(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Говно с дымом
Короче, было это тридцать первого декабря две тысяча седьмого. Ты сейчас, конечно, скажешь, что я гоню, но — бля буду — дочитай и поймешь. Значит, дела такие: мы, сам знаешь, по всякой блэкухе угорал — Боргиры, Чилдрен оф Бодом, Бегемот и прочее; хаер таскал до лопаток. С Пырявым и Яйцом — корефаны мои — патлы себе, короче, в черный цвет красили, чтоб прям «труъ». Купили какую-то отечественную краску для волос — то ли «Фара», то ли «Локон». Дома у Пырявого собрались, пока его батя на смене вкалывал, и друг друга давай красить. Ядреное говно оказалось — через пять минут башку так жечь начало, будто там, сука, концерт Раммштайнов. Ну мы хуле, не мужики чтоль? Сидим, терпим. Первым Яйцо разобрало — он башку под холодный кран сунул и давай краску смывать. А она, сука, не смывается, он башкой трясет — кругом капли летят, на стены, кафель, потолок. Пырявый визжит, а нам похуй; я Яйцо отталкиваю и тоже башку под воду, а оно ж блядь уже присохло, и я давай прям ногтями по башке. Третьим Пырявый не выдержал; стоим, хаерами трясем, больно — пиздец. И вся ванная в черных потеках. Пырявый потом от бати пизды выхватил — ванну так и не отмыли, потолок красить пришлось.
А потом у нас вообще волосы полезли, а кожа на башке шелушиться начала: так если хаером потрясти — кругом оставалась мотня и черная перхоть. Мы еще прикалывались, типа это с нас пепел сыпется, потому что мы недавно из ада. Ну то так, по приколу.
Ну че, зацепило? Тогда внимай дальше.
Нас тащемта трое в компании и было: я, Леха-Яйцо и Пырявый. Леха-Яйцо погоняло заслужил, когда от скинов на Дне Города съебывал, через забор махнул и джинсы с трусами вместе надорвал. Потом остаток дня ходил, а у него яйцо из дырки светило. Он еще прикалывался — подойдет к телке какой-нибудь, и такой:
— Мадам, разрешите познакомиться?
А у самого муде наружу. Баба в визг, мы — ржать. Эх, славные были деньки. Яйцо — он вообще такой, безбашенный. Ему вообще похуй, кто чего скажет — за базар вывезет.
Пырявый — он такой, темный тип. Неразговорчивый. То ли стесняется, то ли еще чего — хуй знает. Но если рот откроет — не заткнешь: он тебе и про историю, и про философию, и про классическое искусство. Такой, короче, начитанный. Он единственный из нас четырехглазый — минус семь или минус восемь, уже хуй вспомнишь. Но очки он носил только в школу, на улицу не брал. У него из-за этого на лице всегда такой презрительный прищур — это он разглядеть пытается, кто ему навстречу идет. Пырявый был из нас самый младший и самый такой… Ну бля, колдоебистый, короче. Пиздануться на ровном месте, полку с алкашкой в супере наебнуть, спалиться на какой-нибудь хуйне — это вот все про него. Его даже когда стебешь, а он в ответку че-то отпездывается — то сам же себя и подъебывает в итоге. Одно слово — Пырявый.
Ну а обо мне хуль рассусоливать, фамилия моя – Погребняк, а кликуха – Погреб. Я сам такой же, нахуй – мрачный, приземистый и пахну землей. А еще в меня можно отлично спрятать водяру с маринованными огурчиками.
В общем. Раньше мы у Пырявого вписывались, но после эпопеи с ванной его батек нас даже на порог не пускал, да и на новый год он выходной взял, чтоб, значит, в одно жало отметить. У меня на хате, понятное дело, тоже никак – маман и бабка такой хай поднимут, если я с Яйцом и Пырявым заявлюсь. Яйцо тоже в пролете – у него на днях сеструха выблядка принесла, там ваще не до отмечаний. Да и по-чесноку, хотелось слегонца побесоебить, а дома особо не разгуляешься. Можно было бы в горпарке че-нить намутить, но во-первых в такой дубосральник жопу отморозишь, а во-вторых на ментавров нарваться можно. Как раз в тему с Яйцовской путяги какой-то хер гнутый решил у себя на даче вписон устроить, ну и, что называется, без фейс-контроля. Разве что бухло свое надо брать. Короче, идеальный варик. С баблом засада вышла – на кармане ни копья, но тут как раз бабке пенсию занесли, я по-бырому в конверт залез и на станцию, пока хай не подняли.
Приоделся, понятное дело – балахон с Каннибалами, косуха, гады свои начистил — на толкучке у одного чуркобеса за два косых выторговал. Джинсы резаные — все как положено. Пырявый с Яйцом тоже при параде — стоят, на двоих сиську «Оболони» мусолят: гады блестят, косухи колом стоят, цепи-перстни-напульсники с шипами. Яйцо еще себе на ремень ножище в чехле повесил — таким только кабана свежевать. Но то для выебона — он им чисто портвешок открывает, там такая крышечка резиновая, что не поддеть нихуя.
Короче, бля, растекся я че-то. Пересчитали кэш, там негусто вышло — косарик с гаком. Я, конечно, подкрысил слегонца — все у бабки спизженное палить не стал: мало ли, мамзель какую покуражить придется или на толкучку новые сидюки выкинут. Пизды-то за пенсию всяко получать, так хоть, так сказать, с пользой.
Короче, насчитали мы косарик, взяли пару «Журавлей», «Три семерки», на сколько хватило, соку на запивку — «добрый» там или «любимый» — похуй. Сижек взяли — пацаны по «Винстону» две пачки, а я на «Диабло» раскошелился — черненькие такие и вишенкой пованивают. Дорогие шопесдец, но хороший понт дороже денег. Не то чтоб я позер какой, но одно дело — просто в падике курить, а другое — в гостях, в компании. Тут без выебона никуда. А, ну и по пивасику себе взяли, чтоб в дороге не скучать.
Стоим, электрон ждем, холодрыга — пиздец, яйца аж звенят. Мы-то застегнулись, а Пырявый себе на косухе молнию раздрочил, она не застегивается. Внизу застряла и ни туда-ни сюда, этот стоит, дрожит как шавка срущая. Одно слово — Пырявый, короче.
Подъехала наша — до Ивантеевки. Зашли, она битком, все хуярят куда-то, полные сумки, судки, алкашка, кто елку везет, кто какие-то гирлянды-хуянды. Кто все это говно придумал людям впаривать — я того рот наоборот, сука. Сели, пивасик глушим, никого не трогаем. Тут двери разъезжаются, входит какой-то ебанат натрия с тележкой, и давай голосить:
— Подарки к новому году! Гирля-я-янды, мягкие игрушки, книжки-раскраски, роботы-трансформеры…
И пиздюхает по вагону, шарманку свою по кругу гоняет. Ну Яйцо чет психанул, выставил ногу, этот лох пизданулся; все его вытребеньки рассыпались, тележка упала, дед-мороз какой-то выкатился и давай пиздеть: «С новым годом, с новым годом!»
Мы подхватили, орем на весь вагон:
— Говно с дымом! Говно с дымом!
Лох чего-то залупнулся, но на него Яйцо так хуево посмотрел — а Яйцо здоровый как кабан, ебальник — чисто с объявы «разыскивается» и говорит такой:
— Тише будь, хуепутало.
Тут, понятное дело, бабки какие-то на нас гнать начали — мол, настроение новогоднее всем портим, и вообще типа «погань крашеная». Чет хотели выебнуться, но со всем вагоном базар не вывезешь, вышли в тамбур, курим, никого не трогаем. Тут видим — пиздорвань эта возвращается с мусорами. Мы, понятное дело, заднюю — и по вагонам. До первого добежали, а там уже Ивантеевка. Высыпали из вагона — этот хуепутало че-то там орет, руками машет, а мы — с платформы через перила и хуй нас догонишь. Пока когти рвали — полные гады снега нагребли.
— Ну че, где твой корефан обитает? — спрашиваю, — Как его? Кадастр?
— Кадат.
— Один хуй.
А Яйцо и сам потерялся, башкой вертит — нихуя непонятно: тут стройка, там вообще пустырь ебанный. Ткнул наугад куда-то в сторону частного сектора — туда, мол. И попиздюхали. Кругом — ни души: собаки воют, кто-то уже салюты хуярит вовсю, темно. Пырявый уже на очко присел, говорит, мол, мож ну его нахуй — еще куда-то переться, а Яйцо знай себе, гребет как ледокол ебучий, а мы за ним.
Тут глядим — пацаны какие-то трутся на углу, сижки смолят. Пырявый уже было косую заложил, а Яйцо — напрямую к ним.
— Слышь, мужики, мож знаете, а где тут Кадат обитает? Такой, с хаером, бородой, на чоппере рассекает?
— А ты че, из его дружков-пидарасов? Хуль ты тут забыл, немочь?
— Че ты там пизданул?
Это уже я бычку включил, Яйцо-то вообще на пиздеж времени не тратит — он ему сразу въебал. Этот в сугроб, да еще вывернулся так, сракой кверху и шапку потерял. Эти двое на него прыгнули, тут я как раз подгреб. Одному щеку перчаткой разодрал — она у меня такая, с секретом, я ей в костяшки шурупы вкрутил, чтоб, значит, пиздюли раздавать эффективней. Но тут второй меня чем-то хуйнул в локоть — рука отнялась. Пырявый там тоже чего-то копошится, визжит:
— Пацаны, хорош-хорош!
Там третий из сугроба вылезает, морда красная, злой как собака, и с какого-то хуя на Пырявого дернулся — тот руками закрывается, как баба. Я за ним, а мне — на нахуй — сзади чем-то в затылок — тут мне конкретно так похуевело, сам на снег валюсь и думаю — как бы не сотряс. Краем глаза вижу, как Яйцо с еще одним машется.
И вдруг — бах — вообще с нихуя этот, без шапки, что на Пырявого дернулся застыл, руки опустил, остальные тоже залипли. Гляжу — идет нефор, громадный что пиздец, в кожаном плаще на голое пузо, бородатый, морда — семь на восемь, восемь на семь, а в руке ствол. И говорит зычно так:
— Слышь, петуч, ты че, в себя поверил? Ты охуел моих гостей трогать? Сука, как мне опизденело ваше сучье племя! А ну пошел нахуй отсюда, кишкоблуд ссаный! Еще раз у своей хаты твой ебальник срисую — очко в узел завяжу и изо рта срать заставлю! И подстилок своих забери!
Терпила, получивший из травмата хотел по ходу еще что-то пиздануть, но из калитки высыпали все новые и новые хайратые: в гриндерах и гадах, в коже, с шипастыми напульсниками — тоже, короче, все на движе. Терпила решил не залупаться, и уполз. Че-то вякнул про ментов, но нихуя неразборчиво. Этот, которому я щеку рванул, долго так уходил — снег зачерпывал и прикладывал.
— Яйцо, как я рад видеть твое трипиздоблядское еблище!
— Кадат, мудило бородатый, сколько лет!
Пока эти двое обнимались и ручкались, мы с Пырявым стояли в стороне как чмошники последние. Только потом Кадат обратил внимание на нас. Ладонь у него оказалась мозолистая, жесткая, как лопата. Я спросил типа «со знанием дела» короч:
— Боевыми шмалял?
— Какими нахуй боевыми? Проспись, это ж травмат!
Было обидно лохануться перед хозяином хаты, но по ходу никто даже не заметил. Местные Ивантеевские нефора приняли тепло, сразу на улице поднесли «штрафную» — Яйцо ебнул стакан и даже не поморщился, я тоже не отстал. У Пырявого пошла не в то горло, он закашлялся. Кадат хохотнул, но как-то даже по-доброму. Зашли в калитку.
Домина у Кадат, конечно, шикарная — такая мощная номенклатурная такая кирпичная дача в три этажа, гараж, сарай какой-то и беседка. Рядом с ней еще один «взрослый» нефор — тоже по ходу из байкеров, как Кадат — колдовал над мангалом.
— А хуле эти выпиздки у тебя тут пасутся? — спросил Яйцо Кадата.
— От блядь че полегче спроси. По ходу стуканул им кто-то, что у меня тут ниибаца богатства и ценности, вот и пасут, че да как.
Я и спросил от нехуй делать — так, беседу поддержать.
— А че, много ценностей?
— А че, и тебе из травмата хуйнуть?
Короче, перед хозяином я теперь выглядел полным лохом. Настроение, конечно, сразу упало. Вдобавок, адреналин после драки отпустил, а дубак на улице был знатный. Кадат повел Яйцо показывать тому свою «оттюненую по самые помидоры» «ласточку», а нам с Пырявым махнул, мол, пиздуйте в дом. Дважды нас просить не пришлось.
В доме ощущение «номенклатурности» уже, конечно, поблекло: вовсю ебашил Сатирикон, в прихожей — ободранные обои, какой-то засранный уголок, покосившаяся югославская стенка, узелки с книгами. На верхней было написано: «Легенды и предания древней Гипербореи».
— Слышь, Пырявый! Ты ж типа дохуя умный. А где эта Гиперборея?
Тот пожал плечами, мол, «а я ебу?». Потом все же предположил:
— Мож в Боливии.
— Сам ты в Боливии. Хуль ты разуваешься?
— А че, не надо? В гостях же…
— Долбаеб совсем? На вписках никогда не был? Если хозяин не сказал — то и нехуй.
Сам бы я свои гады расшнуровывать охуел. А потом охуели бы окружающие — ноги в них потеют даже на холоде, плюс кожзам местами подгнил, так что ну его нахуй. Пусть еще спасибо скажут, что не снял. Завалились с Пырявым в «зал», а там прям в натуре фуршет: салатики, колбаска, нарезочка, шашлычок в кастрюле. Мы зашли, на нас все смотрят, стоим как долбаебы. Ну я торбу снял, открыл, типа:
— Тут вот у Деда Мороза в мешке для всех подарочки!
Все сразу одобрительно загудели, бутылки и запивки приняли, девки нам две чистые тарелки организовали. Телки, значит, в щечку так целомудренно целуют, знакомятся, мол: Кэт-Хуйэт, Белла-Стелла, Вивьен-Жульен. Короче, обычные бабские погоняла. Разве что одна — круглая как бочка, с огромными сисяндрами басом представилась: — Баба Шницель. И лобзаться не лезла — за руку поздоровалась. Пацанов тоже хуй запомнишь: один Картавый, но не картавый нихуя; второй — картавый, но при этом Б’гутал. Ну, собственно, я и не особенно стремился их запомнить. Кто б ты ни был – Килыч, Орк, Ариец или даже Древоборщ – в итоге все отзывались на «чувака».
Пырявый тут же принялся сливаться с окружением: ходит со стаканом портвешка с колой, разглядывает всякие маски-сабли-гобелены — чисто как в музее. Хотя, конечно, есть, на что позырить — всякие кинжальчики типа ритуальных, маски конкретно такие стремные — типа как у Слипкнотов, только старые; книжонка какая-то типа кожей обшита и под стеклом — внатуре как в музее.
Ну я, короче, не потерялся — тут потрусь, там попижжю, здесь обстановочку разведаю, тут в салатик ложкой. В основном, народ ровный, приятный даже, нормальная такая тусовка, и музло в колонках — что надо, не какой-нибудь ванильный Хим или попсовый Слэер. Правда, по ходу кто-то из местных говнарей все же пропихнул в плейлист «Арию» и этого ссаного «Героя асфальта». Я хотел было вырубить это говно мамонта, но тут пришли Кадат с Яйцом, а следом ввалился мангальщик с полными шампурами дымящегося мясца. Мангальщик швырнул их на блюдо и уселся за стол, заголосил:
— Так, нахуй, организовале бате тарелку и выпить. Все, блядь, я до следующего года не встану. Илюха, в следующий раз сам корячишься! Целый день, блядь, на морозе, как папа Карло — весь в поту и хуй во рту!
— Лады, — Кадат, оказывается, отзывался еще и на Илюху, — Раз все в сборе, несколько правил. Первое — курим только на улице. Второе — блюем в унитаз или хотя бы в ванную. Если кто наблюет на снег — убираем за собой. Не дай, блядь, Бог Гришнак это сожрет. И последнее: здесь дохера всякого древнего, как говно мамонта, дерьма — от деда осталось. Кто тронет — вот…
И вынул откуда-то биту с гвоздями, притом, явно не для выебонов — я даже на таком расстоянии кусок мотни на гвозде разглядел. Нихуя не шутит.
Короче, как я понял, дед его — какой-то охуевший антрополог был. НИИ-Говна-Наверни и вот это все. Типа они там раскопками какими-то занимались, дед его пол-мира объездил, пока совок не развалился к хуям. Че-то они там изучали про историю древнего мира, дочеловеческие религии, мутная такая херотень.
В общем, празднуем. Яйцо на водочку налегает, Пырявый соком пробавляется, я — так, всего по чуть-чуть. Шашлычком закусываем, чтоб не улететь сходу. Тут Кадат встает — речь толкает типа:
— Так, у всех налито? Жентельмены, блядь, дамам в бокалы нахуярили! Во-о-о. Че, с наступающим? А хуй! Залупу на воротник! Вся эта трипиздоблядская хуеверть с подарками-елками-гирляндами — ебаное разводилово для быдла! Нажраться майонеза и хрюкать, глядя на салют — говно для цивилов! Так вот, я говорю — нахуй цивилов! Нахуй ваш «Голубой огонек»! Нахуй президента по телевизору! Нахуй вашего Деда Мороза! Нахуй ваше «с наступающим»! Нахуй ваш Новый год! Нахуй Новый Год! Нахуй Новый Год!
И все подхватили, скандировать стали. Ну и я подхватил — хуле. Реально — ну его нахуй, этот новый год! Нам и тут неплохо. А Кадат продолжает:
— И пусть кто-то из вас, пидарасов, только попробует перевернуть календарь! Нахуй новый год! Навсегда мой — две тыщи седьмой!
«Две тыщи седьмой! Две тыщи седьмой!» — орем, долбаебы. Сука, чтоб я знал, как оно все в итоге, блядь, вывернется.
Значит, нагрузился я знатно, уже пошатывает слегонца. Пырявый и Яйцо тоже такие уже слегонца всратые, но еще на ногах. Ходим по даче, хуи пинаем. Хоть Кадат и сказал, «на хуй Новый Год», а вообще, конечно, недурно бы шершавого до боя курантов еще кому-нибудь засадить. Ну и, короче, шатаюсь по дому, в хуй не дую, поглядываю на телочек — кто со своим хахалем, кто здесь себе уже кого-то отхватил и сосется. Есть еще, конечно, Баба-Шницель, но ну его нахуй — я столько не выпью. Тут, гляжу — сидит в углу такая аккуратненькая, с сиськами и почти не жирная. Рыженькая с черными корнями. Сидит, значит, ногу на ногу, и черной помадой бокал с винищем мажет. Кажись, одна. Ну я, хуле, подкатываю, мол, мамзель, хуе-мое, не желаете ли познакомиться. Она такая культяпку тянет — вся в перстнях.
— Изида.
Ну я, понятное дело, культяпку облобызал, тоже представился:
— Погреб,— говорю, — Что пьет дама?
— Дама пьет сухое полусладкое с капелькой портвейна. Этот вкус ближе всего к младенческой крови.
Я, конечно, всхрюкнул, но виду не подал. Начинаем с ней, значит, в таком ключе общаться. Она пургу всякую гонит — мол, сатанистка настоящая, по проклятым местам шароебится, черные мессы посещает. Я ее сижу, оглядываю без палева. Над юбкой, конечно, валики; лицо, конечно, тоже — с такого не то что воду, с такого водяру пить надо и волосами занюхивать. А волосы у нее реально вкусно пахли — такая смесь клубники и чего-то такого, хуй знает, бабское, но приятно. А она, знай себе, пиздит:
— А еще я люблю забираться по пожарной лестнице на чердак — там у нас голуби живут. Я беру обломок кирпича и хуярю летучие кишечники в мясо. Такой кайф. Еще я умею инкубов призывать — ни один мужик не сравнится. Это типа эгрегор называется….
Кукожит, конечно, с таких историй, а хуле делать — шишка дымит, да и до НГ осталось хуй да нихуя. Сижу, слушаю, сам незаметно ее по колготкам, значит, поглаживаю — разведка боем типа. Она вроде и не против, только сама даже ухом не ведет. Бокал допила — мне вручила, мол, наполняй кавалер. Я долил винища со стола — какое было, уже похуй, и водочки добавил, для скорости, значит.
Ебанула она моего коктейля — поплыла как миленькая, захмелела. Сидит, рогатку раскинула, я ей уже почти мизулину тереблю, а ей похую. Несет хуергу какую-то:
— И, в общем, этот эгрегор, он… Бля, короче, он может с тобой взаимодействовать физически, принять любую форму. Типа как ангел, только адский, пониамаешь? И, в общем, это взаимодействие — это больше, чем секс. В процессе ритуала он позволяет тебе заглянуть на ту сторону, где они обитают. Там все как раньше, как… ик… в прошлом. Типа раньше. Ты же в курсе, что мир не всегда был таким? Это людишки потом с ними со всеми договорились, научились ритуалами, жертвоприношениями, чтоб мир нормальным делать. Ну, не нормальным, а как бы подходящим для людей. Типа пригодная среда. Но однажды вся эта лафа закончится, срок годности людских договоренностей истечет, и все станет как прежде. В две тысяча двенадцатом. И всем пизда. Ну, кроме нас.
— Кого, вас?
— Детей тьмы. Тех, кто присягнул на верность Князю Мира Сего.
Короче, общаемся в таком ключе. Она мне — свою ахинию, я ей — романтика-романтика, на хую два бантика. Сам незаметно руку на сиську кладу, сиськи мощные — с грейпфрут, свисают только слегонца. Тут Пырявый и Яйцо подползли. Я сначала бычку, мол, хуле надо, а Изида плывет, мол, мальчики, такие вы смешные. Я на ухо Яйцу говорю, мол, есть маза ее здесь на хор протянуть, только где бы? Яйцо кивнул, типа, все хоккей, не ссы, ща все будет. Хапнул бутылку со стола, и к Кадату. Чего-то там с ним тер, мне не слышно было, я Изиду стерег, чтоб не отрубилась раньше времени, или не дай бог не протрезвела. Пырявый ей почти на сиськи прилег, она и не возражает, только языком мелет про эгрегоры, старый мир, космические сущности и про то, что пизда нам всем через четыре года.
— Какие четыре года? — встрял Пырявый — Ты ж Кадата слышала. Остался только две тысяча седьмой. Навсегда две тысяча седьмой!
— Тру навсегда! — подтверждаю.
— Аве Сатанас! — хрюкнула Изида, чокнулась с нами.
А тут и Яйцо подошел с ключами какими-то и бутылкой. «Пошли» — говорит.
— А куда?
Проснулась клуша, блядь. Ну я ей наплел какой-то хуйни, мол, там у Кадата в подвале какие-то крутые артефакты от деда, и, мол, ритуалы, проведенные в новогоднюю ночь обладают особой силой. Чисто от балды нес, да и ей похуй было. Просто бабе, как известно, нельзя сказать напрямую, что ебаться зовешь, а то сразу начинается типа «я не такая, я жду трамвая». Почему, блядь, нельзя так — «хочешь ебаться? — Хочу! — Пошли!». Вот было бы заебись. Впрочем, по ходу и эту Изиду долго уговаривать не придется: спускается по лестнице и бедрами виляет, как на подиуме, блядь. Пырявый засмотрелся, чуть с лестницы не ссыпался. Пырявый, хули с него взять.
Зашли — пылища, одна «лампочка Ильича» и, короче, хлам всякий, простынкой накрыт. Ну она садится, значит, своей сракой на какой-то ксерокс — тоже под простынкой — тот аж заскрипел, ноги раздвигает, аж шов на колготках видать, и такая
— Ну что, мальчики, какой ритуал будем проводить?
Пырявый стоит-дрочит чего-то; ну, понятное дело, у него,небось, и бабы раньше не было. Яйцо тоже чего-то залип. Пришлось все на себя брать. Тупо подхожу и засасываю. Губищи у нее толстые были и язык какой-то неповоротливый: тупо вывалила мне его в рот и сидит, ждет чего-то. Ну я хуле, по наработанной схеме — руку под юбку, и давай ее налимонивать. Эти два долбаеба так и застыли. А я — че? Палец, другой. Эта дура глаза замалеванные закрыла, шепчет хуйню какую-то типа:
— Мальчик мой, мой мальчик…
Нашла себе, блядь, мальчика. Чую, хлюпает уже — готова. Стаскиваю с нее колготки, приспустил до голенища сапог, а то это говно пока расшнуруешь — ебнешься. Хуй, понятное дело, колом, у этой тоже морда красная, дышит как бегемотиха беременная, сиськи колышатся. Спрашивает так хрипло:
— Прямо при них?
— Для ритуала нужно четверо, — отвечаю.
Сам пальцы нюхнул — ссаниной воняют, и еще чем-то. А она в штаны лезет холодными руками. Давай надрачивать, потом пару раз лизнула, но че-то по ходу не пошло. Давай так, вялым вставлять. Сидит на этам ксероксе прыщавой жопой раскорячилась, я стою, глаза закрыл, то Сашу Грей представляю, то Тристессу из Астартэ. Кое-как вставляю. Более-менее пошло. Тепло-мокро. Даже слишком мокро. Смотрю — вся простыня в крови. Думаю, пиздец мне от Кадата. Охуеваю:
— Ты че, целка?
— Сам ты целка, бля! Красный день календаря! — отвечает. И интимно так на ухо, — Зато можешь в меня кончить, сегодня можно.
И — цоп — Пырявого за яйца и разминает. Вот ведь блядская натура!
— А мы тебе Антихриста ненароком не заделаем? — Яйцо, юморист херов.
— Тогда вчетвером будем воспитывать.
Ну че, ебемся. Холодно, блядь, в подвале. Хуй то и дело падает, у этой — Изиды — ебальник недовольный. Хлюпает опять же, сам думаю «Небось, все джинсы своими месюками засрала». И тут, короче, ксерокс этот зажужжал! Я не понял, сначала, а потом вижу — лампочки какие-то, кнопочки мигают. Я простыню отодвинул, а там стекло черное навроде экрана.
— А давай типа как вы ебетесь отсканим! — предложил Яйцо. Ему-то хуле, ему скучно. Он давай на кнопки давить, это говно жужжит, но не сканирует. И главное, вижу — кровь куда-то внутрь утекает, как будто в сам этот сканер. А еще жужжание какое-то странное, как будто кто-то хором поет, типа как в церкви. Я даже в ритм встроился — ебу как по нотам «Жужу-жу-жу-жу-у-у-у-жу-у-у». И тут, короче, какой-то грохот наверху, дым нахуй коромыслом, слышу, орут:
— Нахуй новый год! Нахуй новый год!
Ну пиздец, новый год проебали. Буквально, блядь. Даже обидно как-то стало.
— Бля, с новым годом! — говорю я, и сам чувствую — тупняк какой-то. Я в ней по самые яйца, тут Пырявый с Яйцом, эта манда раскорячилась. А она мне возьми, да гаркни в ебальник:
— Нахуй новый год! Аве Сатанас!
И эти двое орут:
— Нахуй новый год!
Ну я и подхватил:
— Нахуй новый год!
А здесь, короче, происходит самый непонятный пиздец. У меня че-то в глазах потемнело, думаю, бля, свет отрубили. А потом вижу — мы типа как в пустыне. Небо черное, ни звезд, нихуя. Только две луны как будто в небе висят. Кругом пиздец все серое, скалы, кратеры и нихуя вокруг. Никакого подвала. Холодно, яйца обдувает. Яйцо, кстати, с Пырявым тоже тут — стоят, тупят. Эта манда их за хуи держит, отпустить не может, башкой вертит. Вижу — лежит она нихуя не на ксероксе, а на какой-то плите черной, как могильная короче. А рядом — мужики какие-то, лысые, в татухах. И с кинжалами в руках — вроде тех, что на стене у Кадата висели. Глаза у обоих закатились, типа в трансе, а сами поют ту жужжащую хуйню как ксероксе, только громче. И кинжалами эту Изиду — хуяк-хуяк. Прям в сиськи. Она орет, визжит, пальцы сжала — я вижу, Яйцо с Пырявым глаза выпучили. А я ебу и остановиться не могу. Только об одном думаю — как бы ее дуру не заклинило. Слыхал я эти истории о «неразлучниках». Эти ее кинжалами ебашат и жужжат, дура эта орет, Пырявый с Яйцом хуи пытаются выдернуть, а я чувствую — хуйня какая-то нездоровая происходит. Такая нездоровая, что ну ее нахуй. И там, в небе, что-то огромное, темное, как будто гора или башня… Нет, не ебу. Больше, гораздо больше. Как будто, блядь, в космосе какая-то хуйня к планете поближе рассмотреть подлетела или проглотить — хуй знает. И до меня доходит — это не луны нихуя, это глаза этой твари. И она, короче, эта хуета огромная прям на нас смотрит. И я на нее в ответ. Я за каким-то хуем приглядываться начал, и вот, блядь, нахуй я это сделал. Я сейчас даже, блядь, никакими словами это описать не могу. Это такая пиздецовость, что если бы я это запомнил, оно бы мне башку прожгло, как кислота нахуй. Не должен никто такое видеть. Это как какой-нибудь блэкушный логотип прочесть, блядь, и не ебнуться. Я думал, у меня глаза вытекут. А ебать перестать не могу. А эти хмыри с кинжалами уже всю требуху ей распидорасили, металл скребет по камню, а я все хуй выдергиваю – лишь бы они мне его не задели. И тут эта хуерга громадная в космосе заговорила. Голос такой типа, как если бы Джорджа Фишера записали и замедлили в миллион раз. Слов, понятное дело, не разобрать нихуя. Но звучало типа как согласие или одобрение, не ебу. Ну и я, короче, с испугу кончил. Думал, ее струей прошибет.
И тут все прекратилось. Снова подвал, эти двое стоят с хуями наружу, я тоже хорош, и манда эта целая-невредимая, только молофья вытекает. Ясен хуй, этой уже не до ебли, да и я уже ничего не хочу. Только в сон клонит. А, еще. На ксероксе этом надпись появилась — «успешн». Спасибо, блядь, за комплимент, а то так бы хуй догадался. Эта Изида давай одеваться, простыней вытерлась и молча съебалась из подвала. Пырявый и Яйцо застыли с тупыми рожами несолоно ебавши. А я пошел наверх, накатил еще рюмашку – там у всех ебать-ебать веселье, два мудака-рекона на дюралях машутся, панкуши хаерами трясут. А мне что-то так похуевело, я где стоил – там на диван ебнулся и уснул.
И вот тут-то начинается пиздец. Просыпаюсь – нет нихуя никого. Прям вообще. И прибрано как, блядь, в лучших домах Лондона. И ходики тикают: так-тик-так-тик. Неправильно, короче, тикают. Ну хуле, одеваюсь, хожу по хате, яйца чешу. Тишина как в морге. На второй этаж поднимает — слышу храп. Гляжу — лежат: Яйцо, Пырявый, а между ними — Изида — и храпит как бегемот. Распинал их кое-как, они ваще в невменозе, бормочут хуету какую-то, мол, вчера что-то нездоровое приключилось. Как будто, блядь, я не помню. Сказал, мол, пусть собираются — хуле на пустой даче ловить. Сам вышел на улицу, покурить. Дубак, блядь, как в холодильнике. И чет смотрю на небо и охуеваю: вроде как и светло, а вроде, блядь, и ночь. Ну типа как в Питере. Хер знает, замутило меня короче, я в сугроб струганул — у крыльца. А сам вспоминаю «Блядь, Кадат же что-то про Гришнака говорил.». Пес-не пес, хуй его знает. Ну я ногой более-менее прикопал, сразу не обнаружишь. Докуривать не стал, вернулся в дом. И опять это: «так-тик-так-тик». Думаю, хуета какая-то. Смотрю — и правда: стрелка-то в обратную сторону идет. Типа сначала девять, потом восемь, семь и так далее. Ну как будто назад. Ну я чет значения не придал — мало ли какого старья тут на стенах висит. Эта троица уже более-менее раздуплилась: Яйцо на кухне из-под крана пьет, Пырявый в носках запутался, эта мандень тоже там чего-то себе поправляет. А мне чет все хуевей и хуевей, будто это не я на спор водяру с дихлофосом хуярил. Выворачивает как будто наизнанку. Все эти маски-хуяски на стенах, кинжалы, блядь, ритуальные… Сразу вчерашний глюк вспоминается. Или не глюк это нихуя был? Но это ж тогда означает, что и та громадная… бля, я даже слов не подберу. Что если она тоже была? Что если оно такое вообще существует? Что если нет никакой луны, а есть глаз? А второй кто-то выбил нахуй? Или оно моргнуло? Подмигивало?
Кое-как выгнал этих долбаебов на улицу, уже выходили, хуй знает, зачем я обернулся. Там, куда я наблевал, стоял пес и жрал мою блевотину. И не просто, сука, жрал, он ее собирал длинным, как кишка языком. И весь пес был шиворот-навыворот. Как будто ему кто-то, сука, в жопу руку засунул и выдернул. А ему, блядь, норм! Тут я, конечно, еще разок у самых ворот струганул, не сдержался.
А дальше было только пиздецовей и пиздецовей. Началась метель и снег летел вверх! Вверх, мать его! Изида сракой в сугроб плюхнулась, там кровавое пятно осталось, и оно тоже, блядь, улетело вверх! Куда? А я ебу, куда? Яйцо и Пырявый тоже бледные, дерганые, как будто понимают что пиздец какой-то кругом-бегом, а сформулировать не могут.
Главное, что я понял — нельзя спать. Как только ты спишь, проходят еще антисутки, и ты просыпаешься еще глубже в прошлом. Я прикорнул в электричке, а, когда проснулся, то ехали мы под землей. Не типа как в метро, а по обратной стороне земли. Вверх ногами, всекаешь? И там, под землей, нихуя не кроты да черви. Я видел, блядь, вот этими самыми зенками червей размером с дерево, что грызут корни фундамента. Я видел уебанов без кожи, что подкапывали могилы снизу и поджирали мертвецов со спины. Пробивали гроб и тянули кишки через дырку. И с каждым разом становится все хуже.
Зинаида мне все объяснила. Потом. Она оказалась хорошая баба, на самом деле, домовитая. Быстро приспособила в хозяйстве нарастающее в подъезде мясо. Жрать его невозможно, зато на него слетаются те странные курлычащие твари. Наверное, когда-то это были голуби, не ебу. Видел бы ты, как она ловко их переебывает кирпичом! Да, Зинаида — это Изида. Настоящее имя типа, а Изида — так, погремуха.
Жить мы приспособились вместе. Мытищинское ДК меньше всех пострадало. Я не буду тебе здесь писать, что я обнаружил дома, но, блядь, меньше всего ты хочешь видеть, что произошло с бабкой и матушкой. Хуй знает, может, стоило их добить, но я не смог. Не чужие ж, блядь, люди.
Главное, чего здесь не стоит делать — это спать. Я говорил уже, да? Нихуя не соображаю. Сказал бы, что не сплю третьи сутки, но время отмерять тут не получается. Часы тупо крутятся в обратную сторону. По моим расчетам выходит, что я в минус двадцать четвертом мая минус две тысяча седьмого года. Времени прошло, конечно больше, но спасают кофе и энергетики. Те, что не превратились в какую-нибудь кислоту или плесень. Каждый раз открываешь банку и льешь сначала на бумажку — не разъест ли.
Короче, базар не о том. Эти две луны — они теперь здесь. Вернее, не луны, а ты понял. Эта хуйня прямо сейчас смотрит на нас. Постоянно, блядь. Оно висит в космосе и смотрит, как будто, блядь, издевается. И вот, что мне рассказала Зинаида. По ходу та хуйня, на которой мы там куролесили была нихера не ксерокс, а типа автоматический алтарь. Его в этом НИИВ-Говна-Наверни нашли и улучшили. Автоматизировали, блядь. Здесь включаешь, льешь кровь, озвучиваешь желание. Хер знает, почему оно раньше не работала, но Зинаида объяснила так: типа при помощи всех этих вытребенек древние жрецы «починили» мир. Сделали его как будто пригодным для жизни, понавешали на него всяких надстроек-костылей-плагинов. Типа чтоб кровавых смерчей не было, чтобы космические слизни не прилетали, чтобы трупоеды под землей сидели, чтобы хуйня эта огромная не была видна, чтобы время шло только вперед а не косоебилось как у нас. Короче, совершали какие-то гетакомбы, чтобы с этим всем дерьмом договориться. Так вот, эти костыли ебать как легко сломать. У нас по ходу и вышло. Сказали «нахуй новый год», он и пошел нахуй. А мы в старом остались. И дальше в прошлое падаем. А прошлое, оно гниет. На него всем похуй, вот в нем вся эта хуерга и скопилась. И теперь еще мы вдогонку.
Но знаешь, что самое заебенное? Почему-то интернет здесь работает, прикинь? Я бы тебе фоток прислал, но траффик не вывозит, все крашится. Не спрашивай, откуда я беру электричество — у меня вместо розетки пизда в стене. Работает и похуй. Так вот, блядь. Я зачем тебе все это говорю, да еще так подробно. Чтобы ты поверил. Если я сейчас — в мае, то и ты в мае. И для тебя этот пиздец еще не наступил, так, выходит? А, значит, если ты не нахуевертишь, как я тогда, то и всего этого не было, выходит?
Короче, Погребняк Владимир Валерьевич тысяча девятьсот девяносто первого года рождения, проживающий по улице Силикатная, дом 32, квартира 111 с мамкой и бабкой. Ты, у которого шрам от гвоздя на левом полужопии и ты, который в деревне соседскому пацану в рукомойник нассал, и никто не узнал. Сейчас читай, блядь, внимательно. Ты можешь все вернуть как было. Пырявый не выжил. Не важно, как. Яйцо… блядь, хуй знает, как это описать. Считай, что его тоже нет. Он-то, конечно есть, но я ебал его кладки в подвале находить. А он их мечет, сука, как икру. Сейчас в соседней комнате Зинаида воет — у нее антисхватки. А скоро — антироды. По ходу залетела все же. Не ебу, что она родит, когда она уснет. И не хочу знать. И не узнаю, если ты прочтешь это письмо и, сука, последуешь одному простому совету: Не спускайся к Кадату в подвал и не трогай, блядь, хуйню, похожую на ксерокс! И не вздумай совать свой хуй в толстозадую херку!
А теперь мне пора идти — Яйцо уже ломится в окно. Видать, Зинаида разоралась — приманила. Надеюсь, мяса Пырявого будет достаточно, чтобы этот пидарас перестал ломать стену.
Текущий рейтинг: 73/100 (На основе 59 мнений)
