(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Зловещая долина
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…
В последний момент в вагон проскочил какой-то неприметный мужичок, из тех по-своему уникальных личностей, которые при всем желании не могут запасть тебе в память. Удивительно средний, постный, не примечательный, да и сам не особо интересующийся ничем, кроме смартфона в ладони, этот мне в память запал, да еще как.
Нет, совсем не тем, что явился в последнюю секунду, так, что двери поскребли по его рюкзаку. И не рюкзаком, который он, конечно же, и не подумал снять, угрожающе размахивая этим рукотворным горбом без Нотр-Дама. Я привычно скользнул взглядом по нему, как каждый день мы ощупываем, не замечая, десятки и сотни незнакомцев, и вдруг остановился на той самой ладони с телефоном. Время будто остановилось, все линии мира стали четче, а краски, наоборот, поблекли. Такое иногда случается, когда замечаешь что-то важное. Разумеется, это длилось не больше секунды, но мой мозг с сумасшедшей скоростью вбирал в себя картинку из глаз, и недоумевал. А потом время пошло как обычно, и мозг испугался.
Сперва эмоций не было - рука мужичка была как-то неестественно изогнута, будто под запястьем у нее был припрятан еще один запасной сустав, бледна тем насыщенным ровным цветом, который иногда встречается на недавно окоченевших мертвецах или же жалких подделках под плоть, призванных скрывать физические недостатки владельца. Об этом я и подумал - тихо, спокойно, отрешенно. Протез у мужика, что ли? Но время не стало ждать, пока мой мозг проанализирует увиденное и оформит в слова неприлично любопытный вопрос, как же тогда мужичок умудряется пользоваться смартфоном.
Вопрос так и остался невысказанным. Мужичок ожил, побежал дальше в вагон, а восковая бледность и неестественный изгиб предплечья куда-то исчезли. Это был совершенно нормальный, серый и невзрачный человек, с настоящей живой рукой с положенным количеством суставов. Я почему-то вспотел и ошалело уставился в схему движения поездов. Черт-те что. Черт-те что с утра привидится.
Проклиная вчерашние (и позавчерашние) неумеренные возлияния, а также длительные четырехдневные выходные, которые, разумеется, и были в этом виноваты, я кое-как дождался своей станции и потопал наружу. Нет, зловещие метаморфозы мужичка меня не интересовали - я о них практически забыл уже. Организму настолько понравилось потеть, что я промок почти насквозь, когда поднялся на поверхность, поежился навстречу весеннему ветерку и почесал на работу, торопливо выкуривая свою утреннюю сигарету. Душ, конечно, мне не светит, но хотя бы лицо на работе умыть можно. В ответ на эту мысль мерзкая капля пота сорвалась у меня с брови и прочертила замысловатую трассу на щеке.
- Дерьмово выглядишь, - заметил Иван.
А чувствовал я себя еще хуже. Впрочем, это не была издевка с его стороны - судя по пылающим углям, временно заменившим коллеге глаза, сам он провел выходные не менее продуктивно. Непьющий начальник, проходя мимо нас, неодобрительно поморщился, но ничего не сказал. В конце концов, мы все-таки доковыляли до работы, чего еще нужно-то?
- И тебе добрый день, - хрипло каркнул я и рухнул в кресло, - Что у нас сегодня?
- Среда.
Это было самое мучительное. Не сама по себе среда (в конце концов, это означало, что выходные всего лишь через три дня), а то, что моя голова никак не могла смириться, что сегодня не понедельник. Это было до жути неправильно. Понедельник не должен начинаться в среду и бросать тебя на полпути, когда одна пятница, вписанная в календарь, уже наступила, а другая, твоя внутренняя, еще не успела очухаться. Я не очень любил все эти длинные выходные, особенно когда лишние дни праздников переносились на мои законные, блин, субботы.
Сейчас, правда, был не тот случай, но я бы на самом деле предпочел нормальную, предсказуемую, размеренную рабочую неделю этим чертовым майским праздникам.
