(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Ночной ларек
Метель неистовствовала — смела с улиц припозднившихся гуляк с их салютами и бенгальскими огнями; занесла по самые ветви плешивые ёлки у здания администрации; накрыла слякотную кашу дорог свежим белым пологом. Метель ярилась и кружила, как бы говоря: «Иди домой, неча шляться! В праздник надобно быть дома!» В белоснежном вихре бесследно пропал город… Да что там город — целый мир растворился в буйстве морозной стихии. Не найти было ни тропинки, ни дорожки к маленькому обшитому вагонкой ларьку, который местные называли «ближний». Там, в окружении хитро подмигивающих гирлянд и пузатых бутылок среднего возраста продавщица Надька и безобидный алкаш Саша Савельев по кличке Радио собирались встречать Новый Год.
— Слышь, Савельев, а то шел бы домой! Чего тебе со мной тут куковать? — в своем пожелании Надька была не совсем искренней. Лучше уж такой собеседник, чем сидеть одной посреди белого ничто. Да и еще — мало ли кто заявится, а Савельев — какой-никакой, а все ж мужик.
— Куда я, Надежда, от такой красоты? — развел руки Савельев, как бы обнимая помещение, и непонятно было — имеет он ввиду невзрачную Надькину внешность или вереницы магарычей на полках. Опомнился, смущенно поправил крупные роговые очки, добавил: — Да и куда я в такую метель? Дома-то не ждут…
— Ой, сейчас расплачусь! Все равно в долг не продам!
— Зачем это в долг? Не надо в долг! Вот, я премию новогоднюю получил! Давай-ка мне, Надежда, вон ту, с собачьей лапой, и закуски какой-нибудь! И себе что-нибудь пробей — угощаю! — Савельев звонко хлопнул тонюсенькой «котлеткой» по прилавку,— Новый год все-таки!
— Я на работе вообще-то…
— Ой, да кому ты тут нужна, на работе она! Сменщица-то небось до семи утра продрыхнет, еще протрезветь успеешь! Ну, давай, выпей со мной — в честь праздника-то!
Надька помялась для виду и рванула с полки бутылку «Мартини». Добавила пакет с апельсиновым соком, минералку, достала пластиковые стаканы. В качестве закуски нашелушила на салфетку сыра косичкой, высыпала охотничьих колбасок. Подумав, сбегала в подсобку и принесла два мандарина — для запаху. Чокнулись, выпили. Савельев с наслаждением присосался к фруктовой дольке, выдохнул с чувством:
— Хорошо!
Небольшой телевизор, примостившийся на холодильнике с напитками, сквозь снегопад помех и хрипы телестатики кое-как транслировал «Старые песни о главном». Пел Расторгуев.
— А, прикинь, Николкашка даже в армии не служил! — Савельев, «разговевшись», быстро захмелел и включилось его знаменитое «радио». — Представляешь? Офицеры-офицеры, сердце под прицелом, комбат, значит, батяня, а сам даже винтовки в руках не держал. И березки ему шумят не в России, а в Баден-Бадене. Он там виллу купил, не знала? Во-о-от…
Под монотонный бубнеж Савельева разморило и Надю, примостившуюся у калорифера. Густо накрашенные ресницы то и дело норовили слипнуться; гипнотизировало многоцветное мигание гирлянды, навевало сон. Встрепенулась она лишь, когда эстрадных певцов сменил дядька в пиджаке на фоне кремля. — И вот, когда наши войска, наконец, вошли в Грозный…
— Да тихо ты! — махнула Надька на Савельева; отыскала на прилавке пульт, увеличила громкость. — Вон уже президента показывают!
— Пошел он! — добродушно отмахнулся Савельев, но «радио» приглушил и изумленно уставился на экран.
Вместо президента в телевизоре был какой-то плюгавый, рано начавший лысеть мужичонка.
— А Ельцин-то где? — изумленно проронил Саша, и на всякий случай протер очки, точно проблема была в них.
Тем временем, этот смутно знакомый по каким-то новостям человечек в пиджаке заговорил: «Дорогие друзья! Сегодня, в новогоднюю ночь я, как и вы, с родными и друзьями, собирался выслушать слова приветствия президента России Бориса Николаевича Ельцина...»
— Допился-таки Борька? — со странной смесью скорби и злорадства выдохнул Савельев.
— Да помолчи ты! «Сегодня первый президент России принял решение уйти в отставку...»
— Не-е-ет…
— Что ж теперь будет? Опять путч?
— Ты, Надежда, лучше беги деньги с книжки снимать. Золото покупай или валюту. Я на дефолте знаешь, сколько потерял? У-у-у… Можно квартиру было купить, а сейчас, вишь, хоть бы на мешок картошки хватило. Это все конец! Слышала, наверняка, Нострадамус пророчил, а до него еще майя — что в двухтысячном конец всему придет? Вот это оно, начало конца! У майя или у ацтеков — черт их там разберет — календарь до двухтысячного расписан, а потом — неизвестность сплошная! Или вообще ничего не будет, и время обратно пойдет! А, может…
— Не трепись ты! Дай хоть умного человека послушать!
А, тем временем, «умный человек», заменивший президента, заканчивал выступление: «…пожелаем друг другу счастья, тепла, любви и поднимем бокалы за новый век России, за новый мир в каждом нашем доме...» На этой фразе лицо человека в телевизоре странно исказилось, точно того разбил инсульт. Левая сторона лица поползла вниз, в то время как с правой творилось и вовсе нечто невообразимое — мышцы сокращались независимо друг от друга по отдельности. Казалось, будто политик очень явно пытается кому-то подмигнуть, но веки никак не желали сходиться. Речь его стала прерывистой.
«П-поднимем… бокалы. Да, бокалы… в каждом доме...» — Припадочного чтоль взяли? Совсем править некому? — изумленно прошелестел Савельев. «… за наших родитититилей и детей-эй-эй. С новым го-го-го...Модог мывон с-с-с-с...»
Динамики телевизора невыносимо зашипели, лицо политика раздулось на весь экран, став гротескным и жутким, а потом лопнуло с громким хлопком, сложившись в белую точку. Экран погас, следом вырубились и гирлянды, а потом и все освещение. Ларек погрузился во тьму и тишину. Лишь приглушенно хлопали на улице далекие фейерверки да бесновался ветер, отчего вагонка ларька трещала как поленья в камине.
— Гребанные пробки! — выругалась Надька. — Это у вас, наверное, проводка шалит!
— Я так-то разбираюсь… — робко начал Савельев.
— Стой, где стоишь! Услышу за прилавок зашел — милицию вызову!
Надька на ощупь добралась до щитка в подсобке и защелкала выключателями. Вернулся свет, замерцали гирлянды.
— Надежда Светоносная! — провозгласил Савельев.
Телевизор тоже включился, но передавал теперь лишь метель белого шума.
— Это все вьюга, — прокомментировала Надя, пока Саша щелкал каналами — безрезультатно. С первого по девятый экран демонстрировал теперь лишь помехи.
— Ну и ладно! Хорошо сидим же, без этих… Фразу Савельева прервал колокольчик, звякнувший над дверью.
— И кого принесло в такую непогоду…
Пришедший, похоже, и сам недоумевал, как здесь оказался. Ноги его по колено покрывал плотный слой снега. — Там, на тряпочке отряхнись! Эх… Но ночной посетитель никак не отреагировал на требование продавщицы, протопал на середину небольшого пятачка между дверью и прилавком, застыл. Савельев недружелюбно осматривал пришедшего, отмечая одну странную деталь за другой: одет тот был не по погоде — в какие-то треники, Санта-Клаусовский колпак и красную ватную шубу на голую, волосатую грудь. С шеи чудака свисала ватная не первой свежести борода на завязках. Но страннее всего было лицо незнакомца — казалось, все его части — щеки, губы, глаза, нос — жили своей жизнью и шевелились отдельно друг от друга. Зрачок левого глаза метался то на бутылки, то на пустой экран телевизора, то на пол, старательно избегая людей. Второй же был направлен куда-то внутрь и, похоже, разглядывал содержимое черепа. Подбородок блестел от слюны; губы были растянуты в болезненную, конвульсивную улыбку, точно кто-то натянул их невидимой леской. От одного взгляда на это беспрестанно шевелящееся как клубок червей лицо бросало в дрожь.
— Это ж надо так надраться! Год только начался, а он уж…
— Погоди, Надюха, — настороженно оттеснил ее Савельев, загораживая от посетителя, — такого с синьки не бывает. Мож он наркоман, или еще чего. У тебя там если что тревожная кнопка есть?
— Ага, две! На какие шиши? Думаешь, Зураб бы раскошелился?
— Ладно… — явно перебарывая страх, Савельев обратился к посетителю: — Послушайте, уважаемый, вы купить что-то или…
— Старый год-старый год, дань свою он соберет! — проскрипел на вдохе чужак, ни к кому явно не обращаясь, будто в трансе. Потом, на мгновение придя в сознание, обратился к Надьке, — Дорогие друзья! Сегодня, в новогоднюю ночь я, как и вы, с родными и друзьями, собирался вышлусать слова криветствия перзидента ииссор асориб Николаевича-ча-ча-ча…
Посетитель недоуменно замолк, точно не мог понять, почему его речь звучит как зажеванная пластинка. Проквакал что-то совсем невразумительное, потом огляделся и рванул к прилавку. Надька отшатнулась и вовремя — там, где секунду назад был ее нос, оглушительно клацнули зубы посетителя. Тот, кажется, ничуть не расстроившись своей неудаче, затараторил скороговоркой:
— Время-время так несправедливо, лечит-лечит нам раны фальшиво… Время фальшиво. Оно только делает вид, что течет как надо, а потом как обернется и-и-и хвать!
Вновь клацнули зубы. Уплывший в череп глаз осторожно выполз наружу, и продавщица охнула — радужная оболочка была порвана и зрачок, точно яичный желток из яичницы, вытекал в склеру.
— Ну все, будет тебе! — неожиданно вмешался в ситуацию Савельев, — Пойдем, тебе на воздух надо! Пойдем-пойдем. Сейчас, Надюш, я его выведу…
Опасливо приобняв посетителя за плечо, Саша потащил его к выходу. Незнакомец и не думал сопротивляться, а послушно потопал к двери, и Надя охнула во второй раз — вместо того, чтобы развернуться, чужак с влажным хрустом выкрутил колени назад, как у кузнечика и маршевым шагом проследовал с Савельевым, оставляя пятна слякоти.
— Вот так, давай-ка, осторожно, здесь порожек, — Саша Радио сопровождал каждое движение торопливой болтовней, видимо так справляясь со страхом, — Сейчас подышишь, пойдешь домой, проспишься…
Звякнул дверной колокольчик и постоянный Надькин покупатель вместе с жутким чужаком шагнули в метель. Дальше продавщица видела все как в замедленной съемке. Вот, подтягиваемая провисшей пружиной, закрывается дверь. Вот незнакомец откидывает голову и открывает рот, точно Савельев рассказал ему какую-то невероятно забавную шутку и сейчас последует громогласный хохот. Вот из раззявленной пасти возбухает что-то влажно-розовое, поблескивающее то красным, то синим, то зеленым — под цвет гирлянды. Это что-то возвышается над застывшим в ужасе Савельевым. А дальше дверь захлопывается, и на стекло с той стороны брызгает багровое месиво с какими-то плотными комками. Надька и сама не поняла, как успела в два прыжка преодолеть расстояние до двери и сунуть деревянную швабру в ручку. Уже секунду спустя с той стороны что-то требовательно садануло. Потом еще раз и еще. По залитому месивом стеклу робко провела чья-то ладонь; пальцы осторожно постукивали, будто слепец пытался определить по звуку толщину материала.
Надька позвала осторожно:
— Саш, ты? У тебя там все в порядке?
Неожиданно раздался ответ:
— Надюша, миленькая, пусти, холодно здесь, как в тайге. А я тебе рассказывал, как я на Чулыме волка ел? Вот это хохма. Представляешь, наш начподряда карту утопил. Кругом сопки, деревья, тайга… Надь, так ты откроешь?
И Надя бы открыла. Если бы сто раз слышанную историю не рассказывали хором два голоса. Рука сама собой потянулась к крестику на широкой груди, но мысленно продавщица обратилась не с молитвой к Господу, а со словами благодарности к Зурабу Вахтанговичу — хозяину ларька. Обычно жадный и готовый удавиться за копейку, он все же отжалел денег на прочные оконные решетки, которые сейчас увивала мерцающая змея гирлянд. Тем временем, то, что находилось по ту сторону, похоже, разуверилось в двери и решило попробовать другой вход. В вой метели вплеталось многоголосое бормотание Саши Радио:
— А, на самом деле, Наденька, у нас уже давно своей свинины нет. Все мясо, которое мы едим — это из военных запасов Аргентины. Они в свое время распродавали то, что вышло из срока годности, а Союз тендер выиграл. Вот они этой заморозки набрали и теперь выбрасывают на рынки…
Этот бред раздавался то тут, то там, точно тварь снаружи обходила ларек по кругу и прицеливалась — где бы лучше нанести удар. Ни жива, ни мертва, Надька в ступоре стояла перед прилавком и лихорадочно искала выход из ситуации. Слезы — естественная женская реакция на страх — градом катились по щекам, сами по себе, а тем временем практичный мозг продавщицы перебирал варианты.
А что если дождаться, когда нечто зайдет за ларек и выбежать через дверь? Догонит, по сугробам-то далеко не утопаешь. Тварь же Надежде представлялась чем-то многолапым, ловким и быстрым как волк или тигр. Может, лучше запереться в подсобке и надеяться, что пронесет? Или стоит взять швабру и попытаться выйти с боем? Перед глазами вновь встала полуувиденная, полунафантазированная картина того, как вылезшее наружу нутро чужака оборачивается вокруг Савельева. Кстати, почему оно говорит голосом Саши Радио? Может, оно ворует личности тех, кого ест? И если доберется до Надьки, то и ее голос вольется в это жуткое трио? И чей голос услышит пятилетняя Катюшка, когда понесется открывать дверь вернувшейся со смены матери?
Мысли о дочери придали сил, смахнули пустые бабьи слезы, налили свинца в мышцы. Вместо безотчетного животного ужаса бормотание за стенкой вызывало теперь жгучую ярость. Да кто оно такое и какое имеет право портить ей праздник? Катюшка получит свою куклу под ёлку и точка! Но всю храбрость сдуло морозным ветром, что ворвался вместе с осколками в разбитое окно. Сашино «радио» стало слышно лучше:
— Ты зря, Надя, смеешься и рукой на меня машешь! Американцы в свое время знатно шуму понаделали. Все засекретили, конечно, но шила-то в мешке не утаишь. Проект МК-Ультра — знаешь такой? Они людям личность стирали при помощи ЛСД и лоботомии, а туда программу записывали. «Спящий агент» называется. Скажешь такому, допустим, «крокодил, залупа, сыр» и он пойдет убивать во славу звездно-полосатых…
Длинная раздвоенная лапа просунулась сквозь решетку и принялась ощупывать пол. Подсвеченная гирляндами, она то и дело меняла цвет, демонстрируя все новые и новые грани отвращения — красное голое мясо; синие, сизые шматы плоти, наползающие друг на друга; желтоватый гной, сочащийся из неплотно пригнанных друг к другу кусков обвисшей кожи. Ногти постукивали по линолеуму, царапали пластик, наткнулись на торчащую из дверной ручки швабру, потянули на себя. Надькино сердце ухнуло куда-то в пятки, но жажда жизни оказалась сильнее страха — она успела вцепиться в другой конец черенка; ухватилась до боли в запястьях, не давая твари вытащить кусок дерева, отделяющий жизнь от смерти.
— Так слышь, Надьк, ты подумай — они ж дотумкали, как эти сигналы в телесигнал встроить. Вот те самые «крокодил, залупа, сыр», только для чего-то другого. Эти ученые в своих тайных лабораториях, они, знаешь, что говорили, Надюха? Что, мол, в нашем… даже не в сознании, а в самой цепочке ДНК живет такой же тайный, «спящий» агент. И, мол, специальный сигнал может его пробудить. Какие-нибудь бинауральные шумы или двадцать пятый кадр, уж не знаю… Представляешь, и это ж можно транслировать по всему миру! Цепочки ДНК входят в резонанс и…
— Пошел нахер! — взревела Надька.
Одной рукой достала из холодильника бутылку пива, саданула ее об косяк, получив вполне приличную розочку и полоснула по лапе, держащей швабру. Голоса твари снаружи даже не дрогнули, рука не убралась, лишь обвисли два пальца — мизинец и второй большой, расположенный противоположно первому. Обвисшие пальцы подергались, как черви на крючках, а, спустя мгновение, подтянулись обратно. Плоть на разрезе почти не кровоточила, лишь пузырился гной.
— … а ты зря смеешься! Наверняка же, про «золотой миллиард» слышала? Вот то-то и оно! Между прочим, мы вместо свинины мясо кенгуру едим! Ты знала, нет? Его ни на вкус, ни на вид не отличить! Все, что в консервах, в колбасах, в сосисках — это вот все оно, самое настоящее. Так что гордись, Надька, ты кенгуру ела! Хотя чего гордиться, все ж ели…
— Сука, когда! Же! Ты! Сдохнешь! — Надька остервенело кромсала многосуставчатую лапищу, торчащую из окна и так, по одному, пальцы отделялись от швабры, цеплялись и отделялись снова, пока, наконец, создание, похоже, не сообразило, что так ничего не добьется. Вся в синюшных порезах, рука медленно втянулась обратно в окно, задев ёлочный шарик, повешенный для красоты у окошка. Бормотание удалялось. Неужто уходит? Надька не верила своему счастью и уже было собиралась облегченно выдохнуть, как вдруг что-то с чудовищной силой врезалось в дверь, тряханув весь ларек. С полок посыпались бутылки, брызгая осколками. В разбитом стекле двери показался чей-то слюнявый рот, ни на секунду не перестававший болтать:
— А еще, Надюх, говорят, что Америка настроила свои ракеты на двухтысячный год. Мол, не простили они до сих пор ни Кубу, ни Хрущева! И что под последний удар курантов из ракетных шахт вылетят ядерные боеголовки в сторону России — Москва, Ленинград, Владивосток, Урал… Все накроют! А наши им ответят, и начнется тогда настоящий ядерный апокалипсис. Я слышал, что эти американские бомбы, они настолько страшные, что способны обратить время вспять, верх сделать низом, а белое — черным, и кругом будет править лишь страх и безумие-е-е…
По отдаляющемуся вою Надька догадалась, что тварь берет разбег для очередного налета на ларек. И, действительно, спустя несколько секунд, весь мир вновь содрогнулся под натиском неведомой болтливой твари. От удара с хлопком упал с холодильника телевизор, с потолка что-то посыпалось.
— Ты, Надь, не серчай на меня, что иногда, ну… ляпну лишнего. Я же не всегда такой был. Жена была, две дочки. Но, вишь, судьба по-своему распорядилась. С должности инженера меня турнули, завод обанкротился, его потом какие-то молодчики прибрали, — вещала тварь за дверью, а длинные пальцы ковырялись в разбитом стекле, искали в решетке место пошире, — Младшенькая моя, Олюшка, заболела тогда крепко, а лекарства где взять? Тут бы хоть гречку на базаре добыть. В общем… не уберег боженька ее — за полгода сгорела. Я тогда за бутылку-то впервые и взялся, а потом… уж и не помню, как жена ушла. Даже записки не оставила. Ты прости, Надь, что я такой, мне же…
Что хотел сказать Савельев, Надя так и не узнала — тварь брала новый разбег. И в этот момент, оглядев трещину, торчащие шурупы и отвисшие петли она поняла — следующий, третий удар будет последним. А потом это неведомое нечто, поглотившее Савельева, войдет в ларек и сделает ее частью этого извращенного союза плоти и жажды крови. Если только она что-то не сделает прямо сейчас. В глазах плясали кровавые круги, а их разбавляло мерцание гирлянд: синий, зеленый, красный… Надька даже не сразу осознала, какая сумасшедшая и безнадежная затея пришла ей в голову, а руки уже работали: сдернули с окон мотки старых, еще советских - без переходного блока - гирлянд, державшиеся на коричневом скотче. Продев их сквозь дверную ручку, она принялась наматывать силки перед входом — петля, петля, еще петля. Снаружи скрипел снег бегущей твари. Оставался последний штрих. Надя, глубоко вдохнула, выдернула швабру и распахнула дверь, впуская в ларек холод, метель и бормотание чудовища. Навстречу ей из белесой тьмы стремилось что-то невообразимое; бежало то ли на четвереньках, то ли задом наперед. Уродливые головы болтались на тонких вытянутых шеях.
— Давай, сука! — Надя выставила перед собой швабру, подобно копью. Создание влетело на всем ходу в расставленные сети гирлянд, запуталось в них и кубарем вкатилось в магазин, проскользив по инерции еще метр. Жуткое зрелище вышибло дух из Надькиных легких, вымыло сознание начисто. Взгляд натыкался на какие-то отдельные элементы твари, не смея собрать этот жуткий паззл воедино: торчащие наружу шипастыми гребнями ребра; мешанина кишок, свисающие из разверстого нутра; две слюнявые пасти и смутно знакомые лица — одно, нестерпимо искаженное, Савельева, и второе — злосчастного посетителя. Все это сокращалось, дергалось, конвульсировало независимо друг от друга; выпученные глаза вращались, не фокусируясь ни на чем, и одновременно на всем. В какой-то момент Савельев — то, что от него осталось — посмотрел на продавщицу со странной смесью скорби и сожаления — как на разбитую бутылку водки — а следом из пастей твари показался уже знакомый кровавый клубок из голодной многоротой плоти, готовой поглощать и переваривать.
— Похмелись, уёжище! — взвизгнула Надька и выплеснула на окутанную гирляндой тварь минералку из бутылки.
Раздался электрический треск, что-то громко хлопнуло, погас свет и Надя была готова поклясться, что даже видела несколько тоненьких голубых молний. Пахнуло паленым волосом и жженым пластиком. А потом все кончилось. В воцарившейся темноте было слышно, как что-то лопается и спазматически сокращается в теле чудовища, но как единое целое оно больше не шевелилось. Савельев по кличке Радио замолчал навсегда.
Поняв, наконец, что ей больше ничего не угрожает, Надька сползла по стенке холодильника на пол и дала волю слезам. Жалко было безобидного пьянчужку Савельева, жалко было себя, жалко было даже президента, который почему-то решил уйти в отставку под самый Новый Год. Лишь спустя несколько минут Надька подняла глаза и увидела, что снаружи уже рассвело.
Кое-как перешагнув омерзительное месиво плоти, распластавшееся на пятачке между входом и прилавком, Надька вышла наружу, вдохнула свежего морозного воздуха, подняла глаза и обомлела. На кипенно-белом, бесцветном небе, точно пробоины, висели шляпками гвоздей черные звезды. Метель не улеглась, но теперь она уносила снег вверх, к антрацитовым светилам. Со стороны дороги тянуло гарью — дымил капот врезавшейся в столб машины. Из-за клубов дыма вырывались серые, нездешние огни. Окна домов также горели черным, иномирным антисветом, распространяя вокруг себя тьму. А далеко, в тумане, шевелилось нечто несоизмеримо гигантское; ползло и перекатывалось меж домами, то и дело заваливаясь на них, будто пьяное. И все это находилось в беспрестанном движении, кишело и дергалось, как лицо того посетителя, увеличенное многократно. Но потерять самообладание ее заставил вид маленькой фигурки, шагающей по обочине по колено в снегу.
— Катюшка! — выдохнула Надька и бросилась навстречу, уже на бегу отмечая странности — девочка была в одних только трусиках и маечке, босиком. Что-то случилось с бабушкой? Или с квартирой? Эти приземленные бытовые мысли отбросили на задний план и черные звезды, и темный свет в окнах и даже Савельева, слившегося с ночным посетителем в неописуемый ужас. — Катюшка! Ты почему раздетая? Без ботиночек! Катя!
Надька бросилась к девочке, накинула ей на плечи свою вязаную кофту, подхватила на руки и… Продавщица застыла, решая куда идти — в ларек, где валялось дохлое чудище или домой, где случилось неизвестно что. Катюшка же была спокойна, улыбалась, демонстрируя голые десна — недавно выпали молочные резцы — и смотрела на мать беспечно и умиротворенно. Потом будто бы рыгнула, и глаз девочки пополз вниз по щеке, как оторванный заусенец, открывая дрожащее воспаленное мясо. Ее зоб надулся и из детского рта показался уже знакомый Надьке клубок судорожно сокращающейся плоти.
— С новым годом, мама!
В центре клубка с чмоканьем раскрылась беззубая круглая пасть и накрыла Надькину голову.
Текущий рейтинг: 69/100 (На основе 130 мнений)
