(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Второй Батя (Фома Жуйкин)
Меня зовут Дмитрий, и я видел некоторое дерьмо. С моей семьей случилось что-то невыразимо отвратительное, что практически невозможно представить, но я все-таки попробую рассказать, что происходило в те пять лет.
Пять лет своей жизни, которые я дристал под себя от страха. Пять лет откладывания кирпичей. Пять лет, которые мы никогда уже не вернём.
Батя-то мой, Степан, был слезлив, труслив и дрыщеват. Не, ну на самом деле он не был совсем размазня, конечно, просто ему частенько бывало настолько похуй, что он самоустранялся от принятия любых решений, и в конечном итоге это выглядело так, будто он спрятался за юбку жены. Работал он работу на работе, а когда возвращался со смены, сидел с нами, своей семьей. Он таким образом как бы заботился, чтобы нам всего хватало, а мы в это как бы верили.
Мамка, Мария, заведовала всем. Она была строгая, но справедливая, как Лаврентий Палыч, или даже как Иосиф Виссарионыч. Папку, несмотря на то, что он был дрыщ и соплежуй, она любила, это было очевидно даже мне.
Моя сестрёнка, Софочка, была на год младше. Она равнялась на меня, и батя-то мой всегда говорил, что все ж мы люди, и что нужно быть людьми, особенно друг для друга. Мы ладили так хорошо, насколько вообще можно в таком возрасте, и несмотря на то, что иногда я устраивал ей вырванные годы, я ее на самом деле любил.
Жили мы в области, в пгт. Бычиха-12, который выглядел как образцовая иллюстрация мечты советского гражданина. Папенька работал в местной ИТК уважаемым человеком, мама учила местных матрон танцам. Это была отличная жизнь, простая и понятная. Все у нас было сообща, от каждого по способностям, каждому по потребностям. В общем-то, отличное детство, я вам скажу.
Так было, пока не пришел он. Второй батя.
Июль, 1989
Я сидел за обеденным столом, ожидая, пока папа закончит готовку. Сегодня была его очередь стоять у плиты, и у нас аж обои отклеивались от аромата его фирменного жареного супа. Моя сестра, Софочка лежала на унесенной батей с работы кушетке и рисовала. Её грязно-жёлтые волосы протуберанцами торчали во все стороны.
Она посмотрела на меня, мерзко ухмыляясь, и протянула мне свою работу. Я радостно рыгнул, показывая, как мне впечатлила её мазня. Соня фыркнула и продолжила рисовать. В это время моя мать вошла в кухню, на ходу отбрасывая назад мокрые после душа волосы.
– Все ушли? – поинтересовался папаша, стоя у плиты.
Мать кивнула:
– Да, Степа, наш дом снова наш. Эх, это чудесно – заниматься танцами в сарае. Там так прохладно! Я рада, что мы закончили ремонт за зиму. И бабоньки мои тоже довольны, потому что на огороде плясать уже всем надоело.
– Маменька, вы можете наконец сесть, чтобы мы начали кушать? – попросил я. Мама повернулась ко мне и рассмеялась:
– Митька, самый голодный первоклашка по эту сторону от Урала. Почему бы тебе не подгонять своего папку, например? Это же он готовит!
Я уткнулся лбом в край стола:
– Паааааап, ну почему не пюрешка с котлеткой?
Софочка оторвалась от своей раскраски:
– Митяй, хватит беситься!
– Это ты бесишься, – пробормотал я.
– Бееее! – показала мне язык сестра.
– Тихо там, – сказал отец, отходя от плиты. В руках он держал тарелку с адовой смесью.
– Иди сюда, Соня, еда готова! – приказал я сестре. От запаха батиного супа у меня потекли слюнки.
В тот самый момент, когда Соня поднялась с кушетки, а мама начала садиться рядом со мной, прозвучал громкий стук в дверь. Родители обменялись удивленными взглядами. Папа поставил еду на стол и попросил нас подождать минутку.
Я издал стон, когда мой отец пошел ко входной двери. Глазка в двери у нас не было, но там щель очень широкая снизу у двери, и батя опустился на пол, чтобы посмотреть в неё. Я увидел, как он резко напрягся. Буквально всё его тело окаменело как памятник на площади.
– Степа, кто там? – спросила мать.
Отец медленно повернулся к нам. Кровь отлила от его лица, а глаза были широко раскрыты, и мне показалось, что я увидел, как его зрачки расширились от ужаса. Он прикусил губу и бросил взгляд на нас с Соней.
– Степа! – моя мать надавила, ожидая ответа. Её лицо нахмурилось от беспокойства.
– Нет… Этого не может быть… Только не снова, – прошептал мой отец, глядя куда-то в пустоту. В этот момент дверь сотряслась от серии ударов, которые эхом раскатились в тишине дома.
Мама встала. Её голос дрогнул, когда она спросила:
– Степа, кого черти принесли? Что происходит?
– Мне жаль, – пробормотал отец, сжимая живот. Его лицо было белым как простыня. – Я должен его впустить.
Прежде, чем кто-нибудь из нас успел что-либо сказать, папа развернулся и открыл дверь. Солнечный свет из-за двери на секунду ослепил меня, что само по себе было странно, ведь в Костромской области никогда не светит солнце. Я прищурился, чтобы увидеть нежданного гостя.
– Всем даров, я Фома Жуйкин! О, Степка, старый пес, сколько лет, сколько зим!
Я увидел, как мой отец медленно отходит от входной двери. Мужчина зашёл в наш дом и захлопнул за собой дверь.
Моё детское сознание попыталось рационализировать то, что я увидел, но даже в таком юном возрасте я понимал, что с незваным гостем было что-то не так.
Он был около полутора метров ростом, и у него была блестящая лысина. На нём были надеты парусиновые брюки и поношенный костюм. Голову его венчала черная фуражка.
Но не это привлекло моё внимание в первый момент. Моё внимание привлекла его кожа… На ней не было абсолютно никаких пор. Идеально гладкая, поверхность мягко-розового оттенка, которая выглядела практически как жвачка “Турбо”. Его рот напоминал улыбающуюся щель от щеки до щеки, в которой было видно белую линию зубов… Но это были не зубы. Это была просто ровная, гладкая полоска, которая выглядела так, будто у него во рту вместо зубов была капа. Его нос практически не выделялся на фоне лица, как у маски ВИД – плоская вертикальная черта.
А его глаза…
Его глаза были двумя лужами грязной серости, неуместно выглядящими на фоне его безупречного и в то же время жуткого лица. Они были широко раскрыты, будто бы он был постоянно чем-то крайне удивлен. Фома обвёл комнату быстрым, дёрганым взглядом и в конце концов уставился на нас.
Его улыбка стала ещё шире, и он помахал нам своей безупречной рукой.
– Привет! Меня зовут Фома Жуйкин! Че как дела?
Я заметил, что его ногти и кожа так же идеальны, как и его лицо. Никаких прыщей или синяков, лишь странная наколка.
– Ку… ро… чка… от… крой… двери… – по слогам прочитал я, усердно шевеля губами.
Только спустя много лет я узнал, что такие набивали на зоне зашквареным.
– Степа, – прохрипела мамка. В её глазах промелькнули узнавание и страх.
– Всё будет хорошо, Мань, – дрожащим голосом сказал мой отец. – Давайте просто будем вежливы с нашим новым гостем, ладушки?
Мужчина, Фома, повернул голову в сторону моего отца:
– Кокококококо.
– Я хотел сказать: с тренером нашей новой сборной поселка по хоккею! – мой отец отступил на шаг, поднимая вверх руки.
Застывшая улыбка не покидала будто бы литое лицо Фомы.
– Кококококо.
В его странном смехе не было ни капли радости. Это звучало скорее так, как клокочут куры во дворе или так, как по рассказам бати в колонии заставляют кудахтать петухов.
– А все знают, что тренер – он как второй батя! – поспешно добавил отец.
Софочка, которая стояла возле мамы, нахмурилась:
– Но ведь он не наш батя. Ты наш батя. И почему у него такое стремное ебало?!
– Не матерись! – прошипела моя мать, хватая сестру за плечо.
Фома рассмеялся и подошёл к Соне, присев напротив неё на корточки.
– Родители тебе говорили, что ругаться матом некрасиво, не так ли?
Моя сестра потупила взгляд, покраснев. Фома взъерошил её волосы:
– Да ладно, не ссы! Проехали, малявка! Думаю, мы с тобой ещё покорешуемся! Я буду помогать твоим предкам воспитывать тебя! Быть батей или мамкой – это очень ответственная работа, так что иногда родителям требуется помощь! – Фома повернулся в их сторону. Ухмылка ни на секунду не пропадала с его лица. – Я помогал и их родителям с воспитанием. Не так ли, Степан? Мария?
Маня притянула Софочку к себе, в то время как мой отец нервно кивнул:
– Д-да, ребята, он помогал!
Фома ухмыльнулся и повернулся ко мне. Я всё ещё сидел за столом, наблюдая за происходящими странностями. Я не понимал ни что происходит, ни кто этот упоротый чувак, ни чего он хочет. То, что он говорил, было бессмысленным, но мои родители, кажется, его знали, так что я держал свои домыслы при себе.
– А ты, стало быть, Митька, - произнес Фома, направившись ко мне.
Я отвел от него взгляд и уставился в свою пустую тарелку. Я и раньше-то не хотел есть батин суп, но теперь меня вообще как-то замутило. Я ощущал, что странный мужчина стоит за моей спиной, и это было единственным, о чем я мог думать. Я облизал губы и почувствовал, как стучит мое сердце. Мне не нравился этот незнакомец, и почему-то он казался мне страшным.
Фома, посмеиваясь, положил свои руки мне на плечи:
– Кажется, кое-кто стесняется. Ничего страшного. Я ему с этим помогу, – сказал он моим родителям. Его пальцы впились мне в кожу, и я вздрогнул, но не издал ни звука.
– Не трогай его, – прошипела моя мать. Её глаза расширились от страха. Фома взглянул в её сторону, и его рот растянулся в улыбке:
– Кокококококо.
Мой отец встревоженно выставил вперёд руку:
– Эй, Маня, не будь такой грубой!
Фома продолжил пристально смотреть на маму, которая нервно отвела взгляд.
– Вы что, бомж? – внезапно спросила Соня, прервав напряжённую тишину. Жутковатый человек, больше смахивающий на гранитную статую, отпустил мои плечи. Он провёл рукой по моей щеке и положил её мне на голову.
– О нет, Сонечка, ведь я теперь живу с вами.
Так Фома Жуйкин и появился в нашей жизни. Даже в шестилетнем возрасте произошедшее вызывало у меня серьёзные вопросы. Но несмотря на то, как нервно вели себя мои родители в день его появления, их постоянные заверения, что он чёткий пацан, постепенно свели на нет мои подозрения. Спустя несколько недель я привык к присутствию Фомы в нашем доме. Мой изначальный страх постепенно превратился в легкую настороженность.
Вскоре я выяснил, что Фома, как нынче модно говорить, мизантроп и интроверт. Каждый раз, когда к моей мамаше приходили её подруги на занятия по танцам, Фома отводил её в сторонку и шептал ей что-то. Я поглядывал на это и видел, как мама бледнела и кивала, шепотом уверяя Фому в чём-то. После этого Фома разворачивался и уходил на чердак, не возвращаясь, пока занятие не закончится. Всё это время улыбка не сходила с его лица.
Родители наказали нам с Софочкой, что нельзя болтать в школе про Фому. Вне дома мы делали вид, что Фомы в нашей жизни не существует. Конечно, мы бы обязательно проболтались, если бы не батин ремень, который он демонстративно повесил на крючок.
Ещё одна вещь, которую я заметил – Фома никогда не ел. Нет, я, конечно, тоже сладкий хлебушек наворачивал без особого удовольствия, но Фома буквально сидел с нами за столом во время приемов пищи, но сам не брал ни кусочка. Софочка однажды спросила его, бывает ли он голоден хоть когда-нибудь, но Фома лишь молча улыбнулся и плюнул ей в тарелку.
По вечерам он собирал нашу семью в гостиной и давал нам короткие уроки того, как жить по понятиям. Мои родители во время этих лекций просто сидели рядом с нами, время от времени кивая и бормоча: “Ауе!”.
Фома учил нас не говорить с петухами, соблюдать воровской закон, а также всегда скидывать в общак. Он говорил нам, что именно по этой причине он и живёт с нами: помочь моим родителям нас воспитывать. Он говорил, что мы можем приходить к нему и говорить, если у нас какие-то проблемы в школе или мы не знаем, как вести себя в той или иной ситуации.
Так продолжалось примерно месяц.
Пока в один день моя мать не потеряла контроль.