- Мыловар у нас, если помнишь, - сжалился Иван.
- Крафтовое мыло чтоб крафтОво было, - пропел я фальцетом.
Оригинал, конечно же, был нецензурным, и мы все хором жалели, что заказчику он не понравился, хотя это и было ожидаемо. Но вся наша жизнь была сплошным жирным компромиссом. Между идеей и воплощением, между любовью и ненавистью, между алкоголем и его последствиями. И между восковыми неправильными руками и станцией метро Грушевка…
Помотав головой, я отогнал внезапное наваждение:
- Пойду сполоснусь.
- Тебе не помешает.
Домой я ехал в чуть более вменяемом состоянии. Чуть более - не значит вменяемом. Хотя бы потеть, как хряк перед случкой, перестал. В желудке мутило, и предательский писклявый голосок в голове нашептывал, что единственный способ это исправить - заглянуть в наш старый добрый магазинчик на углу, и приобрести себе баклагу пива. Или две. Желательно, больших. И третью на всякий случай. И я знал, что так и поступлю, кляня тонкий голосок на чем свет стоит, при этом прекрасно осознавая, что никого, кроме себя, в этой слабости я винить не могу.
С тем, что я алкоголик, я давно смирился. Ну, пусть пивной, но все же. Работе это почти не мешало - слегка трясущиеся пальцы все же попадали по клавиатуре, и в основном туда, куда от них требовалось. Но общественный транспорт был мукой. С утра метро несло меня помятого, осоловевшего, буквально чувствующего, как его лицо распирают изнутри водянистые припухлости, к новым трудовым подвигам. С вечера тащило выжатого, как лимон, мечтающего только об одном - о шипящем звуке, с которым дожидавшаяся меня в магазине пластиковая баклага выпустит наружу излишнее давление и превратиться в желанный, холодный, невыразимо блаженный первый глоток…
Смакуя это свое относительно светлое (темное пиво я не любил) будущее, я и не заметил, как девчонка стала напротив меня. Я вообще терпеть не могу людей, которые не понимают концепции личного пространства. Обычно они делились на две категории - сильно старые, которые еще по опыту жизни в коммуналке начисто атрофировали себе соответствующие навыки, или же чертова молодежь, которая чем была моложе, тем бесцеремонней относилась к нуждам окружающих. Девчонка была где-то посередине. Выглядела на двадцатку с лишком, стояла на вполне вменяемом расстоянии, но, чтоб ее, пялилась на меня. Вот чтоб тебя три раза с переворотом.
Я стоял, прислонившись к надписи, строго запрещающей мне это делать. В самом уголке последнего вагона, в месте, которое позволяло мне с максимальным комфортом пережить это путешествие - держась за поручень, оперевшись на двери, которые никогда не откроются, считая станции до спасительного пива, которое одно способно вернуть моим ногам твердость, а глазам - задорный блеск.
И вот какого такого черта, вы, товарищ женщина, стоите ко мне, мать его, лицом, и разглядываете все мое непотребство? Развернитесь, будьте любезны. И вам там наверняка что-то интереснее покажут, чем уставший донельзя небритый чудик, и мне будет приятнее - не будет этого всепожирающего чувства, что вы пялитесь именно на меня, а не просто в мою сторону. Кроме того, я не имею ничего против, чтобы осмотреть вас сзади. Да, всего лишь нижнюю половину, но поверьте, так даже интереснее.
И тут время снова начало замедляться. Девчонка не держалась ни за какие поручни, ее руки были сложены на животе, ладони были неподвижны. Безжизненные, те самые насыщенные ладони, которые бывают у мертвецов и инвалидов.
Еще у манекенов, напомнил услужливый мозг.
