(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Женская история
Ей всегда и всего было мало. Оттого ли, что родители рано покинули Лару, или же она просто уродилась такой — жадной, но ей действительно всегда и всего было мало.
— Дай, — требует она и тянется к моей тарелке за картофелем. Он выглядит красиво, но по вкусу напоминает жеваную бумагу и пахнет дурно, горелым маслом. Мне не жаль. Я отдаю ей и картофель, и ломтик сыра, отложенный, потому как сама я не люблю сыр, и веточку укропа, три капли кетчупа и даже муху, которая ползет по краю тарелки.
Ест Лара неторопливо, подбирая каждую крошку, каждую каплю. Я жду.
Потом мы вместе гуляем по парку, и она хохочет, кружится, приковывая взгляды. Все-все. Она собирает их, как собирает комплименты, непристойные предложения, фантики от конфет и вкладыши жевательной резинки «Love is». Вкладыши хранятся в жестяной банке из-под монпансье, и она изредка позволяет мне рассматривать их.
— Ты не понимаешь! — Лара не умеет разговаривать тихо, как и быть незаметной. — Я просто умру, если вдруг... если мне...
Замолкает на полуслове и, сорвав стебелек травы, жует его.
— Не выходи за него! — просит она, падая на колени. Холодные пальцы впиваются в мои запястья. Завтра останутся синяки. — Не выходи! Пожалуйста!
Снова смотрят. На нее. На меня. Больше — на нее. Ей бы хотелось, чтобы всегда — на нее.
— Извини, Лара, мы все решили. Не переживай, я же... — я хочу объяснить, что не собираюсь исчезать из ее жизни. Мы по-прежнему будем заглядывать друг к другу в гости, выходить в парк на цветение каштанов и пить кофе в маленьком безымянном подвальчике, где о старую люстру который год стучится мотылек. Мы — это мы. Мы — навсегда.
— Он милый, — я пробую поднять ее с колен, но усилия тщетны. И люди останавливаются, смотрят, не стыдясь, сами не обращая внимания на то, сколь неуместно их любопытство. — Он тебе понравится. Я вас познакомлю.
Мне совершенно не хочется их знакомить. Но Лара просит — взглядом, и я не смею отказать.
— Он любит животных... и меня.
Говорю очень-очень тихо и лишь потому, что не умею не сказать. А люди подходят, и мы оказываемся в кольце. Я гляжу на эти одинаковые лица, но мне не страшно. С ней бывает такое... Отпустит.
— Пожалуйста! — кричит Лара, и с деревьев слетают вороны. Они садятся на плечи и головы, тянут шеи, щелкают клювами. — Ты не должна оставлять меня!
Я не оставляю. Я просто-напросто замуж выхожу.
Наверное.
Она молчала три дня. На четвертый объявилась. Пришла с коробкой конфет «Ассорти» и букетом сирени, уже изрядно подвядшим.
— Извини! Я не знаю, что на меня нашло.
Я знаю. Жадность. Ей мало меня, если делить на двоих. Я пропускаю ее в квартиру. Пьем чай на кухне. Лара ест конфеты, запихивая в рот сразу по три. Щеки ее раздуваются, а зубы становятся бурыми от шоколада. Чай она хлебает громко, но аккуратно. Жадность не позволит разлить хоть каплю.
— Я... я хочу с ним познакомиться, — говорит она, когда не остается ни чая, ни конфет. — Если ты твердо решила.
— Мы решили.
Лара вздыхает. И все-таки мне не хочется их знакомить, но выбора нет.
С Ларой мы встретились в песочнице. У меня было пластиковое ведерко, лопатка с бантиком и три формочки — желтая, синяя и красная. У Лары — палка и камень.
— Это мое, — сказала она, воткнув палку в мою песочную гору. — И это тоже! Все мое!
— Жадина-говядина!
— Ага.
Так мы подружились, если это можно было назвать дружбой. Я привыкла к Ларе, а она прилипла ко мне. Она приходила в мой дом и садилась на мой стул, брала мою тарелку и мою вилку, ставила рядышком мою кружку и притворялась, что она — это я. Родители верили. Подыгрывали? Не знаю. Но они покупали Ларе одежду, обувь, игрушки... много одежды, обуви и игрушек.
— Ты должна пожалеть бедную девочку, — приговаривала мама, заплетая Ларе косички.
— Она совсем-совсем одна, — повторял папа и расстилал перед Ларой пояса атласных лент.
Глаза у них были пустыми, странными. Меня это злило.
Потом, сделавшись старше, я поняла, в чем дело. Но легче не стало.
— Егор, это Лара. Лара...
Она смотрела на него с восторгом, как дети смотрят на новую игрушку. Определенно, не следовало их знакомить.
— Он мой жених!
Я наступила Ларе на ногу. Но она лишь вздохнула и обреченно произнесла:
— Мой...
И снова все вышло так, как хотела она. Играли свадьбу. Ларе к лицу белое. И алые розы моего букета, как вырезанное сердце. Мне не больно.
Привыкла.
Когда я поняла, что она такое? Лет в четырнадцать, незадолго до Павлика. Щенка звали Щеном. Его матерью была старая сука с провисшим животом. Каждую осень она сбегала, чтобы спустя пару месяцев разродиться в картонной коробке, которую сторож потом уносил и, догрузив камнями, бросал в пруд. Сука воспринимала происходящее с философским спокойствием и на следующую осень снова сбегала. Так вот, Щен был последним. Родился один, и сторож, не то из жалости, не то из лени, оставил его жить. А я забрала.
Мне хотелось любить кого-то, кроме Лары.
Щен жил в квартире три дня. Оставлял лужи на полу, жевал туфли и вертелся под ногами. А потом в гости заглянула Лара. Почувствовала что-то? Не знаю. Она легла на пол и, коснувшись рыжей морды, сказала:
— Мой...
И Щен застыл. Он глядел на нее осоловелыми от любви глазами и нервно дергал хвостиком, скулить не смел, даже потом, когда Лара ушла. Просто лежал, вздыхал.
Издыхал.
Я принесла Щена ей. А она сказала, что не желает с ним возиться. Нет, Лара не злая. Она помогла найти коробку и камни, а потом обнимала меня, глядя, как тают круги на зеленой воде.
И на свадьбе букет бросила.
Спасибо.
Гости кричали:
— Горько!
Плясали. Пели. Веселились. Не для себя — для нее. Глупые человечки с пустыми глазами.
— Ну, не сердись, — Лара нашла меня в туалете. — Ты тоже найдешь кого-нибудь... потом.
Когда Егор ей надоест. Знаю. Проходили.
Записка. Крыша новостройки. Колотый кирпич. И оранжевая каска, забытая кем-то в окне. Я видела, как Павлик шагнул вниз. Долго потом кошмары мучили. А родители Павлика обвинили меня. Конечно, как можно было подумать на Лару? Она хорошая. Только жадная очень.
Почему я не пытаюсь противостоять ей?
Пыталась. Но родители меня не слышали. И классная, и русичка, и математичка, и только пребывающая в состоянии легкого маразма историца кивала головой, выслушивая мои жалобы. А потом ставила Ларе четыре. Она всем ставила четверки, но обижалась только Лара.
И зауч.
И директор.
И родительский комитет.
Историцу препроводили на пенсию, а Лара получила золотую медаль.
Кому от этого плохо?
Мне плохо. Я снова рыдаю, обняв локтями подушку. Сбившееся комом одеяло лежит на ногах. Тяжелое. Слезы — соленые. И губы распухли. Я некрасива.
Незаметна.
Безопасна.
Но лучше бы тоже, чтобы как все, чтобы с пустыми глазами и абсолютной верой. Завидую? Да! Мне не страшно признаться. Мне вообще больше не страшно. За себя.
Я вытираю слезы, иду в ванную комнату. В старом зеркале отражается расплывшееся лицо. Черные круги под глазами и жесткие морщины на лбу. Слишком много хмурюсь? Ничего, скоро я буду улыбаться.
Мы будем.
По мне еще пока не заметно. Потом скажут, что все из ревности, обиды... плевать. Я знаю, что делаю. Я не хочу, чтобы Лара забрала его. Или ее. А Лара захочет. Ей ведь всего мало.
Я покупаю коробку «Ассорти» и отправляюсь к ее дому. Сажусь на лавочку. Жду. Люди проходят мимо, не видя меня. Высокое искусство жизни в тени, которым я горжусь, пригодилось.
Лара появляется под вечер. Она идет, танцуя, кружась. И старые деревья наклоняются, желая получше рассмотреть ее. Замолкают птицы. Люди тоже.
— Привет, — говорит Лара, улыбаясь. — Ты пришла! Это мне?
— Тебе, — я протягиваю коробку. — Ты же любишь такие.
Любые. Всякие.
— И это...
Пистолет такой неудобный вдруг. И руки дрожат. Лара смотрит на него с удивлением, с восторгом, и выдыхает:
— Мой!
Автор — Екатерина Лесина
Первоисточник — https://vk.com/redrum_mag
См. также[править]
Текущий рейтинг: 70/100 (На основе 21 мнений)
