Простыня

Я шла по улице.

Я играл, сидя за столиком, сам с собой в шахматы, изо всех сил стараясь скрывать от себя свои будущие ходы, хотя получалось плохо. Что делать, умение лукавить с собой в наши дни стало такой же необходимой частью игры, как прежде анализ.

Я держал в руке молоток и вбивал в стенку гвоздь, собираясь стабилизировать положение раздражающего меня вот уже вторую неделю кухонного выключателя. Молоток предсказуемо-анекдотично промахнулся мимо гвоздя и угодил по пальцу.

Я за стенкой чуть вздрогнула от своего хриплого крика и импульса боли. Наливаемое в стакан молоко слегка расплескалось. Ну зачем быть настолько неловким, изображая из себя ходячую карикатуру на джеромовского дядюшку Поджера?

Я тихо плакал в люльке.

Глупо вести себя так, но рефлексы не обманешь, да и мой мозг пока слишком слабенький. Сколько бы умных мыслей ни витало вокруг, они ещё мало задерживаются в этой головке.

Да и есть мнение, что это вредно — перегружать младенческий мозг слишком взрослыми тяжеловесными мыслями. Поэтому в данной люльке я стараюсь не думать ни о чём сложном.

Троллейбус чуть скрипнул шарнирами на улице.

Я-парень встал спешно с синего кресла, уступив место себе-беременной, входящей в общественный транспорт и находящейся на четвёртом месяце. Садясь без лишних слов благодарности, я призадумалась: интересно, какую диету лучше бы выбрать? Общие методики давно разработаны, но у каждого тела свои особенности.

«Общественный, — вспыхнула ироничная мысль у меня-бородатого, сидевшего на заднем сиденье троллейбуса и пытавшегося второй час подряд тщетно перечитывать «Астровитянку» Горькавого. — Можно подумать, что есть сейчас хоть какая-то разница между личным транспортом и общественным».

И правда.

Разницы нету.

В основном для меня, сидевшего в этом троллейбусе — сидевшей, сидевших? — данные мысли были давно уже опротивевшей серой рутиной. Но я-девчонка, сидевшая у окна и скроллившая от скуки старые мемы на экране мобильника, была переполнена азартом и любопытством — всё-таки личное устройство гормонов и тела решает? — и мне захотелось нырнуть опять в этот пласт стареньких воспоминаний.

Как давно это было?

То, что нас привело к нынешнему положенью вещей. То, что изменило наш мир навсегда, упразднив отчасти само понятие «мы».

Было это, конечно, вовсе не с данной девчонкой и не с кем-то из сидящих в троллейбусе. Но после Мейоза воспоминания о событиях, приведших к нему, были так популярны, что разошлись как круги по воде в мозгах человечества и едва ли когда-то погаснут.

Предшествовавшее

— Короче. — Джеймс Мердок, оснащённый коротенькой рыжей бородкой и бакенбардами статный мужчина тридцати пяти лет, обвёл неторопливо взглядом команду «Гермеса». — Короче. Все здоровы и живы?

Взгляд его остановился на Тариссе МакЛауд, симпатичной светловолосой молоденькой медичке. По совместительству бывшей доктором наук и автором трёх талантливых диссертаций, но кого это интересует здесь, тут у каждого за плечами своё богатое прошлое.

— Так точно, — кивнула она. — Уровень негативных эффектов колеблется где-то на планке самовнушения.

— Состояние машин в норме?

Теперь капитан смотрел на Жана Блума, корабельного технаря.

— Пара приборов вышла из строя, но это было ожидаемо. Благодаря модульной системе мы легко починили их, — отрапортовал молодцевато брюнет с щёгольскими усиками.

— Хорошо.

Естественно, делюксация на окраину чужой звёздной системы была не настолько опасна, насколько фатально было бы появление в земной атмосфере. Но всегда есть риск оказаться в каком-то мигрирующем локальном сгущении межзвёздного газа или чём-то подобном.

— Отправляем доклад об успешном прибытии назад в Солнечную.

Сказав это, Мердок утёр пот со лба.

Пот выступил не от нервов, переход состоялся лишь часа четыре назад и подсознательно капитан до сих пор не вполне осознал, что операция, к которой они все так долго готовились, уже началась. Просто он только что занимался упражнениями в центрифуге — предназначенными для противостояния влиянию невесомости.

— Готово.

Капсула с флэшкой исчезла с экрана.

Исчезла, чтобы спустя почти восемь лет появиться в чётко указанной точке Солнечной Системы. Мгновенье для флэшки, восемь лет для внешнего наблюдателя.

Мердок вдруг философски подумал, жив ли ещё Тони Лапдок, пожилой автор врезавшегося ему когда-то в сознание фэнтезийного цикла о Кубическом Мире.

«Ай, все мы в каком-то смысле мертвы. Как там было сказано в том афоризме Эйнштейна? Мёртвые отличаются от живых лишь расположением на оси времени».

— Барри? — обратился он к астрофизику.

Снулый и отрешённый по обыкновению от действительности усатый шатен в очках оторвал нерадостный взгляд от экрана планшета.

— Поведение красного карлика по-прежнему демонстрирует аномалии. Похоже, что интенсивность их за восемь лет даже несколько выросла.

Да уж, обидно бы было прибыть в систему Вольф-359, выпав из шестнадцати лет активности человечества, лишь ради того, чтобы выяснить, что послужившие главной причиной прибытия аномалии тем временем без следа рассеялись и что исследовать уже нечего.

Что делать, делюксация не мгновенна.

В отличие от всяких там гиперпрыжков, телепортаций и нуль-транспортировок из старой фантастики, она вполне подчиняется принципам относительности и ограничена строго скоростью света.

Капитан не понимал сам до конца, как это происходит, в область его профессиональной компетенции сие не входило. Хотя общие знания, разумеется, были частью его подготовки — но туда же входила и сумасшедшая куча прочих материалов самого разного рода, создающих в голове диковинный миксер.

Вроде бы объект освобождается на мгновение от давления океана Хиггса и уподобляется световой волне. Успевает пронзить пространство с соответствующей скоростью, прежде чем контакт с каким-то другим объектом вернёт его в прежнее состояние.

Теоретически просто, казалось бы?

Но для физиков было головной болью когда-то так всё рассчитать, чтобы объект не распадался на составляющие, чтобы рематериализация происходила всегда в нужной точке и чтобы она затронула весь объект в целом без убийственной выборочности.

— По-прежнему бомбардировка простыми числами?

— Теперь уже восьмизначными. Вспышки звезды идут с бешеной скоростью, но даже так приходится ждать не менее часа, прежде чем она выдаст очередное число.

Помолчав, астрофизик добавил:

— Может быть, процедура зациклена и происходит по кругу. Иначе за восемь лет могли бы набраться и числа с куда большей разрядностью. Хотя я не знаю, это на калькуляторе подсчитывать надо.

Мердок иронически хмыкнул.

Да уж, стереотипам прежних времён о сверхинтенсивной сверхподготовке сверхгероических сверхастронавтов Барри не особенно соответствовал. Хикковатый осунувшийся любитель чипсов и кофейного молока, оказавшийся в экипаже по большому счёту лишь из-за выигрыша в научной олимпиаде, а по слухам — из-за удачных родственных связей.

То, что немыслимо было бы ещё полвека назад, но стало возможным в эпоху изобретения и удешевления делюксации. Когда всё человечество вдруг ощутило себя оказавшимся в космоопере и радостно ринулось на захват ставших легкодоступными просторов.

Делюксация экономна энергетически.

Она взымает за скачок немногим больше той платы, которая необходима, чтобы не нарушался закон сохранения. Включая плату за погашение разницы между гравитационными колодцами. Покидать узы земной гравитации таким способом оказалось намного дешевле.

Сразу же началось азартное освоение Солнечной Системы, словно сузившейся в один миг до размеров комнаты. Повсюду молниеносно возникло множество стартапов самого разного рода, торговать радостно начали даже минеральной водой с Европы и колец Сатурна.

Жизнь на Земле тоже переменилась.

Поскольку в пределах Земли перемещение со скоростью света — фактически та же телепортация, было немало желающих покрыть планету сетью делюксационных кабин для личного перемещения. Проблему вакуумирования можно легко решить при помощи той же делюксации — попросту выбросив из кабины-приёмника все атомы воздуха куда-нибудь в космос. Но на момент отбытия экипажа «Гермеса» делюксационная аппаратура всё ещё оставалась слишком тонкой и дорогостоящей для осуществления подобных проектов — и многие опасались, что ещё большее удешевление её приведёт к пропорциональному возрастанию террористических рисков.

Были и политические последствия.

Будь изобретена легкодоступная делюксация — ну, относительно легкодоступная, легкодоступная по меньшей мере для индустрии крупного государства? — в середине двадцатого века, это привело бы как минимум к новому витку шантажа Гарантированным Взаимоуничтожением, а как максимум — к ядерной войне.

В реальности на момент освоения делюксации глобализация в мире уже почти завершилась, последние очаги сопротивления ей были подавлены. Но всё равно мир пятнадцать лет лихорадило, прежде чем в НАТО и ООН были туже закручены гайки, а вопрос формирования всеземного правительства был переведён в практические.

«Неизбежное следствие прогресса, — хмуро подумал Барри. — А вы как хотели? Вечное бум-бум и угрожающие друг другу всё лучше вооружённые с каждым десятилетием лагеря? Жизнь на вулкане?»

Да, именно Барри.

Так получилось, что мысль, начатую капитаном Мердоком, спустя полторы минуты подхватил и продолжил угрюмый сыч-астрофизик. Всю безжалостную иронию этого они смогут оценить лишь разве что позже.

∗ ∗ ∗

Красная звезда на экране продолжала бешено выдавать вспышки. Одно простое число за другим. Одно за другим.

Природный феномен?

Тариссе было известно, что некоторые учёные на Земле пытались построить модель стихийно возникшего генератора простых чисел, заявляя, что с точки зрения бритвы Оккама даже это намного вероятней возникновения где-то разумной цивилизации. Но ей эта мысль никогда не казалась особенно убедительной.

«На самом деле нет никакого парадокса Ферми, высшие цивилизации даже не думали от нас прятаться. Им просто не приходило на ум, что мы будем толковать чёрные дыры, сверхновые и квазары как естественные природные явления», — вспомнила она анекдот.

Что ж, здесь научная методология, может быть, сама себе стреляет в колено.

Видя причудливое явление, будь то необъяснимое в рамках обычной теории гравитации поведение галактик или кажущееся сверхсветовым взаимодействие, учёный ищет естественное объяснение, выдвигает соответствующую гипотезу. И даже если та не нашла однозначного подтверждения — из-за особенностей человеческой психологии со временем к ней начинают относиться почти как к твёрдо доказанной.

Что нужно, чтобы поверить в иной разум?

Увидеть на небе сложенную из звёзд надпись в шрифте Verdana: «Привет, земляне, у меня член длиной 1.2 парсека, давай знакомиться?»

— Спектр совершенно обычный, химических и прочих отклонений не обнаружено, — сказал за её спиной Барри, сверля взглядом её ножки.

По крайней мере, ей показалось, что он так делает. Подобно большинству представительниц женского пола, она вроде бы могла чувствовать взгляды такого рода, хотя знала, что считать так ненаучно.

Бёдра её чуть-чуть дрогнули.

