(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Дом с берёзками
Ремонтировали проспект. Работы обещали закончить к сентябрю, до первого снега. Снесли ветхие автобусные остановки, содрали старый асфальт, нарыли долгих канав для коммуникаций, а потом на долгое время объект забросили.
Весь транспорт перемещался по объездной, разбитой напрочь дороге, проходившей по частному сектору. Об освещении в этом районе давно не помнили, и в наступавшей после захода солнца кромешной тьме, добираясь до временной остановки, можно было угодить куда угодно. В неизвестной глубины лужу, яму, прикрытую жухлой сорной травой, выброшенной с прополотых огородов или в старый заброшенный канализационный люк.
Все эти милые «деревенские» приключения сначала немного забавляли, но с приходом осени, когда темнеть стало рано, все, вынужденные пробираться угрюмыми проулками, приуныли. Жалобы на «вкалывавших» на разрытом проспекте горе-строителей эффекта почти не возымели — те изредка копошились над разодранными на пару метров вглубь траншеями, гремели жуткой техникой, грохотали щебнем, сопровождая все это руганью. Иногда работники катались в экскаваторных ковшах, показывая супер-класс эквилибристики и страшно ржа на все сиротливо опустевшее пространство. С разгромом проезжей части и местами — тротуара улица со всеми прилегающими к ней домами и постройками вымерла. Почти исчезло куда-то население, и грубые ремонтники, возившиеся в клубах дыма и щебеночной пыли, напоминали внеземных пришельцев, оккупировавших эту часть старого города.
Одна старушка назвала их иродами. А один дед придумал легенду, что вместо дороги будет метро с бассейном. Приезжало городское начальство, пресса, телевизионщики. Говорили, махали руками, тыкали в бумаги. Но дело от этого нисколько не сдвинулось. Строители медленно, как зомби, бродили с лопатами вдоль своих марсианских каналов, периодически перекуривали, кучкуясь от холода, похожие на прибитых ранним холодом перелетных птиц. Наступил октябрь с его дождями и первым снегом.
С гибелью дороги местные жители словно мигрировали. Пешком, вереницей ходили в дальние супермаркеты, в ущерб ближайшим магазинам, до которых, чтобы добраться, требовалось совершать героические поступки, лазая сначала вниз, в развороченную в кашу глинистую рыжую почву, а потом вверх, прыгая, словно кенгуру, чтобы выбраться из западни. А попробуй сделать это с сумками и пакетами руками! Так и падали в магазинах и ларьках выручки. «Клиент» уходил на сторону.
Она работала в крошечном магазинчике, набитом стиральным порошком, мылом, шампунями и прочей «мыломойкой». С уничтожением дороги покупателей почти не осталось, в кассе было пустовато. Хозяин «точки» подумывал временно прикрыть торговлю.
Сидя одна, как в анабиозе, почти весь день, изредка пробуждаемая визитом клиента, она вновь и вновь перебирала в памяти свою жизнь, не находя там ничего особенного, яркого, радующего. Тридцать семь лет. Старая дева. Синий чулок, «страшилка», как называла ее за глаза соседка по подъездной площадке. При этом красный диплом вуза, неплохая эрудиция и любовь к литературе. И… «мыломойка».
Конечно, она не всегда работала здесь. На то, что имеется сейчас, есть причины. И она не обязана всем об этом рассказывать.
Все это запрятано где-то глубоко, дремлет и боится пробуждения. Эти качества, сто раз возведенные в степень, наверное, уже давно атрофировались, лишь иногда давая о себе знать чем-то значимым, притом скрытым от всех прочих. Тогда в душе пробуждается искорка вдохновения. Ну да, конечно, она писала стихи… Особенно сейчас, имея много времени и покой. За окном дул холодный октябрь, грубо качавший почти голые тощие деревья. Ну улице не было прохожих, а если посмотреть вниз, видно красно-оранжевое чрево — жуткую глинистую борозду от умершей дороги.
У дорог тоже есть своя жизнь и смерть. По ней в легковушках и автобусах едут на работу, едут в ЗАГС молодые влюбленные, спешат по делам, везут покупки или товары, а инкассаторы — деньги.
Едут дети и взрослые. Молчат, говорят, ругают кондуктора и шофера, а если едут сами — дорогу, мэра и полицию, а в час пик ругаются между собой, наступая в тесноте друг другу на ноги или обиженно откидываясь на сиденье от собеседника, что за рулем. Дорога целый день кипит чужими мыслями, голосами — человеческой энергией, жизнью, живая артерия. И вот ее нет…
До новой остановки идти было не близко, зато очень здорово. Живущим в городских «скворечниках» людям порой приятно пройтись по деревенской улочке. Умиротворение — вот что она здесь чувствовала. Какой-то особый покой, отсутствие спешки. Земля, ухоженная человеческими руками, радовала глаз. Фруктовые деревца и кусты, грядки, цветы в клумбах, плющ и вьюнок на заборах, коты, лазающие по крышам домов и сараев, и даже неожиданный лай собак из подворотни — все трогало душу.
Дома стояли разные, и можно было безошибочно понять, кто в них живет. Чуть покосившийся не беленый, с почти падающим забором и неухоженным огородом — тут доживают век старики. Новый, в два этажа или с пристройками — зажиточный, видимо, молодой хозяин. У него и забор, и ворота — тараном не пробьешь. Чьи-то дома в фазе ремонта или перестройки — деньги завелись, или только что купили, переделывают теперь на свой лад.
Частный дом — это олицетворение хозяина. Так думала она, ходя каждый день на работу и обратно по новому маршруту.
Еще она чувствовала, что у каждого дома своя энергетика. У одного на воротах плесень, на столбе видеокамера и свет вечерами не горит ни во дворе, ни в окнах. Нелюдимые живут, зверьки в норке. Хочется скорее пройти мимо. А вот — она мысленно его назвала «дом, который плачет» — море цветов, угольный сарай и дерево, огромное и будто мягко падающее на него всем своим весом, словно питон. Скорее всего, тут живет немолодая вдова, вот и не чувствуется мужских рук. Крыша обветшалая, а вечерами в крохотном окошке, наполовину затянутом старым цветастым платком, горит свет. Этот дом жалко, он плачет и просит помощи.
Есть дома напоказ. Хвастуны, иногда двухэтажные или с мансардой, с большими гаражами, банями, верандами, блестящими дорогими машинами во дворе. Богатство и купечество кричит в нем. Но главное — забор. Его почти нет. Он ажурный, тонкий, плетенный из металла. Дом кричит: «ну посмотрите на меня!». И собаки здесь не дай бог какие. И прогуливаются по ту сторону забора с таким видом, словно английские лорды в парламенте. Но, как ни странно, это почему-то не вызывает зависти, нет — это просто отталкивает, заставляя быстрее пройти мимо. Вдруг и хозяин встанет на четвереньки, подобно своей псине, и залает на тебя: что, мол, ходишь, заглядываешь сквозь мой богатый забор!
А еще был дом с березами во дворе. Березы стояли старые, статные, намного выше дома. Нижние их ветви свисал над забором на улицу, и при сильном ветре норовили легонько хлестануть прохожих, а при тихом ветерке ложились на голову и плечи приятными прядями.
С одной стороны дома росли вишневые деревья, чуть подальше — яблони, вдоль забора с другой стороны — заросли малины. За домом раскинулся большой огород, где до глубокой осени светлели грядки с капустой. Под окнами, в палисаднике много георгин, а от огромных и разноцветных астр рябило в глазах. Милый домик был небольшим, с синей крышей, оконцем на чердаке, был весь чисто выбелен и, как невеста, свеж и приятен. Он не был богат, напротив — по-простому скромен, с опрятным двором. Рассмотреть все это можно было запросто, ведь выкрашенный ярко-синей, как и чердак, краской забор был невысок и редок.
Каждый раз, проходя мимо дома с березами, она на миг замирала. Ее так тянуло к этому дому, так хотелось тихонько приоткрыть калитку, просочиться невидимкою во двор, постоять под этими вишнями, посидеть на скамеечке под кустами георгин. Но калитка всегда была заперта, да и с какой дури взрослая тетка полезла бы в чужой двор?
И еще ей нравились герани в окнах, густые, сочно зеленеющие, с яркими бубнами цветков. Они так красиво смотрелись на фоне белого кружевного тюля! Это подкупало совсем!
На дальнем краю огорода виднелась небольшая банька. Тоже вся беленькая, и с черною трубою. Как все это было мило!
Что интересно, собаки никак себя не обнаруживали. Хоть бы будкой. Неужели их не было?
Как-то летом, проходя очередной раз мимо, она сорвала лист с одной из тех берез, засушила в тетради. Потом, осенью, когда начался листопад, сорвала аккуратно ветвь с желтыми листьями и сережками, и тоже спрятала их в толстую книгу. Позже поймала не лету листья вишни, вынесенные порывом ветра в проулок. Иногда, открывая тетрадь для записи стихов, она брала свой гербарий в руки, перебирала листья, фантазировала о том, кто же, все-таки, хозяин того дома? Почему-то рисовалась женщина лет шестидесяти и ее сын лет сорока. Дети в голову не шли, старики тоже.
Вот бы проверить свою интуицию! За несколько месяцев она ни разу никого не увидела — ни во дворе приятного дома, ни на огороде. Пару раз лишь горел свет в окне — это было уже в конце сентября или начале октября. И снова она поймала себя на мысли, что хочет туда попасть.
Вот опять, минуя дом, она ощутила: сердце забилось чуть сильнее. Ах, калитка приоткрыта, свет в одном окне, во дворе — тишина! Ах, синяя калитка, как же ты манишь меня. Во дворе тихо. Забыли запереть или случилось что? Ждут кого-то? Собаки нет?
Пошла дальше, оставив синий забор за спиной. Правильно!
В темноте добралась до остановки. Вокруг никого. Внезапно запахло дождем, ветер потеплел, словно был конец лета.
В автобусе на удивление мало пассажиров, свет в салоне чуть приглушен, и в голове рождаются стихи.
Ах, калитка приоткрыта,
Свет в одном окне горит,
Тайна, ночи фаворитка,
В странный двор войти велит…
И кажется вдруг, что строки сочинены не ею, а другой, незнакомой, даже на другом языке. Южном, сочном и звучном, звенящим под глубоким небом и в тени высоких кипарисов и пальм. И не грязь и ухабы вокруг, а чистый песок, мощеные дорожки, белые и желтые стены красивых домов с уютными двориками, где журчат фонтаны…
Ее подбросило на сиденье — все же ухаб! Она очнулась, глянула в окно. Движутся по узкой поселковой дороге. Ветви бьют по стеклам, и она смотрит и слушает их, забыв о плохой дороге, и все кажется, что автобус не едет, а стоит у дома с березками, а те зовут, машут ей руками-ветками, манят к себе. Наваждение.
Дома, уже засыпая, она твердо решила: завтра точно зайдет в чужой двор.
Но не зашла. Погода испоганилась с утра, и до вечера лил противный дождь. От этого весь день было пасмурно, стемнело быстро. Настроение, как и погода, испортилось. Хотелось спать, спать и спать.
Наконец, она закрыла магазин. На улице к тому времени разразилось настоящее ненастье. Ветер трепал одежду, бил в лицо крупным дождем вперемешку со снегом, вырывал из рук сумочку. А когда женщина уже шла узким переулком, обступившие его деревья будто сошли с ума: их кренило и заламывало макушки, они стонали и трещали, стегая заборы ветвями.
Ветки хотели достать и ее, остервенело хлеща по капюшону. Она достала и включила карманный фонарик и поспешила в ночь. Луна в небе безуспешно боролась с тучами, то показываясь ненадолго, то снова прячась. Тучи душили ее мокрым снегом и дождем.
Ноги разъезжались, глаза слепила снежная каша, текла по лицу. Ветер пронзал насквозь. Внезапно ей стало страшно. Почему никто не обгонял ее, спеша на автобус, как всегда бывало по пути от работы? И почему никто не шел навстречу? Переулок во время ремонта по соседству стал весьма оживлен. Может, она ошиблась со временем и вышла на час позже?
Переулок, казалось, не кончался. Светя себе под ноги, а не вперед, она чуть не ударилась о джип, стоящий у одного из домов. Дернувшись от неожиданности, резко остановилась, полоснула фонарем перед собой.
Черный джип стоял у дома с березами — мелькнуло, на миг ослепив, отражение луча от подвешенной на лобовом стекле серебристой фигурки зверя — тигра или волка. Калитка была открыта, свет в доме не горел. Но вся окоченевшая от холода, с залитым дождем и снегом лицом, женщина не в состоянии была ни о чем думать, кроме как о своей квартире и теплой ванне. Она опрометью побежала от чужого жилища, в другое время вызывавшего у нее умиление, и исчезла в кромешной темноте.
После этого она с неделю проболела ангиной. Выпив как-то таблетку, чтобы сбить слишком высокую температуру, она впала в нездоровую полудрему. Ей привиделся сон, как солнечным летом она вступает-таки в желанный дворик, проходит под вишнями, срывает для букета астры, идет в уютную маленькую баньку, потом сидит на веранде с геранями на окне и пьет чай вприкуску с сахаром-рафинадом. И рассматривает дом.
Он был красив и скромен, и эта скромность требовала большего. Подпереть козырек крыльца парой тонких изящных колонн с капителями в виде пальмовых крон. Сделать прямой верх окна арочным, а само окно прикрыть резными решетчатыми ставнями, такого же синего цвета, как калитка и крыша. Как вечно теплое здесь, над этим двориком, небо.
Было ей во сне так тепло и приятно, что звонок будильника страшно разозлил. А если б на веранду вышел молодой симпатичный мужчина, может, хозяин джипа с фигуркой зверя над приборной доской…
Да что же так дался этот треклятый дом! Покоя от него нет.
Впоследствии она видела черную машину у дома еще несколько раз. Однажды за рулем джипа кто-то сидел, легонько качая фигурку под потолком щелчками пальцев. Она покосилась, рассмотрела — блестящий серебряный волк.
А в другой раз, в глухую ветреную темень этот человек вышел из машины, приоткрыл калитку, будто ожидая кого-то. Он был высок. И, как ни странно, она сумела разглядеть его в потемках: смугл, довольно молод и красив. Еле живая, в смятении, она прошла мимо и услышала, как за спиной захлопнулась калитка. Прибавила ходу, и через минуту почти бегом запрыгнула в автобус. Здесь, среди людей и при ярком освещении, ей стало спокойно.
Ничего не произошло, но какой-то осадок остался у нее на душе от того стука калитки. Красивый мужчина в ночи — допустим, он ждет свою женщину. Его право. Можно лишь позавидовать ей, той. Не всякий в наши дни будет терпеливо ждать на ветру свою, желанную… Благороден. Пусть даже в такой малости. Джип представился гривастым черным жеребцом, вместо широких дверей на его боках густо чернела дорогая попона, а серебряный волк — волк, красовавшийся на черном, был гербом его, ждущего у калитки в южную томную ночь. И вместо черной непромокаемой куртки был на красавце длинный сборчатый плащ, прятавший ртутью блестевшую шпагу, а его мужественное загорелое лицо, обращенное к домику, почти целиком прятал берет. Конь и его хозяин были одновременно мрачны и прекрасны. И вот — стук калитки…
Может, просто испуг, ночь, незнакомец? Но нет, она всем своим существом чувствовала, что стук этот был как оборванная струна; какой-то для нее предназначенный.
Фантазия…
А может, все банально. «Хожу, как дура, заглядываю в чужие окна и дворы. Вообще-то, за такое можно и схлопотать. А они там за окнами на меня смотрят: кто такая, чего смотрит, листья рвет с их берез?». Да вот он, ответ. Прост, и на поверхности.
Дура, какая дура.
Домишки, заборчики, кошечки-собачки.
Недели две она ходила по другой стороне переулка, не смея глядеть через дорогу. И, слава богу, была спокойна. Уж скорее бы сделали проспект, чтобы не ходить по этим мрачным местам. Вроде, и рабочие задвигались живее, и самосвалы все чаще гремят.
К концу октября выручка совсем упала. Хозяин магазинчика сильно отчитал работницу, мол, плохо торгует. Пригрозил рассчитать. Придется искать другое место. А ведь здесь она и диссертацию по мавританскому стилю сумела закончить, да и стихи писать время оставалось…
Расстроенная, она по инерции брела домой в потемках. И только дойдя до дома с березами, поняла, что изменила своим новым правилам. И домик тоже изменил. Калитка была открыта настежь.
Как только она поравнялась с калиткой, кто-то сильными руками обхватил ее и увлек во двор. Синяя дверка с силой захлопнулась. От неожиданности и страха женщина не могла даже крикнуть.
Она открыла глаза, разогнав мучительную, цветную и дикую дурноту, плясавшую перед ней целую вечность. Взор быстро прояснился. Впереди была стена. На стене висели фотографии. Женщина лет шестидесяти, нестарый мужчина лет сорока — его лицо пленница сразу узнала. Это он тогда стоял у калитки, это он схватил и затащил ее в этот странный дом!
Жуткая боль пронзила все ее тело. Она дернулась. Под ногами не было ничего. Пойманная была подвешена за руки к толстому темному крюку, вбитому в потолок. Ужас, ужас сильнее боли сковал ее разум. Качнувшись на своем страшном подвесе, она немного провернулась. Увидела опрятное окошко с белоснежными занавесками, за которыми красовались на подоконнике так любимые ею герани. А за окном белели стволы берез.
Кричать она не могла — рот был заклеен, к тому же ее гортань накрепко перехватила судорога ужаса.
Как жаль, что кроме нее никто не смотрит с улицы в чужие окна, в окна этого дома, как жаль! Что творится в этих стенах?
— Братец, сколько можно ждать? Я уже в ванной. Поставь, наконец, под нее таз и сделай работу, — проговорил из глубины дома четкий, властный женский голос.
В комнату вошел высокий смуглый красавец. Шпаги при нем не было, в одной руке он нес нож. А в другой — большой металлический таз.
— Ну, сколько можно? — чуть строже сказал женский голос. — Скорее, время не ждет! И не ошибись теперь, лей мне прямо на голову, и лей все до последней капли. Не как в тот раз, в Толедо, в тысяча семьсот…
— Семьсот одиннадцатом году, в октябре, — грубовато уточнил красавец, не сводя глаз с подвешенной, подступил на шаг, рассматривая добычу.
— Помнишь ведь? — опять ожил голос. — Помнишь. А эту дуру, как закончишь, убери туда… ну сам знаешь, где она работала. У них ведь там самое подходящее место. Каверны! — женщина в ванной захохотала.
— Да не каверны тут у них, а просто канавы, — усмехнулся мужчина, поставил таз под ноги пленнице, и вскоре наполнил его выше половины.
На следующий день были разные события.
Во-первых, самое главное, наконец-то открыли отремонтированную дорогу. Во-вторых, выручка в местных магазинах и ларьках разом пошла в гору. Так как бывшая продавщица на работе больше не появлялась, в трудовую книжку ей написали «Уволена за прогулы». И наняли нового продавца.
И в-третьих, к вечеру из ворот скромного дома с березами утром того же дня вышла и села в джип редкой красоты молодая женщина, а сопровождавший ее красавец запер калитку и прикрепил на нее объявление «Продается дом». Он сел за руль, включил музыку, и машина выехала из переулка на тихую улицу, выводившую на обновленный, похорошевший проспект.
Прибавив скорость, машина рванула вперед. Водитель и пассажирка глянули на проплывающий мимо магазин-«мыломойку», за которым стыдливо, будто стесняясь недоработки, возился, заваливая последнюю канаву, желтый грейдер, похожий на огромного сонного шершня, и, разом захохотав, промчались мимо.
Город расступился, проспект разлился просторным шоссе, перешедшим в развязку дюжины трасс. Новых дорог. Новых путей.
Да, у каждой дороги есть своя жизнь и свои тайны.
Текущий рейтинг: 46/100 (На основе 41 мнений)
