(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Кате завтра девять
— А-а, Николай Сергеевич, как по часам. Добро пожаловать. Хорошо добрались?
— Хорошо, Павел, спасибо. А он…
— Ждёт вас с самого утра, а как же. Не так уж много к нему посетителей, ха-ха-ха. Вот, подносик вам, процедуру знаете.
— Конечно, конечно.
Николай Юдин, рано начавший лысеть мужчина лет тридцати на вид, с тонким носом и двухдневной щетиной, принялся рассеянно рыться в карманах плаща и выкладывать на пластиковый поднос их содержимое. Несколько закаменевших барбарисок, ключи от дома и машины, сигареты с зажигалкой, зажим для наличных, комочки смятых чеков… Под конец снял с запястья часы и коротко взглянул на время, прежде чем положить их перед дежурным: 13:46.
Павел, крупный парень в белом халате, чьей фамилии Николай, к своему стыду, не помнил, без особенного интереса потыкал концом ручки в разложенные предметы и что-то буркнул в микрофон селектора. Из коридора послышались шаги медбрата. Состоялся очередной обмен приветствиями, загремела, откатываясь в сторону, решётка, и Николай устремился было вперёд, как вдруг голос подал мерзкий зуммер рамки металлоискателя.
— А, чёрт, извините, забыл про ремень, — засуетился было Николай, но Павел, уже вернувшийся к просмотру ютуба на телефоне, только махнул не глядя.
— Да бог с ним, Николай Сергеевич, проходите, надо дверь запереть.
Они поднялись на второй этаж, миновали ещё две крашенные в серый решётки поперёк коридора. Пахло сигаретами, лекарствами и хлоркой. В дверях палат, мимо которых они шагали, были проделаны окошки, по большей части закрытые. Сопровождающий оказался молчалив, только звенел ключами и пару раз заразительно зевнул. Должно быть, дремал где-нибудь в комнате отдыха. Один раз из-за угла им навстречу повернул врач и прошёл мимо, не отрываясь от папок, которые листал на ходу.
— Скажите, к нему ещё кто-нибудь приходил за этот год?
— В смысле? — не понял заспанный медбрат. — Это кто, например?
— Не знаю, может… другие родственники?
— М-м. Нет, не слышал такого. Распоряжения были только насчёт вас.
— Понятно.
Само собой. И зачем бы им это, ковырять ножом гноящуюся рану. Другие родственники стараются жить дальше, и только он таскается сюда каждую годовщину, как… Как помешанный. Возможно, им не стоило бы выпускать отсюда его самого, потому что нормальные люди так себя не ведут.
За последней решёткой скучал сотрудник ФСИН, в форме и при оружии, первый встреченный ими человек не в белом. Равнодушно ощупав посетителя взглядом, он нажал на кнопку, пропуская их в крыло. Николая тут знали, привыкли. За годы регулярных визитов он превратился во что-то вроде местной достопримечательности. Вместе со своей историей. Их с Уродом историей, одной на двоих.
— Подождите минутку, — попросил медбрат, выходя из комнаты, предназначенной для свиданий.
Помещение, где из мебели были только стол, пара чудовищно неудобных (он знал это) стульев да шкаф в углу, казалось слишком большим. Незаполненным. В высокие окна сквозь ветви недавно опавших клёнов проливался мутный, словно бы бесцветный осенний день, пятнал вздувшийся линолеум тенями от прутьев. “Решётки здесь дрянь”, — в который уже раз подумал про себя Николай, — “Прутья слишком тонкие”. Он прислонился лбом к прохладному стеклу, постарался унять нервную дрожь, накатывавшую волнами.
В коридоре неуверенно зашаркали, скрипнула дверь, а медбрат повернул ключ снаружи, оставляя их наедине. Отсчёт пошёл. У него было ровно сорок минут на очередную попытку. Самые мучительные сорок минут в году. Николай медленно повернулся. Перед ним в стоптанных тапках, фланелевой рубашке в клетку и растянутых трениках, щурясь на солнце и, как всегда, добродушно улыбаясь щербатой пастью, стоял Урод.
По дороге назад Николаю трижды пришлось съехать с трассы. На первой остановке (“Приют дальнобоя. Сауна, кафе, отель”) его выворачивало на колесо какого-то грузовика добрых пять минут, прежде чем спазмы начали порождать лишь нитку тягучей прогорклой желчи, свисавшей из уголка рта. Дальше пошло легче. Вечером, паркуясь возле дома, он уже почти владел собой. Перед тем как нырнуть в подъезд, привычно зашёл в Пятёрочку и не глядя купил две бутылки какой-то водки.
Дома достал из холодильника тарелку с заранее нарезанной закуской, постоял с ней в руках и убрал обратно. Есть не хотелось. Одна из бутылок отправилась в морозильник, второй он с хрустом скрутил крышку и поднёс ко рту — держа двумя руками, чтобы стекло не так сильно стучало об зубы. Который это был раз? Он сосчитал в уме: выходило, уже двенадцатый. Помахал в воздухе рукой, потряс сильнее: из рукава свитера выпало и с коротким глухим звуком воткнулось в паркет шило. Он не смог, опять не смог. Господи, какой же трус.
Николай прошёл в комнату, вынул из диктофона кассету и, накарябав на ней число 12, швырнул в ящик к остальным. Без сил опустился в кресло, прикрыл глаза. Руку продолжал держать на бутылке, время от времени делал новый глоток и морщился от отвратительного, какого-то медицинского привкуса водки. Зачем люди вообще это пьют? Наверное, лекарство и должно быть мерзким на вкус.
Тикали часы в коридоре. Ранние сумерки заботливо погрузили квартиру в темноту, давая отдых глазам, лишь по стенам и потолку скользили полосы света от фар проезжавших за окном машин. Вместе с ними в памяти возникали обрывки их с Уродом разговоров: и сегодняшнего, и всех предыдущих, таких же бессмысленных и абсурдных. Они всегда шли по одному и тому же сценарию. Это, в сущности, был один омерзительный разговор, только ужасно растянутый, длиной почти во всю его сознательную жизнь.
— Спасибо, что заглядываешь к старику, Колюш! Только ты и ходишь теперь. Радуешь меня, ох радуешь.
— Пошёл ты нахуй.
— Раньше хоть доктора всякие приходили, давно было, теперь не-ет, не приходят. Надоел я всем. А чем заняться? Скучно! Телевизор не дают, в библиотеке все книги с картинками пересмотрел, ходить можно, хожу вот, лежу, маюсь. На прогулку всех выводят, а я в окошко гляжу так, вот и всё веселье.
— Я уже говорил. Есть отличный выход: убей себя.
— Да како-ое там, кто ж мне даст-то.
— Проглоти ложку. Ты говорил, тебе выдают ложку во время обеда. Сожри её. Я смотрел в интернете, психи так делают.
— Так большая она, Колюш…
— Тогда заточи и воткни себе в глаз. Или напади на охранника.
Урод рассмеялся: по-детски заливисто, но по-стариковски хрипло. Захлопал ладонью по столу, отчего наручники несколько раз стукнули о край.
— Что ты, что-о ты. Скажешь тоже, на охра-анника… Выдумщик. Вы с сестрёнкой всегда такие фантазёры были, что ой. Всё время сказки сочиняли, да какие. Расскажешь мне сказку? Расскажи. Тебе бы книжки писать, а не в фи-ирме этой твоей работать.
— Это она сочиняла. Я только помогал. Немного.
— Да уж знаю, знаю, ага.
— Ну?
— Что, Коленька?
— Где она? Где Катя?
— Ох, опять приставать будешь, обижать… Я же всё рассказал, и ми… лиции, и докторам, и тебе то-оже рассказал, в первый раз ещё. Не помнишь?
— Хватит с меня этого бреда. Отвечай.
— …
— Отвечай мне, мразь! Где она?! Где ты её оставил?!
Очередной автомобиль проехал за окном. Николая слегка знобило несмотря на почти опустошённую бутылку водки. Из головы никак не шёл дрожащий голос ублюдка и те сцены, которые его истории порождали в сопротивляющемся разуме слушателя. Словно что-то вспомнив, он вдруг поднял голову и огляделся по сторонам. Нелепая, пьяная догадка ожгла холодом, прервав поток тошнотворных воспоминаний. Встал (его повело), включил люстру, принёс из кухни табурет. По плечи закопался в антресоль, начал доставать оттуда пыльные коробки из-под обуви, кипы бумаг, пачки газет, новогодние игрушки и ещё какой-то хлам.
Фотографиями в их семье всегда заведовала мама: с удовольствием снимала, носила плёнки на проявку, искала удачные кадры. Тщательно подписывала и собирала в фотоальбомы по теме. Вот “Поездка с Пироговыми на родину Есенина, 1995”, вот “Лето 1998 на даче, свадьба Оленьки”. После девяносто девятого альбомы заканчивались, мама больше ими не занималась. И вообще ничем уже не занималась, до тех пор, пока Николай однажды не проснулся наутро после новой родительской ссоры, а мамы и её платьев в шкафу уже не было.
Но оставалась ещё россыпь снимков, рассованных случайным образом в пакеты из салонов Кодака. Двухтысячный год. Он начал перебирать их. Подолгу держал в руках те, на которых его засняли вместе с сестрой: в лодке на озере, в парке, с большими подберёзовиками в руках, перемазанных мороженым и хохочущих… То лето на бабдедушкиной даче было замечательным, возможно, самым лучшим. Точно самым последним, потому что в конце августа, за день до своего дня рождения, Катя пропала.
На одном из снимков ватага детворы с рыжей Катькой во главе облепила старую железнодорожную цистерну, приспособленную под полив. Играли в пиратский корабль, вспомнил Николай. Чуть в стороне, возле забора, стояли и степенно о чём-то беседовали взрослые. Ещё дальше, с самого края фотографии, смотрел на детей нестарый ещё мужчина со знакомой широкой улыбкой на чуть глуповатом, округлом лице сельского дурачка. Любимец ребятни, балагур и добряк дядя Женя. Бывало, бабушка называла его “христосик блаженный”. Собиратель сказок. Николай же с того лета даже про себя звал его просто: Урод.
Оторвав и скомкав этот край фотографии, он принялся потрошить остальные коробки, но того, что искал, нигде не было. Отыскалось кое-что другое.
Ночной поезд мерно стучал колёсами, за окном проносились тёмные массы едва различимых деревьев с редкими проблесками станционных огней и жд-переездов. Говорят, этот звук хорошо усыпляет, но Николая, несмотря на выпитое, пока не тянуло в сон. В купе он был один, до нужной станции оставалось ехать три часа, потом несколько километров пешком через лес, ведь в такое время маршрутки не ходят. Да и ходят ли они там вообще? Он ни разу не возвращался в деревню, не знал, обитаема она до сих пор, или встретит его бурьяном, проросшим из выбитых окон покинутых домов.
На столике перед мужчиной лежала тощая серая папка, которую он обнаружил втиснутой между пачкой их с сестрой детских почётных грамот и подшивкой журнала “За рулём”. Зарывшись пальцами в волосы, Николай до боли сжал кулаки и закрыл на минуту глаза, позволил себе какое-то время вообще ни о чём не думать. Затем протянул руку и открыл.
Он прежде не видел эту папку, значит, отец прятал её. Прятал, но долго ещё продолжал наполнять, последняя распечатка с сайта “комсомолки” была датирована 2012 годом. Совсем маленькая заметка с косвенным упоминанием. Первые же страницы заполняли настоящие газетные вырезки, целые сложенные развороты с исходящими криком заголовками. С зернистых фотографий на него смотрело глуповато-недоумевающее лицо Урода. Подпись поясняла: снимок сделан в ходе следственного эксперимента.
Были там и другие фото. Много других, словно глядишь на выпускной альбом класса. Катин снимок оказался третьим справа во втором ряду. Фото было совсем неудачным, он сам сделал его на торжественной линейке по случаю первого сентября. Сестрёнка тогда была не в духе, капризничала, за что получила от мамы нагоняй. Потому и в кадре стояла непривычно серьёзная, с поджатыми губами, будто старше своих восьми лет. Ещё с этими дурацкими, большими белыми бантами.
У части фотографий в газете была чёрная рамка, но у некоторых, как и у Катиной, нет. Потому что не все тела удалось найти.
Бумага шуршала под пальцами, заголовки орали на него сквозь время.
“Приволжский похититель пойман!”
“Тридцать лет убийств: никто даже не подозревал…”
“Маньяк даёт показания, первые тела жертв найдены”
“«Это не человек». Стали известны шокирующие подробности последних часов жизни…”
“Признан невменяемым: приволжский похититель избежит наказания?”
“Поиски тел продолжаются, следствие зашло в тупик”
Николай отвернулся к окну и быстрым, злым движением вытер щёку. Надо бы побриться, а он с собой не взял ничего. И поспать хоть немного. Надо на работу позвонить, продлить отпуск на день. Надо…
Надо похоронить Катьку.
Два часа ночи, завтра ей исполнится девять. И через год тоже, и потом. Всегда будет так, а он даже не может принести ей чёртовых цветов, не может сесть на лавочку, рассказать про свои дела, про жизнь. Понятное ведь такое человеческое желание: точно знать, что произошло. Да, пусть ужас, но ужас известный. Разве он много просит?
На городском кладбище в 2005 появился кенотаф, Николай даже был там пару раз, студентом и позже, после диплома. Это было пустое место, выхолощенное, ещё более мёртвое, чем соседние могилы, если такое вообще возможно. Он хотел одного, знать, где лежит её тело. Но Урод не говорил.
Вернее, говорил-то он постоянно, болтал так, что не заткнёшь. Отвечал на любые вопросы, пускался в подробности, о которых никто его не просил. Охотно рассказывал, что именно делал с детьми. Ему очень нравилось говорить о себе. А благостная улыбка идиота всё это время не покидала его лица. Невыносимо. Поневоле ведь представляешь всё это. Пару раз во время таких рассказов Николай сжимал в потной ладони рукоять шила, был на волоске от… Но всякий раз трусил. К тому же понимал, что тогда уж точно ничего не добьётся. А может, просто искал своей слабости оправданий, как знать.
В тот день, тот самый день, Урод под большим секретом пообещал показать Катьке новорожденных котят на острове, что на середине озера возле их дома. Там же, на острове, он её и оставил. Говорил, что ещё живую. Говорил, мол, навещал её ещё раз пять или шесть, прежде чем где-то на столе у следователя собрались воедино приметы подозрительного мужика, отиравшегося тут и там незадолго до пропажи очередного пацана или девчонки. Всякий раз дети исчезали бесследно, среди дня, как сквозь землю, и поиски не давали ничего. Действовал он по всей области, перемещался на междугородных автобусах. Люди потому и не поверили, что Урод с детства умственно отсталый. Рядили, мол, симулянт, не мог бы он иначе так ловко заметать следы. Ну что ж, а он смог.
Николай ведь тоже сперва не верил. Пенял на ленивых следаков, которым лишь бы поскорее закрыть неприятное дело, поднявшее столько шума. Свои допросы на ежегодных свиданиях (более частых добиться ему не удалось даже за большие деньги) он строил так, чтобы поймать ублюдка на неточности или лжи. Старался подловить, делал паузы в несколько лет, прежде чем внезапно вернуться к какой-нибудь мелкой детали… Но “дядя Женя” не симулировал и не хитрил, он действительно, на самом деле жил в собственном выдуманном мире, в извращённой реальности, где ожившие сказки под крики боли подтекали кровью. Сейчас Николай почти слышал эхо этих криков. Они раздались за дверью купе, сперва издалека, но становились всё ближе. Он бросился к двери, чтобы запереть замок, но лица на газетном листе проводили его взглядом, раскрыли чёрные овалы ртов (”найди нас!”). Тёмный лес вдруг прыгнул к самому окну, стекло со звоном разлетелось, проваливаясь внутрь, и купе заполнили, загромоздили еловые ветви, сметая его, опрокидывая состав…
Поезд мерно стучал колёсами на стыках рельс. Сам того не заметив, Николай забылся неровным, тревожным сном. Разбудила проводница, при посадке получившая от нетрезвого пассажира пятьсот рублей.
— Молодой человек, ваша остановочка, просыпайтесь.
— Что?
— Ваша остановочка. Подъезжаем, говорю!
— Понял… Иду.
Когда он выбрался из-под деревьев и вышел к домам, понемногу начинало светать. Зазубренный край леса медленно проявился на фоне неба, будто на полароидном снимке. Посёлок оказался частично обитаемым: на главной улице ещё горели оранжевым два фонаря, у одного из домов стоял жигуль. За оградой заворчала и звякнула цепью собака, пока он проходил мимо. Пустых оконных рам тоже хватало, но на окнах бывшего бабушкиного дома висели белые тюлевые занавески.
Не отрывая от них взгляда, Николай достал из плаща вторую бутылку с остатками водки и сделал хороший глоток, почти не скривившись. Мрачно усмехнулся про себя: не так уж и плохо, дело привычки. Нет, он не собирался туда идти. Дом давно продан, в нём, должно быть, спят сейчас чужие люди, которые совсем не обрадуются его появлению. Но в дом ему и не нужно.
Он подошёл к забору в паре метрах от калитки, пошарил за ним и вытащил длинный проволочный крючок.
— Надо же, до сих пор тут.
Потом засунул проволоку в дырку от сучка на калитке и оттянул задвижку так ловко, как если бы делал это ещё вчера. Этим путём они с сестрой тайком возвращались, когда задерживались на улице допоздна и хотели хотя бы до утра отложить разбор полётов. Стараясь не наделать шуму, Николай обошёл дом и побрёл, покачиваясь и хватаясь за нависающие над тропинкой ветви яблонь, в дальний конец участка, откуда в прежние времена спускалась к озеру глинистая тропинка.
Тропа оказалась на месте, ещё более крутая, чем ему помнилось, вся влажная и скользкая от росы. Он неловко упал и проскользил по ней, испачкав брюки и плащ, почти до самого низа, прежде чем смог ухватиться за сухие стебли рогоза и обрести равновесие. В конце топкой тропы, петляющей между деревьев, сверкнула спокойная гладь. Набрав в туфли изрядно воды и не заметив этого, Николай прошёл под ветками последних елей и ступил на пирс, доски которого со скрипом запружинили под ногами. Внизу плескалось. Ещё несколько шагов, и перед ним распахнулось озеро. Пошарив в карманах, он обнаружил целую сигарету среди сломанных и со второй попытки сумел прикурить.
Озеро. Почти идеально круглое, с поросшими осокой и рогозом берегами, оно осталось точно таким, как он помнил. Сверкающая полированная чаша посреди леса, в безветрие так подробно отражающая звёзды, что воду можно было принять за провал в пропасть. Света хватало, чтобы отчётливо видеть деревья и огни в окнах редких домов на дальней стороне. Ничто в столь ранний час не нарушало поверхность воды: от края до края ни птицы, ни лодки… ни острова. На Лисьем озере никогда не было островов. Не было даже самой маленькой кочки. В том-то и состояла беда с признаниями маньяка-идиота, такими детальными, но совершенно бесполезными. Никаких островов. Дно тогда целую неделю исследовали водолазы и люди с баграми, просто на всякий случай (Катя не умела плавать, чего очень стеснялась). Обшарили каждую пядь, заглянули под каждую корягу… Напрасный труд.
Урод, конечно, не врал, думал Николай про себя, добивая сигарету и наблюдая, как медленно бледнеет на востоке небо, а от воды слоями поднимается утренний туман. На ложь и выдумки ему просто не достало бы ума, не зря же он с таким удовольствием слушал нехитрые Катины истории. Впитывал их, открыв рот, становясь при этом похожим на большого ребёнка. Он попросту безумен. Совершенно сумасшедший ублюдок, он не понимал и половины того, что натворил.
Часть тел так никогда и не нашли именно потому, что он, как следовало из показаний, оставлял своих жертв то “на сказочной поляне в лесу, где растут говорящие дубы”, то “на секретной базе на невидимом втором чердаке”, якобы имевшемся в дачном коттедже раздавленной горем семьи. В гостиной кукольного домика, куда можно попасть, только если знать волшебные слова. Или вот, к примеру, на несуществующем острове, в центре которого стоит большая карусель. И где, конечно же, водятся кошки.
Делирий, инфантильный бред. Да только в последнем их разговоре промелькнуло нечто такое… Словечко, которое чем-то царапнуло Николая: “понарошку”. Он не сразу понял, что же именно со словом не так, да и сейчас ещё не вполне понимал. Зато знал, где искать: ему нужна была Карта. А ещё ему показалось, что Урод произнёс это слово уже не первый раз.
Вплотную к мосткам примыкал наполовину ушедший под воду дедов лодочный сарай. Халупа сгнила ещё когда он был ребёнком, теперь же и вовсе грозила упасть от малейшего толчка. Рискуя провалиться по пояс в затянутую ряской воду, он вошёл, согнувшись, в густую тень сарая и на ощупь начал продвигаться к дальнему от входа углу. В карманах не нашлось ничего, что сошло бы за инструмент, но дерево размокло до состояния губки и поддавалось легко. Спустя минуту пальцы нащупали за досками полиэтиленовый свёрток.
Выбравшись на свет, он принялся один за другим рвать пакеты, в которые была завёрнута находка. Надо же, пролежала так долго. Впрочем, кому сдался тайник, о котором начисто забыл, уехав в город, даже его владелец. В те дни ему было не до пиратских кладов, секретов и сказок. Случилось что-то действительно плохое, все игры были сразу забыты, такие глупые на фоне настоящей беды: сестра не вернулась домой. Родители всё гнали маленького Колю гулять во двор, а он не шёл, потому что хотел оставаться вместе с ними, а главное — рядом с телефоном. Ведь в любой момент могли позвонить из милиции, с хорошими новостями или с такими, думать о которых он не мог и не хотел. Но телефон так и не зазвонил.
Под пакетами нашлась жестянка из-под кофе. Он подцепил ключом крышку и высыпал на ладонь содержимое. Пиратский клад. Несколько стеклянных шариков, монета с дыркой, привезённая отцом из командировки, красивая висюлька с бабушкиной хрустальной люстры, ластик в форме слона, кэпсы… Последним выпал много раз сложенный бумажный лист, мягкий от влаги. Николай осторожно развернул его, стараясь не порвать, и чиркнул зажигалкой. Фломастеры расплылись, но в целом Карта оставалась вполне различимой.
То была карта Сказочной Долины, которую они планомерно придумывали вместе лето за летом, исследуя окрестности деревни. Ладно, придумывала в основном Катька, она же намечала контуры, зато Николай всё красиво раскрашивал и делал аккуратные подписи, тут и там для пущей понятности добавляя небольшие рисунки. Вот крепость с зубцами и лучниками на башнях, с надписью “Форт” на развевающихся флагах — бабушкин дом, центр долины. А тут Ведьмин Лес, среди угловатых ёлок торчит избушка, помеченная черепом и костями. Там на полянке они нашли старый отключенный трансформатор, на вершине которого свили гнездо аисты.
Дорога (то есть ”Бандитский Тракт”, разумеется), петляя, уходила за границу бумажного листа, терялась в ущелье меж заснеженных гор, над которыми парил злой дракон. Дракона звали Гортензий, и он был вечно зол от одолевавшей его чесотки. Горы же обозначали заброшенный песчаный карьер, куда им настрого запрещали ходить играть. Конечно, они всё равно туда ходили, где ещё наловишь редких зелёных ящериц? Много же вечеров тайком трудился он над этой картой при свете фонарика, раскрашивая и дополняя, чтобы сделать сестре сюрприз. Готовил подарок на её день рождения.
Рядом с “фортом” в чаще леса они нарисовали озеро, круглое, как блюдце. Собственно, обвели карандашом дно кружки, чтобы вышло ровнее. Название менять не стали, “Лисье озеро” и без того звучало подходящим образом. Взгляд на любое место карты возрождал в памяти какую-нибудь историю или сцену из далёкого прошлого. Николай невольно улыбался про себя, разглядывая рисунки, как вдруг сердце пропустило удар. Тут же чертыхнулся, когда раскалившаяся зажигалка обожгла палец и погасла. Там что-то было. Недалеко от центра нарисованного озера он успел разглядеть маленькую кляксу. Вновь чиркнул колёсиком и приблизил огонёк к бумаге. Клякса была подписана: “остров Понарошку”.
— Ах, чёрт, ну конечно… — пробормотал он.
Разумеется, остров был тут, как иначе. Чего-то такого он и ждал, ведь не зря же вспомнил про карту. Вспомнил и то, как родился этот остров: они валялись на чердаке, ели клубнику с сахаром и раскрашивали карту каждый со своей стороны. Катя на что-то отвлеклась, уткнув фломастер в бумагу, отчего по ней расплылось некрасивое тёмно-синее пятно. Николай, которому тогда было всего шесть, расстроился, но сестра быстро придумала историю про таинственный остров, на который могут ступить только те, кто отчаянно храбр и чист душою, что-то в таком духе. И тут же дала острову имя. Понарошку.
Позади громче прежнего плеснула вода, что-то в очередной раз деревянно стукнуло, и Николай обернулся, вглядываясь в сумерки. Сложил и убрал карту, прошёл в самый конец причала и толкнул носком туфли привязанную там лодку, проверяя на прочность. На дне скопилось немного воды и опавшей хвои, но на серьёзную пробоину это не тянуло. Пожал плечами — пойдёт. Сделав солидный глоток из быстро легчающей бутылки, он шагнул в лодку, едва её не перевернув. Гнилая верёвка оборвалась сама, и Николай отчалил, толкнувшись веслом. Сел спиной вперёд, пьяно ухмыляясь: ну что ж, теперь-то он настоящий пират. У него есть клад, он украл чью-то лодку, а ещё оставался ром… или вроде того. Можно отправляться.
Туман густел. Грести быстро надоело, да и плечи заныли с непривычки. Скомандовав сам себе “суши вёсла”, Николай откинулся назад и вплотную занялся остатками “рома”, глядя вверх, на последние гаснущие звёзды, прислушиваясь к тихому плеску воды за бортом. Хорошо, что он приехал сюда, что нашёл Карту. Горечь никуда не ушла, и никогда уже не уйдёт, но всё же ему стало как-то… спокойнее, что ли. Туман поднялся достаточно высоко, чтобы скрыть берега, и теперь он дрейфовал неведомо куда в своём утлом, медленно набиравшем воду судёнышке. В однородной молочной пустоте, отдавшись на волю волн, ветра и памяти.
Может, именно это ему и было нужно, приехать туда, где прошли их с сестрой последние дни? Он так хотел иметь какое-нибудь место, куда можно прийти, не понимал, что это место всегда было тут. И стоило столько лет мучить себя поездками в психушку? Но он не мог иначе. Слишком уж многое в рассказах Урода не сходилось, и речь даже не о том, что мест, где тот якобы расправлялся с жертвами, не существовало в действительности.