И она совершенно точно пялилась на меня. Нет, не мои вездесущие фобии, не воображение подбросили мне этот факт. Я встретился с ней взглядом. С тяжелым, острым взглядом, который перфоратором проник мне в глаза. Она пялилась в самые мои зрачки, протыкала их, проникала в душу. И улыбалась. Улыбалась хуже голливудских звезд - еще более неестественно, словно концепцию улыбки вычитала в научно-популярном журнале и теперь пробовала, как она работает. И она, блин, не двигалась. Поезд трясся и вибрировал, все вокруг методично шатались туда-сюда, я сам с трудом гасил колебания свое тщедушного тела, вцепившись в поручень, а она просто стояла, ни на что не опираясь, и лыбилась мне в лицо. Ни за что не держась и ни на что не опираясь.
На следующей станции она вышла. Просто сбросила свою восковую застывшую личину, превратилась в обычную девчушку, которых по городу бродят тысячи, и исчезла в толпе. А я - снова пропотел, да так, что аж в туфлях захлюпало. Впрочем, я бы не удивился, если бы обмочился.
Пива я взял аж четыре баклаги - ну, чтобы совсем с гарантией. Наше пьяное дело идеально описывает старый анекдот - пошли дурака за бутылкой, так он одну и принесет. Первую я выдул практически без остановки - и организм бунтовал, и девчонка эта странная в душу запала. Очередной ролик “как пройти dark souls, используя только черенок от лопаты” даже не успел закончиться, когда я открывал вторую.
У меня специфические взгляды на развлекательное видео, да.
Все это позволяло мне не думать. И пиво, и игры, в которые кто-то играл за меня в интернете. Не думать о работе, о том, что я в свои почти-совсем-скоро-сорок не обзавелся не то что женой, а даже паршивым котом, и о гребаном метро, в котором черт-те кто ездит. Хотя, стоп. Последнее было явно не здорово, и пиво в решении этой проблемы - не лучший союзник. Я перебрал в памяти, чего же такого успел сотворить в эти длинные, заполненные пьянством выходные, и не нашел ничего выдающегося. Наркотики я не употреблял принципиально. Пиво - как обычно. Да и не бывает от него белой горячки. Вроде. Видео на ютубе - ровно столько, сколько я мог вынести. Пельмени разве что могли быть просроченными - я начисто запамятовал, когда их купил, на этой неделе или в прошлом месяце.
- Окей, гугл, - икнул я, - Отравление пельменями.
Я слышал о спорынье. Когда залежалая пшеница обрастала грибком и доводила людей до таких галюнов, что мама не горюй. Слышал о прионах - последнее заставило меня поежиться. О штуках, которые поражали мясо, а там случалось то, что и врагу не пожелаешь. Чисто теоретически это мог быть мой случай (не очень-то и активную в моем обычном состоянии ипохондрию алкоголь все же разогрел), но с пельменями история эксцессов не знала.
А пиво портиться не умеет. Или умеет?
Гуглить я не закончил. Рухнул где-то на просторах википедии, истерзанный мегатоннами нового знания, ни одна из крупиц которого не давала на мой вопрос ответ. Четвертая баклага не понадобилась - вырубился я на исходе второй. Что было довольно неплохой новостью - завтра можно не ходить в магазин. Запас заготовлен заранее.
Рабочий день ничем не выделялся. Иван выглядел намного лучше - лучше меня, то есть, о чем он не преминул сообщить. Ну а работа выглядела так, как и должна выглядеть работа. И дни снова потянулись обратно - по привычному им сценарию. Проснуться, протрястись, похмелиться и нажраться. Последние несколько лет я ни разу не выходил из этого цикла. Почему? Да неважно. Это и мне самому-то было не важно, что уж говорить о ком-то еще.
И на смену этому рабочему дню - или тому дню? - пришел следующий. А там еще и еще один. И десяток. И другой. Только теперь я больше не спал в метро, не пытался смежить осоловевшие веки, я смотрел и наблюдал.
Как же часто они там встречались.
