Клиника для душевнобольных

Эта история была выбрана историей месяца (август 2015). С другими страницами, публиковавшимися на главной, можно ознакомиться здесь.

Это одна из лучших историй за всё время существования Мракопедии. С остальными статьями, заслужившими этот статус, можно ознакомиться здесь.

Градус шок-контента в этой истории зашкаливает! Вы предупреждены.

Часть 1: Расстройство пищевого поведения

Не хотелось бы афишировать свои персональные данные, поэтому скажу лишь, что работаю в сфере здравоохранения. Странных пациентов к нам поступает более чем достаточно, и случай одной из них в последнее время не дает мне покоя.

Она поступила к нам относительно недавно, но слухи о ее истории уже успели не один раз облететь всю клинику. Устав бесконечно слышать одни и те же невероятные домыслы, я прочитал ее личное дело, чтобы положить им конец.

О чем теперь искренне сожалею.

Ниже приведен записанный с ее слов отчет о событиях, из-за которых она оказалась здесь.

---

Честно говоря, вся эта ситуация — одно большое недоразумение. Проблема не во мне. Кто-то другой виноват во всем, кто-то хочет довести меня до сумасшествия. Мне здесь не место.

Ладно, я признаю, что у меня были проблемы с весом. Когда это впервые произошло, я как раз безуспешно пыталась совладать с очередной диетой.

Мы праздновали повышение Беки. Впятером отправились в ресторан, не могу вспомнить, как он назывался. Сила воли держалась на волоске. Пока несли салат, мы уже выпили по паре бокалов вина. Я решила, что съем половину, и то только для того, чтобы избежать скандала и не портить вечер Беки. Подруги просто с ума сходили, если замечали, что я ничего не ем…

Тем не менее, я не могла отогнать от себя мысли о том, что Беки самая стройная из нас пятерых, не может быть не связано с тем, что она первая получила повышение. Мы все окончили колледж чуть больше года назад, и мир за его пределами вместо распростертых объятий предложил нам пощечину. Ни одна из нас не была на своем месте.

Кроме Беки, конечно же.

Я постоянно страдала от голода и ненавидела себя из-за этого, и вся эта ненависть и боль доводили меня до предела… поэтому я даже не попыталась остановить официанта, когда он начал выкладывать сыр на салат. Я хотела выбросить этот проклятый салат, или просто отказаться его есть, но я была так голодна…

Я начала есть, злясь, но не выдавая этого, чтобы девочки не подумали, что я ненормальная. Не съев и половины, я заметила длинный черный волос, завернувшийся вокруг листика. Я поняла, что чуть не проглотила его, и на меня нахлынуло чувство отвращения.

Из-за волоса в салате нам не пришлось платить, и подруги даже ничего не сказали, когда я отказалась заказать что-нибудь еще. Благодаря этому волосу у меня совсем пропало чувство голода!

Весь следующий день я была на седьмом небе от счастья. Я не хотела есть, я была спокойна — все было просто замечательно. Я даже решила, что изобрела новый отличный способ самоконтроля.

Но мои подруги так не думали; или, скорее, Беки так не думала.

Я обедала с Андрой, и меня снова начало ломать от голода. Я была истощена и удручена, и я сдалась и заказала большой салат. Андра улыбнулась и сказала что-то вроде: «Если тебе нужно выговориться — я рядом», бла, бла, бла — готова поспорить — она во всем замешана. Сейчас мне кажется, что ее улыбка была смутно подозрительной и насмешливой, как будто она знала, что произойдет…

Я нашла ноготь в салате! Красный искусственный ноготь!

Отвратительно! Под искусственными ногтями столько бактерий!

Мне снова не пришлось платить за обед, но есть больше не хотелось. Шок и отвращение опять полностью отбили аппетит.

С одной стороны, я чувствовала облегчение и прилив сил. Я не ела уже две недели, и это… отвращение… помогало мне худеть.

Но я не сумасшедшая и не дурочка. Я знала, что однажды мне все-таки придется что-нибудь съесть.

Прошло еще пару дней, и я заказала куриный салат, когда обедала с Беки. Она все рассказывала и рассказывала о своей новой работе, о том, как ее новый начальник «вроде как с ней флиртует, или не флиртует, невозможно понять»… Я так ее ненавидела, но внешне была рада за нее. Как бы то ни было, все мое внимание было поглощено салатом. Я ела и чувствовала неимоверное облегчение…

… пока не укусила что-то мягкое снаружи, но твердое внутри.

Я быстро сплюнула в салфетку. Я до сих пор помню, как Беки выдавила:

— О Господи, это что, палец?

Помню, как не могла оторвать взгляд от него, держа салфетку в руке. Это был палец ноги. Он был раздавлен и немного подгорел, но торчащий из него кусок кости было ни с чем не спутать.

Кафе, в котором мы обедали, временно закрылось. Никто не мог понять, откуда в салате взялся палец ноги. Понятное дело, что никто из официантов или поваров не уронил свой палец ноги в салат… и непонятно, как Беки украла все внимание, которое привлек скандал. У нее даже взяли интервью репортеры местного телевидения, хотя палец в салате был у меня.

«Это просто ужасно. Люди могут серьезно заболеть, если случайно съедят что-то подобное», — она сказала, глядя в камеру.

Я начала подозревать, что она как-то во всем замешана.

Шок снова отбил у меня аппетит, и я почти день не чувствовала голода, но так дальше продолжаться не могло. Я знала, что мне нужно поесть, и чем раньше — тем лучше.

Решив, что больше не позволю Беки надо мной издеваться, я пошла к автоматам в местном супермаркете.

Глядя на шоколадные батончики, я чувствовала себя такой слабой, и так себя из-за этого ненавидела… но мне нужно было поесть, и сила воли иссякла окончательно. Немного шоколада все исправит.

Я укусила батончик… ммм… просто волшебно… такой сладкий…

Но тут я увидела что-то между упаковкой и шоколадкой. Оттянув чуть дальше обертку и увидев, что это, я не смогла сдержать приступ тошноты, и все, что я съела, оказалось на полу.

Это был кусок кожи.

Его что, с кого-то срезали? Еще следы крови… о боже!

Но как Беки это удалось? Откуда она могла знать?

Меня переполнили страх и злость, хотя отчасти я и чувствовала облегчение из-за того, что так и не нарушила диету. В муках и борясь с желанием продолжать голодать, я заказала пиццу в кафе поблизости. Когда ее принесли, я заметила небольшое вздутие на корочке… С ощущением больного отчаяния я вскрыла его. Внутри оказалась роговица глаза.

Чертова Беки — она где-то поблизости, следит за мной и продолжает мучить меня. Ей что, помогают все подруги?

Я села в машину и уехала подальше оттуда.

Наступила ночь. Я пересекла границу штата и остановилась возле забегаловки, о которой никогда даже не слышала. С чувством облегчения я заказала гамбургер у вежливого пожилого человека, наверное, владельца. Здесь-то Беки с подругами точно меня не достанут…

Наконец принесли заказ на тарелке с причудливым узором. Этот обычный гамбургер был для меня в тот момент самой желанной, самой вкусной едой в мире. Тем не менее, часть меня все еще сопротивлялась голоду, еще хотела следовать диете… и я все так же ненавидела себя за то, что хотела есть… но я должна была, иначе не выжить. Людям нужно есть!

Перед тем, как сделать первый укус, я остановилась.

Сняв верхнюю булочку, я принялась исследовать содержимое гамбургера. На вид все было в порядке, пока я не подняла кусочек помидора. Сначала я не поняла, что это было… какой-то розово-сероватый кусок непонятно чего, как будто кетчуп затвердел… Я подняла это что-то на уровень, чтобы рассмотреть поближе. Внезапно до меня дошло.

Это был кусок мозга.

Если бы у меня что-то было в желудке в тот момент, меня бы опять стошнило.

Я уехала оттуда так быстро, как только могла, случайно выбирая повороты. Не знаю, как Беки и остальным удается следить за мной и предугадывать, что я буду есть, но я не позволю этому продолжаться…

Батончик на заправке — нет. Куриные крылышки в кафе — опять мимо. Все еще не могу понять, как они это делали! Я даже попросила паренька в очередном кафе сделать бутерброд при мне, чтобы я могла проследить за процессом и убедиться, что в нем нет ничего ненормального — он протянул его мне, я подняла булочку, и… я до сих пор помню выражение лица бедного парня, его удивление и ужас, и собственный крик…

После этого меня поглотило ощущение странного спокойствия. Сколько я уже не ела, три недели? Четыре? Я знала, что умру, если не поем. У меня в голове появилась странная мысль; странная идея о том, где я могу достать нормальную еду, место, куда даже Беки не сможет добраться и испортить ее…

Я нашла его. Я победила их. Я нашла самый вкусный в мире салат, и я съела его, отчаянно и жадно давясь каждым кусочком, осознавая, что спасена… Честно говоря, тогда я ожидала совсем другого, но теперь все понимаю.

Когда я вскрыла его череп монтировкой, я не могла поверить своим глазам. Он упал, и из его головы высыпался куриный салат! Зеленые упругие листики, хрустящие кусочки сытной курицы, а соус… ммм… За такой соус убить можно! Все это время я находила кусочки людей у себя в еде, где бы я ее не заказывала. Логично, что единственное место, где можно было найти хоть что-нибудь съедобное — внутри людей!

---

Нам приходится кормить ее внутривенно. От вида еды она впадает в истерику. Вся эта история заставляет меня задуматься о том, как в наше время реклама, фильмы и все, что мы видим вокруг, навязывают нам абсолютно нереалистичные стандарты красоты, и мы даже не пытаемся сопротивляться.

Хотя она и не самый странный пациент в клинике, она заинтересовала меня из-за своей способности манипулировать санитарами. По-видимому — никто так и не понял, как именно, — она убедила кого-то из них подложить части тел себе в еду каждый раз, когда мы пытались ее нормально накормить. По крайней мере, это единственное рациональное объяснение, которое я могу дать этому феномену.

Я прочитал дела еще нескольких пациентов — здесь явно творится что-то странное…

Часть 2: Джилья

После досконального изучения истории одной из пациенток я осознал, насколько широк спектр странных и необъяснимых заболеваний в нашей клинике… Честно говоря, до этого я даже не думал о пациентах как о людях. Ярлык «сумасшествие» сразу отрезает человека от любых проявлений сочувствия и понимания со стороны окружающих, медленно лишая его остатков человечности.

Например, одна из пациенток отказывается говорить с теми, кто не разрешает ей потрогать свои виски, утверждая, что должна проверить, не выступает ли «нервное волокно», что бы это ни значило. Помимо этого, если не учитывать легкую форму паранойи, она вполне нормальна — но раньше я, не задумываясь, относил ее к категории «просто еще один сумасшедший пациент». Интересно, что за мысли роятся у нее в голове… Объяснение своему поведению она давать отказывается.

Изучив множество личных дел, я осознал, что все пациенты — люди, такие же, как мы, только страдающие от невообразимых обычному сознанию пыток.

Прошлым вечером во время перерыва я перечитывал их, и в глаза бросился отчет одного из пациентов. Я знаю его. Он постоянно подавлен, тихий и безропотный — но теперь мне кажется, что под всем этим кроется нечто, знакомое любому. Его просто… мучает какая-то страсть.

---

Ладно, ладно, я все расскажу! Хватит, уберите это от меня! Никакого электричества! Вы обещали, что если я все расскажу, электричества больше не будет!

Все равно уже ничего не изменить.

Я знаю, как все началось. Теперь, когда у меня появилось время подумать, все встало на свои места.

Мы с друзьями шли вместе по улице. Обычный вечер, приправленный алкоголем; мы как раз шли в сторону очередного бара, когда какой-то странный бомжеватого вида парень с диким взглядом буквально влетел в меня. От него разило потом и чем-то еще… и он что-то пролил на меня. Попало прямо мне на руки, точнее, на ногти.

Кровь. Он пролил на меня кровь.

Он замер, в ужасе и замешательстве. «Извините» — выдавил он и убежал.

Придя в бар, я первым делом тщательно помыл руки. Волны отвращения накатывали на меня с каждым движением, но мне удалось смыть все, не осталось и следа. Я попытался забыть обо всем и продолжил веселиться с друзьями. После этого вечера некоторое время не происходило ничего особенного.

О Господи, я отчетливо помню каждый отдельный момент той ночи. Я лежал в одиночестве в своей маленькой гребаной квартирке — черт, как я скучаю по этому месту, по сравнению с вашими «палатами» это просто рай. Я проснулся сразу перед тем, как все началось. Я лежал, со странным ощущением всматриваясь в потолок.

И тут все мое тело пронзила резкая боль. Я даже не мог кричать. Помню, как долго смотрел на эту хреновину, не осознавая, что произошло. Она торчала у меня прямо из голени, длинная, тонкая, похожая на лезвие.

Откуда она взялась? На меня что, кто-то напал и воткнул в меня эту… Ничего не понимая, я потянулся за телефоном, но новый приступ боли обездвижил меня. Я понял, что она двигается. Эта хрень двигалась у меня в ноге. Внезапно появилась еще одна, как будто вылезла у меня из ноги. Они двинулись в противоположные стороны, разрезая голень. Внезапно я представил картину: они двигаются все дальше и разрезают меня на кусочки изнутри. Теперь мне кажется, что это было бы лучшим исходом событий.

Времени паниковать не было. Эти… «лезвия»… перестали двигаться. Я смотрел на них, судорожно сжимая ногу. Из пореза появились еще два «лезвия», и… она вылезла.

Дрожа, онемев от шока и паники, я, тем не менее, чувствовал облегчение от осознания того, что все еще был жив. Но когда я понял, что из моей ноги, черт возьми, вылезло что-то живое, паника и страх вернулись, как будто и не проходили.

Покрытая моей кровью, тварь осмотрела комнату шестью блестящими глазами. Выглядела она так, будто бы была сделана из кости. У нее было шесть тонких, похожих на бритвы ног — ими она и вырезала себе путь наружу. Ростом примерно полметра, она была похожа паука.

— Неожиданно, — сказала она. Стоп, у нее нет рта. Как она говорит?

— Неожиданно? — спросил я, дрожа от ужаса.

— Кто ты?

Я был на грани слез. Я просто хотел, чтобы она ушла.

— Никто…

Неправильный ответ.

Она вонзила одну из конечностей в открытую рану в моей ноге, аккуратно минуя плоть и струящуюся кровь. Я почувствовал острую боль в области груди и отчетливо осознал, что каким-то образом она впилась в мою берцовую кость и оттуда попала в ребро. Я почувствовал, как к сердцу изнутри прижался острый наконечник…

— Пожалуйста, пожалуйста, стой, — взмолился я. Глаза заливал пот. — Я сделаю все, что ты скажешь, абсолютно все, что угодно, только не убивай меня!

— Приемлемо, — ответила тварь. Она убрала конечность из моей ноги, и боль в груди исчезла. — Ты сделаешь все, что я скажу, иначе — мучительная смерть.

— Да, да, хорошо, я понял, — выдавил я, всхлипывая.

Она забралась обратно в рану на моей ноге и… пропала, не дав никаких указаний. Я сходил в больницу, мне подлатали ногу; я соврал, что попал в автокатастрофу. После этого я вернулся к прежней жизни.

Ненадолго.

Несколько дней спустя она снова вылезла, разорвав швы. Я растерялся, но не впал в панику, и сумел изучить ее поближе. С тонкими конечностями она выглядела смертоносной, но на удивление красивой, как будто вырезанная из слоновой кости статуэтка диковинного насекомого. Кто-то должен был о ней хоть что-то знать.

На этот раз были приказы. Она заставила меня исполнять свои прихоти.

Все началось с мелких преступлений. Она хотела, чтобы все было исполнено особым образом, чтобы остались определенные фальшивые улики, почему — я даже не пытался спрашивать. По ее приказу мне приходилось ошиваться в местах с дурной репутацией, хотя преступники меня уже не слишком волновали. Другой ее раб дал мне длинную кость, по виду — животного происхождения, обработанную той самой специальной кровью, с которой и начался весь этот кошмар. Она часто заставляла меня таскаться с этой костью по сомнительным местам.

Она вылезала из нее, чтобы с кем-то поговорить — с кем-то, кто знал, что она такое, возможно, он знал, как от нее защититься? Ей нужно было о чем-то с ним договориться? Он никогда не показывался мне. И даже если бы я нашел его, он что, помог бы мне? Сомневаюсь.

Множество ночей, безуспешно проведенных за поиском ответов или помощи, убили во мне остатки надежды. Я избивал и пытал незнакомых людей. Ограбил магазин, угрожая продавцу ножом. Однажды она даже заставила меня сделать так, чтобы проклятая кровь попала на ногти какого-то парня. Мне пришлось наблюдать за тем, как его медленно разрезали на кусочки изнутри… как отвалились руки… как из его колен выстрелили вертящиеся вокруг своей оси лезвия, разрубая его… как он кричал, умолял о пощаде… она пытала его, потому что он знал что-то, что именно — не имею понятия. Потом она заставила меня собрать… его останки… и избавиться от них… о Господи…

В свободное от исполнения прихотей костяной твари время я искал… способы отвлечься от черного колодца, медленно наполняющегося отчаянием внутри меня. Спустя пару месяцев меня на улице нашел брат. Я помню каждую деталь и этого разговора.

— Ты должен вернуться домой, — настаивал он. — Мы поможем тебе слезть с наркоты, папа найдет тебе работу.

Помню, как прокричал в ответ:

— Дело совсем не в наркотиках! Я только благодаря им с ума не схожу. Все из-за этой… костяной твари…

В этот момент я почувствовал острую боль под левой лопаткой и прикосновения чего-то тонкого к правому легкому. Я понял, что она следит за мной. Стоило мне открыть рот, и меня тут же разрежут на кусочки.

— Проваливай отсюда! — прокричал я брату, медленно осознавая, что окончательно уподобился тому грязному бомжу, пролившему кровь на меня. — Ты не можешь мне ничем помочь! Уходи!

После этого я принялся за наркотики с тройным энтузиазмом. В конце концов, от старого меня ничего не осталось, и я решил, что больше не буду ей подчиняться — пускай убивает, мне было все равно. У меня была винтовка: по ее приказу я купил ее и научился ей пользоваться. Она хотела, чтобы я кого-то убил, какую-то важную шишку… Но я решил, что когда придет время, я откажусь.

Интересно, как она меня убьет? Может, вонзит одну из своих бритв внутрь черепа, чтобы я умер мгновенно? Или так же, как того бедного парня — медленно, методично разрезая каждую кость?

Я смотрел на винтовку и думал, не попытается ли она добраться до моей семьи? Был ли у меня выбор? Что, если она убьет брата? Родителей? Мне нужно подстроить все так, будто это не моя вина…

Я анонимно сообщил полиции о своих намерениях. Когда меня окружили, я чувствовал спокойствие и облегчение. Я сидел в камере и ждал ее — когда она придет, то увидит, что мою семью наказывать незачем, и просто убьет меня.

Но… она не пришла.

Теперь я знаю, почему, но… Я сломан, и в любом случае, я не могу просто выйти отсюда. И не могу отделаться от мыслей — вдруг она не одна? Вдруг однажды за мной придут, просто потому, что я знаю об их существовании?

Без предупреждения… в любой момент я могу почувствовать острую боль — и буду мертв.

---

Любопытно, что есть связь между этим делом и делом другого пациента, который недавно погиб. Он был истерзан невероятным образом — как будто его лицо разрезали изнутри. Его история попала в новости. Полиция связала его с серией убийств, произошедших по похожему сценарию, и объявила о его виновности в них.

Этот пациент считает, что перед смертью тот сумел убить существо.

Полагаю, что он каким-то образом прочитал его дело, и у него сформировалась мания.

Интересно… сумасшествие может быть заразным… причем в наши дни — чаще, чем когда-либо. Я начинаю задумываться, не является ли предназначением клиники содержание пациентов в карантине вместо их лечения.

P. S. Теперь я убежден, что происходит что-то необъяснимое.

Часть 3: Стипендия

После прочтения личных дел нескольких пациентов меня начинает охватывать смутное беспокойство; странное ощущение того, что все, что с ними произошло, следует какому-то общему шаблону, все взаимосвязано, неизвестно только, как именно. Особенно странными выглядят заявления предыдущего пациента об электрошоковой терапии. Здесь подобного не практикуют.

В принципе, в его случае подобный метод лечения вполне оправдан — шоковая терапия может быть прописана пациентам с острой депрессией, не поддающейся другим способам терапии… Но, как бы то ни было, здесь подобного не практикуют…

Прошлым вечером я опять перечитывал личные дела пациентов, и мне в глаза бросился очередной отчет. Мне кажется, он подпадает под шаблон, но все еще не могу определить его суть…

---

Что это за звук? Можно мне?

Кофе.

Да ладно вам, это же просто кофе.

Да дайте мне его!

Ладно, я все расскажу, если дадите кофе. Обещаете? Хорошо.

С чего мне начать?

Ладно… Все началось в колледже.

Да, в колледже. Что, думаешь, такие, как я, в колледжах не учатся, [вырезано]? Из-за учебы я здесь и оказалась.

Я из бедной семьи. Неожиданно, да, [вырезано]? Мы не нелегалы, просто приехали сюда недавно, не успели разбогатеть. Я единственная из всей семьи сумела поступить в неплохой колледж. Старшая сестра в школе ворон считала, а я пахала как лошадь. Тогда мне казалось, что нужно только поступить, а там уж будет полегче.

Когда поступила, поняла, насколько ошибалась.

Все вокруг вели себя, как дети. Сплошные вечеринки, никакой учебы, на домашние задания просто плевали. Некоторые вообще на парах не появлялись. Спортсменам даже экзамены сдавать не нужно было. Я их не понимала. Они что, не знали, сколько стоит обучение? Никогда их не пойму.

Три месяца спустя мне позвонили родители. До этого я нагружалась до предела, брала как можно больше курсов, потому что денег семьи и стипендий, которые я выиграла в школе, хватало только на 3 года обучения, так что всего за три года мне нужно было закончить колледж.

Родители сообщили, что заболела бабушка. Деньги, отложенные на обучение, придется потратить на ее лечение. Я согласилась, сказала, что хочу, чтобы она выздоровела, что очень ее люблю.

Первые пару дней после звонка я отгоняла от себя мысли от том, что, возможно, с высшим образованием покончено. Я решила, что и сама справлюсь с оплатой. Может, найду еще фонды, выиграю еще стипендий. Думала, что прорвусь. Может, возьму кредит. Мысли о долгах пугали меня — я бы всю жизнь горбатилась, выплачивая их. Родители постоянно твердили: «Не за тем сюда приехали, что снова жить в бедности».

Примерно за месяц до конца семестра мне на электронную почту пришло сообщение от фонда, выдающего стипендии. В нем было написано, что я — выдающийся студент, один из тех, кто может стать стипендиатом их фонда, что меня зачислили в кандидаты на ее получение. Как я обрадовалась! Это было решением всех проблем! Все, что нужно было сделать — написать эссе на свободную тему.

Единственная проблема заключалась в том, что сдать его нужно было буквально на следующий день. Не беда. Хоть у меня и намечался важный тест и 4 пары с горой домашней работы, я думала, что справлюсь. Это было критически важно.

Кофе помогло мне продержаться до пяти утра… Весь следующий день чувствовала себя ужасно, уставшая и нервная, тест сдала хуже, чем надеялась. Не важно. Я смогла. Все получилось.

Вечером мне пришел ответ. Эссе им понравилось! Я была на седьмом небе… пока не прочитала, что эссе было всего лишь проходным этапом, и следующим заданием был углубленный анализ какой-либо отрасли промышленности или сферы услуг, минимум — 30 страниц! Срок — всего пару дней! Остальные участники что, знали о задании заранее, и у них были месяцы на подготовку?

Я решила, что раз уж мне, возможно, придется иметь с ней дело, буду описывать сферу выдачи кредитов студентам для оплаты обучения. Выбор оказался не очень разумным — я поняла, как мне будет хреново, если не получу эту стипендию. Сотни тысяч долларов в течение 3-4 лет… Никаких прав, невозможно объявить о банкротстве, как в нормальных кредитах, никакой защиты потребителей… Хуже, чем нелегальные ростовщики, и, поверьте, я знала, что бывает с теми, кто не выплачивает им долги вовремя — в моем районе постоянно кто-то «случайно падал с лестницы».

Я налегла на кофе. Сосед в общежитии дал мне какие-то таблетки, но я не решалась их принимать и просто носила их с собой в рюкзаке. Следующие несколько дней я спала не больше трех часов за ночь, с переменным успехом балансируя между парами, домашними заданиями, тестами и огромным анализом. Я знала, что оценки пошли на спад, но всего пару дней не повлияют на общий результат. Стипендия была важнее всего…

Нажав на кнопку «Отправить», я почувствовала, что выдохлась. Я была истощена, никакого сна и литры кофе явно не пошли мне на пользу…

Проснувшись, я обнаружила очередное письмо от организации. Меня поздравили с успешным завершением очередного этапа конкурса и сообщили, что осталось всего пять кандидатов. Стоп, они что, проверили тридцать страниц за ночь? Или все остальные просто не успели сдать работы вовремя? Да, скорее всего, они получили всего пять завершенных работ, остальные кандидаты просто сдались…

Следующий этап — диссертация на уровне дипломной работы. Срок — две недели.

