Печаль одиночества

Сам не знаю, как я здесь оказался. Вокруг темно, повсюду копошатся черви, откуда издали, будто из другого мира доносится шуршание копающих себе дорогу слепых кротов, которые только и знают свое дело, занимаются им до самой смерти и несут свое бремя безустанно. Лишь только небольшой клочок лунного света посещает мне свысока и дарует хотя бы каплю тепла - место тут очень холодное и темное, а солнце и впрямь заглядывает крайне редко, если очень-очень сильно того захотеть и сильно-сильно повезет.

Порой мне бывает очень грустно, порой становится очень весело и забавно от наивной ситуации, в которой я оказался, а порой просто скучно. И ведь подумать только - жил себе, никого не трогал, как вдруг лег спать и проснулся здесь, чтобы долгие часы напролет пытаться пробудить себя от такого ужасного кошмара, будто ты попал в фильм Пила, но тебе не является человечек в маске, а сидит где-то, подсматривает через скрытую камеру и легонько посмеивается от твоих страданий.

Были бы они страданиями чувственными - слезы, переживания, или, например, телесными, например колика в животе или головная боль или скажем объявление о том, что скоро вы скончаетесь от опухоли, тогда бы не было так страшно, ведь даже это можно принять и справиться с этим хотя бы отчасти. А вот с неизвестностью и пустотой справиться гораздо труднее, ведь хотя человек изобрел новейшие приборы для выявления опухолей, с этими понятиями ему еще придется повозиться, ибо их не может обозначить и измерить никакая навороченная линейка. Они пожирают тебя, но ты не знаешь их, они рядом, даже когда ты спишь, являются тебе во сне и постепенно отрывают кусочки от твоей души, и ты ничего не можешь противопоставить взамен. Ты можешь лишь наблюдать и смириться с тем, что прежнего тебя тебе уже не возместят, что само твое существо было уничтожено подчистую неизвестно чем, и найти замену утерянному уже никак нельзя. Это самое страшное.

Но всё-таки те самые чувственные переживания решили не стоять в стороне и добавиться к и так непобедимому сопернику, которого даже в соперники-то не поставишь, настолько его сила превышает твою. Однажды, когда я уже практически полностью окружил себя небольшими кусочками корней, с помощью которых я считаю дни, что нахожусь здесь, снаружи, то есть сверху, послышался звонкий, веселый голос. Я сразу дёрнул голову кверху, так как уже очень давно не слышал другого человека, и увидел под лунным светом склоняющуюся голову девушки с голубыми глазами и рыжими локонами, которые свисали в мою сторону. Она была явно ошарашена мною и моей ситуацией, прямо выпучила глаза и даже не сразу среагировала и продолжала окликивать меня, когда я одарил ее вниманием.

Я долго вспоминал каково это - использовать голосовые связки, чтобы хоть кому-нибудь передать что-то внутреннее, а затем ответил ей криком, который вышел ни так, ни сяк, очень тихий и глухой был крик, но она, как мне показалось, услышала и отпрянула. Она начала очень громко спрашивать, что со мной случилось, как мне помочь и все прочее, и мне стало очень тепло на душе. Я с радостью начал рассказывать ей свою аляповатую историю магического похищения меня злыми силами, ибо другого объяснения придумать не мог, и сказал, чтобы она пошла и позвала на помощь. Она улыбнулась, но что-то в ее взгляде было не совсем так, да не совсем этак, что-то такое немного неправильное, и я решил, что люди так не улыбаются. Она также весело, как и прежде, крикнула мне, что сейчас приведет помощь, обошла мою яму стороной и мне послышалось, как она перешла на бег и постепенно скрылась вдали.

Долгое время я ждал и думал о ней, о ее голосе, о ее красивых глазах и чудесном цвете волос, который мог бы наполнить надеждой души всего света - такой казалась она мне тогда, после столь долгого одиночества. Много времени я начал уделять тому, что фантазировал о ее возвращении, о моем освобождении, а потом, что стыдно, конечно, признавать, думал о нашей связи, мечтал, что она пожелает и дальше дарить мне тепло своего голоса и озарять мою жизнь также, как в первый раз. Я придумал столько сценариев, что хватило бы на целую книгу, да вот только нету рядом ничего пригодного для письма, да и кроты животные нечитающие. Прошло какое-то время, луна стала появляться реже, а потому счет времени я немного потерял, и постепенно начала в мое одинокое, уже почти земляное сердце закладываться идея о том, что она уже никогда не захочет вернуться, что, может, я напугал ее своим видом или странными словами про магию. После этого последовала злость, потом невероятная тревога, затем снова мечты, бесконечные мечты о благосклонности вселенной надо мной, о помиловании меня миром, чтобы наконец меня вызволили из моей камеры и выпустили обратно в мир, свободного и пока еще здорового.

Порой мои эпизоды доводили до того, что я немного мешался рассудком и начинал думать странные мысли, но это не доходило ни до чего совершенно безумного - мне просто было так больно, что разум отказывался дальше следовать моим желаниям и мечтам и, стараясь оградить меня от них, ненадолго отключался, оставляя меня со случайными мыслями. Мне было очень страшно и одиноко, и я не знал, как с этим справится, пока наконец решил больше не вспоминать о той девушке, и все прекратилось само по себе.

Прошло не так много времени с того момента, как я вернулся в свое прежнее состояние жертвы тьмы этого мира, жалкой овцы, которая стояла и отращивала шерсть на чей-нибудь кафтан, только постепенно пастуху понадобилась не только она, но и копытца, и уши, и даже глаза. Поистине нет ничего страшнее сурового одиночества и беспомощности, когда ты попросту сидишь и единственное, что спасает тебя от смерти твоей души - луна, которая изредка заглядывает свысока, а затем снова удаляется, убегает по своим делам. Но всё-таки в такие моменты хочется верить, что она не забывает о тебе, и все также хочет вернуться вновь позже, чтобы провести с тобой какое-то время, а затем снова бежать, бежать...

И всё-таки, пока я был жив, я, видимо, был просто обречен на хоть какие-то изменения. Снова послышался сверху голос, но не такой, как прежде, а очень глубокий, тихий, но при этом громкий, голос великой грусти, голос плача молодой девушки. В этот раз мне не пришлось собираться с силами, и я взял да окликнул ее из своей тюрьмы. Она резко замолчала, но затем опять продолжила плакать, пока я не окликнул ее еще раз, и на вопрос о том, кто с ней говорит, я решил, что голос из ямы - не самое частое явление, а потому никто из того мира (да, я уже поделил мир реальный и мир ямы надвое) сразу не догадается, и подсказал ей, что я тут, внизу, вечный узник слякоти и грязи.

Она посмотрела вниз и ужаснулась - явно ей было жалко меня, явно хотела она помочь мне, но в этот раз я уже не решился просить ее выручить меня, ибо смирился со своей судьбой и, откровенно говоря, немного привык к своему новому дому, даже не представляя того, как вернуться к прежней жизни, ведь я уже другой, я уже чужой для мира живых и радостных, таких, которые могут пообещать и не вернуться, занимаясь спокойно своими делами, как ни в чем не бывало. Я спросил ее, почему она плачет, и она безоговорочно, словно я был ее ангелом-спасителем, начала рассказывать мне о своей любовной трагедии, о том, как на нее никто не обращает внимание, и что ее чувства никто не ценит и никому не интересно ее мнение и ценности. Я выслушал ее рассказ о долгих годах страданий, когда она металась от одного человека к другому, и все оказывались подлыми, наглыми лжецами и чуть ли не маньяками.

Мне тоже стало жаль ее, и я сказал ей, что она очень сильная, ведь справилась с этим, и что я уверен в том, что она справится со всем, и у нее все получится. Я извинился за свое неловкое положение, за то, что я не мог выбраться и помочь ей, но взамен решил предложить ей поговорить и проводить время вместе, поддерживать и утешать ее, если то понадобится, и просто быть рядом, когда я буду нужен. Она улыбнулась ослепительно красивой улыбки, и ни слезы грусти не осталось на ее лице. Я тоже улыбнулся, мы еще поговорили, затем попрощались, и она ушла к себе, в место, которое я никогда не увижу и которого я уже не смею касаться. Мне было очень приятно с ней, и еще приятнее, когда она вернулась на следующий день, а потом еще и еще, рассказывая мне все больше и больше о своей жизни.

Иногда она приносила грейпфруты и кидала их мне, и это были самые вкусные и сочные грейпфруты, что я пробовал за всю свою жизнь. Мое привычное проживание в яме скрасилось новыми впечатлениями, а тьма отступила и больше не могла прикоснуться ко мне, ибо во мне нашлись силы отгонять ее своим светом, который дарила мне девушка. Можно сказать, в то время я был счастлив настолько, насколько это возможно для заключённого такого рода, и потихоньку даже начинал подумывать над тем, что всё-таки, несмотря на мое долгое пребывание здесь, я всё-таки еще живой, и еще поборюсь, и скоро попрошу мою подругу привести помощь.

Однако, пока я набирался сил, стало происходить что-то странное - одни дни она приходила и рассказывала гораздо меньше, чем обычно, а потом и вовсе стала частенько пропускать день-два, а то и целую неделю. Должно быть, у нее - свои причины, думал я, и потихоньку вынашивал в себе надежду о том, что всё-таки она придет когда-нибудь и объяснится, и все будет по-прежнему. Вернулись сны и мечтания, и мне снова стало не по себе от того, что они могут принести за собой. Порой я просто лежал, немного стонал и держался за сердце, которое будто бы пронизывали самые тупые мечи - так мучительно и медленно, как игра на струнах, проходили они через чувствительную материю насквозь, а потом проделывали путь назад, пока снова не повторяли свой круг. Думаю, это самое ужасное, что мне приходилось испытать. Вместе с тем вернулась тьма, как старый друг вновь подначивая меня и не давая спать своей веселой работой по добиванию оставшихся крох моего существования.

Не так много времени прошло, как появилась другая, но уже не такие, как первые две. Я уже ни на что не надеялся, потому что один раз - случайность, но два - точно судьба, особенно учитывая все прошлые обстоятельства. Меня словно подхватила на себя самая черная в мире полоса, занесла сюда и спрятала, чтобы белая никогда не догадалась о моем существовании. И все же, человек существо стойкое, и выдерживает многое. Хотя, после всего пережитого, я с трудом считал себя человеком, ведь черви, сновавшие ранее снаружи, будто во сне забрались в мое сердце и проели его изнутри. Я уже ничего не чувствовал, не видел снов и ни капли не хотел мечтать. И, все же, пришла она.

Она не была особенно красивой или выдающейся, да и вообще мало походила на первых двух, и только бойкий высокий голос выдавал ее за девушку - короткая прическа и огненные глаза, узкий рот и длинный нос. Она не была особенно красивой, голос, даже учитывая его живость, не вызывал никаких чувств, будто рядом что-то жужжало, и ты никак не мог это отключить, хотя очень хотел. И все же, людей не судят ни по внешности, ни по голосу, да и даже по поступкам, ибо кто мы такие, чтобы судить других?

Начала она с того, что вылупила на меня глаза, затем сильно засмеялась, от чего мне стало еще больнее, а пустота во мне заволокла все, что я мог видеть, слышать и чувствовать, а затем начала, как пулями, обстреливать меня сверху колкостями и мерзостями, будто я и впрямь был самым большим неудачником и слизнем, раз угодил попасть сюда. Все мои попытки откричаться кончались неудачей, ибо она явно не слышала меня, хотя дело было не в плохом ее здоровье или расстоянии. Она накатывала и давила на меня потоком ужасных названий и подлых эпитетов, которые я не в силах был слушать, но и пропасть в своей голове было не так просто, особенно когда звуки снаружи касаются тебя.

Наше "общение" продолжалось так долго, как могло. Я сидел и слушал, поглядывая наверх, ее злобу и ненависть ко мне. Постепенно я начал сам впитывать ее слова и называть ими себя, а потом и вовсе выкрикивал крики согласия и мольбы остановиться, но она смеялась все пуще, будто я раззадоривал ее пыл своими смешными приемами, но мне и впрямь было настолько больно и тоскливо, что я снова сам по себе переставал думать и переносился в другой мир. В такие моменты, она умолкала и уходила, а потому я усвоил ее слабое место и стал чуть ли не всегда погибать снаружи и оживать внутри, снова выстраивая красивые миры, которые затем обращались в прах и прогоняли меня. И все же, ее визиты завершились, и, как и все великие войны, душа противника была успешно изувечена, сотни струнок ее порваны, а противник так доволен своим барышом, что забывает про это на следующий день.

Судьба решила меня добить тем, что подослала еще одного человека, который явно строил из себя не пойми что. Она думала, что я не знаю. Ее карие глаза и черные, лоснящиеся волосы, ее кроткий нос и высокий лоб, прямо говорили мне о том, насколько я ничтожен. Одним днём она появилась в моей жизни, села рядом и, как маленький принц, упорно смотрела на меня свысока, не говоря ни слова. Я тоже смотрел на нее и перебирал свои архивы ненавистных слов и мерзостей, которыми была напичкана моя внутрення библиотека. Должно быть, ей приходят в голову вещи и пострашнее, но чего не знаешь - того не знаешь. Я долго бегал по кругу в своих порочных мыслях, когда засыпал, мне снилось, что она насилует, бьет, и смеется надо мной, что она спустилась ко мне и надменно хихикает над моим положением, ведь ей дано быть живой, а я заслуживаю лишь страдать. В моих фантазиях она ломала мне руки, била изо всех сил и ненавистно проклинала. Со временем мне даже начало это нравиться.

Когда она впервые открыла рот, чтобы сказать что-то наконец, то я уже приготовился во все уши впитывать нектар смерти и принимать свою злую кару за все преступления, которые я не совершал, попав в эту яму. Она сказала что-то, но я не услышал ее и замотал головой, потому что язык уже совсем отказывал мне, я не мог ясно думать и метался в потемках своего разума, ориентируясь скорее на нюх и осязание, а не полагаясь на логику. Она повторила свои слова, которые оказались вопросом, и спрашивали они меня о том, как же я себя чувствую. Я ответил ей, что чувствую себя изумительно, и что лучше быть даже не может, но она только криво улыбнулась и ушла прочь. Мне стало ужасно страшно и стыдно, ведь я только что понял, что уже сообщил внешнему миру о своих потугах и ненависти к себе, а потому это вроде как стало правдой, потому я, видимо, окончательно сдался.

На следующий раз она пришла не одна - с ней были какие-то люди, которые излучали свет. Они сбросили мне веревочную лестницу, но я только посмотрел на нее, хмыкнул, закрыл глаза и попытался их не замечать. Затем, я услышал ее голос, приоткрыл один глаз и увидел ее лицо, просящее, желающее только добра и любви лицо, и что-то екнуло во мне. Я упал на холодную землю и громко зарыдал, не в силах остановиться. Когда я делал это, тьма бесшумно скрылась отовсюду и более не касалась меня, потому что ей было страшно. Я плакал, я увлажнял холодными слезами почву и хотел только одного - чтобы это все поскорее закончилось, чтобы кто-то взял меня и повел за собой, а затем я бы смог повторять за человеком и вновь научиться тому, что уже давно позабыл.

Когда мои слезы вышли, наступило другое состояние. Я чувствовал, что будто сам стал тьмой, словно только тьмой я и был всю жизнь. Я почувствовал силу и смерть и надменность над миром, который так жалко старается помочь мне, когда мне на самом деле не нужна никакая помощь от мерзких людей. Скорее мне была приятна земля, мой привычный дом, в котором я родился и вырос, и ничего не было кроме этого. Я с ненавистью посмотрел наверх и столкнулся глазами с ней - она ужаснулась и о чем-то заговорила с людьми. Они кивнули ей и один из них начал спускаться вниз. Я увидел это и возненавидел всех их, и еще больше его, самого отважного и страшного, ибо я не любил, когда ко мне приближаются.

Мысли вились бурьяном, я уходил все дальше и дальше в своем осознании власти, пока наконец не потерял сознание и не рухнул об стену моего хранилища, как одинокая стена.

Очнулся я уже в больнице. Вокруг было все ещё темно, но за окном сияли мириады изумительных огней. Мне так не хватало света, что я впился в них взглядом и смотрел, смотрел. Через какое-то время я услышал дыхание сзади себя, обернулся и увидел ее, сидящую на стуле в забытьи. Она была такой красивой в то время, напоминая собой поникший тюльпан, который набирается сил, чтобы потом показать миру свою любовь, свою красоту и счастье.

В голову ударили воспоминания о прошедшем, о тех троих, о моих сумбурных мысленных петлях и мучениях, и перед глазами встала тень в обличие человека и сказала мне о том, что ничего не стоит никаких средств, и что смысла нет. Я посмотрел на нее и, хотя твердо был уверен в обратном, ибо мое сокровище сидело прямо передо мной, сам понемногу, по его зову, решил, что все именно так - ничего и нигде, никак и никто. Вместе с тем я бросился плакать, а через пару мгновений меня снова обуревало чувство пустоты и тьмы. Я не помню, что было дальше.

Очнулся я с ножом в руке возле горла моей спасительницы. Я уже протягивал его к живительному месту, как вдруг опомнился и увидел себя со стороны - смотрящего на нее, вдыхающего подергивания ее милого носа, вздымания ее ровной по форме груди. Только сейчас я заметил, что носит она ярко-зеленый свитер и так мирно сопит в ним, что зарисовку с ней, должно быть, можно продать за баснословные деньги. Я понял - я готовился убить красоту, и если я сделаю это, то уже ничего не будет как прежде, даже если я никогда больше не увижу ямы, даже если я буду как те трое, даже если весь мир поклонится мне и признает мое величие, а я посмотрю на них свысока, затем спущусь вниз со сцены и начну тихо убивать и пожирать каждого, ведь все они заслуживают этого, ведь никто не пришел за мной. Рука моя дернулась, и слезы снова рекой полились по рытвинам на моих впалых щеках, и я начал всхлипывать и рыдать, как маленький ребенок, который просит родителей убаюкать его, потому что ему страшно и холодно одному.

Она приоткрыла глаза, очнулась после сна, посмотрела на то, как я стою прямо над ней, а на полу лежит сияющее лезвие, и засмеялась, но не грубо, без ненависти. Ее смех был тихий и добрый, он внушал здоровье и жизнь в любого, кто его бы услышал, и я наслаждался им как песней скромной лиры где-нибудь в римском саду. Я слушал ее и свои всхлипы, и мы, как двое самых неизвестных певцов, соединяли наши чувства в одну мелодию, подыгрывали друг другу натурально, без всяких репетиций и подготовки, будто бы знали друг друга уже давно, уже сотни лет до этого, а в этом мире встретились впервые.

Она подняла на меня глаза, и они, как пара горячих светильников, мигом отогнали все то темное, что было во мне, и я упал на колени, прижался к ее ногам, и тихонько застонал. Она гладила меня по голове, пока я наконец не уснул. Мне снилось, как мы бегаем вместе по маковому полю, вместе держась за воздушного змея, и время от времени, когда мы касались друг друга, мы оба смущались и краснели, а затем снова сближались, обнимали и ласкали друг друга.

Я проснулся, но ее уже не было возле меня. Мне стало тревожно, я начал глядеть по сторонам - где же, где она? За окном сновали люди, и я пытался разглядеть ее там, между ними, точечно выявить ее личико, но ничего не удавалось. Ко мне вошел врач со своей записной книжкой, присел рядом и спросил какие-то вопросы. Я начал горячо спрашивать его о ней, но он просто усмехнулся, помолчал, посмотрел куда-то вдаль, а затем вышел из палаты, не закрыв за собой дверь, и крикнул кому-то:

- Ему снова хуже. Повышайте дозу.

Текущий рейтинг: 50/100 (На основе 27 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать