(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Красная шинель или любовь мадам Жоржет
Три коротких, и два глухих стука в дверь вновь пробудили спящего за столом. Случилось это в теплый весенний день, случилось точно также как и в прошлую зимнюю ночь, точь в точь как и в прохладную осень, также как и летом так же как весной и бог знает сколько еще пор времени его посещали неуловимые гости, словно сами боги времен года стучали по его замерзшему стеклу, по его усыпанной листьями крыши, обивали его сломанный порог на полу пустынной улице Парижа, и были они неуловимы, и следов своих они не оставляли, лишь один конверт всегда лежал после их прихода у двери.
Так и сегодня, на восходе весеннего солнца прозвучали стуки, стуки что он ждёт с сердечною тоской и любовным пылом каждую пору года. Но не был бы так взволнован и обескуражен спящий за столом, если это были бы первые стуки и первое им полученное письмо с начала весны, но сегодня, второго дня весеннего солнца, под порог дома его пришло еще одно письмо. Не знал куда деваться бедный Юдин, а что делать с неожиданным визитом и подавно. От того и уселся он спиною к двери вслушиваясь в свои тяжёлые вздыхания, а когда страх спал с плеч его, отворил он смело дверь свою. Открыл он ее лишь на десяток дюймов, так что бы лишь его исхудавшие пальцы смогли бы проникнуть в щёлку и ухватить письмо, а когда письмо было нащупано и крепко ухвачено, затягивал он его с невообразимой быстротой и ловкостью, а после обливался он холодным потом словно висельник на сорвавшийся петле. Такой ритуал он проделывал после каждых стуков, а стуки в его дверь могли значить лишь несколько вещей - Принесенное ему письмо, или же продукты от единственной соседки на всю улицу, но продукты Миссис Нинон приносила поза прошлого дня, а письмо было принесено вчерашней ночью, по сему Юди открыл дверцу всего лишь на 15 дюймов так как не был он уверен, письмо ли ожидает его или благодать от Нинон, а с 15 дюймами можно и письмо ухватить, и корзинку нащупать. Такие маленькие умные вещи изрядно потешали одинокого Юдина, но еще больше потешало его, читать любовные письма, написанные ему неизвестной поклонницей, загадочной, и всем сердцем полюбившейся Мисс Жоржет. Но на сей раз не торопился с открытием письма Юди, ведь не пускал его тот факт, что письмо от дорогой ему Жоржет пришло вчерашней ночью, а следующее должно прийти лишь теплым летом, но лишь увидев синею печать на конверте, пропали сомнения, и раскрыл заветный конверт Юдин. «Ох мой милый суженый, ох мой бедный Юди, мне кажется, что я уже не в силах выносить разлуки с тобою, мои сны лишь о тебе одном, так и днем и ночью мои мысли лишь о лики твоем, о твоем нежном голоске, что я так и не слышала, я пишу тебе второй раз за весну, ведь я уже схожу с ума, еда и сон стали для меня грезами, а твое присутствие в покоях моих неуловимой химерой. По сему пишу я вновь тебе с мольбами, знаешь ведь ты что я верна тебе до смерти и после нее, так дай мне встретиться с тобой, дай мне узреть тебя... На веки твоя, Жоржет» Ах, какие горькие слезы прокатились по лицу Юдина, слёзы счастья и печали, ведь так сильно она его любит, а он так слаб, слаб и калечен, что даже ответить на письмо сие не в силах, лишь мысленно посылая ей ответы, той что ждет, ждет и грезит о нем, да так как не грезила не одна дама в его жизни, от того и плачет уже который день он над письмами ее, все перечитывая и перечитывая, томя бедную Жоржет ожиданиями, но не может он ответить, не в силах бедный Юди ответить на веки своей Жоржет...