Весь день я провела в прострации. Я даже не могла представить, что нужно делать, чтобы написать диссертацию, с чего начать, как можно успеть всего за две недели… К тому же приближались экзамены. Все, что я могла сделать — это броситься на кровать, расплакаться и смириться с поражением, но тут я вспомнила, что у меня есть подруга, которая как раз писала свою дипломную работу…

Она согласилась встретиться со мной и помогла расписать и распределить все, что мне нужно сделать. Сама она уже почти год работала над своей диссертацией… К конкурсу она отнеслась недоверчиво, но сказала, что лучше попробовать: «Если сумеешь ее получить — не придется брать кредиты, как мне. Свои долги я всю оставшуюся жизнь буду выплачивать».

Услышав ее слова, я еле устояла на ногах. Значит, если я не напишу дипломную работу за две недели, то погрязну в долгах?

Таблетки в рюкзаке уже не казались таким уж плохим выбором.

В принципе, они сильно облегчили задачу.

Я ходила на пары, готовилась к экзаменам и работала над диссертацией, и все успевала.

Кроме как поспать.

Из-за кофе и таблеток я чувствовала себя просто ужасно, но спать не хотелось. Все, что мне было нужно — это работать двадцать четыре часа в сутки. Я должна была получить стипендию. Другого было просто не дано.

Мне даже начало казаться, что я все успею… Но на полпути тело начало сдавать. До этого я полторы недели спала по три часа в день, последние шесть дней — не спала вообще… Оставалась всего неделя.

Я пошла к соседу, чтобы попросить еще таблеток… Он был болен, выглядел странно, говорить с ним было как-то противно. Его вид просто вызывал… отвращение… Сопли, слюни, глаза на выкате… Я просто взяла таблетки и убралась оттуда как можно быстрее.

Я удвоила дозу. Потом — утроила.

Мое состояние было… странным, по меньшей мере. Болезненная возбужденность и полное отсутствие сонливости. Благодаря этому я беспрерывно работала на протяжении всей оставшейся недели. Я знала, что подвергаю здоровье опасности, но я просто должна была успеть. Оно того стоило. Я знала… Знала, что получу стипендию.

За день до конца срока разум как будто отключился.

Я сидела, уставившись на огромную диссертацию, до завершения которой оставалось всего несколько страниц. Заключение, самая важная часть. Я просто… потеряла способность формировать слова. Голова была пуста.

Я работала в библиотеке за ноутбуком. Подняв голову, я осмотрелась, из-за усталости почти не осознавая, где я. Комната в общежитии, библиотека, аудитории — все сливалось в одно большое пятно, как и дни, проведенные без сна.

Было поздно, и в библиотеке стояла тишина. Внезапно сквозь истощение во мне прорвалось странное беспокойство.

В голове отдавалось мое собственное прерывистое дыхание; ничего, к этому я уже привыкла. Но, стоя одна посреди ночи в пустой библиотеке, я отчетливо услышала кого-то еще. Осторожно, стараясь не шуметь, я собрала вещи со стола. Ничего странного я не видела, но меня преследовало ощущение того, что мне нужно как можно быстрее убраться оттуда.

Я обошла книжные полки, чтобы незаметно уйти.

Пройдя где-то четыре ряда, я услышала какой-то хлюпающий звук, как будто причмокивание.

Я замерла, оглядываясь горящими от недосыпа глазами. В библиотеке был кто-то еще. Я опять услышала этот звук — мне показалось, что он исходит из другого ряда, всего в нескольких шагах от меня. Я заглянула за угол.

Из проема между полками ко мне потянулась странная органическая масса.

В ужасе уставившись на нее, я пыталась понять, что это было. У нее были конечности, растянутая дряблая кожа, и вся она… пульсировала… она была похожа на отвратительный блестящий мешок плоти и пульсирующих органов, с волосами повсюду.

Причмокивающий звук она издавала ртом — по крайней мере, мне кажется, это был рот. Просто отверстие в теле, из него торчали кости, на которых было что-то красное… Господи, я в деталях помню, как она выглядела… Тут оно повернулось ко мне своими белыми, влажными выступами, и я поняла, что оно видит меня. Оно издало какой-то булькающий, хрипящий звук, и быстро направилось в мою сторону.

Я сорвалась с места и побежала. Я не бугай, что мне еще оставалось? Вы что, на моем месте поступили бы иначе? Еще одно существо поджидало меня на лестнице, чуть не наткнулась на него. Оно закричало высоким голосом и протянуло ко мне одну из пульсирующих конечностей. Кожа на ней была будто растянута тянущимися вдоль венами, по которым туда-сюда ходила какая-то мерзкая жидкость…

Я побежала дальше.

У меня был нож. Ага. Я уже говорила, я выросла не в лучшем районе. Тогда я поняла, что, возможно, мне придется им воспользоваться. Библиотека была наводнена непонятными тварями, и мне нужно было убраться оттуда любой ценой… Я должна была закончить диссертацию.

Достав нож, я побежала к главному выходу. Около двери оказалась еще одна тварь. Хрипела и тащилась непонятно куда. Увидев меня, она завизжала, ее передняя часть расширилась — видимо, от вдоха. Она точно собиралась напасть. Сквозь стеклянные двери виднелись очертания человека в униформе охранника — если не спасение, то хотя бы помощь.

Я полоснула ножом по твари, разрывая губчатую плоть. Из нее тут же посыпались влажные, дрожащие органы, красные, коричневые и фиолетовые. Меня вырвало от отвращения, по лицу струились слезы. Никогда не видела ничего противнее.

Я побежала дальше, мимо лежащего на земле мешка плоти.

Помню, как кричала, звала на помощь. Ко мне быстро мне подошла фигура в униформе охранника…

Это была одна из тварей.

Ее я тоже ударила ножом и убежала к себе в комнату в общежитии.

Не помню, о чем думала. Помню, что усталость как рукой сняло. Я закончила диссертацию, покрытая кровью с ног до головы, и отправила ее.

Где-то через час за мной пришли. Ничего не помню, потом мне сказали, что я просто сидела перед компьютером и улыбалась. Даже не пыталась уснуть.

Дальше вы знаете.

Значит, вы считаете, что у меня был нервный срыв, что мозг был поврежден, и я просто не могла фильтровать информацию, видела людей такими, какие они есть, не узнавая их? Мне от этого не лучше. Все еще вижу ткани и пульсирующие протянутые вены, дрожащие органы и мешок плоти, когда смотрю в зеркало. Эй, нет, нет, оставайтесь за стеклом! Лучше мне никого не видеть, изоляция — то, что нужно. Значит, я все еще не в себе? Что, если я никогда не поправлюсь? Не пускайте ко мне семью, не пускайте бабушку… Не могу их видеть… Боже, я так устала…

Где кофе? Вы обещали! Я слышу, как вы его там попиваете!

ДАЙТЕ МНЕ КОФЕ!

---

Перечитывая ее дело, я кое-что вспомнил. Поступила она к нам недавно… Я побежал в почтовый архив, чтобы проверить мусорный контейнер шредера. Вроде бы я видел что-то, связанное с ней…

Нашел.

Письмо ей, по адресу клиники. Пришло до того, как она к нам поступила. Из-за того, что ответственный за почту санитар в тот день не вышел на работу по болезни, меня попросили временно исполнять его обязанности. Тогда я решил, что письмо попало к нам по ошибке.

«... здравляем! — было написано на уцелевшей части. — Вы попали в тройку лучших кандидатов! Чтобы пройти этот этап, вам необходимо в течение трех недель выслать нам четыре тысячи страниц...»

Остальное было уничтожено, конверт или какую-либо информацию об отправителе мне найти не удалось. Неважно — этого было достаточно, чтобы начать расследование. Творилось что-то неладное, и мне нужно было докопаться до истины.

— Интересно, — сказал главврач, прочитав остатки письма. Откинувшись в большом кожаном кресле, он продолжил:

— С тем, о чем ты рассказывал, точно есть связь…

— Мне кажется, здесь все не так просто. Девушкой явно манипулировали, довели до сумасшествия, — сказал я.

— Даже если так, что с того? — с серьезной миной ответил главврач.

— Она не просто очередная сумасшедшая. Это что, ничего не значит?

— Даже если и так, она все еще видит монстров вместо людей. Напала на охранника и студента с ножом», — ответил он. — Ладно, она попалась на розыгрыш с этой стипендией. Это не отменяет того, что она неделями не спала, что вызвало физиологическое повреждение мозга.

— Вам что, все равно? — спросил я, чувствуя, как закипаю. — Это не детские игры. Мы как минимум можем поймать мошенников, обманывающих студентов.

— Не наша работа.

Я понял, что ни помощи, ни разрешения продолжать расследование самостоятельно я от него не дождусь.

— Ладно, вы правы, извините, — соврал я не моргнув.

Он улыбнулся. Ему нравилось, когда признавали его правоту.

Когда я уже собирался уходить, он сказал:

— Ходят слухи, что ты и сам ведешь себя странно. Читаешь личные дела пациентов по ночам, проводишь расследования. Не надо воспринимать их всерьез. Не стоит считать их истории ничем, кроме выдумок, порожденных больным разумом.

— Почему? — спросил я. — Боитесь, что безумие заразно?

Он не ответил, лишь хмуро взглянул на меня. Легкомысленно с моей стороны разбрасываться подобными комментариями в сторону начальства. Мрачность его взгляда и отсутствие ответа заставили меня задуматься о правдивости собственной шутки.

Теперь я уверен, что происходит что-то за пределами моего понимания, причем не только с этой девушкой, но и со всеми остальными пациентами. Мне начинает казаться, что клиника к этому причастна.

P. S. Мы точно замешаны в чем-то недобром.

Часть 4: Френдзона

После сегодняшних событий я начал сомневаться в том, стоит ли продолжать эти детективные игры.

Я решил, что вместо чтения личных дел стоит попробовать взаимодействие с пациентами напрямую. Если замешан главврач, а значит — и кто-то еще из персонала, ничего действительно стоящего из существующих личных дел я не извлеку. Единственный способ докопаться до чего-то стоящего — общение с больными, в делах которых отсутствуют отчеты о событиях, из-за которых они оказались здесь. К сожалению, подобные пациенты были самыми запущенными случаями, возможно, мне не удастся из них ничего вытянуть… Но если у меня получится, я буду на шаг впереди тех, кто пытается мне помешать.

Начну с самого душераздирающего случая во всей клинике. Уже несколько месяцев попытки наладить с ним контакт не дают никаких результатов. Не могу даже представить, каково ему… Но недавно я заметил, что ответственная за него санитарка сумела найти с ним общий язык; мне даже показалось, что они о чем-то разговаривали.

— О, здравствуйте. Давно собиралась сказать вам спасибо от всех санитаров за то, что прикрыли моего коллегу, того, который работает с почтой, когда он болел, — сказала она, мило улыбаясь.

Никак не ожидая такого теплого приветствия, я только сумел слабо выдавить:

— Конечно, никаких проблем.

Я всегда немного смущался рядом с ней. Не хочу упоминать здесь реальные имена, поэтому назову ее… Клэр. Ничего удивительного, что она сумела разговорить этого пациента — она одна из самых красивых санитарок во всей клинике.

— Послушай, не пойми меня неправильно, но мне нужно у тебя кое-что попросить…

Вначале она отнеслась к моей идее скептически, но в конце концов согласилась, с условием, что я буду осторожен.

— Он согласен, — сказала она, выйдя из палаты.

Она и старшая санитарка, Мэйбл, подготовили палату и аппаратуру, необходимую для записи нашего разговора. Я решил, что им на всякий случай лучше присутствовать. Не то чтобы пациент был опасен, совсем наоборот: из-за состояния, в котором он находился, ему в любой момент могла понадобиться медицинская помощь, и один я мог не справиться.

Клэр принесла всем кофе. Протянув мне пластиковый стаканчик, она сказала:

— Остальным докторам как будто плевать на пациентов, а вы здесь пытаетесь помочь… Вы такой добрый…

Я не смог сдержать смущенную улыбку. Уверен, что еще и покраснел.

— Спасибо!

Как только она отвернулась, я попытался взять лицо под контроль, но удалось только скорчить гримасу. Черт, я будто школьник на первом свидании.

Поднеся стаканчик с кофе ко рту, я остановился, глядя на водовороты пены. После прочтения отчета предыдущего пациента кофе вызывало неприятные ассоциации. Растеряв всякое желание его пить, я поставил стаканчик на стол и отодвинул его подальше.

Отгоняя мысли о судьбе бедной девушки, я постарался сосредоточиться на деле.

Пациент неподвижно лежал на койке, не подавая никаких признаков того, что знает, что в палате есть кто-то еще.

— Если готовы, можете начинать… — неуверенно сказал я.

Мэйбл включила диктофон.

— Можешь начинать, дорогой, — сказала ему Клэр.

Он немедленно заговорил. Я был поражен — никакого намека на ранее диагностированную кататонию. Он говорил четко, с постановкой, с примесью мрачной насмешки в голосе, как будто он находил ситуацию смешной, но не собирался выдавать, почему…

---

Хотите узнать, что со мной произошло? Уверены? Я оказался здесь по причинам, не чуждым никому из нас.

Ладно, но помните — вы сами просили…

Как и в большинстве историй, в моей фигурирует девушка.

О, она была так красива. Прекрасна, я бы сказал. Я часто наблюдал за ней издалека. Она даже не знала о моем существовании, а если бы и знала, вряд ли я мог на что-то рассчитывать.

Не то, чтобы у меня были проблемы с девушками… [смех]… Опыт отношений у меня имеется. Просто меня будто тянет к тем, кого я сам не интересую. Мне почти тридцать, старая квартирка переставала казаться домом, все будто окрасилось в мрачные тона… И тут в жизни появился свет — она.

Не хочу, чтобы вы думали, что я сходил по ней с ума, любовь с первого взгляда… Ничего такого. Она просто нравилась мне, просто была красивой. Даже не пытался с ней познакомиться, думал, что шансов нет.

Но я рад, что все произошло именно так.

Вечером я сидел в баре, в который часто наведывался. Все столики были заняты. Тут зашла она с двумя подругами, и они всей компанией сразу подсели ко мне. Представляясь каждой из них по очереди, я чувствовал себя, как олень в свете фар чуть не сбившей его машины.

— Я видела тебя раньше. Всегда смотришь на меня, как маньяк, — сказала она, смеясь. — Или ты просто милый стесняшка?

Она заговорила со мной!

— Милый стесняшка! — с настойчивостью в голосе ответил я. — Хотите выпить? За мой счет.

Конечно же, они согласились.

Одна из ее подруг пыталась со мной флиртовать, но я хотел только ее. Позже они собирались идти на вечеринку и пригласили меня. Я согласился, взволнованно перебирая в голове возможности.

На вечеринке я умудрился вежливо избавиться от приставучей подруги и отправился искать ее. Она разговаривала с каким-то парнем. Неважно — просто какой-то мудак, я знал, что даже если она решит уехать с ним, в итоге я выиграю. Пытаясь ввязаться в их разговор, понял, что в этом уголке я был лишним.

— Принеси мне чего-нибудь выпить, — неловко смеясь, попросила она.

— Конечно, сейчас, — немедленно согласился я.

Лавируя сквозь толпу, я добрался до кега, наполнил стакан и быстро вернулся к ней.

— Спасибо, — улыбаясь, поблагодарила она.

Потом я был… не в своей тарелке. Поиски взаимности оказались напрасными и неоправданными, и я не знал, куда себя девать…

… пока не обнаружил ее одиноко сидящей на диване, когда все уже начали расходиться. Я выслушал ее жалобы на парней-козлов, мудаков, которые хотели от нее только одного. Парень, с которым она разговаривала, бросил ее одну и укатил с какой-то мымрой. Я кивал, втайне ликуя от того, что оказался прав насчет него… И вот она сидела передо мной и открывала мне душу…

Следующую ее фразу я буду помнить всю жизнь.

— Ты такой хороший. Не хочешь… сходить куда-нибудь завтра?

Все, что я мог выдавить из себя, это «да».

На следующий день мы встретились в торговом центре. Мы ходили по магазинам одежды; она примеряла все подряд и показывалась мне. Я даже согласился купить ей пару вещей, шутливо добавляя «да, дорогая»… Она улыбалась и не пыталась возражать.

Я был на седьмом небе от счастья.

После этого мы почти каждый день проводили вместе. Признаюсь, иногда казалось, что я не выдержу. Я так хотел ее, но она не подавала никаких признаков того, что чувства взаимны… новые парни появлялись и пропадали, некоторые — благодаря мне.

Ладно, большинство из них уходили благодаря мне.

Никаких угрызений совести я не чувствую. Я сражался за ее сердце, а на войне все средства хороши.

О, нет, вы меня неправильно поняли. Никакой уголовщины. Просто едкое замечание время от времени, ложь о ней за ее спиной, ложь о нем — за его.

Пока моя жизнь сокращалась до клетки боли и негатива, постоянной войны за то, чтобы не выпускать ее из своих рук, она сама начала сворачивать с проторенного пути. Начала употреблять наркотики, как бы я не пытался ее отговорить. «Я твой лучший друг, я волнуюсь за тебя, не делай этого». Казалось, будто мои слова только подталкивали ее употреблять еще больше.

По крайней мере, от всего тяжелого она держалась подальше. Только то, что не повлияет на ее внешность или социальный статус.

В конце концов, я решил, что больше не выдержу. Я пришел к ней домой и признался в бесконечной любви, вылил все, что кипело во мне.

— Я сделаю для тебя все, что ты захочешь, — сказал я, чувствуя, как с плеч слезает гора.

Ей это явно не понравилось. Она даже разозлилась… Но спустя пару минут вернулась в комнату и спросила:

— Все, что угодно?

Она сказала, что мне нужно лишь доказать, что я готов на все ради нее, и, возможно, она полюбит меня.

Я пообещал, что сделаю все, о чем бы она ни попросила.

Следующие несколько месяцев я исполнял ее прихоти, покупал ей все, о чем она просила. Нашел вторую работу, чтобы давать ей больше денег. Она постоянно обещала, что ответит мне взаимностью. Тем временем она куда-то поступила, вроде как в аспирантуру, на вопросы о ней она всегда отвечала уклончиво. Я давал ей столько денег на учебу, сколько мог себе позволить.

Ее эмоциональное состояние ухудшалось, с каждым днем она была все мрачнее и вспыльчивее. Часто была под чем-нибудь, когда я к ней заходил, и когда я пытался что-то сказать, как-то возразить, она… била меня. Ладно, думал я, я же мужик, не сломаюсь, все нормально.

Однажды, после того, как я сообщил ей, что я на мели и не могу себе позволить выплатить очередную огромную сумму за обучение, она… ударила меня ножом.

После этого мы на время разошлись. Мой мир как будто рухнул. В приступе гнева она кричала, что почти полюбила меня. Мы были так близки…

Я вернулся к ней с букетом роз и чеком. Чтобы оплатить для нее учебу, мне пришлось взять огромный кредит.

Она приняла меня с распростертыми объятьями, и даже поцеловала меня в губы, чего никогда до этого не делала.

— Все, что угодно, — приказала она. — Все, что угодно!

Я был согласен. Я был готов сделать все, что она хотела. Без нее я был никем. Я мог быть счастлив только с ней.

Ее злоба и насилие надо мной не прекратились… Мне даже начало казаться, что ей это нравится. Где-то раздобыла скальпель, часто резала меня. Плечо, ногу, всего чуть-чуть… Но с каждым разом все больше. Если я отказывался или кричал от боли, она угрожала бросить меня. Я позволял ей… И в конце концов, мне самому начало нравиться. После каждого раза мы становились немного ближе. Однажды мы даже долго целовались, пока у меня из руки ручьем текла кровь.

Мы были так близки… Она сказала, что у нее есть идея, кое-что, что она уже давно хотела попробовать…

Я знаю, вам кажется, что это ненормально, но я хотел этого. Оно того стоило. Что бы вы сделали ради любви? Все наконец-то начало сдвигаться с места.

Я позволил ей это сделать, и мы… мы наконец-то занялись любовью.

Все обрело смысл. Печаль, боль, ложь и борьба с ее парнями… Все вело к этому. Я даже неплохо приспособился жить без кисти левой руки. Государство не бросает инвалидов.

Конечно, после этого все пошло наперекосяк. Из-за руки мне пришлось уйти с одной из работ. Она ненадолго бросила меня, крича, что до конца аспирантуры осталось совсем немного. Я клялся, что люблю ее, что сделаю все, что угодно. Она сказала, что требует доказательств.

На этот раз она полностью отрезала левую руку, ампутировала у плеча.

Этого хватило, чтобы спать с ней целый месяц. Лучший месяц всей жизни, скажу я вам.

Потом, знаете, как бывает… в отношениях бывают свои трудности… я решил, что слишком много вложил, и не могу уйти. Я слишком боялся потерять ее, особенно после того, как буквально отдал за нее руку и ногу.

[Смешок]

Нет, правда, мысль о том, что она может уйти, приводила меня в ужас. Она говорила, что такого инвалида, как я, никто, кроме нее, не полюбит. Я знал, что она права.

В итоге мне пришлось расстаться со всеми оставшимися конечностями. Наша связь стала неразрывной. Я знал, что она меня не бросит, что будет заботиться обо мне из-за моего немаленького пособия по инвалидности.

Но когда она зашивала дыры, которые остались от моих глаз, я не смог сдержать крик. Соседи услышали и вызвали полицию. Сволочи… Я был самым счастливым человеком на свете, она любит меня, а они пытались отобрать ее у меня!

---

Я смотрел на него, не веря тому, что только что услышал. Даже не представлял, как он дошел до такого — слепой, без рук и ног, только туловище, голова и рот; теперь, когда знаю, не могу поверить, что такое возможно. Это… это безумие. Я практически видел его, чувствовал его прикосновение. Не просто болезнь или дисбаланс веществ в организме, а доведенная до предела человеческая сущность, нужды, желания, страсти…

— Стоп, — сказал я, чувствуя, как колотится в груди сердце. — Ты никогда об этом не рассказывал. Как ее зовут?

Его отсутствующее лицо расплылось в улыбке.

Я наклонился ближе.

— Перестань прикрывать ее! Она покинула тебя, ее нужно изолировать и лечить! Она опасна! Какой смысл в том, чтобы ее защищать?

Он засмеялся, остро, с иронией:

— Она не покинула меня…

Я повернулся, намереваясь попросить совета у Мэйбл. Она лежала без сознания, на ее рубашке были остатки кофе.

Тело среагировало, прежде чем я осознал, что нахожусь в опасности.

Я услышал высокий крик. Одним движением я повернулся и подался назад, увернувшись от зажимов для электрошока, с которыми на меня сзади напала Клэр. Они остановились буквально в сантиметрах от меня. По ним пробежала искра.

Она снова попыталась напасть, я толкнул в нее тележку для еды и сумел выбить из ее рук зажимы. Они упали на землю, и она снова атаковала.

Я еле уклонился от чего-то, блестящего серебром, но не сумел устоять на ногах. Я попытался отползти, но Клэр снова налетела на меня, и в мою левую руку воткнулся скальпель.

— Твою мать! — воскликнул я, чувствуя прилив ярости и адреналина.

Я толкнул ее со звериной силой, ударив ее спиной о стену. Я замахнулся для удара, но остановился, увидев, как она без сознания рухнула на пол.

Я связал ее, перебинтовал руку — к счастью, из-за своей остроты скальпель прошел сквозь нее без серьезных последствий. Проверив Мэйбл, я убедился, что она в порядке, всего лишь без сознания из-за снотворного, которое Клэр, видимо, подсыпала нам обоим в кофе.

Палата напоминала поле битвы: следы крови, разбросанные медицинские инструменты…

Пациент плакал и кричал, зовя Клэр.

Признаюсь, самообладание я сохранить не сумел. Я трясся, из моих глаз пролилось несколько слез. Я был в полном смятении… Не знал, что делать дальше. Меня только что пытались убить… боюсь даже представить, что бы она сделала с Мэйбл, если бы я выпил этот проклятый кофе…

Подумать только… Я выжил только благодаря истории предыдущей пациентки…

Последовавшие за этим события сливаются в одно неясное пятно.

В конце концов, я оказался в кабинете главврача, полный праведного гнева.

— Я хочу знать, что здесь происходит, — потребовал я. — Как мы могли такое допустить? Как Клэр могла так долго работать у нас прямо под носом? Даже я…

— Что? — спросил он, немного повернув голову. — Даже ты… что?

— Я звоню в полицию, — ответил я.

Уголки его рта поднялись в легкой насмешливой ухмылке. Он махнул рукой в сторону телефона:

— Давай, звони.

Я потянулся к трубке.

— Ты не позвонишь в полицию, — продолжил он. — Знаешь, почему?

Он замолчал, видимо, ожидая ответа.

— Почему? — спросил я.

Он немедленно продолжил говорить, почти прервав меня, хотя я и сказал всего одно слово.

— Потому что ты сам ведешь себя не менее странно, чем пациенты. Не спишь ночами, читаешь личные дела, убежден в существовании заговора, принимаешь истории пациентов на веру без доказательств.

Меня начало слегка мутить.

— Ты отличаешься от них, — мягким голосом продолжил он, — только именем. Одно слово — сумасшествие — и никто не воспримет тебя всерьез, что бы ты не делал. Ты не сможешь выбраться отсюда.

Его слова почти повлияли на меня — почти.

— Это просто смешно. Я не позволю просто так надеть на себя смирительную рубашку. Мне поверят, я выберусь.

Он повернулся в кресле и некоторое время сидел с застывшим взглядом, размышляя.

— Возможно. Ты умен, этого не отнять. Но давай посмотрим с другой стороны — ты звонишь в полицию, они закрывают клинику, мы все остаемся без работы, а ты навсегда лишаешься всякой возможности работать в этой области.

Я ударил здоровой рукой по столу:

— Мне все равно!

Он вздохнул, но продолжил улыбаться:

— Ладно, верю. Ты — человек принципа. И умен. Я не буду тебе больше угрожать; напротив, у меня есть предложение: если клинику закроют, ты потеряешь доступ к личным делам пациентов и к ним самим. Ты никогда не сможешь раскрыть этот твой… заговор.

Я убрал левую руку с телефона, глубоко вдохнув от бессильной ярости.

Его улыбка стала шире:

— Хороший мальчик.

Я искренне его ненавидел, но он был прав. Я не собирался бросать этих людей на произвол судьбы.

Спустя несколько часов я стоял у одиночной палаты, в которую поместили Клэр, глядя в окошко на двери. Сотрудник клиники в смирительной рубашке… в это все еще трудно было поверить. Она стенала в палате, умоляя выпустить ее, обещала, что полюбит меня… Она заметила мой интерес, знала, что я был к ней неравнодушен.

— Безумие — необычный феномен, — сказал стоящий рядом со мной старший врач, мой непосредственный начальник, которого я считал своим наставником. В возрасте, но моложе главврача, он давно стал для меня человеком, на которого я всегда мог положиться.

— Что здесь происходит? — спросил я, чувствуя, как подступает отчаяние. — Вы что-нибудь видели, замечали, что-то подозреваете?

Он продолжал смотреть на окошко двери.

— Ты мне всегда нравился. Я тебе кое-что посоветую, надеюсь, ты воспримешь это всерьез, — он повернулся ко мне. — В мире уже почти восемь миллиардов человек. Даже по примерным подсчетам количество тех, кто не может жить в обществе, количество… больных… не может не расти. Они каждый день изобретают все новые способы лишиться рассудка, отдаляясь все дальше и дальше от того, что обществом считается нормальным поведением…

Он отошел от палаты, и я последовал за ним.

— Ресурсы, тем временем, не бесконечные, — продолжил он. — Общество готово отдавать все меньше и меньше на расходы на содержание больных. Количество больных растет, а денег все меньше… Думаю, ты улавливаешь суть.

Мои глаза сузились. Я не был уверен, что понимаю, к чему он ведет, но не перебивал.

— Если бы я был во главе… хм, скажем так. Некоторые пациенты опасны или не могут функционировать самостоятельно. Некоторые… опять же, беря за основу только результаты статистических подсчетов хаотического распределения… безумие некоторых пациентов тщательно сбалансировано и стабильно, по крайней мере, настолько, сколько требуется для того, чтобы они были безвредны… или даже полезны. Так вот, если бы я был во главе, и мне необходимо было решить эту проблему, я поставил бы этих пациентов во главе остальных.

Меня все больше охватывал дискомфорт — я редко слышал от него что-либо настолько мрачное и расплывчатое.

— Что вы имеете в виду? Вы думаете, главврач знал о Клэр?

Он поднял руку:

— Я ничего подобного не говорил.

Он быстро ушел, оставив меня в одиночестве. Пройдя несколько шагов, он остановился, и, не поворачиваясь, произнес:

— Вполне возможно, и, напомню, всего лишь возможно… что безумие некоторых пациентов может случайным образом приобрести особую форму, которая, в свою очередь, может быть…

— Заразной? — спросил я. Я подумал о вирусах, которые из-за, казалось бы, случайных по своей природе факторов обрели идеальные механизмы распространения и убийства своего носителя.

— Просто догадка, — сказал он. — Одна из возможностей. Больше пациентов, меньше ресурсов на их содержание, проблемы только умножаются… Просто будь осторожнее с историями пациентов. От идеи не защититься.

Я смотрел, как он уходит. Я не нашел ответов, только больше вопросов… Но теперь я абсолютно уверен, что заговор реален. Как гниющий и полный неизвестных болезней труп, клиника была… Чем? Карантином? Или… инкубатором?

В любом случае, пора было подумать, хочу ли я продолжать свое расследование…

Часть 5: Побег

Какова природа безумия? В последнее время мне приходится все дальше углубляться в суть этого вопроса. Стоя в коридоре, я думаю о солнце: я не видел его слишком долго. Все это время я только просматривал документы и финансовые отчеты в поисках зацепок. Никак не удается расплести клубок подставных фирм и юридических фикций. Невозможно понять, откуда клиника получает финансирование, но в наше время это не редкость.

Если выйти на улицу, позволить лучам солнца окутать себя, может, без куртки, чтобы ощутить морозящий зимний воздух, как я могу быть уверен в том, что выходил на самом деле, когда вернусь в клинику? У всех нас есть только одно доказательство того, что все, что с нами происходило — не выдумка. Наши воспоминания…

Чему можно доверять, если воспоминания лгут? Любопытно: тот факт, что в основах картины о мире любого человека лежат нестабильные порождения разума, после начала расследования обрел для меня окрас фундаментальной истины.

Ведь именно это и произошло с пациентами. Их проблемы не лежат на поверхности, с их телами все в порядке, они живут и мыслят… но их реальность стала темной и полной боли из-за принятых ими же решений.

Кроме одного из них… его история не вписывается.

Исполнив все свои обязанности в клинике, я направился прямиком к нему.

Отработанным, спокойным, но непреклонным голосом я произнес:

— Ты рассказал не все.

Он вздохнул и посмотрел на меня, ничего не отвечая. Отчаяние в его глазах было невыносимым.

— Я прочел записанный с твоих слов отчет из личного дела, — продолжил я, стараясь придать своему голосу оттенок настойчивости и сострадания. — Ты что-то утаил.

Он слегка нахмурился:

— Как вы догадались?

Истории всех остальных пациентов имели что-то общее. Его история отличалась.

— Неважно. Я здесь, мне не плевать, и мне кажется, за тобой, твоей историей и многими другими стоит нечто, что направило вас всех сюда. Ты должен рассказать мне правду.

Его лицо сморщилось, и он расплакался. По его щекам лились слезы.

— Вы мне верите? Боже, пожалуйста, скажите, что верите мне…

Я прекрасно помнил предупреждения наставника и главврача об историях пациентов… Но я должен был знать.

— Да, я верю тебе.

Он начал успокаиваться и облегченно свернулся на койке:

— Я расскажу, все расскажу…

---

Я солгал. Что, я просто шел по улице, какой-то бомж пролил на меня кровь, и из ниоткуда появляется этот костяной монстр? Глупости.

Я сам нашел его.

Жизнь была не сахар. Я был никем. Все меня игнорировали. Просто какой-то парень, без образования, ничем не известный, ни семьи, ни связей. Меня будто весь мир покинул. Меня боялись, не хотели брать на работу из-за преступного прошлого… Люди на другую сторону улицы переходили, когда меня видели…

Были и наркотики, тогда еще ничего слишком опасного. Единственным местом, где мне были рады, был криминальный мир города; там я и проводил все свое время. Наркотики… Жестокость… Даже оргии, все, что угодно, правда, не советовал бы их посещать, уж поверьте мне.

Эти люди… От них разило отчаянием. Оно витало в воздухе, все это видели. Казалось, что многим из них просто плевать на все…

Там я и узнал о его существовании. Ходили слухи о наркоманах, которым не нужно работать, которым не нужно было поддерживать видимость нормальной жизни. За ними кто-то стоял. Везучие сукины дети.

В жизни каждого безнадежного изгоя вроде меня наступает момент, когда заканчиваются деньги и воля, и от старой жизни не остается и следа. Я дошел до такого и решил отыскать его, причем не ради наркоты. Я почти слез к тому времени. Нет, мне нужна была власть.

Никто не смел мне и слова сказать. Все знали: встанешь у меня на пути — сдохнешь. Всего пара капель специальной крови на ногтях или зубах, и мой босс тебя распотрошит. Ему самому нравилось разрезать людей на кусочки. Он относился к нам, как к питомцам. Денег зарабатывали тоже немало. Конечно, каждый раз корчиться от боли, чтобы его увидеть — не самая приятная перспектива, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть.

Потом… Все стало гораздо серьезнее, я перестал быть питомцем и превратился в раба. Иногда его приказы были… Боже, до сих пор снятся кошмары… Тогда я не до конца понимал сути происходящего.

Никто из нас не представлял, во что мы на самом деле ввязались; нам просто некуда больше было податься. После того, как полицейский фотограф снимает тебя в анфас и профиль, ты оказываешься на улице без будущего… Он это знал и воспользовался нашим положением. Под его контролем было достаточно людей, чтобы создать целую сеть агентов, армию. Втайне поддерживая связь друг с другом, мы сумели выяснить, что то, что с нами происходит — не просто пытка за наши грехи, а часть чего-то большего, какого-то плана… Оказалось, он боролся с чем-то, с чем-то еще хуже, чем он сам. Оказалось, что мы — герои, хоть наши методы и были жестокими, но тем не менее… Можете себе представить? Просто нам самим не повезло, ведь мы были отбросами общества, пушечным мясом для него…

Знаете, почему я здесь? Почему так подавлен? Подумайте: если бы я на самом деле боялся, что могу умереть в любой момент, я бы жил на полную катушку. Не сидел бы здесь, в палате, в одиночестве… Наоборот. Хозяин мертв, понимаете? Он уже не вернется. Этот идиот его убил!

Я иногда и сам подумывал это сделать, представлял, как раздавливаю его в куче обработанных кровью костей, чтобы он не мог выбраться, чтобы его разорвало вместе с костями… У дураков мысли сходятся, не так ли? Но когда я понял, ради чего мы делаем то, что делаем, я был только рад…

---

— Ради чего? — спросил я. — Против чего вы боролись? Что на самом деле происходит?

— Так вы не?.. — он замер, в страхе уставившись на меня. Его взгляд выражал растерянность и опасение, и он медленно отвернулся от меня. — Извини, я и так слишком много сказал.

Мои попытки расшевелить его не увенчались успехом: он просто сидел, глядя на стену, будто в трансе.

Меня злило то, что мне не удалось выведать ничего стоящего… Но потом, поразмыслив, я решил, что это только к лучшему. Я чуть не поверил этой сверхъестественной чуши. Нельзя так рисковать с собственным разумом.

Нет, костяных монстров не существует… Но наркотическая зависимость вполне реальна. Преступления, криминал — только это реально, это ядро, суть всего, что я о нем выяснил. Намеки на что-то большее, отчаяние…

… и решения, которые привели его к безумию.

Теперь его история подходит под шаблон.

Стоя в коридоре, я только и мог, что опереться о стену и смотреть вперед невидящим взглядом. За каждой дверью был пациент, который по собственной воле окунулся в пучину безумия. Их разум поработили их желания и нужды, которым они слепо следовали… до самого конца. Пока не знаю, как его история вписывается в общую картину, но дело явно сдвинулось с мертвой точки.

Вообще-то… У меня появилась идея. Я прошел в конец коридора, по дороге кивнув Мэйбл, которая, к счастью, совершенно не пострадала после вчерашних событий. Я остановился перед одной из дверей. Сюда я еще не пробовал заходить.

Я стоял, наблюдая за ней через окошко. Склонность к насилию у нее отсутствовала, и ей позволили иметь в палате ручку и бумагу, и она постоянно что-то писала. Она сидела в углу, склонившись над листом. В ее личном деле не было отчета о событиях, приведших ее сюда, никаких показаний.

Я постучал в дверь ради приличия.

— Входите, — отозвалась она.

Она не перестала писать, когда я вошел.

— Привет, — начал я. — Я…

— Ты знаешь, что нужно делать, — сказала она, не отрываясь от листа.

Я замешкался.

— Хорошо, но можешь… отложить ручку?

— Не волнуйся, я никогда никому не причиняла вреда, и начинать не собираюсь.

Поверив ее словам, но не оставив своих опасений, я опустился перед ней на колено. Она начала ощупывать мою голову в области висков и затылка.

— Извини, — закончив, сказала она с ноткой разочарования. — Не могу с тобой говорить.

— Уверена? Я просто хочу помочь. Мне кажется, с клиникой что-то неладно.

Она не ответила, только отвернулась и продолжила писать.

— Можно хотя бы посмотреть, что ты там пишешь?

Она молчала.

Подняв несколько листов, я принялся их рассматривать. Странно… Тексты было трудно разобрать. Не то чтобы это был бред сумасшедшей, просто… как будто поток сознания со странными ошибками.

Я помахал рукой у нее перед лицом. Она никак не отреагировала. У меня челюсть упала на пол от удивления:

— Ты что… слепа?

Она не ответила, лишь резко вдохнула через нос.

— Ладно, можешь не отвечать, — сказал я. — Скажи хотя бы, зачем ты вообще пишешь, если даже не можешь читать? Для чего?

— Тренировка, — одним словом ответила она.

Просто, но так глубоко… Я оставил ее, размышляя о том, как она могла оказаться здесь. Она умеет писать и тренируется, а значит, она не родилась слепой… Что бы это могло значить? Какой путь она прошла, чтобы из нормальной девушки превратиться в тихую, слепую пациентку нашей клиники, которая отказывается говорить со всеми, кто не проходит ее необъяснимый ритуал?

Обычная жизнь может так кардинально измениться, слететь с рельс… Тогда я особенно остро осознал несправедливость этого. Все эти люди — когда-то нормальные, но оказавшиеся здесь из-за собственных решений.

В клинике был еще один слепой пациент без отчета и показаний. Когда-то они были, но его личное дело то ли потеряли, то ли оно было уничтожено… Я направился к самому дальнему крылу здания. Его содержали в самой отдаленной палате.

Дойдя до двери, я остановился, разглядывая его. Он выколол себе глаза ручкой много лет назад. Он сидел в дальнем левом углу палаты с закрытыми глазами, но, судя по положению его тела, он не спал. Не могу даже представить, насколько ему должно быть скучно: он не терпел никакую электронику, впадал в истерику вблизи любых устройств. Телевизор, или хотя бы радио, могли бы скрасить его одиночество и темноту… Честно, даже не могу представить, каково ему — целыми днями сидеть запертым в собственной голове, наедине со своими мыслями.

Я заметил, что у него из-под ноги торчит что-то белое.

Я побежал обратно, подгоняемый интуитивной догадкой.

— Мэйбл!

Она остановилась и повернулась.

— Спасибо, что спасли меня вчера, — сказала она. — Муж, старый дурак, без меня пропал бы.

Она улыбнулась.

«Конечно, никаких проблем», — собирался ответить я, но смутился, вспомнив, что вчера говорила Клэр те же слова. От этих воспоминаний меня передернуло.

— Эмм, не за что. Мэйбл, ты… ты не знаешь, передают ли санитарки записки от одного пациента к другому? Не слышала ничего об этом?

— Как ваша рука? — неожиданно занервничав, спросила она.

Я опустил взгляд на перебинтованную рану.

— Нормально. Так что с перепиской между больными?

Выражение ее лица приобрело оттенок расстройства.

— Им вроде бы нравится писать друг другу. Просто он все время сидит там… совсем один. Мне стало его жалко. Не думала, что это кому-то может навредить.

— Все хорошо, — успокоил я ее. — Я не собираюсь никому об этом докладывать. Но, может, ты знаешь, что именно они пишут друг другу?

Она рассказала суть того, что сумела уяснить, читая их письма для проверки.

— Я же не буду передавать угрозы и оскорбления, — заявила она. Выслушав ее, я поспешил обратно в дальнее крыло.

— Я тебя слышу, — услышал я голос пациента, как только подошел к двери.

Нахмурившись, я смотрел, как он немного сдвинулся, чтобы прикрыть лежащие под ним записки. Я дал ему время, чтобы он подумал, будто я ничего не знаю, и вошел внутрь. В тот момент я задумался: как он вообще их читает? Наверное, чувствует пальцами гравировку на бумаге, оставленную давлением ручки. Любопытно… Я стоял в двери, давая ему время привыкнуть к моему присутствию.

Он повернул голову так, будто хотел посмотреть на меня, хоть и был слеп.

— Ты не такой, как остальные.

— Что это значит?

Он нахмурился, потом расслабился и слабо улыбнулся:

— Ходишь по-другому.

Он был прав. В последнее время я приобрел быструю, энергичную походку, всегда шел с целью. Остальные члены персонала не спеша прогуливались по коридорам, ведь для них это была просто работа. Для меня это стало чем-то большим.

— Не хочешь рассказать, как оказался здесь? — спросил я и сел рядом с ним, скрестив ноги по-турецки.

Его улыбка превратилась в насмешливую гримасу:

— Зачем? Бесполезно…

— Все равно. Я хочу знать.

— Мобильный есть? — спросил он.

Я помотал головой, но осознал, что он этого не видит.

— Нет. Сигнал может создавать помехи в работе оборудования.

— Пейджер?

Я опустил взгляд на пояс.

— Нет, — солгал я.

— Ладненько, ладненько… — пробормотал он себе под нос. — Голова побаливает небось, дружок?

Я моргнул. Действительно, в последнее время я страдал от сильных головных болей. Мало сна, и в ординаторской, где я жил, пока проводил свое… расследование… были не лучшие условия для здорового отдыха, так что вину за свои страдания я возлагал на перенапряжение и усталость и справлялся с ними с помощью все большего количества обезболивающих.

— Нет, все в порядке, — снова солгал я.

— А… — разочарованно протянул он. Наверное, параноидным шизофреникам, каковым он и являлся, нравилось угадывать мелкие детали из жизни незнакомцев; для них это было доказательством того, что они обладают неким тайным, недоступным остальным знанием. Соответственно, ошибаться им было не по нраву.

— Ладно, — сказал он спустя несколько секунд. — Больше мне заняться нечем. Если расскажу, оставишь меня в покое?

— Да.

— Хорошо… Но это тебе не понравится.

— Не проблема. Меня давно преследует ощущение того, что происходит что-то странное, и мне уже ничего не нравится.

Его это заинтриговало:

— Интересно…

Это было в воскресенье, это я помню отчетливо. Я…

Я не успел закончить описание сегодняшних событий. Меня прервали.

Я сидел в ординаторской и записывал историю, рассказанную мне пациентом, когда волна тьмы поглотила меня: погасли все источники света, кроме моего ноутбука, работающего от батареи. Я проверил городской телефон в комнате — нет гудка. Прекратился непрерывный до этого шум вентиляционных устройств, повисла мертвенная тишина. На цыпочках, стараясь не издавать ни звука, я прошел к двери и выглянул в коридор.

На потолке горели красные лампы аварийного освещения, расположенные на большом расстоянии друг от друга так, что свет еле пробивался сквозь поглотившую все вокруг темноту. На другом конце коридора, в кроваво-красном освещении я увидел то, от чего у меня застыла кровь в жилах — дверь палаты открылась, медленно, будто открывающий никак не мог поверить в то, что она не заперта.

Я тоже не мог поверить своим глазам. Я лично беседовал только с самыми спокойными пациентами. Многие из них были очень опасны.

Сражаясь с очередным приступом мигрени, я усиленно моргал, пытаясь рассмотреть, кто именно вышел из палаты. Его силуэт то освещался красным, то превращался в едва различимую тень, пока он шел по коридору, осматривая все вокруг. Свет на меня не попадал, и меня он видеть не мог… Я знал его. Он не был опасен.

Но тут рядом с ним открылась дверь еще одной палаты… И еще одной…

Я осознал, что отключение электричества не было случайностью — кто-то сделал это намеренно, а потом открыл двери всех палат.

Один за другим они выползали, каждый из них — небольшая арена для борьбы алого цвета и темноты. Каждый из них добавлял свой особый оттенок безумия уже сходящему с ума коридору. Я слышал бормотание, крики, поиски оружия, поиски… персонала!

Я подумал о том, чтобы закрыть дверь в ординаторскую и спрятаться — но потом решил, что это будет первым местом, в котором они будут искать своих мучителей.

Мне нельзя было здесь оставаться.

Сердце колотилось от страха и адреналина. Я снял свой белый халат и выскользнул в темноту между двумя аварийными лампами. Видно ли мой силуэт на фоне красного света? Я видел, как они медленно ходят рядом со мной, как любопытные животные. Толпа медленно растекалась по периметру коридора. Я прижался к стене. Несколько пациентов прошли мимо меня, бормоча что-то неразборчивое и дергаясь.

Тут меня ослепил особенно острый приступ головной боли, и я чуть не застонал, но сумел зажать самому себе рот и заставить себя не издать ни звука. Вид перемежающихся друг с другом ярко-красного света и темноты посылал волны боли сквозь глаза и прямо в голову…

Я был всего в десяти метрах от своей цели. Я намеревался сбежать через запасной выход. Больше я ничего не мог сделать, только вызвать помощь.

Дверь была заперта. Она что, должна быть заперта? Черт… черт… боль и колотящееся сердце уже затрудняли дыхание.

Свободного места для передвижения у меня было очень мало. Пациенты были всего в нескольких шагах от меня. Один из них остановился под лампой, освещенный красным светом… кто-то ударил его ножом, из-под ключицы начала хлестать кровь. Он закричал, и я буквально почувствовал, как внимание всех вокруг обратилось к этому месту.

Я услышал звук падающего на пол тела, сопровождаемый непрерывными криками, и к моей ноге по полу скользнуло что-то мягкое и мокрое. Огромный пациент, держащий в руках нож и с ног до головы покрытый кровью, посмотрел в мою сторону, разглядывая темноту.

Не раздумывая, я протиснулся в ближайшую палату и закрыл за собой дверь.

— Пожалуйста, не убивайте меня! — прошептала сжавшаяся в углу девушка.

— Не волнуйся, — прошептал я в ответ, чувствуя облегчение. — Я здесь работаю.

— О Боже, о Боже, что происходит? — взмолилась она.

Проходящих под дверью лучей красного света аварийных ламп хватало только на то, чтобы разглядеть ее очертания. Она выглядела истощенной, тощей и нездоровой. Я тут же узнал ее.

— Подожди здесь, — сказал я. У меня появилась идея.

Я высунулся в коридор, чтобы осмотреться. Подгоняемый адреналином, я рванулся на другую сторону. Схватив тележку с едой из другой палаты, я побежал обратно. Я услышал полный злобы крик, но не знаю, видел ли меня кто-нибудь.

— Съешь, — сказал я, протягивая ей кусок желе.

Она отошла от меня на шаг:

— Нет!

— Просто попробуй, — умоляюще прошептал я. — Поверь мне, иначе нам не выбраться.

Дрожа, она взяла желе в руку. Секунду спустя она с отвращением уронила его на пол. В выбивающемся из-под двери свете аварийных ламп был виден торчащий из него кусок сырого мяса.

— Еще, — сказал я.

Она поднесла ко рту огрызок яблока и уронила его, всхлипывая. Я поднял его и поднес к свету. В центре яблока было что-то, похожее на кусок сухожилия.

— Еще, — приказал я.

Заливаясь слезами, она попыталась укусить остатки бутерброда и так же уронила их на пол.

Я поднял его и отвернул хлеб, заглядывая внутрь:

— Есть!

Я взял находку в руки, очистил ее от посторонних тканей и разломал пополам.

Девушка засмеялась, всхлипывая от слез.

В руке у меня были две кости, каждая — размером с палец, с острыми зазубринами, гладкая от покрывающих их остатков хряща.

Чтобы не потеряться в темноте, она взяла меня под руку, и мы медленно вышли в коридор под аккомпанемент доносящихся из-за углов криков ликования и боли.

— Давай же, давай, — шептал я, запихивая кости в замок. Я знал, насколько бедна клиника и как из-за недостатка финансирования приходилось экономить на всем. Я рассчитывал на то, что замок был куском… Да! Он открылся.

Сзади на меня кто-то налетел. Девушка закричала и выбежала наружу, пока я боролся с человеком, который с диким взглядом пытался проткнуть меня ножом. Мы покатились по полу, сплетенные друг с другом. Я думал, что мне конец, пока меня не осветил красный свет, и пациент не увидел мой собственный взгляд сумасшедшего — результат головных болей и отсутствия сна.

— А, — выдохнул он, облегченно улыбаясь. — Думал, ты — один из них. Давай, пора выбираться отсюда, брат.

В замешательстве я повернулся к двери… И прямо перед моим носом ее закрыли.

... — Ты что делаешь? — спросил главврач.

Ошеломленный, я посмотрел вокруг. Все было чисто, спокойно, горели лампы дневного света. За стойкой справочного центра сидела Мэйбл, перебирая документы. Всего несколько секунд назад здесь было пусто, все было освещено красным, коридор был полон бормочущих, источающих опасность фигур, бесцельно бродящих туда-сюда…

— Проверяю кое-что, — быстро нашелся я. — Ээм… слепая девушка, та, которая постоянно пишет, написала о попытке побега. Я проверял, насколько это вероятно. Оказалось, дверь действительно можно взломать без проблем. Хорошо, что вовремя заметил, правда?

Он долго смотрел на меня тяжелым взглядом, по которому ничего нельзя было понять.

— Неплохо, но выглядишь ты, как дурачок, — он посмотрел на дверь запасного выхода. — Я сообщу обслуживающему персоналу, что замок нужно поменять. Молодец… Сходи отдохни, выглядишь просто ужасно.

Я кивнул и продолжил улыбаться, глядя, как он уходит по своим делам. Смотрел, как он подошел к Мэйбл, поговорил с ней и пропал из виду, зайдя за угол. Странно, но я все еще слышал отдаленные крики, которые медленно пропадали, будто прерывались один за другим, будто иллюзия отпускала мой разум постепенно…

Что, мать его, только что произошло?

Галлюцинации от недосыпа и истощения? Или кто-то подменил мои болеутоляющие?

Я медленно побрел в сторону ординаторской. Зайдя внутрь, я увидел свой халат, лежащий на полу, и ноутбук, все еще включенный. Я что, схожу с ума? Нельзя не отметить, что мой случай вполне соответствует шаблону, которому следовали остальные пациенты… Не настолько далек от реальности, как они, но близок к их состоянию. Я отличался от них только тем, что у меня были реальные доказательства, я знал стадии шаблона. Происходило что-то ужасное… Или остальные проходили через то же, что и я?

Пятая запись — моя собственная история. Как иронично.

Тем не менее, у меня есть преимущество. Я знаю о том, что происходит, знаю, через что прошли пациенты, как именно дошли до нынешнего состояния. Когда придет время, когда мне останется всего шаг до полного безумия, который все они совершили… Я остановлюсь. В этом я могу самому себе поклясться. Нельзя сойти с ума и сохранить объективный взгляд на происходящее, для этого нужно оставаться за пределами картины; нельзя переставать себе об этом напоминать. Безумие никак не совместимо с объективностью.

Но прекратить расследование я не могу. Не сейчас. Последняя история, меня прервали, именно когда я ее записывал… Даже не успел полностью ее обдумать… Она меня тревожит. Она связана с остальными. Нужно обо всем поразмыслить. Мне кажется, я вот-вот распутаю эту тайну, сумею понять, что происходит… не знаю, правда, в моих ли это интересах…

Я все-таки решил отдохнуть, проветриться. Прогуливаясь по коридорам клиники, пытаясь вспомнить детали моего, как оказалось, вымышленного приключения, я неожиданно осознал две вещи.

Головная боль пропала… как и истощенная девушка.

Часть 6: Правда

В погоне есть что-то заманчивое; удовольствие от игры. Выигрываешь ты или нет, ты все играешь, делаешь ходы и ответные маневры, полон энергии и готов действовать. Все время тебя подгоняет ощущение важности происходящего, чего нет в других занятиях. Игра есть игра… Но теперь она окончена, и, признаюсь, этого ощущения мне будет не хватать.

Хотя… Знать ужасную правду, обладать ею, удерживая, как самое ценное сокровище — ощущение, вполне сравнимое с чувством погони.

Я выиграл.

Как только я сумел восстановить душевное равновесие после галлюцинации с пациентами в коридорах, я осознал, что близок к победе. У меня в колоде появились новые карты. Неведомый противник допустил оплошность и позволил мне схватиться за слишком много ниточек клубка.

Во-первых, девушка, которой я помог сбежать — ее нигде не было. Палата была пуста, личное дело пропало. Никто из персонала не помнил ее, и… некоторым из них я поверил. Пожилая санитарка вроде Мэйбл вряд ли может быть замешана в настолько всеобъемлющем и темном заговоре. Все, что ее занимало — новые эпизоды ее любимых сериалов…

Но у меня есть мои собственные записи с упоминанием девушки, в памяти компьютера и в Интернете. Я никому не рассказывал о том, что пишу о пациентах — меня тут же уволили бы по понятным причинам.

У меня есть записи и воспоминания.

Я прекрасно знаю, что память может подводить, но записи — вещественное доказательство. К тому же я проверил присутствие остальных пациентов, одного за другим, в поисках подозрительных несоответствий. Я мог помочь ей сбежать, галлюцинируя, так что одного лишь ее отсутствия было недостаточно… но я видел, как один пациент убил другого.

И убитый на моих глазах пациент также отсутствовал.

Теперь необходимо было поразмыслить об оппоненте.

Вероятное, но не идеальное объяснение: за лабиринтом подставных владельцев, источников финансирования и акционеров стоит некая корпорация, которая планирует каким-то образом воспользоваться пациентами и их различными оттенками безумия, скорее всего для разработки информационного оружия; тщательно сформулированные идеи, которые могут заразить любого, легко распространяемые и разрушительные. Новый вид оружия, меметический вирус, способный навсегда изменить природу военных действий.

В этом случае главврач — их марионетка, и моя паранойя, галлюцинации и противоречия могут быть результатом того, что кто-то подменил мои обезболивающие, чтобы меня легче было объявить сумасшедшим, если мне все же удастся раскрыть правду.

Главный прокол в этой теории — персонал не помнит девушку. Конечно, некоторые могут лгать, Мэйбл могла слишком редко с ней общаться, некоторым было не до того, чтобы запоминать каждого отдельного пациента… Но все сразу? Здесь что-то не сходится.

Я бесцельно бродил по коридорам здания, заполненного звуком стучащего по крыше безликого ливня. Опросив способных отвечать пациентов, я выяснил, что они ее помнят. Только они и я. Это было важно…

Нет, корпорация не подходит.

Раздавшийся гром опробовал на прочность мои и так натянутые до предела нервы. Были и другие варианты.

Я мог и сам быть пациентом, и некоторые зацепки свидетельствовали в пользу этой теории. Клэр спокойно работала в клинике, причем подозреваю, что с попустительства главврача… Но ее безумие было безвредным… По крайней мере для большинства людей. Перебинтованная рука начала жутко чесаться утром — еще один раздражитель, мешающий думать.

Я часто размышлял о природе памяти и безумия. Я никак не мог опровергнуть то, что вполне мог быть таким же работающим пациентом с тщательно вплетенной в сознание иллюзией нормальной жизни за пределами клиники. Солнце казалось давним воспоминанием, а бушующий за стенами шторм делал его недостижимым и в данный момент.

У всех моих воспоминаний не было никаких оснований, никакого доказательства их правдивости, за исключением значимости, которой я сам их и наделял. Я спросил себя, важно ли это… Спросил себя, куда могут привести подобные мысли…

А привести они могут обратно к состояниям рассудка, с которых и началась эта история. Кто-то наподобие Клэр и, возможно, меня, присматривает за остальными пациентами… Это предусматривает отсутствие финансирования настолько критическое, что границы морали и этики давно перестали заботить руководство. Такое положение вещей подразумевает переполняющийся людьми мир, отчаянную борьбу за ресурсы… Темная, тоскливая и болезненная перспектива для всего человечества.

В этой ситуации не было ни победителей, ни проигравших. Люди будут страдать все больше с ростом населения, и спасение придет только в виде глобальной катастрофы или капитального пересмотра моральной основы существования.

Истории пациентов вписывались в эту теорию. Давление и жестокость общества подтолкнули их всех в этом направлении… Возможно, истинным безумцем было само общество, а эти бедняги были всего лишь самыми неудачливыми жертвами этого сумасшествия.

Это казалось более вероятным; но, если я безумен, общество должно быть на грани краха. С другой стороны, если общество само по себе на грани краха, это не значит, что я безумен.

Эти размышления полностью поглотили мое расследование, но история последнего пациента предоставила мне третью альтернативу. Она была полна обмана и контроля над разумом и не на шутку встревожила меня. Меня прервали, когда я записывал ее, но… Чем больше я о ней думал… тем больше все сходилось.

Ливень внезапно усилился, и громкий шум напомнил мне кое о чем…

Я уже читал его историю.

Я видел ее в интернете [отсылка к раннему произведению автора «Психоз» — прим. переводчика].

В архиве не было его личного дела… Кто-то прочел его, выложил историю в сеть и уничтожил? Или это его собственные записи, его хроника сумасшествия? Подобные тонкости уже, скорее всего, затеряны во времени, так что пытаться их выяснить — дело пропащее. Общая картина была гораздо важнее.

Допустим… реальность представляет собой нечто большее, чем мы привыкли думать. Допустим, что костяной монстр действительно существовал и, если верить пациенту, боролся с чем-то худшим, чем даже он сам.

Может ли быть так, что мой оппонент и был той силой, которой он противостоял? Если так, то как сюда вписываюсь я, клиника и остальные пациенты? Никаких признаков влияния извне я не замечал…

Помню, как застыл, придя к умозаключению. Стоя в коридоре напротив окна, в тени повисших на окне капель дождя, отчетливо осознавая, что наткнулся на первую йоту правды.

Зацепки были обманом! Он старательно сводил меня с верного пути.

Неспособный четко сформировать масштабную идею, медленно рождающуюся в моей голове, я поспешил к палате слепой девушки. Она сменила угол, но писать не перестала. Стоило мне войти, как зуд в руке стал невыносимым, и вернулась головная боль.

— Почему ты не хочешь со мной поговорить? — спросил я. — Я подозревал, что причиной может быть то, что я так же безумен, как и остальные, просто не осознаю этого… Но теперь мне кажется, что ты знаешь, что здесь происходит, и это — мера предосторожности, защита.

Гуляющая по бумаге ручка остановилась, балансируя на листе:

— Как ты сумел задать этот вопрос?

— Что? Мне что, нельзя задавать вопросы?

— Такие — нельзя…

Я опустился перед ней на одно колено:

— Почему?

Она таращилась на меня своими слепыми глазами.

Мои собственные глаза широко раскрылись:

— Ты говоришь только с теми, кто…

Я начал лихорадочно ощупывать свои виски. Водя пальцами вокруг головы, я искал какие-либо отклонения… Результат привел меня в замешательство. Мои ощущения были… двойственными. Мозг будто воспринимал два конфликтующих сигнала.

Виски были гладкими. Мягкая, нормальная кожа.

В области висков были странные малозаметные неравномерные линии, похожие на вздувшиеся вены, но больше…

— Что за чертовщина? — выдохнул я, дернувшись от особенно мучительного приступа головной боли. — Они есть, и их нет…

— Мне жаль… — шепотом произнесла она.

— Что это? Какого черта? — сумел выдавить я, корча гримасы в борьбе с все растущей болью в голове, от которой я был готов потерять сознание. Трудно было дышать, все становилось размытым, перед глазами замелькали огоньки. — Сколько людей… у скольких есть такие же?

Словно в ответ на мои болезненные стоны, ее губа дрогнула:

— … у всех… кроме пациентов…

Неимоверными усилиями сопротивляясь боли, я вывалился из палаты и побежал в операционную. С силой распахнув дверь, я направился к шкафчику с инструментами.

Стоя перед зеркалом, я силился разглядеть их в своем расплывающемся отражении… Я видел их! Небольшие, но легко различимые выступы, протянувшиеся вдоль висков от глаз к затылку, как будто шрам от неудачной лоботомии…

Я вскрыл виски скальпелем. Пошла кровь, но мне было все равно; я осторожно взялся за один из них пинцетом.

Перед глазами плясали огни.

Я не сдавался и потянул… Боль была настолько сильной, что я не смог сдержать крика… медленно, болезненно медленно, я вытянул длинное, жилистое волокно. Я знал, что держал пинцетом свисающий из окровавленного виска ключ к разгадке. Или, по меньшей мере, его часть. Я поверил в невозможное… и оказался прав.

Отрезав чужеродную ткань как можно ближе к коже, я почувствовал облегчение — головная боль тут же ослабла. Немного еще осталось, в области глаз и на затылке… Но начало было положено. Держа ее перед собой, я пытался понять, на что смотрю.

Было похоже на нервную ткань — жилистая, переплетенная, состоящая из множества меньших волокон… Именно об этом говорила слепая девушка, когда только попала сюда. Сказала, что не станет разговаривать ни с кем, у кого на висках нервное волокно…

… но это было несколько лет назад…

Я вырезал волокно с другой стороны головы. Она все еще побаливала, но я чувствовал облегчение и радость от того, что не ошибся.

Это все? Я свободен? Откуда взялось это волокно? Инфекция, какой-то паразит? Сами по себе они никак не могли бы держать меня под контролем… ткани было просто слишком мало, чтобы взаимодействовать с мозгом на таком уровне… Вообще, они больше были похожи на ткань зрительного нерва. Сенсорная ткань, предназначенная для… создания ложных ощущений?

Здесь была своя больная логика. Связи с глазами и ушами… с мозгом тоже, скорее всего, прямо через зрительный нерв… Ткани могли все это время искажать восприятие, возможно, даже стирать память и подсовывать сфабрикованные воспоминания. Как она сказала? Я не мог задать такой вопрос? Насколько глубоко проникает их влияние?

И почему теперь я мог видеть их, даже избавиться от них?

Скажу честно, мне хотелось упасть на колени и расплакаться от осознания заново обретенной свободы, радости от того, что я оказался прав. Оказалось, я так долго, возможно, годы, жил под чьим-то абсолютным контролем. Я бы так и сделал, если бы мне в голову не пришла мысль, что ткани — всего лишь инструмент в чьих-то руках, они откуда-то получали сигналы.

Мой противник…

Смыв с себя кровь, я прошелся по клинике, тайком разглядывая персонал. Мэйбл улыбнулась мне и сразу же отвернулась — на ее висках были явно заметны выступы.

Она была заражена. Я продолжал идти, продолжал смотреть — все, кого я встречал, были заражены.

Я вернулся в операционную, где мог чувствовать себя в безопасности, и головная боль начала возвращаться. В зеркале я с ужасом увидел, как у меня на висках поднимается кожа. Нервные ткани начали отрастать обратно.

Я отчетливо помню, как засмеялся, громко, с отчаянием. Это было слишком. Эта зараза регенерировала — даже если ее вырезать, что здесь вообще можно сделать?

Включилось мое медицинское образование, и я перестал смеяться.

Я продезинфицировал руки и надел перчатки, готовясь к тому, что вполне могло оказаться тем самым шагом в абсолютное безумие, границей, которую я обещал самому себе не пересекать. Да уж, как я был глуп… Я приготовил несколько зеркал.

Придется обойтись без анестезии.

Тяжело дыша, чувствуя прилив адреналина, я закрепил веки одним из инструментов так, чтобы они оставались открытыми, и приготовился к тому, что меня ждет…

Вытащить глаз оказалось легче, чем я ожидал.

Всего на пару сантиметров, так, чтобы натянулся зрительный нерв… напрягаясь от невиданной боли, я поднял скальпель и принялся осторожно отрезать чужеродную нервную ткань.

Пять вдохов… десять… двадцать… Я не спеша отделял их у самого основания. Все животные инстинкты кричали внутри меня… Я достал собственный глаз из головы, видел связки кровеносных сосудов и нервов в отражении… Я боролся с паникой, как мог.

Я вытащил оставшиеся ткани через глазницу — так было легче их достать… и, к моему удивлению, все было готово. Я осторожно взялся за глаз и вставил его обратно.

Чтобы успокоиться, проверить глаз и побороть приступ паники, у меня ушло пять минут… после чего я взялся за другой.

Когда я закончил, головная боль пропала. Ткань не регенерировала. Я вырезал ее полностью.

Я час лежал в операционной, наслаждаясь свободой, размышляя, дыша, успокаиваясь…

Откуда они взялись? Они явно являются чьим-то инструментом. Кто за этим стоит? Что за этим стоит? Рабам костяного монстра иллюзии не создавали помех — они не знали, какую цель преследуют, лишь следовали приказам под страхом смерти…

У пациентов не было тканей… Почему? Внезапно я осознал: по той же причине, по которой общество избавилось от них, засадив в клинику: карантин. Пациенты были опасны, а их безумие — еще опаснее.

Возможно, во всех моих теориях было здравое зерно: мир мрачен, общество на грани краха, из-за перенаселения появляются все более опасные и заразные виды сумасшествия…

И та сила, которая для каких-то неизвестных целей заразила всех нервными тканями, искажающими восприятие… следующий шаг очевиден. На ее месте я бы не хотел, чтобы мои создания были соединены с мозгом безумца, полным опасных и заразных идей. Не хотел бы, чтобы эти идеи транслировались по сети рабов, подключенных друг к другу волокном… эти идеи могут заразить остальных, разрушить их сознание, и они перестанут быть полезными… и, возможно, освободятся.

Я сходил с ума. Я четко осознал это в тот момент. Обезболивающие, усталость, помешательство… Я позволил расстройствам других пациентов окутать меня, начал воспринимать их истории всерьез, и стал… свободен. Поэтому я мог видеть ткани, поэтому они сжимали мне череп, боролись со мной на каждом шагу.

Парадокс… доктор стал пациентом; сходя с ума, уходя от реальности…

Но мои записи были в Интернете. Его история, история пациента, который выколол самому себе глаза — она тоже была там. Как мог Оппонент позволить этому случиться и распространиться? Не из-за этого ли остальные пациенты содержались здесь, вне его контроля, но под надзором его рабов? Была ли идея сама по себе неприемлемой для его сети манипуляций? Он не мог распознавать идеи, не мог даже принять их во внимание, иначе он понял бы их суть… и сам оказался бы ими заражен.

Лежа в операционной, я смеялся каждый раз, когда размышления приводили меня к следующему шагу логической цепочки.

От идеи не защититься.

Когда я вышел в коридор, я чувствовал себя обновленным. Я был свободен, и Оппонент ничего не мог с этим поделать. Он больше не мог воспринимать меня, не мог принять факт моего существования, ведь иначе меня придется впустить к себе в голову, а это значит — понять и… заразиться. Мне пришла мысль: ткани, скорее всего, отпали бы сами собой, если бы я еще дальше погрузился в безумие… Эта идея мне показалась по-особенному смешной.

— Ты что с собой сделал?! — закричал главврач, увидев меня в другом конце коридора. Он начал звать на помощь санитаров, но раскат грома перекрыл его выкрики.

Я сорвался с места.

Замок на двери запасного выхода починили — черт! Своими ключами я открывал все палаты по пути, выпуская пациентов, чтобы отвлечь тех, кто сидел у меня на хвосте. Где-то неподалеку были слышны крики санитаров, которые пытались разобраться в происходящем. У меня появилась идея, когда я проходил мимо помещения обслуживания. Это было легче, чем я ожидал. Я дернул переключатели, и во всей клинике пропал свет.

Когда я вышел обратно в коридор, ощущая странный комфорт в смеси темноты и красного света аварийных ламп. Слышно было только стучащий по крыше дождь и раскаты грома.

Странно… То же самое было, когда я галлюцинировал… Или это было на самом деле… Прошлой ночью… Нет, тогда не было дождя…

Я захватил ноутбук из ординаторской, положил его в сумку и повесил ее на плечо. Халат оставил там. Распихал по карманам как можно больше еды из автомата, пообещав позже оплатить ее стоимость и разбитое стекло.

Подвижную темноту наполняли крики и приглушенное ворчание. Я слышал работников клиники, которые пытались найти друг друга. Слышал бормотание пациентов… и крики боли.

Улыбаясь, я крался сквозь темноту. Мой обманный маневр сработал на «отлично».

Когда я добрался до главной двери, за стенами прогремел гром. Здесь никого не было, санитары пытались совладать с пациентами — я был свободен.

— Стой! — прокричал он, как только я положил руку на дверь. Было слышно, как с другой стороны о нее разбиваются капли дождя. — Не делай этого!

Мой наставник.

— Я пытался уследить за тобой, — объяснил он обеспокоенным тоном. — Тот пациент, в самой дальней палате — его содержат именно там не просто так. Тому, что его контакты с персоналом сведены до минимума, есть объяснение. Помнишь, что я говорил?

Глядя на него, я был готов в любой момент рвануться наружу, но не двигался с места. Я хотел его выслушать.

— Ты заразился его психозом! — прокричал он, пытаясь достучаться до меня сквозь дождь, гром и крики пациентов в коридорах позади. — Я знаю, ты считаешь, что безумие — это выбор. Останься, выбери нормальную жизнь работника клиники, выбери реальность!

Я отвернулся, собираясь уйти.

— Что ждет тебя за этой дверью? — спросил он. — Что ты собираешься делать? Бежать, прятаться, причинять остальным людям боль по известным только тебе причинам?

Он был прав… абсолютно прав. Я остановился. Неужели я ушел от реальности так далеко? Что, если я приму его предложение? Манипулировала мной некая сущность или нет, я могу жить… вполне неплохо, не так ли?

Я стоял на границе. Я буквально ощущал это. Выйдя за дверь, я фактически буду безумен, по крайней мере, по отношению к тому, что считалось в этом обществе нормальным… Если останусь, смогу влиться в строй, вернуться к работе, меня примут, я буду нормальным…

Это было слишком разумно. Ни одной прорехи. Так не бывает.

— Это ты! — осознал я, почти выкрикнув ему свое обвинение.

Он покачал головой в смятении, освещенный алым светом… Я не ожидал, что Оппонент выдаст себя только потому, что я понял, что он говорит устами моего наставника… Нет, его реакция была идеальной копией, обманчиво реальной.

Под аккомпанемент раската грома я открыл дверь и побежал, что есть сил.

Уверен, жизнь осложнится. Теперь я нахожусь за пределами сконструированной обществом реальности… Но он больше не может воспринимать меня, не может думать обо мне, иначе он рискует заразиться. Я могу свободно передвигаться, почти незаметно для него. Думаю, мне придется сменить имя, найти работу, создать видимость нормальности, надеть маску. Он не может не игнорировать меня, но с людьми так не получится.

Он не может остановить идеи, которые я выпущу в мир, как вирус. Нас всех обманывают, каждого по отдельности и всех сразу. Я увидел, что на самом деле представляет собой мир, как только закончился дождь. Я увидел, что с нами произошло.

Я стоял на холме за городом, когда облака отступили, и меня наконец-то окутали долгожданные лучи солнца. Я видел силуэты, которые выступали сквозь завесу дождя, но полная картина была скрыта…

Я смотрел на город.

Наросты висели высоко между домами, уличными фонарями, деревьями. Толстое, жилистое волокно — нервная ткань. Заражение было повсюду, обернутое вокруг внешних атрибутов цивилизации, как лозы ядовитого плюща. Я внезапно осознал — зараза, несомненно, распространилась по всему миру…

Нервы, нейроны, мозги, связаны друг с другом, обманутые; сеть, напоминающая сам интернет… эта сущность могла изначально быть идеей сама по себе, мем, или мутация, а затем — распространилась повсюду… и теперь она доросла до паразита, живущего за счет всего мира. Я помнил, как она влияла на меня, и понимал, чего она хочет.

Больше.

Больше людей, больше мозгов, больше напряжения, больше потребления. Она просто обожает кофеин. Ей нравятся любые стимуляторы, но кофеин — больше всего. Она хочет, чтобы вы больше пили, ели, потребляли и размножались, пока она ведет человечество к одной ей известной цели… А нагнетаемое напряжение, обострение нужд каждого человека до предела, разрушает сознания сотен людей.

Будь то желание выглядеть красиво, отчаяние бедняка и его страх лишиться дома, финансовое рабство путем немыслимых долгов, потребность в близости, или, в моем случае — элементарное желание верить в то, что страдание не является фундаментальной основой бытия… Что бы ни давило на вас, какова бы ни была ваша слабость, она использует ее, чтобы довести вас до предела воли и рассудка. Она — общество, она — это мы, и все мы — пушечное мясо.

Но сегодня родилось Сопротивление. Я пишу это, сидя в кофейне, улыбаясь прохожим. Сейчас я загружу это через wi-fi. Оппонент не может меня воспринимать, а все вокруг поглощены своей собственной борьбой с растущим невероятным давлением со стороны общества. Они так устали, что не замечают меня — сумасшедшего, по отношению к реальности, принимаемой остальными, который сидит всего в нескольких шагах. Как только закончу писать, я исчезну, не оставив и следа.

Но не волнуйтесь. Я решил посвятить этому жизнь. Взял с собой инструменты. Свой верный скальпель. Я найду вас и освобожу вас всех — одну пару глаз за другой.

---

Автор: Мэтт Димерски

Ссылки

• Первоисточник: mattdymerski.com
• Перевод взят с: kriper.ru
• EPUB версия: dropbox.com

См. также

• Психоз

Другие статьи про клиники для душевнобольных и истории, рассказанные их обитателями:

• Психушка
• Манул
• Как я работал в наркологическом диспансере

Истории похожие на
Первую часть

• Алгоритм

Третью часть

• Saya no Uta
• Недосып
• Советский эксперимент со стимулирующим газом

Четвёртую часть

• Случай в токийском метро

Текущий рейтинг: 88/100 (На основе 732 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать