(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
День Томерля
– Клаус, только не задерживайся допоздна! – строго произносит хлопочущая у стола невысокая полная женщина, зажигая последнюю свечу к Адвенту[1].
– Да, мама, – отвечает мальчик, натягивая невысокие сапоги у порога. – Я буду с Гретой, мы...
– Да, Клаус, не задерживайся, а не то попадёшься Томерлю[2]: ты ведь знаешь, что сегодня – его ночь? – перебивает его другой голос, высокий и ехидный.
Клаус хочет прошмыгнуть за порог, но не успевает: проход ему загораживает высокий, рыжий и худой как жердь парень с щедрой россыпью веснушек на лице. Наклонившись к Клаусу, он понижает голос до таинственного шёпота:
– Ты же помнишь, кто такой Томерль, Клаус? Ему достаточно записать твоё имя в свою ужасную Чёрную книгу – и в следующем году ты непременно умрёшь!
Последнее слово он выкрикивает в лицо Клаусу, но тот говорит:
– Я уже не маленький, Ганс! – и, оттолкнув брата, выскакивает во двор.
Он ещё успевает услышать крик Ганса: «Мам, он толкается!», затем – звук, как будто от удара тряпкой, и пронзительный визг; усмехнувшись, Клаус выбегает на улицу и вдыхает свежий морозный воздух. Скоро Рождество – и в груди у мальчика вырастает ощущение чего-то радостного, небывалого счастья, до встречи с которым осталось недолго.
Со стороны старой церквушки слышится колокольный перезвон, и сразу несколько голосов вдалеке поют:
Stille Nacht, heilige Nacht:
Alles schläft, einsam wacht
Nur das traute hochheilige Paar.
Holder Knabe im lockigen Haar,
Schlaf in himmlischer Ruh,
Schlaf in himmlischer Ruh...
На домики с остроконечными крышами тихо падает снег.
Клаус ждёт Грету уже битый час, подпрыгивая, чтобы согреться, и ругаясь самыми грязными словами, какие он слышал от покойного отца: наконец он замечает, как со стороны мельницы к нему бежит кудрявая девчушка в курточке, накинутой поверх тёплой кофты.
– Где ты так долго ходишь? – ворчит мальчик, когда Грета, подбежав, обнимает его. – Я стою здесь уже целую вечность!
– Это всё тётушка Эльза, – оправдывается та. – Приехала к нам из своего Иннфиртеля и жизни не даёт: Грета то, Грета сё... Я уже оделась и хотела выходить, а она как пристала: «Пока не подметёшь везде полы и не выпрядешь три мотка пряжи из льна – гулять не уйдёшь: а то как придёт к тебе Перхта с гусиной ногой[4], как вспорет тебе живот своими большими ножницами!».
Грета обиженно поджимает губы и вдруг становится очень забавной: Клаус еле сдерживается, чтобы не захохотать.
– Ну какая Перхта? Я что, маленькая, что ли? Мне же уже тринадцать... Полы-то я вымела дочиста, а как посмотрела на её лён – плюнула и говорю: «Вам надо – Вы и прядите, а я пошла». Ой как она кричала, как кричала... Смотри, что у меня есть...
Оглянувшись по сторонам, девочка принимает таинственный вид и вынимает откуда-то из-под курточки что-то большое и деревянное: присмотревшись, Клаус понимает, что это грубо вырезанная маска ведьмы с большим крючковатым носом.
– Это мне брат сделал: я его ещё с лета просила, – полушёпотом рассказывает Грета. – Сегодня ведь день святого Томаса: клёпферы[5] будут ходить по домам. Я слышала, они собираются у Ойгена, друга твоего брата... Давай пойдём к ним: вдруг они и нас примут?
– Вряд ли они нас возьмут с собой, – неуверенно произносит Клаус. – Мы для них слишком маленькие...
– Ой, да брось: Бруно Ляйтнеру, я слышала, разрешили, а он ведь даже младше нас! Только надо придумать тебе какой-то костюм...
Грета задумчиво оглядывает Клауса с ног до головы, а затем внезапно приказывает:
– Ну-ка, выверни куртку мехом кверху!
Удивлённый Клаус повинуется – снимает свою тёплую, подбитую мехом куртку и надевает её навыворот. Грета какое-то мгновение смотрит на него и вдруг звонко смеётся.
– Ты похож на взъерошенного зверька! Или на лесного духа, – говорит она. – То, что надо! А теперь пойдём скорее к Ойгену – мы можем не успеть...
Клаус хочет сперва пойти посмотреть на рождественский вертеп[6], только на днях открывшийся в их деревеньке, но Грета оказывается против.
– Сегодня ведь самый короткий день в году: клёпферы уже, наверное, вот-вот выйдут! – округлив глаза, обиженно протягивает она. – Я уже столько раз хотела с ними пойти, а меня не пускали: ну пожалуйста, Клаус...
После её поцелуя в щёку Клаус сдаётся.
И теперь они двое идут по заснеженной улице к ряженым, а Грета тем временем трещит без умолку:
– Говорю тебе, эта тётушка Эльза какая-то ненормальная! С утра до ночи только и твердит: «Сегодня Роковая ночь[7]: закрывайте к вечеру все окна и двери, а то ещё прилетит Дикая охота[8] и заберёт кого-нибудь из нас с собой». У нас уже и мама на неё смотрит как на... а-а-а-а-а-а!
Даже Клаус, считающий себя куда храбрее своей подруги детства, невольно отшатывается назад: из-за угла дома в шаге от них выходит кто-то высокий, одетый в чёрную накидку, а на плечах у него – свиная голова с горящими глазами. Но испуг длится всего миг – свиноголовый тут же насмешливо спрашивает:
– Испугались, малявки? – и, потянув куда-то за верх своей свиной головы, снимает её. На детей, издевательски ухмыляясь, смотрит Ганс: голову свиньи с тлеющими угольками в глазницах он держит в руках.
– Ты совсем, что ли, дурак? – вопит Клаус, а Грета возмущённо фыркает.
– Ну уж не больший дурак, чем тот, кого в тринадцать лет можно напугать свиной головой, – парирует Ганс. И, заметив маску ведьмы, которую Грета не успела спрятать под курточку, он ехидно спрашивает:
– К Ойгену собрались? Вы зря туда идёте – они вас всё равно не возьмут…
– Почему? Бруно же разрешили! – рассерженно протестует Грета, глядя на Ганса.
Но тот, судя по всему, уже потерял к ним интерес. Напряжённо высматривая что-то за их спинами, он отмахивается от Греты и рассеянно бормочет:
– Малыш Бруно оказал нам большую услугу, поэтому для него и сделали исключение. А вас не возьмут, говорю же: уж я об этом позабочусь…
От обиды Грета на секунду задыхается: вот-вот – и она взорвётся криком. Но Клаус толкает её локтем и показывает на что-то вдалеке: теперь они оба видят, что так привлекло внимание Ганса. На большом отдалении от них стоит Катарина – хорошенькая девушка шестнадцати лет, живущая за три дома от Клауса с Гансом, а рядом с ней – их сосед Отто: одетые Марией и Иосифом, они ведут беседу с хозяином близлежащего дома – разыгрывают сцену из Нового Завета, в которой жестокий трактирщик отказал Пресвятой Деве и её мужу в приюте.
Ганс пожирает Катарину взглядом, но и это ещё не всё: глядя на неё, он выбрасывает свиную голову куда-то в сугроб, взволнованно приглаживает волосы и пытается выпятить тощую грудь под своей чёрной накидкой. Грета какое-то мгновение таращится на него круглыми глазами, а потом хихикает и заходит ему за спину, увлекая за собой Клауса: наклонившись, она набирает в руки большую груду снега и целится Гансу прямо в голову.
– Катарина! – зовёт парень как раз в тот момент, когда ему в голову прилетает снежок Греты.
Обернувшись, девушка смотрит на Ганса: его огненно-рыжую голову теперь укрывает подобие большой белой шапки, а сам он с нелепым видом косится вверх. Она хохочет, смеётся и Отто: беседуя, они уходят к следующему дому.
Отряхиваясь от снега и оглядываясь в поисках того, кто бросил снежок, Ганс видит Грету и Клауса: у Греты руки всё ещё в снегу.
– Ах вы маленькие гадёныши, – шипит он и бросается за ними вдогонку.
Клаус и Грета убегают от него через всю деревню: они убеждаются в том, что Ганс потерял их из виду, только на самой окраине деревни, у леса. Здесь много пустующих домов: жители некоторых из них умерли, а другие уехали на заработки в город. Оглянувшись вокруг, Клаус и Грета понимают, что заблудились.
– Кажется, кто-то хотел пораньше попасть к Ойгену? – сердито говорит Клаус, а Грета лишь виновато пожимает плечами и, словно бы пытаясь оправдаться, замечает:
– Мы бежали, по-моему, оттуда. Да, там наши следы! Вон, видишь?
Из-за того, что в этой части деревни почти никто не ходит, сугробы здесь очень высокие: низенькой Грете они чуть ли не по пояс. Вдобавок вдруг поднимается сильный ветер, который швыряет им в лица целые комья снега. Ещё мгновение – и он перерастает в настоящую метель.
Клаус хватает Грету за руку, чтобы не потерять её в снежной круговерти: он осматривается вокруг, ища, где бы спрятаться, – и видит, что дверь одного из домов приоткрыта.
– Давай туда! – кричит он, показывая на спасительный дверной проём.
Дети помогают друг другу взобраться по скользкому заледенелому крыльцу и забегают в старый заброшенный дом – дом, о котором в деревне ходят жуткие слухи.
Здесь, внутри дома, почти ничего нет – есть только холодный камин, который уже много лет никто не растапливал, накрытая грязновато-серой простынёй кровать и грубо сколоченный деревянный стол. Стулья у Клауса и Греты не получается найти, несмотря на все их попытки; когда же Клаус садится на кровать – из-под неё выбегает множество каких-то маленьких чёрных насекомых, при виде которых Грета визжит и пытается забиться в дальний угол.
Ещё есть небольшая тесная кладовка – по всей видимости, являющаяся пристройкой и почти пустая, не считая пары стоящих в ней запылённых старых горшков.
В конце концов они находят какую-то тряпицу в углу и, расстелив её, садятся прямо на пол, у камина.
– А п-почему в этом доме никто не живёт? – наконец спрашивает Грета, с опаской оглядываясь по сторонам: дом кажется ей жутковатым.
– Мне брат говорил, когда я был маленьким, что когда-то давно в этом доме жил старый Петер, пьяница и бездельник, – понизив голос, рассказывает Клаус. – Однажды, как раз в день святого Томаса, он пришёл домой пьяным да и завалился спать – и даже дверь не закрыл. И крест на входе не поставил из вил и мётел[9]... Вот Томерль и пришёл к нему посреди ночи – и записал беднягу в свою Чёрную книгу смерти. Петер его приход как-то почуял и проснулся, но как ни умолял Томерля стереть его имя из книги – ничего не вышло. С тех пор он тронулся умом и начал везде видеть смерть, а следующим летом пошёл куда-то в лес и пропал. А дом с тех пор так и пустует. А ещё говорят...
– Сказки какие-то, – говорит Грета, поёживаясь. Клаус вдруг замечает, что её бьёт дрожь – то ли от холода, то ли от страха. Он снимает свою куртку и укрывает ею Грету, немного виновато произнося:
– Но это Ганс мне рассказал, а он любит приврать. Да и кресты от Томерля у нас уже давно никто не ставит – и ничего, все живы и здоровы...
Лицо Греты трогает слабая улыбка. Она высвобождает край куртки Клауса и накидывает его на мальчика: теперь куртка укрывает их обоих. Так они и сидят – двое детей, прижавшись друг к дружке и наблюдая, как за окном бушует метель.
Их спокойствие нарушает внезапный грохот где-то наверху – как будто упало что-то тяжёлое или кто-то очень большой сделал первый шаг. Грета подрывается и в ужасе смотрит на Клауса.
– Наверное, это упала ветка дерева или снежная глыба, – пытается тот успокоить подругу, но тут ему на ум приходит неожиданная мысль. – А может, это на чердаке что-то свалилось... Грета, здесь может быть чердак! Давай поищем его – может, найдём там дрова или что-то из еды?
Но девочка хватает его за руку, и в её глазах Клаус видит страх. Уже поднявшийся на ноги, он огорчённо садится назад и приобнимает Грету. Постепенно Клауса одолевает дремота.
Но спит мальчик совсем недолго – вскоре его будит звонкий голосок Греты, которая кричит:
– Клаус, Клаус, метель кончилась! И клёпферы, Клаус, – они идут сюда!
Клаус выходит на улицу – и видит, как издалека, со стороны леса, к ним движется разношёрстная, яркая, шумная толпа ряженых.
Кого среди них только нет! И сгорбленные ведьмы с длинными носами крюком и зловещими ухмылками, и огромный косматый Крамперль[10] с клыками и вываливающимся изо рта алым языком, и людоеды с большими жёлтыми зубами («Наверное, из репы», – думает Клаус), и странные высокие силуэты с чёрными руками и лицами, похожие на трубочистов, и мохнатые дикие люди[11], укутанные в листву, о которых Клаус слышал от охотников и пастухов, много времени проводивших высоко в горах. А впереди всех идёт он – длинный, худой, в чёрном одеянии: Томерль, чью шею венчает свиная голова с недобро горящими глазами и в котором Клаус тут же узнаёт своего брата.
– А где жених и невеста? – разочарованно протягивает Грета, вышедшая из дома вслед за Клаусом и рассматривающая ряженых. – Всегда же, когда клёпферы ходили по домам, с ними были невеста и жених...
Но Клаус слушает её вполуха.
– Пойдём: нам нужно уговорить Ганса взять нас, раз уж он в этот раз ведёт клёпферов! – заявляет мальчик и, пробираясь через сугробы, спешит навстречу ряженым. Грета, надев маску ведьмы, идёт за ним.
Подойдя к Гансу-Томерлю, Клаус спрашивает:
– Ганс, можно мне и Грете пойти с вами? Ты ведь позволишь?
И добавляет:
– Пожалуйста, прости нас за тот сегодняшний снежок...
На несколько секунд вся эта ревущая и кричащая разными голосами орава за спиной ряженого Томерля разом умолкает. Сам же он, услышав голос Клауса, вдруг резко дёргается: его свиная голова поворачивается к мальчику. К Клаусу приходит чёткая уверенность, что это пустая затея: вот-вот Ганс в своей привычной язвительной манере откажет ему, отвесив напоследок щелбан.
И тем сильнее он удивляется, когда старший брат протягивает руку и как-то отрешённо хлопает его по плечу своей ладонью – почему-то очень холодной. Он не произносит ни единого слова: Клаус, однако, истолковывает это как знак согласия и машет Грете, которая в нерешительности стоит чуть поодаль.
Они присоединяются к клёпферам: Клаус идёт по правую руку от Ганса – благо тот вовсе не возражает. Грета же – чуть позади друга, на расстоянии вытянутой руки: её лица за маской не разглядеть, но время от времени она нервно поводит головой в сторону других ряженых – как будто что-то в них ей не нравится.
Они идут по окраине деревни, минуя пустующие, нежилые постройки: совсем невдалеке уже видны первые жилые дома. И к Клаусу постепенно начинают закрадываться подозрения.
Почему, когда они с Гретой впервые увидели клёпферов, те шли от леса, а не от дома Ойгена, который находится совсем в другой стороне? Почему Ганс, всегда очень болтливый и саркастичный, в этот раз молчит и не отвечает ни словом на попытки Клауса разговорить его? Почему Клаус до сих пор не услышал от других ряженых ни единого слова – только дикие вопли, хохот и нечеловеческий, звериный рёв?
Почему, в конце концов, от клёпферов ужасно несёт – немытыми телами, звериной шерстью, нечистотами и чем-то ещё тяжёлым, металлическим?
Когда кто-то сзади трогает Клауса за плечо, тот чуть ли не подпрыгивает от испуга. Но это оказывается всего лишь маленькая кудрявая ведьмочка в коряво вырезанной деревянной маске.
– Клаус, давай уйдём отсюда, – тихо-тихо говорит ему Грета, и мальчик слышит, что её голос дрожит. – Пойдём отсюда поскорее: это никакие не...
Но тут компания ряженых внезапно останавливается и замолкает. И Клаус почти сразу же понимает почему.
В окошке маленького опрятного домика, возле которого они встали, раздвигаются занавески: Клаус узнаёт голос хозяйки дома раньше, чем различает её сморщенное старушечье лицо за стеклом.
– Уходите вон, бездельники: я всё равно вам ничего не дам! – дребезжащим голосом выкрикивает она и исчезает за занавесками.
Это фрау Мозер – скупая старая женщина, у которой мать Клауса когда-то покупала молоко, пока та не начала слишком завышать цену. Её появление действует на клёпферов как красная тряпка на быка.
Единой дружной лавиной ряженые бросаются к её дому, сносят хлипкий заборчик и изо всех сил начинают бить во входную дверь, стены и окна: кажется, ещё минута – и дверь дома не выдержит. Большой рогатый Крамперль, подбежавший к дому вместе с остальными, запрыгивает на крышу и начинает с диким грохотом отбивать своими раздвоенными копытами какой-то диковинный танец.
Фрау Мозер не заставляет себя долго ждать: спустя пару секунд дверь дома открывается, и она появляется на пороге – закутанная в домашний халат и красная от злости.
– Я кому сказала: вы от меня ничего не получите! – надрываясь, в ярости вопит она. – Лодыри, идиоты, бестолочи, вы сейчас сломаете мне...
Её сердитый монолог переходит в визг, когда Крамперль, отплясывавший на крыше дома, запрыгивает ей на спину.
Ошеломлённый Клаус наблюдает, как толпа из чёрных, мохнатых, урчащих тел, навалившись на фрау Мозер, накрывает её полностью, а она кричит так громко, что её, казалось бы, уже должны услышать на другом конце деревни. Он замечает, как в окнах домов неподалёку приоткрываются занавески и оттуда выглядывают испуганные соседи фрау Мозер – но, увидев, что происходит, сразу же прячутся и запирают наглухо окна: никто не идёт к ней на помощь.
Из-под кучи тел клёпферов вытекает большая красная лужа: лишь немногие из них, не успевшие присоединиться к кровавому пиршеству, разочарованно воют и ревут в стороне. Некоторые из них забегают в открытые двери дома фрау Мозер: в окнах видно, как они бьют внутри дома мебель и переворачивают всё вверх дном. В отчаянии Клаус переводит взгляд на своего брата: тот одиноко стоит в стороне ото всех, никак не реагируя на происходящее, и почему-то раскачивается взад-вперёд, словно маятник.
– Да сделай же ты что-нибудь! – кричит Клаус и со всей силы толкает брата. От сильного толчка свиная голова Ганса-Томерля отлетает и падает в снег.
Ошарашенный Клаус смотрит на шею брата, которая кончается неровным обрубком с уже запёкшейся на нём кровью. Безголовый Ганс медленно, с видимым усилием, начинает разворачиваться в сторону Клауса.
И тут где-то позади истошно визжит Грета. Обернувшись, Клаус видит, как его подруга, сбросив деревянную маску, бросается наутёк – и почти сразу же её хватает одна из ведьм, утаскивая с собой.
Ноги сами несут Клауса вслед за ними.
– Клаус, Клаус! – кричит Грета, тщетно пытаясь вырваться из объятий старухи. Мальчик, проваливаясь в сугробах, гонится за ведьмой, но та бежит слишком быстро: в исступлении, не сбавляя скорости, Клаус переводит взгляд на её следы в снегу – человеческий, гусиный, человеческий, гусиный...
Вот ведьма затаскивает Грету за угол одного из домов – и крики девочки переходят в нечленораздельный вопль. Вдруг он обрывается. Не добежав совсем немного до дома, за которым они исчезли, Клаус останавливается, видя, как жуткая старуха выплывает из-за угла.
Первое, что бросается ему в глаза, – это её большой птичий клюв, отливающий металлическим блеском и вырастающий прямо из лица ведьмы: теперь Клаус видит, что это не маска. В руке она сжимает огромные ржавые ножницы: Клаус в ужасе различает, что с них на снег падают капельки крови. Вот ножницы исчезают, ведьма раскидывает в разные стороны руки в рукавах своей белой накидки – и мальчик видит, что это никакие не руки, а большие белые крылья. Перхта пролетает мимо Клауса, не касаясь ногами земли: она летит к стремительно уходящей вдаль толпе, оставившей после себя кровавое месиво во дворе фрау Мозер...
Завернув за угол, Клаус наконец видит Грету: она сидит прямо на холодной земле, прислонившись к стене дома. Её курточка распахнута: в сгущающихся сумерках Клаус не сразу различает на её тёмной кофте большую продолговатую рану – от груди до низа живота.
Клаус падает на колени у тела подруги. Живот Греты вспорот сверху донизу, а в нём виднеется что-то голубое. Присмотревшись, мальчик понимает, что это.
Лён.
И тут Грета дёргает головой. Не веря своим глазам, Клаус видит, как она фокусирует на нём свой взгляд, уже казавшийся остекленевшим. Вот Грета, неестественно вывернув руку, опирается на стену дома, поднимается и делает первый шаг: неуверенно, словно вспоминая, каково это – ходить...
Грета ковыляет к Клаусу, не сводя с него глаз и протягивая руку – будто бы в мольбе о помощи. Из её рта стекает струйка крови, в кудрявых волосах белеет снег, а из разрезанного живота на землю падают цветки льна. И Клаус совершенно чётко видит, что из её рта не идёт пар.
Закричав, мальчик убегает от неё прочь, а в спину ему откуда-то издали, из глубины деревни, несётся песня:
Dunkle Nacht, schreckliche Nacht:
Jesus ist nicht hier – und Thomerl erwacht.
Und kommt er her, um dich zu hehmen:
Claus, mach dich bereit zu sterben.
Schlaf ewig in Grabesruh,
Schlaf ewig in Grabesruh...
Клаус вдруг чувствует, как земля уходит из него из-под ног, – и он проваливается куда-то вниз, в кромешную тьму, где нет даже звёзд...
Клаус стоит у двери своего дома. Вокруг – никого: лишь хлопьями валит снег. Дверь приоткрыта, и откуда-то изнутри дома до мальчика доносится тяжёлый металлический запах – запах крови.
С некоторой опаской Клаус заходит внутрь. На некотором отдалении он видит свою мать в её любимой цветастой юбке. Мать стоит спиной к нему – у стола, расставляя блюда. И у Клауса нет сомнений, что запах крови исходит от неё.
Вдруг мать отставляет одну из тарелок немного в сторону – и Клаус видит, что на ней лежит большой клетценброт[13], верхушку которого венчает... Мальчик протирает глаза, но ничего не меняется. Перед ним по-прежнему человеческое сердце – кроваво-красное, с торчащими венами и прожилками-артериями: точно такое, какое он видел на рисунках в школьных учебниках.
А потом мать каким-то механическим движением поворачивается к Клаусу. И он видит, что у неё в груди зияет огромная рваная рана, а из глаз торчат адвентские свечи – из каждого по две.
От увиденного Клаус кричит – и тут неожиданно приходит в себя.
Клаус открывает глаза – и видит, что над ним темнеет беззвёздное декабрьское небо. Он лежит на снегу у дома старого Петера: всё его тело затекло, а голова раскалывается.
«Я хотел забежать в дом после... после того, что случилось с Гретой, но не удержался на скользком крыльце, упал и, должно быть, ударился головой», – вспоминает мальчик и пытается встать, но тут слышит шум.
В наступивших сумерках Клаус различает вдалеке толпу, которая движется из их деревни к лесу. Эта толпа гогочет, ревёт и кричит, а возглавляет её Ганс-Томерль с пылающими угольками в глазницах своей свиной головы.
Раньше бы Клаус принял их за клёпферов, но теперь он точно знает: никакие это не ряженые. А ещё он понимает, что где-то там, среди них, – кудрявая девочка в маске ведьмы и со вспоротым животом, набитым льном.
«Они сюда вот-вот придут: нужно спрятаться», – подавив внезапный порыв рыданий, думает Клаус и, пошатываясь, с большим трудом взбирается по скользкому крыльцу – в дом старого Петера. Но когда заходит в дом – в нерешительности останавливается, вспомнив, что натворила эта весёлая орава в доме фрау Мозер: они могут забираться в дома. И тут он замечает рядом с собой дверь кладовки.
Забежав внутрь, Клаус запирает дверь тесной комнатушки на засов. И, повернувшись, собирается с облегчением выдохнуть, но тут воздух застревает у него в горле: теперь он видит, кто ещё находится в кладовке, кроме него.
Это Томерль, настоящий Томерль, и он повсюду. Клаус застывает, вдруг чувствуя, что не может пошевелиться.
И наступает темнота.
- ↑ Адвéнт (нем. «Advent») – предрождественский период у католиков, одним из символов которого является адвентский венок из еловых ветвей, с четырьмя вплетёнными в него свечами: в каждое воскресенье Адвента принято зажигать по одной свече.
- ↑ Тóмерль (нем. «Thomerl») – злой дух из австрийского фольклора, появляющийся 21 декабря, когда австрийцы отмечают день святого Томаса. Его представляли в виде многоглавого монстра, бородатого старика с посохом и в чёрном одеянии, чудовища со свиной или огненной головой, с огромным ртом, в котором помещалось 12 трубок, и т. п. Непременным атрибутом Томерля считалась его книга, в которую он, как полагали, вносит имена встретившихся ему людей, тем самым обрекая их на тяжёлую болезнь или смерть в наступающем году. Также считалось, что особую опасность этот монстр представляет для детей.
- ↑
Тихая ночь, святая ночь:
Дремлет всё, лишь одиноко не спит
Дорогая пресвятая чета.
Милый кудрявый мальчик,
Спи в блаженном спокойствии,
Спи в блаженном спокойствии...
(Одна из самых популярных рождественских песен в Германии и Австрии). - ↑ Пéрхта (нем. «Perchta») – чудовище из фольклоров преимущественно германских народов, включая австрийцев: ведьма, иногда наделяемая птичьими чертами внешности (гусиная, лебединая или куриная нога либо ноги; длинный нос, напоминающий птичий клюв), которая особенно активна в период Рождества и 12 дней после него. Считалось, что Перхта приходит к непослушным и ленивым детям и наказывает их, зачастую разрезая им животы и набивая их соломой, камнями и тому подобным; особое внимание уделяет девочкам.
- ↑ Клёпферы (вероятно, от нем. «klopfen» – «стучать») – ряженые, которые в старину ходили по деревням Австрии вечерами и ночами в определённые дни Адвента: в четверги Адвента и дни христианских святых – Андрея, Томаса, Николая и Люции. Во время своих хождений клёпферы производили шум трещотками, хлопаньем бичей, стучали в двери домов молотками и вилами, бросали горох и бобы и просили дать им гостинцев. Среди ряженых зачастую были «жених», «невеста», «трубочист», «аптекарь», а также «ведьмы», «духи» и т. п. Крестьяне охотно принимали клёпферов, веря, что их стук и прыжки способствуют урожаю. Кое-где обычай клёпферства сохраняется и поныне.
- ↑ Рождественский вертеп (нем. «Weihnachtskrippe») – представление наподобие кукольного театра с использованием фигурок людей, ангелов и животных, в котором разыгрываются сценки из Нового Завета – прежде всего на тему рождения Христа. В Австрии и Германии вертеп – старинный традиционный атрибут Адвента и Рождества.
- ↑ Понятием «Raunächte» («Rauhnächte», «Rauchnächte») у австрийцев и немцев в старину обозначались «нехорошие» ночи, ночи особого разгула нечистой силы. Как правило, к ним относили 12 ночей в период от Рождества до Дня трёх королей – праздника Богоявления (6 января), но иногда и в другой периодизации: например, от дня святого Томаса до Нового года. Этимология названия, по одной из версий, восходит к средневерхненемецкому «rûch» – «волосатый», что могло относиться к духам, особенно активным в этот период. В это время предписывалось соблюдать множество правил и запретов, чтобы не прогневить потусторонних гостей, которым также оставляли подношения, стараясь задобрить.
- ↑ Дикая охота (нем. «Wilde Jagd») – проносящаяся в небесах стая духов (демонов, эльфов, мертвецов и т. п.), поверья о которой присутствовали у многих народов Западной и Центральной Европы: кавалькада ужасных всадников, зачастую враждебная людям и охотящаяся на человеческие души. У австрийцев и немцев считалось, что Дикая охота, как и другие демоны и призраки, активизируется в период Роковых ночей.
- ↑ Считалось, что скрещённые вилы и мётлы, установленные перед дверями, не дадут Томерлю войти в дом – иначе он сможет снести любой замок.
- ↑ В фольклорах народов альпийского региона, включая австрийцев, Крамперль или Крампус (нем. «Kramperl», «Krampus») – традиционный спутник и одновременно антипод святого Николая (Николауса), якобы навещающего детей в свой день, 6 декабря. Крамперля обычно описывают как хвостатого лохматого демона с рогами и длинным красным языком. В отличие от святого Николая, который награждает подарками послушных детей, Крамперля интересуют прежде всего те дети, которые плохо вели себя в уходящем году: считается, что таким детям встреча с этим существом не сулит ничего хорошего.
- ↑ Дикие люди (нем. «Wilde Männer») – человекоподобные лесные существа в поверьях многих европейских народов: в разных трактовках их представляют либо как просто одичавших людей без сверхъестественных способностей, обитающих в лесу, либо как связанных с природой духов.
- ↑
Тёмная ночь, ужасная ночь:
Иисуса здесь нет – и Томерль пробуждается.
И он идёт сюда, чтобы взять тебя:
Клаус, приготовься умереть.
Спи вечно в могильном покое,
Спи вечно в могильном покое... - ↑ Клетценброт (нем. «Kletzenbrot»; также фрюхтэброт, хутцельброт и т. д.) – старинное адвентское блюдо в Австрии и Германии: сладкий тёмный хлеб с запечёнными в нём сухофруктами.
Текущий рейтинг: 79/100 (На основе 18 мнений)
