(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Мужские ритуалы
Бриться я начал в третьем классе. Не то, чтобы нужда была, просто отец всегда считал, что некоторые навыки стоит приобрести, сразу, как поднимусь с горшка. Сказал, это на случай если непредсказуемый мир вдруг оставит меня сиротой, как то так что ли. Услышь я такое сейчас, подумал бы, что батя собрался кинуть нас с мамой, и свалить в закат как какой-нибудь злобный двойник Гэри Купера. Но никуда он не делся, просто трезво смотрел на вещи, а в классе шестом, когда лицо мое уже начало обрастать, наш с отцом ритуал танца лезвия и кисти приобрел практическую пользу.
Сейчас мне тридцать семь, и парни зовут меня Джеком. Это потому, что я Женя и похож на Джека Николсона. Хотел бы сказать, что прозвище прицепилось во взрослые годы, но… Зато я женат на красотке, у меня двое прекрасных и наглухо сумасшедших детей, а еще друзья, о каких только может мечтать мужчина.
И раз уж я начал о ритуалах, то у нас, как и в любой другой семье, они соблюдаются, но крайне редко обсуждаются. Обычные, вроде бы, действа, повторяющиеся из раза в раз. Замечали когда-нибудь, насколько серьезен взгляд у женщины, наносящей себе макияж? Словно шайенн, готовящийся к битве. Или, скажем, выражение лица ребенка без капризов заправляющего утром свою постель? Задумывались, почему определенные дни недели бывают настолько схожими по атмосфере друг с другом? Вечер пятницы там, или утро понедельника?
Еще заваривание чая или кофе, каждое утро, как только на работу притопаешь. Жизнь полнится ритуалами, и у мужчин, зачастую, они приобретают форму чуть ли не священного обряда. Один мой коллега каждый Новый год встречает в уральских горах, сидя у костра. Другой, компанейский обычно парень, отпуск всегда начинает в местном баре, где за столиком только он, да его старый приятель Джим Бим. Мой шурин в один и тот же день в году встречается с одногруппниками на неизменном местечке у берега Оби, где они рыбачат и пьют до первых лучей. Отец, нож, и точильный камень. Дедушка, набор для чистки и ружье, из которого он, по-моему, вообще ни разу не стрелял. А у нас с друзьями есть Большие октябрьские выходные, и вот тут есть о чем рассказать.
Был черед Седого готовить к ритуалу дом, так что всю неделю мобильники мы держали под рукой, на случай, если ему вдруг понадобится помощь. В тушении пожара, например. В прошлый раз бугай едва не устроил катастрофу, но так и не бросил курить свой хренов Кэмел. Дымил как паровоз всюду, где не запрещал закон или его вяленькая совесть. К моменту, когда ящики с пивом прибудут в пункт назначения, а стол будет накрыт, дом уже приобретет запах давно не чищенной пепельницы.
Нельзя было просто отстранить Седого от этого дела или, скажем, навязать непрошенную помощь. Любили мы этого засранца. Косячил иногда, но кто не без грешка? Еще, как и Лохматый, в бабах совсем не разбирался, пускай. В конечном итоге каждый из нас мог доверить Седому свою жизнь.
Каждый октябрь, вот уже… черт… двадцать четыре года, мы приезжаем на дедову дачу Лохматого. Без жен, подруг, детей. Без ежедневщины вокруг, серости, выхлопов. Местных криминальных сводок с их очередным серийным убийцей, начальника с его геморроем, политиканов с их отстрелом собак и повышением тарифов. Только мы вчетвером и Большие выходные. Собираемся все вместе, будто не жили почти порознь весь прошлый год. Пьем, болтаем и охотимся. Слушаем мои старые пластинки, смотрим боевички на ящике, который Чехов притащил с помойки еще в девятом классе. Смеемся над идиотскими шутками Лохматого, обсуждаем еще одну клыкастую бывшую Седого или моих ребятишек, которые справляются с десятью проблемами в детском саду, но приобретают двадцать новых в школе. Чехов, подвыпив, во всю нарушает врачебную тайну, рассказывая о сломанных членах и огурцах, застрявших в чьих-то задницах. Нерушимые традиции, наш главный ритуал, делающий безумный мир на каплю лучше с каждым нашим приездом в этот дом.
Жужжание в кармане сменилось голосом Шклярского, поющего о трехруком крылатом шамане. Я вытащил мобильник, держась одной рукой за руль и передал его Лохматому. Тот принял звонок и нажал на кнопку громкой связи.
— Ну че, пожарных вызвал уже?
— Задницу мою тушить, - проворчал Седой. – Заколебался я, а вы задрали инвентарь не прибирать. Где, блин, топор?
— Джек, дрова вроде ты рубил в последний раз, - отозвался Чехов с заднего сиденья.
— А, прости старик, - я нахмурился, копаясь в алкоголе, рыбалке и нашей охоте, ярких событиях годовалой давности. – В тамбуре посмотри. – Немного погодя добавил: – Под печкой еще глянь, наверное.
— Если я его там не найду, - пообещал Седой. – То машину можете не глушить.
— Что, по домам поедем? – улыбнулся Лохматый.
— Не, - ответил Седой. – Жопы свои волосатые на двигателе будете греть.
Салон взорвался хохотом.
— Все нашел, - сказал он несколько секунд спустя. – Вы долго еще?
— Минут тридцать, - ответил я.
— Вы пешком там что ли?
— Дорога же говно, замело все. Сам, наверное, видишь.
— Ладно. Сигарет мне купил?
— Забыл, - ответил я испуганным голосом и мы с Лохматым заговорщицки друг другу улыбнулись.
— Ну, тогда хана тебе, - сказал Седой и положил трубку.
Смеясь, я сделал музыку погромче. Васильев запел об уставшем Боге. Мимо проносились густые заросли голых деревьев и редкие частные дома. Когда мы въедем в поселок, с дорогой станет совсем худо. После отгремевшей много лет назад программы по переселению там почти никто не жил, так что снегоуборщики туда не добирались. В позапрошлом октябре машину пришлось бросить на полпути. К счастью, в этот раз метель была лишь первым звоночком пребывающей зимы.
— Че там, нашел себе Седой свеженькую гопницу? – спросил Лохматый.
— Не знаю, - улыбнулся я. – По его настроению разве скажешь? Думаю, после Танюхи своих баб он от нас будет прятать.
— Да, - покачав головой сказал Лохматый. – Танюха дала бы фору пацанам, которые бухают на детской площадке у меня под окном.
Чехов промолчал. Это он не так давно имел честь поболтать с Танюхой, случайно встретившись с ней в закусочной у поликлиники. Будучи девушкой Седого, она, тем не менее, пребывала в компании детины, спортивно одетого и крепко держащего ее за задницу. Антоха подошел к ним, поздоровался, а потом высказал этой дуре все, что о ней думает. Спортик, шире его в плечах и на голову выше, хотел уж было возразить что-то в стиле «Ты че бл…», но быстро осекся, едва Чехов зыркнул в его рыбьи глазенки. Как будто кролик забился о стенки черепной коробки, так он сказал. Танюха, в общем, намек поняла, и больше дома у Седого не появлялась. Наш же бугай, потерю переживал недолго, позвали его в ту же пятницу выпить, а после отправили к главной утешительнице стриптиз-бара на Парковой.
Сплин в динамиках сменился Галлюцинациями, и деревья вокруг уже казались старыми знакомыми. Ветер стих, и дом был близко. Минут через десять мы увидели Седого, стоявшего у ограды и дымившего сигаретой. В другой руке он держал топор, за спиной громоздилась кучка нарубленных дров. Площадка для машины была расчищена от снега, ровно как двор и дорожка, ведущая к крыльцу. Бугай хорошо потрудился.
— Вот ты псина старая, - сказал мне Седой. – Быстрей не мог?
Он улыбнулся, бросил окурок в жестяное ведро для мусора и пошел ко мне, чтобы обнять, широко раскинув руки.
— Ты бы топор положил, а то совсем жутко, - хохотнул Чехов.
— Видали вы меня жутким, - сказал Седой, бросив топор в снег и, все также улыбаясь, обнял нас всех по очереди.
— Порядок? – спросил я.
Он обернулся к дому, потом посмотрел на меня, приподняв серебристую бровь, мол, ну, пожара вроде нет.
— Хорошо, - я хлопнул его по плечу. - Пойдем, помогу тебе дрова занести.
Когда метель на улице стихла, и начало темнеть, мы уже сидели за накрытым столом. По большей части заставленным пивными бутылками, конечно, но были и мелкие закуски, которые Седой старательно нарезал. По-настоящему поедим мы только после охоты, таков уж ритуал. А пока можно было расслабиться и поболтать.
Чехов выгонял бугая курить на улицу.
— Я в последний раз тебе говорю, выброшу на хрен.
— Э, - улыбнулся Седой. – Табачок то подорожал.
— Да, а воняет на червонец.
— Тоже тебя люблю, - сказал Седой, вышел на улицу. И из-за двери раздалось приглушенно: - Говноед.
— Блин, ну столько раз об этом говорили, - Чехов отхлебнул из бутылки, и посмотрел на нас с Лохматым. – Нюх к чертям испортится, вкуса чувствовать не будет, да и про пассивное курение дурачина по ходу не слышал. Он хочет сам от рака сдохнуть, и нас в могилу загнать, вот я не прав что ли?
— Заглуши в себе медика сегодня, - улыбнулся я. – Наш век и так краток, чтоб себе в удовольствии отказывать.
— И станет еще короче, если дышать через сигаретный фильтр, - он покачал головой. – Ладно, о чем я говорил? А, ну в общем, лампочка в прямой кишке…
Лохматый поперхнулся.
— Блин, мы же за столом! Медика, говорят, заглуши!
Я, смеясь, прошел к котлу и немного покопался в горящих дровах кочергой. Одно из них стрельнуло, и искра приземлилась мне на щеку. Я зарычал, растирая обожженную кожу ладонью.
Огонь. Старый добрый враг.
— Джек, давай без пожара только, ладно? – раздался голос Плохого за спиной.
— Постараюсь, - ответил я, скалясь.
— Клинт Иствуд, – сказал вернувшийся Седой, снимая куртку.
— Чего?
— Ну, сквозь зубы говоришь, - бугай уселся за стол. – Как Клинт Иствуд.
— А, - я продолжал тереть щеку. – Вроде того.
— Вчера, кстати, смотрел, - сказал Лохматый.
— Что смотрел? - спросил Седой.
— Ну, фильм с ним.
— Хороший, плохой, злой? – спросил Чехов.
— Не, перед ним который.
— За несколько пригоршней больше, – сказал Седой.
— На несколько долларов, - поправил я.
— Точно, - кивнул Лохматый. – Тоже видел?
— Давно, - ответил я, садясь обратно за стол. – Помню, хороших парня там два, в отличие от следующего фильма.
— Как по мне, - сказал Чехов, хлебнув еще пива. – Хороших там нет вообще.
— Почему нет хороших? – Лохматый взял кусочек сыра с тарелки. - В самом начале сцена: Клинт отбирает значок у шерифа, говоря, что служитель порядка должен быть смелым и честным. Помните? По-моему там ясно сразу, он из хороших.
— Говорить можно что угодно, - махнул рукой Чехов.
— А усатый дядька, который с Клинтом в команде, мстит за убитую сестру, - добавил я. – Тоже благородная цель.
— Ты помнишь, как заканчивается фильм? – спросил нас Чехов, и, не дожидаясь, продолжил. – Главный герой уезжает на повозке, груженой трупами.
— И что? – спросил Седой.
— А то, что хорошие парни так не делают.
— В смысле, хорошие парни людей не убивают? – спросил я.
— Нет, - Чехов еще раз выпил. – Убивают, почему же. Защищая себя или близких, например. Но не за деньги же, и не с таким цинизмом.
— Насколько помню, дохляки в его повозке при жизни были полным дерьмом, - сказал Седой.
— И ты это вообще к чему сейчас? – спросил я Чехова.
Тот несколько секунд молчал, потом откинулся на спинку стула, открыл новую бутылку и улыбнулся.
— Чего ты такой серьезный, Джек? Я же не сказал, что Клинт мне в этом фильме не по душе. Как сказал один философ: плохие люди нужны для того, чтобы защищать хороших от ужасных.
Он вытянул руку с бутылкой вперед и оглядел всех нас.
— Я не прав?
Общее молчание прервалось, когда Седой звякнул своим пивом о его.
— Да хрен с тобой, философ.
— Да, - кивнул Лохматый.
— Может и прав, - вздохнул я, и все вместе мы чокнулись бутылками.
Но выпить не успели, потому что под полом раздалось жуткое утробное мычание. Все мы повернули головы к ковру, под которым находился люк, ведущий в подвал.
— Это еще что за херня? – спросил Лохматый.
— Я проверю, - сказал Седой. Он вышел из-за стола, тяжело протопал по дощатому полу и откинул коврик.
— Поаккуратней там, - сказал я, вставая со стула. Лохматый с Чеховым тоже поднялись.
Бугай взялся за стальное кольцо, и откинул люк, с прищуром глядя в темноту подвала.
— Надо спуститься, - сказал он.
— Черт, не надо, - Лохматый нервно хихикнул. – Смотрел Зловещих мертвецов?
— Седой, погоди, - сказал я. - Возьми фонарь.
Бугай посмотрел на меня и улыбнулся.
— Думаешь, я темноты боюсь? Да я в этом подвале…
— Да мы знаем все, - перебил его Чехов. – Чулки, любовь, девятый класс, ноги только не переломай.
Седой опираясь мускулистыми руками о доски, спрыгнул вниз.
— Мать моя! – вскрикнул он.
— Что там забыла твоя мамка? – закричал в темноту Лохматый.
Чехов хохотнул, но не слишком весело. Глаза его горели. Через несколько долгих мгновений бугай, чуть кряхтя выбрался наружу. Одной рукой он втащил наверх деревянный стул… с привязанным к нему парнем. Мы отступили на шаг.
— Поглядите, что нашел, - сказал Седой, опустив стул на пол.
У парня во рту был кляп, он весь раскраснелся, штаны его были мокрыми, и пахло от него прескверно. На нас, не моргая, смотрели полные слез глаза.
— Че-е-ерт, - удивленно протянул Лохматый. – Чехов, сними с него кляп, послушаем, что скажет…
Антон развязал тряпку, и вытащил изо рта парня нечто, напоминавшее старый носок. Тот зашелся жутким кашлем, а потом что-то громко пролепетал.
— Чего? – спросил Чехов.
— Не убивайте! – закричал он, и из носа его выскочила длиннющая сопля. – Пожалуйста, бля, мужики, не надо!
— Ты кто? – спросил я, садясь на корточки.
Он в испуге посмотрел на Седого, потом на нас.
— Я Дима… - прошептал он, и прерывисто вдохнул. – Ру-рудковский.
— О’кей, - кивнул я. – Дима Рудковский, дальше то что?
— Этот… Он... – парень снова посмотрел на Седого. – Не понимаю, что… Я… Я…
— Эй-эй, - я легонько сжал его плечо. – Спокойней давай. Посмотри на меня.
Я понимал, о чем говорил Чехов про гопника, который трахал бывшую Седого. В нутре Димы тоже ощущался метавшийся по клетке кролик. Кролик, который увидел сверкающие глаза подобравшегося к нему удава.
— Ты расскажешь нам все по порядку, - говорил я тихо, почти ласково. – Кто ты, и почему здесь оказался.
— Это… - он начал заикаться и махнул головой в сторону Седого. – Эт-эт-эт-то он меня сюда притащил!
Я обернулся и посмотрел на моего здоровенного друга. Улыбнулся, и вновь встретился с испуганными глазами Димы.
— Не-не, ты не понял, дружище, - сказал я. – Я не спросил тебя «как» ты здесь оказался. Я спросил «почему».
В глазах его на миг проскользнуло понимание, а потом он завопил так, что вздулась венка на мокром лбу.
— Помоги-и-и-и-те-е-е!
Ребята все как один поморщились. Я схватил его за волосы и прорычал, стараясь не сорваться:
— Если ты не заткнешься на хуй, я затолкаю этот носок так глубоко в твою глотку, что дышать придется жопой.
Блефовал, конечно, но на парня подействовало, и он смолк.
— А теперь обратно к моему вопросу, Дима Рудковский.
— Я… Вы, блин… Ошиблись!
— Не, - я покачал головой. – Обоняние у нашего большого друга, конечно, не то, что было до первой сотни сигаретных пачек, но ни он, ни кто-либо из нас никогда не ошибается. Так что бросай валять дуру, и выкладывай как есть. Считай, это твой последний шанс исповедаться.
Парень продолжал молчать. Помимо мирно потрескивающих дров в котле, тишину нарушало только его прерывистое дыхание, да громко колотящееся сердце.
— Ладно, - сказал я минуту спустя и поднялся на ноги. – Седой.
— Девять девушек, - бугай заговорил сразу, словно все это время ждал моей команды. И как только до парня дошел смысл его слов, он затрясся, как старая сушилка для белья.
— Две из них даже школу не окончили, - добавил Чехов.
— Скажи, Димон, ты их насиловал? - улыбнувшись, спросил Лохматый. – Понравились школьницы, а?
Парень замотал головой, как сумасшедший, слезы с соплями малость разметались по его мокрым штанам.
— Пора, наверное, - сказал я, задрал футболку и начал расстегивать ремень.
Парень подался назад, глаза его забегали по мужчинам, которые снимали с себя одежду. Через минуту мы все, абсолютно голые стояли перед ним.
— Что вы… - промямлил он. - Что…
Седой взял его за шкирку и вместе со стулом потащил к двери. Мы следом за ними вышли в холодную ночь. Бугай поставил стул с парнем так, чтобы тот смотрел на темный заснеженный лес. Мы встали полукругом перед ним, освещенные лишь тусклой лампочкой на крыльце. Он пытался плакать, что-то лепетать, явно не понимал, кто мы такие, и что будем с ним делать. Бедолага, должно быть, решил, что мы собираемся трахнуть его всей толпой, придушить, и закопать в снегу. Эта мысль веселила.
— Дела твои обстоят так, - сказал я. – Сейчас мы тебя отвяжем, а ты побежишь прямо во-о-он в ту сторону.
Я указал пальцем на густые заросли деревьев.
— Километрах в шести отсюда, за лесом, есть объездная дорога. Если доберешься до нее, считай, спасен.
— Да чего вы от меня хотите?! – взвизгнул парень.
— Ты же хищник, так? – я вновь улыбнулся, слыша хруст костей вокруг себя. – Ты должен был сам догадаться. Мы хотим, чтобы ты бежал.
— Зач… - парень осекся, глаза его наполнились невообразимым ужасом. И через мгновение он заверещал, как свинья.
Мои ноги подкосились, я упал в снег, чувствуя, как скрежещут суставы и вытягивается челюсть. Зубы мои вылетали в снег со щелчками ореховой скорлупы. Покалывание, как от мелко моросящего дождика, проходилось по коже волнами. Запахи вокруг обретали форму. Свежий снег, сигаретные бычки в консервной банке на крыльце, крылья совы, парящей над лесом, обоссанные штаны парня, его мокрая от пота рубашка, соленая кожа под ней… Я вытянул руки вперед, взрыкнул от боли, когда ногти мои разом сломались, выпустив наружу острые кончики желтых когтей…
— Ну тихо, ты чего… - успокаивал рыдавшего паренька еще не обратившийся Седой. - Минут десять форы… Может, побольше даже…
Он не торопясь развязал ему руки, и парень тут же бросился к лесу, скача по сугробам, как заяц, и вопя о помощи.
Я катался в снегу, пытаясь унять ужасный зуд на коже, стараясь сдержаться, чтобы не кинуться вдогонку сразу. Мои друзья, моя стая, включая Седого, была занята тем же. Даже когда парень скрылся в деревьях, мы все еще чувствовали его запах, слышали, как гулко бьется сердце в его груди.
Через несколько мучительно долгих минут, я посмотрел на октябрьскую волчью луну и, что было сил, завыл. Остальные подхватили мой клич, и растворили его в своем безудержно протяжном вое.
Наш главный мужской ритуал должен был вот-вот начаться.
Лапы взметнули потоки снега, и мы рванули в лес.
Автор: Алексей Сорокин
Источник: Вк
Текущий рейтинг: 64/100 (На основе 22 мнений)
