(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Катя и пугало
Плехановский район располагался на самой окраине города. Дома, что образовывали колодец ближайший к котельной, а соответственно, и концу района, считались окраиной окраины. От самой трассы сетка района состояла из повторяющегося паттерна домов, где между панельками в шахматном порядке был либо детский сад, либо школа. Дворы шли в линию, от шумного выезда из города, обрываясь на котельной, создавая иллюзию стены, отделяющей шумный город с трассами и торговыми центрами от обширных полей с далёкими деревнями на горизонте. Вдоль этой бетонной стены шла дорога с неизменными гаражами, а уже за ними начиналась пустошь, незадействованный в плановой застройке участок земли, протянувшийся вдоль рядов панелек, отделяющий людей от леса. Плехановец мог выйти из подъезда, пройти за линию гаражей, как за последний рубеж, и оказаться на пустыре, больше похожем на чистое поле. Пасторальный пейзаж нарушали лишь следы активной, но прошедшей индустриализации. Если пройдёт дальше, уткнётся в железную дорогу, за которой уже до горизонта вились дымом из кирпичных труб деревеньки, желтели поля и стоял тёмный лес. Тоже своего рода стена.
Близость природы давала детворе бесконечный простор для игр. Пустырь был полон строительного мусора и остатками давно кем-то брошенных строений, фундаментов, котлованов и висящих на ржавых постаментах труб. Прятки в этом царстве рухляди и изрытых холмов были извечным развлечением. Всё это, естественно, с неодобрения родителей, ведь напароться на арматуру можно, да и бездомные собаки, впрочем, как и бездомные люди, там водились с излишком.
Котельная не работала уже несколько лет. На пустыре она была неким исполинским трупом, ещё почти не тронутым временем, лишь слегка подгнившим, последним зданием, что люди бросили, уходя с пустыря. Она до сих пор им служила, только уже как маяк, по которому далеко ушедшие грибники могли выбраться к тому, что местные называли цивилизацией.
Тёплая ночь начала июля была необычна для местных по многим причинам. Во-первых, ещё не утихли на кухнях разговоры о пропавшем строителе, который днём клал новый настил рубероида на крышу. Напарник его отошёл за новым рулоном, а вернувшись, не нашёл Жору, так он его называл, собирая народ, чтобы обыскать кустарники вокруг дома, в которых, к облегчению многих, тело так и не нашли. Потом была полиция, безуспешные поиски, и жителям всего двора осталось только обсуждать, не в вентиляцию ли он провалился и не разбудят ли посреди ночи его стуки и скрежет из-за стенки в ванной, а также и то, что кто-то слышал от напарника пропавшего ту незначительную деталь, что Жору он видел в последний раз уставившегося в сторону пустыря. Тот уже уходил и видел, как будто напарник заметил что-то и силился рассмотреть, прижимая ладонь козырьком ко лбу. Часть слушателей на импровизированном собрании жильцов как-то сразу потускнели, осунулись и побрели к дому с видом не то испуга, не то готовности к действиям.
Чувство их не подвело, ведь в час ночи со стороны пустыря раздался вопль, столь мучительный и громкий, что в сторона дома, выходившая на пустырь, осветилась сразу десятком окон. Через траву и кусты со стороны леса бежал парень, не разбирая дороги. Бежал по пояс в траве, игнорируя исхоженные годами тропинки, то пропадая, то вновь появляясь из-за неясных в свете луны кустов и бетонных конструкций, ощерившихся ржавой арматурой. Он не добежал сотню метров до гаражей, когда упал. Навстречу сразу кинулись несколько тёмных фигур, которые схватили его, брыкающегося и ревущего, и спешно потащили к освещённой фонарями дороге. Там случайным зрителям открылось, что парень это никто иной, как Сашка из соседнего дома, который неделю назад вернулся из областного центра, так сказать, на лето.
Руки не давали и двинуться. Глазами к небу он всматривался в звёзды. Фонари слепили его, пролетая над головой, но и того хватило, чтобы понять, успокоиться, всё было как прежде. Трое несли его, как подстреленного с поля боя.
— Всё хорошо, успокойся, успокойся, Саша!
Четвёртая тень пыталась утихомирить его знакомым голосом. Пролетал фонарь за фонарём, и вдруг взгляд упёрся в белёный потолок с чёрными точками от горелых спичек, извечного развлечения молодёжи. Подъезд обдал запахами не хуже нашатыря, и Саша попросил опустить его. Спасители с облегчением прислонили его к поручням. На четвёртый этаж он, подталкиваемый сзади, поднялся сам.
"А Катя ремонт так и не сделала" отметил он про себя, входя в знакомую квартиру. Понимание куда он попал что то шевельнуло внутри у него, но не успокоило, скорее наоборот....
За его спиной закрылась дверь. Только сейчас он решил осмотреть спасителей. Двое мужиков под 50, дед, которого он видел впервые, женщина, вроде бы её звали Наталья, она, как он помнил, отвечала за сбор денег за всякое разное для благоустройства двора, и конечно, Катя, первопричина того, что он сейчас здесь оказался.
— Ну слава богу!
Из соседней комнаты вышел мужчина преклонного возраста. Проковыляв к центру комнаты, он положил на стол бинокль, по виду прошедший с хозяином войну, и протянул руку.
Распрощавшись, все, кроме Кати и деда, который представился Борисом, покинули квартиру. А на столе появились стаканы и водка.
— Видел его, значит?
Молчание повисло в комнате.
Он тяжело вздохнул.
— Вот что, ты пей.
— Что вообще, Катя, что это?
Та стояла спиной к углу с иконами, такому неуместному в хрущёвке деревенскому анахронизму.
— Надо полицию звать, там человек...
— Да куда там, звали уже, а толку?
— Надо же что-то делать!
— Да ты погоди, говорю тебе, пей. Нервы успокоить Саша подался вперёд, и было видно, как сильно у него треснутся руки. А заметив уже засохшие бурые брызги на руках, он и вовсе закрыл глаза, но стакан всё-таки взял.
— Дурак ты. Я ещё мальцом был, а уже чётко выучил, что есть места, куда ходить нельзя. А теперь ты, получается, хозяин квартиры, значит, и ты знать должен, хоть и зря Катя тебе так сразу всё.
Катя, отведя глаза, теребила конец косички.
— Ты же знала? Почему не сказала?
— Да я не... — начала она.
— Ладно всё, об этом потом.
Он достал сигареты и закурил.
— Ты, значит, успокаивайся, а я тебе всё расскажу по порядку, верить или нет - сам решай....
Начал он издалека. Про то что он родился в деревне, что была в паре сотен километров к северу от города. Деревня в 3 дюжины домов, рассказал про хозяйство домовое и общее. Про то что переехал только лет пять назад, к детям поближе. Он переходил с темы на тему, останавливаясь, только чтобы затянуться дымом.
— Земля-то почти чернозём была, всё у нас росло, что в землю ни воткни. Вот к нам после войны ещё много народу переселили: блокадники, кто крова лишился, сироты. Жили мы как все: год урожайный — хорошо, нет — сводим концы с концами, никого не обделяли, даже пришлых. Хоть и получилось не хорошо в итоге.
Саша уже начал потихоньку отходить, алкоголь разливался внутри теплом, только в кедах хлюпала вода, холодя ноги.
— Всё хорошо было, говорю же, но вот как-то враз всё поменялось. Ночью проснулся однажды, понять не могу, что не так, а сердце стучит, аж голова заболела, и звук, впервые я тогда услышал. Как дерево скрипит только так, будто его не ветер качает, а словно как бабы бельё после мойки выжимают. А за окно глянул, ба, а стволы-то за опушкой то и колышутся, да только на одном месте, а вокруг лес стоит, не шелохнётся. И на душе так тянуть стало, жутко до одури, хоть беги из дома да в колодец прыгай, авось не заденет, не придёт к дому. Хожу по комнате, в окно смотреть боюсь, а батька спит мой на печи, только храпит, ничего ему. Я и успокаиваться начал, а потом и шум перестал.
Он трепал в руке новую сигарету, на пол стали сыпаться частички табака.
