Приблизительное время на прочтение: 66 мин

Рабство Кошмаров

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Pero.png
Эта история была написана участником Мракопедии Towerdevil. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.


Эта история принадлежит циклу, содержащему рассказы:

А также


Дом трещал и стонал, словно умирающее чудище. Ступеньки слегка кренились под тяжелыми шагами Боцмана. Ноша его была тяжела, цеплялась за перекладины перил и непокорно волочилась по паркету, словно тяжелея с каждым шагом.

Когда-то их спальня, а позже — комната Ленор находилась на первом этаже, но со временем это перестало быть удобным. Дверь пришлось заколотить, а впоследствии и вовсе замуровать, чтобы жилище не выглядело, как бутафорский "дом с привидениями". Теперь же вход в комнату Ленор находился в надстроенной башенке на четвертом этаже — этой своей поделкой Фритц особенно гордился, потому что делал все сам.

Нетрудно вспомнить, как все началось. В то утро Хирше проснулся от сильного запаха газа. Зайдя на кухню, он увидел, как его дорогая Ленор катает по сковороде сырые яйца над не зажженной конфоркой плиты. К счастью, Фритц тогда успел среагировать и отключил все электричество в доме, но в душу ему надолго запал этот беззаботный, стеклянный взгляд и блуждающая улыбка его жены. С тех пор все изменилось. Их любимое вечернее развлечение — отвечать на вопросы шоу "Кто хочет стать миллионером?" раньше участников теперь превратилось в сущую пытку для них обоих — Ленор сосредоточенно морщила лоб, пытаясь вспомнить год, в который началась Вторая Мировая Война или фамилию основателя компании Форд, а Фритц с ужасом сидел и наблюдал за ее бесплодными усилиями. Потом Ленор как-то раз не смогла прочесть инструкцию к витаминам. Финальную точку в их счастливой жизни поставил сорок восьмой день рождения Боцмана. Проснувшись, он по обыкновению проследовал на кухню, где его должен был ожидать "именинный" английский завтрак — колбаски и томаты, пожаренные на шкварках, грибы портобелло, стопка тостов, бобы и кровавый пудинг — холестириновая бомба, которую Фритц позволял себе исключительно в этот праздник.

На кухне было темно и тихо. Завтраком даже не пахло, лишь тревожно, неправильно валялась на боку пачка молока, содержимое которой стекало на пол. Чувствуя нарастающую панику, Хирше выскочил во двор, и глазам его предстала Ленор. В некоем безумном вальсе она кружилась по придомовой территории, топча босыми ногами клумбы с цветами, которые сама же с таким тщением обхаживала. Увидев своего мужа на пороге дома, она остановилось, несколько виновато и испуганно улыбнулась, после чего свалилась, как подкошенная, без сознания.

Синдром кортико-стриоспинальной дегенерации, или, по-простому, "коровье бешенство". Просто и без обиняков сухонькая женщина-врач сообщила Боцману, что болезнь абсолютно неизлечима, что нет никаких лекарств и операций, что смерть придет в течение года. Всего этого Ленор уже не слышала — она уже давно находилась в мире воспоминаний, то воспроизводя сценки из каких-то телепередач, то из их с Фритцем жизни, а иногда и вовсе лепетала, как младенец, безразличная к внешним раздражителям. Как в сером густом тумане Боцман помнил этот день. Женщина-врач что-то тихо говорила, но Фритц уже не слушал. Обычно красное, его лицо теперь почти сливалось с белой стеной. В кабинет вошел какой-то мужчина с черным галстуком, врач вышла, и они остались один на один. Вошедший нес что-то невразумительное — о том, что надо принять скорбь, пережить ее, пропустить через себя, чтобы жить дальше. Что-то о будущем, о том, что надо двигаться вперед, позаботиться обо всем заранее. Последнее, что помнил Боцман это увесистый каталог, чьи страницы были усеяны изображениями гробов и венков.

Когда приехали люди из Спецотдела, Боцман уже сидел с пластиковыми хомутиками на руках в полицейском участке. Парня с черным галстуком забрала скорая — вернее, то, что от него оставили безжалостные, натруженные руки Хирше. Удостоверения и полномочия Мюллера избавили тогда баварца от проблем с полицией, но никакие бумажки, ничья власть не могли спасти его дорогую Ленор от неотвратимой длани Жнеца.