В тот вечер не мог он уснуть все крутясь на своей сырой постели, перекатываясь с края на край, не находя место себе он глядел в окно, в котором то и дело видел силуэты его вечно любимой Жоржет. Но только собравшись с духом и решив прокричать ее имя в разбитую оконную раму, как силуэт тут же ускользал в переулки «Нет, то была точно не она, не она, Жоржет» Как только он не пытался себя убедить в сей мысли, но не удавалось бедному Юди, в каждой то ни было тени, взмахе штор, в силуэте от свечи виделся ему лик его обожаемой Жоржет. Никак не хотел брать его в свои покои сон, от того и утолял свой голод он книгами что еще не полностью расплылись от сырости, и кои он еще не сжёг дабы согреться, такой книгой стала повесть о девушке, девушке необычайной красоты. Тело ее было худощаво бледное, глаза были ее чернее чем земля, прикосновения рук ее вызывали дрожь по телу у любого кого она решала наградить своим прикосновением, и не было у нее равных в познаниях, знала она все что только может знать дама, обладала она ангельским голоском, а когда же она решала спеть что бы то ни было, так у всех замирало сердце и тело их билось в конвульсиях от наслаждения. Такою в тот вечер Юди представил себе свою любимую Жоржет... На рассвете же пришел в чувство Юди, с приходом солнца покинули его любовные грезы, и вновь, он занялся обычными рутинными делами, что делал он каждое утро. Приготовить ужин из полу пропавших продуктов, застелить сырую постель, умыться каплями дождевой воды что проникали в дом его с дырявой крыши, а после вновь сесть у окна и читать книги, книги что он уже прочел по сотни раз каждую, книги что знал он наизусть каждую строчку, так же хорошо, как и свой завтрашний день, и как следующий месяц жизни своей, что не менялась уже как третий год. А не менялась она с того самого дня как стал беден Юдин, несчастно беден, и нет, беден не такой бедностью что не позволяет выйти на центральную улицу, или зайти в дорогой светский ресторан, а такою что вынуждала его собирать объедки с улиц, вынуждает не менять свое постельное белье годами, такою бедностью что съедает все силы из тела, а худоба и голод, они же стали вечными спутниками Юди, вечными и без конечными. И кто знает сколько он прожил бы если бы не Миссис Нинон, та самая Нинон которую он не считал за человека, когда карманы Юди были полны монет, та самая Нинон которая просила милостыню у богатого на то время Юди, а что мог дать бедный Юдин миссис Нинон в своем положении кроме пинка? От того и давал он ей каждое утро пинка, как только она протягивала ему мольбы свои. И совестно, и до боли стыдно было Юди получать от нее пищу после всего что он причинил ей, да так стыдно что не брал он ее первое время, пока тело не стало поедать само себя, а зубы уже сами не стали прогрызать дверь дабы вкусить немного пищи. Но не всегда был таким Юдин, когда то, так давно что уже и сам он не помнит, был он богат, богат настолько, что мог он позволить себе все что только может пожелать себе человек. Женщины, дорогие вина, раскошенные платья, волшебные украшения с самыми изысканными камнями что только видел свет, но все эти блага богатства меркли по сравнению с тем что мог заполучить себе Юдин, это были самые редкие, самые труднодоступные, самые изысканные наркотики что даже названия он им не знал, тогда же он сделался их рабом, рабом белых листьев стертых в порошок в его трубке, что даровали ему невообразимое наслаждение, такое что не мог познать человек, и познавал он их вне тела своего, дух его улетал в неведомые миры, где ждало его неописуемое утешения, такое утешения которое он уже давным-давно не мог получить в мире земном.
