(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Зов (Стивен Галлахер)
Отрывок из стенограммы заседания суда, процесс «Корона против Робсона», 24 сентября 1987 года.
Адвокат: Вы заманили ее в безлюдное место под предлогом того, что собираетесь с ней сбежать.
Робсон: Я ей ничего не обещал.
Адвокат: Затем вы избили ее до потери сознания и оставили умирать.
Робсон: Потише, шеф! Я шлепнул ее один раз, чтобы успокоить, и все.
Адвокат: Вы хотите сказать, что не имеете отношения к убийству?
Робсон: Когда мы расстались, она была жива и здорова.
Адвокат: И как вы предполагаете, когда она умерла?
Робсон: Не раньше утра.
Адвокат: А точнее?
Робсон: Я бы сказал, примерно тогда, когда туда залили бетон.
— У нас есть тепло, у нас есть свет, у нас есть крыша над головой, — сказал Мик. — Эти парни даже оставили нам несколько грязных книжонок. У нас есть все, чтобы переждать плохую погоду, так почему бы просто не посидеть тихо, пока все не кончится?
Именно в этот момент лампочки замигали и погасли, и «тлеющие угли» в электрическом камине с двумя поленьями окончательно «догорели». Сами поленья остывали медленно, и мы трое в каком-то беспросветном отчаянии наблюдали, как они темнеют. Ледяной ветер бил в стены небольшого придорожного домика, и я чувствовал себя примерно так же уверенно, как мышь, сидящая в обувной коробке на пути бегущего стада бизонов. Я уже замерз. И положение наше стремительно ухудшалось.
Майк щелкнул зажигалкой, на стенах и потолке заплясали гигантские тени.
— Должно быть, ветром оборвало провода, — заметил он.
Другой человек, которого звали Дэвид, — фамилию его я забыл, — спросил:
— Может, мы попробуем починить их?
— Только не я, приятель. Я хочу жить.
— И что нам теперь делать? Жечь мебель?
— Чайник электрический, а водопроводные трубы замерзли, — живо возразил Дэвид.
Мик окинул его тяжелым взглядом.
— Тогда можешь пойти прогуляться, — сказал он. — Хочешь?
Остатки свечей, укрепленные на небольших оловянных блюдцах, были из тех, что горят медленно и тускло. Газовая плита работала от баллона, стоявшего под столом; шланг был перекручен, и газ пошел не сразу. Свечи горели желтым пламенем, газ — голубым, и при таком освещении наши лица выглядели бледными и испуганными.
Мик, Дэвид и я. Три истории о снежной буре, три аварии и три покинутые машины, три жизненных пути, которые в обычной обстановке, скорее всего, никогда бы не пересеклись, три человека, оказавшиеся запертыми в жалкой хижине у заметенного снегом шоссе.
— Ну что, пойду попытаю счастья, — сказал Мик, взял кастрюлю и вышел за дверь, чтобы набрать снега.
Человек по имени Дэвид в очередной раз подошел к неработающему телефону и поднял трубку.
Я нашел это место последним и, войдя, сразу понял, что эти двое — не попутчики. Они были слишком разными, чтобы путешествовать вместе. Мик весил, наверное, восемнадцать стоунов и казался — ну просто невозможно выразиться иначе — неряхой, хотя был пострижен и прилично одет. Он походил на одного из тех торговцев, что стоят со своими тележками около футбольных стадионов, продавая гамбургеры и хот-доги, выглядящие так, словно их размягчали в моче. Дэвид (он сказал мне свою фамилию, но она вылетела у меня из головы) скорее принадлежал к людям, разъезжающим на машине фирмы, в которой на вешалке болтается запасная рубашка; он сообщил, что «занимается продажами», и я решил, что он — коммивояжер. Он был примерно моего возраста, тонкие светло-рыжие волосы создавали впечатление, что у него нет ресниц. Насколько я понял, Мик направлялся к большой заправке, расположенной в двух милях дальше по дороге, но шоссе закрыли, и он вынужден был оставить свой фургон, груженный резиновыми шлангами, и отправиться пешком назад, к единственному огоньку, виденному им на протяжении последних нескольких миль. Добравшись до хижины, он застал здесь Дэвида, скрючившегося перед электрокамином в наброшенной на плечи спецовке. Я присоединился к ним примерно через полчаса, и с того момента здесь больше никто не появлялся; погода ухудшалась с каждой минутой, вряд ли кто-то еще сможет добраться сюда, подумал я. Должно быть, дорога уже несколько часов была закрыта.
— Ничего себе дела! — выдохнул Мик, ввалившись в дверь.
Он провел снаружи три или четыре минуты. Я думал, что он сделает пару шагов, наберет снега и вернется, поэтому спросил:
— Что так долго?
Он подошел к плите, растопырив руки, словно раздавал благословения, и краска понемногу начала возвращаться на его лицо. Из него получился бы неплохой деревенский патер.
— Я спускался взглянуть на дорогу, — объяснил он, — хотел взглянуть, вдруг там проехала снегоуборочная машина.
— Видел что-нибудь?
— Мне еще повезло, что я смог вернуться обратно. Я прошел всего ярдов двадцать, метет так сильно, что я чуть не ослеп, ничего не видно. Там никакого движения. Похоже, мы застряли надолго.
— Прекрасно, — мрачно сказал Дэвид.
— Сначала высунь свой нос наружу, а потом критикуй, — предложил Мик. — Там стало еще хуже — как будто с неба сыплются бритвы, и я тебе еще кое-что скажу. Когда ветер свистит в проводах, кажется, что тебя зовут какие-то голоса. Послушаешь некоторое время и, Богом клянусь, услышишь собственное имя. Знаешь, что я думаю?
— Что? — спросил я.
— Это все те мертвецы, которых они соскребали с асфальта. Они там, снаружи, холодные и одинокие. — С этими словами он подмигнул мне — подозреваю, потому, что стоял спиной к Дэвиду, и тот не видел его лица.
— Ради бога, — угрюмо пробормотал Дэвид, затем отошел в дальний конец хижины и начал рыться в шкафах в поисках кружек и чая.
Мик радостно ухмылялся, но я не совсем понимал, чему именно. Понизив голос, чтобы Дэвид меня не услышал — он наполовину скрылся в одном из шкафов, — я спросил:
— О чем это ты?
