(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Могильные воры (Конрад Уильямс)
Когда машину занесло, Сара Раннинг как раз пыталась поймать по радио какие-нибудь новости о своем преступлении. Она провела за рулем уже не один час, рискнув проехать по М6 от самого Престона. Ей повстречалось немало машин полиции, но каждый раз удавалось смешаться с густым потоком машин. Кроме того, вряд ли Мансер догадался, что она могла угнать машину у бывшего мужа. Майкл находился в деловой командировке в Стокгольме, так что о краже он узнает не раньше следующей недели.
Но Мансер не дурак. Надолго его со следа не собьешь. На дороге становилось все меньше машин, над шоссе спускалась ночь, и Саре делалось все страшнее. Наверняка о ее исчезновении уже донесли и она теперь в розыске. Она чуть не врезалась в разделительный барьер, когда от поворота на Волсолл по М4 к ней сзади пристроился полицейский «реннджровер».
В отчаянной надежде спрятаться она свернула по указателю на А14. Может, она сумеет сегодня проехать сто тридцать миль до Феликстоу и продать там машину, купить билет на паром, скрыться с дочерью на континенте. За один день они добрались бы до Дрездена, где жила ее бабушка. Старый город признает своих и позволит им затеряться среди горожан.
— Лаура, тебе там сзади удобно?
В зеркальце заднего вида дочь вполне можно было принять за куклу. Лицо заледенело: темные очки, по которым пробегают световые блики от фар, единственные живые островки на нем. Сара заглушила в себе раздражение. Понимает ли девочка, от чего ее спасли? Сара попробовала вспомнить, как представлялось ей всё в том же возрасте, потом рассудила, что ее отношения с матерью были куда проще.
Все хорошо, Лаура. Честное слово, в этой семье больше не будет неприятностей.
И тут же впереди мелькнули красно-синие огни трех полицейских машин, стоявших поперек дороги. Она свернула налево, на такую же трассу класса А, только ведущую к Лей-честеру. Должно быть, там авария: ведь не стали бы ради нее перекрывать дорогу? Трасса засасывала ее все глубже в темноту живых изгородей и втиснувшихся между ними маслянистых полосок полей. Она, включив дальний свет, видела только дорогу до ближайшего поворота да привлеченных светом мошек. Но о чувстве одиночества не было и речи. Уголком глаза она следила, как размазанное скоростью пятно скользит наравне с машиной, убегающей от полицейского кордона. Временами она бросала взгляды направо, силясь разглядеть таинственного спутника в густых придорожных зарослях.
— Лаура, ты видишь? — спросила она. — Что это там?
Это могло быть игрой света, блестящей полосой, отражавшей корпус машины. Или, может, это полиция. Стрелка спидометра подползла к восьмидесяти. Если их догоняет полиция, машину скоро придется где-нибудь бросить.
— Посматривай насчет придорожных гостиниц, ладно?
Она глянула в зеркальце: Лаура припала к оконному стеклу, от ее распластанных пальцев звездой расходилось запотевшее пятно. Она очень внимательно всматривалась в то пятнышко на краю зрения.
Сара пощелкала кнопками приемника. От шума помех стало больно ушам. Она пошарила на приборной доске незнакомой машины в поисках регулятора звука, и в тот же миг что-то темное возникло в конусе света от фар. Когда Сара подняла взгляд, машина сходила с дороги, нацелившись прямо в дерево. Вывернув баранку, она только заставила машину шарахнуться в другую сторону. Они удержались на дороге, но едва-едва, колеса со стороны пассажирского кресла оторвались от асфальта…
Но я же удержалась на дороге, разве нет?
В зеркальце мелькнуло застывшее лицо Лауры. Девочку бросало от борта к борту, и Саре оставалось только надеяться, что слышимый ею звук появился не оттого, что дочь бьется головой в стекло.
Я думала, это просто большое черное дерево, оно и было похоже на дерево, только, только, только…
Больше она ничего не видела. Машина перевернулась, и все расплылось слепящим круглым пятном, а в центре этого пятна виднелись затуманенные добрые глаза на женском лице.
…только, только, только разве у деревьев бывают лица?
Она ощущала холод и тьму. Через ноля доносился шум машин с шоссе. Лицо у нее было липким, и она поначалу решила, что это кровь, но потом почувствовала запах лимонного дерева и поняла, что на нее каплет сок. В сорока метрах позади поблескивала от росы дорога. Сара попыталась шевельнуться и потеряла сознание.
Пальцы шарили по лицу. Она хотела оттолкнуть их, но пальцев было много, много рук. Она испугалась, что они вырвут ей глаза, и открыла рот, чтобы закричать, и тогда-то ей глубоко в глотку запихнули крысу.
Сара очнулась от кошмара, оправила джемперок на дочери, которую выбросило на соседнее кресло и прижато к матери. Во рту стоял вкус крови. Тяжесть девочки, ее закоченевшее тело напугали Сару. Она попыталась отодвинуться, и от боли серая пелена затянула зрение. Она скрипнула зубами, понимая, что обморок означал бы смерть, и принялась отстегивать ремень безопасности, спасший ей жизнь. Высвободившись, она сдвинулась левее, и дочь заняла освободившееся место. Сара снова могла дышать. Она пыталась сообразить, в каком положении оказалась машина, и дотянуться до руки Лауры, когда послышались шаги.