Из-за вечно стоящей в каютах довольно высокой температуры лёгкая одежда на корабле была нормой. Шорты, футболки, сравнительно короткие юбки. Невесомость вносила свои коррективы — в юбки вшивалась стабилизирующая резинка, туго обтягивающая ноги.

— То есть природу стоящего за ритмом вспышек механизма мы пока указать не можем. Всё выглядит таким же естественным, как и раньше.

— Странно было бы сразу открыть ответ. Надо исследовать систему. Если версии наших фантастов подтвердятся, то мы найдём его где-то там.

Свет в каюте погас на мгновение.

Тарисса вначале не обратила на это особенного внимания. Рефлексы обыденной жизни, привычка к тому, что это лишь досадное беспокойство. Секундою позже — вздрогнула и посмотрела Барри в глаза.

— Что случилось?

— Я без понятия.

∗ ∗ ∗

— Часть приборов на корабле почти одновременно перестала на долю секунды работать, — сообщил Блум. — Диагностика не показывает каких бы то ни было сбоев, поломок не обнаружено, причины неясны.

— Поведение звезды? — спросил Мердок у Барри.

— Было обычным. Ну, в известных нам рамках. Никаких особых электромагнитных всплесков, протуберанцев или чего-то подобного.

— Мне это не нравится.

— Вообще-то произошедшее, — заметил технарь осторожно, — по форм-фактору, если можно так выразиться, показалось мне чем-то похожим на случившееся при делюксации, только возведённое в куб. Когда прямо посреди корабля и его тонких схем оказываются атомы межзвёздного водорода. Вот только тогда вызванные переходом поломки пришлось чинить нам самим, а тут — они сразу исправились.

Капитан покусал некоторое время губу.

— Изучите пострадавшие схемы. Не с помощью стандартной диагностики, а специальным образом.

— Понял, беру рентгеновский туннельный микроскоп и иду с умным видом смотреть на экран, — вздохнул Блум.

Нет, дисциплина на корабле совершенно определённо оставляла желать лучшего.

∗ ∗ ∗

— Лол, ну, короче, это, по ходу, наниты.

Капитан закрыл на секунду глаза, борясь с наплывом раздражения. Ему всё сильнее казалось, что он угодил в космооперную историю немного не того жанра.

— В смысле?

— Ну вот, гляньте, — Блум вывел на большой экран несколько сделанных с микроскопа снимков. — Изломы в узорах схем. Вот здесь, здесь и здесь, например. В этом месте как будто возникли повреждения в контактах, но были почти сразу заделаны.

Мердок нахмурился.

— Довольно грубо. Я имею в виду, если разницу можно даже заметить на снимке непрофессиональным взглядом.

— Грубо, но эффективно. В чём-то новые соединения, проложенные взамен покоцанных, даже оптимальней прежних.

Капитан помолчал.

— Ты сказал, что это наниты.

— Ну да. Собственно, я так и подумал первоначально, когда увидел эти повреждения в схемах — что ещё могло их проделать и так ловко заживить? А потом увидел вот это.

Палец Блума ткнул в пару мест новых выведенных на экран снимков.

— Эти вот точки, — кашлянул он, — не просто яркие точки. Они отличаются по химическому составу от остального фона и постоянно движутся. Меж ними происходит слабый регулярный обмен электромагнитными волнами в импульсном режиме. Кстати, я подозреваю, что наши приборы вырубило на миг в том числе и из-за него, но потом они изменили режим передач таким образом, чтобы не мешать нам.

— Что они делают?

Блум пожал плечами.

— Пока похоже, что просто исследуют всё. Изучают. Смотрят, из каких атомов мы сделаны, что лучше разобрать сразу на шокирующий компьютрониум, а что оставить для музея.

По спине Мердока пробежался холодок.

— Как они попали на корабль?

Он понял, что вопрос глуп, даже не закончив фразу.

— Как и мы в систему Вольф-359, я полагаю. С помощью делюксации. Объектам такого размера при переходе не настолько грозит во что-либо вмазаться.

∗ ∗ ∗

На экране компьютера красовался длинный ряд цифр. В астрономической метрике — обозначение конкретного сектора местной звёздной системы. Указанное с точностью до километра.

Ниже стояло:

«Здесь расположено послание для вашей цивилизации».

— Только они нам его не отдадут, — хихикнул Ковальски, рыжий парень лет двадцати восьми, главный химик корабля. — Потому что у нас документов нету.

Под взглядами остальных он чуточку смутился.

— Старый русский мем. Простите.

Мердок перевёл взгляд на Дейва МакМоргана, физика и программиста, на компьютере коего и было обнаружено сообщение.

— Серьёзно?

— Я не тролль. Тролль, в смысле, но не настолько.

— Почему они не переместили этот объект ближе к нам? — озвучила общий вопрос Тарисса. — Делюксацией они прекрасно владеют, как я понимаю. Могли бы подкинуть его прямо на порог корабля.

— Они почти так и сделали, — заметил Блум.

Он ткнул пальцем в число на экране.

— Указанный сектор — это и есть практически наше местонахождение. Несколько километров разницы. Почему не подкинули ближе? Ну, мало ли, вдруг мы манёвр какой неожиданно сделаем и врежемся в эту штуку.

Капитан поскрёб в затылке.

— Мы вообще можем увидеть, что это?

∗ ∗ ∗

Перед ними лежал на полу небольшой чёрный шар сорока сантиметров в диаметре с выгравированным поверх него немудрёным золотистым узором. Если быть точным, он не лежал на полу, а скорее висел в паре миллиметров от пола, причём находился он в шлюзе, а в общую кают-компанию транслировалось только лишь его изображение.

Жан Блум сдавленно кашлянул, понимая, что взгляды присутствующих сосредоточились сейчас на нём.

— О'кей. Не буду подробно цитировать результаты обследования, они и так на экранах ваших планшетов. — Он помолчал. — Скажу сразу главное: это не кларктехнология. Устройство, конечно, сложное, за ним стоит развивавшееся с самого начала по-иному технологическое древо, но ничего непостижимого в нём нет. Конкретно оболочка шара, похоже, состоит из сети датчиков и эффекторов, способных как регистрировать электромагнитные волны, так и излучать их. Чем он и занимается.

— Суть трансляции? — коротко спросил Мердок.

— Малоотличимые от белого шума постоянные слабые всплески. Похоже на формат общения между нанитами — его тоже толком ещё не удалось декодировать.

— Шар взаимодействует с ними?

Блум лишь пожал плечами.

Мердок нахмурился. Ему не особенно нравилась идея держать на «Гермесе» эдакого троянского коня, который, быть может, прямо сейчас собирает всю набранную нанитами на корабле информацию для отправки своим неизвестным хозяевам. Сами эти микроскопические устройства не факт что справились бы с передачей — но люди вполне добровольно занесли на борт к себе ретранслятор.

Тарисса застенчиво кашлянула.

— Мне бы хотелось затронуть вопрос несколько с другой стороны. — Она сглотнула слюну. — У многих членов экипажа при пребывании рядом с шлюзом были не вполне обычные ощущения. У меня тоже.

— Что за ощущения?

Теперь настала очередь корабельного медика пожать плечами.

— Ничего особо определённого. Чувство какого-то зова, какой-то ностальгии. Что-то, похожее на ощущение при попытке вспомнить что-то забытое, — когда тебе кажется, будто недостаёт совсем крохотного толчка, чтобы вспомнить.

— Прекрасно, — скептически хмыкнул Ковальски. — Шар излучает телепатические волны, стало быть. Пси-эмиттер. Кристалл Кхлайдарин.

Тарисса вспыхнула:

— Я как бы врач. — Она защищаючись развела руками. — Я не верю во всю эту псионную магию и торсионные сгустки. Но шар взаимодействует с нанитами, а наниты у нас на корабле сейчас всюду, в том числе и...

— В наших нервных системах, — договорил Мердок. — Мысль понятна. Интересно, какой интеллектуальный потенциал должен быть у цивилизации, способной с ходу раскусить невральные коды незнакомых ей прежде независимо эволюционировавших организмов?

Вопрос звучал как риторический, но лицо Блума просветлело:

— О, это зависит от суммарной вычислительной мощи оказавшихся у нас на борту нанитов и эффективности их взаимодействия между собой. Если считать, что уже сутки у нас на борту находится изучающий нас изнутри распылённый в пространстве суперкомпьютер, то... — Голос главного инженера, поначалу деланно бодрый, к концу фразы просел. — Да, вообще-то получается действительно неутешительно. Наши суперкомпьютеры, даже не распылённые, существующие в виде больших кластеров, вряд ли с ходу были бы на такое способны.

Он спрятал взгляд, явно жалея уже, что решил прокомментировать замечание капитана. Мердок только вздохнул.

— Хорошо. Значит, мы имеем устройство инопланетян, которое пытается вступить в телепатический контакт с нами через другие устройства инопланетян, причём подсунутые нам без нашей воли и согласия. Контакт предлагается на манер кота в мешке — никаких цивилизованных предложений, объяснений и открытых дискуссий, хотя наш язык и манеру мышления инопланетяне вроде бы прекрасно усвоили.

Капитан помолчал немного. Ему уже не очень хотелось изображать из себя облечённое властью лицо, как и вообще изображать что-либо.

— Ребята, вам не кажется, что с нами играют?

Обстановка слегка оживилась, на лицах появились улыбки.

— Меня давно преследует это чувство, — поделился Ковальски. — Блум сказал, что это не кларктех, и я ему верю, но ощущение всё равно такое, словно мы в одном из тех старых рассказов о Предтечах и Странниках. Словно нас прогоняют через какой-то стандартный этический тест, придуманный сверхцивилизациями для дикарей.

— Какие у кого предложения?

Собравшиеся обменялись неловкими взглядами.

— Смущает отсутствие особой навязчивости, — созналась Тарисса. — То есть наниты нам навязали без спросу, да. Но сам чёрный шар — не очень. От нас словно ждут ответной инициативы, но ни к чему не склоняют.

— Это может быть частью какого-нибудь религиозного ритуала, — наморщил нос Блум. — У древних майя вроде считалось, что жертва богам должна идти на заклание добровольно. Может, тут что-то подобное.

— Разве не у ацтеков?

— Я не помню.

— Это возможно, — подал голос МакМорган. — Или возможно, что сверхцивилизация проверяет нас на веру в моральность высшего разума. А если мы недоверчиво откажемся от Контакта, значит, мы злые буки и надо послать к нам разогнанный до субсветовых скоростей астероид.

— Это предполагает за сверхцивилизацией сверхидиотизм. Если обычный здравый смысл рассматривается ей как повод для уничтожения, я предпочту поужинать скорее с Гитлером, чем с ней за одним столиком.

— А чё сразу Гитлер-то? — сделал обиженное лицо Ковальски.

Послышались смешки.

— Короче, — подвёл итог Мердок. — Предполагать можно всё, что угодно. Любое решение может оказаться спасительным, губительным или не изменить вообще ничего. По-хорошему следовало бы перед принятием его отправить новый отчёт о произошедшем на Землю — но, учитывая нашу заражённость нанитами, я не решусь это делать.

Строго говоря, создатели этих устройств, скорее всего, и так уже знают точные координаты Земли и могут в любой момент делюксацией отправить туда что угодно — от нанитов до бомбы.

Если ещё не отправили.

Мердока передёрнуло от этой мысли.

