(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Катя и пугало
Плехановский район располагался на самой окраине города. Дома, образовывавшие колодец ближайший к котельной, а соответственно и концу района, считались окраиной окраины. От самой трассы сетка района состояла из повторяющегося паттерна домов, где между панельками в шахматном порядке был либо детский сад, либо школа. Дворы шли в линию, от шумного выезда из города, обрываясь на котельной, создавая иллюзию стены, отделяющей шумный город с трассами и торговыми центрами от обширных полей с далёкими деревнями на горизонте. Вдоль этой бетонной стены шла дорога с неизменными гаражами, а уже за ними начиналась пустошь, незадействованный в плановой застройке участок земли, протянувшийся вдоль рядов панелек, отделяющий людей от леса. Плехановец мог выйти из подъезда, пройти за линию гаражей, как за последний рубеж, и оказаться в чистом поле. Если пройти дальше, уткнёшся в железную дорогу, а за ней уже бескрайние просторы, поля, перелески и чёрт пойми что ещё.
Близость природы давала детворе бесконечный простор для игр. Пустырь был полон строительным мусором и остатками давно кем-то брошенных строений, фундаментов, котлованов и висящих на ржавых постаментах труб. Прятки в этом царстве рухляди и изрытых холмов были извечным развлечением, всё это с неодобрения родителей, ведь напароться на арматуру можно, и бездомные собаки, впрочем, как и бездомные люди, там водились с излишком. И как исполинский труп посреди стояла котельная, не работавшая уже несколько лет. Теперь она служила только как маяк, по которому далеко ушедшие грибники могли выбраться к тому, что местные называли цивилизацией.
Тёплая ночь начала июля была необычна для местных по многим причинам. Во-первых, ещё не утихли на кухнях разговоры о пропавшем строителе, который днём клал настил рубероида на крышу. Напарник его отошёл за новым рулоном, а вернувшись, не нашёл Жору, так он его называл, собирая народ, чтобы обыскать кустарники вокруг дома, в которых, к облегчению многих, тело так и не нашли. Потом была полиция, безуспешные поиски, и жителям всего двора осталось только обсуждать, не в вентиляцию ли он провалился и не разбудит ли посреди ночи его стуки и скрежет из-за стенки в ванной, а также и то, что кто-то слышал от напарника пропавшего ту незначительную деталь, что Жору он видел в последний раз уставившегося в сторону пустыря. Тот уже уходил и видел, как будто тот заметил что-то и силился рассмотреть, прижимая ладонь козырьком ко лбу. Часть слушателей на импровизированном собрании жильцов как-то сразу потускнели, осунулись и побрели к дому, словно это был сигнал к действию. Чувство их не подвело, ведь в час ночи со стороны пустыря послышался крик, столь мучительный и громкий, что в сторона дома, выходившая на пустырь, осветилась сразу десятком окон. Через траву и кусты со стороны леса бежал парень, не разбирая дороги. Бежал по пояс в траве, игнорируя исхоженные годами тропинки, то пропадая, то вновь появляясь из-за неясных в темноте кустов и бетонных конструкций, ощерившихся ржавой арматурой. Он не добежал сотню метров до гаражей, когда упал. Навстречу кинулись несколько тёмных фигур, которые схватили его брыкающегося и ревущего и спешно потащили его к освещённой фонарями дороге. Там случайным зрителям открылось, что парень это никто иной, как Сашка из соседнего дома, который неделю назад вернулся из областного центра, так сказать, на лето.
Руки не давали и двинуться. Глазами к небу он всматривался в звёзды, фонари слепили его, пролетая над головой, но и того хватило, чтобы понять, успокоиться, всё вроде было как прежде. Трое несли его, как подстреленного с поля боя.
— Всё хорошо, успокойся, успокойся Саша
Четвёртая тень пыталась утихомирить его знакомым голосом. Вот ещё фонарь, и взгляд упёрся в белёный потолок с чёрными точками от горелых спичек, извечного развлечения молодёжи. Подъезд обдал запахами не хуже нашатыря, и Саша попросил опустить его. Спасители с облегчением прислонили его к поручням. На четвёртый этаж он, подталкиваемый сзади, поднялся сам.
– А Катя ремонт так и не сделала - отметил он, входя в знакомую квартиру. За его спиной закрылась дверь. Только сейчас он осмелился и решился осмотреть спасителей. Двое мужиков под 50, дед, которого он видел впервые, женщина, вроде бы её звали Наталья, она, как он помнил, отвечала за сбор денег за всякое разное для благоустройства двора, и, конечно, конечно, Катя, первопричина того, что он сейчас здесь оказался. – — Ну слава богу
Из соседней комнаты вышел мужчина преклонного возраста. Откинув полу халата, он положил на стол бинокль, по виду прошедший с хозяином войну.
Распрощавшись, все, кроме Кати и деда, который представился Борисом, покинули квартиру. А на столе появились стаканы и водка.
Борис протянул руку:
— Видел его, значит?
Молчание повисло в комнате
Он тяжело вздохнул.
— Вот что, ты пей.
— Что вообще, Катя, что это? — Та стояла в углу комнаты, спиной к обширному собранию икон
— Да ты погоди, говорю тебе, пей.
— Надо полицию звать, там человек...
— Да куда там, звали уже, а толку
— Надо же что-то делать.
Катя отведя глаза теребила конец косички.
— Дурак ты. Я ещё мальцом был, а уже чётко выучил, что есть места, куда ходить нельзя. А теперь ты, получается, хозяин квартиры, значит, и ты знать должен, хоть и зря Катя тебе так сразу всё
— Ты же знала? Почему не сказала?
— Да я не... — начала она.
— Ладно всё, об этом потом.
Он затянулся, показал на стакан.
— Ты, значит, успокаивайся, а я тебе всё расскажу, что да как тут у нас делается
Начал он действительно издалека. Про то что он родился в деревне в 3 дюжины домов, про хозяйство домовое и общее. Про то что переехал только лет пять назад, к детям поближе. Он всё наровил перейти с темы на тему, не останавливаясь, только успевая затянуться.
— Земля-то почти чернозём была, всё у нас росло, что в землю ни воткни. Вот к нам после войны ещё много переселили: блокадники, кто крова лишился, сироты. Жили мы как все: год урожайный — хорошо, нет — сводим концы с концами, никого не обделяли, даже пришлых. Хоть и получилось не хорошо.
— Саша уже начал потихоньку отходить, алкоголь разливался внутри теплом, только в кедах хлюпала вода.
— Всё хорошо было, говорю же, но вот как-то враз всё поменялось. Ночью проснулся тогда, понять не могу, что не так, а сердце стучит, аж голова заболела, и звук, впервые я тогда услышал. Как дерево скрипит, только так, будто его не ветер качает, а словно выжимают его, как бабы бельё после мойки. Да стукает ещё что-то. А за окно глянул, ба, а стволы-то за опушкой то и качаются, да только на одном месте, а вокруг лес стоит, не шелохнётся. И на душе так тянуть стало, жутко до одури, хоть беги из дома да в колодец прыгай, авось не заденет. Хожу по комнате, в окно смотреть боюсь, а батька спит мой на печи, только храпит, ничего ему. Я и успокаиваться начал, а потом и шум перестал.
Он трепал в руке новую сигарету, на пол стали сыпаться частички табака.
— Старики-то сразу всё поняли. В полдень по дворам староста прошёл, всех к собранию призывать, а сам-то испуганный, нервный, и я ещё на него тогда смотрю, самому страшно от неизвестности. Вроде и не паника в селе началась, но мужики старосту таким и не видели никогда. Ясно дело, чего всполошились все, думали, войну или чего ещё, время такое. Собрались, значит, и вперёд мать, староста выходит и тихо начинает. В лес, говорит, что со стороны дороги в райцентр ходить теперь нельзя. Детей никуда со двора не отпускайте. И у кого участок с лесом граничит, забор нужно ставить. Все глаза выкатили, понять не могут. Там же пасека, прямо за пролеском, да и дорога. Голова как рявкнул в толпу: нет и точка, опасно теперь там. Уважение уважением, а людям разъяснить надо, там же и церковь, и в школу сельскую дитям ходить нужно. Почуял тогда голова, что всё равно пойдут, тогда взял мужиков и махнул за собой. Вернулись они уже к вечеру, грязные, кто в рваном, а кто и с садинами, и как у одного глаза напуганные.
Саша понял, к чему он ведёт. Он посмотрел в угол комнаты, они встретились глазами с Катей.
Ребятня дружила дворами, так повелось. Всех объединял один детский сад, а потом и одна школа. Девчонки держались обособленно, но Катя всегда была, как говорили, не от мира сего. Гуляла с пацанами, рогатки делала, получала от родителей нагоняй. И именно она была инициатором очередного похода или рейда за клубникой к ближайшим дачам.
Две недели назад Саша вернулся после четырёх лет на юридическом в родную квартиру. Родителей не было, они успешно привыкали к жизни загородных жителей в новом доме, и теперь полноправным хозяином жилплощади стал он. Планов у него не было никаких, как и амбиций. Саша не думал об этом, после диплома хотел просто отдохнуть. Не успел он скинуть сумки с пожитками, в дверь позвонили. На пороге стояла Катя. Узнать её было не сложно, она вообще не поменялась, лишь устала, глаза обрамляли синяки, да и сама она стала какой-то обтрёпанной, что ли, взрослой. Саша с трудом нашёл пару чашек, и они сели пить чай.
Когда она сидела рядом, для себя он уже решил: похоже, жизнь у неё сложилась хуже некуда. Он узнал, что работает она обычной продавщицей, учится дальше не пошла. А по внешности было похоже, что без пристрастия к алкоголю дело не обошлось, и уже был готов в порыве детских воспоминаний дать ей денег, так как думал, что она пришла просить до зарплаты.
Лишь спустя полчаса, когда все бытовые темы для разговора были отброшены, Саша стал что-то подозревать. Все истории крутились вокруг их воспоминаний, вокруг их походов на пустырь. И то, как Вася руку сломал, и как кто-то из местных животных пропал, и с каждым вопросом по типу: «А помнишь, как...», его настроение сменялось на отрицательное. Всё больше всплывало случаев после моего отъезда, когда, люди пропадали, одного вообще нашли, но только половину, в прикроватном ящике, сложенного по частям. И такое происходило уже не первый год, например, бабушка чью пропажу мы обсуждали, будучи в средней школе, не просто умерла, её нашли в насквозь вымороженной квартире, окна выбиты, хоть никто и не слышал, а сама она забилась в ванную где лежала так, пока её не вынесли как ледяную статую. Он пытался соскочить, перевести на её нынешние дела, но слышал лишь отговорки, что работает она тут недалеко в магазине, и дальше опять: «А помнишь ...».
Что она ему пыталась этим всем сказать, он понял не сразу.
— Ну и жуть у нас тут происходит, детство беззаботное, а столько фигни. И что, менты делают вообще что-то?
— А ты в гугл загляни, и я тебе пару ссылок скину.
Она начала собираться. Распрощавшись, он был в непонятном каком настроении, слишком странно всё это. Откуда в ней такой талант манипулятора. А ведь сейчас он понимает. Наживка была успешно проглочена.
В районе действительно что-то было не так, причём не так либо в криминальном плане, либо вообще в мистическом. От заголовков статей веяло жутью, не так, холодом. Пропажи жителей уже перестали удивлять с десятой статьи. Целая семья на улице Мира, квартира закрыта изнутри. То, что дворовые животные исчезли как класс фауны, он приметил ещё, пока ходил в магазин, виной чему в прессе ставились догхантеры и бомжи. Про пропажу последних тоже были статьи, про следы крови в заброшенной котельной. Маньяк, вот чем оправдывались пропажи журналистами.
Из квартиры Саша стал выходить с опаской, некая глубоко вьевшееся чувство неправильности теперь следовало за ним. В том, что бабушки как пропали с двора. Как в общем и скамейки, о существовании которых говорили квадратные парные дыры по всему двору. А забор детского сада удвоился и укрепился с тех пор, как он его помнил. Теперь это был глухой настил из металла, на внутренней стороне которого были нелепые солнышки и зайчики. Разговор с местными, что Саша пытался завести, сводились к одному проклятию в сторону городских властей, милицию винили в бездействии, а комунальщиков в коррупции.
— Так вот, — дед Борис сделал паузу.
— Простите, в голову что то сильно дало — встрепенулся Саша
— Да ничего
Саша замялся
— Забор говорю, уже у нас стоял из досок, крепкий как стена. Мужики ещё с вечера пилили, строгали, а через день всё было сделано. Никто и слова не измолвил, только жён всё отгоняли благим матом. Так и зажили, отгородившись непонятно от чего. Сентябрь уже, а все дома. Детвора тогда в группы то у одного двора, то у другого собиралась. А тут двое, братья лет по десять, нахвастались да и пошли. Мы-то к вечеру к взрослым, такие дела. В общем, так и не пришли. Всё обыскали, а когда поняли, куда братья пошли, тут уже не удержать мать их было. Держать пытались, а куда там, в итоге с ней пошли, кто не из робкого десятка бабы, да те, кто из райцентра приехал, в первую разведку не застал. Знаешь, — помедлил он, — многое было, но вой тот я никогда не забуду. Когда крик поднялся, тут уж многие в лес рванули, а им навстречу оттуда её несут. Она вырвется, добежит до опушки, до первых кустов, на колени кинется и воет, хочет идти, зовёт материнское сердце, а пойти не может. Мужики-то видели, что сначала она через кусты прямо и ломонулась, они за ней. Говорят, смотрят: поляна, как поляна. Домики пчелиные, а в конце пасеки, груда какая-то непонятно из чего. В общем, мальцов тогда нашли, не вышли они на пасеку по итогу, тоже груду увидели и, испугавшись, на речку пошли, там и сидели. Рассказ тех, кто был, ещё больше селян напугал. Чтобы мать детей так бросила, тут уже о чертях разговоры пошли, и с наказанием головы уже никто не спорил.
Так и жили теперь. Каждый год, а то и чаще, она место меняла. То на поле встанет в посевной сезон, торчит посреди поля тёмное пятно, то дорогу перекроет, и нужно новую рыть. Но как-то сжились, притёрлись.
Из дали его видно стало. Уже привычно, даже. Идёшь на реку, а из-за крапивы ветки торчат, ещё живые с листочками и всё рыбалка отменяется. Не подумай, что нас тогда чучела эти пугали. Оно как появится, уже знали, что кур не досчитаются хозяйки. Да и люди пропадали было дело. Тут уж не поймёшь, толи зверь какой у нас тогда завёлся. Но к местам тем не ходили.
— А что потом?
— Не знаю, сынок, я уехал тогда. В город на заработки поехал. Приехал уже на пепелище, потом людей спрашивал. Сказали мне то, что за месяц уже несколько стало вокруг деревни мест этих, сначала два, потом уже шесть, и смотрят местные, а деревню как в кольцо взяли. Визг из леса стоял, что спать не давла. Да земля под ногами то и дёрнется, вся скотина в леса убежала. А люди-то тоже не дураки, кто поумней, те сбежали сразу, кого уговаривать пришлось, а новосёлы так и остались. В деревню то я всё-таки вернулся, уже опосля. Выгорела она, но... странно было. Дома стоят, кое-где обугленные, людей ни следа, тех кто не ушел потом и не видели. Чекисты всё вынюхивали, меня допрашивали, да всё пусто.
Он остановился на полуслове.
— Давно так это было, а потом внучка нашла это, я в бинокль смотрю, у нас же всё как на ладони, понять не могу, как кипятком меня обдало как заметил...
Мы встретились взглядами с Катей.
— Это же мы её построили
Дед Борис перевёл взгляд на неё.
— Ничего там нет, это мы её построили ещё, ещё когда детьми были, арматуру связали проволокой, веток натаскали.
Она стояла, вперив взгляд в пустоту.
Саша молча встал, прошёл мимо и вышел в подъезд. Не было ничего, никогда и не было, думал он, спускаясь. Прошёл мимо гаражей. Что же ему там показалось, почему он бежал. Он бы и сам себе уже не признался.
После исчезновения ремонтника с крыши он чётко понял, куда ведут все концы. Вокруг пустыря крутилось всё в жутком мареве, что нависло над горсткой домов. Но там ничего отродясь не было. Изрытая земля, где всё детство они провели, стрили штаб, игрли в прятки и курили, когда были постарше. Но кое-что всё-таки там было.
Услышав о пропаже ремонтника, он решился. Неизвестность давила нестерпимым грузом, и смутное представление, что Катя что-то знала, давало лишь предположения, одно хуже другого. Он знал точно, что бы то ни было, всё крутится вокруг того, что Катя назвала в тот день пугалом.
Уже смеркалось, и он пошёл знакомым с детства маршрутом, мимо фундамента неизвестного здания, мимо небольшого, разросшегося кустами остатка сарая, где ещё были видны следы их трудов, штаба, где они собирались. Прямо к чаще, солнце уже светило где-то слева, и труба котельной благосклонно роняла тень на поляну перед ним. Да, оно было там. Покосившееся от времени, но ещё слишком хорошо узнаваемое. Из высокой травы в небо устремились три арматуры, и ветер бил об неё уцелевшую консервную банку. Он подходил всё ближе и ближе.
В один из дней Катя просто пропала на неделю, родители говорили, что она болеет. Когда она всё-таки вышла, бледная и какая-то шальная, она сказала, что придумала кое-что новое и очень важное, они должны были сделать пугало. Никто поначалу не понял, но по старой привычке они пошли на пустырь собирать металлолом. Через неделю сбоку от котельной их пугало уже было готов, развесив в стороны ветки, палки, из арматуры и шифера в основании. Что-то не сильно похожее на человека, больше на антенну, в чём ряд парней и видел изначальный смысл сей постройки. Только банки на верёвочках, что тут и там свисали, создавали впечатление игрушек на ржавой ёлке. И так странно было стоять Саше около этой скульптуры, порождения болезненной фантазии Кати.
Вот уже оставалось несколько метров, когда он почувствовал, что ноги идут по влажному. Трава проминалась от шагов, воронки сразу же наполнялись водой. Вся поляна оказалась в низине, где после дождей скапливалась вода, хоть дождей и давно не было. Он уже был близко, когда еле заметное движение не отвлекло его. Тень трубы двигалась. Сначала он поднял глаза, всё как прежде, пошёл дальше, но вот опять, место, где было солнце, закрыло что-то большое и вновь отступило. Тогда он начал вглядываться в трубу. Солнце было прямо за ней, и с такого ракурса можно было рассмотреть лучше. Ничего необычного: труба красного кирпича, обвитая подтёками, и... руки, тень, мираж, эфемерное воздушное, лишь одно он мог рассмотреть чётко в этом нечто, скрывающемся от глаз, как ребёнок, прячущийся за деревом от родителей, — это тёмно-красная точка там, где у человека должна быть рука.
Тварь была огромной. Отделяясь от трубы, оно вросло в здание, перетекая на землю, в траву. Послышалось нарастающее птичье щебетание, и Саша увидел, как трава начала шевелиться, определённо приближаясь к нему. Единственное, что было в досягаемости, — это их пугало. Спотыкаясь, он добежал до обшивки пугала и забрался под шифер. Он всеми силами пытался успокоить сердце в полной уверенности, что любой звук, даже биение сердца, выдаст его. Над головой смыкалась конусом арматура. В детстве они еле подняли связанные вязальной проволокой пруты, а сейчас ему едва-едва хватало места, чтобы поместиться там полностью. А полностью поместиться нужно было обязательно, ибо именно за торчащий носок кроссовки тварь вытащит его из укрытия. Саша был убеждён в непреклонности этого детского правила.
Тварь не спешила, она кружила по полю, словно акула, обходя его по широкой дуге. Она проходила мимо долго, маленькими перебежками, словно не хотела ни одним своим проявлением показать сторонним наблюдателям своё присутствие. Саша до боли сжимал крестик у себя на груди, не зная тогда, что из окон дома, куда его через несколько часов его занесут соседи, на пустырь устремлены взгляды тех, кто воспринял новость об исчезновении Жоры как знак, не предвещающий ничего хорошего.
Как ни странно, именно его Саша и увидел, когда тварь прошла часть с высокой травой и направилась правее от его укрытия на песчаную насыпь. То, что ещё на трубе он принял за пятно, было останками, прожёванными останками человека в синей спецовке. Тело, несомое неведомой силой за одну ногу, тащилось по земле, оставляя еле заметный блестящий в закатном солнце след, когда остальное тело, сейчас больше похожее на кожуру от банана, бесформенной массой толчками прыгало вслед. Последнее, что Саша заметил перед тем, как Жора, превратившийся в кровавую мочалку, неожиданно юркнул куда-то вниз, было то, что тварь не показывалась, она сама была как будто под землёй, стелилась тенью, неотличимой от теней тополей вокруг.
Наверное, он потерял сознание, либо память выдавила из себя следующие несколько часов. Когда он пришёл в себя, последние лучи солнца исчезали, половина неба уже была нестерпимо чёрной, и то, что в нём было, Саше совсем не понравилось, настолько, что, выбив кусок шифера, он побежал, не помня себя. Всё, что случилось до этого, накатило с новой силой, ведь небо, прямо над ним, было полно звёзд, ярких, привычных, романтичных в других обстоятельствах. Но звёзды не ходят по кругу в дьявольском танце, звёзды, что смотрели на него и начали падать с немыслимой скоростью. Вокруг было тихо, лишь звук падающего за спиной пугала на секунду заставил его остановиться. Как вдруг все шорохи травы стали громче, и он закричал, как никогда до этого, нёсся, не разбирая, что у него под ногами, падая и разрывая одежду и кожу. Он даже не поморщился, когда пробежал сквозь испачканную кровью Жоры траву. А потом удар, падение, крепкие руки, проходящие фонари над головой и успокоения от Кати, в чьих глазах были слёзы и уже не страх, а первобытный ужас.
После рассказа деда Бориса он уже практически потерял связь с реальностью, всё это было слишком. Сюрреализм происходящего перешёл любые рамки, и оставалось лишь забыться сном в недобрых мыслях о том, что же Катя такое навела и в каком таком ритуале невольно они приняли участие, будучи детьми.
Посреди ночи он проснулся, жажда не давала покоя. На негнущихся ногах Саша прошёл на кухню, он прошёл коридор с вытянувшейся во всю длину ещё советской стенки с высокими антресолями. Ушедший сон не дал покоя, а лишь наполнил голову образами, чувствами, чем-то, что сейчас, стоя перед раковиной, пытался разобрать его разум. Колонны, уходящие в небо, что держат высокий потолок, бездонный безмолвный океан, колыхающаяся мембрана, тёмный лес, облеплённый снегом, монолит чёрного камня, окрашенный внутренностями, глаза, рыскающие по тёмному небу, пурга, несущая потоки белого и острого, и глаза ярче звёзд, что в ней сокрыты. Пустырь, он ему тоже виделся, только не такой, как видел он его тысячу раз из окон. И казалось ему, когда он подходил к пугалу, он видел не просеку и не насыпь из песка, а неровную, как будто ржавчиной в почве проеденную дыру, где видны были и колонны из чёрного камня, и океан без конца, и маленькую Катю в платье с цветочками, что стояла она на самом краю и смотрела вниз, а к ней тянулись тени, обвивая, вырываясь, пытаясь прогрызть, сделать дыру ещё больше, и как зарождается стрекочет в глубине бездонной пропасти что-то яркое, манящее, что ждало крови столько лет, что уже не почетается, как прежде, первыми народами. Оно манило, требовало. А потом он видел себя и ребят, что ставили пугало, и Катю уже другую, с глазами, что сменили цвет. И он снова стоял там, на краю, не замечая, но чувствуя, опять у ямы, взрослый, сидит и прячется в пугале.
Саша напился прямо из-под крана, умыл лицо, холодная вода смыла остатки наваждения. Он пошёл обратно, вышел в коридор и застыл на месте. Бледная конечность с пальцами не толще сигареты свисала прямо на проходе у двери в комнату. Раскинув пальцы, не толще сигареты, ладонь висела в воздухе. Саша невольно проследил взглядом: синюшное, словно из сплетений хрящей с белой кожей, запястье уходило вверх, локтевой сустав, предплечье, торчало из верхней створки антресолей. Сердце Саши замерло. Рука медленно колебалась, пытаясь нащепать что-то в воздухе. Примерно десять секунд он следил за этими плавными движениями, совершенно забыв дышать, и когда всё-таки шумно втянул воздух, рука медленно начала втягиваться в шкафчик. Она была такой длины, что кто бы ни был её обладателем, он бы никак не поместился в такое пространство. Саша чуть отошёл в сторону, в любой момент готовый бежать к входной двери, когда неслышно дверца приотворилась чуть шире, и Саша увидел половину лица в неясном свете фонарей за окном. Незваный гость выглядывал из шкафа. Большая, больше людской, голова и абсолютно белым, выпученым из-за отсутствия век глазом с чёрным зрачком. На лице застыла улыбка, обычная человеческая улыбка. Саша не мог сдвинуться с места. Пот пропитал одежду, он так и стаял с приоткрытым ртом не смея двинуться. Нечто тоже не двигалось, выжидало следующего действия. Рука, не до конца убранная, упёрлась в зеркало в дверце шкафа. По всей позе было ясно: в любую секунду одним усилием оно могло опереться и вылезти. Взгляд упёрся в Сашу и он не мог перестать всматриваться различая всё больше деталей. За окном кто-то закричал. Саша дёрнулся, как оборвавшаяся струна, сразу вернул взгляд на нечто, оно не двинулось. Тогда он боком прошёл к двери и, не сводя глаз, заводя руки за спину, нащупал замок, провернул, с паузами следя за лицом, что уже начало вылезать из шкафчика. Последнее, что увидел Саша перед тем, как дверь захлопнулась, было то, что улыбка сошла с лица твари.
Лифт не приходил, а в шахте уже слышались нетвёрдые постукивания чего-то большого. Он бежал и бежал по бесконечным ступеням, а повсюду слышались голоса разбуженных соседей, но громче всего был звук как будто турбина самолёта набирала свой ход. Во сне он слышал этот звук, когда Катя стояла над ямой и когда он прятался. Оно было там. Он выбежал по улицам, зная, что ни в коем случае нельзя смотреть во двор. Крики не прекращались, хоть он и закрыл уши руками.
Из темноты двора начал идти свет, не естественный, мертвенный, красные всполохи освещали всё вокруг, даже тучи над головой. Он знал, что смотреть на него нельзя ни в коем случае, зато понял, куда ему нужно идти. Саша пролез в щель между гаражами и на этот раз по тропинке он пошёл в сторону котельной, теперь там было безопаснее всего. Он шёл и не видел, не слышал, как половина детского сада в центре двора ушла под землю и в нём взвился сначала маленький, потом всё больше и яростнее столб огня. Чем больше он рос, тем больше жителей двора приближалась к окнам. А перед ними уже был костёр, не отличимый от того, что в детстве многое видели на закрытии смен в пионерлагере, только размером не меньше дома. Саша не видел, как жители двора, как по команде, срывались с места, брали своих детей, родителей и гурьбой, давя друг друга на узких лестничных площадках, высыпали на улицу в предрассветную ночь. Как они прыгали, бежали, кидали своих детей в костёр с глазами, в которых не было больше мысли, только давно забытое чувство восхищения перед возвышенным, перед должным. Не видел Саша и тех, кто, за неимением шанса выбежать в коридор, прыгал с балкона. Бились окна, мягкие с хрустом звуки примешивались к гулу пламени. Кто вбегал в костровище целыми семьями, кто-то полз, задавленный в коридоре или поломанный после падения. Дома стали облупляться от жара, на землю посыпалась штукатурка, мелко зазвенели по асфальту куски мазайки, сыпавшейся с фасада дома. Не больше чем за пять минут вся коробка двора обезлюдела. Огонь погас внезапно, даже загоревшиеся от жара квартиры с распахнутыми окнами потухли, всё, что секунду назад полыхало, обратилось в пепел, и жар пропал, как будто его и не было. Жители соседних дворов не услышали, не узнали, их сон не потревожили звуки криков и свет пламени. Дома хорошо скрывали от посторонних глаз всё, что там случилось, а утром свету откроется выжженный двор, и пепел будет садиться на искажённые ужасом лица.
Саша видел фигуру, стоящую на холме, и целенаправленно шёл к ней. Он уже знал, кто это. Катя успела поставить пугало на место. Хоть уже это было и ни к чему. Нужно строить что-то новое, массивнее и страшнее для них, как делали египтяне с пирамидами или кельты с мегалитами. Она ведь ещё маленькая поняла, как с этим бороться, как остановить или хотя бы замедлить. И тогда в деревне кто-то понял, просидев у дыры достаточно времени, чтобы понять, что именно может отпугнуть их.
Пасмурное июльское утро, начал накрапывать мелкий дождь, из-за пригорка начали выходить люди, всех, кого Катя смогла уговорить уйти с ней. Запах гари в воздухе почти развеялся.
Никто ещё не голосовал