Увидев склонившегося над ней Мансера, как будто заполнившего все окно широким зубастым оскалом, она пожалела, что не сдалась полиции. Но тут же она разобрала, что это вовсе не Мансер. Непонятно было, как она могла так ошибиться. Мансер был темноволосый, коренастый, с лицом как изжеванная табачная жвачка. Это лицо было гладким, словно из мыльного камня, а по бокам свисали длинные рыжие пряди: женское лицо.
Другие лица неясно мелькнули перед глазами. Все они казались очень подвижными.
— «Скорая помощь»? — выговорила она, запинаясь.
Но ей не ответили.
Они извлекли Лауру через окно иод какофонию свиста и веселых криков. Их там, верно, целая сотня. Так или иначе, они спасены. Сара готова была рискнуть на встречу с полицией. Все лучше, чем возвращаться домой.
Лица удалялись. Теперь только ночь пялилась на нее сквозь все отверстия машины. Холодная, одинокая, мучительная ночь. Ее лицо в зеркале заднего вида — сплошная улыбка.
Он закрыл и запер дверь. Прислушался, припав ухом к косяку. Еще дышит. Спустившись вниз, он почитал газету, выбрал несколько лошадок из списка вечерних бегов. Позвонил букмекеру и поставил тысячу фунтов. В нижней ванной постоял под обжигающим душем, потом резко сменил его на ледяной, совсем как Джеймс Бонд. Часики «Ролекс», рубашка от «Тернбулл и Асер», Армани. Он сделал еще четыре звонка: своему шоферу Джезу Кнолдену, чтобы подал «яг» через двадцать минут; жене Памеле — сказать, что уезжает на уик-энд; любовнице Джейд — пригласить на свидание в Лончине. И еще своему человеку в полиции, Чандосу, — спросить, не нашли ли еще эту сучку Сару Раннинг.
Когда рассвет залил полосу горизонта молочной струйной, Сара выволокла себя из машины. Всю ночь сознание то возвращалось, то уплывало от нее, но ледяная морось, посыпавшаяся с неба в последние полчаса, пришпорила ее и заставила искать спасения. Она села в нескольких шагах от машины, стараясь не делать резких движений, и попыталась оценить повреждения. Больше всего крови из глубокой раны на плече. Эту придется зашивать, а остальные просто царапины и ссадины. Голова гудела, над левой бровью коркой запеклась кровь, но кости, кажется, все целы.
Справившись с приступом тошноты, она попробовала встать. Глубоко вдохнув холодный утренний воздух, Сара огляделась вокруг. Самым подходящим выглядел фермерский дом в рощице — на дороге в такую рань ждать некого. Сперва осторожно, потом все увереннее, она потащилась по вязкой пахоте к дому, не отводя взгляда от черных сводчатых окон, как нельзя больше походивших на ряд разинутых при виде восходящего солнца ртов.
Она познакомилась с Эндрю в 1985 году в Престонской библиотеке. Знакомство, можно сказать, началось с того, что их руки столкнулись, потянувшись к одной и той же книге. Через год они поженились, и тогда же Сара родила Лауру. У обоих была надежная, хоть и неприметная работа. Эндрю служил охранником, а она работала уборщицей в местной школе и прибиралась у нескольких соседей. Со временем они взяли закладную с правом выкупа на свой муниципальный дом и купили в рассрочку автомобиль, стиральную машину и телевизор.
Оба потеряли работу в одну и ту же неделю. Долгов у них было семнадцать тысяч фунтов. Когда юридический центр, на советы которого они полагались, закрылся из-за прекращения финансирования, Саре пришлось лечь в больницу, потому что она задыхалась от истерического смеха. Когда Эндрю вез ее из больницы домой, они впервые увидели Мансера.
Он вышел на проезжую часть на зеленый свет, остановился спиной к ним и не сдвинулся с места, когда сигнал светофора сменился. Эндрю погудел, и тогда Мансер обернулся. На нем было новенькое кожаное полупальто в стиле «милитари», черные джинсы «Левис» и черная футболка в обтяжку. И волосы были черными, не считая широких мазков седины над висками. Темные очки словно срослись с его лицом. Он вынул из кармана гаечный ключ и принялся бить все стекла и мять все панели их машины. Все заняло не больше двадцати секунд.
— Позвольте задержать вас на секундочку, — попросил он, как ни в чем не бывало, склонившись к осколкам стекла в водительском окне.
Пораженный Эндрю не нашелся с ответом. Губы его были мокрыми, в волосах блестели кубики стекла. Сара, поскуливая, пыталась открыть свою дверцу, но помятую створку заклинило.
— В вашем теле, уважаемый, двести шесть костей, — продолжал Мансер. — Если мой клиент мистер Андерс не получит своих семнадцати штук с десятью процентами за день, а это, на мой взгляд, весьма щедрое предложение, к концу недели из каждой кости в вашем теле станет две. А я отымею ту визгливую сучку, что вы держите дома. Как там ее, Лаура? Хотите верьте, хотите проверьте.
Он ушел, гаечный ключ словно по волшебству скрылся у него в кармане, и он еще беззаботно помахал им на прощание.
Через неделю Эндрю сжег себя в запертом гараже. Когда подоспела пожарная команда, от него осталась черная туша, дергающаяся на заднем сиденье. Сжег себя. Сара не могла в это поверить. Она была уверена, что его убил Мансер. Как бы тяжело им ни приходилось, Эндрю был не из самоубийц. Лаура была для него всем, он не ушел бы из жизни, не обеспечив безопасного островка для дочери.
Что было дальше? Кошмар. Серия «безопасных домов», которые были какими угодно, только не безопасными. Они срывались до рассвета с ненадежных адресов в Брэдфорде, Кардифе, Бристоле, Уолсолле. Он был липуч, как пластырь. «Уматывайте», — говорили они ей, все эти добрые старички и старушки, вспомнившие солдатский жаргон какой-то давней войны. «Уматывайте». У Мансера повсюду были связи. Оказавшись в городишке, таком сонном, что он вряд ли замечал ее приезд, она вдруг обнаруживала кого-нибудь, кто никак не вязался с этим местом, положительно не вписывался в пейзаж, но явно был вставлен в него, чтобы подстерегать ее. Неужели ее так легко было разгадать? Она мигрировала наугад; не было в ее передвижениях системы, которую можно было бы вычислить. И все же ни в одном из тех городишек ей не пришлось провести больше двух дней. Саре хотелось верить, что возвращение в Престон поможет. Прежде всего, она надеялась, что Мансер этого не ожидает; к тому же Майкл, ее бывший муж, мог бы чем-то помочь. Правда, когда Сара пришла к нему, он дал ей от ворот поворот.
— Ты еще мне должна полторы штуки! — рявкнул он. — Расплатись сначала, а потом приходи скулить под дверью.
Она попросила разрешения воспользоваться его уборной и прошла мимо множества фотографий Габриэллы, его ноной фифочки. Заодно она стянула с крючка на стене запасной набор ключей от его «альфа-ромео».
На коварное поле ушло двадцать минут. Морозец местами покрыл его корочкой, а в других бороздах стояла размокшая слякоть. Сара то скользила, то прыгала, справлялась как могла. Она перелезла через символическую загородку, отделявшую заросший садик, который кто-то использовал вместо свалки. Дальше пришлось пробираться между скелетами диванов, разбитыми телевизорами, поломанными платяными шкафами и продранными, полусгнившими черными мешками для мусора.
Стало ясно, что в доме никто не живет.
Она все же потыкала в звонок измазанным в крови пальцем. Из дома никто не вышел. Она еще постучала костяшками пальцев, но без особой надежды. Взгляд уже скользил по окнам, высматривая лаз внутрь. Узкая тропинка в бурьяне провела ее за угол дома, в жалкий, запущенный огород. Помороженные цветы стали все одного цвета, а за лодыжки ее цепляли шипы и усики растений. Все окна в доме были выбиты, — похоже, кто-то бросал камнями. На двойной двери, ведущей, кажется, в погреб, желтой краской из распылителя было выведено слово «scheintod». Непонятно. Что за язык, немецкий? Она выбранила себя за то, что не учила языка предков, хотя вряд ли это имело значение. Кто-то постарался оттереть надпись, сострогать ее с дерева ножом, но краска впиталась намертво. Она попробовала дверь. Заперто.
В конце концов она отыскала вход сквозь окошко, через которое пришлось протискиваться. Когда она скувырнулась в мрачную кладовку, все синяки и ссадины на ее теле вопили в голос. Пыль здесь смешалась с едким пряным запахом; кувшины и горшки на полках были подписаны причудливым почерком: «тмин», «кориандр», «мелисса», «молотый чили». Пучки сушеных трав, под которыми она проходила, осыпали ее странным, медлительным дождем. Банки с соленьями таили свои бледные секреты за мутными, тусклыми стеклянными стенками.
Она шла по кладовой, вытянув перед собой руки, пока глаза не привыкли к сумраку. Дверь, открывавшаяся наружу, подалась с трудом. Ее удерживал труп собаки со сбритой наголо шерстью, окоченевший у порога. Сперва Сара решила, что труп покрыт насекомыми, но черные пятнышки не двигались. Это были проколы и порезы на коже. Несчастное животное истекло кровью. Сара отпрянула от падали и, спотыкаясь, зашагала по коридору. На пути ей попадались следы присутствия незаконных жильцов: пакеты фастфуда, окурки, жестянки из-под пива и имена, выведенные на потолке свечной копотью. Наверх, теряясь в темноте, уходила лестница. Под подошвами ее туфель хрустела и скрипела нападавшая со стен штукатурка.
— Хэлло? — неуверенно окликнула Сара.