Если бы знал тогда Юдин что он упадет с вершины богатств в самые его низы, где не обитали даже бродяги и попрошайки, то покончил бы он с собою в тот же час, но слишком слаб теперь Юди что бы совершить сей грех сейчас, по сему томиться он который год выживая, в ожидании всего двух вещей, корзинки с едой, и письма, письма от любимой Жоржет, что единственная дает ему надежду, надежду дабы еще жить. И вновь, после прочтения книги что уже давным-давно не приносят ему никакого утешения, впал Юди в дремоту, в дремоту по прошлой жизни, от которой осталось лишь туманное воспоминания. Вот промелькнули воспоминания о первом полученном жалование, несколько медных монет, тогда они были для Юди целым состоянием. Вот в памяти возник лик отца, что горевал над могилой матери, горевал он скорее не по ее уходу, а по тому что сам ее избавил от страданий на земле, ведь не верна она была ему, а Юди не винил матушку свою, ведь отец имел любовь лишь к деньгам, роскоши и своему наследству, кажется все эти качества перенял и Юди. И вновь его посетили дурные воспоминания о его первой жестокости, или же вернее сказать о любви, любви маньяка или же серийного убийцы к своим жертвам, но не был Юди маньяком, не был убийцей, он всего лишь переборщил с силой когда ласкал котёнка, с большими черными ушками, эти черные ушки так забавляли маленького Юди, а когда маленький котёнок решал помурлыкать у него на коленках, то с силой обнимал его Юди, с силой и любовью, не стараясь принести вред, но в один прекрасный день, когда котёнок вновь пришёл за лаской к Юди, тот вновь сжал его в объятиях да с такою силою что котёнок не успел и пискнуть как его шея сломалась на руках маленького Юди. И снова посетили его приятные воспоминания о наследстве, когда отец его скончался от чахотки, когда его младшая сестра внезапно пропала без вести, когда в руки Юди перешло поместье Porte noire и кажется безграничное богатство, после этого казалось вся его жизнь окунулась в туман, деньги, женщины, наркотики, высшее общество, все затмило его жизнь, разум Юди закрылся в черном ящике и ушел в дремоту. Но не смотря на все эти вещи, в памяти Юди сохранилось еще одно воспоминание, которое не возникало в его мыслях уже слишком давно что бы его вспоминать. Помнит он как стоял на церемонии, его прекрасная наречена, великолепная Виндикафит, любил он ее всем сердцем, любил ее на столько как может себе позволить безгранично богатый мужчина, любил казалось целую вечность, любил пока церемония не завершилась, и он не вступил в полные права обладать сей вещью, называемой Виндикафит, тогда же и любовь ушла, и пришли десятки, сотни красавиц Парижа в их брачную ложу, а наречена, не имеющая никакого влияния в обществе, стала прислугой, сопровождающий распутных дам всех возрастов и влияний в их брачную ложу. Не когда раньше не вспоминал Юди свою жену, скорее совесть не давала ему вспоминать ее, а пустые слава раскаяния не помогут ее вернуть, да и звучали они скорее не для нее, а для прощения самого себя, а себя не мог простить Юди, и не простит наверное, никогда. Так прошел весь его день в воспоминаниях о прошлом, прошлом след от которого остался лишь в потёртых шторах и красной шинели что висит у него в шкафу. Ах, а как сильно он обожал свою шинель, сей подарок достался ему от покойного отца, единственная вещь что была подарена ему с любовью, и пожалуй единственная вещь которую ценил Юди не за ее роскоши или истории, а за воспоминания с нею, не нашлось бы ни одной вещи в жизни Юди что проделала бы с ним такой долгий путь, даже фамильное кольцо было продано им в голодный час, но шинель, шинель так и осталась висеть в шкафу не тронутая дурными мыслями или же воспоминаниями, она была самым чистым отголоском души дома, дома в котором вершились все греховные дела что были во власти и возможностях Юди, но шинель была чиста, чиста как младенец еще не опороченный дурной фамилией, с кой пришлось бы ему пройти всю свою жизнь неся за собою крест своих предков, а шинель же, она чиста, чиста и любима. С приходом полночи, мысли Юди занимали лишь грезы о Жоржет, и о его прошлой любви Виндикафит. Порой проникали в его голову мысли о еде, о холоде что пронизывал его тонкую рубаху, порой о бедной матушке что была обречена на такую же участь как и его собственная жена, но не желал думать о дурном Юди, по сему снова впадал он в свои вечные грезы о Жоржет, Жоржет что он ни когда и не видел в жизни своей, о той милой Жоржет что не знала о нем ничего, но знала она что любит его всем сердцем, и знал Юди что точно также готов положить за нее свою жизнь, и не важны были мысли о том кто она, и имеет ли она какой либо статус в обществе, и не важно ему было богата она или вовсе бедна как и он, ему хватало лишь мысли о любви, любви что он отвергал как ненужное в моменты богатства своего, а когда же не стало его, понял всю значимость любви Юдин, от того и горько было ему вспоминать его женушку, его матушку, кои точно также были лишены ее, точно также как и Жоржет, точно также как Юди. И пытался он не думать о своей дорогой женушки, пытался он заняться чтением, уборкой, сном, но ничего не помогало, терзали его мысли о ней, казалось уже и в полу мраке дома, где тень ложилась на ковер пробегал ее силуэт, силуэт жены что ушла в мир иной без любви, без любви кой жаждала она у Юди, и жаждет словно по сей день. А когда же свеча погасала от сквозняка, казалось Юди что лик он ее видит в полу тьме, бледный, с теми же румянцами на щеках что он так сильно старался не вспоминать, ведь только сейчас он понял что любил их, но не нужна уже мертвым любовь, теперь же остается Юди лишь рыдать у камина затухшего, но как тень ее снова скользнула по ковру, и сверкающий румянец загорелся в полумгле, вскрикнул Юди в отчаянье, вскрикнул как зверь перед смертью «Да прости меня моя милая Винди, не любил я тебя, но готов я любить тебя сейчас, готов любить до гроба тебя» И пропала тень, и румянец потух во тьме убранства, и погрузилось все в немую дремоту, лишь всхлипы слышались у камина, всхлипы бедного Юди, Юди что отчаялся... Но в тоже мгновения раздались стуки в дверь дома его, Три коротких, два глухих. И замер бедняк в недрах замка своего, окутанный страхом и сердечною тоской.
Скованный страхом, Юди как можно сильнее вжался в угол у камина вслушиваясь во все полуночные звуки за окном. Многое смог услышать Юди, зверей бродящих за окном, крыс топотом проносящихся под крышей, далекие юношеские голоса, но не слышал Юди присутствия гостя у порога дома, по сему, в аккурат Юди приоткрыл дверцу на десять дюймов, когда же ожидаемое письмо было нащупано, Юди стало быть хотел захлопнуть дверь, но ту словно держали незримые ночные тени, сколько сил не прикладывал Юди все ровно было мало, уже и холодный пот лился по его лицу, и казалось все страшные и злые тени бродящие по Парижу стали проникать в его дом, задевая его холодным прикосновением, но хвала небесам, дверь все же поддалась и с грохотом захлопнулась расколов совсем маленький желудь, кой неведомым образом застрял между петель. Вновь свеча осветила комнату, и сразу же синяя печать была сорвана с письма, это писала она, его любимая Жоржет «Мой дорогой Юди, я не сплю уже которую ночь, я в полном смятение, я знаю, знаю что ты любишь меня, но, прошло уже столько дней и ночей лишь о мысли о тебе, а ты все никак не решаешься встретиться со мной. Я пишу тебе не просто из за зова чувств, я спешу предупредить тебя, мой отец, старый дурак, хочет выдать меня замуж за какого то богатого графа, так как финансовое положение наше плохо, но не знает он что такое любовь, а я знаю, и ты знаешь мой дорогой Юди, а по сему, прошу тебя доказать мне любовь свою, ведь, вечное ожидания тебя, словно вечная мука для меня, боюсь я не смогу перечить отцу, по сему я прошу встречи с тобой, дабы показал ты ему свой статус, а после мы уедем куда ты только пожелаешь, там где нас не найдут злые тени. P.S - Я буду ждать тебя там, куда приведет тебя твое сердце. На веки твоя Жоржет» Вновь вжался в угол Юди, не знал бедняга что ему делать с этой новостью, от того вновь он заплакал как дитя, ведь уже который год Юди не покидал своего дома, ведь там злой и ужасный мир, в котором бродят жестокие люди, люди которые когда-то были его друзьями, любовницами, жестокие, от Юди хотевшие лишь его деньги и влияния, по сему и боялся вновь их увидеть, боялся Юди воспоминаний, до жгучей боли боялся призраков прошлого. До самого рассвета метались в Юди решимость и страх, когда же решимость побеждала, уже собирался выбегать из дома бедняк, и нестись по зову сердца на встречу любви, но на пороге он вспоминал что нужно выглядеть солидно, от того он и возвращался за единственной дорогой вещью в доме, за своей шинелью, но каждый раз когда дверь за его спиной хлопала, а красная шинель уже была накинута на плечи, пробирал Юди страх, страх что память не как не давала ему забыть, воспоминания что стали для Юди самым главным врагом, кой каждый раз побеждал бедного Юди, от того он и падал каждый раз опустошенный и, погруженный в грезы на постель... Так шли дни, день за ночью, рассвет за закатом, но решимости в Юди не как не хватало дабы пойти на встречу своей судьбы, от того каждый вечер рыдал Юди перечитывая письма от любимой Жоржет, Жоржет... На третий вечер, когда солнце уже почти скрылось за густым еловым лесом, а Юди все с тоской вглядывался в разбитое оконце, в дверь дома его вновь постучали, два громких, три глухих, вздрогнул и вскочил бедняк на стуле своем, неожиданным был его гость вечерний, да и стуки ему были не свойственны, но сердцем чувствовал Юди что это она, Жоржет, вновь положила ему письмо, по сему выждал Юди когда алое солнце полностью не скроется за ветвями, а когда его последние лучи пробили ветви и скрылись в недрах земли, Юди в аккурат зашагал к двери. «Мой дорогой Юди, я вновь пишу тебе не утешительные новости, но я не могу тебе их не сообщить. Я ждала тебя три заката подряд, ждала пока мои ступни не околели от холода, а кости не стали биться в жутком морозном вальсе, ждала и надеялась, но тебя все не было и не было. Я плакалась отцу и день и ночь, уверяя что ты все же явишься, но он не верит, по сему в злости он решил ускорить процесс моего замужества, и я должна буду вступить в рабство уже на шестую ночь от этого письма, поэтому я слезно, всей душой тебя молю, если ты все же любишь меня, явись туда куда ведет тебя сердце, и я буду ждать тебя там на каждом закате солнца... На веки твоя Жоржет» Вскипела в сердце Юди неведомая ему до ныне страсть, да вспыхнула с таким пылом, что в ту же секунду как письмо было дочитано, ринулся Юди к двери, распахнув ее, вдохнув весенний чистый воздух, Юди сделал шаг на порог дома своего, и вновь, охватил его страх, и скрылся бедняга за дверью дубовой, в стенах замка своего, поглощенный сердечною тоской и, необъятным страхом. Всю ночь Юди глядел в оконце, бродил по своему поместью меряя каждый сантиметр дома, обходя каждый угол, в злости раздавливая крыс что ненароком попадали под его дырявые башмаки. И все не брал его сон, ведь как он мог заснуть, когда его любимая Жоржет в шаге от замужества, замужества над «чернью», а сколько ночей провел Юди о мыслях что вот-вот и он уже будет надевать на милый пальчик своей Жоржет обручальное кольцо, а теперь, все пропало, пропало из-за его слабости, из за его многолетней трусости. Но ведь там, где-то там, в заковыристых переулках Парижа, ждет и, горько плачет его любовь, его Жоржет...
С трудом смог уснуть Юди на рассвете, все не пускали его мысли о Жоржет, и даже во сне, ему являлась она. Вся в белом, словно укутанная снегом платье Жоржет стояла у леса, и лишь лицо ее прикрывала фата, и была она не одна, близ нее, держа его милую Жоржет за руки стоял низкорослый, жёлтозубый банкир, или то был граф, уже и вовсе не помнит Юди, но помнит он веселые возгласы толпы, звон бокалов, свадебный поцелуй, помнит все, но не помнит лица нареченной, не помнит он лица Жоржет. Вечер выдался разбитым, как и сам Юди. Промозглый ветер каждую секунду задувал в оконце, холодный дождь настырно стучал по дырявой крыше дома, а мысли Юди, были мрачны как не когда раньше, ведь все не пускали его слова Жоржет, ведь она любит его, и он ее любит, но сил не хватает, страх сильнее