— Старики-то сразу всё поняли. В полдень по дворам староста прошёл, всех к собранию призывать, а сам-то испуганный, нервный, и я ещё на него тогда смотрю, самому страшно, вроде малой а прикинул, что серьезно это. Вроде и не паника в деревне началась, но мужики старосту таким и не видели никогда. Ясно дело, чего всполошились все, думали, война или чего ещё, время такое. Собрались, значит, и вперёд мать, староста выходит и тихо начинает. В лес, говорит, что со стороны дороги в райцентр, ходить теперь нельзя. Детей никуда со двора не отпускать. И у кого участок с лесом граничит, забор нужно ставить. Все глаза выкатили, понять не могут. Там же пасека, прямо за леском, да и дорога всё таки. Голова как рявкнул в толпу: нет и точка, опасно теперь там. Уважение уважением, а людям разъяснить надо, там же и церковь, и в школу сельскую дитям ходить нужно. Почуял тогда голова, что всё равно пойдут, тогда взял мужиков и махнул за собой. Переглянулись они да пошли, отец тогда меня чуть ли ни пинком домой отправил, интересно было, с ними хотел. Вернулись они уже к вечеру, грязные, кто в рваном, а кто и с садинами, и как у одного глаза напуганные.
Саша пропустил половину рассказа, но в этот момент резко осознал, к чему ведёт дед Борис и прозрение это ему совсем не понравилось. Он посмотрел в угол комнаты.
Ребятня дружила дворами, так повелось. Всех объединял один детский сад, а потом и одна школа. Девчонки держались обособленно, но Катя всегда была, как говорили, не от мира сего. Гуляла с пацанами, рогатки делала, получала от родителей нагоняй. Обычно именно она была инициатором очередного похода или рейда за клубникой к ближайшим дачам.
Две недели назад Саша вернулся после четырёх лет на юридическом в родную квартиру. Родителей не было, они успешно привыкали к жизни загородных жителей в новом доме, и теперь полноправным хозяином жилплощади стал он. Планов у Саши не было никаких, как и амбиций. Он не думал об этом, после диплома хотел просто отдохнуть. Не успел он скинуть сумки с пожитками, как в дверь позвонили. На пороге стояла Катя. Узнать её было не сложно, она вообще не поменялась, лишь устала, глаза обрамляли синяки, да и сама она стала какой-то обтрёпанной, что ли. С усилием избегая мысли, что это он только окончил ВУЗ и жизни то не видел, а она оставшись здесь просто стала взрослой, обычной для местного населения. После банальных приветствий, Саша с трудом нашёл пару чашек, и поставил чайник.
Когда она сидела рядом, Саша для себя уже решил: похоже, жизнь у неё сложилась хуже некуда. Он узнал, что Катя работает простой продавщицей, учится дальше не пошла. А по внешности было похоже, что без пристрастия к алкоголю дело не обошлось, и уже был готов в порыве детских воспоминаний дать ей денег, так как был уже уверен, что она пришла просить до зарплаты.
Лишь спустя полчаса, когда все бытовые темы для разговора были отброшены, Саша стал что-то подозревать. Все истории крутились вокруг их района, их походов на пустырь. И то, как Вася руку сломал, и как кто-то из местных пропал, и с каждым вопросом по типу: «А помнишь, как...», его настроение сменялось на отрицательное. Всё больше всплывало случаев после отъезда, когда люди пропадали, не просто в лесу или по сценарию «Ушёл в ночь за сигаретами», а совершенно необъяснимо. Она сидела то смотря прямо в глаза, то утыкаясь в чашку, рассказывая, как соседа из двадцать пятого после пропажи нашли, но только половину, в прикроватном ящике, сложенного по частям. И такое происходило уже не первый год, например бабушка, чью пропажу мы обсуждали будучи в средней школе, не просто умерла, её дочь нашла бабу Люду, знаменитую во дворе за любовь к труду на клумбах, в насквозь вымороженной квартире. Окна выбиты, хоть никто и не слышал звон стекла, а сама она забилась в ванную, где лежала так, пока её не вынесли как ледяную статую. Он пытался соскочить, перевести на её нынешние дела, но слышал лишь отговорки, что работает она тут недалеко в магазине, и дальше опять: «А помнишь ...».
Что она ему пыталась этим всем сказать, он понял не сразу.
— Ну и жуть у нас тут происходит, детство беззаботное, а столько дичи. И что, менты делают вообще что-то?
— А ты в гугл загляни, и я тебе пару ссылок скину.
Она начала собираться. Распрощавшись, он был в непонятно каком настроении, слишком странно всё это.
Сейчас он думал уже о другой странности. Откуда в ней такой талант манипулятора? Ведь она знала Сашу, и как и ожидалось, её наживка была успешно проглочена.
В районе действительно что-то было не так, причём либо в криминальном плане, либо вообще в мистическом. Что было в двойне странно, ведь Саша точно знал, это место, даже в худшие годы, никогда не славилось, по меркам города, уровнем преступлений, наоборот, район был на счету как благополучный. оттого он и вжимался в кресло от заголовков статей, веявших холодом. Пропажи жителей уже перестали удивлять с десятой ссылки. Целая семья на улице Мира, квартира закрыта изнутри. То, что дворовые животные исчезли как класс фауны, он приметил ещё, пока ходил в магазин, виной чему в прессе ставились догхантеры и бомжи. Про пропажу последних тоже были статьи, и про следы крови в заброшенной котельной. Маньяк, вот чем оправдывались пропажи журналистами. Саша нашёл даже видео с пресс-конференции, где лоснящийся подполковник уверял, что взял ситуацию в Плехановком под свой личный контроль.
Из квартиры Саша стал выходить с опаской, некое глубоко вьевшееся чувство неправильности теперь следовало за ним. Он стал замечать больше изменений. Бабушки пропали со двора, как и скамейки, о существовании которых говорили квадратные парные дыры по всему двору. А забор детского сада удвоился и укрепился с тех пор, как Саша его помнил. Теперь это был глухой настил из металла, на внутренней стороне которого были нелепые солнышки и зайчики. Разговор с местными, что Саша пытался завести, сводились к одному проклятию в сторону городских властей, милицию винили в бездействии, а комунальщиков в коррупции.
— Так вот, — дед Борис сделал паузу.
— Забор говорю, уже у нас стоял из досок, крепкий, как стена. Мужики ещё с вечера пилили, строгали, а через день всё было сделано. Никто и слова не сказал, только жён всё отгоняли благим матом. Так и зажили, отгородившись непонятно от чего. Сентябрь уже, а все дома. Детвора тогда в группы то у одного двора, то у другого собиралась. А к середине месяца, пока мы на реку собрались гурьбой, помню двое из пришлых, братья постарше нашей детворы, посетовали, что мы тут все дремучие селяне суеверные, да взяли и пошли. А мы что, думаем, авось и в правду, уже больно надоело как на привязи сидеть, только на реку и разрешают ходить и то вместе. Час их нет, два, уже и солнце садится, ну мы тогда гурьбой к голове, а какие и к родителям побежали. Тут переполох начался, детвора в слезах, во дворы народ вышел. Всё обыскали, а когда поняли, куда братья могли уйти, тут уже их мать с места сорвалась и к лесу. Держать пытались, а куда там, в итоге с ней пошли, кто не из робкого десятка бабы, да те, кто из райцентра приехал, и первую разведку не застал.
— Знаешь, — помедлил он, — многое было, но вой тот я никогда не забуду. Когда крик поднялся, тут уж многие в лес рванули, а им навстречу оттуда её несут. Она вырвется, добежит до опушки, до первых кустов, на колени кинется и воет, хочет идти, зовёт, а пойти не может. Мужики-то видели, что сначала она через кусты прямо и ломонулась, они за ней. Говорят, смотрят: поляна, как поляна. Домики пчелиные, а в конце пасеки, груда какая-то чёрт пойми из чего. Понять не могут, что она там такого увидела иль услышала, но в темноте идти побоялись. В общем, мальцов тогда нашли, не вышли они на пасеку по итогу, тоже груду увидели и, испугавшись, на речку пошли, там и сидели. Рассказ этот ещё больше селян напугал. Чтобы мать детей так бросила, тут уже о чертях разговоры пошли, и с наказом головы уже никто не спорил.
Так и жили теперь. Каждый год, а то и чаще, она место меняла. То на поле встанет в посевной сезон, торчит посреди поля тёмное пятно. Я тогда-то первый раз его и увидел. Плохо той зимой было, половина урожая просто в землю ушла. Ругались люди, но близко всё равно ни один не подошёл. Да не с проста, у тех кто ближе к полю, всех кур кто-то вытащил за неделю, только головы на земле оставались, а девица одна из окна видела, что по полю ходит кто то, туда сюда, долговязый, высокий такой, да чёрный как дёготь. Говорит, в траву возьмёт и спрячется, как не было его, отвернётся на секунду, а он уже ближе стоит, смотрит.
Но как-то сжились, притёрлись. Из дали его видно стало. Уже привычно, даже. Идёшь на реку, а из за крапивы ветки торчат, ещё живые с листочками, понятно сразу, всё рыбалка отменяется. Не подумай, что нас тогда чучела эти пугали. Оно как появится, уже знали, что либо кур, либо коз не досчитается хозяйка. Да и люди пропадали, было дело. Тут уж не поймёшь, поди зверь какой у нас тогда завёлся. Но к места те обходили.
— А что потом?
— Ой не знаю. В армию меня тогда забрали, а приехал уже на пепелище. Потом людей спрашивал, искал. Сказали мне то, что за месяц уже несколько стало вокруг деревни мест этих, сначала два, потом уже шесть, и смотрят местные, а деревню как в кольцо взяли. Визг из леса стоял, что спать никто не мог. Да земля под ногами то и дёрнется, вся скотина в леса убежала. А люди-то тоже не дураки, кто поумней, те сбежали сразу, кого уговаривать пришлось, а новосёлы так и остались. В деревню я всё-таки вернулся, уже опосля. Отца я так и не нашёл. Мне соседи бывшие так и сказали, мол он со всеми сгинул, упрямый был, не поехал. Совсем дурной я тогда стал, топор на рынке выменял, да и к деревне бывшей, думал, все эти идолы изломаю да сожгу, и дом и отца забрали сволочи, да не судьба... Выгорела она, деревня наша, но... странно было, до ужаса меня тогда проняло. Дома стоят, кое-где обугленные, людей ни следа. В домах всё цело, только пеплом в вперемешку с пылью всё покрыто, с крыш она как снег валится. На обратном пути меня с топором в руке и приняли. Чекисты всё вынюхивали, меня допрашивали, да всё пусто.
Он остановился на полуслове.
— Давно так это было, а потом из города в город. Женился и в родной край дорога привела. Жена умерла уже давно, вот я и решился к детям переехать. Всё ничего, но замечаю, что Катька от окна всё не отходит. Я за бинокль, смотрю, у нас же всё как на ладони, понять не могу. Смотрю вокруг, всё обычно, зима тогда была, и тут словно кипятком меня обдало, как заметил. В общем стал следить, сам не пошёл, годы уже не те. С Катей потолковал, она тоже замечала всякое. Там и пропажи начались, и всё как по писанному, опять. Мы и соседям рассказали, кто....
Мы встретились взглядами с Катей.
— Это же мы её построили — вдруг почти выкрикнул Саша.
Дед Борис перевёл взгляд на неё.
— Ничего там нет, это мы её построили ещё... ещё когда детьми были, арматуру связали проволокой, веток натаскали. Хватит! Зачем мне всё это рассказывать? Чушь какая, там...
Он замолк. Катя стояла, вперив взгляд в пустоту.
Саша молча встал, прошёл мимо и вышел в подъезд. Не было ничего, никогда и не было, думал он, спускаясь. Прошёл мимо гаражей. Что же ему там показалось, почему он бежал? Он бы и сам себе уже не признался.
После исчезновения ремонтника с крыши он чётко понял, куда ведут все концы, в этом жутком мареве, что нависло над горсткой домов. Но там ничего отродясь не было. Изрытая земля, где всё детство они провели, играли в прятки и курили, когда были постарше. Но кое-что всё-таки там было.
Услышав о пропаже ремонтника, он решился. Неизвестность давила нестерпимым грузом, и смутное представление, что Катя что-то знала, рождало лишь предположения, одно хуже другого. Он знал точно, что бы то ни было, всё крутится вокруг того, что Катя назвала в тот день пугалом.
Уже смеркалось, и он пошёл знакомым с детства маршрутом, мимо фундамента неизвестного здания, мимо небольшого, разросшегося кустами остатка сарая, где ещё были видны следы их трудов, "штаба", где они собирались. Он шёл прямо к чаще, солнце уже светило где-то слева, и труба котельной благосклонно роняла тень на поляну перед ним.
Да, оно было там. Покосившееся от времени, но ещё слишком хорошо узнаваемое. Из высокой травы в небо устремились три арматуры, и ветер бил об них одну уцелевшую консервную банку. Он подходил всё ближе и ближе.
В один из дней Катя просто пропала на неделю, родители говорили, что она болеет. Когда она всё-таки вышла, бледная и какая-то шальная, она сказала, что придумала кое-что новое и очень важное. Они должны были сделать пугало. Никто поначалу не понял, но по старой привычке они пошли за ней на пустырь, на этот раз собирать металлолом. Через пару дней слева от котельной уже стояло их "пугало", развесив в стороны прутья арматуры и шифера в основании. Что-то не сильно похожее на человека, больше на антенну, в чём ряд парней и видел изначальный смысл сей постройки. Только банки на верёвочках, что свисали тут и там, создавали впечатление игрушек на ржавой ёлке. И так странно было стоять Саше около этой скульптуры, порождённой болезненной фантазией Кати.
Вот уже оставалось несколько метров, когда он почувствовал, что ноги идут по влажному. Трава проминалась от шагов, воронки сразу же наполнялись водой. Вся поляна оказалась в низине, где после дождей скапливалась вода, хоть дождей и не было давно. Он уже был близко, когда еле заметное движение привлекло взгляд. Тень трубы двигалась. Саша поднял глаза, всё как прежде, пошёл дальше, но вот опять, место, где было солнце, закрыло что-то большое и вновь отступило. Тогда он начал вглядываться в трубу. Солнце было прямо за ней, и с такого ракурса можно было рассмотреть лучше. Ничего необычного: труба красного кирпича, обвитая подтёками, и руки... тень, мираж, эфемерное воздушное, лишь одно он мог рассмотреть чётко в этом нечто, скрывающемся от глаз, как ребёнок, прячущийся за деревом от родителей, — это тёмно-красная точка там, где у человека должна быть рука.
Тварь была огромной. Отделяясь от трубы, оно вросло в здание, перетекая на землю, в траву. Послышалось нарастающее птичье щебетание, и Саша увидел, как трава начала шевелиться, определённо приближаясь к нему. Единственное, что было в досягаемости, — это их пугало. Спотыкаясь, он добежал до обшивки пугала и забрался под шифер. Он всеми силами пытался успокоить сердце в полной уверенности, что любой звук, даже биение сердца, выдаст его. Над головой смыкалась конусом арматура. В детстве они еле подняли связанные проволокой пруты, а сейчас ему едва-едва хватало места, чтобы поместиться там полностью. А полностью поместиться нужно было обязательно, ведь именно за торчащий носок кроссовка тварь вытащит его из укрытия. Саша был убеждён в непреклонности этого детского правила.
Не спешила, это кружило по полю, словно акула, обходя его по широкой дуге. Оно медленно застывая ползло в высокой траве, как будто маленькими перебежками, словно не хотела ни одним своим проявлением показать сторонним наблюдателям своё присутствие. Саша до боли сжимал крестик у себя на груди, не зная тогда, что из окон дома, куда его через несколько часов занесут соседи, на пустырь устремлены взгляды тех, кто воспринял новость об исчезновении Жоры как знак, не предвещающий ничего хорошего.
Как ни странно, именно его Саша и увидел, когда тварь прошла часть с высокой травой и направилась правее от его укрытия на песчаную насыпь. То, что ещё на трубе он принял за пятно, было останками, прожёванными останками человека в синей спецовке. Тело, несомое неведомой силой за одну ногу, тащилось по земле, оставляя еле заметный блестящий в закатном солнце след, когда остальное тело, сейчас больше похожее на кожуру, бесформенной массой, толчками прыгало вслед. Последнее, что Саша заметил перед тем, как Жора, превратившийся в окровавленную тряпку, неожиданно юркнул куда-то вниз, было то, что тварь не показывалась, она сама была как будто под землёй, стелилась тенью, неотличимой от теней тополей вокруг.
Наверное, он потерял сознание, либо память выдавила из себя следующие несколько часов. Когда он пришёл в себя, последние лучи солнца исчезали за горизонтом, половина неба уже была нестерпимо чёрной, и то, что в нём было, Саше совсем не понравилось, настолько, что, выбив кусок шифера, он побежал, не помня себя. Всё, что случилось до этого, накатило с новой силой, ведь небо прямо над ним было полно звёзд, ярких, привычных, романтичных в других обстоятельствах. Но звёзды не ходят по кругу в дьявольском танце, звёзды, что смотрели на него и начали падать с немыслимой скоростью. Вокруг было тихо, лишь звук падающего за спиной пугала на секунду заставил его остановиться. Как вдруг шорохи травы стали громче, и он закричал, как никогда до этого, нёсся, не разбирая, что у него под ногами, падая и разрывая одежду и кожу. Он даже не поморщился, когда пробежал сквозь испачканную кровью Жоры траву. А потом удар, падение, крепкие руки, проходящие фонари над головой и голос Кати, в чьих глазах были слёзы и уже не страх, а первобытный ужас.
После рассказа деда Бориса он уже практически потерял связь с реальностью, всё это было слишком. Сюрреализм происходящего перешёл любые рамки, и оставалось лишь забыться сном в недобрых мыслях о том, что же Катя такое навела и в каком таком ритуале невольно они приняли участие, будучи детьми.
Посреди ночи он проснулся, жажда не давала покоя. На негнущихся ногах Саша направился на кухню, он прошёл коридор с вытянувшейся во всю длину ещё советской стенки с высокими антресолями. Ушедший сон не дал покоя, а лишь наполнил голову образами, чувствами, чем-то, что сейчас, стоя перед раковиной, пытался разобрать его разум. Ему виделись колонны, уходящие в небо, что держат высокий потолок небосвода, непривычно близкий, бездонный, безмолвный океан колыхающейся мембраной, тёмный лес, облеплённые снегом стволы, монолит чёрного камня окрашенный внутренностями, пурга, ветер несёт потоки белого и острого, и глаза ярче звёзд, что в ней сокрыты. Пустырь, он ему тоже виделся, только не такой, как он тысячи раз наблюдал из окон. И казалось ему, когда он подходил к пугалу, он видел не просеку и не насыпь из песка, а неровную, как будто ржавчиной в почве проеденную дыру, где видны были и колонны из чёрного камня, и океан без конца, и маленькую Катю в платье с цветочками, что стояла она на самом краю и смотрела вниз, а к ней тянулись тени, обвивая, вырываясь, пытаясь прогрызть, сделать дыру ещё больше, и как зарождается, стрекочет в глубине бездонной пропасти что-то яркое, манящее, что ждало крови столько лет, что уже не почетается, как прежде, первыми народами. Оно манило, требовало. А потом он видел себя и ребят, что ставили пугало, и Катю, уже другую, с глазами, что сменили цвет. И он снова стоял там, на краю, не замечая, но чувствуя, опять у ямы, взрослый, сидит и прячется в пугале.
Саша напился прямо из-под крана, умыл лицо, холодная вода смыла остатки наваждения. Единственное, что он понял, осознал, в какой степени ему повезло. Оно обходило, пугало, Саша действительно тогда был в безопасности. И что то на задворках сознания не давало покоя, шальная мысль, что сейчас пугало лежало ржавой грудой, не в состоянии отпугнуть.
Он пошёл обратно, на часах уже было раннее утро, солнце вот-вот должно было взойти. Саша прислушался. Какой-то низкочастотный шум, что он принял за гудящую голову, не собирался останавливаться. Наоборот, гул набирал силу.
Он вышел в коридор. Бледная конечность с пальцами не толще сигареты свисала прямо на проходе у двери в комнату. Раскинув пальцы, не толще сигареты, ладонь просто висела в воздухе. Саша не сразу осознал увиденное и прошёл ещё пару шагов вперёд, когда встал как вкопанный. В глазах помутнело, невольно он проследил взглядом: синюшное, словно из сплетений хрящей с белой кожей, запястье уходило вверх, локтевой сустав, потом предплечье. Оно торчало из верхней створки антресолей. Сердце Саши замерло. Рука медленно колебалась, сжимала и разжимала пальцы, пытаясь нащупать что-то. Примерно десять секунд он следил за этими плавными движениями, совершенно забыв дышать, и когда всё-таки шумно втянул воздух, рука дёрнулась и медленно начала втягиваться в шкафчик. Она была такой длины, что кто бы ни был её обладателем, он бы никак не поместился в такое пространство. Саша чуть отошёл в сторону, в любой момент готовый бежать к входной двери, спасаться, хоть прыгать в окно, но страх сделать хоть лишнее движение, спровоцировать тварь, вдавил его в паркет. Неслышно дверца приотворилась чуть шире, Саша увидел половину лица в неясном свете фонарей за окном. Незваный гость выглядывал из шкафа. Большая, больше людской, голова с абсолютно белым, выделяющимся во тьме глазом с чёрным зрачком, выпученым из-за отсутствия век . На лице застыла улыбка, обычная человеческая улыбка. Пот пропитал одежду, а он так и стоял с приоткрытым ртом, не смея двинуться. Нечто тоже не двигалось, выжидало следующего действия. Рука упёрлась в зеркало в дверце шкафа. По всей позе было ясно: в любую секунду одним усилием оно могло опереться и вылезти. Взгляд упёрся в Сашу и он не мог перестать всматриваться различая всё больше деталей. Тут за окном кто-то закричал. Саша дёрнулся, как оборвавшаяся струна, сразу вернул взгляд на нечто, оно не двинулось. Тогда он боком прошёл к двери и, не сводя глаз, заводя руки за спину, нащупал замок, провернул, с паузами следя за лицом, что уже начало вылезать из шкафчика,. Последнее, что увидел Саша перед тем, как дверь захлопнулась, было то, что улыбка сошла с лица твари.
Лифт не приходил, а в шахте уже слышались нетвёрдые постукивания чего-то большого, что лезет на верх, заполняя шахту. Он бежал и бежал по бесконечным ступеням, а повсюду слышались голоса разбуженных соседей, но громче всего был звук как будто турбина самолёта набирала свой ход. Во сне он слышал этот звук, когда Катя стояла над ямой, и когда он прятался. Звук, он был всё это время. Он бежал по улицам, не чувствуя боли в разбитых ногах. Крики не прекращались, хоть он и закрыл уши руками.
Из темноты двора начал идти свет, неестественный, мертвенный, красные всполохи освещали всё вокруг, даже тучи над головой. Он знал, что смотреть на него нельзя ни в коем случае, зато понял отчётливо, куда ему нужно идти. Саша пролез в щель между гаражами и на этот раз по тропинке он пошёл уже спокойнее, не оборачиваясь. Котельная высилась вдали, теперь там было безопаснее всего. Картина из образов наконец сложилась. Он шёл и не видел, не слышал, но знал, как будто видел такое, как половина детского сада в центре двора ушла под землю, и в нём взвился сначала маленький, потом всё больше и яростнее столб огня. Чем больше он рос, расширялся, тем больше жителей двора приближалось к окнам. А перед ними уже был костёр, не отличимый от того, который в детстве многое видели на закрытии смен в пионерлагере, только размером не меньше дома. Саша не видел, как жители двора, как по команде, срывались с места, брали своих детей, родителей и гурьбой, давя друг друга на узких лестничных площадках, высыпали на улицу в предрассветную ночь. Как они прыгали, бежали, кидали своих детей в костёр с глазами, в которых не было больше мысли, только давно забытое чувство восхищения перед возвышенным, перед должным. Не видел Саша и тех, кто, за неимением шанса выбежать в коридор, прыгал с балкона. Бились окна, мягкие с хрустом звуки примешивались к гулу пламени. Кто вбегал в костровище целыми семьями, кто полз, задавленный в коридоре или поломанный после падения. Дома стали облупляться от жара, на землю посыпалась штукатурка, мелко зазвенели по асфальту куски мазайки, сыпавшейся с фасада дома. Не больше чем за пять минут вся коробка двора обезлюдела. Огонь погас внезапно, даже загоревшиеся от жара квартиры с распахнутыми окнами потухли, всё, что секунду назад полыхало, обратилось в пепел, и жар пропал, как будто его и не было. Жители соседних дворов не услышали, не узнали, их сон не потревожили звуки криков и свет пламени. Дома хорошо скрывали от посторонних глаз всё, что там случилось, а утром свету откроется выжженный двор, и пепел будет садиться на искажённые ужасом лица.
Саша видел фигуру, стоящую на холме, и целенаправленно шёл к ней. Он уже знал, кто это. Катя успела поставить пугало на место. Хоть уже это было и ни к чему. Нужно строить что-то новое, массивнее и страшнее для них, как делали египтяне с пирамидами или кельты с мегалитами. Она ведь ещё ребёнком поняла, как с этим бороться, как остановить или хотя бы замедлить. Сколько же времени она провела у той дыры? Сколько знания получила? А ведь и тогда в деревне кто-то был кто, просидел на краю достаточно времени, чтобы понять, что именно может отпугнуть их.
Пасмурное июльское утро, начал накрапывать мелкий дождь, из-за пригорка начали выходить люди, все, кого Катя смогла уговорить уйти с ней. Запах гари в воздухе почти развеялся.
Текущий рейтинг: 65/100 (На основе 19 мнений)