Чуть ли не каждый второй пассажир, проскальзывая в вагон, неуклюже складывал руки на груди, топтался, не понимая, что он делает, пытался неумело нащупать поручень, и неизменно, сука, улыбался. Той самой улыбкой, что я видел на лице той давней, потерявшейся в суете города девчонки. И они знали, что я их вижу. Знали, что я наблюдаю. Наверное, использовали меня как тестовый образец. Пойму или не пойму? Удастся обмануть или нет?
Ко второму месяцу я сообразил, что место у поручня в конце последнего вагона (или первого, если ехать на работу) всегда свободно. Они изучили мои привычки и позволили мне находиться там, где мне было удобно. И зыркали на меня, даже тогда, когда их затылки оставались недвижимыми стенами. Я не знаю, как они это делают.
Я же жил обычной жизнью. Вечером пил. Утром работал. В промежутках трясся в метро - проклиная все на свете, и свой организм, требующий новой дозы, и себя самого, доведшего его до такого состояния. И наблюдал, наблюдал, наблюдал.
За их лицами, их повадками, их кривляниями.
Больше всего они походили на манекены. Големы какие-то, по чьей-то беспечности обретшие жизнь. Им было так же неуютно находиться здесь, как и мне смотреть на них. Черт, как же их было много. Наверное, я сходил с ума. Это было лучшим решением - допился, дескать, болезный. Но они меня, блин, видели. Признавали - не за своего, а как посредника, что ли. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Я сам не хочу об этом думать.
Единственный вопрос, который меня тогда беспокоил, - почему метро?
Почему именно метро?
Ответ был очень простым. Я даже удивился, когда понял.
В ту пятницу я вышел на не своей станции и поплелся куда-то по проспекту. Семь вечера - не самое жаркое время. Да, это час пик, но здесь, в мире пьяного безумия, строгих вышибал и бесконечной кутерьмы, это было далеко не самое жаркое время. Я с трудом вспомнил, что вообще-то собирался домой, но мне было совершенно наплевать. Я завалился в первый попавшийся бар, обхватил сизыми, распухшими руками не преминувший появиться бокал, и ухмыльнулся.
Я не знал, что собирался увидеть, но что увижу что-то совершенно точно, не сомневался.
Часы наматывали на циферблат потроха времени.
Люди приходили и уходили. Я каждый раз хмыкал и брал еще - разливного, бутылочного, баночного, непастеризованного, да просто налейте пива, наконец. Время потеряло свой смысл - как и я сам. Все потеряло смысл, кроме наблюдения. Кажется, ко мне пытались подкатить какие-то девчонки - странно для такого сыча, как я. И я их отшил. Это не было странным. Наладить свою личную жизнь посредством питейных заведений никогда не казалось мне хорошей идеей, а парочка робких попыток только подтвердили правильность моих опасений. Кроме того, я совершенно не умел пить, зато великолепно умел напиваться. В щи, в кашу, в сопли, до такого состояния, когда я уже не мог назвать свое имя и вспомнить, который год на дворе.
Поэтому я в принципе опасался собутыльников. Слишком многое уже было потеряно, украдено, пережито - я машинально потрогал шрам на затылке. Ведь чуть череп не проломили. Жизнь отчаянно пыталась меня научить, что пить - вредно и небезопасно. С присущей мне творческой жилкой я усвоил этот урок по-своему. Если что-то в этом мире опасно, следовательно, существует техника безопасности. Свою я написал и дисциплинированно соблюдал. Один из ее пунктов, кстати, под номером два, был “пить дома”. Сразу вслед за первым, причины которого я описал ранее. Так что технику безопасности я все же нарушил, за что и был наказан, пусть и не сразу.
Они все-таки явились. Какой-то бугай, входя в бар, споткнулся на входе, но не развел руки, не выматерился, застыл в странной, скрюченной, наполовину упавшей позе. Повернул ко мне голову. Улыбнулся - неуверенным, плохо заученным движением воскового искусственного лица. Медленно, поразительно медленно для человека, балансирующего на кончиках пальцев одной ноги, вернул себя в исходное состояние. И тут же преобразился, забыл обо мне, бросился догонять своих спутников. Я крепко сжал бокал, будто собирался его раздавить, перемолоть между пальцами. Руки отчаянно дрожали, но, привычный к утреннему мандражу, я донес пиво до рта, не пролив ни капли.
Довольно логично, что я видел их только в метро. Где еще я мог их увидеть, если уже очень давно никуда, кроме подземки, работы и магазина, не ходил?
Надрался я в тот вечер от души. Кажется, мимо меня прошли еще несколько подделок - вот, отличное слово, подделки. Даже бармен на одно мгновение застрял в пространстве, пристально вгляделся в свою руку, словно вспоминая, зачем она ему, и почему тянется к непонятной железке за стойкой. Детали, секундные заминки, неуверенность. Как всегда, когда ты делаешь что-то, в чем недостаточно хорош. Путаешься в кнопках, в рычагах, на секунду замираешь в критический момент, вспоминаешь инструкции, правила, такую-то в бога мать.
КАК ТОГДА, НА ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГЕ.
Нет, заткнись, сволочь, я же знаю, что ты не умеешь плавать:
- Бармен, повторить!
Я знаю, что ты утонешь, сгинешь, захлебнешься тяжелым густым месивом, осядешь на дне желудка, и я вырву тебя, вытащу клещами, исторгну в туалете комком блевотины или кучей дерьма.
А ЕЩЕ ТЫ БЫЛ ПЬЯН.
Конечно, мать твою, я был пьян. Я всегда пьян. Я всегда был и буду пьян, сволочь. И это не мешает мне - слышишь, не мешает нормально функционировать. Я стою на ногах, я тащу на себе весь отдел на работе, и все это исключительно потому, что я пьян. Когда я пьян, ты не лезешь мне в голову и не нашептываешь всю эту дурацкую и кот… котр… контрпродуктивную херню! Вот. Я даже лучше, когда я пьян! Я не делаю ошибок, не спотыкаюсь, не боюсь говорить с людьми…
ОНА ТЕБЯ ЛЮБИЛА.
Сдохни, тварь, сдохни, утони, растворись, бармен, повтори, брат, я должен быть пьян, чтобы руки не дрожали, чтобы глаза смогли сфокусироваться на дороге, чтобы мозг не замешкался на всего одну миллисекунду, вспоминая, в какую сторону надо выворачивать руль…
ОНА УМЕРЛА, А НА ТЕБЕ - НИ ЦАРАПИНЫ.
Надрался я так, что уже ничего не помнил. Очнулся дома. Все имущество - на месте. Тело - в одном куске. На карточке - разгром, но приемлемый. До аванса хватит. Поганый нутряной голос молчал. Утоп, сука.
Утоп с концами.
- Напомни мне больше так не делать.
Отражение в зеркале виновато ухмыльнулось и снова исчезло - я плескал себе в лицо холодную воду, надеясь, что лицо сдуется, перестанет быть воздушным шариком, накачанным чем-то вязким, болезненно распирающим кожу. За окном расцветала суббота. Добрался я, судя по всему, на такси. Это хорошо. Сам сподобился, или кто-то сердобольный помог, уже было неважно. С утра надо было хотя бы ненадолго прийти в себя - если хоть один день будет упущен, не исключено, что я утрачу и этот навык. А как прикажете работать, не придя в себя? Правильно, никак. А кто не работает - тот не ест. И не пьет. Второе даже страшнее.
Впрочем, что вообще значит - “прийти в себя”? Я что, куда-то уходил? Или я вообще до сих пор пьян - в стельку, в зюзю, - и поэтому меня интересуют такие вопросы?
Я с удивлением посмотрел на свои ладони, по которым сбегали водяные капли. А ведь и правда, никакого похмелья. Только легкая слабость. Не первый и не последний раз - загулял так, что проснулся не с бодуна, как все приличные выпивохи, а в состоянии подпития. Случается. Но руки все равно меня пугали.
Я захотел пошевелить пальцами. Пальцы пошевелились. Информация об этом строго промаршировала мне в мозг и доложила - генерал Пальцы приказ выполнил! Это было неплохо, но генерал Пальцы был простым исполнителем. Безынициативным старым служакой. Пальцы выполнили мой приказ. Они сделали ровно то, что от них требовалось. Но это не были мои пальцы. Я ими не шевелил, я приказал им пошевелиться.
А еще они были равномерно окрашены, и вода, стекая по предплечьям, напрочь игнорировала волоски, словно те были нарисованы. Всего лишь поганая текстура на низкополигональной модели.
Так, стоп, я не подделка. Мои глаза встретились со своим отражением и недоверчиво на него посмотрели. Я не могу быть подделкой - я вылетел из утробы нормального существа, которое звали Анастасия, и которой уже давно пора бы оградку если не сменить, то хотя бы покрасить. Вылетел в объятия неловкой акушерки, которая едва не шмякнула начинающего меня об пол. Вылетел с задором и надеждами, которым было не суждено оправдаться. Я - живой.
А никто и не спорит.
Я снова посмотрел на пальцы. Скомандовал указательному левой руки прихватить мизинец правой. Тот подчинился. Скомандовал составить неприличный жест - пальцы успешно отработали и этот маневр. Попытался сжать кулак - рука безвольным кальмаром утонула в набежавшей воде.
Я мог только отдавать приказы.
Так, спокойно. Скорее всего, я просто слишком пьян. Вот и мерещится всякое. Я посмотрел себе в глаза. В них было слишком много паники, но в остальном они оставались вполне нормальными. Улыбнулся - вышло натянуто. Нахмурился - получилось намного более убедительно. Не красавец и не урод. Волосы средней длины, аккуратно уложены.
Когда ты последний раз был у парикмахера?
Не отвлекаюсь. Форма лица треугольная, подбородок узкий. Его прикрывает аккуратная квадратная бородка, чтобы лицо не превращалось в вечно недоуменный треугольник.
Когда ты последний раз брился?
Не отвлекаемся! Родинка на щеке. Левый глаз выше правого - для моего зеркального воплощения, естественно, наоборот. Эта легкая асимметрия даже добавляет харизмы. Карине…
ТЫ УБИЛ ЕЕ РАЗВЕ НЕ ПОНЯТНО.
…мои глаза нравились. На подбородке шрам - в детстве упал, было почти не больно, но вот осталось кривым напоминанием. Только глаза были как у Толика, зеленые, с прищуром. Толик жил по соседству. А родинка - такая была у старухи, что вечно сидела у магазина. Нос - тонкий, с горбинкой. Как у начальника на работе. Я заскулил, отчаянно захотелось выпить. Но один только взгляд на руки ломал это желание. Эти бессмысленные, восковые, оскаленные кракозябры не годились ни на что. Они не умели брать в руки что-то.
ОСОБЕННО БУТЫЛКУ.
Заткнись! Они просто существовали. Восковые, мертвые, пластиковые - да хоть из бездны ада, - они не ЗНАЛИ и не ПОНИМАЛИ. Но черт с ними, с руками, лицо, лицо расплывалось на слагаемые. Шевелюра такая-то. Тип три, например. Как если бы я создавал персонажа в компьютерной игре.
ДА ТЫ ТАК И НЕ СЫГРАЛ НИ В ОДНУ.
Родинка - типовая, тип восемь. Бородка типа шесть. Кожа типа два. Каждый этот выбор отсекал меня от окружающего мира.
Сколько людей выбрали эту бородку?
А сколько выбрали эту родинку? Я завыл. Что бы там ни отражалось в зеркале, оно не было моим лицом. Как и руки не были моими руками. Я просто сидел здесь, напуганный, заточенный, в теле, которое…
ОТКАЗАЛОСЬ ПОВИНОВАТЬСЯ ПРИКАЗУ.
Как раз тогда, когда это было нужно. Я не мог не знать, не мог не понимать. Что вертеть руль вправо - самоубийство. А вертеть влево…
УБИЙСТВО.
Тело замешкалось. Не я. Оно. Не успело, не поняло, твою мать…
Я разбил зеркало и упал в ванной в беспамятстве. Пахнущем кислым потом и перегаром.
Я насчитал двадцать семь - прописью, блин, двадцать семь родинок. На щеке, заползающих чуть выше скулы. Мужчины, женщины, да уже наплевать. Около трех десятков бородок. Шевелюр вообще несметное множество - я сбился со счета. Носы с горбинкой так вообще из каждого второго утюга торчали.
Что я такое? Такая ж подделка, как и остальные, или как?
Мое лицо было собрано из типовых элементов. Родинка, бородка - легкая небритость на щеках отдавалась в пальцы шорохом, но пальцы уже ничего не значили. Я - именно я, настоящий я ничего не чувствовал. Кроме скупых сигналов подушечек не моих пальцев. Я не знаю, чьи они были. Все, что я мог делать, это смотреть через зеленые глаза на разворачивающуюся передо мной картину.
Почему я выбрал именно зеленые глаза?
ГОЛУБЫЕ БЫЛИ У КАРИНЫ.
Заткнись, или я снова тебя утоплю. Ты выживешь, сучий потрох, но хотя бы на день, хотя бы на один ДЕНЬ ЗАТКНЕШЬСЯ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ.
Я спотыкаюсь на лестнице. Это меня беспокоит. Меня, не чертов механизм, который я все это время считал своим телом. Впрочем, это и есть мое тело. Машина, чертов трактор, движущийся через что-то непонятное. Как и все они.
Восковые руки не принадлежат мне. Неподатливое, непривычно растянутое лицо - это называется улыбка? - тоже мне не принадлежит. Я - просто зритель, застрявший на обратной стороне глазных яблок. Я поднимаю руки и вижу тот самый оттенок, который появляется у недавних покойников или инвалидов. А я покойник и инвалид, что вполне нормально. Я вижу, как мое тело спотыкается, теряет над собой контроль, а потом аккуратно приводит себя в порядок. и я не понимаю САМОГО ГЛАВНОГО.
Рождался я? Выползал в муках - не моих, материнских, из чрева неведомого животного. Или я пассажир, который просто для развлечения взял это тело, его пульт управления, развлекался, пока не наскучило? Что я такое? Это неведомые пришельцы выгоняют меня из моего тела…
ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ХОЗЯИН
… Или я - просто посторонний зритель, который решил проверить, что это такое, быть - и не просто быть, а быть человеком.
А ПОТОМ ТЫ ЕЕ УБИЛ.
Я смотрел в сужающееся окошко и не сопротивлялся. Тело избавлялось от меня, как от тяжелой болезни. Шаги стали ровными, я больше не рисковал упасть со ступенек. Спина распрямилась - куда-то исчезла моя нелепая сутулость, появилась легкость в движениях,
КОТОРЫЕ ТЫ ЗАБРАЛ У КАРИНЫ
а взгляд стал увереннее. То, что сейчас шагало по городу, свободно флиртовало с женщинами, и НЕ МЕЧТАЛО СОЖРАТЬ ИХ НОГИ, чтоб его за ухо.
Единственное, чего я не понял, это я был паразитом или они? Кто я вообще такое? Собранный конструкт, аватар? Существо с волей и принципами? Как будто у меня было то или другое. Оно вытесняло меня. И почему-то я был уверен, что лишний тут вовсе не он. Спина уже-не-меня расправлялась, он не сутулился и мирно с кем-то беседовал. А я - хохотал. Наш путь пролегал по Зловещей долине.
Текущий рейтинг: 56/100 (На основе 12 мнений)