Она металась по кровати и бредила, а Боцман часами сидел рядом, пытаясь разглядеть в худенькой, высохшей фигурке, несущей околесицу, женщину, которую он продолжал любить. Черная тень, накрывшая ферму Хирше, не оставляла место ни радости, ни надеждам. Применение Сыворотки стало лишь вопросом времени. Каждый раз Боцман прокручивал в голове историю этого кошмара, взбираясь на самый верх дома. Хаотично расположенные лестницы, перестроенные стены — все это выглядело бы совершенной бессмыслицей для любого архитектора — кто в здравом уме будет строить сквозную шахту через весь дом? Скрип и пыль, сыпавшаяся с балок заставили Фритца ускорить шаг. Добравшись, наконец, до заветной двери, он долго возился с ключами, открывая один замок за другим — всего четыре, по одному за каждый год новой жизни Ленор.

Осторожно зайдя внутрь, двигаясь боком по стене, чтобы не свалиться в темный колодец в центре комнаты, Хирше подвинул к краю ямы свою ношу и небрежным пинком отправил груз в темную бездну — Ленор не любила свет.

Подождав, пока хлюпанье и чавканье затихнет, он сбросил с края шахты веревочную лестницу и полез вниз сам. Боцмана встретил многоголосый хор, вторящий сам себе и сам же себя перебивающий.

— Милый, купи, пожалуйста, луковицы тюльпанов и удобрения, только не те, в зеленой...

— Ну, папочка, миленький, не сердись, я не специально...

— В болезни и здравии, в горе и в радости...

Фритц дернулся, словно от пощечины, услышав эти слова. Спустившись, он снял с себя всю одежду и осторожно сложил ее на табуретке в углу. Нагой, повернувшись к Ленор, Боцман жадно обнял свою жену, прильнув к ней всем телом. Чувствуя, как гениталии начинают наполняться кровью, он хрипло прошептал, вторя Ленор:

— И в болезни и в здравии, и в горе и в радости, пока смерть не разлучит...

* * *

Все пылает. Остов дома похож на обломки сгоревших спичек. Семья — молодая женщина, отец семейства и ребенок, девочка лет шести в пижаме с заячьими ушками — они успели выбежать на лужайку. Их лица покрыты сажей и копотью, они кашляют, на лицах застыл ужас. Взгляды обращены вверх, туда, где на догорающих остатках крыши застыл обугленный младенец. Его единственный глаз тускло тлеет на маленьком личике, черные пальчики, осыпаясь пеплом, катают маленький комок огня. Кисть сжимается, и пижама девочки вспыхивает, несчастный ребенок корчится, синтетика липнет к коже, прирастая к телу. Огонь перекидывается на волосы матери, ее глаза запекаются, нечеловеческий визг устремляется в ночное небо. Отец пытается убежать прочь, но его настигает взгляд глаза-уголька обгоревшего младенца, и тело мужчины превращается в столб пламени.

В грязной воде плавают клочки бумаги, карандаши и маркеры. Вода уже почти доходит до подвесного офисного потолка, и тонущая женщина вышибает решетку вентиляции, чтобы подарить себе еще несколько драгоценных секунд жизни. Что-то ощупывает ее ноги. Радужные масляные пятна расходятся кругами, когда нечто касается поверхности. Тварь вцепляется женщине в щиколотку и тянет вниз. В мутной темной воде последним, что видит несчастная становится фарфоровое кукольное лицо с заросшим кораллами глазом, из которого бесконечно тянутся полупрозрачные, белесые, тонкие как волосы щупальца. Спусковые выросты реагируют на прикосновение, и тысячи стрекательных клеток выпускают свои заряды.

Дверь сотрясается от ударов, во все стороны летят щепки. Молодой человек, закрывшись шторкой, лежит в ванне в позе эмбриона, скорчившись и закрыв глаза. У него больше нет сил убегать. Дерево разлетается от мощного натиска, в дыру медленно, по сантиметру проталкивается большая, неуклюжая безликая голова, похожая на замшелое бревно. Единственный глаз размером с добрую тарелку открывается, по нему беспорядочно перекатываются хищные узкие зрачки. Все они собираются в одну точку и утыкаются взглядом в бедолагу, съежившегося в ужасе. Тяжелый кулак проламывает ванную сбоку, заодно разворотив грудную клетку одинокого студента.