Вернее, они, очевидно, существовали — в историях и играх. Ведь остров Понарошку действительно был отмечен на их Карте, теперь хотя бы этот кусочек пазла встал место. Волшебный лес, невидимый секретный штаб, загадочные катакомбы там, где взрослые видят самый обычный погреб — всё это звучит безумно из уст кающегося маньяка, но обретает смысл, если предположить, что все эти места выдумали похищенные им дети. А выдумав, поделились своими историями с дядей Женей, вот уж кто всегда был готов про такое послушать и никому не выдать секрет. Похититель мог уводить ребят в какое-нибудь тихое логово, где… “играл” с ними, в то же время воображая, будто находится в одном из таких тайных укрытий.
Впрочем, природа безумия Урода не слишком интересовала Николая, важнее было другое. Он сознался, что несколько раз навещал Катю, чтобы снова поиграть с ней. Пять раз, может, шесть. Его поймали только в две тысячи четвёртом. Как Николай ни старался, как ни давил на него (однажды угрожал сломать палец и почти сделал это), Урод упорно твердил одно: последний визит к Кате был за год до ареста. Как может человек прожить три года на острове, да вообще где бы то ни было, объяснить не смог, только нёс свой обычный бред, мол, в сказках никто не умирает до конца.
Именно эта деталь рассказа не давала Николаю покоя, заставляла много часов проводить над магнитофоном, переслушивать записи их бесед, делать пометки в тетради. Он старался сопоставить факты и наложить галлюцинации идиота на реальный мир, чтобы понять, где находится тот подвал, в котором маньяк, возможно, несколько лет держал его сестру. История знает такие случаи. Что если до самого ареста Катя была ещё жива? А потом некому стало её кормить.
Холод от промоченных ног, наконец, пробрал его, а спина начала болеть от сырости и неудобной позы. Да и лодка набрала прилично воды через незаметные щели, пора было возвращаться. Мужчина сел, размял плечи. Издалека донёсся мерный и протяжный колокольный звон: где-то на том берегу стояла церквушка. Значит, плыть нужно в противоположную сторону, к станции.
Размахнувшись, он зашвырнул опустевшую бутылку в туман, взялся за вёсла… Вместо всплеска стекло звякнуло о камень. Звук был такой, словно бутылка покатилась по земле.
Николай медленно отпустил вёсла. Посмотрел на молочную стену тумана в той стороне, куда улетела бутылка. Затем наверх, оглядел верхушки поднимавшихся над туманом елей. Он находился почти в центре озера, до любого из берегов предстояло грести не меньше четверти часа.
— Нет… — прошептал он. — Нет нет нет, этого нет. Она мертва, ты знаешь!
Над водой разносился медленный, монотонный колокольный бой, в ушах шумела кровь, пальцы онемели до бесчувствия и не могли нашарить вёсла. Он мокрыми глазами вглядывался перед собой: больше с ужасом, чем с надеждой. Как попасть в место, которого нет? Только добровольно заблудившись в воспоминаниях и тумане. Ветер медленно переносил его клочья с места на место, и на секунду в просвете мелькнуло что-то тёмное. Участок воды? Обрывистый берег? Невозможно. Нужно быть отчаянно храбрым, говорила она, чтобы ступить на остров. Николай осознал, что таким не был, он вырос другим человеком. Да, он готовил себя к тому, чтобы рано или поздно обнаружить останки, но не живую Катю, на годы застывшую внутри детской выдумки, словно мошка в янтаре. Так долго доискивался правды, но в последний момент просто не нашёл в себе сил узнать...
На пути к берегу, задыхаясь над вёслами, он смотрел только вниз, между стоявших в воде на дне лодки туфель. Николай не знал, что бы стало с ним и всей его жизнью, если, подняв глаза, он увидел бы, как машет ему вслед тонкая фигурка, стоящая над обрывом.
Автор: Chainsaw
Текущий рейтинг: 80/100 (На основе 48 мнений)
