ясно?

— Так точно! — хором ответили командиры.

— Хорошо. Тогда Власов, Райан и Кащинский, собирайте своих людей, и начинайте переправлять их к указанным позициям. Товарищ Власов, завтра у вас будет ответственный день. Остальные, идите и скажите что-нибудь солдатам. Пусть готовятся. Решающий час не за горами. Командиры покинули штаб, но я остался.

— Вы что-то хотели?

— Да, я хотел бы знать, кто такой информатор, о котором вы упомянули.

— Ну, этого я вам не скажу. И никто не скажет, потому что никто не знает, кто этот человек.

— То есть вы доверились тому, кого даже не видели?

— Ну-ну, товарищ командир, обижаете. Информатор однажды связался с нами, и предложил сотрудничество, при условии, что его личность останется в тайне. Командование долго тогда спорило, стоит ли идти на риск, но в итоге оно согласилось. Знаете, если бы не информатор, вас бы здесь сейчас не было. Так что в каком-то смысле вы ему жизнью обязаны. А теперь ступайте, вам ещё нужно познакомиться со своим отрядом.

— Думаете, они станут мне доверять?

— Станут. Многие из нас когда-то служили Союзу. Но теперь… Поверьте, к вам относятся здесь положительно.

Всё то малое количество времени в лагере царила атмосфера напряжённого ожидания. Люди готовились, и многие понимали, на что они вскоре пойдут. Но вот в один день на горизонте показались паровые суда. Даже издалека было видно, насколько они огромны. Естественно, это не осталось незамеченным. Я, Мюллер и главнокомандующий командир выдвинулись на свои позиции. Информатор в городе уже дал знак Власову, и наверняка тот уже скоро начнёт действовать, если уже не начал. Из северных лагерей также приступили к активным действиям Райан и Кащинский, продвигаясь к северу города.

Пробил час последнего сражения. На севере бушевали страшные бои, а Власов яростно удерживал северные районы города. Мы выдвинулись в бой, и походным гимном нам стал чудовищный рёв паровых воздушных судов, настолько огромных, что они закрывали собой дневное солнце. В воздухе шли поражающие разум баталии. Гигантские суда сближались боками друг против друга, и всё вокруг оглушали залпы орудий. И проигравший бой линкор или дредноут огромным горящим куском металла падал на землю, уничтожая всех и вся под собой. И каждое сбитое судно Союза внушало в людей всё большую уверенность в победу. Врата города всё ближе маячили на горизонте. Люди, забыв про любые раны, на ходу отрывали куски ткани от своей формы, наспех перематывались и вновь шли в бой. Всё сверкало от электрических разрядов карабинов. И к звукам баталии присоединился рёв мчащегося локомотива. Его машинист уже ни о чём не жалел, ибо Союз отнял его же рукой всех, кто мог ждать его возвращения. И гнев заставлял его ещё быстрее разгонять локомотив. Он на бешеной скорости промчался по магистрали, издав последний, победный гудок. И лязг металла, и взрыв перегруженного котла сели и врата, и часть стены. Сквозь какофонию битвы раздался громкий, твёрдый и полный решимости голос:

— Время пришло, друзья! Грядёт наша последняя битва, и вам страшно. Страшно и мне. Не бойтесь, ибо страх есть свидетельство нашей человечности, свидетельство того, что мы — люди! Мы - живые! Не бойтесь, ибо сегодня мы сражаемся не за себя и даже не за своих жён и детей. Сегодня мы сражаемся за будущее всего человечества! Люди не будут рабами треклятой машины! Ура!

И воздух содрогнулся оглушающим раскатом громогласного «Ура!». Начался штурм, и многие пошли в свою последнюю атаку. Союз яростно сопротивлялся, но куда их бездушным куклам тягаться с отчаянным нежеланием умирать, которое живёт только в живом человеческом сердце. Сопротивление продолжало давить, наступая с Северных и Южных районов, загоняя силы Союза к технобашне, окружая их. Огромное Сооружение невиданных масштабов стало полем последнего сражения. Союз проигрывал, и может быть эти бездушные уродцы, некогда бывшими людьми, это понимали. И когда последний автоматон пал, карабины поднялись в небо, победно тыкая в небеса.