Гигантские офисные небоскребы похожи на опустевшие ульи — нигде не горит свет. У окон стоят люди и смотрят друг на друга — из здания в здание, напуганные, заплаканные, выстроившиеся в длинные очереди к открытым окнам. В офисы врывается пение странного, переломанного и перекрученного ангела, зависшего в воздухе между строений. Искореженные крылья не двигаются, а рот закрыт, но бессмысленная, мучительно тоскливая песня без слов впивается в мозг напрямую, как будто минуя уши. Хаотично вращающийся глаз уродливого создания не фокусируется на людях, безмолвно выпадающих из окон один за другим, словно монеты из игрового автомата.

Общая комната детского сада украшена к Рождеству. Вырезанные из бумаги белые снежинки усыпаны маленькими красными пятнами. Девушка-воспитатель, рыдая, сидит под столом. Посреди помещения, на ковре, стилизованным под карту сказочного города распласталась губчатая, покрытая трепещущими лепестками масса. Пахнет карамелью, медом и дерьмом. Многочисленные языки твари уходят под одежду лежащих на полу детей и пульсируют. Малышня кричит и плачет на разные лады, а воспитательница пытается зажать уши, стараясь не замечать омерзительного хлюпанья и чавканья.

В соборе царит паника. Люди беспорядочно бегают в поисках выхода, но двери завалены церковными скамьями. Гигантская фигура, растянувшаяся под потолком, лениво высматривает единственным глазом на смазанном, будто слепленным из потекшего воска, лице очередную жертву. Бесконечно длинная рука вытягивается и хватает пожилую монахиню. Челюсти сжимаются, и с потолка собора льет багровый дождь, окропляя безучастного ко всему Сына Божьего, приколоченного к своему распятию.

Под ночным небом на теннисный корт продолжают прибывать старики — на колясках, ходунках и костылях, присоединяясь к растущей серой массе из мусора и человеческих тел. Груда еле заметно пульсирует и вздыхает, принимая внутрь себя очередное пожертвование.

В магазине бытовой техники царит тишина. Неожиданно раздается полный боли крик, за которым следуют рыдания и всхлипы. У полки с телевизорами застыли покупатели и продавцы. Их поза неестественны, с подбородков капает слюна, изредка раздается невнятное мычание. На экране человек в солдатской форме вырывает плоскогубцами очередной ноготь бедолаге, привязанному к креслу. Изредка палач поворачивается к зрителям, и можно заметить, что мешанина плоти, скрытая тенью фуражки, не имеет ничего общего с человеческим лицом.

Истощенное нечто в балахоне стоит, раскинув руки на шпиле ратуши. Под стенами неоготического здания, испещренного стрельчатыми окнами и горгульями, раскинулась рождественская ярмарка. Многочисленные ее посетители кричат, корчатся в мучениях и катаются по земле, в то время, как их плоть тонкими жгутами отделяется, скручивается и улетает под черный с желтым кантом балахон создания на крыше. Несчастные с содранной кожей пытаются уползти, пока их мышцы и жилы покидают тела, оставляя лишь розоватые от крови скелеты.

Вагоны поезда лежат поперек платформ и рельс мертвой гусеницей. Через разбитую крышу вокзала неторопливо опускаются, кружась, снежинки. Машинист, застрявший в кабине, пытается выбить ногой стекло — его сильно прижало креслом, у него сломаны два ребра и вывихнута рука. Стекло не поддается, пока не приходит неведомый помощник. Серая тощая рука с легкостью пробивает окно, хватает машиниста за ногу и выдергивает из кабины. Бедняга висит вверх ногами лицом к лицу с неведомой тварью с пустыми глазницами и неестественно вытянутым ртом. Раздается печальное, почти сочувственное "Э", и человек чувствует, как кожа стягивает лицо, становясь тонкой, похожей на пергамент, как высыхают и лопаются глаза, как жизнь покидает тело.

Тяжелые копыта отбрасывают пожилого мужчину к дереву, перебивая позвоночник. Не имея возможности шевелиться, он вынужден теперь наблюдать, как его старенький шарпей, никогда в жизни даже не рычавший, теперь хищно надвигается на своего хозяина, а за спиной изящно потягивается женская фигура на длинных ногах, увенчанных копытами.

Грязный подвал с заплесневелыми стенами. На крошеве из стекла и бетона, захваченные безумной страстью, спариваются двое. Лица женщины не видно, ее лысая голова ударяется об пол при каждом движении партнера. Залитая мужским семенем, прикованная наручниками, она кажется абсолютно безразличной к происходящему, и лишь ее таз без остановки двигается навстречу любовнику.

На полу церковной крипты сидит на коленях и рыдает человек. Тело его и лицо покрыто страшными ожогами, лишь кое-где угадываются остатки многочисленных татуировок. Его ногти царапают обожженную голову, его вой эхом носится между стен и саркофагов. То срываясь на крик, то на шепот, он произносит на разные лады одни и те же слова: "Ты так ничего и не понял! Нет ничего важнее людей! Ты-ты-ты-ты..."

Писк будильника ворвался в сон непрошенным гостем, грубо вырвав Стефана из объятий Морфея. Пора в душ и на работу. Земмлер вышел из комнаты и наткнулся на мать. Та уснула на диване, не раздеваясь. Косметика смазана, волосы растрепаны, вечернее платье помято. Заглянув в спальню, молодой человек увидел там отца — тот пускал слюни на подушку, а на прикроватном столике громоздились пустые винные бутылки. "Ничего важнее людей? Ничего хуже людей, это уж точно!" — мысленно с досадой ответил Стефан обгоревшему человеку из сна.

* * *

Глассман поставил хрустальную вазочку на стол и подвинул в сторону Вулко. Толстяк осторожно снял крышку, и глазам его предстала неоднородная серая жижа. — Кушать подано, пан Вышчек. Зачерпнув ложкой немного приторно пахнущей субстанции, бывший клоун отправил кушанье в рот. Скривившись от невыносимо горькой и одновременно просахаренной бурды, он поскорее проглотил густую дрянь. Щеки его тотчас порозовели, боль в почках ослабла, пропали рвотные позывы, мучающие его с самого утра, и наконец-то ушла всепоглощающая, сверлящая мигрень. Он потянулся ложкой к вазочке снова, но гостеприимный хозяин накрыл емкость рукой и отодвинул ее к себе.

— Ну-ну, Винни-Пух, полегче. Не все сразу. Пчелок-то больше нет.

— Это какие-то неправильные пчелы, — пошутил приободрившийся Вулко, после чего посерьезнел, — Сколько у нас еще?

— Три с половиной банки. Еще сколько-то у лаборантов в Мюнхене, но они, скорее всего, уже давно наш медок разложили на клетки и атомы.

— Может, оставишь его у меня в номере? — с надеждой спросил толстяк, жадно глядя на мед.

— Еще чего! Ты же съешь все в один присест, что я потом с тобой буду делать? Нет уж, мой плюшевый мишка, медок останется у меня, — Глассман каким-то незаметным жестом крутанул вазочку в руке, и та пропала из виду.

— Так ты объяснишь, зачем нам этот недобитый?

— Ну, я даже не знаю, — Глассман прошелся по залу с его скрипучими половицами, наткнулся взглядом на бульдога и принялся трепать того за брыли, — Не знаю, например, как можно вообще быть таким невероятно милым существом? Ты хороший мальчик, ты заслужил лакомство?

При слове "лакомство" Гарм прижал ушки и просяще завилял сразу всем корпусом. Стеклянноглазый извлек из кармана спортивного костюма маленький ломоть сушеного мяса, и песик с благодарностью осторожно взял передними зубами угощение.

— А нужен он нам, мой друг, — не меняя игривого тона, продолжил лысый, не переставая гладить собаку, — затем, что Вхлицкий — бессмертен. Абсолютно и полностью. Хочешь — на части режь, хочешь — взрывай.

— И что ты с ним будешь делать? — скептично спросил Вулко.

— А то же, что и с тобой. Дружить, общаться, дела делать. Не двери же им баррикадировать, — усмехнулся собеседник.

— Может, тогда стоит уже "королю Артуру" занять свой трон? — впервые за разговор обратил внимание толстяк на раскинувшуюся на полу фигуру с ножом в темени. Ярослав судорожно подергивался, изредка мыча что-то невразумительное.

— Обязательно. Только не сейчас. Мне нужно немного подготовиться к нашему знакомству. Тебя он, вроде уже знает, хотя... может и не признать — все-таки, столько лет прошло, да и ты так похудел, — кивнул Глассман на свисающую мешком кожу бывшего клоуна, — И еще. Не говори ему про Алую Династию ничего. Я сам ему все объясню.

— Ты странный человек, Стеклянный. Собираешь вокруг себя сирых и убогих, больных да умирающих. Ладно этот хрен — им хотя бы температуру в проруби мерить можно. А я-то тебе зачем? Старый, измученный ублюдок, ни умений, ни знаний — одно брюхо да бульдог.

— Вот это ты верно подметил, Вулко, терплю я тебя исключительно из-за него, — человек в спортивном костюме подхватил пса на руки, прижал к груди и с нежностью уставился собачке в глаза, явно пародируя "Мадонну Литту". Тем более странно было увидеть, как светившиеся добротой и лаской глаза стали вдруг тоскливыми и колючими, когда взглянули на толстяка. Тот вжался в диван, нервно схватившись за ручку кислородного баллона.

— Ты, Вулко, жалкий, слабый и мерзкий человечишко. И это хорошо, ведь в твоем маленьком, запертом в жировую сумку сердце никогда не найдется места для настоящей любви. А значит ты — единственный из нас, кто может не влюбиться в Мать Матерей, не возжелать ее каждой клеточкой своего тела, не посвятить всю жизнь мечтам стать отцом ее детям. Вот зачем ты мне нужен, грустный клоун. Следить за ней, пока не пришло время, потому что сам я на это не способен, — Глассман опустил бульдога на пол и крякнул, поднимаясь, — Эй, малыш, ты точно не пудель? Весишь ты, пожалуй, целый пуд!

* * *

Вальтер старался не козырять лишний раз удостоверениями Спецотдела, но теперь ему нужно было абсолютное одиночество, поэтому теперь в фитнес-центре он оставался единственным посетителем. Со дна бассейна все виделось далеким, малозначительным. Все вдруг стало несущественным. Плоть Матери ласкала артерии Вольфсгриффа изнутри, наполняя его спокойной, холодной яростью. Вода окутывала бесконечной, еле осязаемой массой, понемногу вымывая скорбь и боль, наполнявшие всю суть Вальтера, слагавшие всю его личность, оставляя после себя лишь пустоту. Его Марго. Его дитя. Весь окружающий мир становился вторичным, потерявшим значение, сужался до узкой точки, через которую бывший координатор видел лицо своего врага — высокого бородача с мусороперерабатывающего завода. Он был в руках у Вольфсгриффа, тот почти сжал свои пальцы на горле ублюдка. Если бы не это чертово ранение. Если бы не эти бездарные ничтожества, упустившие и пленника, и Vitro Viro.

Когда Мюллер сухо сообщил Вальтеру, что обвинения в нападении на сотрудников больницы с него сняты, он пропустил это мимо ушей. Хорст продолжал монотонно зачитывать список штрафных взысканий, наложенных на Вольфсгриффа — единоразовая компенсация, "шмерценгельд" каждый месяц, очередной — уже четвертый — "манунг" в личное дело. Все это не имело значения. Важно стало лишь одно — найти бессмертного чеха и пытать, пытать его до тех пор, пока тот не взмолится о смерти. Вновь и вновь высверливать ему зубы, заливать кипяток в глаза, поставить капельницу с отбеливателем, пропустить через его организм литры кислоты и килограммы остро заточенного железа. Заставить ублюдка играть в гляделки с Лугатом, по очереди извлекать органы, скармливать ему самые страшные галлюциногены, а после — когда тварь перестанет реагировать на боль — сбросить его в "приемник", к остальным, кто полезнее живой, чем мертвый.

Вальтер вынырнул на поверхность и тут же успел заметить, как на другом краю бассейна по воде расходятся круги. Где-то за спиной раздался печальный вздох, но прежде, чем Вольфсгрифф успел обернуться, дверь за неизвестным захлопнулась.

* * *

Подъем давался Вулко нелегко. Гарм остался в отеле, больше некому было торопить толстяка, и тот давал себе время недолго передохнуть, останавливаясь у очередного магазинчика или кафе. Присаживался за столик или на скамейку, поправлял до крови натирающие на ляжках штаны, отирал пот со лба, массировал гениталии, раздраженные катетером и клял последними словами свое омерзительное тело. Из-под пластырей на глазнице снова лилась полупрозрачная жидкость — на жаре заклеенная рана снова начала гноиться и причиняла клоуну немало неудобств. К своему старому образу Вулко вернулся неосознанно. Возможно, иллюзия анонимности давала ему силы смотреть в глаза всем этим людям, а может парик с рыжей шевелюрой, грим и клоунский костюм напоминали ему о лучших временах.

Когда Вулко начал подъем в гору солнце только лишь садилось. Уже к середине пути лавочки и забегаловки маленького городка начали закрываться, а на небо высыпали звезды. Круглая, невыносимо белая, почти серебряная луна ярко освещала его путь к высокому холму, самому центру города, где на верхушке одиноко торчал шпиль маленькой древней часовни. Вулко еще раз бросил взгляд вверх, куда ему предстояло топать по брусчатке еще добрые полчаса и тяжело вздохнул. Гости будут совсем скоро, а надо так много подготовить.

Уже в часовне, устало отдуваясь, Вулко наконец-то удовлетворенно присел на краешек алтаря. Вот теперь все готово. Нечто влажное, холодное принялось посасывать его палец.

— Не надо, — протянул он неуверенно, но палец не отнял.

Фигура, затянутая в сплошной латексный костюм с единственной прорезью для рта, страстно извивалась, имитировала тяжелое дыхание, и медленно двигала тазом на манер спаривающейся собаки. Ее конечности были прикованы наручниками к крюкам, вкрученным в каменное основание алтарного камня. Гипсовая облупившаяся статуя Иисуса взирала с креста на незваных гостей со странной смесью благодушности и удивления единственным оставшимся глазом. Половина лица Христа со временем скрошилась, и на ее месте зияло серое пятно. Вулко прикрыл один глаз и щеку ладонью, потом, паясничая, ткнул пальцем в сторону распятия и издал клоунский смешок. Да, кажется, теперь он готов. За массивными дверями часовни раздалось нетерпеливое гудение клаксона. Два длинных, один короткий, один длинный. Пора.

Распахнув двери, клоун предстал перед собравшимися горожанами во всем своем жутковатом великолепии. Те — двадцать рослых мужиков с черными полумасками на лицах — отшатнулись от устрашающего паяца. Желтоватый от времени сатин испускал маленькие облачка пыли, когда Вулко двигался, мышцы на изуродованной части лица вели себя непредсказуемо — то улыбка растягивала рот, как резину, то скалилась звериной гримасой, обнажая сточенные до основания зубы. А в пару единственному глазу мертво пялился глаз второй — грубо намалеванный контурным карандашом прямо на пластыре, уже потекший из-за сочащегося гноя.

— Дамы и господа! Впрочем, дама здесь одна — единственная и неповторимая, королева заглатывания и горлового минета! Итак, основные правила — маски не снимаем, надеваем наручники и не трогаем их до конца вечеринки, ни на себе, ни на других — руки вам все равно не понадобятся, — глумливо улыбнулся клоун, после чего посерьезнел и четко, отрывисто произнес самое главное правило — теперь-то он знал, как эти слова звучат на всех языках мира, — Только в рот!

Несколько минут спустя омерзительной шеренгой с закрытыми лицами и обнаженными гениталиями они стояли друг за другом, дожидаясь своей очереди. С невероятной страстью и жадностью Мать Матерей поглощала мужскую плоть и семя, одного за другим, жадно вбирая в себя все без остатка, упираясь темными губами в небритые лобки фермеров, пивоваров, священников и кассиров. Глядя на все это с сиденья исповедальной кабинки, Вулко с досадой отметил, что его гениталии так и остаются сжавшимися, мертвыми, неподвижными, и лишь сердце горело яростным огнем желания, зависти и чудовищной ревности.

Ревность угнетала и Глассмана. Стоя на крыше со своим "Напитком Вечности" в руках, он глядел вдаль, на холм, где вопреки обыкновению светились окна давно заброшенной часовни. Дверь той открылась и на порог, под свет луны, вышел голый человек и закурил, как-то странно поднимая обе руки, чтобы затянуться. Лишь когда некто вновь вернулся в часовню, наблюдатель заметил, что раздавил бокал с коктейлем, и теперь тот стекал на черепицу, перемешиваясь с его кровью.