любви, страх куда сильнее Юди. От того вновь плакал бедняк, меряя свое поместья по шагам, и не мог себе найти он места, ведь нету ему места в доме проклятом, проклятом как и весь его род, проклятом как и вся его жизнь, ведь не стал бы Юди бедняком, не стал бы он таким слабым и беспомощным если бы не проклятие, если бы не оно, не пролил бы он на свои руки кровь не винного в угаре пьяном, и не стал бы он заложником своих страхов и мыслей, заложником мыслей о страхе, и на конец, его бы любимая Жоржет, не выходила бы за другого, за того что полон денег и власти, за того что не любит ее и любить не будет, да и не сможет вовсе, ведь знает Юди на что он ее обрекает, от того еще больнее стало, еще тоскливей стало бедному Юди, что он может, он еще может все изменить, вот только бы, немного смелости, немного, совсем немного... Ох, если бы вы знали как может свести с сума тишина, тишина что преследовала Юди весь вечер и остаток ночи, безмолвная, угнетающая тишина, словно бродящий за его спиной призрак кладущий свою холодную руку на плече, а как только ты собираешься обернуться, пропадает необъяснимый холодок, а за ним вновь, тишина, терзающая не как тело так душу, словно жаждущая вырывать сердце своей жертве, что бы не могло оно больше любить, не могло во век издавать тоскливости хозяину своему, а за ним вновь, тишина, тишина. Как же был доволен бедный Юди, когда из мимо пролетающей стаи ворон, один из них решил присесть у окошка поместья, и тогда была растерзана тишина стуками клюва, взмахами черных перьев. И вид его был задорен, и глаза горели черным цветом, в них узрел Юди безнравственность, такую же, как и видел он когда-то в своих глазах, в глазах что смотрели на его матушку, на его сестру, на его любимую женушку, глаза что во век забыли сей блеск, и теперь лишь огненная горечь видна в их блеске, в его взгляде. Черный ворон же все стучал и стучал по его оконцу, все пытался влезть в его поместье смотря на хозяина горящими глазами, глазами которые не чувствовали ничего, не любви, не горечи, не сожаления. Тогда и прогнал в пылу злобы его Юди, одним движением скинул он ворона с оконца, а тот лишь взмахнул своими черными крыльями, словно грозовыми тучами, да и унесся, унесся куда только и глядят его черные, бесчувственные глаза. И вновь, с этажа ниже, донеслись стуки в дверь дома бедняка, письмо — не иначе... Выждал Юди с пять минут, и вновь, костлявая рука проникла за дверь, и вновь она ухватило письмо, и вновь, оно было не утешительное. «Я вновь ждала тебя Юди, мои ноги в кровь исколоты иглами, а глаза, ох мои глаза, нету слёз больше в них, ведь выплакала я все пока ждала тебя, а тебя все нет и нет. Порой мне кажется, что и не нужна я тебе вовсе, и что я зря, каждый вечер жду тебя промерзая до косточек, жду и надеюсь, когда же придет моя любовь, но видимо не любит меня моя любовь, от того и тоска пробирает меня сильнее чем любой мороз, и никто согреть меня не в силах, лишь ты можешь избавить меня от холода в сердце моем, лишь ты, на веки мой любимый Юди... P.S осталось пять дней, поторопись любовь моя, поторопись. На веки твоя, Жоржет» Ох какая злость пробрала Юди, метался он по дому своему круша последний шкаф, последний чайный столик, все летело и билось в агонии злобной, а когда бить было нечего, стал сжигать свои последние книги Юди, кажется, и последнее пришедшее ему письмо было сожжено в страстях не у томимых. Когда же все силы были его исчерпаны, а злость и душевные муки все нарастали, схватил Юди свою красную шинель, и стал он ее гладить, чистить, выпрямлять каждую ниточку и каждую пуговку серебристую. До самого рассвета Юди налаживал свою шинель, а когда она стала походить на одеяния королевского приема, накинул он ее на плечи свои исхудавшие, и распахнул он дверь дома своего настежь. Безмолвно, словно целую вечность глядел Юди на восходящие солнце, и видел он в нем небрежные лучи, что были совершенны, необъяснимо прекрасны. И любовался Юди сидя на пороге дома своего солнцем до самого его заката, а когда же пришло время, время встречи с его Жоржет, скрылся бедняга в темном