— У машины не осталось больше солдат! Сегодня она впервые познает, что такое страх. Положим конец тирании алой шестерни!

Солдаты приготовились брать штурмом технобашню, но к главному командиру подбежал связной. Он снял со спины огромную антенну и направил её диск в северно-западном направлении. Командир снял трубку с его груди и выслушал всё, что ему сказали. Люди рано праздновали победу. Союз прислал огромное подкрепление, чтобы защитить город, и прямо сейчас оно сокрушало один район за другим. Проклятые уроды использовали против людей их же тактику!

— Товарищ командор, мы понимаем, что это конец. Вы должны уничтожить эту бесовское ведро, — далее командир обратился ко всем — Слушайте все, враг наступает! Здесь мы оказались в ловушке, но мы ещё живы, и наши руки сжимают оружие! Они думают, что мы дрогнем, что мы сдадимся, но нет! Этому не бывать! Солдаты, займите позиции, и отдайте свою жизнь как можно дороже! — Многократное «ура!» прокатилось по воздуху, и командиры поспешили занять со своими людьми позиции.

— Вы знаете, что нужно делать.

Пара бойцов в паровой броне раздвинули для меня двери. Как только я оказался внутри, они отпустили железные створы, и те с грохотом закрылись. То, что предстало перед моим взором, будоражило сознание. Такие технологии не могли представиться даже самой безумной голове. В башне не было окон, её внутренности были выполнены из какого-то тёмного металла, на котором блестели золотые дорожки и странные маленькие устройства. И из стен, и из потолков выходило множество трубок и проводов различной толщине. Несмотря на внешний вид, внутри башня была совсем тесно, и представляла из себя коридор, ведущий к платформе. Встав на неё, платформа дрогнула и начала поднимать меня вверх. Этот подъём был долгим. Я с напряжением ждал, когда наконец окажусь наверху. Мои руки, сжимавшие заряженный карабин, вспотели, а ноги дрожали от напряжения. Наконец платформа остановилась. Передо мной открылись массивные металлические створы, открывающие проход в гигантский круглый зал, вдоль стен которого стояли странные массивные устройства со множеством панелей, мерцающий огоньков, трубок и проводов, которые в свою очередь уходили в противоположную стену, которая за такими же, как и на в ходе в зал, железными створками что-то скрывали. Когда я подошёл ближе, они со скрежетом открылись, и из окутанного мраком углубления металлические основы вынесли нечто. Это были остатки человеческого скелета, изуродованные технологиями Союза. У скелета отсутствовала левая часть черепа. Вместо неё было установлено продолговатое устройство, из передней части которого лился приятный голубоватый свет. Сама полость черепа была заполнена какими-то механизмами. От головы куда-то во мрак позади отходили три толстых трубки и два провода. Шея поддерживалась на механизмах, которые также были чужды моему разуму. Кости правой руки безвольно болтались, скрепляясь меду собой и телом скобами и спицами, вместе напоминавшие конструкции на ногах автоматонов. Левая рука была заменена прямоугольным устройством, посредине которого проходила голубоватая полоса. Грудная клетка представляла собой вплавленные в рёбра металлические пластинки, закрывавшие судя по всему жизненно важные (если это сочетание слов вообще можно было отнести к этому) механизмы. Из её полости всё туда же, назад отходило множество проводов и трубок разной толщины. Позвонки были скреплены меду собой пластинами, а нижняя часть тела была представлена тазом и безвольно болтающимися бедренными костями.

— Твой сценарий подошёл к концу, автоматон. Передай накопленную информацию. — голубая полоса на прямоугольном устройстве стала изгибаться острыми волнами в такт отвратительному металлическому голосу этого создания.

— Ты что-то путаешь, машина. Присмотрись внимательнее, ибо я — последнее, что ты увидишь!

Я направил свой карабин в сторону этого отвратительного создания и уже готов был нажать спусковой рычажок, как вдруг на меня накатил сильный металлический рёв, идущий как будто одновременно и извне, и из моей головы. Карабин выпал из моих рук. С потолка опустилось ещё одно странное устройство. Я пытался сопротивляться, но более не владел над собой. Я стал пассажиром собственного тела. Странное устройство представляло собой некое кресло, к головному отделу которого крепился механизм, напоминающий шлем с двумя спицами и четырьмя скобами. Я уселся в него, скобы раскрыли мои веки и не давали им смыкаться. Спицы подошли близко к моим глазам и на секунду застыли. Спустя мгновение они проткнули мои глаза, и жуткая боль въелась в мой мозг.

Далее последовало чувство, словно кто-то находится внутри моей головы, читая каждую мою мысль. Мне даже показалось, что вокруг меня раздаются стук, напоминающий стук человеческих ногтей. И в моей голове стали сами собой появляться мысли, словно давно забытые воспоминания всплывая в моей голове. Они звучали как голос, и мой, и чужой одновременно. И чем больше эти мысли охватывали мой разум, тем страшнее мне становилось.

В 15 году 19 эпохи Германия одержала ряд крупных побед в небе над Суверенным Альбионом, почти полностью подчинив его себе. Королева, понимая всю сложность сложившейся ситуации, подписала с канцлером мирное соглашение, по условиям которого Альбион должен был немедленно вывести войска с континента. Северные владения Брита обвинили королеву в измене, отказавшись ей дальше подчиняться. Всё это привело к тому, что остров погрузился в кровопролитную гражданскую войну. Также многие полки Альбиона отказались покидать континент. Армия разделилась на тех, кто поддерживал королеву, и тех, кто считал её изменницей. Солдаты начали убивать друг друга прямо посреди оккупированной территории. Франция не смогла в дальнейшем сдерживать натиск немецкой армии.

Всё это позволило Германии обратить свой взор на Восток, и послать дополнительные силы против Российской империи. Также была начата военная компания против Объединённого Халифата. Но уже в 16 году в рядах немецкой армии начались волнения. Люди прекрасно видели, во что превращается мир. Да и некоторые не поддерживали нынешнюю политику канцлера.

Так или иначе к концу 16 года Объединённый Халифат распался. Арабы не были готовы к масштабной химической войне. Они терпели поражения на поле битвы, и многие халифы обвинили Аль-Хали в ереси. Он не приводил арабский народ к величию, о котором говорилось в священном писании Халаизма, а потому был доставлен в столицу и повешен прямо перед собственным дворцом. Халифат распался на множество небольших владений, главы которых принялись убивать друг друга в войне за право называться новым пророком.

Год 17 19 эпохи стал критическим. Устои цивилизации готовы были рухнуть. В немецкой армии началось массовое дезертирство. В Берлине даже было поднято восстание, но оно быстро и жёстко было подавлено. Многие беглецы потом расселились по пустошам, став мародёрами и разбойниками.

В этом же году волнения начались и в Российской империи, затем переросшие в гражданскую войну. Множество слухов ходило относительно тех событий, но я уже не вдавался в подробности. Несмотря на то, что империи всё ещё существовали на картах, они не жили в реальности. Большая часть Европы превратилась в выжженные химическим оружием пустоши, по которым слонялось разное отребье. Те солдаты, которые сохранили верность своим властителям, сгустились подле столиц и немногих городов подле них. Далее была дикость.

В моей памяти всплывало свинцовое, вечно затянутое хмурыми облаками небо. Под ним умирали те страны, которые отказались от участи в войне. Общий спад производства и торговых отношений стали страшными ударами для их экономик, и вскоре они превратились в зоны влияния различных преступных банд и кланов. И когда казалось, что конец света наступил, появился он — Технократический Союз. Он сеял зерно необычных технологий, на несколько порядков опережающих технологии других, ныне уже умирающих держав. Его идеалы уводили за собой грязных, оборванных и больных людей, уже потерявших всякую надежду на лучшую жизнь.

