(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Первый танец Сони Орловой
Июнь
Девочка стоит у зеркала, придирчиво рассматривает отражение.
Брат в письме обещал привести на ее следующий, девятый, день рождения подарок – настоящий боевой патрон, совсем как в фильмах. Будет компенсацией за пропущенное. Так и написал «компенсация» - слово взрослое, веское. Да и когда брат врал?
И девочка верит.
Но сегодня на празднике его нет. По телевизору о чем-то спорят дядьки в строгих костюмах, их лица то и дело искажают дрожащие линии, и папа крутит антенну из стороны в сторону.
Девочку нарядили в синее платье из гладкой ткани, собрали непослушные темные волосы лентами, на ноги нацепили туфли. И вот она смотрит на себя в зеркало, удивляется, насколько же она сейчас похожа на куклу, которую ей с утра вручили родители. Девочка уже полюбила эту куклу, хорошую, дорогую. Импортную, — как сказал папа. Но патрон будет, конечно, круче любой игрушки. Она попросит брата продеть через него цепочку и будет носить на шее. Все обзавидуются.
Приходят гости, дарят подарки и каждый считает нужным потрепать девочку-куклу по голове. Ей это не нравится, но она неизменно тиха и вежлива. Тише, чем обычно. Мама замечает это и отводит дочь в сторону.
— Что-то случилось?
— Не, ма.
Все садятся за стол. Дядек в телевизоре выключают и в видак вставляют кассету с музыкальными клипами. Выносят торт, девочка задувает свечи, загадывает желание. Сегодня она хочет одного.
Взрослые пьют, другие дети шумят, зовут играть, но девочка культурно отказывается и все смотрит в сторону прихожей.
Конечно, брат уехал на два года, но разве в день рождения не случаются чудеса? Сейчас для них самое время.
Взрослые пьянеют, дети начинают скучать, и все чаще тянут матерей за подолы, требуя уехать восвояси. Но взрослым весело. Им не до детей.
Девочка по-прежнему сверлит глазами темный проем прихожей, понимая, что этот праздник не для нее. Он для родителей, родственников, их друзей. Не для нее.
Брата нет.
Где он сейчас? Что делает в эту секунду? Уже отложил ей патрон, спрятал в кармашек?
Без брата ску-у-у-учно. Он бы сейчас подмигнул, слегка ущипнул за руку или сказал что-нибудь вроде:
— Сонька, ты чего рожу скорчила? Навсегда такой останешься.
Он бы вытянул на улицу, и они пошли гулять. Пусть бы за ними таскалась его очередная подружка, девочка сейчас готова вытерпеть даже их.
— Хвостик, отцепись ты уже от брата, — сказала как-то одна из таких.
И ничего я не хвостик, это ты хвостик, а он мой брат и любит меня больше всех!
Девочка помнит, как крутилась перед ним.
— Я красивая, Игорь? Ну-у-у, ведь красивая?
А он улыбался и говорил:
— Краше не бывает.
— Краше твоей Наташки?
— Краше, конечно.
Девочка помнит, как его провожали.
— Ты ведь не навсегда?
— Нет, конечно.
— Клянешься.
— Я тебе врал когда-то? Вернусь уже в следующем тысячелетии! Прикольно, правда?
Девочка много чего помнит, а вот голос брата стала забывать и это бесит. Лицо можно освежить в памяти, смотря на фотографии. Но вот голос…
Всех ровесников давно развезли по домам, остались лишь скучные взрослые. Удивительное дело, брат тоже взрослый, но совсем не скучный ведь. И девочка говорит маме, что устала, а затем уходит в комнату, закрывает дверь, надевает пижаму и прячется под одеяло.
Из-под дверной щели на пол ложится полоса света. Доносятся приглушенные разговоры взрослых.
Одеяло очень теплое и давит, подушка жесткая и лежит слишком низко. Девочка приподнимается на локтях, собираясь поправить сбившуюся простыню и…
Мир замирает. А с потолка начинает валить снег.
Одна снежинка падает на рукав белой пижамы, девочка смахивает ее и на ткани остается серый след.
Не снег. Пепел.
Она зовет маму. Но голоса взрослых и напевы телевизора стихли. Замолчал даже ветер за окном. Тишина в комнате оглушительнее взрыва.
В спальне кружит так много пепла, что девочка не сразу замечает силуэт посреди комнаты. Черная фигура идет к кровати, но медленно и как-то слишком плавно, будто мультяшный персонаж, а не что-то живое. Можно убежать, но девочка не двигается, во все глаза глядит на гостя. Даже слегка приоткрыла рот, на губах и языке оседает пепел, но она едва это замечает.
Фигура нагибается над кроватью. Наверное, со стороны гость позой напоминает вопросительный знак, но девочка видит только его сожженное лицо, твердую корку черной кожи, всю в трещинах, блестящих красной влагой.
Лицо приближается. И сестра с ужасом узнает голубые глаза брата. Только они остались прежними.
Игорь запеченными губами шепчет несколько слов, и они трещат огнем, чавкают влажным мясом, пульсируют червями.
Каждое слово проникает в голову девочки и остается с ней на всю жизнь.
— Я не приду, Сонька. Он смотрит, как мы танцуем.
Договорив, брат исчезает в водовороте пепла.
Девочка кричит и не может остановиться.
Соня Орлова вскрикнула и проснулась. Села на кровати и обняла себя за плечи, стараясь отдышаться.
Тихо щебетало радио, за окном горел ранний летний рассвет, ритмично тикали часы.
Соня дотянулась до чашки на подлокотнике кровати и залпом осушила воду. В соседней комнате ворочалась мать, похрапывал отец. Раньше они прибегала каждый раз, когда дочь вскакивала от кошмара. Теперь перестали. Привыкли.
Но той ночью, когда Соне впервые приснился кошмар, взрослые ворвались в спальню и обнаружили ее на полу, кричащую имя брата. Снова. Снова. И снова.
— Софочка, это просто сон, — говорила мать, прижимая заплаканную дочь к груди.
Разумеется, просто сон.
Вот только Игорь домой так и не вернулся.
Соня встала, подошла к приоткрытому окну, из которого, как из печки тянуло жаром, опустилась на колени, прижала кулаки к груди.
— Прошу тебя, Боженька, ответь. Игорь с тобой, я знаю, сохрани его. Пусть ему будет хорошо. Передай, что мы помним его. Мне снова снился тот сон... — Соня задумалась. Бог ведь и сам это знает. Он знает все. Она прикусила губу и продолжила. — Будь рядом, Боженька, со мной и моей семьей. Спасибо.
Яму выкопали прошлым днем, и теперь посреди двора высилась груда земли с примесью коричневой глины. Соня балансировала на вершине горы. Рядом сидел Ваня и кидал вниз горсти грунта, стараясь попасть в проржавелую трубу, не переставая что-то балаболить, солнце отражалось от его очков, било прямо в глаз.
Соня, щурясь, смотрела, как в ее подъезд входит высокий мужчина в черной майке.
На мгновение, ставшее очень долгим, ей показалось, что это Игорь. Сердце забилось быстрее, а голова закружилась. Но нет. Чудес не бывает, уже взрослая, пора понять, три года прошло, а ты все еще ждешь. Незнакомец намного выше и стройнее Игоря. Волосы, хоть и темные, но вьются, а у брата были прямые.
Мужчина исчез в дверном проеме. Соня села рядом с Ваней, взяла большой кусок глины и метким броском кинула в яму. Труба отозвалась звоном. Соня ухмыльнулась, вытерла руку о шорты и спросила:
— Так ты не свалишь?
Ваня пожал плечами.
— Не. Как бы бабка к нам не привалила. Мать к ней ездила. Говорит, совсем хреновая уже.
Соня испытала облегчение, но вида не подала. Мысль о том, что придется совершенно одной мариноваться в душном городе, была невыносимой. Остальные дворовые уже как месяц разъехались по деревням. Свалил бы Ваня – и все, капут. Книжки читать и смотреть фильмы – классно, но не все лето же.
— Может, до блядского двора? Мяч попинаем, — предложил Соня, зевая. Гонять с врагами в футбол – занятие не сильно благородное. С другой стороны, когда почти вся твоя армия дезертировала в деревни…
— Давай, — с неохотой отозвался Ваня.
Кто первым назвал этот двор блядским, Соня не знала, но имя прицепилось крепко. Несколько девятиэтажек стояли вокруг детской площадки и небольшого асфальтированного баскетбольного поля. Впрочем, в баскетбол на нем никто не играл, конечно. Ставили два камня, обозначая ворота, и гоняли в футбол или малину. В редкие моменты перемирия, дворы устраивали турниры. Обычно, после этих соревнований война разгоралась с новой силой.
То, что в футбол погонять не получится, ребята поняли, как только переступили незримую границу двора.
У одного из подъездов стояла машина скорой. Врачи хлопотали над мальчиком, сидящем на лавке. Он прижимал к лицу ладонь, на которую сквозь пальцы текла кровь. Поодаль, на баскетбольном поле, кучкой стояло несколько пацанов, с интересом наблюдая за разворачивающейся драмой. Женщина в синем, льняном халате носилась вокруг врачей и орала:
— Я лично этого выродка угандошу!
— Пойдем, Сонь, — Ваня потянул ее за край футболки.
— Погодь.
Соня направилась к пацанам, те не одарили пришлых и взглядом.
— Что случилось?
— Рыжий, — ответил ей низкий, толстый парень, словно это все объясняло.
— И что он?
— Морозко его гондоном назвал, а Рыжий камень взял.
Они еще немного постояли, обмениваясь слухами, подождали, пока скорая не уедет и, понимая, что интересности на сегодня закончились, разошлись.
В животе Сони урчало, солнце било по голове и она пожалела, что «забыла» в прихожей панаму, которую ей настойчиво всучивала мать. Она догуливала последние дни отпуска и от скуки одаривала дочь удушливым вниманием.
— Давай к дому. Жрать охота, — предложила Соня и Ваня кивнул.
Они разошлись по подъездам. Там Соню окутала влажная прохлада, настоящее блаженство после пекла улицы. Соня влетела по лестнице, перескакивая через ступень, и постучала в дверь. До звонка не дотягивалась, ростом не вышла, многие из ее одноклассниц за учебный год вымахали, будь здоров, у некоторых грудь начала расти. А тут, о какой груди речь? Хоть бы перестать на табуретку становиться, чтобы с кухонной полки что-то достать.
— Тут парню из соседнего двора голову… — Соня начала говорить, едва дверь приоткрылась и тут же замолчала, увидев красное, зареванное лицо матери. — Что случилось?
— Ничего, Соф. — Мать ладонью вытерла слезы и улыбнулась. — Ты рано сегодня. У нас… гости.
Соня пожала плечами, скинула сандалии, по привычке сразу повернула в сторону ванной, обмыть грязные ноги и замерла, увидев на кухне незнакомца. Он горбился над дымящейся чашкой, задумчиво разглядывая настенную плитку.
Мужчина заметил Соню, повернулся, и она увидела, что на его голове от виска к затылку кривой линией тянется выпуклый шрам.
— Привет. Соня, да?
Она кивнула и сказала:
— Я видела вас. Когда вы в подъезд входили.
— Это друг… твоего брата. — Сзади подошла мать и положила руку на плечо дочери. — Они вместе…
— Воевали, — закончила Соня.
— Я Миша, — представился мужчина и протянул руку.
Соня пожала мозолистую ладонь.
— Игорян – орел, а ты, стало быть, орлица. Вы похожи. Но ты красивее намного, — сказал Миша. — Рожа – не сильная сторона твоего брата, будем честны.
Неожиданно для себя Соня хихикнула. Впервые об Игоре говорили без тоски в голосе, сдавленных слез и вздохов. Говорили просто, с юмором, будто он был…живой.
— Ваш сын. Твой брат… он был особенный, — продолжил Миша разом став серьезнее, — герой. И он…Сонь… говорил о тебе. Любил тебя. Любит. Знай.
Миша, заметив, что Соня не сводит глаз со шрама, коснулся его кончиками пальцев.
— Я ведь мертв был, милая. Чех аккурат сюда пулю мне всадил. От башки отрикошетила. Череп прочнее, чем кажется. Окочурился всего на две минуты, а ведь мог…
— Хватит, не при Софье!
— Извините. Порой заносит, — Миша улыбнулся. — Знай, Сонь, твой брат был героем.
— Спасибо, что пришли, такой путь проделали и… рассказали, но … — неуверенно начала мать.
— Да, да, да, конечно, мне пора уже, — Миша встал, игриво поклонился Соне. — Ты тоже особенная, орлица. Как и твой брат. Хорошее у тебя имя, кстати.
Мать еще несколько минут о чем-то шепталась с Игориным другом, а Соня стояла, вглядываясь в кружку, в котором остывал недопитый чай.
Хлопнула дверь, на кухню вернулась мать.
— Что есть будешь?
Соня покачала головой.
— Не хочу. А дядя…Миша еще зайдет?
Мать вдруг закрыла лицо ладонями.
— Да какой он дядя? Пацан совсем… — сквозь слезы сказала она.
Отец пришел поздно. Соня помнила, каким он был высоким, стройным, как гордо держал спину. Но прошедшие три года изменили его. Он словно съежился, уменьшился в размерах, его руки дрожали, а вокруг глаз не проходили черные круги.
— Милые дамы! — крикнул он, заходя в квартиру.
— Привет, пап, — отозвалась Соня, не отрываясь от книжки в красной, цвета крови, обложки. Конечно, такое чтение по возрасту ей не полагалось. Мать даже купила ей несколько книжек из серии с похожим названием - «Черный котенок». Но они были слишком… детскими и во всем уступали полноценной «Черной Кошке», где в каждом романе лилась настоящая кровь, преступления были преступлениями, а не нелепицей, которую расследовали скучные дети.
— Вырастет - опершей станет, — заявлял отец.
— Рано ей такое читать, — причитала мать.
Конечно, Соня понимал в книгах с красными обложками далеко не все, а некоторые сцены пролистывала, откровенно скучая, но большую часть читала запоем.
— Ну, жалуйтесь… — Отец зашел в комнату, упер руки в бока, измученно улыбаясь.
Мать промолчала. Соня отложила книжку и сказала:
— Тут пацану с бл…ближних дворов голову проломили.
— Вот гадство. Ты со двора не уходила?
— Не, пацан оттуда к нам забежал, рассказал.
Мать молчала.
— И друг Игоря заходил…
— Что? — лицо отца окаменело.
— Ничего! — Вскочила с дивана мать, потом добавила уже спокойнее, — Соф, тебе пора спать.
— Но...
— Соф, время!
Она отложила книжку, оглядела родителей, стараясь выглядеть как можно обиженней, и ушла в комнату.
На самом деле ей и самой хотелось спать.
Соня помолилась, включила радио, покрутила колесико, прогоняя помехи, легла в кровать и закрыла глаза.
Из динамика доносился голос Линды.
«Ты как они, я же, как ворона».
Соня тихонько начала подпевать. Ей нравилась Линда, у нее даже была кассета ее песнями, затертая до дыр.
«Кто-то стрелял и хотел напугать».
Радио зашумело, голос певицы затрещал, зашелестело, как пленку зажевало.
Теперь Линда снова и снова повторяла одно слово.
«Стрелял, стрелял, стрелял».
Но Соня этого не слышала. Соня спала.
Она стоит в синем платье посреди поля, ноги вязнут в теплой грязи. В воздухе висит запах жареного мяса. Девочка запрокидывает голову к небу, слушает его шепот.
«Не разочаруй меня», — просит оно.
Соня проснулась не от кошмара. От громкого шепота, грозящего вот-вот перейти в крик. Она протерла глаза, встала и приложила ухо к двери. Родители ругались на кухне. Радио мешало подслушивать, играла песня про апостола Андрея и Спасителя. Соне нравилась эта песня, но сейчас только раздражала. А выключишь магнитофон – сразу поймут, что проснулась.
— Ты мог не отправлять его туда… Хотя бы не в Чечню! Ты мог тому полкану позвонить. Денег хватало! Один звонок и… Принципиальный ты наш… Гордый сука.
— Я не хотел, чтобы он вырос трусом. Говорили, что там не так, как в первую… Что спокойнее… Я ошибся …
— Ошибся?! Это, по-твоему, ошибка?! Ошибка – это в женский сортир по пьяни зайти. А ты… Трусом, говоришь… Падла ты. Падла! Был бы наш сын трусом, но живым, сука ты такая, трусом. Ты его туда отправил… Подначивал... Ты своими руками… У самого яиц никогда не было, а ребенка…ты…
— Думаешь, мне легко? Ты думаешь, что мне, бля, хорошо…?
— Хочешь, станет лучше? Нет, заткнись. Хочешь полегчает? Знаешь, что мне Миша этот рассказал? Слушаешь внимательно? Полегчает, мудила.
— Свет!
— Что Свет? Что Свет? Не ори, Софью разбудишь. Молчи, слушай! Так вот…
— Мне больно! Я каждый день жалею…Ты довольна?!
— …Миша один у них в отряде выжил, в голову ему выстрелили и сволочи подумали, что он уже того…
— Свет…
— …что после такого нельзя выжить, а он лежал и все видел. Слушай, собака… Не смей уходить… Чехи прежде, чем…
— Хватит, умоляю!
— … прежде, чем сожгли Игорька, сломали ему руки, а потом…
— Заткнись!
Соня заплакала, отступая от двери в глубину комнаты, всхлипы рвались из груди против воли.
Родители на кухне замолчали, Соня услышала их шаги, приближающиеся к комнате, поняла, что больше нет смысла скрываться, и зарыдала в голос.
Родители вошли в комнату.
Соня уткнулась лицом в подушку, ударила по матрасу и почувствовала, как сильные руки обнимают ее. Она прильнула к отцу, от которого пахло одеколоном и потом, продолжая выть.
— Ты довольна? — спросил отец.
— Милая…я… милая!
Мать села рядом с кроватью, обняла мужа и дочь.
Семья плакала в унисон. Радио играло, не прерываясь на помехи.
Июль
Мелкие замерли перед входом в подвал. Из дверного проема тянуло мокрыми тряпками и сгнившей картошкой.
— Муська…— снова заныл мальчик лет семи, глядя Соне в глаза.
Совсем ссыкун, а почти с нее ростом.
— Так что случилось? — зевая, спросил подошедший Ваня.
— Кошка у них в подвальное окно провалилась, — сказала Соня.
В подтверждение мальчик закивал, точно собачка на приборной панели в машине Сониного отца.
— Мы ее молоком кормили, — сообщила подружка мальчика.
— Беда, — пожал плечами Ваня.
— Это разве беда? — Соня подмигнула мелким. — Сейчас выручим. Вано?
— Не, я тут постою.
— Ссышь?
— Честно?
— А ты так умеешь?
— Шорты пачкать не хочу. Тебе бы тоже платье поберечь.
— Ссышь. — Констатировала Соня.
Ваня снова пожал плечами и сел на лавку. Соня презрительно фыркнула, сняла с головы панаму, отдала мелкому.
— Смотри, не потеряй. И очкастому не отдавай. Ссыкунам доверия нет.
Мальчик серьезно кивнул и Соня, не выдержав, хихикнула. Подмигнула ему и переступила через порог.
На стене висел выключатель, весь в паутине. Соня щелкнула по нему, внизу загорелся дрожащий свет ламп.
— Там сатанисты, — сказала мелкая.
Соня промолчала и стала спускаться, держась подальше от стен. Ваня ссыкун, конечно, но тут прав, за белое платье мать убьет. И так в нем на улицу не отпускает, сколько ни нанывай. Узнала бы, что дочь лазать по дворам в нем пошла... Почему Соне захотелось сегодня надеть именно платье, и именно белое, она и сама не знала, в нем и в футбик не поиграешь и фиг, где сядешь, не боясь замарать. Соня рассчитывала прийти домой раньше, чем мать вернется с работы, и спрятать платье в шкаф. Нет улик – нет преступления.
Из-под ног вниз летела мелкая крошка, Соня спрыгнула с последней ступеньки, посмотрела в узкий коридор с железными дверями по обе стороны и закричала:
— Ваня! Помоги! Ванька!
В дверном проеме показался силуэт Вани, Соня ухмыльнулась, показала ему средний палец и пошла вглубь подвала.
Здесь она бывала ни раз, когда дверь забывали закрыть, а случалось это часто. Ждала, пока отец достает картошку. Просто бродила, вдыхая этот странный влажный аромат. Соня шла на приглушенное мяуканье, перепрыгивая частые лужи. С труб, покрытых паутиной и рваниной, капало. Двери с подписанными мелом номерами квартир были заперты на тяжелые замки.
Соня перепрыгнула очередную лужу, поскользнулась, нога вылетела из сандаля, пятка коснулась ледяной грязи, поехала, Соня взмахнула руками и боком ударилась об стену.
— Да ё-моё.
«Платью жопа. Мать убьет».
Она присела на корточки, с чавканьем выдернула обувь из грязи, натянула на ногу и свет погас.
— Ваня, сука ты такая, очень смешно!
Голос эхом пронесся по подвалу.
— Ваня, собака, включи свет!
Темнота навалилась камнем, сердце заколотилось в груди, в животе неприятно потянуло.
— Ванечка! Пожалуйста!
Соня почувствовала, что сейчас расплачется. Нет, она не доставит ему такого удовольствия. Она развернулась, уперлась ладонью в стену и пошла назад.
Нога по щиколотку погрузилась в холодную воду.
«Предатель. Гадина».
— Ваня! Не смешно! Пожалуйста!
Еще шаг.
Скоро. Совсем скоро появится уличный свет. И она убьет Ваню. Будет бить палкой сильнее, чем пацанов из блядских дворов. Они - враги, но, по крайней мере, ее не предавали. Лужа никак не кончалась, а вода в ней стала теплой и какой-то вязкой.
«Мать меня убьет. А я убью Ваню. Все честно».
Рука скользила по стене, но вдруг твердый, склизкий кирпич исчез, и пальцы погрузилась во что-то рыхлое. Соня одернула руку, и вместе с этим включился свет. Нет, не включился. Вспыхнул сверху. Она вскинула голову и увидела, что потолка больше нет, лишь высокое серое небо, на котором дымом чертил черную линию падающий самолет.
По бокам вверх уходили земляные стены, не слишком высоко, но до края не допрыгнуть. Ноги вязли в красном месиве, пахнущем металлом и какашками. Окоп. Она в окопе. Она видела такой в фильме про войну, но как…
Соня замерла, боясь двинуться.
— Вань… Ванька… — заскулила она.
Сверху посыпались брызги земляной крошки. К краю окопа подошел человек в противогазе, стянул его, осмотрел Соню, склонив голову набок. Улыбнулся, показав кривые зубы.
— Тебе нравится танец? — спросил.
Хлопнуло, во лбу человека появилась красная дырка размером с монету и он начал валиться прямо на Соню. Она отскочила и закричала. Труп упал в месиво, в лицо полетели брызги, медью легли на губы.
— Зажмурься. — Услышала Соня спокойный голос. Так говорят взрослые, когда полностью уверены в своей правоте, и она последовала совету. Что еще ей оставалось? — Закрой глаза. Молодец. Молодец. Дыши. Не кричи. Вдохни, задержи. Выдохни. Так. Не открывай глаза. Дыши. Успокойся, я сказал.
Паника, скручивающая конечности, отступила, стало легче дышать, хотя лихорадочный озноб не проходил. Соня открыла глаза и увидела дядю Мишу, стоящего рядом на коленях.
В подвале снова горел свет. Ни мертвецов, ни окопов, ни крови. За спиной Игориного друга стоял белый, как мел Ванька.
— Не дергайся. Ты в порядке. Вот. Сердце уже не так колотится. Ты молодец, орлица.
— Сонька, тебя минуты нет, две три, — заговорил Ванька. — И вдруг, как заорешь, хорошо, я подумал, прикалываешься, но потом… Хорошо, что…он подошел. Сказал, что знает тебя. — Вдруг он побледнел еще сильнее. — Ты ведь его знаешь?
— Да, да, — слова выходили тяжело. — Дядя Миша.
— Фух, — выдохнул Ванька.
— Так это не ты выключил свет?!
— Свет не выключался, орлица, — сказал дядя Миша. — Идти можешь? Не качает? Нормально? Точно? Тогда пойдем. Давай краба. Я держу.
Они вышли на улицу, Соня села на лавку, тяжело глотая горячий воздух. Дядя Миша встал рядом и протянул скомканную панаму.
— Мелюзга, когда ты закричала, разбежалась. Держи.
— Спасибо…
— Малой, а ты что стал?! Сгоняй до дома и набери ее мать… Воды захвати! Что встал?! Исполнять, я сказал! Быстро!
Ваня, дал стрекача. Когда он скрылся из виду, Миша расхохотался и посмотрел на Соню.
— Ты темноты боишься? Взрослая вроде, а…
— Не боюсь!
— Так чего ты боишься? На самом деле.
«Тишины», — чуть было не выпалила Соня, но вовремя прикусила язык и сказала:
— Ничего.
Миша цокнул языком.
— Вруша. Боятся все. И это нормально. Ты там что-то увидела, да?
— Нет.
— Тогда, чего трусишься?
— Не трушусь!
— Дрожащая, бесстрашная орлица-некалка, — Миша хохотнул. — Хочешь, стрелять тебя научу? Всех призраков завалишь.
— Я умею. Из духовухи палила…
— А из Макарова? Знаешь, что это?
Конечно, Соня знала. Это название много раз мелькало в прочитанных ею детективах.
— Из настоящего?
— Ага. Не лучший ствол. В Чечне шутка такая ходила: как убить Макаровым чеха? Подойти вплотную и несколько раз херануть рукояткой по голове. Не очень смешно, да, но жизненно. Разброс охреневший, но освоишь его – освоишь все. Сделаем из тебя воина. К армии готова будешь.
— Я девочка.
— И что? Девочек в Спарте с детства учили военному делу. Мифы любишь? Знаешь об эриниях? Почитай. В Чечне белые чулки промаха не знают. А валькириям, например, позволено разрешать исход любого боя. Они ведут танец. Хочешь стать валькирией, орлица? Так как?
Вдруг Соня поняла, что во дворе никого. Ни бабулек на лавках, ни прохожих. Только она и Миша. И что, собственно, она о нем знает? Успокоившееся, было, сердце заколотилось вновь.
— Нет, спасибо.
— Я по-хорошему предлагаю, а жизнь по-плохому учить будет. Она, видишь ли, устроена так. И это, орлица, я тебя специально искал. Мне тут кое-что передать тебе надо. Ладошку открой.
— Я пойду, извините, пожалуйста. — Соня встала и с облегчением увидела, что к ним бежит Ванька, прижимая к груди бутылку воды.
— Да не ссы ты меня. — Сказал Миша. — Подарок от брата отдам. Он очень просил передать.
Соня медленно протянула руку, он схватил ее, вложил что-то мелкое и очень холодное в ладонь, крепко, до боли, стиснул. Потом нагнулся и прошептал на ухо.
— За пропущенные дни рождения, орлица.
— Отпусти! Больно! Помогите! — Соня попыталась ударить его ногой в колено, но не дотянулась.
Подбежал Ванька, кинул в Мишу бутылкой, но тот легко увернулся, потянув за собой Соню, словно в танце.
— Сейчас мой батя выйдет и… — Ваня держался на безопасном расстоянии.
— Страшно-о-о-о, — сказал Миша, скалясь. — Не ври, тебе не говорили, что это плохо? Отец твой, когда ты в пеленки еще ссался, сдох. Мамка тебе рассказывает, что авария. Так вот, ничего подобного. Нажрался свиньей и на нож нарвался. Хорошо, что на нож, а не от водки помер. А ты как растешь тряпкой, так ей и останешься. Ладно, орлица, увидимся, — отпустил Соню, и она отскочила к подъезду.
Насвистывая, Миша пошел прочь.
— Сонь! Сонь! — Ванька дождался, пока Миша скроется за поворотом, подбежал к подруге и схватил ее за плечи. — Твоя мамка ща приедет. Мы на него милиционеров вызовем и…
Соня, всхлипывая, утерла сопли и поняла, что до сих пор сжимает кулак.
В ладони лежало три пули.
После расспросов милиционера и рыданий матери, заснуть не получалось, несмотря на то, что папа дал какую-то таблетку.
— Поспишь от этого крепко-крепко. Давай к нам спать?
Соня отказалась. Легла у себя, включила радио, закрыла глаза. Но таблетка не помогла. Когда заходили родители, а делали они это часто, Соня притворялась, что спит, потом вставала, прикладывала ухо к двери и слушала крик-шепот.
— Он не служил с Игорем. Менты в военкомате уже уточняли. В его отряде никто не выжил.
— Но он рассказывал о нем такие вещи! Как он мог их тогда узнать?! Как?! Я... Я… Дура…какая я дура… зачем его впустила?
— Ты не могла знать!
— Что я наделала? А вдруг он…
— Ты не могла знать! Успокойся. У него внешность запоминающаяся, найдут. Проведут беседу и… Он к девочке приставал, таких и в ментовке не любят…
Наконец, голоса затихли. Полоска света, льющаяся из дверной щели, погасла. Долго всхлипывала мать, и шептал отец. Потом затихли.
Теперь говорило только радио, в комнату лилась песня о ковре-вертолете.
— Мы летим, а вы ползете, чудаки вы, чудаки, — хрипел динамик.
Стоило появиться туманной дреме, как в темноте за веками всплывало улыбающееся лицо Миши, окопы, падающий солдат. И сон сразу ускользал.
«Тебе нравится танец?»
И как-то только она могла подумать, что Миша похож на ее брата! Игорь был добрый, теплый, а этот, этот…ледяной, как те пули, которые забрали милиционеры.
Радио взорвалось помехами. Певец почти пропал в шуме.
— Мама, это правда, мама. Мама, я опять живой, ты уже не плачешь, ты уже… сука, он... живые, сука… мы живые…Прием, блядь, прием… Сохранять позицию?... Ты там ебну… Мы зажаты, конечно, блядь, мы не уйдем с позиции…Нас убива... Ты понимаешь, нас убивают?! Мы все подохнем, если не будет поддерж.... У меня тут уже десять мертвых пацанов, совсем детей, сука! Вчера в школе одноклассниц за жопы щупали, а теперь их… Поддержку… Если нас живыми возьмут… Нельзя… Я… нам пизд… Вы бляди… Чтоб вы все…
Соня заткнула уши, но трещащий голос стал громче.
— Живым не давайся… ты меня… посмотри на ме… главное – не давайся жив… смот… пистолет в рот и в нёбо дуло упри… так…точнее… живым не дава… лучше быстро, чем…слышишь, ты молитвы пом… так вспоминай… легче… Бог он помож… помни, в нёбо… Бог…Бог…Бог…
Соня собралась с силами, вскочила, выдернула магнитофон из розетки и выбежала из комнаты.
— Мам! Пап!
Она забралась на постель к испуганным, сонным родителям. Обняла мать. Схватила запястье отца. Они прижали к себе дрожащий комок, расцеловали, солгали, что всегда будут рядом, и защитят ото всех.
Август
Прежде, чем поджечь, чехи ломают ему руки. Крик заглушает треск костей. Игорь визжит на одной высокой ноте, на него надевают автомобильные покрышки, их опрыскивают чем-то вонючим из пластиковой бутылки, чуть-чуть, не больше, чем нужно, и поджигают.
Соня стоит посреди поля красной травы, босые ноги вязнут в теплой грязи, от которой поднимается запах металла, бензина и приторной сладости.
Смотрит, как задыхается, хрипя от боли, ее брат.
Спустя долгие минуты он окончательно исчезает в черном дыму.
Приходит какофония выстрелов и криков.
Вокруг горят танки, в небе фейерверками взрываются самолеты, хлопают новогодними петардами автоматы, винтовки, пистолеты, мушкеты. Пехота вступает в ближний бой. Ножи царапают кости, мечи лязгают о доспехи, вдали красуется ядерный гриб. И в его свете Соня видит, как на горизонте в небо уходят высокие, черные шпили, почти вплотную прижатые друг к другу. Решетка, понимает она. Тюрьма. Она в тюрьме. Но, если приглядеться, если очень внимательно смотреть, то сквозь прутья можно увидеть легкое мерцание. Светлое, теплое, правильное и к нему можно попасть, если она поймет что-то важное, что-то, что почти вертится на языке. Что-то, что Соня, нет, София, всегда знала…но перед глазами взмахивают огромные крылья, дядя Миша парит над ней, над полем, и за его спиной красным, слепящим, яростным огнем горят два крыла. Дядя Миша качает перед лицом указательным пальцем, словно предостерегая, кивком указывает вниз и...
Прямо у ног Сони падают два солдата, душат друг друга. И в эту намотанную на вечность секунду они ближе, чем возлюбленные. Ближе, чем когда-либо были ее родители. Ближе, чем она когда-либо была с братом.
Соня больше не маленькая, нет. О росте можно не переживать. Она чувствует, как растет и уверена, что сможет все. Забывая про решетку и мерцание, брезжущее сквозь прутья, Соня бежит навстречу огненным всполохам, смеясь, как от отцовской щекотки. Как от шутки брата. Как от победы в футболе.
Только этот смех честнее и чище. Смех триумфа, вырванного из пенящегося моря крови и потрохов.
Соня бежит навстречу солдатам, сошедшимся в танце. Не маленькая девочка, но валькирия.
И порох пахнет слаще лета.
И битва теплее родительской любви.
И танец бесконечно прекрасен.
Соню разбудило щебетание звонка, она взяла с кухни табуретку, взобралась и посмотрела в глазок. На лестничной клетке стоял Ванька, прижимал ладонь к носу, на белой майке алели кровавые пятна.
— Заходь. Кто тебя так?
— Блядские…
— Совсем страх потеряли. Ты им хоть ответил?
— Их трое было, я один! Хорошо, хоть очки не расколотили!
— Понятно, — Соня отвела взгляд— Умойся иди.
В ванне зажурчала вода, Соня села в кресло, подобрав под себя ноги, и уставилась на рукав пижамной рубахи, сверлила глазами, словно в сочетании синих цветов на белой ткани скрывался какой-то секрет.
В зал зашел Ваня, плюхнулся на ковер и спросил:
— Ты чего?
— Да так… Спалось плохо.
— Когда гулять выпустят?
— Да я и сама не особо хочу.
— Не ссы. Он уже свалил небось куда-нибудь. Давай видак посмотрим.
— Включай.
Ваня открыл скрипящие двери тумбочки под телевизором и зарылся в кассеты. Соня продолжила изучать рукав. На улицу она не выходила вот уже почти две недели, если не считать вечерних прогулок с родителями. От лета остался небольшой кусок, а дальше только ранние подъемы, тянущиеся жвачкой уроки, дожди и грязь. И, возможно, черно-белые как школьная форма дни сотрут страхи, прогонят сны.
Ваня включил видак. На экране перевернулась машина, оттуда вылез накаченный мужчина, достал из-за пояса пистолет и открыл огонь по преследователям.
Ваня комментировал происходящее, не поворачивая головы. Наверное, ему тоже хочется стать таким же крутым, накаченным, бесстрашным, стреляющим навскидку, но всегда попадающим в цель.
«Как растешь тряпкой, так ей и останешься».
— Может, другое врубишь? — попросила Соня.
— Да ладно, крутой фильм же.
Из прихожей послышался звук открывающегося замка. Соня посмотрела на настенные часы, еще и одиннадцати нет. Мать в последнее время отпрашивалась пораньше, но не настолько же…
Ваня оторвался от экрана.
— Родаки?
Соня напряглась и встала. В комнату вошла мать, а за ней отец. Соня закричала. Движения родителей напомнили ей театр кукол, в котором она когда-то был совсем маленькой. Мать выкидывала ноги вперед, будто маршируя. Она попыталась ухватиться за дверь, удержать тело, но ногти лишь скользнули по дереву, ободрав краску.
— Беги! — сказала мать.
Родители сели на пол.
— Беги! — повторила мать, хрипя.
Но Соня не могла пошевелиться, смотря на того, кто вошел следом. С лица Миши не сходила улыбка, мерзкая, грязная и Соне больше всего на свете сейчас хотелось стереть ее.
— Привет, орлица.
Ваня побежал, попытался проскользнуть мимо Миши в прихожую, но тот схватил его за шиворот и кинул обратно.
— Сидеть, я сказал!
И Ваня замер.
Миша подошел к Соне, встал перед ней на колено.
— Вот и увиделись, орлица. Ты спряталась дома, не даешь любоваться тобой, учиться не хочешь, скучно, орлица, скучно, вот я и пришел. Сам. Ускорим темп.
— Отцепись от нее, — сказала мать. — Я удавлю тебя…
— Не получится, милка. Посмотри на мужа, как он пыжится, как старается вырваться, аж покраснел весь, уже приметил на стене вазу, которой огреет меня по голове, как только получится пошевелиться. У него ведь почти получается, сейчас… Вот-вот.
Папа, вскочив, бросился на Мишу, и тот выставил перед собой прижатые друг к другу указательный и средний пальцы.
— Пиф-паф.
Папу развернуло, он влетел в стенку, снося фотографии, книги, вазы и рухнул на пол. На белой рубашке в районе плеча расплывалось красное пятно. Соня кинулась к отцу, но Миша схватил ее за руку, притянул к себе.
— Мелкий, притащи-ка радио. Быстро, я сказал!
Ваня встал и, покачиваясь, пошел в соседнюю комнату.
— Величайшей идеей Отца нашего было дать вам иллюзии. Прекрасные мечты о добре, счастье и надежде, чтобы смотреть на то, как они рушатся. Поверь, на это можно смотреть вечность. Я пробовал, — Миша подмигнул Соне. — Что ты воешь? Вот скажи, что ты воешь? Ты молилась, он услышал и ответил. Я – ответ.
— Пожалуйста, я сделаю…
— Конечно, сделаешь. Иначе и не может быть, я же вижу. О, музло пришло.
— Опусти детей, — прохрипела мать.
— Закрой пасть, я сказал! Мне ни ты, ни твой муж, ни этот выблядок не нужны. Бог услышал молитвы орлицы, не ваши. Ему уж очень нравится ее брат, он так танцевал, так кружил, и продолжает кружить. На него смотреть одно загляденье. Бог прежде, чем забрать Игорька, даже позволил ему попрощаться. Ты просила, орлица, чтобы ему было хорошо, помнишь? Поверь, ему очень хорошо. И Боженька очень рассчитывает, что ты будешь танцевать не хуже.
Он щелкнул пальцами, заиграла музыка.
«Я - это ты, ты - это я, и никого не надо нам».
Миша, подпевая, повел рыдающую Соню в танце по разбитому стеклу, по помятым книгам, она босой ногой вступила в кровь, вытекшую из-под отца, и заскулила.
— З..з..зачем?
— Ему скучно, дурочка. Ему просто очень скучно. Нам всем скучно. И наблюдать за танцем – маленькая отрада в бесконечной пустоте. Ты просила, чтобы тебе было хорошо. И Он решил помочь, открыть маленькую тайну: счастье только в танце мяса, костей и крови. В высшем пике эмоций. Слушай и запоминай, ибо вещает ангел господень. — Миша на секунду замолчал, а когда продолжил, опустил голос до издевательски низкого баса, таким дети подражают голосам взрослых. — Вы созданы только для этого, орлица. Вы созданы, чтобы, танцуя во внутренностях себе подобных, развлекать Его и нас, ангелов божьих. Ни для чего больше. Вы репетируете, готовитесь к танцу с детства, вон, посмотри, на нос твоего дружка. Но твой дружок – брак, ссыкун. Он не обретет лица. Такое случается.
«Я - это ты, ты - это я, и никого не надо нам».
— Ты врешь, Бог он… не…
— Такой, орлица, такой. Но, знаешь, — Миша отпустил Соню, и она подбежала к отцу, его спина слегка вздымалась, — Он ведь нас сейчас слушает. Попробуй убедить Его создать лучший мир. Нет, попробуй. Он создаст, Ему не сложно, правда. Место, где добро торжествуют, где нет войны, лишь мир, а у ближнего нет желания сожрать ближнего. Только убеди. Попробуй. Но учитывай, Он знает каждое твое слово. Ведь Он часть тебя, а ты часть Него. Я это ты, ты это я, а ведь классная песня, реально. Но ты попытайся.
Соня вспомнила самое крепкое ругательство, которое знала.
— Пошел ты на хуй.
— Не убедила. Если бы ты, как сперва хотела, упала на колени и начала молиться и вспоминать все хорошее, что есть в этой грязной вселенной, было бы веселее. Но все равно не убедила бы. Ведь идеальный мир – так ску-у-у-учно. Ладно, хватит балабольства, давай учиться.
Миша выключил радио, достал из кармана пистолет и протянул Соне.
— Ты, конечно же, пули потеряла, да? Разве можно так с братским подарком? Ладно, когда там у тебя днюха, в сентябре, да? Скоро уже. В стволе подарок от меня. Один. Возьми пистолет.
Соня покачала головой, тогда Миша вскинул пальцы и несколько раз выстрелил в затылок папе, в стороны брызнули осколки черепа. И папа перестал дышать. Соня заорала, забила кулаками по полу, попыталась приподнять отца, но тело было слишком тяжелым. По лицу матери текли слезы. Ваня обмочился.
— Орлица, шутки кончились, если ты не возьмешь пистолет, ссыкун будет следующим, а потом мамка, тебя стрелять не буду, лучше сожму шейку, и ты будешь выбивать ногами чечетку, а Боженька разочарованно покачает головой. Он ведь верит в тебя, как и ты в него. Он это ты, ты это Он, помнишь?
Соня медленно подошла к Мише и забрала у него «Макаров», тот оказался намного тяжелее, чем она представляла.
— Предохранитель сними. Вот он, сбоку, молодец. Теперь подними, прицелься. Ноги на ширину плеч, вот так, да. Держи прямо, ровно, понимаю, тяжело, но справишься. Некоторых так привыкать к тяжести учат: дают утюг и заставляют держать на вытянутых руках. Каждый вечер потом так занимайся, дрожь исчезнет, а пока можешь подойти ближе. Для первого раза, пока не привыкла, не страшно. Ближе! Помни про разброс, в этой херне можно и в упор промазать. А теперь выбирай мишень. Давай думай: мама или Ванька? Ванька или мама? Выбор очевиден, тебе не кажется? Но если выбора нет, то его иллюзия тоже неплоха, верно? Иллюзии неплохи, как думаешь? Погоди, одна маленькая деталь, чтобы ты поняла важность того, что сейчас случится: рая и ада нет. После смерти воинам Бог позволяет продолжать танцевать вечность. А те, кто отказался плясать… им будет плохо. Очень плохо, если быть совсем откровенным. Мамка твоя, и дружок – увы, не воины. Но каждый из них может им стать, даже в этом ссыкуне есть потенциал, божья искра, если хочешь. В твоей матери больше, правда... Выбирай ответственно.
Сжимая потными ладонями «Макаров» Соня смотрела на заплаканную мать, которая то и дело пыталась встать, но невидимая сила возвращала ее на место, на Ваню, который, кажется, был близок к обмороку, его нос снова начал кровить.
— Перед тем, как стрелять дыхание задержи. Выбирай, я сказал!
Соня посмотрела на Мишу, он улыбался, скалил зубы, в глазах искрилось веселье. Она задержала дыхание и, повинуясь приказу, выбрала. Выстрелила в улыбку. Отдача была не слишком сильной, скорее неожиданной и Соня отступила на шаг. Голова Миши дернулась, он упал на колени, коснулся лба, посмотрел на измазанную кровью ладонь и рассмеялся пуще прежнего.
— Орлица, орлица! Бог не ошибается. Ты настоящий воин, вся в брательника! Хороша, хороша!
Она подскочила к Мише и снизу вверх ударила его рукоятью пистолета по лицу. Вышло не слишком сильно, лишь мазанула по подбородку, и Соня повторила. Еще! Еще!
— Давай, орлица! Давай! — Миша подставил щеку.
Мир вокруг исчез, все растворилось, осталось только наглое лицо, которое следовало измельчить, выбить зубы, выдавить глаза, вырвать поганый язык, стереть гадкую улыбку, утопить ее в крови. И Соня била. Миша упал, выплевывая зубы, поднял руки, но она легко оттолкнула их, села ему на грудь и продолжила бить, с наслаждением ощущая боль, отдающую в плечо.
С каждым взмахом пистолета, с каждым ударом, Соня чувствовала, как в ней растет до этого невиданное чувство. Руки налились невообразимой силой, оружие стало продолжением ладони. В низу живота стало тепло, жар растекся, наполнил каждую конечность, и захотелось кричать в блаженстве. Улыбка Миши исчезла, от его лица вообще мало что осталось. Но Соня не могла остановиться, ей было хорошо, как никогда. И она била, била, била…
Плеча коснулись, она развернулась и с размаху впечатала рукоять в лицо Вани, очки треснули, стекла попали в глаз и он, завизжав, свалился на задницу. Соня с рыком кинулась на мать, но та задавила весом, вырвала пистолет, прижала дочь к полу и зашептала что-то успокаивающее.
Соня боролась, кричала, но желание рвать, кусать, танцевать медленно исчезли и она замолчала.
— Я отпущу…? — спросила мать.
Соня кивнула.
Мать побежала к телефону в коридоре. Ваня плакал на полу, прижимая руки к окровавленному лицу. Соня села, посмотрела на приятеля, жалкого, обмочившегося.
— Ванюш, прости, прости…
Она подползла к нему, попыталась дотронуться, но он завизжал:
— Пошла ты, пошла ты, пошла ты…
— Прости, Ванюш.… Прости. — Повторила Соня и оставила его в покое.
Она прислонилась к стене и посмотрела на рукава пижамы.
Синие цветочки залила кровь.
Даже когда врачи посадили ее на каталку, даже когда милиционер пытался задавать вопросы, Соня продолжала неотрывно смотреть на рукава, словно в кровавых пятнах была зашифрована цель существования этого бесконечно большого мира.
Другое лето
— Орлица, прием! Докладывай.
Орлица через прицел оглядела соседнюю крышу, немного задержалась на убитом снайпере. Передернула затвор и на бетонную крошку упала гильза.
— Лемур, прием. Все чисто. Занимайте сектор. Сообщите, когда выдвинитесь.
Орлица перевернулась на спину, уставилась в синее небо, по которому сахарной ватой летели облака и, внезапно, вспомнила тот старый детский сон, в котором в небо уходили прутья, а через них, едва-едва, пробивалось мерцание. Сердце кольнуло черной тоской.
Орлица понимала, что с каждым днем, с каждым выстрелом уходит от этого мерцания все дальше и дальше, но... ее выбрало небо. Бог. Кто она такая, чтобы противиться?
Прогоняя тоску и водоворот мыслей, Орлица прошептала молитву:
— Прошу тебя, мудила ты этакий, ускорь темп. Я медляки не танцую.
Внизу раздался взрыв, заговорили автоматы, тявкнули пистолеты. В ухе закричали, и эфир заполнил треск.
Тишины больше не будет. Бояться нечего. В танце нет места тишине. Нет места боли.
Орлица рассмеялась, показала небу средний палец, встала, вскинула винтовку и посмотрела в прицел.
Цель долго искать не пришлось.
Автор: Алексей Искров
Текущий рейтинг: 56/100 (На основе 84 мнений)