Август, 1989
Мой отец только пришёл домой со смены. Я сидел за кухонным столом и доставал козявки из носа. Мать открывала тушёнку (по ГОСТу 5284 ещё, сейчас такой не делают), а Софочка писала сочинение на тему “Как я провёл лето”. Ей надо было сдать это сочинение в первый учебный день, и у неё было три недели, чтобы написать несколько страниц текста. Софочка прилежно сидела за тетрадкой последние несколько дней, однако у неё не получалось написать достаточно хорошо. Пролетарские корни брали верх, и вместо художественного текста получались сплошные коммунистические лозунги.
Вот тогда Фома и решил помочь ей.
Он сидел на диване, наблюдая за моей сестрой, после чего в один момент внезапно поднялся и встал за её спиной, аккуратно положив руки ей на плечи.
– Давай, я тебе помогу, милая, – проворковал он с весёлыми нотками в голосе. Моя мать повернулась в его сторону, и я увидел, как она напряглась. Она очень не любила, когда Фома к нам прикасался. Я услышал, как её деревянная ложка зашкрябала по дну банки, когда Фома присел и придвинулся к Соне сзади. Он взял её ладошки в свои и начал писать её рукой, нежно прижавшись щекой к её щеке.
– Фома, позволь ей самой написать, – моя мать попросила дрожащим голосом.
Фома даже не взглянул в её сторону, продолжая направлять мою сестру.
Я услышал, как мой отец, переодевшись наверху в свежую одежду после тяжёлого рабочего дня, заходит в комнату.
Фома отпустил руки моей сестры, и она уже сама, без его помощи, дописала слово “ХУЙ”. Фома хлопнул в ладоши, а затем внезапно наклонился и поцеловал Соню в щёку.
– Хорошая девочка!
– НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО! – закричала моя мать, роняя ложку. Кровь прилила к её лицу. Я испуганно вскочил из-за стола. Мне было непонятно, почему мама так разозлилась, ведь Фома просто помогал моей сестре.
А ещё в глубине души я понимал, что орать на нашего нового члена семьи – очень плохая идея. Я не мог этого объяснить, но чувствовал нутром, что этого не стоило делать.
– Кококококо, – угрожающе засмеялся Фома.
Мой отец стоял в дверном проеме, замерший, не понимая, как действовать в сложившейся ситуации.
– Маня, что за ботва? – спросил он.
Моя мать не сводила глаз с Фомы:
– Степа, я так больше не могу. Я не в состоянии и дальше притворяться, что всё нормально. Мы знаем, что он уркаган. Мы знаем, что его ищет милиция. Я хочу, чтобы он шёл вон из нашего дома.
Глаза отца расширились, и я понял, что он впадает в панику.
– Маня!.. – он нервно облизал губы, метнув взгляд в нашу сторону. – Не будь такой грубой! Фома свой мужик, вот те крест!
Мама стиснула зубы:
– Прекрати. Прекрати это. Хватит делать вид, будто нам нравится, что он здесь. Я не могу больше этого терпеть, я хочу, чтобы он СЪЕБАЛСЯ ИЗ НАШЕГО ДОМА!
Фома неспешно зашёл в кухню и стал напротив моей матери. Он посмотрел на неё сверху вниз. Его глаза цвета грязного асфальта сияли как немытые фары запорожца нашего соседа, дяди Коли. Его шелковый голос был ледяным:
– Маня, ты не против отойти со мной в подвал? И бутылку с собой захвати.
Мама сделала шаг назад.
– Отвали от меня. Отвали от моей семьи! Господь свидетель, тебе здесь не рады! – она в отчаянии повернулась к отцу. – Степа, ну что ты встал, как пень?!
Папа развёл руками, показывая свою полную беспомощность. Я видел, что он был просто в ужасе. Соня смотрела на эту картину из гостиной, её губы подрагивали, а глаза налились слезами. Я хотел подойти к ней, чтобы успокоить, но от страха пустил жиденького в штаны и поэтому боялся пошевелиться.
– Ну же, Маня, мы просто пообщаемся.
– Бог тебя накажет, тварь! – мама будто выплюнула ругательство. Я ахнул, моё сердце будто провалилось в живот. Я ещё ни разу не слышал, чтобы моя мать упоминала Господа всуе, и это меня до чёртиков напугало.
Внезапно Фома схватил маму за шею, другой рукой взял со стола бутылку и потащил её в сторону двери в подвал. Улыбка ни на мгновение не покидала его лицо.
– Степа, останови его! ПОМОГИ МНЕ! – кричала моя мать, пытаясь разжать стальную хватку Фомы.
Фома бросил лишь один взгляд на моего отца, и тот застыл на месте.
– П-прости, Маня… Мы... м-мы должны делать, что он велит! – простонал он. Соня уже открыто рыдала, обхватив себя руками. Слёзы ручьём текли по её лицу. Мне стало плохо, когда я увидел, как Фома открывает дверь подвала и затаскивает мою мать туда, во тьму.
Дверь с грохотом захлопнулась за их спиной.
В течение нескольких минут было тихо… А затем начались крики.
Я никогда раньше не слышал, как моя мать кричит, и эти звуки буквально разорвали мою душу на куски. Мой отец забежал в кухню, схватил нас с Софочкой и потащил наверх. Он посадил нас в своей спальне на кровать, и мы так и просидели в обнимку следующие несколько часов, не говоря ни слова.
Мама продолжала кричать.
В конце концов, спустя кучу времени после того, как зашло солнце, мы услышали, как открывается дверь в подвал.
– Манька-то давеча притомилась, завалилась дрыхнуть прям в погребе! – крикнул снизу Фома.
Март, 1991
Прошло два года. После той ночи моя мать не сказала ни слова наперекор Фоме.
Когда она вышла из подвала на следующее утро, я думал, что она будет вся в крови и синяках, но на самом деле на ней не было ни одного заметного следа насилия.
Я был слишком мал, чтобы понять, что произошло, и почему мама с тех пор хромала и будет хромать до конца своих дней. Она не говорила с моим отцом месяц, и даже после того их общение ограничивалось только бытовой необходимостью. В эти два года я заметил, что отец стал порой плакать. Я не знал, что происходит с моей семьей, но держал рот на замке и выполнял правила.
Слушайся Фому. Не трепи языком про Фому.
В те два года все было относительно спокойно. Фома продолжал давать нам уроки про воровские законы и оставался частью нашей семьи. Никто вне дома не знал, что он с нами живёт. Он был нашим секретом, тайным дамокловым мечом, нависшим у нас над головами. Я научился всегда улыбаться в присутствии Фомы. То же самое делала и моя сестра. Когда ему казалось, что мы не очкуем, он расслаблялся.
Но в ту ночь, когда моя мать кинула камень в его огород… Кое-что изменилось. Раз в пару месяцев Фома делал что-то, чтобы утвердить свою власть над моими родителями. Он проверял их, пробовал взять Машку за ляжку, так сказать.
Чаще всего, мамка с папкой беспрекословно участвовали в любой херне, которая приходила ему в голову. Обычно, он говорил что-то или делал что-нибудь с Соней или со мной. Что-нибудь, от чего мне было некомфортно. Например, иногда он заставлял нас стоять на одной ноге как цапля. Иногда он пел моей сестре странные песни про оркестр и слона. А иногда он заставлял нас чистить унитаз вилкой и наблюдал за этим.
В такие моменты я старался вести себя мужественно. Софочка была ещё маленькой, поэтому её подобные вещи беспокоили не так сильно, как меня. Для меня же это было неприятным, и я обычно смотрел на родителей, взглядом прося у них помощи. Бледные от страха, они молча кивали, и я продолжал заниматься той странной вещью, которая приходила в голову Фоме в очередной раз.
Следующее ужасное событие случилось в нашей семье в 1991 году.
Распался Советский союз.
Я протёр заспанные глаза и посмотрел на стоявшие на столе часы “Электроника 6”. Светящиеся в темноте цифры показывали два часа ночи. Я слышал, что в коридоре раздаётся какой-то шум. Казалось, будто кто-то плачет.
Где был Фома?
Я внимательно оглядел темные углы моей комнаты, чтобы удостовериться, что он не стоит где-то там, наблюдая за тем, как я сплю и приговаривая: “Ух, бля”. Когда я убедился, что его здесь нет, я откинул одеяло и слез с кровати. Я подошёл на цыпочках к двери и выглянул в темный коридор.
Было видно, что кто-то сидит на полу у закрытой двери в детскую. Человек. Я вгляделся во тьму и понял, что это мой батя. Он сидел, прижавшись спиной к стене, закрыв лицо руками и рыдая.
– Пап? – прошептал я.
Отец поднял голову и жестом показал мне вернуться в комнату.
Я застыл. Мои глаза понемногу привыкали ко мраку, и я увидел, что лицо моего отца залито кровью.
– Ты чё, ебанутый? Что ты тут делаешь? – с надрывом в голосе сказал он мне.
Я сделал неуверенный шаг в его сторону.
– Папка, тебе кто рожу начистил? Как так-то, а? Это Фома сделал?
Глаза моего отца расширились от страха, и он прижал палец к губам.
– Нет-нет, ты чего! Не дури. Фома... Он с нами, чтобы помочь нам быть хорошей семьей.
Я подошёл к отцу и замер, оказавшись у двери в комнату сестры. Изнутри доносились приглушенные стоны. Мне стало страшно.
– Пап… – прошептал я, указывая на дверь. – Что случилось с Соней?
Отец вытер кровь с губ. Его глаза снова наполнились слезами:
– Иди сюда, Митя.
Я сел к нему, и он обнял меня одной рукой. Его потная подмышка воняла, но я героически выдержал. В этот миг что-то громко ударилось в стену в комнате моей сестры. Я подскочил, но отец прижал меня к себе. Я чувствовал, как его сопли капают мне на плечо, и понимал, как унизительно он себя чувствует.
– Фома там, внутри, да? – тихо спросил я.
Мой отец шмыгнул носом.
– Да, сынок.
Я поднял голову, и мой взгляд уткнулся в его разбитое лицо.
– Ты что наделал, бать?
Отец попробовал улыбнуться, но лицо его не послушалось:
– Он... хотел сделать с твоей сестрой кое-что, что мне не понравилось. Я сказал ему, что не позволю.
Пока он говорил, я вдруг понял, что из родительской комнаты раздаются всхлипывания моей матери. Папа взял меня за подбородок и сказал:
– Мы не можем отказывать Фоме, понимаешь? Запомни это.
Моя сестра закричала в спальне, и её пронзительный визг потряс меня до глубины души. В страхе я сжал руку отца.
– Почему он здесь? – тихо спросил я. – Почему он не может просто уйти?
Отец помолчал секунду, а потом прошептал мне прямо в ухо:
– Послушай меня, Митька. Это очень важно. Когда станешь взрослым, не заводи детей. Тогда как раз модно будет быть чайлдфри, так что никто тебе ничего не скажет.
Я сжался в объятиях отца, услышав, как в спальне сестры раздался такой звук, будто бы кто-то чвякает вантузом.
Отец стиснул зубы, и слезы вновь полились из его глаз.
– Мы не знаем, кто он такой или что он такое. Он пришёл в наш ПГТ, когда мы были детьми, маленькими, как вы с Соней. Мы с твоей мамой жили в двух домах друг от друга. Фома заразил нашу улицу. Я не знаю, как. Он был… повсюду… всё время. Он был у меня в доме, но в то же время и в доме через дорогу. И в доме твоей мамы… Везде одновременно. Я не знаю, чего ему нужно. Не знаю, какую цель он преследует. Он просто появился в один момент. Просто пришёл и не собирался уходить. Бог свидетель – мой отец сделал всё, что мог…
– Так вот как дедуля умер? – перебил его я. До этого родители всегда рассказывали, что он разбился пьяным на тракторе, но я никогда в это не верил. Сами подумайте, как можно разбиться на сраном тракторе?
Отец кивнул:
– Да, Митя. Фома... Фома решил проучить его. Фома решил проучить всю нашу улицу. И даже… даже после этого…
– Почему ты не можешь просто… убить его? – я прошептал так тихо, как мог.
Отец поднес свои губы еще ближе к моему уху. Его голос был едва различим.
– Ты совсем тугой? Хочешь, чтобы твой папка загремел в ту же колонию, в которой сейчас работает? Да мне на зоне в первый же день перо под ребра загонят.
Я пытался переварить это всё, насколько восьмилетний ребёнок вообще мог подобное осознать. Единственное, что я смог спросить:
– Когда он уйдет?
Мой отец дал мне профилактический подзатыльник и ответил:
– Ещё три года.
Дверь спальни вдруг распахнулась, и мой отец подскочил, отпустив меня. Фома стоял в темноте перед нами. Как всегда, на его лице не было ни единого изъяна, кроме того, что в этот раз он тяжело дышал. Его каменное лицо с неразличимыми в темноте серыми глазами напугало меня ещё больше.
Фома указал большим пальцем за спину, в глубину детской:
– Ей завтра в школу на восемь тридцать. Какого хрена она ещё не спит?
Сентябрь, 1993
Нам оставался один год. Всего лишь год. Я уже буквально видел отчаяние в глазах родителей, которым казалось, что листы календаря переворачиваются слишком медленно. Мы уже почти прошли этот кошмар до конца.
Я часто думал о том, что отец рассказал мне той жуткой ночью в коридоре. Я размышлял о том, что он сам, должно быть, пережил, когда был ребёнком. Что ему пришлось выдержать?
Я думал, что же такого должно было произойти, что Фома убил моего деда. Только после того разговора я осознал, что несмотря на все жуткие вещи, которые Фома делал, именно раболепное подчинение моего отца позволяло нам остаться в живых. Его молчание держало гнев Фомы в узде.
Вспоминая это сейчас, я просто не могу представить, какие мучения мой отец выдержал в те пять лет.
Софочка стала тихой после той ночи в марте. Я заметил, как она перестала играть в “классики” и гулять с подружками, предпочитая сидеть дома и играть в привезенную батей из командировки игру про волка и яйца. Думаю, тогда она не до конца осознала, что с ней произошло, а когда она выросла, поняла, что если сучка не захочет, то кобель не вскочит, да и вообще сама виновата.
Мои родители были чрезвычайно послушными в последний год. Они принимали участие в вечерних лекциях с повышенным энтузиазмом, и моя мать тщательно следила за тем, чтобы мы с Соней вели себя по понятиям.
Но я не смог выйти сухим из воды.
Фома наложил свои потные волосатые ладошки на каждого в нашей семье.
Я сидел у себя в комнате за закрытой дверью. Приближался ужин, и все находились внизу, занимаясь готовкой. Было слышно, как Фома смеется где-то в кухне.
Я тасовал засаленную колоду карт с голыми бабами, которую мы с другом нашли в заброшенном здании ДК на матраце какого-то бомжа. Я впервые видел что-либо подобное, и моё сердце билось сильнее, чем когда-либо, а моя шишка стояла колом как стальная. Я попросил друга забрать карты себе, и он согласился в обмен на коробок жвачки.
Я расположился на кровати и жадно разглядывал голые фото. Мне казалось невероятным, что женщины в принципе позволяют кому-то делать такие фотографии. В какой-то момент я почувствовал, как хуй зашевелился у меня в трусах. Моё сердце стучало, и мне было жарко. Мои щёки покраснели.
Я был на последней карте (это был туз пиковый, как сейчас помню), когда я услышал какой-то звук в дверях.
– Что там у тебя такое, Митя?
Я подскочил,рассыпав карту по полу. Фома смотрел на меня, стоя у двери. Я даже не услышал, как он её открыл.
– В-вот играю сам с собой в п-прохожего и д-д-дворника, – пробормотал я, поднимая карты и собирая их в картонный чехол и пряча под подушку.
Фома подошёл ко мне:
– Кококококо.
– Я не слышал, как ты вошёл, – промямлил я, краснея.
Фома залез под подушку и вытащил колоду.
– Врать – это не по-пацански, если только не мусорам. Я уже говорил тебе это. Чего ж ты врёшь, Митька?
Я тяжело сглотнул. Моё сердце стучало так, что казалось, оно было готово вырваться из груди.
– Я… Прости. Я… – несчастно бормотал я, пока Фома перебирал карты. Наконец, он взглянул на меня:
– Тебе это нравится?
Я знал, что не могу снова ему соврать, и поэтому кивнул, потупив взгляд в пол и краснея ещё сильнее.
Фома улыбнулся и сел рядом со мной на кровать, положив одну руку мне на колено.
– Карты с девками нравятся?
Я кивнул ещё раз, не глядя на него.
Внезапно, Фома провёл рукой вверх по моему бедру, положил её на мою промежность и легонько сжал.
– Колом стоит, а, Митя? Ну ты скажи, не стесняйся.
Я отскочил. Его прикосновение напугало меня. Он убрал свою руку и засмеялся, сияя своей сплошной полосой зубов.
Фома отложил колоду и взял меня рукой за подбородок:
– Митька, а ты того, дрочил когда-нить, а? Батя тебе показал, как фитюльку теребонькать?
Я резко выдохнул. Его холодная и гладкая рука прикасалась к моему лицу. Я не понимал, о чем он говорит, и не знал, какого ответа он от меня ждёт. Я просто беспомощно смотрел ему в глаза. Фома вздохнул:
– Может, оно и к лучшему, что он не научил. Это тонкая тема, которую, думаю, тебе следует обсуждать именно со мной. Сколько тебе годков-то? Десять?
Я кивнул, не в силах как-либо ещё пошевелиться.
Фома медленно опустил руку и сжал мой член.
– Хочешь, я покажу тебе, как это делается?
Я сжался под его хваткой:
– Нет, спасибо, Фома.
Фома мягко улыбнулся:
– Нет ничего плохого в том, что ты напуган. Вырастать – это вообще страшно, но из тебя получится симпатичный молодой человек, – он погладил меня по щеке второй рукой. Одна его рука теперь была у моей щеки, а вторая всё ещё сжимала мои гениталии. – Ты уже когда-нибудь целовался?
– Ф-фома, пожалуйста… – я почувствовал, как слёзы появляются в уголках моих глаз.
Фома толкнул меня на кровать, так, что я оказался снизу и мог только беспомощно смотреть, как он приближается ко мне, придерживая мою голову своей рукой:
– Тебе не стоит бояться вырастать, Мэттью. У тебя впереди много хорошего. И просто подумай! Когда у тебя будут дети, я помогу и тебе их воспитать. Это будет… забавно!
– Отпусти, – прошептал я сквозь слезы, чувствуя его горячее дыхание на своем лице.
Фома внезапно прильнул ко мне и поцеловал, обхватив своими губами мои. Я взвизгнул от страха, почувствовав, как его язык скользнул мне в рот, а пальцы ещё сильнее сжались на моём члене. Его губы пахли гнилыми фруктами и полуразложившимся мясом, вызывая омерзительное ощущение у меня во рту.
Он накрыл мои губы своими, а затем отпрянул и прошептал:
– Что, у тебя на меня даже не встанет?
Я разрыдался, глядя на него шокированными, испуганными глазами.
Фома улыбнулся и прошептал мне в ухо:
– Ничего страшного.
Он внезапно поднялся, отпустив меня.
– Давай скорее. Там уже ужин готов.
Дрожащей рукой я вытер слёзы с лица и позволил ему помочь мне встать.
Я не был голоден.
Июль, 1994
С каждым днем июль был всё ближе и ближе, и на лицах моих родителей читалась молчаливая, отчаянная надежда, что это наконец закончится. Что всё это останется в прошлом.
Мать с отцом тщательно следили, чтобы не было ни единого повода для наказания. Они прогибались перед Фомой, молясь сквозь стиснутые зубы, что мы все доживем до июля без нового происшествия.
Наконец, третьего июля мы проснулись и обнаружили, что Фома Жуйкин исчез. Пять лет ровно.
Мы не могли поверить в это. Он просто исчез ночью. Пока мы обыскивали весь дом, мама украдкой вытирала слёзы счастья, понимая что этот кошмар наконец завершился. После того, как мы трижды перепроверили каждый дюйм, мы собрались в гостиной и обнялись вместе, как одна семья.
Фома отправился дальше.
Наказание закончилось.
Отец отпросился с работы, и мы уехали на две недели на побережье. Во время этого отпуска я продолжал бояться, что проснусь, а рядом со мной будет стоять Фома со своей жуткой усмешкой на лице.
Но этого не произошло.
Всё и правда закончилось.
Мои родители сделали всё, что могли, дабы восстановить нашу семью и заполнить те трещины, которые образовались в нас за эти долгие пять лет. И я искренне благодарен им за это. Но такие кошмары просто не могут быть забыты.
Я не знаю, кто такой Фома Жуйкин и откуда он возник. Я не думаю, что когда-либо узнаю. В чем его цель? Почему он делал с нами такие мерзкие вещи? Я прокручиваю возможные ответы у себя в голове, пока не обнаруживаю слезы у себя на щеках от того, что полез в воспоминания, слишком тяжелые даже спустя столько лет. Некоторые вещи лучше просто оставить в прошлом.
Но я не забыл, что мой отец сказал мне той ужасной ночью в коридоре возле комнаты моей сестры.
Мне тридцать три, и я до сих пор не женился и не завёл детей. Я не могу так рисковать. Я не могу рисковать, что однажды этот монстр вернётся в мою жизнь. Я никогда не понимал, почему вообще мои родители решили завести детей. Ведь они оба столкнулись с Фомой в детстве… Так почему мы с Соней вообще родились?
Может, они не верили, что он вернется?
Но я верю. И я испуган.
Потому что, видите ли, вчера моя сестра родила негритёнка.
Текущий рейтинг: 49/100 (На основе 40 мнений)