И странное чувство не покидало меня, словно я смотрю чужую жизнь, словно всё это не было моей памятью. Металлический рёв вновь разорвал мой мозг, и спицы глубже въелись в мою голову…

Рукотворный Бог должен был стать настоящим прорывом. Он бесстрастен, он руководствуется одной лишь логикой, он лишён личной приязни к кому-либо, его нельзя подкупить. И всё человечество уподобится Рукотворному Богу, выйдя на новый уровень своего развития. И на всей Земле водрузится белоснежный флаг, несущий на себе алую шестерню, и будет провозглашена автократия Рукотворного Бога…

Спицы ещё глубже вошли в мою черепную коробку. У сопротивления нет ни единого шанса. Они думают, что победили, но обмануть Нооса нельзя, ибо его логика непогрешима. Глупцы не знают, чему противятся. И все верные Союзу люди станут Высшей Расой, и начнётся новая эпоха…

…Человек, жизнь которого я жил, был командором армии Технократического Союза. За свои заслуги он удостоился чести переродиться в представителя высшей расы. Его природный образец затем использовался для выведения копий, дабы пополнять ряды армии Союза. Мечты сбылись, и человечество переродилось. Те немногие, что ещё сопротивлялись, были последними представителями старого человечества. Они будут утилизированы…

И вновь металлический рёв раздался в моей голове… Я понял, что отказ от чувств был ошибкой. Это понимал и Рукотворный Бог. Чувства позволяли людям творить, создавать новое. Это, что машине никогда не понять. Ноос мог улучшать то, что уже когда-то было создано великими умами до него, но не мог создать новое. Но его железная логика подсказала выход. Ноос создаст аналоги чувств, он будет почти человеком. У Высшей Расы нет шансов на дальнейшее развитие, а потому Рукотворный Бог оправил всех её представителей в Город-Убежище, где они и поныне спят. Рукотворный Бог поймёт природу чувств, и тогда Высшая Раса проснётся… Человек творил, но многие его творения несли хаос, смерть и разрушение. Потому Рукотворный Бог решил, что первыми чувствами станут вина и ответственность. Сборщики собрали достаточно воспоминаний, чтобы Ноос мог понять, что они из себя представляют. И первые чувства были созданы. Вереницы единиц и нулей имитировали вину и ответственность, но логические процессы, ими формируемые, были слишком разрушительны. Смерть всего человеческого рода была виной Рукотворного Бога. Создание убило создателей. Рукотворный Бог был близок к завершению своего существования, но его смерть значила смерть Высшей Расы. Решение было только одно. И вся информация о прошлом была стёрта из памяти Нооса. Более прошлое для него было сокрыто…

Проблему нужно было решать. И безупречная логика Рукотворного Бога её решила. Сборщики стали инструментом её решения. И так появились сценарии. Ноос создавал автоматонов, и многим из них сборщики присваивали воспоминания людей когда-то живших. И весь мир превратился в жуткий театр, где куклы думали, что они живые люди, и раз за разом повторялись их судьбы, вплетённые в величайшие события истории. А сборщики потом пожинали ощущения, плетя из них чувства для Рукотворного Бога…

Теперь мне всё стало понятно. Человек, личину которого я носил, давно спит в Городе-Убежище. Я был лишь безликой куклой, поверившей в то, что она живая. Мои ощущения будут превращены в чувства, и когда-нибудь Высшая Раса проснётся с рассветом, освещающим новую главу в истории человечества. Этот мир был искусственным, как и я сам. Я отыграл свою роль в этом сценарии. И теперь я должен быть утилизирован…

Автор: Сиама Йамаока

Текущий рейтинг: 42/100 (На основе 12 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать