(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Посланник (Р. Брэдбери)
Мартин понял, что пришла осень, когда Пёс, забегая в дом, впустил с собой порыв холодного ветра и запах залежавшихся под деревьями яблок. В своих тёмных пружинках волос Пёс принёс золотарник[1], пыль ушедшего лета, шелуху с желудей, беличью шерсть, перо мёртвой малиновки, опилки от свежей древесины и чёрные, как угольки, листья, опавшие с огненно-красных клёнов. Пёс подпрыгнул – и Мартин вскрикнул, когда на его кровать упали листья пузырника[2], веточка ежевики, болотная трава. Не иначе сам октябрь пришёл к нему в виде этого чудесного зверя!
– Сюда, мальчик, сюда!
И Пёс примостился возле Мартина, согревая его всеми осенними кострами и огоньками, наполняя комнату приятными и тяжёлыми, влажными и сухими запахами далёкого путешествия. Весной он пах сиренью, ирисами и скошенной травой, а летом, когда у него появлялись усы цвета мороженого, он приносил острые запахи петарды, римской свечи[3] и вертушки-фейерверка, побывавшей на солнышке. Но осенью! Осенью!
– Пёс, как там на улице?
И лёжа рядом с ним, Пёс рассказывал – так, как делал это всегда. А Мартин, лёжа в кровати, находил осень такой же, как и когда-то – до болезни, которая сделала его белым как мел и приковала к постели. Пёс был его компанией, переносящей его куда угодно, частичкой его самого, наделённой даром быстрых ног: его Мартин посылал затем, чтобы он с лаем убегал и возвращался обратно, кружил и шёл по следу, собирал и приносил запахи того, из чего были сделаны городки, сёла, ручьи, реки, озёра, подвалы, чердаки, чуланы и угольные хранилища в разные сезоны. Бесчисленное множество раз в день Пёс приносил мальчику семена подсолнуха, золу, молочай, конские каштаны и заполняющий всё вокруг запах запечённой тыквы. Пёс проплывал через миражи Вселенной, а карта путешествия была спрятана в его шерсти: казалось, стоит лишь протянуть руку – а она там.
– А куда ты бегал этим утром?
Но он и так знал, что Пёс с шумом сбегал вниз по холмам – туда, где осень подобна рассыпанным хрустящим хлопьям, где дети лежат в шуршащих кучах листьев, словно в погребальных кострах, – как мертвецы, похороненные в листве, и внимательно наблюдают за Псом, погружённым в какой-то свой мир и проносящимся мимо них. Пальцы Мартина дрожали, пока он, перебирая ими в шерсти Пса, словно бы считывал его большое путешествие – через скошенные поля, над блестящими овражистыми ручьями, под мраморным пространством кладбища, между лесных деревьев. И сейчас, в эту великую пору пряностей и редких благовоний, благодаря своему посланнику Мартин и сам будто бы бегал по окрестностям – кругами, тут и там, возвращаясь потом домой.
Дверь спальни открылась.
– Там твоя собака опять нашкодила.
Мама принесла на подносе фруктовый салат, какао и тост, а взгляд её голубых глаз был суров.
– Мам...
– Этот пёс постоянно что-то копает. Утром он вырыл большую яму в саду у мисс Тэркинс, и теперь она очень сердита. Это уже четвёртая яма на этой неделе.
– Может, он что-то ищет?
– Чепуха! Ему просто нравится совать везде свой нос. Если он не прекратит – придётся его запереть.
Мартин уставился на маму так, как будто увидел её впервые:
– Ой, не надо, пожалуйста! Как тогда я буду обо всём узнавать? Кто мне будет приносить новости, если Пёс о них больше не расскажет?
Мамин голос стал тише:
– Он что, правда рассказывает тебе новости?
– От него я узнаю обо всём, что происходит снаружи! Нет ничего, чего бы я не мог от него узнать!
Они оба сидели и смотрели на Пса, на сухую землю и семена, усыпавшие одеяло.
– Ну если он перестанет копать там, где не надо, то может и дальше бегать, где ему взбредёт в голову, – сказала мама.
– Сюда, мальчик, сюда!
И Мартин прикрепил к ошейнику Пса оловянную табличку, на которой было написано: «Хозяин этого пса – Мартин Смит. Ему 10 лет, он болен и прикован к постели. Он будет рад гостям».
Пёс гавкнул. Мама открыла дверь внизу и выпустила его.
Мартин сидел, прислушиваясь.
