(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Из письма леди Джейн Элизабет Бартроп
Вскоре я начала понимать, что в организации галереи присутствует гармоническая хитрость: хотя казалось, будто портреты выполнены в полный рост, в действительности это было не так. Образованному человеку, если ему посчастливилось обладать достаточной наблюдательностью, должно прийти к заключению, насколько совпадение, что каждый из хозяев имел шесть с половиной футов от пола до верха головы и ни дюймом больше или меньше, маловероятно. В таком случае следует заподозрить человеческий умысел — и если выбирать губернаторов и казначеев по росту стали бы только безумцы, то ничто не мешало художникам друг вслед за другом намеренно придавать им одинаковый размер, начиная с первой картины, из желания единообразной гармонии. Что же касается людей упрощённого склада ума, но также не обделённых внимательностью, — среди таковых нашлось бы немало уверовавших в явление Божьей воли. Несмотря на юный возраст и свойственную молодости наивность, мне хватило как наблюдательности, так равно и логики, чтобы прийти к верным выводам относительно роста мужчин на портретах. Хотя, не буду скрывать, мой первый порыв, по причине которого я уделила картинной галерее столь много времени, носил отнюдь не рациональный характер. Помимо означенной хитрости портретисты компании держались второй уловки, однако её я не сумела ни распознать, ни объяснить. Стыдно сознаваться, её мне раскрыла следившая за чистотой в доме прислужница-дикарка. Вероятно, ум этих бедных людей, закалённый в не затронутой культурой первобытности, приобрёл некоторые свойства видения геометрических свойств окружающей действительности. Куда удивительнее другое: эта чернокожая девочка могла говорить о рациональных смыслах использованной лучшими художниками уловки. Впрочем, должна сама себе возразить тем, что, возможно, объяснение она услышала от кого-то из людей Компании — как, несомненно, и остальное, о чём она говорила со мной и чем оставила яркое впечатление. Тем не менее, у дикарки совершенно отсутствовал акцент в произношении слов, хотя тональности речи и звучали крайне чужеродно. Мне неизвестно, являла ли эта девочка пример воспитания отпрыска первобытного племени в лоне культурного общества, но такое предположение кажется сейчас единственно верным объяснением.
— Посмотрите на пол, — она толкнула мрамор босой ногой, чем сразу же смутила меня, — а теперь на рисунки. Ну что, всё ещё не заметили?
Но я забыла о портретах, наивно названных ею рисунками, и не могла оторвать взгляда от ступней с тёмной, напоминающей оттенком горячий шоколад, кожей, и неправдоподобно длинными тонкими пальцами, которые она не сводила вместе, а держала несколько разрозненно. Если прежде мне приходилось видеть такую манеру ставить пальцы ног у прочих чернокожих дикарей, чьё тело не воспитало привычки к ношению обуви, то анатомическое строение её ступней имело черты, насколько мне известно, не свойственные людям. В силу некой неизвестной мне причуды человеческой эволюции, проявившей чрезвычайную изощрённость по отношению к этому убогому дитя, они обладали увеличенной подвижностью и, вполне возможно, могли даже, подобно рукам, использоваться для удержания предметов, поскольку пальцы на них отличались от таковых как у белых людей, так и у знакомых мне представителей нецивилизованных народов юга. Формой они приближались к пальцам на руках, но изгиб суставов однозначно совпадал с таковыми у ножных пальцев любого человека — как белого, так и первобытного. Подушечки были объёмными, кожа на них, как и на всех подошвах, производила впечатление одновременно тонкой, упругой и плотной. Цветом она отличалась от остальной кожи на теле девочки, — впрочем, я видела только её