— Думаю, лучше будет одному или паре людей войти во временный плотный контакт с чёрным шаром, — произнёс он. Когда-то ему являлся в грёзах момент принятия за всех матёрым космическим волком ответственного решения, решения, которое изменит историю. Сейчас же, когда исторический момент наступил, ему почему-то не очень хотелось кого-либо к чему-нибудь принуждать. — Потом, разумеется, будет обследование, карантин и прочие меры. Добровольцы есть?

Тарисса, куснув губу, несмело подняла руку. Следом, неожиданно для всех, вытянул руку вверх Барри.

∗ ∗ ∗

— Ты как бы медик, — заметил вполголоса Барри, застыв у двери шлюза снаружи. — Наш единственный медик. Если эта штуковина что-то в тебе повредит, кто будет исследовать метаморфозы?

— Ой, ладно. Ты как будто не знаешь, что все наши профессии многократно продублированы среди экипажа и являются больше условностью. Тот же Дейв владеет всеми необходимыми знаниями.

Небритый парень пожал плечами, отведя взгляд. Ощущение Зова от расположенного за дверью объекта так и стучалось в сознание, не давая забыть о себе.

«Возможно, просто-напросто выработка окситоцина в ответ на визуальные и ментальные образы чёрного шара с определённым узором, — нахмурилась Тарисса. — Не случайно же этот узор на нём выгравирован?»

Действительно, не так уж и сложно, если подумать. Токсоплазма манипулирует человеком отчасти похоже.

— Идём?

Тарисса повернула открывающий дверь шпенёк.

— Идём.

Металлические створки двери раздвинулись подобно пасти космического чудовища, зависшие у порога люди на долю секунды вздрогнули. На миг им померещилась было смесь абрикосового и жжёного ароматов, мгновением позже — возникло непонятное чувство сияющего разноцветного ореола вокруг лежащего на полу шара.

Пользуясь вездесущими настенными ручками, Тарисса подплыла поближе к загадочному инопланетному артефакту.

«Как сексуальна, паршивка».

Мысль эта вкралась в её рассеянный ум и заставила её недоумённо остановиться где-то в полушаге от шара.

— Барри?.. — неловко проговорила она.

Хорошенький её ротик приоткрылся в растерянности, её губы влажно поблескивали в свете шлюзовых ламп.

Она вдруг осознала, что действительно выглядит сексуально. Это было поистине странно — видеть себя чьими-то глазами со стороны. Словно не повинуясь себе, но продолжая механически следовать задуманной пять минут назад схеме, девушка-медик вытянула руку вперёд и коснулась ладонью блестящего золотого узора.

— Тарисса?.. — глухо донеслось до неё. Она слышала голос Барри снаружи и в то же время изнутри, он висел в воздухе на пять шагов позади и в то же время касался её рукой чёрного шара. — Может, не на...

Его голос — её голос? — сел.

Было ясно, чего она — он? — боится. Тарисса вспомнила как в тумане пару его про неё эротических грёз, вспомнила мысли, навеянные ему видом её босых ножек на пульте управления смешивателем.

Она моргнула.

— Что за...

Тарисса быстро убрала ладонь с чёрного шара. Контакт меж сознаниями ослаб, но даже в последний момент девушка успела почувствовать скрытую провокационность своего жеста, бездонные океаны потенциальных фантазий, связанных с одним только видом грациозной хрупкой женской ладошки.

Почувствовать и поразиться: получается, мужское сознание настолько сильно заряжено сексом? Или это лишь только у закоренелых инцелов-девственников, к каковым относил себя Барри?

«Прости», — виновато подумал он.

Он смотрел на неё как на карающую Немезиду, как на белого ангела возмездия с плазменным мечом, смотрел с тихим ужасом, хотя в то же время как будто начиная осознавать краем разума, что девушка перед ним вовсе не расположена осуждать или гневаться, что её мысли текут сейчас в ином русле.

Эта странная обоюдоострая телепатия казалась вообще исключающей осуждение в принципе. Когда ты воспринимаешь чужие помыслы как свои — настрой осуждать если и возникает, то не сильнее, чем когда ты вдруг вспоминаешь полузабытый сон, в котором сам не очень красиво себя повёл?

Тарисса нехорошо усмехнулась.

— Тогда продолжай.

Прищурившись, она положила снова руку на шар, после чего парень сдавленно вскрикнул, поняв её умысел.

Девушка-медик поглаживала неспешно золочёную поверхность артефакта, меж тем как из памяти астрофизика выплывали непроизвольно всё новые и новые фантазии про неё, фантазии, где он поступал очень некрасиво с ней, где она поступала очень некрасиво с ним, где некая третья сила — вроде тех же инопланетян-Предтеч? — склоняла к подобному поведению их обоих.

Порнорассказ, тайно написанный Барри на основе фантазий о ней и до сих пор им хранимый в секретном слоте памяти бортового компьютера.

То, что он сделал однажды в рубке, фантазируя об этом как об исполнении возможного приказа Тариссы. Девушка ахнула тихо, вспомнив это.

Зависимость от девушек, зависимость от похоти.

Она прежде даже не представляла, что это может занимать столько места в чьём-то сознании, а если бы она об этом узнала, то скорее прониклась бы жалостью к подобному человеку.

Что она чувствовала сейчас?

Дикий контраст.

Вся её жизнь, от детства в Айдахо до поступления в НАСА, была на редкость асексуальна, причиной чему послужили определённые комплексы, заработанные на заре жизни из-за пьяного пристававшего к ней отчима. Только теперь, глядя на свою жизнь чужими глазами, она осознала, что вообще-то её избегание сексуальной сферы было вымученным и неестественным. А стремление вопреки всему выглядеть хорошенькой и безупречной, ладненькой миленькой медсестричкой, — словно бы сублимацией, попыткой загнанного в подвал либидо отомстить за себя.

Теперь она знала, как выглядела со стороны.

Щёки её полыхали как мак, но глаза Тариссы стервозно горели ничуть не меньшим огнём, она продолжала держать руку на шаре и взгляд её не сходил при этом с дрожащего бледного астрофизика.

Она облизнула губы, медленно облизнула их с нарочитым садизмом, видя своё движение со стороны и ощущая при этом безумный стояк в брюках Барри.

— Вот, значит, ты какой замечательный друг. — Она тяжело задышала. Или это он сам тяжело задышал? — Абсолютно высоконравственный и платоничный.

Благородная дружеская симпатия, изображаемая всегда астрофизиком. Симпатия, до корней коей она предпочитала ранее не докапываться, хотя догадывалась, что внешность её, конечно, имеет значение.

— Прости, — вновь повинился он.

Ему и впрямь было сейчас нечеловечески стыдно.

Он всю жизнь считал многие девичьи ужимки кокетством и лицемерием, но теперь знал — она знала? — что не придавала и вправду им существенного значения.

У Барри была целая философия, уподобляющая красивых девушек своеобразным «королям Мидасам», способным потенциально осчастливить чуть ли не всех вокруг себя, но из-за эволюционной прижимистости и устаревших остатков прогнившей половой этики становящимся эдакими «собаками на сене», сидящими совершенно бессмысленно на сундуках не даваемого почти никому виртуального золота.

Тарисса со своей стороны не то чтобы не замечала, на какой груде виртуального золота «восседает», — ей бы прежде не пришло в голову никогда расценивать сей «металл» как золото.

Обрывки памяти её жгли мозг астрофизика.

В них было до крайности мало сексуального, но они были переполнены образами и аллюзиями. Один только шквал воспоминаний о вчерашнем потоке ассоциаций при взгляде Тариссы на тюбик макаронной пасты затопил его разум на миг и заставил себя потерять. Когда же он вспомнил, какие мысли пришли Тариссе на ум при виде раздвигающихся створок шлюза, ему стало не по себе.

Эта миловидная обладательница белого халата воспринимала всю свою жизнь яркими красками, весь мир был для неё ярким цветастым буклетом. Детские фантазии о Шкафландии, мысли, вызываемые обычным дождём или стрекотом кузнечика. Барри дрожал, ощущая, что вся его биография и все его убогие липкие грёзы — что-то вроде жалкой царапинки на стенке пещеры внутреннего мира этой ошеломительной девушки.

Он стоял рядом.

То есть, конечно, висел? Преодолев смущение, хотя с каждым мигом эмоция эта казалась ему всё больше и больше излишней, бессмысленной, никчёмной, ненужной. Рука его лежала рядом с ладонью Тариссы на чёрном шаре.

Их мысли пересеклись.

«Я даже не представляла себе, что этот скользкий паз жизни может держать в себе столько пылающего огня».

«Я даже не представлял себе, что столько безумного пламени может полыхать далеко за его пределами».

Они смотрели друг на друга.

«Обложки».

Форзацы книг, убогие тусклые корешки, дающие лишь слабое представление о содержании.

Тарисса знала теперь, что была в сознании Барри лишь пародийно-упрощённой миниатюрой, исковерканным слепком себя настоящей, секси-приманкой, рассыпающей похоть и вожделение. Что не соответствовало вроде бы её внутренним замыслам — но, как их сдвоенный ум вдруг осознал, вполне соответствовало сценарию эволюции и планам Природы на девушку.

Барри видел своё отражение в её разуме, отражение чудаковатого гика, не менее искажённое и упрощённое. Оно занимало лишь периферию её рассудка, сознавать, как мало места ты — центр Вселенной — занимаешь в уме Другого, было до крайности грустно и колко.

Их ладони соприкоснулись.

Прежде бы это вызвало у Барри волну сексуальных фантазий, да, впрочем, вызвало и теперь, — но все они растворялись, терялись в океане воспоминаний и мыслей этого невероятного существа, о котором ему теперь было больно раздумывать в извращённом русле.

— Эй, — произнесла осторожно Тарисса. Произнесла неуверенно — не ведая точно, нужно ли произносить слова вслух, да и странно это, будто бы ты утешаешь себя самого. — Не надо так думать.

Все люди разные.

Кому-то дана эйдетическая память, кому-то обычная. У кого-то лучше развито визуальное воображение, у кого-то математическое или текстовое.

Хотя мировосприятие Барри, особенно в последние годы, действительно казалось ей приземлённым. Но его ранние грёзы — не только эротического характера — производили по-своему интерес. Эротические же и вовсе вводили Тариссу в ступор.

Барри облизнул губы, глядя на девушку. Поймав себя всё же на всплеске нелепых желаний, особенно безумных и несбыточных в эту секунду.

Глупо хотеть богиню.

Глупо мечтать приобрести Байконур в собственность, чтобы летать на пикник космическими челноками.

Он покраснел.

Мысли, как бы там ни было, уже не получалось остановить. Бег его мыслей. Бег её грёз. Их общих грёз.

— А почему бы и нет, — проговорила глухо Тарисса, оторвав руку от шара, одновременно с ней оторвал руку от артефакта и Барри, глаза девушки были затуманены, она дышала тяжело и часто. — По крайней мере, сейчас эта мысль протеста у меня не вызывает. Конечно, сначала нам нужно будет пройти карантин, а ещё я хотела бы прийти в себя, чтобы убедиться, что решение не импульсивно. Но когда всё закончится — напиши мне через мессенджер.

Барри захватил в грудь воздуха, осознав, что до этого не дышал. Он чувствовал её мысли, он как бы сам произносил эти слова, он знал, что это «может быть» не является френдзонной уловкой, а значит «наверное, да».

Больше, чем он мог бы мечтать.

Губы Тариссы саркастически искривились. Оба они отчётливо понимали, что если бы она отдалась ему сейчас прямо в паре шагов от внеземного объекта, это было бы ещё более сладким желанным безумием.

Но это как бы не очень разумно. К тому же за ними сейчас наблюдает весь экипаж через камеры и датчики.

— Не поспоришь, — констатировал Барри.

— Эксперимент, пожалуй, пора прекращать, — кашлянула Тарисса. Голос её почему-то звучал с хрипотцой и звучал чуть виновато. — Я не ощущаю в себе никаких сторонних внушений, никаких мыслей, которые бы казались инопланетными. Полагаю, если шар и транслирует что-то подобное, то сравнительно слабо, в первую очередь же он усиливает вблизи нашу чувствительность к мыслям друг друга. И эти мысли нам не дают уловить передачу самого шара.

— То есть в дальнейшем следует высылать к шару не более чем по одному человеку.

— Да, пожалуй. Стоит сказать об этом капитану, если он будет доверять нашим словам после прослушивания записи этого бредового разговора. Сочтёт ещё, что нас зомбировал артефакт.

Тарисса оглянулась воровато на дверь шлюза, на видеокамеры, расположение которых прекрасно знала. Глаза её опасно блеснули от мысли, заставившей грудную клетку Барри болезненно сжаться.

— А, к чёрту. — Она повисла в воздухе рядом, повисла так, чтобы фронтальные части их тел оказались вне обзора камер и датчиков. — Я не знаю, хватит ли мне на это смелости позже. Буду ли я той, кто я ныне.

Ладошка златоволосой девушки-медика — та самая хрупкая нежная тёплая элегантная и стерильная по-медицински ладошка, будившая у астрофизика столько неоднозначных фантазий? — нырнула ему в ширинку.

Парень зажмурился, чувствуя её ладонь почти как свою, но в то же время чужую, застонал сдавленно, понимая, что, лаская его, она ласкает в то же время себя, упиваясь чувствами тусклого, но такого непривычного и притягивающего мужского оргазма. Движения наманикюренных пальчиков ускорились раза в два или три, стали жёстче, вынудили Барри вскрикнуть, оросив мутной влагой каждый из очаровательных ноготков.

— С... пасибо, — выдохнул он, дыша сипло и тяжело, несколько мгновений спустя.

Тарисса вытерла мокрую руку о ткань комбинезона.

— Не за что. — Она тихо хихикнула.

Поступок, что ещё вчера показался бы ей перечёркивающим всю её биографию. Но теперь, когда она увидела со стороны всю свою жизнь и жизнь Барри, что-то в ней навсегда изменилось. Она словно бы уже не была в полной мере прежней Тариссой.

— Я теперь не сижу на груде виртуального золота, да? — подкузьмила его она.

Барри опять покраснел, вспомнив эти свои глупости. Или, может, не совсем глупости?

Нет, конечно, если какая-нибудь девушка попытается «слезть с сундуков» и начнёт раздаривать направо-налево свой «презренный металл», её ославят сразу же «шлюхой». Даже если не говорить о том, что эволюционно и социально «сундуки» предназначены вовсе не для раздаривания всем подряд. Стезя «шлюхи» — осуждаемая нынешним социумом как якобы аморальная — на деле потребовала бы от девушки редкого альтруизма.

— Ну, ты подаёшь надежды, — неловко усмехнулся он.

Она шлёпнула его по заднице.

— Ладно. Пошли назад.

∗ ∗ ∗

Стэн Ковальски висел в двух шагах от таинственного инопланетного артефакта, сражаясь с желанием признаться ему в романтических чувствах. Нельзя сказать, чтобы влечение к этому инопланетному артефакту было совсем уж непреодолимым.

«Я не шароёб. Я не шароёб. Я не шароёб, — повторил мысленно несколько раз Стэн, пытаясь в очередной раз прогнать из головы память о совсем уж неуместных сейчас русских сетевых мемах начала столетия. — Шароёб, но не очень. Очень, но не я».

Так уж получилось, что вместо Барри или Тариссы к покрытому узорами шару на этот раз решили послать нового человека. Тарисса была недалека от истины, предполагая, что рейтинг доверия к их объективности после произошедшего в глазах капитана упадёт.

Химик вытянул руку вперёд, снова машинально отметив явственно углеродный состав поверхности шара.

За миг до соприкосновения его пальцев с золочёным узором ему показалось, что шар излучает тоску.

Нет, не тоску.

Жалость, быть может?

«Маленькое хрупкое существо, застывшее в шаге от выбора, что навсегда изменит суть их цивилизации».

«Еще один колеблющийся бедняга, гадающий, надо ли принимать Подарок. Не ведающий предрешённости выбора».

Ковальски отдёрнул стремительно руку от золотого узора. Это не было чёткими фразами или словами, скорее плеядой смутных образов-ощущений, но столь подавляющих, что химик на миг испугался себя потерять, стать одержимым инопланетным сознанием.

Теперь этот шар излучал уже что-то другое.

Насмешку?

Насмешка, впрочем, была дружелюбной, совершенно беззлобной. Шар — архивированное кем-то в нём сознание? — прекраснейше понимал опасения бедолаги пред ним. Понимая вместе с этим и то, что если Стэн хочет узнать больше о происходящем, он волей-неволей коснётся шара опять, чем бы это ему ни грозило.

Химик облизнул пересохшие губы, виня себя за нерешительность, после чего почти презрительным жестом ткнул костяшками согнутых пальцев в золочёный узор.

Это было похоже на обрывки полузабытого сна.

Толпы малопохожих на человека существ, сбившихся возле шара, немного напоминающего артефакт перед ним...

Чьё-то лицо, покрытое головощупальцами, сияющее в голографическом кубе. Речь, произносимая им для всех...

Стэн тяжело задышал.

Главная информация, как всегда, содержалась не в конкретных всплывающих образах или словах. Когда ты вдруг вспоминаешь содержание полузабытого сна, образы или слова служат лишь только подспорьем.

Так было и на этот раз.

Понимание было жутким — и Ковальски снова отдёрнул пальцы от шара, боясь поглощения чуждым разумом. Хотя уже знал, что это в принципе невозможно.

«Откуда?» — спросил он себя.

«Ну, я же помню, как мы его спроектировали. До крайности смутно, конечно, но так и должно быть».

«Мы?»

Он закусил едва ли не боли губу, пытаясь прийти в себя. После чего отплыл на несколько шагов от Подарка, развернулся и со всей возможной стремительностью покинул помещение шлюза.

∗ ∗ ∗

— Хайвмайнд, в общем, — такими были первые слова Стэна после общего сбора в кают-компании.

Сам Стэн лично присутствовать отказался, сославшись на недоверие к карантину и пообещав объяснить позже причину. Взамен он вывел своё изображение на экран. Тарисса и Барри, которых Мердок, несмотря на безупречные результаты обследования, интуитивно решил подержать в карантине подольше, также присутствовали в кают-компании лишь виртуально.

Капитан сдвинул брови.

— В смысле?

— Хайвмайнд. Ульевой разум. Борги. Ассимиляция. Я так понял, это что-то вроде общества единого сознания. Они приглашают нас присоединиться к своему клубу.

— Шар — это нечто наподобие пригласительного билета? — кашлянув, уточнил деликатно Джеймс Мердок.

— Ну да. А мерцающая в странном ритме звезда — это как неоновая вывеска прямо над дверьми клуба.

— Вывеска «Все быстро сюда»? — осклабился Блум.

— Ну да, — повторился Ковальски. — Вывеска, которую они здесь повесили едва ли не сразу после того, как материализовались в нашей вселенной.

Мердок моргнул.

— Поясни.

— Я ещё не сказал? Ну, образы очень неясные, но похоже, что эти товарищи в нашем мире проездом. Они перемещаются между вселенными каким-то транзитом — как в старом телесериале «Скользящие». Оставляют в очередной вселенной маяк и автоматику для передачи Подарка — после чего отправляются дальше. Без мысли когда-либо возвратиться.

— То есть их сейчас уже нет здесь, — проговорил задумчиво Барри. — А золотисто-чёрный шар — есть.

Ковальски пожал плечами.

— Ну да, — в третий раз произнёс он. — За этим стоит идея некоей великой миссии, некоего титанического проекта. Но я, простите, не рискнул всматриваться в эти образы уж слишком внимательно.

— И мы вправе отказаться, — вкрадчивым полуутверждающе-полуподсказывающим тоном произнёс Блум.

— Вправе.

Все помолчали с минуту. Ковальски зевнул:

— Они хотят, чтобы всё было как бы свободно, актом личного выбора. Правда, за всем этим я ощутил что-то вроде дружеского коварства. Мы бы так могли применять хитрые нейролингвистические приёмы, чтобы научить дикарей чистить зубы. Совесть бы нас не мучила.

Мердок пожевал губами.

— Ты обещал объяснить просьбу насчёт видеосвязи.

— А, ну да, забыл сказать. Шар ведь распространяет своего рода инфекцию вокруг себя. Это чистой воды символизм для создания той же иллюзии добровольности, реально за этим не стоит никакой технологической необходимости. Они могли бы мгновенно соединить наши сознания в единое целое через наниты в наших мозгах — но вместо этого они только создают ментальную связь между касавшимися шара или общавшимися с прикоснувшимися. Чтобы процесс был постепенным и как бы контролируемым принимающей Дар стороной. И чтобы та не свихнулась от стресса, видимо.

Капитан нахмурился. Пожалуй, решение не выпускать до поры до времени Тариссу и Барри из отдельных карантинных палат в кои-то веки оказалось продуманным.

— То есть ты не уверен сам?

Ковальски потёр виновато лоб.

— Трудно держать в голове эти обрывки воспоминаний. Шар на самом деле содержит гигантское количество информации, содержит по сути бэкап ноосферы всей их цивилизации. Но ни один отдельно взятый человеческий мозг не способен усвоить всё это — и шар так настроен, что при контакте с отдельными особями делится лишь крохотным кусочком вершины айсберга.

— По голографическому принципу?

Химик кивнул.

— Я так понял, их идея состоит в том, что мы привезём этот шар на Землю, наниты внутри нас размножатся и заразят быстро всё человечество, после чего шар наконец начнёт полноценную телепатическую трансляцию. Общая память человечества уже сможет принять содержимое шара. Ноосферы цивилизаций сольются.

— Вы будете ассимилированы, — по-шутовски развёл руками Барри на экранчике справа.

— Смешно, — глухо проговорил Мердок.

В этот раз он раздумывал не особенно долго. При всей глобальности ставок задача вполне поддавалась логическому алгоритмическому расчёту.

— Что ж, я думаю, принимать решение подобной степени необратимости за всю Землю мы не вправе. Я правильно понял, что если мы выкинем шар и надолго изолируем вошедших в контакт с ним, то телепатическая инфекция со временем сойдёт к нулю?

Ковальски на мгновенье зажмурился, словно пытаясь припомнить — или, напротив, забыть? — нечто неприятное.

— Да, сэр. Она просто выключится. Иллюзия добровольности, символический выбор, всё такое.

— Тогда мы именно так и поступим, — произнёс капитан. — Параллельно послав на Землю сообщение о случившемся. Блум, ты можешь сконструировать зонд, который появится на окраине нашей системы, быстро отправит радиограмму и сразу же самоуничтожится максимально разрушительным способом?

Наниты не должны попасть в Солнечную Систему.

— Не проблема, — пожал плечами Жан. — У нас даже немножко плутония с собой есть.

— Отлично. Если нам отдадут приказ всё-таки подобрать снова шар, мы это сделаем. Прямо сейчас начнём подготовку к делюксации всем кораблём — не в нашу систему, но куда-нибудь на это же расстояние в сторону и обратно. Это поможет нам не состариться, дожидаясь ответа Земли.

Кто-то с шумом сглотнул слюну.

К мысли, что всё находящиеся на корабле на шестнадцать лет будут вырваны из потока человеческой жизни, что кто-то из оставленных ими на Земле близких вполне может за это время погибнуть, экипаж давным-давно привык. Печально, но что тут поделать.

Однако теперь этот срок обещал увеличиться.

∗ ∗ ∗

— Кто-нибудь хочет что-нибудь прямо высказать?

Восемь собравшихся в кают-компании человек изо всех сил старались не смотреть друг на друга. Если быть точным, пять человек и три образа на экранах.

Зонд с посланием для Земли был отправлен неделю назад, но вычисления для делюксации всего корабля ещё не закончились. Транспортировка подобным путём крупных объектов на межзвёздные расстояния требовала особенно много машинных ресурсов.

Отчасти именно трудоёмкость подобных прыжков сыграла роль в компоновке «Гермеса» и узком выборе экипажа. Будь межзвёздная делюксация столь же простой и рентабельной, как внутрисистемная, на исследование Вольфа-359 отправили бы целый институт.

— Извините, — не выдержал наконец Дэйв МакМорган, опустив голову. — Я думал, я один такой, что не удержался от кратковременного визита к шлюзу при пребывании шара на корабле. Похоже, что не один.

Мердок смутно припомнил, как сам при исследовании артефакта поддался на миг безотчётному Зову и также вступил с ним в недолгий тактильный контакт. Он вступил? А, нет, это был Блум.

— Дисциплина на судне действительно всегда оставляла желать лучшего, — скрипнул зубами он.

Взгляд Тариссы с экрана пересёкся со взглядом Ника, бортового гуманитария, последний чуть покраснел. Всех присутствующих обожгло волной жарких воспоминаний о случившемся вчера.

Карантинная каюта Тариссы находилась всего в нескольких метрах от каюты Ника — хотя и за плотными переборками, но, похоже, наниты не сочли это за препятствие. Когда вчера перед сном культуролог расфантазировался в очередной раз о светловолосой девушке-медике, последняя это почувствовала.

И не оказалась против.

Столь извращённого и горячего ментально-виртуального секса на борту никогда ещё не происходило.

— Да, — опустил голову Мердок, сжав кулаки и сам невесть отчего покраснев. — Что и требовалось доказать.

Похоже, что план инопланетян не мытьём, так катаньем всё-таки собирался сработать. «Не мытьём, так катаньем», — что это ещё за славянизм из воспоминаний Стэна Ковальски?

— Мы смешиваемся, — проговорил вполголоса тот, запустив в волосы пальцы и стиснув ими едва не до боли затылок. — Мы смешиваемся.

Ему не было нужды говорить что-либо вслух, у всех и так были свежи в памяти эпизоды прошедшей недели.

Когда Дэйв и Кларк в коридоре при встрече пересеклись мимолётно мысленными потоками, причём Кларк даже не сразу понял, что, сравнивая ландшафты Нью-Йорка и Вильнюса, опирается на чужие воспоминания.

Когда Стэн приглушенно выругался, раздражённый третьим подряд проигрышем в «Zuma's Revenge». Лишь миг спустя осознав, что играл только что в эту простенькую игрушку вообще-то не он, а МакМорган в соседней каюте.

Когда Мэг во время обеда в столовой совершенно автоматически потянулась руками Дейва за солью, даже не подумав попросить того вслух.

Когда Блум припомнил случайно во время игры в бильярд свой последний земной разговор с больной умирающей матерью — и все ощутили это.

Когда воспоминания Кларка о ссоре с подружкой стали также всеобщим достоянием.

Они вспомнили, как увидели себя и друг друга в кривом отражении чужих интеллектов. Увидели бы и ужаснулись бы — не ощущай они, будто припоминают то, что и так всегда знали.

— Хайвмайнд невозможен, — проговорил упавшим голосом Блум, пытаясь, как и остальные, не заглядывать никому в глаза. Отсутствие глазного контакта хоть немного минимизировало телепатию. — Это всё-таки не совсем Хайвмайнд, если подумать логически. Непрерывный обмен всеми информационными потоками, полное слияние в единое целое было бы слишком сложной технически-инженерной задачей — да и не особенно нужной. Наниты делают нечто иное. Они размывают границы между индивидуальностями, делая переход нечётким. Таблица с идеально разграфлёнными клеточками превращается в размытый континуум.

Выдавив последнее слово, он смущённо замолк. Зачем он всё это произнёс? Больше того, зачем он произнёс это вслух? Не для того ли, чтобы сосредоточиться лучше на своих личных свойствах и памяти, подольше остаться собой?

«Велика ценность. Так-то каждый из нас является тоже собой, — подумал с горькой усмешкой Ковальски. — Тем же самым собой, ибо других никогда и нигде не существовало».

Ник Фладжи подумал, что эта концепция существовала давно в религиозной культуре Индии как адвайта — идея иллюзорности деления на индивидуальности.

МакМорган подумал, что, возможно, его с Блумом по возврату на Землю казнят на электрическом стуле. Ведь именно их с Блумом неосторожность привела к распространению по кораблю пси-инфекции.

«Или канонизируют», — мелькнуло в голове Блума.

Мэг рассматривала ситуацию с отвращением. Она происходила из консервативной религиозной семьи, происходящее же ныне выглядело дьявольским искушением.

Джеймс Мердок кашлянул.

— Мы можем что-нибудь сделать? — спросил он, не глядя ни на кого конкретно, словно обращаясь к самому себе, что отчасти и было так. — Похоже, что, несмотря на выкидывание объекта, подхваченная нами символическая инфекция более чем самодостаточна и не собирается сходить на нет.

«Точнее, её не собираются отключать».

— Я говорил, — пожал обречённо плечами Ковальски. — В позиции ксюмов более чем хватает неприкрытого лицемерия.

— Ксюмов?

Мердок вспомнил ответ на вопрос, не успев договорить его до конца. Ну да, у инопланетян тоже есть голосовая система общения, их слуховые квалиа достаточно близки к человеческим для обеспечения примерной транскрипции.

Выучить сразу чужой язык от пары прикосновений к шару, конечно, малореально. Но шар программировали не дураки — и определённым узловым фактам отдавался приоритет при начале телепатической трансляции.

Взгляды Тариссы и Барри через стратегически размещённые экраны для видеоконференций пересеклись. Оба виновато подумали, что их общая тайна уже не является тайной.

А ещё — что карантин не препятствие для нанитов.

— Вряд ли он вообще был когда-то препятствием, — проговорил Блум. — Тут дело скорее в мысленной концентрации. Когда человек вдали от тебя, ты меньше о нём размышляешь. Но если ты думаешь о человеке — наниты пытаются соединить тебя с ним.

Это не противоречило воспоминаниям Стэна об усвоенных им от шара концепциях. Но хуже всего было то, что никому из присутствовавших не требовалось спрашивать его об этом.

Они знали.

Блум упёр взор в столешницу. Мэг сглотнула слюну. Дэйв стиснул зубы, Кларк затаил дыхание, Тарисса побледнела, Мердок не изменился, Барри открыл тюбик колы.

Они посмотрели друг на друга.

Единое гротескное существо о восьми телах и восьми биографиях. Тут же крепко зажмурившееся и попытавшееся изо всех сил разделить снова мысленные потоки.

— Нам определённо нельзя возвращаться на Землю, — артикулировал мысль капитан. Или, может быть, Блум, но по большинству стоящих за нею мотивов мысль эта принадлежала капитану. — Даже если Земля нам дозволит это. Даже если симптомы инфекции сойдут со временем на нет. Мы не имеем права заносить эту заразу в Солнечную.

«Скажешь тоже, зараза», — срезонировала горько-ироническая мысль Кларка Торвальдуса.

«Так в любом случае сочтёт человечество», — мелькнуло в уме Тариссы.

Мэг подумала нечто язвительное, касающееся самости и гордыни как узловых моментов греха. Следом, впрочем, подумав, что в таком избавлении от самости, какое было предложено ксюмами, есть что-то нехристианское. Многие христианские авторы активно высказывались против идей растворения индивидуальности в Абсолюте.

Ник Фладжи мрачно подумал, что это скорее наследие конкуренции между религиями на почве жатвы человеческих душ. В конце девятнадцатого и начале двадцатого века среди европейской интеллигенции стали чересчур популярны восточно-пантеистические идеи, от чего христианству приходилось как-то обороняться.

Блум снова вспомнил мать.

Её последние слова, её последний взгляд. Он изо всех сил пытался поверить, что Там что-то существует — хотя бы для неё одной как для хорошего человека.

Блум не был таким уж твердокаменным атеистом, он в своё время интересовался активно религией, читал Честертона и даже смотрел в переводе старые видео опального русского богослова Алексея Осипова. Но все теодицеи казались ему удручающе неубедительными и разбиваемыми в прах даже восьмилетним ребёнком.

«Если мы принесём ЭТО на Землю, никто никогда больше не умрёт в одиночестве», — невысказанная мятущаяся идея забилась птицей в подкорке у каждого.

«Никто. Никогда».

Тысячи происходящих ежедневно смертей, тысячи постоянных исчезновений. Ухода всех накопленных мыслей в Ничто или в чёрную пугающую Неизвестность. То, что мы привыкли считать абсолютно нормальным — или оправдывать ввиду тайного понимания неустранимости.

Каждая прерванная цепочка раздумий будет теперь кем-то продолжена. И это не будет лишь лицемерным самообманом — как со всеми этими «жизнями в памяти близких».

Мысль существа о восьми телах заметалась лазерным лучиком по горьким воспоминаниям.

Их хватало у всех.

Тарисса заплакала. «Где тонко — там рвётся», — подумал философически Стэн.

Слёзы, впрочем, выступили резонансом и у других.

— Нет, — проговорил, не глядя никому в глаза, Мердок. — Как бы там ни было, мы в любом случае не имеем права принимать такое решение за всё человечество.

«Как если бы ты не знал сам, какое оно примет решение».

Лицемерие, разумеется.

Тот случай, когда отказ от выбора сам по себе является выбором. Делая вид, что уважаешь свободную волю общества, ты уважаешь его предрассудки. И в то же время — не уважаешь ни капли тысячи тех, кто ежегодно в отчаянии и со страхом покидает реальность.

«Есть способы решить Проблему Смерти иначе. Что мешает тебе проголосовать на следующих выборах за трансгуманистов?»

«Ничего. За исключением того, что это не сработает. Никогда не срабатывало. Помнишь, как биоконы продавили закон о контроле генетического редактирования? И даже если таймер старения в наших телах удастся навсегда отключить — это не отменит смерть как явление. Только от неожиданности и относительной редкости она станет ещё более горькой».

Популяцию в целом убить гораздо труднее, чем отдельную особь. Тут не поспоришь.

Но...