Можно было услышать, как издалека, под тихим осенним дождём, бежит Пёс – как его звонкий лай то затихает, то нарастает, пока он срезает переулок через аллею, провожая мистера Холлоуэя вместе с маслянистым металлическим запахом изящных, украшенных снежинками часов, которые он чинил в своей домашней мастерской. Или, может быть, Пёс приведёт мистера Джейкобса – владельца продуктовой лавки, одежда которого всегда была набита салатом-латуком, сельдереем и помидорами и которого сопровождал таинственный, словно бы не подлежащий лишней огласке консервный запах: так пахло от красных чертей, нарисованных на банках с фаршированной ветчиной. Запах мистера Джейкобса и его невидимых розовых чертей часто долетал из двора внизу. А может, Пёс приведёт мистера Джексона, миссис Гиллэспи, мистера Смита, мистера Холмса – любого друга, близкого или нет, которого он встретит, загонит в угол, будет умолять о визите, взволнует и в конце концов приведёт домой к ланчу, на чай с бисквитами.
Теперь, напрягая слух, Мартин слышал Пса где-то внизу, а за Псом по лёгкому дождику поспевали чьи-то шаги. Внизу зазвенел колокольчик, и мама открыла дверь: приятные голоса что-то пробормотали. Мартин подался вперёд, а его лицо засияло. Ступеньки лестницы заскрипели. Юный девичий голос тихо засмеялся. Ну конечно, это же мисс Хэйт, его учительница из школы!
Дверь в спальню открылась.
К Мартину пришли.
Утро, полдень, вечер, восход, закат, солнце и луна совершают свой обход, а вместе с ними и Пёс, добросовестно докладывающий затем о температуре земли и воздуха, о цвете и красках мира, плотности тумана и частоте дождя, а главное... о том, что снова пришла мисс Хэйт!
По субботам, воскресеньям и понедельникам она пекла пирожные с цукатами из апельсиновых корочек и приносила из библиотеки новую книгу о динозаврах и первобытном человеке. По вторникам, средам и четвергам он каким-то непостижимым образом умудрялся обыгрывать ее в домино, а потом в шашки, и, чего доброго, говорила она, он сделает ей мат, если они сразятся в шахматы. В пятницу, субботу и воскресенье они могли наговориться вдоволь, не умолкая. Она была такой красивой и веселой, а волосы ее были мягкими и пушистыми, цвета густого гречишного мёда, как осень за окном. Какой лёгкой и быстрой была ее походка, как сильно и ровно билось ее сердце, когда вдруг однажды он услышал его стук! Но прекраснее всего было её умение разгадывать тайну безымянных знаков и сигналов, что позволяло ей безошибочно понимать Пса. Её ловкие пальцы извлекали из его шерсти все символы и приметы внешнего мира. Закрыв глаза и тихонько посмеиваясь, она перебирала жёсткую шерсть на спине собаки и голосом цыганки-вещуньи рассказывала о том, что есть и что ещё будет.
Но в один из понедельников в полдень мисс Хэйт не стало.
Мартин с усилием поднялся и сел на постели.
– Умерла?.. – не веря, тихо прошептал он.
– Умерла, – подтвердила мать. – Ее сбила машина.
Для Мартина это означало холод и белое безмолвие преждевременно наступившей зимы. Смерть, холодное молчание и слепящая белизна. Мысли, как стая вспугнутых птиц, взметнулись и, тихо шурша крыльями, снова сели.
Мартин, прижав к себе Пса, отвернулся к стене. Женщина с волосами осени, мелодичным смехом и глазами, неотрывно глядящими на твои губы, когда ты говоришь, умевшая рассказывать о мире всё, что не мог рассказать Пёс, женщина, чьё сердце внезапно перестало биться в полдень, умолкла навсегда.
– Мама? Что они делают там, в могилах? Просто лежат?
– Да, просто лежат.
– Лежат, и всё? Что в этом хорошего? Это ведь скучно.
– Ради Бога, о чём ты говоришь?
– Почему они не выходят, не бегают и не веселятся, когда им надоест лежать? Ведь это так глупо...
– Мартин!..
– Почему Он не мог придумать для них что-нибудь получше? Это невозможно – всё время неподвижно лежать. Я пробовал это. И Пса заставил однажды, сказав ему: «Замри». Но он долго не выдержал, ему стало скучно, он вертел хвостом, открывал глаза и глядел на меня с тоской и недоумением. Бьюсь об заклад, дружище, что временами, когда им наскучит, они поступают, как ты. А, Пёс?
Пёс ответил радостным лаем.
– Не говори такое, Мартин, – осудила его мать.
Мартин умолк, устремив взгляд в пространство.
– Я уверен, что они так и поступают, – сказал он.
Отгорев, осыпались багряные листья с деревьев. Пёс убегал всё дальше от дома, переходил ручей в овраге вброд, забегал на кладбище. Он возвращался, лишь когда стемнеет. Его поздние возвращения вызывали переполох в собачьем мире городка. Его встречали залпы яростного лая из всех подворотен, мимо которых он пробегал. Лай был столь громким, что в окнах жалобно дребезжали стекла.
В последние дни октября Пёс повёл себя совсем странно, словно учуял, что вдруг переменился ветер и подул с чужой стороны. Пёс подолгу стоял на крыльце, мелко дрожа и поскуливая, и глядел на пустые поля за городом.
Каждый день он мог так стоять на крыльце, словно привязанный, дрожа всем телом и тихонько поскуливая, а потом вдруг срывался и бежал, словно его позвал кто-то. Теперь он возвращался поздно и всегда один. С каждым днём голова Мартина уходила все глубже в подушки.
– Люди всегда чем-то заняты, – успокаивала его мать. – Им недосуг прочесть, что ты написал на ошейнике. Может, кто и решил зайти, да за делами забыл.
«Нет, здесь что-то другое», – думал Мартин, вспоминая странное поведение Пса, воспалённый блеск в его глазах, то, как по ночам его тело беспокойно вздрагивает под кроватью и он жалобно скулит, словно ему снятся дурные сны. Иногда среди ночи Пёс вдруг оказывался возле постели и мог так простоять полночи, глядя на Мартина, будто хотел, но не мог поведать ему величайшую и страшную тайну. Поэтому он громко стучал по полу хвостом или вертелся волчком, не в силах остановиться.
30 октября Пёс не вернулся домой. Мартин слышал, как родители звали его вечером после ужина, а потом пошли искать. Становилось темно, опустели улицы, подул холодный ветер, и в доме стало так пусто-пусто...
Было уже за полночь, но Мартин не спал. Он лежал, глядя в потемневшее окно, туда, где для него уже ничего не было, даже осени, ибо его посланник не принес ему вестей. Теперь не будет зимы, ибо никто не стряхнёт на него первые снежинки и не даст им растаять на ладони. Отец, мать? Нет, это уже будет не то. Они не умеют играть в те игры, которые они с Псом знали, они не знают их секретов, правил, звуков и пантомимы. Не будет больше времён года, как не будет самого времени. Его связной, его посланник не вернулся, затерявшись в джунглях цивилизации, или отравлен, отловлен, попал под колёса, сброшен в канализационный люк.
Залившись слезами, Мартин уткнулся в подушку. Мир стал немой картиной под стеклом. Мир был мёртвым.
Мартин ворочался в постели: прошло три дня ноября – и вот последние хэллоуинские тыквы уже гниют в мусорных баках, черепа и ведьмы из папье-маше горят в кострах, а призраков складывают на полки с бельём, до следующего года.
Для Мартина Хэллоуин был не более чем ещё одним вечером, в который оловянные рожки взывали к холодным осенним звёздам, дети расцветали, как диковинные гоблинские растения, вдоль кремнистых дорожек, бросали свои искусственные головы или кочаны капусты на крыльца домов, выписывали на заиндевевших окнах мылом свои имена или что-то, похожее на магические символы. Всё это выглядело таким же далёким, непостижимым и кошмарным, как кукольное представление за много миль отсюда, в котором не было ни звука, ни смысла.
Все три дня ноября Мартин наблюдал, как свет и тень попеременно сменяются на его потолке. Наконец огненный маскарад закончился насовсем; осень лежала в холодном пепле. Мартин всё глубже утопал в мраморно-белой кровати, неподвижно прислушиваясь...
В пятницу вечером родители поцеловали его, пожелав доброй ночи, и вышли из дома в тихую погоду – на сеанс кино. Мисс Тэркинс, их соседка, осталась в гостиной внизу, пока Мартин не крикнул ей, что лёг спать: она забрала своё вязание и ушла домой.
Мальчик лежал в тишине, следя за великим движением звёзд по ясному лунному небу и вспоминая ночи – такие, как эта, когда он с Псом исследовал весь город, пробегал по мягкому зелёному оврагу, плескался в дремлющих ручьях, ставших молочно-белыми под полной луной, перепрыгивал мраморные кладбищенские надгробия, шепча выбитые на них имена; вперёд, быстро вперёд, через скошенные луга, где единственным движением было дрожание звёзд, – к улицам, где тени не стояли в сторонке, но заполняли все тротуары – миля за милей. А теперь беги, беги! Преследуемый горьким дымом, мглой, туманом, ветром, призраком разума, страхом памяти; спящий дома, в сохранности и целости, в уюте и тепле...
Наступило девять часов.
Удар. Это – часы в полудрёме, в глубине лестничной клетке внизу. Удар.
Пёс, возвращайся, и весь мир будет наш. Пёс, можешь принести чертополох с инеем на нём, а можешь не приносить ничего, кроме ветра. Пёс, где же ты? Ой, слушай-ка, сейчас я позову.
Мартин затаил дыхание.
Где-то далеко раздался звук.
Дрожа, мальчик поднялся.
И вот звук повторился.
Звук такой тихий, словно острая игла, скользящая по небу за многие мили отсюда.
Мечтательное эхо собачьего лая.
Голос собаки, пересекающей поля и фермы, грунтовые дороги и кроличьи тропы, бегущей, бегущей вперёд, из пасти которой вылетает пар и громкое лаяние, раскалывающее ночь. Голос кружащейся собаки, который приближался и отдалялся, поднимался и затихал, ускорялся и замедлялся, раздавался и прекращался, как будто животное кто-то держал на невероятно длинной цепи. Как будто собака бежала, а кто-то свистел под каштанами, ступая вперёд в плесенной тени, смоляной тени, лунной тени, а собака кружила и рвалась к дому.
«Пёс! – подумал Мартин. – Ох, Пёс, давай домой, мальчик! Хотел бы я знать, где ты был? Давай, мальчик, скорее сюда!».
Пять, десять, пятнадцать минут; звук лая послышался уже близко, очень близко. Мартин закричал, спустил ноги с кровати и наклонился к окну.
– Пёс! Услышь меня, мальчик! Пёс! Пёс!
Он повторял это снова и снова.
– Пёс! Пёс! Злой Пёс, убежал и пропадал где-то все эти дни! Плохой Пёс, хороший Пёс, иди домой, мальчик, поскорее и принеси что-нибудь, если можешь!
Вот уже близко, вот уже на улице слышится лай, стук по обшитым досками фасадам домов, вращение флюгеров на крышах, звуки залпов – Пёс! Он уже за дверью внизу...
Мартин вздрогнул.
Впустить ему Пса сейчас или подождать маму с папой? Подождать? О Боже, подождать? Но что, если Пёс снова убежит? Нет, он спустится вниз, распахнёт дверь, закричит, схватит Пса и побежит наверх, смеясь, плача, держа его так крепко, что...
Пёс перестал лаять.
Ох! Мартин чуть не разбил окно, резко к нему подавшись.
Тишина. Как будто кто-то приказал Псу сейчас же замолчать.
Прошла целая минута. Мартин сжал кулаки.
Снизу раздалось тихое поскуливание.
А потом внизу медленно открылась входная дверь. Кто-то очень добрый открыл её для Пса. Конечно! Пёс привёл мистера Джейкобса или мистера Гиллэспи, или мисс Тэркинс, или...
Дверь внизу закрылась.
Пёс, скуля, помчался наверх и бросился на кровать.
– Пёс, Пёс, где же ты был, что же ты там делал! Пёс, Пёс!
И Мартин, плача, крепко прижал Пса к себе. Пёс, Пёс! Он смеялся и кричал – Пёс! Но спустя мгновение он вдруг перестал и смеяться, и плакать.
Запах, исходивший от Пса, поменялся.
Это был запах какой-то чужой земли. Это был запах самой ночи, запах глубокого рытья в земле совсем рядом с чем-то, что долгое время было закопано и разлагалось. Вонючая и прогорклая земля отваливалась разлагающимися комьями от морды и лап Пса. Он зарылся в землю глубоко – на этот раз действительно очень глубоко. Так ведь и было, не так ли? не так ли? не так ли!
Так что за новость принёс Пёс в этот раз? Что она может значить? Вонь – зловонная и ужасная кладбищенская земля.
Пёс был плохим мальчиком – копал там, где не следовало. Пёс был хорошим мальчиком – всегда находил друзей. Пёс любил людей. Пёс приводил их домой.
И теперь было слышно, как кто-то шагает по тёмной лестнице наверх, с перерывами, волоча одну ногу за другой – мучительно, медленно, медленно, медленно.
Пёс задрожал. Кровать осыпало чуждой ночной землёй.
Пёс повернулся.
Дверь спальни скрипнула.
К Мартину пришли.
Текущий рейтинг: 83/100 (На основе 11 мнений)