Дом слизал ее голос, как комок сахарной ваты. Он впитался в стены так быстро, словно дом, стосковавшийся по человеческому обществу, втягивал ее в себя. Сара поднялась на второй этаж. Ковер на площадке лестницы сменился голыми половицами. Стук ее каблуков будил глухое эхо. Если здесь кто-то живет, они уже знают, что у них гостья. Дверь открылась в окутанную слоем пыли спальню. Здесь, наверху, ничего не было.
— Лаура? — И снова, пронзительнее, словно громкий голос мог вселить в нее храбрость, она крикнула: — Лаура!
Внизу она нашла уютную гостиную с камином, в котором лежал пепел. Сара стянула с одного дивана пыльное покрывало и прилегла. Запоздалая реакция на удар и этот заброшенный дом бились в голове тяжелыми толчками кропи. Она стала думать о своей малышке.
Беда в том, что Лаура отбилась от рук как раз в то время, когда им пришлось туго. И то, что она не могла или не хотела говорить о смерти отца, тревожило Сару едва ли не больше, чем приметы того, что девочка выпивает и пробует наркотики. В каждом доме, где они прятались, находилась ловушка для Лауры: молодой негодяй или негодница, только и ждавшие случая затащить кого-нибудь в постель. Лаура отдавалась им всем, словно рада была найти, с кем за компанию скатываться все ниже и ниже. Особенно тот мальчишка, Эдгар, имя так и врезалось в память, он просто отвратительно повлиял на нее. Они с ней сидели взаперти в спальне, и Сара слушала городскую программу по FM. Голоса с тягучим гортанным ливерпульским акцентом навеяли на нее сон. Дремоту нарушил звон стекла. Она поймала мальчишку, когда тот пытался вытащить ее дочь в окно. Она наорала на него и втянула в комнату. Наверняка ему было не больше десяти-одиннадцати. Глаза с зелеными искрами так и бегали, метались, словно стальной шарик в игрушечном бильярде. Сара отчитала его и попробовала выведать, не Мансер ли его подослал. Заодно она в панике крикнула Лауре, чтобы та немедленно собирала вещи и приготовилась выезжать в течение часа. Этот дом больше не был безопасным.
И вот тогда… Лаура ползла по полу, вцепившись в ногу Эдгара, подтягиваясь по нему, с таким мутным взглядом, какой бывает только от «экстази». Ткнулась лицом в пах Эдгару. Сара в ужасе отшатнулась от дочери. Она уставилась на Лауру, которая, запустив свободную руку себе под юбку, принялась массировать клинышек своих трусиков, издавая горлом какое-то звериное рычание. Эдгар улыбался ей, скаля ряд крошечных блестящих белых зубов. Потом он склонился к Лауре, шепнул что-то ей на ухо и выскочил в окно так проворно, что Сара не сомневалась: убьется. Но когда она выглянула наружу, мальчишка уже скрылся из виду.
Вытащить ее из Ливерпуля оказалось дьявольски трудно. Девочка обмякла и не сводила взгляда с окна. Сара впихнула ее в первый утренний автобус от Маунт-Плежанта. Лаура не могла справиться со слезами и весь день мучилась жаждой и болью за глазными яблоками. Дважды ее вырвало, и водитель пригрозил высадить их обеих, если девочка не уймется. Сама не зная как, Сара сумела ее успокоить. Она обнаружила, что девочке становится легче, если заслонить ее от солнечного света. Вскоре та сползла под сиденье и уснула.
Сара засомневалась, стоило ли вообще уезжать из Престона. Там ей, по крайней мере, придавало силы знакомое окружение. Мансер представлял угрозу в Престоне, но беда в том, что он и в других местах не переставал им угрожать. Вернувшись, ей хотя бы не придется беспокоиться ни о чем, кроме него. Но в глубине души Сара понимала, что ей не судьба остаться в родном городке. Мансер, пробравшийся на похороны Эндрю, сделал тогда предложение: пусть она позволит Лауре работать на него, торговать собой. Он обещал, что за такой свеженький, крепенький кусочек дадут отличную цену.
— Мужчины на это ловятся, — шептал он, пока она бросала горсть земли на гроб мужа. — У нее потрясные грудки для тринадцатилетн. Высокие, твердые, сосочки торчат вверх. Денежки так и посыплются, честное слово. За пару лет разберетесь со всеми долгами. А я вам ее распечатаю. Чтобы вы знали, что вишенку ей проколол не какой-нибудь чужак.
В тот же вечер они покинули свой дом с одним чемоданом одежды на двоих.
— Ах ты, хренова красотка!
Мансер нажал кнопку «отбой» на своей «моторолле» и сунул телефон в карман куртки. Склонился вперед и похлопал водителя по плечу:
— Есть, Джез! Полиция нашла сучкину машину на каком-то долбаном поле за Лейчестером. Она ее угробила.
Он откинулся на спинку. Радиомачта Регби покачивалась слева от них, огоньки мигали сквозь прозрачный туман.
— На хрен Лондон. Выбирайся на А пятьдесят один-девяносто девять. Подключай фактор-два. А когда доберемся до нашего сладенького кусочка, ты ей покажешь, как устраивать аварии на дорогах. Поработай с ней хорошенько. А вот Лаура… Лаура поедет с нами. Лаура должна быть целехонька, понял?
Дождавшись кивка Кнолдера, Мансер закрыл глаза. Третья за этот год умерла еще до того, как он вышел из дому. Жаль. Она ему нравилась. Швы у нее на бедрах затянулись так, что щекотали ему ляжки, когда он в нее входил. Но началось заражение, и он ничего не смог сделать. От антибиотиков, которыми он ее накачивал, толку не было. Гангрена. Может, Лаура станет номером четыре. Когда доктор Лош закончит работу, надо попросить у него что-нибудь от инфекции. Он знал, что ответит Лош: «Дай ей зажить». Но он любил трахать сырое мясцо. Любил видеть малость крови.
Проснувшись, Сара обнаружила, что правый глаз у нее совсем заплыл и отказывался открываться. Ее отражение мелькнуло в осколке зеркала на стекле. На одной щеке запеклась кровь, другая почернела от синяков. Волосы свалялись. Она не в первый раз задумалась, не ошиблась ли, решив, что Лаура мертва. В то же время невыносимо было думать, что девочка мучается от таких же или еще более тяжелых ран. Мысли Сары обратились к спасателям, или кто гам был? Если спасатели, почему они не спасли ее?
Она заново ощутила чувство тепла и защищенности, окутавшее ее, когда прутики пальцев протянулись в машину и выдернули наружу ее дитя. Мысль о том, что Лаура мертва, или все равно что мертва, рассеялась, как не бывало. Саре казалось, что она в безопасности, и ее почему-то совсем не сердило это чудовищное похищение ребенка: да что там, она, в сущности, разрешила им ее забрать. Может, это было безумие, результат аварии, или всплеск эндорфинов, глушивших боль, сделал ее равнодушной ко всему. Но так или иначе, вместо гнева и чувства вины ее наполняла уверенность в том, что Лаура в надежных руках. Она старательно отгоняла от себя мысль, что ей больше хочется найти спасительниц, чем собственную дочь.
Сон немного взбодрил ее, но с каждым движением список больных мест и повреждений удлинялся. Сара дотащилась до кладовой и нашла там вакуумную упаковку крекеров. Жуя на ходу, она вернулась в прихожую и раздвинула тяжелые портьеры, впустив внутрь немного предвечернего света. И почти тотчас же заметила дверь под лестницей. Она сообразила, почему не увидела ее раньше: створка была из того же темного дерева, а дверную ручку заменяло маленькое углубление, в которое можно было просунуть палец и потянуть. Сара попробовала, но дверь не подавалась. Значит, заперта изнутри. Значит, там, внутри, кто-то есть.
— Лаура? — позвала она, постукивая по двери ногтями. — Лаура, это мама. Ты тут?
Она напряженно вслушивалась, прижав ухо к щели косяка. Слышен был только шорох подземных сквозняков, вероятно вырывавшихся из погреба. Надо проверить. Может быть, Лаура там, истекает кровью.
Сара отыскала кухню. У дальней стены стоял большой сосновый стол, посреди его возлежал засохший апельсин с сердечком плесени в середине. Она нашла перевязанную бечевкой пачку старых газет, начиная с семидесятых годов, у задней двери, предостерегающе черной и закрытой на все засовы. Обыск шкафчиков и ящиков мало что дал. Она уже готова была сдаться, когда дверца последнего шкафа сама приотворилась от движения воздуха, открыв взгляду маленький штопор. Схватив орудие взлома, Сара заспешила назад, к двери в погреб.
Мансер остановил Кнолдена, зацепив его пальцем за лацкан.
— Ты взял?
Кнолден оставил машину за обочиной напротив места аварии. Теперь оба стояли над останками «альфы». Кнолден приметил дом и предложил проверить его. Если Сара с дочерью остались живы, а раз их нет в машине, значит, это скорее всего так, они могли обратиться за помощью в ближайший дом.
— Надеюсь, хреновина у тебя при себе, — предупредил Мансер.
— При себе, при себе. Не пыхтите.
Брови Мансера взлетели к полюсу.
— Ты мне будешь говорить, чтоб я не пыхтел, щенок! Да ты у меня полетишь на семидесяти милях в час без всякой машины.
Солнце быстро спускалось. Они поспешили перейти поле, то и дело оглядываясь на дорогу. Убедившись в том, что их никто не видел, Мансер кивнул на переднюю дверь.
— Отряхни-ка грязь с каблуков, — сказал он.
Было 5.14 вечера.
Сара, пожалев, что у нее нет с собой фонарика, спустилась до половины лесенки в погреб, когда дверь загудела иод тяжелыми ударами. Она готова была вернуться в прихожую, но тут внизу послышалось движение. Сильное движение! Скрип, шепотки, шипение. Такой звук, будто сажа просыпалась из дымохода. Постукивание: зубы стучат от холода? Вздох.
— Лаура?
Смешок.
Дверь подалась, когда Кнолден уже выдыхался. Лицо его маслянисто блестело от пота, и пятна влаги нарушили безупречную белизну рубахи.
— Пушку! — потребовал Мансер, протянув руку.
Кнолден, почти не скрывая презрения к боссу, передал ему оружие.
— Тебе бы кашкой подкрепиться, — сказал Мансер. — Давай очухивайся.
Он проверил заряд и вошел в дом, нацелив ствол прямо перед собой. Примерно так поступал Брэд Питт в фильме «Семь».
— Тук-тук, — позвал он. — Папочка пришел!
Сара успела услышать его прежде, чем разразился ад. Голос Лауры твердо и спокойно произнес: «Не троньте ее». Затем ее опрокинуло на ступени вихрем черных кожистых крыльев, и она ничего не видела, кроме красных глаз и бледных тел, стаей пролетавших над ней. И еще зубы. Она видела каждый оскаленный рот словно при замедленном показе: темные губы растянуты, открывая такие белые, будто ледяные, зубы.
Саре почудилось, что она заметила среди них Лауру, и она попыталась ухватить ее за джемперок, но поймала только воздух, а в коридоре уже вопили и визжали, словно целую школу раньше времени отпустили с уроков. Когда раздались выстрелы, она не смогла бы сказать, стал ли визг пронзительнее или ее паника сильнее. Но, добравшись до верха, она поняла, что во многом это ее вина. Она застала в прихожей немую сцену. Мансер, торчок вонючий, наобум размахивал пистолетом, а его подручный, сжимая и разжимая кулаки, взглядом удерживал противника, вернее, противников. Сара впервые разглядела их как следует — этих женщин, спасших ее малышку и оставивших ее умирать в машине. Но понять, что она видит, было выше ее сил. Кажется, их четыре, подумала она. Или пять. Они кружили так быстро и легко, что она не успевала сосчитать. Они свивались в узел тел. Вцепившись взглядами во врага, они прикрывали друг друга этим гипнотизирующим танцем. Их движения были так точны, словно танец ставил опытный хореограф.
Но тут она разобрала, что они не просто защищают друг друга. В сердцевине вихря тел что-то скрывалось, появлялось и вновь скрывалось: ленточка, цветное пятнышко. Саре довольно было увидеть кусочек лба, чтобы понять, что они заслоняют собой ее дочь.
— Лаура… — повторила она.
Мансер заговорил:
— Что за гребаные клоуны? Здесь что, вечеринка готов в местном студенческом баре?
— Лаура, — снова позвала Сара, не глядя на своего мучителя, — иди сюда.
— Всем стоять. Я беру девочку. А чтоб вы знали, что я не ссу в лужу… — Мансер прицелился и выстрелил в лоб одной из женщин.
Сара закрыла рот ладонью. Женщина упала. Три оставшиеся словно бы на миг поблекли, ослабели.
— Джез, бери девку! — приказал Мансер.
Сара прыгнула на шагнувшего к стае Кнолдена, но жесткая рука отшвырнула ее к стене, и она задохнулась от удара. Он выдернул Лауру из круга защитниц и потащил брыкающуюся девочку к боссу.
Мансер покивал:
— Недурная работа, Джез. Сегодня получишь желе на сладкое. Забирай ее. — И бросил Саре: — Забудь про нее.
И ушел. Скорчившись на полу, Сара старалась сморгнуть с век свежие струйки крови. Сквозь слипшиеся ресницы она, похоже, видела женщин, сгрудившихся вокруг своей подруги. Ей показалось, что они, окружив ее, поднимают ей голову. Но нет. Нет. Она не поверила своим глазам, уви-дси, что они сделали с ней потом.
Они бежали к машине. Кнолден отстал. Мансер наполо-иину волок, наполовину нес на руках отбивающуюся Лауру.
— Я почти готова, — сказала она. — Я тебя укушу! Клянусь богом, я тебя укушу.
— А я тебе глаза выцарапаю, — огрызнулся Мансер. — А теперь заткнись на фиг. Господи, ты что, не можешь вести себя как девчонки твоего возраста в кино? В обморок там упасть или еще что?
Добравшись до машины, он свалил ее в багажник, захлопнул и запер крышку. Потом, привалившись к борту машины, попробовал отдышаться. Он с трудом различал в темноте бредущего к нему Кнолдена. До него оставалось еще метров сорок, но Мансер уже слышал сипение в его легких.
— Давай, Джез, подгребай. Иная девка быстрей тебя бегает.
Когда до машины осталось тридцать метров, Мансер уже отчетливо видел, как умер его шофер.
Одна из женщин, оставленных ими в доме, мчалась по полю со скоростью, отрицавшей всякие разумные объяснения. Ногти на ее простертых вперед руках блестели, как полированные наконечники стрел. Мансер не медлил, увидев, как она разделалась с его шофером. Он включил третью скорость прежде, чем сообразил, что не снял машину с ручника, и при этом он смеялся, как не смеялся никогда в жизни. Сердце Кнолдена было нанизано на кончики ее когтей, как кусок мяса на вертел. Он все еще смеялся, выезжая на А1 и сворачивая на юг.
Потом он забыл о Кнолдене. Теперь на уме у него была только Лаура, голая на столе, с телом, расчерченным, как туша на вывеске мясника.
У Сары все плыло перед глазами. Ее поставили на ноги. Их руки поддерживали ее везде и нигде, скользили по телу, как шелк. Она хотела заговорить, но стоило ей открыть рот, как чья-то рука, холодная и смрадная, закрывала ей губы. Она видела, как шевелится узор на шторах, но не чувствовала под собой ног. Потом их окутала ночь, и морозный воздух запел у нее в ушах, когда ее взметнули в небо на сетке тел, и она чуяла запах их одежд и запах чего-то бесконечно древнего и темного, исходящий от кожи, как запретные духи.
«С ней теперь все хорошо?» — хотелось ей спросить, но слова не складывались в ледяном потоке воздуха. Сара не могла пересчитать женщин, мельтешивших вокруг нее. Она соскользнула в обморок, вспоминая, как они вскрыли для нее жилы на своей груди, как жидкость ударила ей в лицо, забурлила на языке и в ноздрях, словно старое вино. Как сразу открылись ее глаза, и как они закатились от невыразимого восторга происходящего.
Мансер предупредил звонком и в полночь оставил машину на Саутварф-роуд, у самого перекрестка с Прэд-стрит. Он приехал раньше времени, поэтому вместо того, чтобы сразу войти в затрапезный паб на углу, он прогулялся до моста через Паддингтонскую бухту и постоял, глядя на Уэствей в надежде успокоиться. Звуки, которые испускала высокая арка моста, никак не подходили под определение успокаивающих. Механические вздохи несущихся машин напоминали ему о дыхании ведьм, вырывавшемся из их распахнутых ртов, готовых заглотить его целиком. Шипение шин по мокрому от дождя дорожному покрытию больше всего походило на шипение влажного воздуха, вырвавшегося из разорванной груди Кнолдена.
К тому времени, как он вернулся к пабу, верхнее окно молочно светилось отсветом слабой лампочки. Он подошел к двери и монеткой отбарабанил условный код. Потом вернулся к машине и открыл багажник. Он управился с Лаурой и сумел даже закрыть ей рот ладонью, но девчонка вцепилась в нее зубами. Выругавшись, он вытянул из кармана платок и впихнул ей в рот, дав пару тумаков, чтобы угомонилась. Ладонь чудовищно болела. Зубы у нее были как бритвы. Клочья кожи свисали с обильно кровоточившей раны. От этого вида ему стало дурно-. Держа Лауру, он подошел к открывшейся двери. Вошел и захлопнул пинком, оглядев прежде улицу — не видел ли его кто. Лош сидел наверху в кресле, на котором дыр было больше, чем обивки.
— Хорошая была пивнуха, пока ее не прикрыли, — заговорил Мансер, в котором постепенно нарастало возбуждение.
— Была, — отозвался Лош, следя за ним взглядом. На нем был мясницкий фартук, заляпанный кровью. Он курил сигарету, оставляя на мундштуке кровавые отпечатки пальцев. Кровавое пятно на лбу можно было принять за след от поцелуя. — Все меняется.
— Ты — нет, — возразил Мансер. — Господи, ты хоть иногда моешься?
— А какой смысл? У меня работы хватает.
— Сколько лет прошло, как тебя вышибли?
— Тебя никогда не учили не насмехаться над людьми, от которых тебе нужна помощь?
Мансер проглотил отвращение, которое испытывал к этому маленькому человечку.
— Никто меня ничему не учил, — сплюнул он. — Нельзя ли к делу?
Лош встал и потянулся.
— Наличные, — с небрежным высокомерием бросил он.
Мансер вынул из кармана бумажник.
— Здесь шесть штук. Как обычно.
— Поверю на слово. Пересчитал бы, да в банке не любят купюр с кровавыми отпечатками.
— Почему ты не носишь перчатки?
— Волшебство. Оно у меня в пальцах. — Лош указал на Лауру: — Эту?
— Конечно.
— Славная штучка. Славные ножки. — Лош рассмеялся.
Мансер прикрыл глаза.
— Чего ты хочешь? — спросил Лош.
— Полную обработку.
Лош округлил глаза.
— Тогда пусть будет восемь штук.
Пауза.
— У меня при себе нет, — проговорил Мансер. — Получу завтра. На сегодня оставь у себя машину. Как залог.
— По рукам, — сказал Лош.
Первый надрез. Кровь брызнула на фартук, оставив пятно гораздо ярче прежних. Медный запах наполнил комнату.
Лузы бильярдного стола, на котором лежала Лаура, были набиты салфетками из пивной.
— Мягкие ткани?
У Мансера было сухо в горле. Ему нужна была выпивка. Член у него затвердел, как кирпич.
— Снимай как можно больше.
— Долго она не протянет, — предупредил Лош.
Мансер уставился на него.
— Протянет сколько надо.
— Уже присмотрел номер пять? — спросил Лош.
Мансер промолчал. Лош извлек у него из-за спины докторский чемоданчик и достал из него ножовку. Блики от ее зубьев запрыгали по всей комнате. По крайней мере инструменты свои Лош держал в чистоте.