уголку замка своего, наглухо заперев двери, и слыхали лишь крысы плач его, плач что грохотом бродил по дому Юди, плач кой не знало до ныне сердце его, а душа, душа не могла вынести сего, по сему скрылась она в углу замка вслушиваясь в терзания бедняка. Так проходил день за днем, каждое утро выпрямлял свою шинель Юди, глядел на ее необычайно красивые пуговки, и вновь, усаживался на порог дома своего глядя на солнце, что ласково слепило ему глаза, а после, когда вступали в свои владения сестра ночь, запирался Юди в замке своем, и вновь он душу изливал свою бродящим крысам, ползущим тараканам, кои не могли понять его, кои ни когда и не познают боль его, лишь Жоржет, Жоржет была в мыслях его, коя ждет сейчас его где то в темной чаще, на заброшенном мосту, возле опиумного дома, где то ведь ждет его любовь, ждет и надеяться, и он придет, обязательно придет, да бы спасти свою любовь, от жуткого мороза. Так шли ночи и дни, полученные письма уже не приносили радостных вестей, а ночи все шли, приближая печальный конец любви бедняка, а шинель, все так и весела на плечах бедняка, ожидая свою роль. Так на шестой день, когда солнце почти скрылось за красными крышами домов, и уткнулось своими красными лучами в дремучий лес, уложил все письма Юди в карман шинели, и распахну дверь он свою настежь, и прочь, прочь бежать лишь было сил и смелости, словно выпущенная птица с клетки порхал Юди над полями, проносясь мимо узких улочек и широких площадей, и вели его ноги по тем самым забытым ему местам кои и не хотел он вспоминать, но все ровно бежал он по ним не чувствуя усталости, а в голове то и дело проносились воспоминания проведенных туманных дней Парижа, и понял он что только сейчас разум его чист и свободен, от того еще радостней несся Юди не зная куда, вило лишь его сердце, и доверился ему Юди как не доверялся никогда.
Когда же солнце отбросило последние прощальные лучи, сердце Юди перестало биться просясь наружу, остановились его безумные ноги, остановились на заросшей поляне, где лишь кустарник шипастый прорастал, обвивая все вокруг. И начал звать свою любовь Юди, все крича «Жоржет, я пришел любовь моя Жоржет» отчаянно кричал Юди, да так что звери лесные стали разбегаться по норам своим, а любимая его все молчала и молчала. Не уж то опоздал он, или же сердце привило его не туда, ведь место сие не помнит Юди, но что-то он чувствует к нему, как-то взволновано его сердце подходя к шипастым ветвям, и не оставалось бедному Юдину ничего как лезть, пробираться сквозь кустарник прокалывая ноги и руки свои в кровь, но ничего, он готов на все ради любви своей Жоржет, ведь она ждет его там, она точно ждет меня, ведь любовь моя. И пробрался бедняк к центру, все тело было его в ранах, кои так романтично кровоточили, обливая его маленькими струйками крови, и вновь, звал свою любовь Юди, звал так долго пока его голос не охрип, а горло не пересохло до боли сильно. Он опоздал, теперь же все было решено, теперь любовь его уже не принадлежит ему, и вскоре по проулкам Парижа пронесется весть, весть о великолепной свадьбе на самой очаровательной даме всего света, а Юди же, вновь будет рыдать в замке своем, брошенный, бесконечно одинокий, костлявый и тоскливый бедняк в замке своем, как трагично, как поэтично... Тихо продолжал звать свою любовь бедняк, уже и не надеясь на ее приход, но где-то все еще теплилась в нем надежда. И в усталости присел Юди наземь упершись спиною в плиту, и в тот же час, словно молнией ударило бедняка с небес, пронзили его воспоминания, воспоминания кои были спрятаны в самый черный ящик его жизни, и ключ к которому был лишь здесь. День тогда был полон веселья, бал маскарад у самого Графа Юдина, какой же великолепный размах он имел, по всюду были самые роскошные полу вековые вина, бесплатные распутные женщины на любой вкус, наркотический зал занимал одно из самых главных мест на втором этаже поместья, в тот день комнаты графа Юдина преобразились в готические оттенки что было не свойственно викторианскому поместью. Мрачность и изысканность в каждом бюсте, в каждом взмахе бархатных, пурпурно красных штор, поражало публику, коя была лишь актерами, лживыми друзьями Графа, но и рад он был тому как они со вздохами глядели на изысканный вкус людей прошлого, кой был им не по карману, и уж точно душа их была не так красива как черный бюст Паллады у камина моего, да и сам граф, похвастаться таким не мог. Вечер летел словно воронья стая, дикие маски все проносились по лестницам замка, все ворчали их мерзкие голоса и пьяные возгласы, а сердце что-то все тяготило Юди, может эффект от наркотика или же просто душевные невзгоды, ведь не мог не загрустить граф, имеющий все что только может пожелать, а может он хотел свободы, стать свободным как ворон вылетевший из стаи и унесенный попутным ветром в даль, да и не столь важны были его душевные терзания, как их последствия. В апогей бала, уединился хозяин дома с одной из дам знатного круга, жена же самого Юди, знала о его похождениях в их брачную ложу, и горько ей было знать что твориться там, но знала она и терпела который год, но видимо сей бал, и потешные смешки в ее сторону она стерпеть не смогла. Тогда она подняла толпу, дабы залучить мужа своего в измене, натерпелась бедная пташка Винди. Ох как же туманны воспоминания продолжения ночи, но помнит Юди по сей день свою злобу и жестокость... Зарубил он тогда свою любимую пташку топором, кой весел над бюстом его отца, рубил он ее пока от лица, прекрасного лица пташки Винди не осталось ничего кроме красного пятна, а толпа в изумлении, не ожидали они такой развязки, да и сам хозяин бала не ожидал кровавого представления. День тот прозвали кровавым балом, и сколько же месяцев пестрили заголовки газет с его именем, сколько денег отдал Юди дабы не сесть в темницу непроглядную, кажется тогда его богатства и пропали, а с ними и доброе имя его семейства, их слава и достижения, все затмило одно убийство белой пташки, белой пташки Винди, той самой пташки на могиле которой сейчас и лег в усталости ее убийца. Когда же покинули черные грёзы Юди, тот словно вспомнил все, и вновь ударило по нему само копье Ахиллово, как только он прочел имя на плите надгробной «Дорогой пташке Винди, от ее любящего мужа. Была она чиста и беззаботна, но словно пташка пошла на корм воронам», а рядом же, у плиты надгробной, лежали письма кои размокли под ливнями, а некоторые уже давным-давно пожелтели и потеряли все чернила, и было их больше сотни, все было усеяно письмами с печатью синей. Осознание пришло позже Юди, словно очнулся тот от дремоты своей долголетней, ах сколько же писем написал он, какие же любовные послания лежали у надгробья пташки Винди, и еще с десяток принес сегодня бедняк своей любви мадам Жоржет. И ведь нет Жоржет, и нет суженого у нее, а была лишь одна у него пташка, коя обломала перья свои белоснежные об клюв ворона черного... Лежал бедняк, обнявший могильный камень на земле сырой, и глядел он все на письма, письма что были наполнены искренней любовью, любовью что была не для Жоржет, и не для Винди, а для бедняка в замке разваленном, но не мог уже плакать Юди, ведь выплакал он уже все слезы, дальше лишь горькое признания, сумасшедший.
Сложил аккуратно все письма Юди близ могилы, а шинелью своей красной, снятой с плеч промерзших, укрыл он плиту могильную, что бы не били ее дожди холодные и, ветра лютые. Теперь же, тепло его пташке Винди, впредь мороз ее не тронет. «Пусть греет она тебя как не грела любовь моя». По возвращению домой, избитый местными пьяницами, гонимый знатными людьми его бывшего окружения, заперся Юди в комнате своей на все замки, и сидел он над столом своим до самого вечера дня идущего. множество вещей он обдумал, и жизнь его порочная проносилась пред глазами, может и убил бы бедняк себя коль смелости хватило бы, но не сделал он этого, и не сделает впредь никогда. Так и замолкли мысли в голове бедняка, и вновь он ждал заката. Вскоре в дверь дома его, вновь постучали, то ли тревожные тени разума больного, или же вороны на ветвях угрюмые, все ровно кто стучит сегодня, главное, что Жоржет напишет скоро... Ах, Жоржет.
Текущий рейтинг: 68/100 (На основе 30 мнений)