— А ты не видел доски с вырезками? — ответил Мик и указал на стену у меня за спиной. — Посмотри. Мы нашли настоящий маленький Дом радости, чтобы нас здесь занесло снегом. Десмонд все это читал, когда я появился.
— Я Дэвид, — поправил его приглушенный голос откуда-то из недр буфета.
— Конечно, — невозмутимо произнес Мик.
Я взял свечу и поднес ее к стене; пространство между какими-то шкафчиками было оклеено старыми газетными вырезками. Здесь было несколько пожелтевших девчонок с третьей страницы, но остальные представляли собой колонки новостей. Кое-где были фотографии — фотографии изуродованных обломков. До меня не сразу дошло, что все это были снимки автокатастроф на трассе и что произошли они на том участке дороги, который лежал под трехфутовым слоем снега неподалеку от нашей хижины.
— Должно быть, здесь эти парни ждут вызова, ждут, когда произойдет что-нибудь неприятное, — произнес Мик у меня за спиной. Он подошел и принялся рассматривать подборку вырезок из-за моего плеча. — Ничего себе, навидались они всякого, а? Лучше они, чем я.
«Аминь», — подумал я. И обнаружил, что рассматриваю детали фотографий в тусклом свете мигающей свечи с каким-то отстраненным любопытством, которое всегда охватывало меня при виде чужого несчастья. Гибель целых семей. Девочка-подросток, которой отрезало голову. Водители грузовиков, раздавленные в кабинах, похожих на сплющенные банки из-под кока-колы. Надоевшая любовница — на этой заметке я задержался дольше, — надоевшая любовница, втиснутая, словно Джимми Хоффа, в проволочную клетку опоры моста, готовую к тому, чтобы наутро туда залили бетон. «ЗАЖИВО ПОХОРОНЕННАЯ!» — гласил заголовок, но даже эта история бледнела перед катастрофой с участием экскурсии для стариков и фургона, полного потрохов.
Рассмотрев эту коллекцию, я решил, что мы забрели на базу бригады чистильщиков, работавших на ближайшем к хижине участке дороги и искренне гордившихся своей мрачной профессией. Я представил, как они шагают к своей «мастерской на колесах», насвистывают, натягивая куртки, и размышляют о том, как провести следующий отпуск. А потом, на месте, выходят из машины с мешками и лопатами и дежурными фразами разговаривают с родными какого-нибудь скупердяя, который решил не тратиться на каюту на пароме или номер в отеле и ехал со спущенной шиной всю ночь. Я мог только предполагать, куда подевалась бригада. Наверное, когда погода начала портиться, они переехали дальше по шоссе, на заправочную станцию, потому что вряд ли кто-то, имея выбор, согласился бы сидеть взаперти в этом сарае. Я подумал, что сейчас заправка, наверное, похожа на лагерь беженцев — там есть все необходимое, но она отрезана от остального мира. Я пожалел, что нахожусь здесь, а не там. Газовая конфорка горела на полную мощность, и все же изо рта у меня вылетали облачка пара.
Дэвид, возившийся у стола, спросил:
— Это все, что ты принес?
Я оторвался от любопытных заметок на стене и вслед за Миком подошел к плитке. Дэвид разглядывал алюминиевую кастрюлю. Только что она была набита снегом с верхом и походила на гигантскую трубочку мороженого, но теперь на дне плескался слой воды примерно дюйм толщиной.
Мик заметил:
— Когда снег тает, от него мало что остается, верно?
Затем воцарилась напряженная тишина — так в ресторане каждый из сотрапезников ждет, когда кто-то другой протянет руку к счету.
Наконец я произнес:
— Пойду принесу еще.
Не знаю, как описать ощущения, которые охватили меня, когда я вышел на улицу, — холодный воздух словно ударил меня в лицо, мне показалось, что я налетел на стену. Погода стала намного хуже, чем была несколько часов назад, когда я добирался сюда. Ветер мешал ориентироваться, он сыпал в глаза ледяную крошку и норовил повалить на землю, так что я едва мог дышать; но вскоре, к счастью, он стал немного потише, снег перестал валить, и я смог осмотреться, не боясь ослепнуть.
Видимость была плохая — от пятидесяти до ста ярдов, дальше все сливалось в серую мглу, как будто реальность больше не могла выдержать натиска бури. Я разглядел вереницу примерно из полудюжины желтых фонарей, тянувшуюся вдоль дороги; свет их был приглушен и рассеян сильным снегопадом. От шоссе остались только параллельные линии разделительных барьеров, похожие на черточки, проведенные карандашом по снегу, и это было все. Несколько легких пластиковых конусов, установленных ранее, чтобы перекрыть дорогу, снесло ветром в сторону, они валялись на снегу, словно не попавшие в цель ракеты, и больше ничто не нарушало однообразие снежного покрова.
Я не заметил того, о чем говорил Мик. Я не слышал никаких голосов — только где-то вдалеке от дороги, в темноте, ветер гудел в проводах. В этом звуке я не нашел ничего особенного.
У меня с собой была небольшая банка из-под печеных бобов, единственный чистый на вид сосуд, который я смог найти, и я, наклонившись, попытался набить ее снегом. Свежевыпавший снег был слишком пушистым, его уносило ветром, когда я пытался набрать его в банку, но затем я попробовал скатывать из него снежки, и дело пошло лучше. Меня уже трясло от холода. Я на миг выпрямился, чтобы вытереть нос тыльной стороной перчатки, и с ужасом понял, что не чувствую прикосновения к своему лицу.
Я ввалился в хижину, словно утопающий, которого вытащили из ледяного моря. Я пробыл на улице меньше минуты.
Дэвид, стоявший у телефона, поднял голову. Еще несколько часов назад я бы ни за что не поверил, что с радостью увижу эту хижину — освещенную свечами, относительно теплую, с выставленными на стол кружками дорожников, на каждой из которых чем-то вроде лака для ногтей было написано имя владельца. Я изо всех сил постарался сделать вид, что владею собой, и поставил снег на плиту, пока Мик закрывал за мной дверь.
— По-прежнему не работает? — спросил я у Дэвида, кивнув на телефон.
— Не то чтобы не работает, — ответил он, наверное, в сотый раз щелкая рычагом. — Скорее, похоже на незащищенную линию, на другом конце которой никого нет.
— Это как полевой телефон, — откликнулся Мик, стоявший у двери. — Если никто не подключился, значит, никого там нет. Как снаружи?
— Я по-прежнему согласен лучше побыть здесь, чем там, — сказал я.
Мик заварил чай в пакетиках и добавил каких-то синтетических сливок, из тех, что выглядят и пахнут, как масляная краска. Это был самый отвратительный чай, какой я когда-либо пробовал, но выпил я его жадно, словно нектар. Мы пододвинули свои стулья к плите, где чувствовалось какое-то тепло от горелки, и скоро у нас началась головная боль от угарного газа. Разговор неизбежно свернул на вырезки на стене.
— А вы взгляните на это с их точки зрения, — сказал Мик. — Это похоже на работу в морге. Первые несколько недель вам снятся кошмары, а потом привыкаете, и это становится просто работой, как все другие.
— А ты откуда знаешь? — спросил Дэвид.
— Мой зять работает санитаром, он всякого насмотрелся. То есть я хочу сказать, что обычные люди, вроде нас с вами, и половины не знают из того, что в мире творится.
Дэвид ничего не ответил, но я думаю, что к тому времени он начал в каждой фразе Мика находить какое-то оскорбление в свой адрес. Я решил, что раскусил его. Некоторые люди, оказавшись в стрессовой ситуации, ищут кого-то, чтобы выместить свои эмоции; они становятся злыми, ядовитыми, и если вы все же выкарабкиваетесь, то скорее несмотря на них, чем с их помощью. Я понял, о чем говорит Мик. Я представил себе эту бригаду, как они сидят здесь, терпеливо убивая время за чтением или игрой в карты и ожидая очередной мясорубки. Они похожи на всемогущего Господа. Мы идем по жизни, говоря себе, что с нами подобного никогда не произойдет, но они-то знают, что это случится, и это знание не является для них чем-то особенным.
Казалось, только благодаря Мику мы пока не теряли головы. Я не уверен, что в тот момент смог бы хоть в чем-то положиться на Дэвида. Он сидел с хмурым видом, уставившись в пол, неуклюжий в чужой куртке. Неужели он добрался от своей машины до этого домика в одном пиджаке, без пальто? Он же должен был понять, когда выезжал, что погода ухудшается; видимо, ему и в голову не приходило, что он будет вынужден покинуть натопленное здание или теплую машину. Некоторые люди слишком верят в незыблемость своего мира. Я не таков — да, я верю, что Господь сотворил что-то неизменным, но, например, дизайнерская одежда, туфли для гольфа или новая модель «вольво» вряд ли являются таковыми.
Когда мое путешествие неожиданным образом было прервано, я ехал в соседнее графство к своей девушке. Она работала в крупной сети супермаркетов, ей платили гроши и все время переводили из города в город, а я как раз зацепился на одном из тех мест, где начальство никак не может толком сказать, возьмут тебя на постоянную работу или нет. Мы могли встречаться только на уик-эндах, в ее однокомнатной квартире, прячась от хозяйки. Должно быть, я выехал одним из последних перед тем, как дорогу закрыли. Я вынужден был остановиться, ожидая, пока с въезда на автомагистраль не уберут сложившийся вдвое тягач с прицепом, и после этого мне удалось тронуться с места только при помощи двух полицейских — шины скользили по обледеневшему асфальту. Они посоветовали мне ехать на первой передаче и не налегать на мотор; я запомнил последние слова полисмена, сказанные перед тем, как я отправился дальше: «Не хотел бы я оказаться на твоем месте, приятель». Дальше стало еще хуже. Через полчаса езды на первой передаче, когда я тащился вдоль барьера, как слепой вдоль поручня, стрелка термометра съехала в красную зону, и в конце концов оба шланга лопнули. Я остановился, заклеил их и долил воды, но вскоре после этого двигатель заглох.
Казалось, когда я рассказывал свою историю, меня слушал только Мик. Он заметил:
— Я езжу по этому шоссе с тех пор, как его открыли. Никогда такого не видел. Похоже на конец света.
— У тебя прямо дар во всем подмечать положительные моменты, Мик, — ответил я.
— Ты не видел автопоезда, который стоит примерно в полумиле отсюда, — возразил он. — Большой новый фургон и два трейлера. Они заблокировали всю дорогу, вот почему мне пришлось вылезти из машины и пешком идти к последнему виденному огоньку. Эти штуки похожи на динозавров, они везде проедут. Но с такими заносами даже им не справиться. А ты как думаешь, Десмонд?
— Я Дэвид!
От резкого крика в тесной комнатке я вздрогнул, и, по-моему, даже Мик был удивлен такой реакцией.
— Хорошо-хорошо, — произнес он. — Извини.
— Тогда, черт тебя возьми, произноси мое имя правильно!
— Я же сказал — извини. Я просто спросил тебя, что ты об этом думаешь.
— Я хочу домой, — с несчастным видом пробормотал Дэвид, глядя в пол, словно чувствуя неловкость после своего взрыва.
И тогда Мик сказал неожиданно мягко:
— Я тебя понимаю, Дейв.
В этот момент газовая горелка начала хлопать. Мы все обернулись к ней, я услышал чьи-то слова: «Вот дерьмо», затем понял, что это сказал я сам.
Огонь погас не сразу, но очевидно было, что он на последнем издыхании. Мик сунул руку куда-то под стол и вытащил приземистый металлический цилиндр; когда он взялся за него двумя руками и встряхнул, мы поняли, что на дне плещется около чашки жидкости.
— Там что-то еще осталось, — с надеждой произнес Дэвид.
— Там всегда что-то есть на дне, — возразил Мик. — Газ закончился.
Под столом, в углу, нашелся еще один баллон, но содержимого там оказалось не больше. Горелка перестала давать тепло и трещала так, что никто не возразил, когда Мик повернул выключатель.
Тишина сковала нас прежде, чем холод. Но через пару минут холод начал свое наступление.
Мы взломали шкафчики в поисках курток или одеял, но нашли только инструмент, пустые коробки для завтраков и заляпанные грязью рабочие сапоги. Замечание Дэвида насчет сжигания мебели уже не казалось таким смешным, но проблема заключалась в том, что жечь было почти нечего. Стулья были сделаны в основном из металлических трубок, стол — из ДСП, так что нам осталась пачка порножурналов, несколько книжонок в бумажных обложках и колода карт. Хижина из приюта превратилась в ледник.
Дэвид первым облек это в слова. Он сказал:
— Придется выходить и искать другое место, да? — В его устах это прозвучало так, словно хибара выкинула мерзкий трюк и предала нас. — Здорово, — горько продолжал он. — Теперь нам действительно крышка.
Возможно, мы могли бы остаться здесь, немного побегать на месте, сделать все, чтобы продержаться при температуре ниже нуля до тех пор, пока буря не утихнет и спасатели не придут к нам на помощь. Но Мик уже принялся снова шарить в шкафчиках, словно ища что-то, только что виденное.
— По-моему, — сказал он, — у нас остался только один выход.
— Заправка? — предположил я.
— Так далеко нам никогда не добраться. До нее больше двух миль, а сейчас это все равно что двадцать. Думаю, в лучшем случае мы едва ли четверть пути пройдем.
— Тогда нам ничего не остается, — пробормотал Дэвид.
— Нам остается большой автопоезд, который перегородил проезжую часть. — С этими словами Мик сунул руку в третий шкафчик и извлек оттуда короткий гвоздодер. Взмахнув железкой, он продолжал: — Если мы сможем забраться в тягач и завести двигатель, то продержимся в кабине с включенной печкой.
— До того момента, когда закончится бензин, — сказал я, возможно, слишком пессимистично.
— У этих чудищ никогда не заканчивается бензин. У них баки как цистерны. Мы сможем дождаться снегоочистителя или выберемся наружу, когда погода улучшится. Что думаете?
— Может, там есть рация, — сказал Дэвид с таким выражением, словно сделал открытие, удивившее даже его самого.
Мы оба уставились на него.
— Радиостанция гражданского диапазона, — продолжал он. — По-моему, она есть в каждом таком большом трейлере. Мы сможем сообщить людям, где мы.
— Точно, сможем, Дейв, — сказал Мик с ноткой одобрения в голосе, затем перевел взгляд на меня. — Ты с нами?
— Пошли, — сказал я тоном, в котором было, наверное, в пять раз больше оптимизма, чем я чувствовал на самом деле.
Но Мик поднял руку, словно говоря: «Потише».
— Погодите минуту, — начал он. — Нет смысла нам всем троим ползти туда. Вот что я подумал: допустим, один из нас сделает вылазку и провернет все необходимое, а потом нажмет на клаксон, это будет сигнал остальным выходить.
— Я не знаю, что нужно делать, — уныло произнес Дэвид.
— Я тоже, — сказал я.
— Ну, — фыркнул Мик, — раз уж мы заговорили о взломе, угоне и маленьком фокусе с проводкой, то, видимо, только у меня здесь имеется соответствующее образование. Я прав?
Он был прав, и, по моему мнению, он мог сколько угодно ехидничать насчет образования, если способен вытащить нас отсюда. Он поднял воротник, застегнул пальто и натянул перчатки на меху. Я проводил его до двери. Пока я готовился выпустить Мика в суровую ночь, Дэвид решил в очередной раз попытаться кому-нибудь дозвониться.
Я сказал:
— Ты сумасшедший, ты это знаешь?
— Мне сделали операцию по удалению мозгов, — хмыкнул Мик. — И знаешь, без них гораздо лучше. — Затем он заговорил серьезно: — Я хочу добраться до барьера и идти вдоль него, иначе черт знает куда забреду. Жди сигнала. — Он мельком взглянул на Дэвида. — И присматривай за ним.
— С ним все будет в порядке.
— Если он начнет валять дурака, врежь ему как следует. Я не шучу.
За какие-то одну или две секунды, пока я выпускал Мика, в помещение ворвался порыв ледяного ветра, и на этот раз холодный воздух остался внутри — словно бродячая собака забежала в дом и отказывалась уходить. Дэвид с проклятием швырнул трубку на рычаг, словно телефон не работал намеренно, затем уселся на стул, глубоко засунув руки в карманы рабочей куртки и натянув воротник на нос, чтобы дышать согретым воздухом. Он был похож на какое-то чудное животное, спрятавшееся в синем шерстяном панцире.
— Знаешь, я слышал, что он сказал. — Голос его, приглушенный плотным материалом, звучал как будто издалека.
— Он пошутил.
— Ага, как же. Кем это он себя возомнил? Скоттом в Антарктиде?
— Да мне плевать, кем он себя считает, хоть Скотти с «Энтерпрайза». Если он вытащит нас из этой клетки, я буду ему благодарен.
Дэвид устроился поудобнее.
— Ну, не надо насчет меня волноваться. Я не балласт.
— А я и не говорил, что ты балласт.
Некоторое время мы молчали.
Затем он произнес:
— В хорошую переделку мы угодили, а?
Да, подумал я, действительно, в хорошую… но могло быть и хуже. Например, когда тебя разрезает надвое при столкновении автомобилей, мчащихся со скоростью сто пятьдесят миль в час, только потому, что кому-то вздумалось выбрать день твоей поездки для того, чтобы пересечь разделительную полосу и покончить с собой. Или быть заживо похороненным в бетоне, так глубоко, что твое тело не обнаружить даже рентгеном. Или сидеть за рулем, откинув голову на спинку кресла. В общем, оказаться героем одной из полусотни газетных вырезок, составлявших частный музей ужасов дорожных рабочих.
— У нас еще остается выход, — возразил я. — А значит, не все так плохо.
— Если он доберется туда, — буркнул Дэвид.
Следующие двадцать или тридцать минут, казалось, тянулись целую вечность. В компании Дэвида было не очень-то уютно, особенно после прощальных слов Мика, которые застряли у него в памяти. Я не знал, чего от него ждать, — будет ли он по-прежнему мешать мне, словно ядро на ноге, или ударится в опасный энтузиазм? Я решил, что в последнем случае с радостью отправлю его на улицу первым.
Наконец ветер немного утих, и мы расслышали далекий звук автомобильного сигнала.
Я с некоторым облегчением заметил:
— Наверное, это нас зовут.
Дэвид ответил, что он готов идти. Я спросил, не хочет ли он сделать последнюю попытку с телефоном, но он отказался.
— Этот мешок жира был прав в одном, — сказал он. — Если слушать достаточно долго, действительно начинает казаться, что кто-то зовет тебя по имени.
Я дал ему пройти и вышел следом.
Как только дверь с грохотом захлопнулась за нами, моему оптимизму немедленно был нанесен могучий удар; по сравнению с этой яростной бурей ветер, гудевший в проводах во время моей последней вылазки за снегом, казался ласковым бризом. Я ничего не слышал, ничего не видел вокруг себя и уже начал паниковать, когда почувствовал, как Дэвид грубо схватил меня за руку и толкнул вперед, в слепящий водоворот. В некоторых местах намело высокие сугробы, маскировавшие впадины в земле, что еще более затрудняло передвижение. Мы, спотыкаясь и барахтаясь в снегу, сползли к дороге, и пока мы спускались по открытому склону, ветер, к счастью, немного утих. Мы добрались до центрального разделительного барьера, с острой верхушки которого непрерывно сдувало снежную пыль, но к тому времени я совершенно потерял ориентацию, как будто меня сунули в ящик и хорошенько встряхнули.
— Куда? — проорал я, и Дэвид вынужден был приблизить лицо к моему уху, чтобы я расслышал его.
— На север! — взревел он.
— Что?
— Туда! — И он пихнул меня изо всех сил, чтобы заставить идти.
Еще несколько минут назад я бы ни за что не поверил, что идти будет так тяжело. Снегу намело выше колена, временами попадались сугробы высотой по пояс, затем они снова сменялись более мелкими, и барьер на несколько метров исчезал, так что мы вынуждены были идти, ориентируясь по желтым фонарям у нас над головой. Какое-то время я прокладывал тропу, затем Дэвид сменил меня. Следы, оставленные Миком, полностью исчезли, но время от времени, когда буря немного ослабевала, издалека раздавался гудок, указывая нам направление.
Он сделал это. Значит, я тоже смогу сделать.
Мне казалось, что мы шли три часа, хотя более рациональная часть моего сознания говорила мне, что на самом деле путь занял около пятнадцати минут. Наконец мы добрались до первого места, где смогли остановиться и передохнуть. Это был путепровод, слишком широкий и высокий, чтобы служить укрытием, но все же немного защищавший от режущего, как бритва, ветра. Мы ввалились под мост, совершенно онемевшие, как будто последнюю четверть часа лежали под капельницей с новокаином, и рухнули у стены, словно два пехотинца какой-то забытой войны.
— Ты в порядке? — спросил я Дэвида, и мой голос был странно приглушен ковром снега, наметенного под мостом.
— Дьявол тебя возьми, ты что, шутишь, — выдохнул он, и больше я ничего не мог от него добиться.
Я попытался стряхнуть снег, прилипший к моей куртке. Я не хотел, чтобы он растаял и просочился сквозь одежду, чтобы превратиться в лед, когда мы пойдем дальше. Он отваливался кусками. Дэвид, сидя на корточках, обхватил себя руками, чтобы терять как можно меньше тепла. Если мы пробудем под мостом слишком долго, подумал я, то рискуем остаться здесь навсегда.
Я прислушался.
Хотя пространство под мостом было открыто, участок дороги длиной в несколько метров казался изолированным помещением. Здесь было светлее, чем снаружи, потому что ничто не заслоняло свет желтых фонарей, и, как я уже заметил, заговорив с Дэвидом, звуки замирали, словно наткнувшись на что-то мягкое. Опоры на противоположной стороне проезжей части были окружены лесами, но сквозь их решетку я различил граффити, нанесенные аэрозолем; там было написано красной краской: «Робсон, когда выйдешь — ты покойник». Моей любимой была надпись, виденная на стене одного здания на пляже, простая и элегантная: «Я чувствую себя немного нормально сегодня», но тот пляж, казалось, находился в миллионах миль отсюда.
Должно быть, ветер ненадолго перестал свирепствовать, потому что я расслышал писк автомобильного гудка, прозвучавший, казалось, совсем близко. Он подействовал на Дэвида, как остроконечная палка на быка. Он неловко поднялся на ноги и пошел дальше, спотыкаясь и размахивая руками, словно не мог полностью контролировать свои конечности. Я устало сказал себе, что вряд ли смогу найти силы встать, но тронулся вперед, не успев додумать эту мысль. Дэвид бормотал что-то на ходу, но я не слышал его слов.
Я постоянно спотыкался, потому что под снегом в этом месте было навалено всякой дряни; нога моя зацепилась за шланг от компрессора, и мне пришлось пинком отбросить его прочь. Поодаль, на том месте, где должна была находиться обочина, я разглядел наполовину занесенные снегом механизмы, громоздкие генераторы с тяговыми устройствами и небольшой самосвал, который был бы для нас спасением, если бы не тот факт, что у него не хватало одного колеса. Выглядело это так, словно перед ухудшением погоды рабочие сверлили бетонную опору, как больной зуб. Холст, натянутый на леса, скрывал место работы, но ветер оборвал его, и вокруг дыры хлопало несколько лоскутов. Виднелась металлическая арматура, прутья были выгнуты наружу, словно в результате взрыва. Как будто рабочие дошли примерно до половины, а потом попавшая внутрь вода замерзла и дыра расширилась.
Сейчас я понимаю, что мне надо было как следует подумать, прежде чем идти дальше. Но есть некоторые вещи, вы можете обдумывать их сколько угодно, но никогда не догадаетесь, что вам суждено увидеть.
Я сосредоточился на одной картине и не видел ничего вокруг; я думал об автопоезде, который выступал из мглы в сотне ярдов впереди.
Первым, что я разглядел, были аварийные огни, и их было множество; я почти смог различить очертания тягача, как на тех рисунках, где горстка беспорядочно рассеянных звезд соединяется в невероятное созвездие. Они мигали в такт звуку сирены, и это зрелище было одним из самых радостных в моей жизни. Дэвид шагал впереди меня, словно заводная игрушка, которую ничто не может остановить.
Это был большой «континенталь» с тремя сложившимися, словно складной нож, секциями, настоящий дорожный монстр; должно быть, в движении он походил на горную лавину. Негромкий писк, который привел нас сюда, постепенно превратился в мерные, оглушительные звуки сирены. Дэвид попытался перейти на бег, но не смог — должно быть, силы его были на исходе.
Мы помогли друг другу забраться в кабину. Внутри синхронно с сиреной и огнями ревела сигнализация. Мика нигде не было видно.
— Где он? — спросил я.
— Бог его знает, — ответил Дэвид, изучая приборную доску, которая выглядела как часть кабины космического шаттла, — Он мог хотя бы оставить двигатель включенным.
— Может, он до этого не дошел.
Но Дэвид указал на пучок проводов, торчавший позади рулевой колонки.
— А это тогда что? — воскликнул он. — Спагетти с кетчупом? Проверь радио.
Я проверил.
— По-моему, не работает, — сообщил я.
Через минуту после нашего появления сигнализация отключилась и сирена смолкла. Тишина показалась мне почти болезненной.
К тому времени Дэвид нашел стартер и пытался завести мотор; первые две попытки закончились неудачно. Затем он подергал за провода, как ребенок, запускающий воздушный шарик, после чего, наверное, восстановился какой-то контакт, потому что с третьей попытки мотор под полом кабины мгновенно завелся. Через несколько секунд он заурчал, но затем, почти сразу, заглох.
— Мерзкая штука, — пробормотал Дэвид и попробовал снова, но двигатель упорно не желал оживать.
Дэвид тяжело откинулся на спинку водительского кресла. Я сказал:
— Может, мы сможем продержаться здесь.
— Печь не работает, — возразил он. — Тебе, наверное, кажется, что здесь тепло, но это после улицы. Если мы не заведем мотор, не вижу разницы, где сидеть — здесь или в том сарае.
Дэвид снова нажал на кнопку стартера, но безрезультатно.
— Вот тебе и причина, — вдруг сказал он, указывая на приборную доску. По-видимому, передо мной был датчик уровня горючего; судя по показаниям прибора, бак был почти пуст.
— У этих чудищ никогда не заканчивается бензин, — горько заметил Дэвид, видимо пытаясь передразнить Мика. — У них баки как цистерны. — И он с силой ударил по рулю, затем откинулся на спинку кресла с лицом темным, словно помятая слива.
В этот момент где-то во тьме загудел автомобильный сигнал.
Мы прислушались; вой ветра заглушил гудок, затем он донесся до нас снова. Сигнал шел откуда-то с шоссе.
— Пошли, — устало выговорил Дэвид и открыл дверь со своей стороны, чтобы вылезти наружу.
На этот раз он даже не вздрогнул от яростного порыва ветра. «Ну хорошо, — хотел было сказать я, — ты доказал свое, доказал, что ты не балласт, так почему бы теперь не посидеть и не отдохнуть немного», но вместо этого я неуклюже приподнялся и пополз наружу. Я был готов рухнуть и уснуть прямо здесь, на полу. Тогда я, скорее всего, умер бы во сне, после чего мой свежезамороженный труп был бы готов для морга, но в тот момент мне было все равно.
На полу кабины лежали перчатки на меху, принадлежавшие Мику.
Я протянул руку и подобрал их. Это была не галлюцинация, передо мной и в самом деле были перчатки. Должно быть, он снял их, чтобы сделать тонкую работу — замкнуть провода… Но как он мог бросить их здесь? У меня на руках были громоздкие лыжные рукавицы, но даже в них я почти не чувствовал пальцев от холода. Если Мик смог добраться до следующего брошенного грузовика, о чем, видимо, говорил сигнал, то вряд ли в ближайшее время ему придется играть на пианино.
Я выскользнул из кабины и повалился на снег с северной стороны гигантской машины. Дэвид ушел без меня, привлеченный сигналом, словно глубоководная рыба, попавшаяся на крючок. Гудки раздавались не так регулярно, но были слышны лучше.
Я чувствовал какую-то тревогу.
Во-первых, я думал об оставленных перчатках. Во-вторых, я знал, что никто не доверит большой трейлер и его груз стоимостью не меньше четверти миллиона водителю, который вылезет и пойдет по обочине с консервной банкой, чтобы добыть топлива. И радио — радио должно работать, хотя бы давая только белый шум, вроде той снежной пелены, что кружилась за окнами.
Я осматривал грузовик, когда споткнулся о тело Мика. Он лежал лицом вниз, и его почти замело снегом, отчего у меня на миг возникла безумная мысль, будто он на самом деле жив и просто спрятался в сугробе от ледяного ветра. Но, прикоснувшись к нему, я почувствовал, что тело затвердело, как мокрая простыня, вывешенная на улице зимой. Когда я наконец перевернул его на спину, то увидел, что из-под подбородка Мика торчит кусок железной арматуры, видимо извлеченный из опоры моста. Прут прошел сквозь горло, словно кто-то наколол голову, собираясь жарить ее на костре. Глаза убитого были полуоткрыты и превратились в куски льда. В голой руке он по-прежнему сжимал короткий лом, защитное орудие, которым он так и не сумел воспользоваться.
Это произошло около больших бензобаков, за кабиной. Баки были разрезаны, бензин вытек и ушел в снег. В прямом смысле разрезаны — их не просто проткнули или продырявили чем-то острым, я увидел четыре параллельные царапины, словно нанесенные когтями.
Дэвид остановился и смотрел на меня, но он был слишком далеко, чтобы разглядеть, что я делаю, я едва видел его — серый призрак, сгусток дыма. Он поманил меня за собой широким жестом, словно пытаясь поймать что-то в воздухе. Я крикнул: «Нет! Не ходи туда! Это не он!» Но Дэвид лишь прокричал в ответ что-то неразборчивое, отвернулся и двинулся дальше, и буран поглотил его.
И откуда-то издалека донесся вой, брачный зов какой-то кошмарной сирены, измазанной бензином, с выгнутой спиной и длинными железными когтями, готовыми впиться в жертву.
Я бросился бежать вслед за ним.
Я называю это бегом, хотя уйти мне удалось недалеко. Думаю, энергии, потраченной мною на то, чтобы сократить расстояние между мной и Дэвидом, вполне хватило бы, чтобы снабдить электричеством небольшой городок. Но я не смог его догнать. Он даже не оглянулся. Я увидел, как он попытался поймать нечто, пролетавшее мимо, и у меня на миг остановилось сердце, но, думаю, это был один из пластиковых конусов или другой подобный мусор, попадающийся на дороге. Сейчас Дэвида не могли бы отвлечь от его цели даже обнаженные монахини, танцующие в воздухе, потому что он увидел второй грузовик.
Грузовик.
Он был гораздо более старым, чем первый, и не таким большим. Он стоял у дальнего края барьера, передом ко мне; выглядел он так, словно его сильно занесло на льду, после чего он остановился, затем водитель покинул его, и его наполовину замело снегом. У него был какой-то зловещий вид, казалось, он приготовился к прыжку; двигатель работал, из трубы валил дым, бледные фары светились, как глаза больного, прикованного к постели. Дэвид протянул руку и постучал по дверце кабины, чтобы его впустили. Я остановился у барьера и мог только смотреть. Сирена смолкла. Дверь открылась. Внутри горел свет, но стекла запотели и были залеплены снегом, поэтому можно было разглядеть лишь какой-то смутный силуэт. Дэвид уже поставил ногу на ступеньку и почти поднялся, но я понял, что что-то насторожило его. Распахнутая дверь загородила его от меня, и внезапно он исчез — его с невероятной скоростью втащили внутрь; затем дверь захлопнулась и свет погас. Из кабины понеслись пронзительные, непрекращающиеся жуткие крики; я поморщился, зная, что ничего не могу сделать. Вспомнив длинные разрезы на бензобаке, я молился лишь о том, чтобы для Дэвида все закончилось побыстрее.
Но это продолжалось еще долго.
Наконец крики смолкли. После долгой паузы я увидел, как дверь кабины приотворилась, словно мышеловка. В заснеженную мглу упала узкая полоска света. Я взглянул на окна кабины — они были залиты алой жидкостью, как кувшин блендера; кровь начала медленно стекать вниз, осевший на стекле пар смывал ее. Я еще немного подождал, но не заметил никакого движения.
Я рассчитывал свои шансы добраться до заправочной станции. То, что до сих пор казалось совершенно невозможным, теперь выглядело как заманчивая и вполне достижимая цель. Ведь я уже преодолел большую часть пути, разве нет? Теперь, когда я мельком увидел то, что ожидало меня в случае задержки, мне внезапно ужасно захотелось идти вперед.
Первым делом необходимо было пересечь проезжую часть, чтобы оказаться как можно дальше от грузовика. Теперь я уже ничем не мог помочь Дэвиду, не было смысла оставаться здесь, под фонарями, которые освещали меня даже в снежную бурю. Я наискосок пересек заснеженное поле, когда-то бывшее скоростным рядом; я превратился в спотыкающееся на каждом шагу, замерзшее существо, внутри которого бился ужас. Внезапно сирена завыла снова.
Это обрадовало меня, это было очень кстати. Если те, кто сидит в кабине, нажимают на кнопку, значит, они не вышли на охоту за мной, и именно это мне было нужно. Я пытался вспомнить дорогу — ведь мне уже приходилось ездить здесь. Я решил, что сейчас должен выйти на возвышенный, открытый и изогнутый участок дороги, идущий над водохранилищем, затем дорога должна была свернуть в холмы, где располагалась заправка. Но в любом случае я не мог почти ничего рассмотреть — снегопад усилился. Даже в лучшие времена крупногабаритные грузовики попадали в аварии на этом участке, а сейчас время явно было не лучшее. Я решил, что нужно как следует смотреть под ноги. В хорошую погоду я смог бы разглядеть огни фабричного городка, расположенного внизу, в нескольких милях от дороги, но теперь вид застилала плотная снежная пелена. Я представил себе, что держу одно из этих пресс-папье с рождественскими сценами, из тех, что встряхивают, чтобы внутри взметнулся снег, но в моем сувенире была еще крошечная фигурка Дэвида, колотившего по стеклу и беззвучно звавшего на помощь. Я мысленно встряхнул шар еще раз, и внутренность его окрасилась в розовый цвет.
Глупо, я знаю — я не был виноват в их гибели, и, уж разумеется, не я толкнул Дэвида в объятия того, что ждало в кабине. Но, наверное, если увидишь, как кто-то умирает смертью, примерно схожей с тем, что бывает, когда попадаешь в турбину самолета, это не может хоть немного не воздействовать на воображение. Может быть, это объясняет кое-что из того, что произошло позже.
Но мне почему-то кажется, что дело тут было не в воображении.
Звук сирены у меня за спиной становился тише. Гудки были теперь более длинными, они походили на стоны пойманного в капкан животного, уставшего вырываться. Прекрасно, замечательно, думал я, просто сиди там и гуди, и в этот момент метель немного утихла и передо мной выросла темная фигура.
Это оказалась моя тень, я отбрасывал ее на снежную стену за обочиной, так что казалось, будто силуэт парит прямо в воздухе. Обернувшись, я заметил, что некто в кабине грузовика водит перед собой прожектором из тех, что вращаются на подставке. Этот прожектор светил прямо на меня; луч скользнул мимо, и я понял, что нахожусь слишком далеко, чтобы меня можно было заметить. И наверное, я был настолько облеплен снегом, что даже вблизи меня трудно было разглядеть.
Но облегчение это оказалось преждевременным — через несколько секунд прожектор наткнулся на линию моих следов, пересекавшую заснеженное поле. Яркий свет, падавший под небольшим углом, высветил его, не оставляя никаких сомнений. Прожектор перестал вращаться, и через мгновение сирена смолкла.
Воцарилась тишина, которая мне не понравилась, — она была полна неопределенной угрозы.
А затем дверь кабины открылась, и тот, кто там сидел, спрыгнул на снег.
Не знаю, что я ожидал увидеть. Что угодно, только не это. Она была маленькой, тонкой. Легкое летнее платье было изорвано и покрыто пятнами, пряди грязных, пыльных волос свисали на лицо. Руки ее были обнажены, но она, казалось, не замечала холода и ветра. Она двинулась к тому месту, где мои следы сворачивали с обочины на проезжую часть, и я знал, что мне надо разворачиваться и бежать, но не мог сдвинуться с места. Она шла по снегу босиком, не оставляя следов; я увидел, как она наклонилась, перелезая через барьер, и прикоснулась к нему, словно перебиралась через ограду где-то за городом в конце весны.
Наконец я бросился бежать. Передо мной мелькнули смутные очертания одного из пластиковых конусов, уносимого ветром, и в следующий момент он ударил меня. Я упал на землю. Я попытался встать, но, казалось, мои нервные окончания были выдернуты из своих гнезд и перепутаны так, что сигналы от мозга не доходили к конечностям.
Она приближалась, и я слышал ее легкую поступь даже сквозь вой ветра.
Она подошла и встала надо мной. Кожа у нее была белой, как мрамор, сквозь нее просвечивали голубые жилки; лица ее я не видел, потому что прожектор светил ей в спину. Я мог разглядеть лишь остатки ее волос, развеваемые ветром вокруг безжалостной черной бездны, которая смотрела на меня.
— Луи, — прошептала она.
«Луи? — подумал я. — Какой еще, мать его, Луи? Послушайте, леди, я точно не Луи». Я открыл рот, чтобы сказать нечто подобное, но у меня вырвался лишь жалкий, едва слышный хрип. Ветер прекратился, стало тихо, а затем мне показалось, что глаза на ее раздавленном лице загорелись, словно факелы; она наклонилась ко мне, и я почувствовал их жар. Дыхание, от которого несло разложением, опалило мою онемевшую от холода кожу. Теперь я разглядел, что ее волосы были облеплены цементом, местами пряди вырваны. Кожа походила на кожу ощипанной куропатки, которая слишком долго провисела в подвале.
— Луи, — снова произнесла она, на этот раз с какой-то кошмарной нежностью, и взяла в свои мертвые руки мою онемевшую, как у мертвеца, голову.
Я с ужасом понял, что она собирается меня поцеловать. Передо мной разверзлась черная бездна, ревущая, словно самолет, летящий прямо в ад, и я хотел было закричать, но вместо этого лишь намочил штаны.
Она замерла в нескольких дюймах от моего лица и отпустила мою голову. Я решил — все, до нее дошло, что я не тот, кого она ищет.
Она подняла руку, я увидел ее пальцы и понял, каким образом ей удалось продырявить топливный бак. Я закрыл глаза, потому что понял, что это конец. Я не открывал их, ждал, ждал, ждал, и, прождав столько, что за это время можно было просмотреть «Конана-варвара», я рискнул разлепить один глаз и взглянуть вверх.
Она еще была близко, но не смотрела на меня. Казалось, она к чему-то прислушивалась. Я, в свою очередь, тоже прислушался, но не услышал ничего, кроме свиста проводов над головой.
А потом до меня донесся тонкий, одинокий вой автомобильного гудка.
— Луи? — сказала она. И начала подниматься.
Вот что я узнал об этом позднее. Луис Робсон работал менеджером в строительной компании и ездил на «мерседесе», а она была ученицей кассира в супермаркете. Как она умудрилась вбить себе в голову, что он бросит жену и сбежит с ней, — это одна из вечных загадок вроде той, почему старые машины ездят лучше после мойки и покраски. Должно быть, как-то раз он пообещал ей нечто подобное, и она прокручивала его слова в памяти снова и снова. Наконец однажды вечером он велел ей ждать его с упакованными чемоданами и готовым к отправке прощальным письмом. Она должна была встретиться с ним на стройке его компании неподалеку от нового шоссе; он сказал, что подъедет и просигналит о том, что все в порядке, автомобильным гудком. Но ей пришлось ждать этого сигнала очень долго — когда она пришла на стройку, он уже ждал ее там в темноте с гаечным ключом. Он бросил ее, еще живую, но без сознания, в опалубку для опоры моста, которую наутро должны были залить бетоном, отправил туда же ее дешевый чемодан и опустил приготовленное ею письмо в почтовый ящик, не догадываясь о том, что в нем упоминается его имя. Это произошло пять лет назад.
Не знаю, может быть, ее просто привлек сигнал, а может быть, в темной, кишащей червями яме, в которую превратилось ее сознание, осталось место для чего-то еще, кроме этой навязчивой идеи. Она неуклюже выпрямилась и, словно покинутый корабль, дрейфующий к далекому маяку, направилась туда, откуда раздавался сигнал сирены.
Когда она вышла на дорогу, ковш снегоочистителя ударил ее.
Ее разорвало на кусочки, как глазное яблоко в вакууме, ковш и ветровое стекло снегоочистителя забрызгало чем-то липким, как смола, и вонючим, как нечистоты. Клочки гнилой кожи разлетелись в радиусе ста ярдов и дождем посыпались на снег с негромкими шлепками. Она была полностью уничтожена, останки ее невозможно было собрать так, чтобы получилось хоть что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело. Машина остановилась, и я увидел вылезающих из нее людей в ярко-оранжевых жилетах, удивленных, не понимающих, что произошло, и я с трудом встал на колени и замахал руками над головой.
— С вами кто-нибудь есть? — спросили они меня, когда все мы оказались внутри, и мне дали термокружку с огненным кофе. — Здесь никого не было?
Я сказал им, что заметил какую-то птицу, врезавшуюся в ковш, и все произошло так быстро, что никто не смог придумать лучшего объяснения. Они назвали мне свои имена — те, что были написаны на кружках в хижине, которую они были вынуждены временно покинуть. Я сказал, что больше никого не видел. Тогда один из рабочих спросил меня, давно ли я иду по дороге, и я ответил, что целую вечность.
— Знаете, полиция вмешалась и закрыла дорогу до утра, — сказал рабочий. — Мы не собирались выезжать, но кто-то расслышал ваш сигнал, когда ветер на минуту перестал выть. Вы хоть понимаете, как вам повезло?
Я поднял голову от дымящегося кофе. Нас качнуло — огромные колеса с цепями начали превращать снег в грязь, мы разворачивались, направляясь на базу, и кто-то уперся рукой в переднее сиденье, чтобы не упасть. Когда прекратится снегопад, они найдут Мика и Дэвида, но я скажу, что в первый раз их вижу и ничего о них не знаю. Действительно, понимал ли я, как мне повезло?
— Нет, — ответил я. — Думаю, что нет.
1989 г
Стивен Галлахер
Текущий рейтинг: 87/100 (На основе 46 мнений)