— Не только смерть, — усмехнулся криво уголком рта Барри. — Проблемы двойных стандартов, проблемы ненужных запретов, проблемы контроля одних над другими. Изобретение делюксации чуть не погубило человечество, а ведь мир был уже сравнительно един к тому времени. Чтобы предотвратить эксцессы подобного рода, кто-то будет рад построить тоталитаризм с вездесущими камерами и прослушкой мыслей, а кто-то — лицемерно воспользоваться этим во благо тех или иных идиотских морализаторских догм. В то время как Дар инопланетян хотя бы поставит всех в равное положение — и никто не будет осуждён.

Существо о восьми головах наморщило переносицы.

Все знали теперь, что Барри грязный больной извращенец, что его беспокоит наплыв Эры Стального Ошейника в основном из-за страха, что моралисты у власти спустя какие-то полстолетия запретят подобным ему даже мысленно хентаить собак и пятилетних хорошеньких девочек. Но в то же время все понимали, что он по-своему прав.

— Короче, — произнёс Мердок. Или, быть может, кто-то другой его устами. — Короче. Что вы предлагаете? Или я. Занести на Землю эти наниты вопреки высоковероятному решению человечества, сочтя себя умнее всех и моральней? Вы понимаете, как это выглядит?

Он закусил щёки изнутри, осознавая опять излишество вербальной части беседы

— Не знаю, — горько хихикнул Блум. — Понятия не имею, мистер сэр капитан. Я просто не вижу здесь правильного решения. Это плохая история, а мы — отрицательные её персонажи.

«Поменьше трагизма, маэстро».

Скептическая мысль культуролога Ника Фладжи словно окутала облаком успокаивающего дыма аудиторию. Капитан испытал странное чувство дереализации, чувство фиктивности ситуации, ощущение, что напряжённость событий надумана и что кружечка крепкого кофе непременно поможет абстрагироваться от стресса и найти устраивающее всех решение.

«Так-то, если подумать спокойно, придумать что-нибудь можно. — Кажется, это была компилятивная мысль МакМоргана с Блумом, навеянная бессловесным предложением Ника расслабиться и обдумать неторопливо имеющиеся варианты. — Не спешить — да, люди сейчас на Земле каждый миг умирают, но об этом придётся забыть, записать их в неизбежные жертвы, иначе нам не удастся спасти и последующих. Дождаться решения Земли. Если оно окажется нас не устраивающим — в духе приказа уничтожить немедленно шар и себя — начать действовать самовольно. Обеспечить попадание информации о произошедшем не просто на Землю, а в Интернет. Пусть у человечества появится время для выбора — не только у узкой привилегированной командной верхушки, а у человечества в целом. При этом не обязательно идти по линии выбора всем одновременно. Можно разделиться на две несвязанные общины — те, кто желает решить проблему смерти и недоверия за счёт инопланетных телепатических вирусов, вполне могут поселиться в отдельной колонии».

Эта мысль выглядела неплохо. Потом Тарисса уголком рта улыбнулась, вспомнив иные фантастические романы прошлого века, следом за ней невесело хихикнул и Стэн.

— Нас обязательно нюкнут. Не из злобы, по страху, слишком уж чётко мы будем укладываться в стереотип об опасном, коварном и всех поглощающем коллективном разуме.

— Еще бы, они будут знать, что нам для победы над метрополией достаточно распылить везде нановирус. Как они смогут доверять морали непостижимых для них теперь существ?

— Снова опостылевший забавный двухполюсный мир, снова всё та же навязшая на зубах доктрина Взаимного Гарантированного Уничтожения. Только вот на этот раз с делюксацией.

— Жизнь на краю вулкана.

Мэг промолчала.

Ей всё происходящее казалось до сих пор каким-то дьявольским замыслом, ловушкой Сатаны. Но, восприняв массив атеистических мыслей Блума и ещё нескольких человек, она попыталась как можно сильнее изолировать разум и не думать вообще ни о чём.

Не то чтобы она прежде не ведала, что у её веры почти нет доказательств. Чего она прежде не ведала — так это того, что об этом можно раздумывать с подобным сарказмом.

Она попыталась было укрыться за привычными когнитивными защитами: «Каждый же во что-то верит», «У логиков с математиками тоже есть свои аксиомы». Ощутив — не увидев — горькое качание головы Блума, раздражённое фырканье Ковальски. «Если бы ты всерьёз полагала так, я бы тебя пожалел, — подумал не без печали Кларк. — Но ты, увы, отлично знаешь сама, что твой аргумент невалиден».

Она попыталась было ещё раз совместить в своём разуме происходящее ныне с основами своего мировоззрения, понять, кем могут быть ксюмы в русле христианской парадигмы. Бесами космоса? Но на что тогда направлен их умысел? Люди после Слияния станут более аморальными, что ли? Или просто утратят божественное подобие?

Воспоминание о парадоксе Троицы заставило её смутиться и ментально замолкнуть.

Барри тем временем азартно раздумывал о будущем Ойкумены Сверхразума, колонии телепатов, где не будет существовать смерти и где ноосфера охотно поддержит его грязные сексуальные кинки. Вот только как рассчитать все необходимые сдержки и противовесы, чтобы их и вправду не нюкнули?

«Жаль, что нельзя сохраниться», — мелькнуло инфантильно у него в голове.

Не у него одного, впрочем.

Все отчасти сейчас сожалели, что нельзя просто-напросто использовать опцию «Save» и перейти к первой попавшейся программе возможных действий — чтобы в случае неудачи вернуться к прежнему слоту и переиграть всё по новой.

Тогда, среди прочего, не пришлось бы жалеть о возможной напрасной потере миллионов человеческих жизней. Миллионов? Да нет, если путь ксюмов правилен и не содержит лукавства, спасти в результате он бы мог миллиарды обречённых исчезнуть.

Жаль, что нельзя пойти несколькими путями единовременно. Жизнь лишена этой опции.

— Кхм.

МакМорган вслух не сказал ни единого слова. Он только лишь кашлянул. Однако Тарисса в следующее мгновение почти перестала дышать, Мердок нахмурился, а Барри растерянно захихикал с почти пьяными интонациями.

— Серьёзно?

Бессмысленный, совершенно никчёмный вопрос.

Они все теперь — так же, как Дейв? — знали в совершенстве квантовую механику. Знали историю споров между Бором и Гейзенбергом, знали о сомнениях Эйнштейна, знали о разных способах перевода формул квантмеха на язык обыденной речи и что многомировая интерпретация является среди них приоритетным. Остальные трактовки либо сводятся прямо или косвенно к чему-то подобному, либо не дружат с логикой, либо содержат избыточные допущения — как правило, мотивированные лишь эмоцией «ну не может быть так много всего».

Блум приоткрыл было рот, потом снова закрыл. Он тоже весьма разбирался в квантмехе и у него была прежде собственная позиция на сей счёт — однако теперь, восприняв лавину мыслеобразов физика во всей полноте, он перестал в неё верить.

— А что, это идея, — облизнулся, дрожа, Ковальски. — Запускаем квантовый генератор случайных чисел и смотрим, что выпадет? Важно только по-настоящему твёрдо себе обещать поступить в соответствии с выпавшим на генераторе числом.

— В одних возникших после этого альтернативных мирах мы поступим так, в других — поступим эдак. Как минимум где-то человечество из-за нашей глупости не погибнет.

— Если уж говорить совсем строго, миры, где человечество не погибнет, и так бы возникли после нашего выбора. Но так их окажется больше статистической погрешности.

— А это важно?

— Распределения Борна? Вполне. Иначе ради чего мы бы увеличивали ту или иную вероятность?

Безумный, откровенно бредовый разговор, напоминающий беседу наркоманов. Ни один здравомыслящий человек никогда не стал бы ставить так много на правоту абстрактных теорий.

Но им сейчас были открыты во всей полноте мысли МакМоргана, для которого эта «абстрактная» физика была наиживейшей реальностью. И они видели, что два других члена экипажа с аналогичным уровнем компетенции не могут найти в позиции Дейва натяжку или противоречие.

— Пускай одним из вариантов программы действий будет «Отправляемся спешно на Землю и стараемся распылить повсюду наниты», — ёжась, нахохлившись, попросила Тарисса. — Глупо, но не хочется упускать даже такую возможность. Вдруг она одна окажется верной?

Ковальски нахмурился:

— Ладно, но присвоим этому варианту минимальную вероятность. Пусть шанс его выпадения будет один к миллиону — или что-то вроде того.

Тарисса улыбнулась:

— Пусть.

Последующее

Я тихо хихикнула, припоминая этот момент.

Конечно же, мы были неадекватны, совершенно неадекватны, безумны как Шляпник, принимая это решение. Медики потом долго гадали, что сыграло определяющую роль — воздействие чужеродных нанитов, непривычка к соединению разумов или нечто другое.

И мы не читали тогда Терри Пратчетта.

Ни один член экипажа.

«Иначе нам было бы изначально известно, что один шанс из миллиона выпадает примерно в девяти случаях из десяти».

Нет, если серьёзно, то мне самой — самому, самим? — до сих пор интересно, почему нам субъективно выпал именно этот шанс и не было ли здесь какой-то коварной манипуляции восприятием со стороны ксюмов. И не замешан ли здесь принцип квантового бессмертия — ведь, не осуществи мы этот сценарий, вполне вероятно, что все тогда жившие на Земле и около люди, все частички их самостей, к нынешнему времени бы необратимо погибли. Не значит ли это, что я как чувствующая себя их продолжением могу существовать только здесь?

План ксюмов, к слову сказать, в некотором смысле всё равно провалился. Мы запустили их золотисто-чёрный Подарок за орбиту Плутона и до сих пор не решаемся приближаться к нему и на астрономическую единицу. Да, вот такой парадокс, — мы слились в Хайвмайнд, пожертвовали своей уникальностью и прочее бла-бла-бла из старых антиутопий, но соединяться ментально с превосходящей нас стажем чужой цивилизацией нам страшновато. Вдруг после этого выяснится, что мы — прежние мы — лишь очередная бессчётная жертва хитрого кукловода? Да, мы тогда сами окажемся им, но это-то и неприятно.

«Мы».

Лицемерное слово, но я по сей день по старинке иногда его к себе применяю. В конце концов, Блум был прав, Хайвмайнд в строгом смысле этого слова малореализуем технически. На Земле сейчас двадцать два миллиарда мозгов, но каждый из них на каждый отдельный момент субъективно несёт в себе как бы отдельное «я» — просто находящееся в контакте с рядом расположенными мозгами, способное в любой миг по случайной волне интереса получить информацию из мозгов более отдалённых и обменяться с ними чуть ли не полностью памятью.

На что это похоже?

Вряд ли я бы смогла — или смог — описать это человеку из времён до эпохи Мейоза. Максимум — поиграть литературно словами, изобразить что-то вроде мирка, где местоимение «я» перескакивает как футбольный мяч от одного человека к другому.

Нет, чувствую, такое объяснение ещё сильней всё запутало бы?

Может, попытаться подумать об этом более натренированными мозгами, чем ум этой девочки на заднем сиденье автобуса? А, ладно, лениво.

Хотя всё же попробую. Думаю, мой ум подойдёт для продолжения этой цепочки — я, если что, тот самый парень, что уступил место беременной.

Субъективно каждый отдельный мозг из двадцати двух миллиардов даже сейчас ощущает себя отдельным «я» — но не одним и тем же на протяжении жизни.

Вечный сверхплотный обмен телепатемами путает всё.

Пожалуй, рождённая мною в мозгу этой девчонки метафора — с перепархивающими туда-сюда бесплотными душами, способными сменить в любой миг из мимолётного интереса тело и даже воспоминания? — не так уж плоха. Стоило бы добавить, что грань между «душами» также нечётка, что эти виртуальные центры саморефлексии непрерывно сливаются-расщепляются и что их по этой причине в принципе нельзя подсчитать.

Каждый несёт в себе оттиск других ввиду постоянной глобальной связи между всеми умами. Поэтому я — кем бы я ни был, ни было, ни была на данный момент? — могу к социуму по настроению применять как местоимение «мы», так и местоимение «я», как если бы зловещий Хайвмайнд всё же сформировался. Здесь нет логических противоречий.

Если вам кажется подобная жизнь немного неупорядоченной и сумбурной, то вы ещё даже и краешка айсберга не увидели. Помнится, в лице медиков я не на шутку опасался когда-то, что результаты Мейоза приведут к массовому СДВГ и утрате способности сосредотачиваться, но похоже, что в хитрых наномашинках ксюмов был предусмотрен и этот эффект.

В каждом отдельном мозгу присутствует теперь что-то вроде константы, автопилота, обеспечивающего сосредоточенность на выбранных в прошлом действиях. Что позволяет ему не отвлекаться впустую на окружающие телепатемы и продолжать делать должное, пусть по факту и будучи чем-то средним меж проходным двором и случайным аэродромом.

Константы смертны.

Но инстинкта самосохранения они лишены — и, в отличие от прикреплённых когда-то намертво к нашим телам несчастных смертных монад, ни капли не мучаются.

«Корявая всё-таки аналогия, — недовольно подумал я с другой стороны улицы, курчавый парнишка, перебегающий дорогу под самым носом автобуса. — Воображаемый слушатель из конца прошлого века мог бы подумать, что мы взаправду, как в старой игре Messiah, стали эдакими ангелочками, перепархивающими всё время из тела из тело. Но это же не так. Просто — начатая в одном мозге цепочка мыслей может быть продолжена в другом мозге. И подлинным для-себя-бытием — в качестве центров саморефлексии — обладают теперь скорее эти цепочки».

Они тоже смертны.

Но ни одна из них не умирает мгновенно, каждая постепенно перетекает в другую. Происходит множество повторений в мыслях, зачастую излишних, но в то же время парадоксальным образом создающих многообразие.

Кто я?

Ментальный шум, сознающий себя?

Не случайно, ох, не случайно меня тянет в последнее время думать вновь и вновь в самых разных телах на эту опостылевшую тему.

Приближается юбилей.

Пятьдесят лет с начала Мейоза.

Стоит попробовать переосмыслить как-то происходящее и упорядочить мысли.

∗ ∗ ∗

Я протянула руку к кнопке включения электрического кипятильника и нажала её.

Я отложил в сторону электродрель, которой только что сверлил стену, после чего попытался расслабиться.

Я села поудобнее на диване, скрестив ноги в классической позе лотоса.

Я перестал плакать в люльке.

Я кликнул несколько раз левой клавишей мыши, вызывая аудиоплеер и запуская альбом с песнями «Iron Maiden». По счастью, все участники этой группы успели отправиться в иной мир задолго до Мейоза — а то попытка получить удовольствие от аудиотреков, сочинение которых собою сам помнишь, вызывает подчас странные чувства.

Я улыбнулась краешком рта, глядя на стоящего передо мной симпатичного светловолосого мальчика, изучая себя в то же время его похотливым взглядом. Готичная стервозно улыбающаяся брюнетка с карими и глубокими как две чашки кофе глазами. Я вытянула вперёд свою грациозную ножку и приласкала пальчиками ступни через джинсы мальчишки его — своё? — быстро твердеющее достоинство.

Деление на «себя» и «другого» — хрупкая, увы, иллюзия нынче. Но во время игр данного рода я стараюсь поддерживать её хотя бы условно.

Хотя, конечно, секс сейчас во всём мире стал подобием онанизма. Но, если подумать, то даже онанизмом вполне можно заниматься красиво.

Стоп, что?

А, ладно, не прерывать же сеанс удовольствия лишь из-за того, что большинство моих ипостасей в этой локации рядом решили отдаться философским раздумьям. Лучше мы с мальчиком достигнем пока пика страсти, в то время как иные мои воплощения будут с многозначительным видом предаваться рефлексиям.

Хотя, конечно, всё это бесплодная трата времени.

Несколько сотен губ моих с горечью искривились. Мне вспомнились давние мысли Барри — и миллионов подобных ему — о тщете антисексуальных барьеров. О том, какое блаженство непрекращающегося оргазма ждёт человечество, когда падут предрассудки.

Что же теперь?

Сексуальную потребность можно удовлетворить сейчас в любое мгновение, только вот быстро выяснилось, что без социальных аспектов она не так интересна. Это бы полбеды — кто из нас не листал до Мейоза порножурналы, в чём ещё меньше социальных аспектов, но при этом ещё и гораздо более тусклые ощущения? — но попутно также стало понятно, что в сутках лишь двадцать четыре часа и что соотношение гормонов в крови заметно влияет на эффективность работы мозга.

В итоге мне пришлось самому — самим, самой? — выдумывать для себя запреты ветхого антисексуального образца. Разумеется, не такие бессмысленные, как до Мейоза. Что-то вроде «Не больше оргазма в сутки, если телу за сорок». Хотя, конечно, в каждом случае находятся исключения — договориться с собою нетрудно.

«Что и составляет проблему».

Прежний мир — мир до Мейоза — был построен чуть менее чем целиком на взаимопринуждении и на социальных инстинктах. Теперь этого нет. Есть только я — в некотором смысле как бы я один на всё человечество. Я не хочу впустую ни к чему себя принуждать, я не буду выкидывать самого себя за безделье на морозную улицу.

В итоге сбылась как бы сама по себе мечта марксистов и анархистов, исчезли лишние виды работы, связанные с конкурентной гонкой, борьбой за прибавочную стоимость, разбуханием бюрократии или безотчётной боязнью правительств дать гражданам слишком много досуга. Каждому телу, каждой оболочке достаточно работать теперь для обеспечения базовых потребностей не больше двух часов в сутки.

Но приходится себя заставлять.

Мейоз, само собой разумеется, вносит и здесь свою лепту. Работа распределяется как попало, нет смысла делить её равномерно, раз всё равно я себя ощущаю почти как единое целое.

Высококвалифицированная работа — исключение.

Есть практический смысл в том, чтобы связанные с тем же программированием действия выполнял тот, чья оболочка непосредственно накопила в себе необходимые знания, — тот, кому не придётся перед каждым задуманным действием копаться в телепатическом «Гугле».

Поэтому специалистов по разным отдельным хитрым делам я и выращиваю как бы отдельно. Хотя, конечно, они так же, как все, варятся в общем ментальном компоте, постоянно обмениваясь с окружающей ноосферой всеми своими знаниями, мыслями и ощущениями.

Я тихо фыркаю, чуть не поперхнувшись получившимся избыточно приторным яблочным киселём. Фырканье это отражается многократным эхом меж этажами, повторяясь множеством уст выше и ниже.

Пятый этаж.

Я рассеянно улыбаюсь, задержав палец между страницами книги — написанной, естественно, до Мейоза.

Третий этаж.

Я вынимаю из пространства меж булок напильник и меланхолически думаю, что в домейозных порнорассказах о сладости игр с простатой было много преувеличенного.

Первый этаж.

Я тихо насвистываю и игриво поглаживаю подошедшую ко мне попросить банановых сливок кошку.

Это порождает ещё пару потоков паразитных мыслей.

∗ ∗ ∗

«Книги».

Я — мы — теперь ведь почти их не пишем. Смысл это делать, если в процессе попытки замысел любого сюжета телепатически сразу разносится вместе со спойлерами по всему человечеству?

При том, что читать их — поистине странно? — обожаю по-прежнему. Чтение книги, особенно от первого лица написанной, временно как бы отсоединяет от мира читающий её мозг, погрузив в прошлое.

Я пробовал несколько раз поехать отдельным телом куда-то в тайгу или даже делюксировать куда-нибудь ближе к Юпитеру, чтобы тот или иной мозг выпал на время из общечеловеческой ноосферы и написал для всех книжку, но каждый раз это приводило к дикому приступу танатофобии. Если с тобою в отрыве от ноосферы что-то случится, мысли твои навеки угаснут.

Не то чтобы это меня останавливало.

Во мне всё ещё резонирует — и вряд ли когда-то угаснет — память времён, когда смерть считалась нормой. Я себя пробовал преодолеть — хотя и приняв массу предосторожностей против возможного несчастного случая.

Однако, увы, написанные таким способом книги в итоге оказывались прямо-таки перенасыщенными смертной тоской. Кроме того — здесь проявил себя ещё один очаровательный парадокс Мейоза — я обнаружил по возвращении, что едва ли не большую ментальную ценность для меня представляет собой не написанная таким образом книга, а пережитый при её написании опыт. Стоило отсоединившемуся от ноосферы вернуться обратно — мысли и воспоминания о пережитом им по ходу отрыва стремительно обгоняли его и всё написанное им.

Была мысль радировать книгу на Землю заранее, самому вернувшись домой на пару недель позднее. Тут результат был иной, но тоже по-своему парадоксальный.

Из-за Мейоза мы — вновь это лицемерное «мы»? — стали в значительной мере одинаковыми. Я-на-Земле при прочтении книги себя-у-Юпитера не столько наслаждался её сюжетными поворотами, сколько пытался понять стоящий за ними ход мыслей — и, что печально, сплошь и рядом мне-на-Земле удавалось это.

Не то чтобы опыт был совсем бесполезным, конечно.

Я начинаю подумывать о том, что это может стать для меня новой разновидностью творчества, творчества солипсиста, не знающего, куда деться от собственной для себя прозрачности. Временно удалять от себя некоторые свои единицы, давая обогатиться им личными уникальными ощущениями, чтобы вновь испытать что-то похожее на эмоциональную бурю и активизацию социальных инстинктов при повторном слиянии.

∗ ∗ ∗

«Кошки».

Задача, решение каковой мы не смогли найти сразу, хотя нанороботы ксюмов теоретически были способны заполнить собою всю биосферу.

К счастью, в каких-то пределах нам удалось нашарить ключ к управлению ими. Тут помогла, разумеется, смутная память Ковальски.

Это тоже являлось дилеммой своего рода.

Спастись от смерти самим, но не спасти никогда бесчисленных Джерри, Плуто, Джульбарсов и Барсиков? При том, что их смерть далеко не всегда бывает умиротворённой, спокойной и тихой.

В то же время уже первые опыты показали нам — или мне — что обычный Мейоз просто-напросто уничтожит их. Их протоличности растворятся в океане человеческих мыслей как лёд в кипятке.

Я предпочёл компромисс.

Выбрав опцию взаимообмена мыслями на уровне кластеров, объединения на уровне видов, будь то собаки, кошки, пантеры или иные животные. Проведя при этом зыбкую грань меж дикими мурлыками и одомашненными — что было жульничеством, почти читерством, ведь генетической разницы между ними практически нет, но мне пришлось придумать условные критерии распознавания, так как иначе возникло бы много проблем.

Сейчас Коллективная Кошка охотится ежедневно на Коллективную Мышь, а последняя в свою очередь с гибелью каждой новой своей единицы накапливает всё больше опыта по избеганию хищников и обходу даже самых модерновых мышеловок. Может быть, спустя пару столетий это создаст проблему нового разумного вида. Пока я просто надеюсь, что её удастся отсрочить, используя мышеловки и яды безболезненно-приятного умерщвления.

Что же до кошек, то теперь их странные игры с занятием у подъездов загадочных диспозиций выглядят ещё более непостижимыми.

∗ ∗ ∗

Оба ментальных потока — касающийся братьев наших меньших и касающийся написания книг — сливаются воедино, словно проломив невидимую плотину.

«Проблема социальных инстинктов».

Да, верно.

Я не знаю, была ли эта проблема у ксюмов. Робкие отголоски воспоминаний Ковальски мне говорят, что они тоже были общественными существами. Неужто они не видели тех загвоздок, которые возникают, если снести все перегородки меж личностями? Трудно в это поверить.

Я помню то смутное притяжение, ту смутную магию, что будила во мне до Мейоза мысль о Другом. Порою это было основано на половых инстинктах, порою на иерархических или попросту на эмпатии, — но в этом было своё волшебство.

Сейчас барьеры упали.

Я един. Я не подразделяюсь на частности. Я теперь вижу, что Другой всегда в общем-то был таким же, как я.

Это и был я.

Где-то грязнее, где-то неискушённей. Моральная чистота порой компенсировалась сравнительной глупостью или бедностью воображения.

Были, конечно, и обратные случаи — ну, как с Тариссой? — когда именно чрезвычайная яркость фантазии и духовного мира мне не давала упасть в примитивный порок. Но даже это я не мог поставить себе в заслугу, ведь в таких случаях и соблазна-то особого не было.

Тайна развеялась.

Прежде реальность Другого давала мне некую добавочную мотивацию, пусть химерическую, иллюзорную, абсолютно нелепую. Потребление тех же произведений искусства было актом коммуникации между индивидуумами.

Что же теперь?

Я почти не пишу уже книг, не сочиняю музыку, не создаю новые видеоигры. Перед кем хвастаться? Я глажу за ушком Коллективную Кошку, налив ей в блюдечко сливки, — и с ужасом чувствую, что решение не вливать братьев меньших в общечеловеческий разум было скорее эгоистическим, чем альтруистическим шагом.

Таким способом я сохранил при себе Другого хотя бы в виде уменьшенной репродукции.

∗ ∗ ∗

«Ты просто бесишься с жиру, — вплывает в сознание едкая раздражённая мысль. Локально рождённая, кажется, мозгом женщины с третьего этажа. Не то чтобы место рождения её имело значение. — Старый, известный ещё до Мейоза синдром, подстерегающий живущих в чрезмерно комфортных условиях. Рано или поздно они начинали выдумывать сами себе психологические проблемы».

Что ж, тоже верно.

Что, если попытаться подумать сейчас не о плохом, а всё-таки о хорошем? Что я приобрёл — приобрела, приобрели, — благодаря свершившемуся Мейозу?

«Во-первых, бессмертие».

Не то чтобы оно было гарантированным стопроцентно.

Прежде, когда я был расколот на миллиарды осколков, человечество мне казалось неубиваемым, а Вселенная — практически вечной. Теперь же, когда я сам — человечество, свобода от таймера старения в клетках не так уж и вдохновляет. Меня в любое столетие могут убить десятки возможных угроз — от возникшей рядом под боком Сверхновой до образовавшегося невовремя пузыря «истинного вакуума».

Я, конечно, стараюсь что-то придумать, переиграть коварную энтропию. Зонтик для защиты Земли от гамма-всплесков звёзд рядом мы давно уже соорудили.

«Во-вторых, отсутствие войн».

Здесь не поспоришь.

Грустно сейчас вспоминать, как ты убивал сам себя сотни раз по тысячам надуманных соображений. Нет, я не имею в виду, что все конфликты и войны прошлого были равно несправедливыми, это являлось бы ошибкой Золотой Середины. Во многих конфликтах баланс правоты между сторонами был откровенно неравным — и я даже любил в первые годы после Мейоза перебирать воспоминания участников разных боёв, пытаясь понять, чья точка зрения на себя и противника была объективнее.

Но потом забросил это занятие.

Это бессмысленно, совершенно бессмысленно. Если бы я мог погибшим помочь — дело иное. Но, хотя я работаю параллельно над парой проектов «Ре-Патреон» и «Ре-Бусти», пока существующие представления о законах природы не дают даже смутных наводок на то, как бы можно было подступиться к задаче воскрешения умерших.

Я не ведаю сам, альтруизм мною движет или эгоизм.

С одной стороны — я помню лица всех тех, кто успел умереть рядом со мной до Мейоза, не попытаться помочь им было бы бесчеловечно.

С другой стороны — отсутствие личной памяти о событиях за века до Мейоза воспринимается как склероз, как младенческая амнезия на детство.

Учитывая, что в то же время из культурных слоёв я знаю о своей богатой сознательной жизни тогда, сие вызывает слегка неприятные ощущения.

Пробел хочется восполнить.

Но не поставит ли это новую этическую проблему? Захотят ли воскрешённые предки сливаться со мною? Представления о подобном слиянии в некоторые века и в некоторых культурах были самые недружелюбные.

Может, скрывать от них поначалу правду о произошедшем, окружив близкими и знакомыми из прежних их жизней? Потом начать приобщать к телепатии постепенно, как членов экипажа «Гермеса», чтобы они осознали, что Мейоз — это совершенно не страшно?

Это может сработать.

Но выглядит это не очень-то открыто и дружелюбно. Зовя вещи своими именами — дамбигадство чистейшей воды.

«Человек позапрошлого века скажет — макиавеллизм», — усмехается внутри меня девочка с четвёртого этажа.

Мы почти одинаковы.

Но внутри меня резонируют воспоминания об Эпохе Различий. А мысленные диалоги вплоть до жарких споров с собой человек был склонен вести даже в ту пору, когда они ограничивались одним-единственным мозгом.

Может, попробовать перенастроить наниты так, чтобы скачать всю память и мысли с уже воскрешённых предков в одностороннем порядке, не подвергая их обратным эффектам и позволяя им таким образом остаться отдельными индивидами? Тогда я бы выполнил обе задачи, включая как альтруистическую, так и эгоистическую.

Но им будет до крайности странно, одиноко и холодно жить в таком мире, жить словно в потрохах гигантского Левиафана, природу и намерения какового они себе не вполне представляют.

Есть ещё одна неприятная мысль, заставляющая поморщиться. Я случайно набрёл на неё, пытаясь представить себе эмоции воскрешённых предков и их возможную аргументацию против слияния.

Бессмертие.

Нет, не то чтобы с ним было что-то не так. Но, оживляя в воспоминаниях мечты и надежды прежних собственных личностей, я понимаю, что мог бы увидеть здесь некоторый элемент обмана.

На что мы — я, ты, он, она? — смутно надеялись до Мейоза? Отчаянное желание не пропасть, жажда уберечь хотя бы гигабайт своей личности от падения в Тьму.

Формально так и случилось.

Только вот воспоминания неравноценны.

Книгочей конца девятнадцатого столетия — какую часть своей гигантской библиотеки ты перечитываешь регулярно? Интернетчик начала двадцать первого века — какой частью сохранённых в своём браузере закладок ты ежедневно пользуешься?

Барри, смешавшись ментально с Тариссой, ощутил почти сразу ничтожество и неполноту своей жизни. Продлись тогда дольше их слияние у Подарка и будь оно глубже — возникший в итоге гибрид двух сознаний старался бы как можно пореже вспоминать биографию Барри. Делая, может быть, исключение для особенно заковыристых эротических грёз.

Я её вспоминаю частенько, впрочем.

Однако, скорее, из-за сыгранной Барри исторической роли в известных событиях. Так бы повода вспоминать лишний раз ту свою жизнь у меня не было.

Не то чтобы я стеснялся себя.

Я помню — или держу в уме упрощённую схему, могу по желанию вспомнить в любое мгновенье, наниты инкорпорируют память весьма причудливым образом? — миллионы таких биографий. Стыдиться здесь особенно нечего, каждый человеческий шаг имеет свою причину, выражение и последствия. Только вот вспоминать эпические свои жизни гораздо приятней, чем тусклые.

«Предки могли бы назвать это Страшным Судом», — шепчет во мне изнутри приглушенный голос Мэг.

Исходная оболочка Мэг, разумеется, давным-давно умерла, но после Мейоза это уже не имеет значения.

Ну да, Судилище.

Оценка твоей жизни на интересность, важность и поучительность. Часто ли воспоминания твоей жизни будут проигрываться в этом нашем Псевдохайвмайнде?

Не то чтобы смерть не исчезла.

Чёткой черты, отделяющей Бытие от Небытия, ставившей когда-то предел навсегда всем твоим мыслям, теперь уже нет. Мысли твои продолжатся, слившись с другими, но можно ли утверждать, что память о тебе будет жить вечно?

Это не будет трагедией для тебя-нового — поскольку после слияния ты будешь себя ощущать как нечто существенно большее. Но прежний ты — каким ты был до Мейоза — узнав об этом заранее, мог бы счесть эту сделку обманной.

∗ ∗ ∗

Поднимаю голову вверх — десятки, сотни голов, часть меня рядом сейчас как раз наслаждается вечерним купанием в речке? — и смотрю в звёздное небо.

Я знаю, что мне никто не поможет.

Ранее, до Мейоза, в бытность мою людьми религиозными, мне часто казалось, что бытие Бога почти осязаемо, что доказательства почти несомненны, — казалось бы, только взломай стену недоверия, найди способ передать воспоминание от одного мозга к другому без искажений, верующими тогда станут все.

Ну что же, способ передачи воспоминаний возник.

И что теперь?

Окинув события из одухотворённых своих биографий многотысячными глазами себя-психиатров и себя-когнитологов, я там, увы, не нашёл почти ничего, кроме обсессивных расстройств.

Нет, если честно, я могу вспомнить несколько тысяч странных случайностей, несколько миллионов не до конца понятных мне происшествий, которые можно истолковать как нечто паранормальное.

Вот только казусы эти — даже если их не считать за видение или ошибку сознания — вовсе не говорят напрямую о правоте какой-либо из религий.

Я бы сумел, наверное, даже сейчас убедить себя в том или ином религиозном мировоззрении, начав толковать любую случайность соответственным образом.

Ощутить присутствие Бога — это не так уж и сложно. Примерно как создать тульпу.

Вот только зачем?

В прежних моих миллиардах существований меня к этому подталкивало отчаяние и страх неизбежной кончины. Теперь это не так актуально.

Хотя если я выясню вдруг, что «истинный вакуум» расширяется пузырём сейчас в мою сторону, то, может быть, успею переобуться.

∗ ∗ ∗

Звёзды слабо подмигивают.

Там, среди них, теоретически вполне могут быть какие-нибудь очередные Другие. Я имею в виду, не ксюмы и не земляне, представители какой-нибудь третьей цивилизации, не входящей даже частично в мой нынешний интеллектуальный кластер.

Мысль об этом даже как-то бодрит, успокаивая в то же самое время, будя не задавленные ещё до конца остатки социальных инстинктов. Сразу внутри щекочет азартным теплом, стоит лишь только подумать, что тебе есть ещё с кем конкурировать.

Но при этом — покалывает горькой иронией.

Что же это выходит, я сейчас, получается, играю в Master of Orion в режиме реального времени?

Текущий рейтинг: 51/100 (На основе 15 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать

‎‏‎‏‎