лицо, шею, часть плеч, кисти рук и ступни с лодыжками, остальное скрывало платье, и позже я мельком наблюдала ещё её колени и бёдра — достаточно мизерным присутствием черноты, что тоже удивительно, поскольку известно, как ладони и подошвы людей с чёрной кожей, напротив, имеют склонность к заметному осветлению. Также и её ногти, коим по доселе казавшимся незыблемыми правилам человеческой анатомии должно быть светлее, были черны и на руках, и на ногах. Ожидая очевидного возражения, добавлю, что чернота её ногтей не может быть объяснена нанесённым на них красителем, так как видимые в их толще перламутровые дуги роста свидетельствовали о естественности цвета. Сожалею, но я не знаю, из какого племени происходило встреченное мной настолько странное дитя, но её предки должны были, вероятно, скакать по деревьям подобно некоторым обезьянам или вести иной совершенно непредставимый разумному человеку образ жизни. Не будучи знакомой с происхождением дикарки, лучше избегу высказывать какие-либо предположения на сей счёт, тем более, теоретические изыскания мистера Дарвина Вам должны быть знакомы намного лучше, чем мне. Ко всему добавлю, что, несмотря на огонь каминов на первом этаже и проложенную внутри стен современную систему отопления, воздух в галерее оставался по-зимнему зяблым, и ледяной мрамор должен был мучить девочку каждое мгновение, когда она ступала по нему босыми ногами, но она вела себя так, словно под её подошвами простиралась прогретая солнцем земля южного острова, откуда она была родом. Моё замешательство усугублялось тем, что сам вид её голых ног вызывал у меня болезненное смущение — в их открытости присутствовала некая первобытная невинность, но отнюдь не добрая чистота, свойственная детям, а, напротив, безнравственность и порочная страсть языческой блудницы. Прежде чем я поборола смятение, она вытянула левую ногу перед собой и — могу лишь поклясться, что всё так и было — указала её растопыренными пальцами на ближайший портрет, сама же продолжала стоять на одной правой, руками ни за что не держась и даже не используя поломойную палку для удержания равновесия, каковой трюк любим многими ярмарочными канатоходцами с шестами. Скрипучим голосом дикарка произнесла:
— Наклон пола здесь и на рисунках.
Ухмылка, которой она сопроводила сказанное, испугала меня, потому что показалась хищным оскалом. Девочка опустила ногу и, прежде чем поставить на пол, почесала её ногтями лодыжку другой ноги. Во время этого движения я поймала взглядом подошву и могу сейчас уверенно утверждать, что кожа на ней не была грязной, но влажной, словно бы покрытой некой маслянистой мазью. Возможно, так оно и было, поскольку, когда пятка дикарки в своём движении пронеслась в дюйме от моего лица, мне в ноздри пахнуло живым, давящим ароматом. Запах одновременно вызывающий дурноту и опасно приятный, будоражащий тело, он вызывал ощущение присутствия экзотической специи. Я обещала Вам рассказать всё, не утаивая самых ужасных подробностей, и не стану нарушать данного слова: сознаюсь, в то мгновение меня подвело не только дыхание, но и разум — если бы шаг, сделанный мной рефлекторно, чтобы не упасть от головокружения, оказался направлен к девочке, а не от неё, то уже в тот день я впала бы в самый грязный грех. Не знаю даже сейчас, что в действительности сдержало противоестественный порыв, но мне хватило воли успокоить сердцебиение, а вместе с ним затухло и желание. Я вспомнила о портретах и снова взглянула на них. Наконец мне удалось увидеть то, о чём говорила дикарка, — на всех картинах пол поднимался над мраморной поверхностью галереи под одинаковым углом. Я высказала своё наблюдение, и дикарка кивнула, явно выражая согласие:
— Это геометрическая штука, чтобы коридор казался шире, а морды — внушительнее.
Первоначально я не поняла, по отношению к кому использовала такое пренебрежительное слово дикарка, из-за чего снова оказалась в замешательстве, но оно сменилось гневом, когда смысл достиг моего ума. Конечно, сейчас я не могу не осудить последовавшей за этим у меня вспышки ярости по отношению к тому убогому дитя, но Вам известно, насколько значительными героями казались мне в молодости индийские колонисты. От отца я переняла уверенность, согласно которой со дня основания и до упразднения Компании её люди сражались за британскую нацию и добились процветания Британии. Даже то, что чернокожая дикарка может жить и работать в цивилизованном Лондоне вместо того, чтобы подобно предкам собирать бананы у себя на острове посреди океана, было бы невозможно без совершённых ими подвигов. Оскорблённая, я на мгновение забылась и в гневе ударила девочку ладонью по лицу. Только спустя годы я поняла: как нельзя прощать грязных уничижительных оскорблений цивилизованному человеку, так и нет нужды испытывать негодование по поводу произнесённых нецивилизованным дикарём слов, ведь культура чужда его уму. Убогое подобие образованного человека, говорившее в тот день со мной, только было научено правильной речи и получило представления о геометрической науке, но это не искореняло его первобытной природы. Дикарка могла не осознавать вульгарной оскорбительности сказанного, ведь на портретах в галерее изображались люди, которых вполне естественно узнавать по лицам. Рискну предположить, для неё даже не имело значения очевидное культурному европейцу различие между мордами животных и человеческим лицом, благо сама она была ближе к зверю, нежели к человеку. К счастью, моя пощёчина не разозлила дикарку. Я имею в виду то, что ни её лицо, ни дальнейшие слова не выказали злобы, однако её мимические движения отличались от присущих белому человеку не меньше, чем тело, поэтому действительно утверждать, что она не переживала в тот момент обиду или ярость или даже не желала мне смерти, я не могу. Ещё отмечу, что она не отшатнулась от руки, хотя первобытной подвижностью тела наверняка была способна избежать пощёчины. Возможно, когда я ударила, она, не дождавшись от меня ответа, собиралась что-то произнести, потому что раздула щёки. От удара набранный за щеками воздух исторгся из её рта со звуком, напоминающим хлопок пробки, с каким та вылетает из бутыли игристого вина. Вместе со звуком в углу бывших бледно-чёрными губ дикарки возникла капля слюны и потекла по подбородку. Девочка достала её языком, который оказался длинным, узким и также чёрным. Я слышала о диких народах, намеренно искажающих свои тела во время роста при помощи досок, браслетов и тряпок, но возможно ли такое сделать с языком — не знаю. Он почти не скруглялся на конце, а заканчивался плоско, так что всей формой приближался к прямоугольной ленте. В то же самое время длина языка однозначно свидетельствовала против предположений, что даже самая малая его часть когда-либо отсекалась. Видя, как дикарка облизывает себе лицо, я почувствовала отвращение и большое желание скорее намыть руку, которой коснулась её лица без перчатки. Но я едва не бросилась бежать, когда девочка, сохраняя стоячую позу, поочерёдно задрала ноги, чтобы поднести ступни к своему лицу и провести языком по подошвам от пятки к пальцам несколько раз. Как мне показалось, во время этого она ещё и просунула его конец между каждой парой пальцев. Закончив своё безумное действие, дикарка задала мне вопрос:
— Вы недовольны?
Отвращение от прикосновения к её лицу и ужас от картины облизывания босых подошв несколько остудили мою темпераментную вспышку, но спокойствие по поводу названия губернаторов и казначеев Ост-Индской компании ещё не вернулось ко мне в полной мере, так что я дала выход гневным словам. Дикарка выслушала их, не переставая улыбаться, в её оскале единственный раз за всё время разговора я уловила что-то похожее на человеческую эмоцию — улыбка выражала насмешку. Затем девочка заговорила о том, чего нельзя ожидать из уст нецивилизованного дикаря, поэтому я опасаюсь, что опасным мыслям её учили белые люди:
— Вы первый раз здесь. Знаете, с чего сегодня такой беспорядок? Этот дом уже пять лет без таких толп, после того, как Ост-Индская компания своё отслужила, так с чего вдруг сегодня столько пышных мундиров заявилось? Вы пришли с отцом или каким-нибудь братом — и они совсем ничего вам не сказали и бросили гулять и рисунки рассматривать. Интересно, да?
Дикарка ждала от меня каких-нибудь слов или же, может быть, хотела просто вывести из себя. Не стану угадывать, что произошло бы, ударь я её снова, — возможно, она бы меня убила. Но я пребывала в некоторой прострации после случившегося, и девочка продолжила, так и не получив от меня ответа:
— Расскажу. Потом вам всё совсем по-другому расскажут, так что мои старания пропадут впустую. Но расскажу, пока сохнут пятки. Мясо. Дело в том, что мясо очень любит заявлять всякое, недавно научилось заявляться. Звучит очень забавно, да? Только проблемы от этого настоящие. Мясо постоянно врёт, выдумывает, сочиняет, обманывает, лжёт, юлит, увиливает, фантазирует, домысливает и заявляет-заявляет-заявляет самые разные штуки. Себя мясу обмануть проще всего — да-да, как раз поэтому получилась ваша Ост-Индская компания. Наврать другим может и не получиться, а себе так легко. И так важно: «Я не мясо! Мы не мясо! Мясо — не мясо! Не мясо!» — мясо. Называется «оправдываться». Мясо так в оправданиях наловчилось, что насоздавало страны и народы. Ужасно забавно, да? Целая цивилизация мяса, чтобы мясу забыть о мясе. И какие тут проблемы, да-да? Сейчас ещё небольшие, но скоро станет совсем запутанно. Морды на рисунках по стенам как раз тем и прославились, что хорошо заявляли одним и хорошо заявлялись к другим. Это у них так хорошо получилось, что из них сделали героев. Даже нарисовали важно, так что рисунки эти — ужасно большое оправданье, ужасно много оправдали. Я обожаю мясо, вы такие глупые. Вы тоже глупая, вы совсем ничего не поняли.
Дикарка замолчала, вероятно, вновь ожидая от меня ответа. Я же была напугана и не смела говорить. Мой страх смешался с отвращением, потому что девочка подняла одну ногу и понюхала подошву, а когда я уже ожидала, что она вновь оближет её, опустила. Её вторая нога в тот момент повернулась ступнёй в бок и так приняла положение с опорой на внешнюю сторону ступни. Не смотря на то, что в человеческом теле это должно было повредить сустав и жилы, дикарка не выказала боли или хотя бы неудобства. Она скребла ногтями поднятой ноги подошву стоящей, прежде, чем вернула ступню в нормальное для человека положение и встала на пол обеими ногами. Так как свет падал на нас сбоку из декоративной арки — здесь я искренне надеюсь, что Вы хорошо помните удивительную организацию света в доме, чтобы понять, что я имею в виду, без дополнительных пояснений, — я могла видеть длинные тени на полу, переходящие в тень на стене с картой бывших владений Компании. Тогда, когда дикарка отвратительно бесстыдно и противоестественно задирала ногу, мне показалось, — впрочем, это мог быть обман зрения, — что кроме оставшейся стоять ноги тени показывают у девочки ещё одну конечность или, скорее, толстый хвост, хотя из-под её платья ничто противоестественное не торчало, я бы точно не упустила из внимания хвост. Обманутая тенями, я испытала сверхъестественный ужас, как если бы игра низко падающего света, создавшая ложное видение, должна быть кошмарнее не получившей подтверждения, чем будь хвост у дикарки на самом деле. С тех самых пор в моём сердце угнездилась тревога, раскрывшаяся омутом, что годами поглощал свет добродетели, которым меня окружили наши родители, наша семья, Вы и столь многие хорошие люди, что временами я в правду начинала верить в тот хвост и желала его. Но девочка едва ли поняла моего смятения, а так как я не нарушала молчания, продолжила сама:
— Пятки когда сохнут, то чешутся. Обожаю чесать. Я так хорошо трогаю, у меня есть пальцы и язык, что шлюха. Намазать потрохами мяса и слизывать весело. Но вы не поймёте, вы дура.
Как Вы можете видеть, её звериное понимание человека разграничивало белых людей и её диких сородичей, что как нельзя лучше подтверждает высказанное мной ранее соображение о наследуемых умственных недостатках южных народов. Нас она называла мясом, очевидно, рассматривая в качестве пищи. Многочисленные случаи каннибализма в нецивилизованных странах свидетельствуют о массовом характере подобных противных уму искажений чувств и морали, но в юном возрасте я ещё не понимала этого, а моё неприятие бескультурных дикарей носило по большей части иррациональный характер.
— Видите карту? Вы не сильно сложнее того, чтобы хотеть есть и трахаться, а в итоге овладели кусками мира. Ради цивилизации и культуры, да-да? Обожаю мясо. Вы оправдываетесь лучше, чем едите и трахаетесь. Вот ваша история крупным планом: давно-давно — много лет назад — вместо мяса люди сделали себя людьми. Придумали себе ужасно большие оправдания и очень хорошо соврали и поверили, потом оправдали оправдания, и оправдали эти оправдания, и оправдали снова, много-много раз оправдали оправдания, потому что люди — хорошее враньё. Ужасно забавно, да-да? Мясо обмануло себя, поэтому получились люди, и обмануло, чтобы получились люди. Я вас обожаю. Так всё получилось сделать — и цивилизацию тоже, и культуру тоже, и торговлю, а не мясу есть и трахаться как мясо. Враньё сделало мясо человеком, сами люди наврали про людей, что не враньё. И вашу Англию наврали, Англия — тоже хорошее оправдание, рядом ещё были такие же шотландцы и ирландцы, поэтому есть и трахаться все хотели, но стало некогда — зато подружились, получилось Соединённое королевство Великобритании и Ирландии, где всё равно все хотели есть и трахаться, пока построили лодки. Мясо глупое и самое лживое, вам умными быть нельзя, а то не получится себе хорошо врать. А есть и трахаться забавно, а не есть и не трахаться забавно? Нет таких людей, которые люди, а не врут — такая у вас история. Обман-обман-обман-обман мяса, оно хочет есть и трахаться, мясо себя оправдывает, что оно люди. Сделали лодки, оказались в Африке, оказались в Америке, оказались в Азии, оказались в Австралии, заявились и заявили оправдания, наврали много и овладели Китаем. Я хранительница желаний, я вкусная. Есть и трахаться похоже — и так, и так вкусно. Тут даже соврать не сумели: я вкусная, если есть, и я вкусная, если трахать. Вы хотите меня, давайте? Давайте-давайте, у меня нет дырок, всё получится. Я проросла, я мокрая.
Я обещала, что мой рассказ останется полным несмотря на все постыдные и противоестественные подробности. Это слово я дала не только Вам, но также самой себе, и должна ответить на заданный дикаркой вопрос, хотя в день нашей встречи я, будучи парализованной бессознательным ужасом, происходящим из кажущейся фантасмагоричности ситуации, промолчала. Как Вы могли понять, мясной брат, чем более пугающим казалось мне то убогое дитя, и чем отвратительнее выглядели его движения и звучали слова, тем явственнее я испытывала телесную тоску. Возможно ли то, что дикарка обладала гипнотическим влиянием на меня, каковую силу приписывают южным и восточным колдунам-шаманам? Или же я подозреваю ароматический наркотик — если маслянистая влага её подошв сковывала ум, то я должна была воспринять её в достаточном количестве, пока стояла рядом с девочкой. Не поэтому ли она заговорила со мной не прежде, чем я значительное время разглядывала портреты, ведь уже тогда колдовской ароматический экстракт мог присутствовать в атмосфере галереи? Иные объяснения уводят меня в тень нездорового мистицизма. Она продолжала:
— Морды не смогли оправдаться. Теперь тут так много разных пришло, только не выясняют подробности, а спорят. Знать виноватых — это оправдание. И вина — оправдание, и то, что морды пристрелили себя, — тоже оправдание. Уже умерли, сами себя убили, а оправдание их оправдывает. Так у цивилизации получается, что несколько морд виноваты, раз не смогли соврать. Всё ужасно наоборот, поэтому очень забавно, да-да? Вот идут, не хочу им на глаза попадаться. А вы, юная мисс, скоро услышите их другой рассказ, а мой вам лучше забыть.
Тогда я действительно услышала шум голосов, и двери в боковом коридоре отворились, чтобы выпустить взволнованных лорда Мэйлфорда, лорда Кэмпбелла, леди Тауншенд и сэра Фредерика Уоллбейкера в сопровождении придерживающих находящуюся в наполовину бесчувственном состоянии леди Сакстон лорда Олвика и сэра Лайрона Райанбрю. Леди Сакстон и двое её помощников сразу повернули к лестнице, тогда как остальные пошли по галерее в конец, где находились я и чернокожая служанка. Я видела, что их шаг неровен и становится всё более поспешным по мере приближения, лица красные, как я тогда подумала, от гнева, у сэра Уоллбейкера, напротив, смертельная белизна, а леди Тауншенд едва сдерживает слёзы. Я испугалась, так как решила, что взрослые каким-то образом узнали о моих противоестественных чувствах, появившихся во время разговора с дикаркой, и когда взрослые миновали четыре больших арки от поворота к залу собраний, я вдруг обернулась к ней. Моё действие было иррациональным, его вызвали страх и ощущение грязной вины. Там, где стояла дикарка, более никого не было, но на мраморе пола присутствовали отпечатки детских босых ног с неправдоподобно длинными разведёнными пальцами, так что я не могла сомневаться, кто оставил эти следы. Однако я не понимала, откуда цепь следов выходит и куда уходит — она замыкалась в кольцо и только в находящейся от меня слева стороне вплотную подходила к занавеси, скрывающей нишу. Лорд Кэмпбелл крепко взял меня за плечо и резко оттолкнул в сторону, но не настолько грубо, чтобы причинить боль, или чтобы я оступилась и упала. Вместе с лордом Мэйлфордом он отбросил занавес в сторону, и прежде, чем я увидела находившийся там страшный секрет, я почувствовала тошноту и слёзы на веках из-за ударившего в ноздри отвратительно сладкого запаха. Вы знаете, что там лежало, ничуть не хуже меня, поэтому сделаете правильный вывод о тяжести зловонного яда в воздухе и поймёте, почему следующие минуты вплоть до того момента, как отец вывел меня во внутренний двор, ие свежий ветер восстановил моё сознание, я помню крайне разрозненно. Однако есть одно, что ужас выжег в моей памяти совершенно отчётливо: тела были накрыты флагом, до этого висевшим над индийскими часами, но изображение меча в левом верхнем квадранте исказилось так, что сделалось указывающей вниз стрелой.
Наиболее важным итогом случившегося разговора мне кажется то, насколько точно память сохранила всё произошедшее. Столь ненормальная подробность холодит моё сердце и пробуждает в нём сохранившуюся с первобытных времён тревогу иррациональных магических сил, избавление от которой, вероятно, невозможно даже в том состоянии высокого культурного развития, которого достигла человеческая цивилизация. Хотя та безумная дикарка по сей день вызывает у меня отторжение, а её слова унижают всё, что цивилизованному человеку следует ценить, намеренно или нет она послужила мне проводником и дверью, открывшими сад запретных удовольствий, где я познала пряный вкус похотливой животной плоти и впала в грех беспредельного разврата. Посему в завершение сказанного я желаю Вам принять плоть так же, мой мясной брат, и овладеть отверстиями окружающих Вас людей, покуда их страсть не станет видна каждому, ведь, как я поняла после разговора с дикаркой, существует возможность раскрывать в людских телах новые, не предусмотренные природой, методы удовлетворения наивысших желаний человеческого существа. Как член Королевского флота Вы имеете всё необходимое для совершения таких аморальных действий — крепкое тело, отличную британскую военную подготовку и Ваш револьвер с маленькими тёплыми пулями. Из Вас получится хорошее животное, и даже Ваше сердце сможет принять столько же плоти, сколько приняла я, однако прежде всего Вы должны решить, что для Вас является наиболее важным — похотливая плоть или плотская похоть. Этого выбора сделать за Вас я, к своему счастью, не могу, так как если плоть человеческая и обманывает себя в своих желаниях, то нам остаётся лишь примириться со своими телами и перестать бояться, что нам вновь придётся стать трупами. Действительно, история Британии является отличным свидетельством такого пути просвещения — многие из нас достаточно часто делали попытки узаконить разврат. Большинство, однако не все, оканчивались победой. Да, мы теряли интерес к жизни снова и снова, потому что на его месте начинали сосуществовать какие-то другие чувства, вернее, ощущения. Но нам ни разу не приходило в голову усомниться в том, что настоящая жизнь — это в первую очередь радость и любовь. Человеческое отношение к жизни прекрасно, и оно заслуживает того, чтобы в него верили. Даже тот, кто попал в бордель по ошибке и поклялся никогда больше сюда не возвращаться, постепенно привыкнет. У нас нет выбора, потому что только здесь мы можем научиться просто радоваться жизни.
― Из письма леди Джейн Элизабет Бартроп, в девичестве Мортон, капитану Британского королевского флота сэру Полу Уилфреду Мортону, своему брату. Отправлено 12 или 13 мая 1899 года из Приюта для душевнобольных Британской христианской миссии Дели, Британская Индия. Получено 1 сентября 1899 года в заготовительном лагере слоновьего бивня Почефструма, Республика Трансвааль. Не было прочитано получателем, так как сэр Пол Уилфред Мортон был убит выстрелом из ружья зулусским колдуном-каннибалом Тандуйисе в момент вскрытия конверта.
Текущий рейтинг: 61/100 (На основе 26 мнений)