Операция заняла четыре часа. Мансер не заметил, как заснул, и снилось ему, что его рука, пересиливая остальное тело, таскает его за собой по городу, а пасть, скалящаяся посреди ладони, вцепляется в животы прохожим и пожирает их.
Он проснулся весь в поту и увидел, как Лош, обкусывая заусенец, складывает инструменты обратно в чемоданчик. Лаура была обмотана белыми банными полотенцами. Теперь они были багровыми.
— С ней все в порядке? — спросил Мансер.
Смех Лоща, раздавшийся в ответ, оказался заразительным, и скоро он тоже хохотал.
— Обрезки тебе нужны? — осведомился Лош, утирая глаза и тыча большим пальцем в сторону ведра, деликатно прикрытого кухонным полотенцем.
— Оставь себе, — сказал Мансер. — Мне пора.
— Кто открыл окно? — поинтересовался Лош.
Окна никто не открывал; тюлевая занавеска, прогнувшаяся внутрь, обвивала вспучившееся стекло. Лош стал поправлять ее, и тут стекло разлетелось осколками ему в лицо. Он с воплем отпрянул, споткнулся о ведро и растянулся на полу.
Взгляду Мансера представилось, что лохмотья ночи втягиваются в разбитое окно. Они приникали к лицу и шее Лоша и вгрызались в мякоть, как гусеницы в край листа.
Вопль его был негромким, и к тому же его заглушала за-чншлая горло кровь. Он уже задыхался, но сумел еще один раз громко, от всей души взвизгнуть, когда прорвалась главная артерия и окатила всю комнату красным цветом, как оставленный без присмотра шланг для поливки.
«Как они умудряются засунуть в него головы так глубоко?» — думал Мансер, загипнотизированный жестоким зрелищем. Он чувствовал, как что-то каплет ему на лоб. Он тронул лицо пальцами и поднес их к глазам, все в крови. Поднимая взгляд к потолку, он еще успел заметить разинутый рот с пузырями лимфы на губах и голову, дрожавшую в откровенном предвкушении. А потом женщина упала на него, впилась челюстями в мякоть на горле и вырвала кусок. Он видел, как его плоть проходит по ее гортани, создавая почти изящную волну на коже. А потом зрение затянуло красным, и больше он уже ничего не видел.
Она целый день провела дома. Она не могла понять, как сюда попала. Она помнила рождение из тепла своих спутниц и помнила, как, встав, увидела, что от обоих мужчин осталась только розовая труха, наполняющая их костюмы. У одного из мужчин была кровь на руке, а между пальцами догорал окурок. Только эта рука была на другом конце комнаты.
Она увидела крохотный кровавый курганчик полотенец на бильярдном столе. Увидела ведро: кухонное полотенце сдвинулось, открыв достаточно, чтобы объяснить ей, в чем дело. Хватило и двух пальцев ноги. Ей не нужно было дорисовывать всю картину.
Потом она как-то оказалась снаружи. А потом на Эд-вард-роуд симпатичная темноволосая молодая женщина с матерчатой сумкой на плече подала ей пару фунтов, так что она смогла добраться на метро до Эвстона. Потом был мужчина, пахнувший молоком и обувной мазью, с которым она трахнулась у дверей магазина, оплатив проезд до Престона. Потом был Престон, замерзающий вокруг нее на утреннем морозце, как будто сплотился из самой зимы. Она почти готова была увидеть Эндрю, который, высунувшись из гостиной, скажет: «Привет, чай готов, садись к огоньку, я тебе принесу».
Но гостиная была холодной и пустой. Она смогла уснуть на время, когда больше всего нуждалась в сне, как раз когда в мыслях всплыло свечение над изувеченным телом ее малышки. Она плакала, потому что не могла вспомнить ее лица.
Когда она воскресла к жизни, снова было темно. Казалось, дневной свет сбежал от нее. Она слышала движение в задней части дома. Снаружи в крошечном неухоженном садике картонная коробка, не больше коробки для обуви, резко темнела на покрытой инеем земле. Женщины примостились на изгороди, разглядывая ее совиными глазами. Они не говорили. Может быть, не умели.
Одна из них спикировала вниз и опустилась рядом с коробкой. Она подтолкнула ее рукой, как олениха подталкивает носом новорожденного олененка. Сару снова охватила волна беспричинной любви и безопасности, соединившая их всех. Потом они скрылись, кружа и мелькая в небе обрывками, струйками дыма.
Сара унесла коробку к себе в гостиную и стала ждать. Проходили часы, ей становилось все спокойнее. Она любила дочь и надеялась, что Лаура об этом знает. Когда рассвет принялся сметать с неба копоть, Сара наклонилась и тронула крышку. Ей так хотелось открыть ее и сказать несколько слов, но она не могла себя заставить.
В конце концов ей и не пришлось. То, что осталось в коробке, сумело сделать все за нее.
2001 г
Конрад Уильямс
Текущий рейтинг: 46/100 (На основе 30 мнений)