* * *

Страшно чесались зубы. Молния на маске резала кожу, твердый пол болезненно упирался в колени, а из окна задувал холодный ночной ветер.

— Ну что, сучка, ты готова? — насквозь фальшиво и натужно прозвучал вопрос за спиной Мауэра.

— Да, господин, — смиренно, подавляя желание вгрызться в шею этого юнца, ответил Лодырь.

Платье приподнялось сзади. Юноша впился тонкими длинными пальцами в его ягодицы и сильно, до боли, развел их в сторону. Ануса коснулось что-то теплое и влажное, сзади раздалось удовлетворенное мычание. Холодная рука стала болезненно и неумело мять его яйца, и мошонка Мауэра вся втянулась, скукожилась, как испуганная улитка.

— М-м-м, ты такая сладкая сучка. Слишком сладкая для меня, — актерскому таланту юноши не позавидовало бы и дешевое отельное трюмо, в которое Лодырь упирался руками.

Несколько шлепков вялым членом по ягодицам ничуть не улучшили ситуацию.

— Да, слишком сладкая. Ложись на спину.

Едок послушно перевернулся и лег на заранее подстеленную клеенку. Закрыв глаза, он раздвинул ноги и широко открыл рот, зажмурившись. На его грудь и лицо полилась теплая, резко пахнущая жидкость. Моча беспрепятственно скатывалась с начисто выбритой груди, скапливаясь в углублениях на ребрах и ключицах, пропитывая насквозь черную ткань вульгарного кружевного платьица. Несколько капель попали в рот, и едок блаженно покатал их на языке, но его член лишь слегка дернулся, так и оставшись лежать раздавленной гусеницей на бритом лобке.

— Вот теперь все, как надо.

Парень удовлетворенно осмотрел едока — тот распластался на полиэтилене, широко раскинув руки и соблазнительно раздвигая бедра, словно прожженная шлюха. Разметавшийся по полу рыжий парик был надет прямо на черную кожаную маску с отверстием для рта на молнии. Стоя над ним, юноша — совсем еще мальчишка с тонкой полоской пидорских усиков — принялся теребить свой агрегат, приводя его в состояние боевой готовности. Вульгарно сплюнув себе на руку, парень размазал свою слюну меж ягодиц Филиппа и, встав на колени, принялся с усердием, достойным бурильщика, ввинчиваться в прямую кишку едока. Член у юнца оказался куда больше, чем рассчитывал Мауэр. Шло туго, медленно, словно это не Филипп когда-то был "королевой вечера" в клубе "Просекко". Но сейчас ему нужно было что-то другое, и организм, словно чувствовал это, препятствуя всеми способами приятному проведению вечера.

— Может, взять смазку? — робко, выйдя из образа, поинтересовался молодой человек. Как его там звали? Эрик? Рик? Эдвард?

— Мне нормально, Эдвард, продолжай, — выбрав имя наугад, хрипло скомандовал едок.

Парень поднажал, и сфинктер Филиппа сдался, впуская в себя громадный поршень целиком. Глаза у Мауэра полезли на лоб, он сжал зубы и медленно выпустил воздух, смакуя экстатическое наслаждение болью. Парень задвигался, и Филипп приготовился насладиться ощущением огромного горячего члена в своей заднице, но все еще что-то было не так — его член болтался из стороны в сторону в такт движениям Эдварда, словно надкушенная венская сосиска.

— Ударь меня.

Пощечина была слабой, бабской. Кажется, паренек даже больше навредил себе, обрезавшись о металлическую молнию маски — он сунул руку в рот, по пальцу стекла капелька крови. Мужское начало Мауэра приподнялось, ожило, словно требуя еще насилия.

— Сильнее.

Вторая пощечина была еще более робкой и осторожной. Проснувшееся было возбуждение вновь угасло, едок без удовольствия смотрел на пыхтящего юнца, фарширующего ему задницу. Громко и невпопад застонав, он напряг мышцы сфинктера, и с губ парня тоже сорвался стон. Так, играясь накачанным задом, Мауэр довольно быстро ощутил сильную пульсацию внутри себя, которую сопроводила горячая жидкость, извергающаяся в его нутро. С туповатой улыбкой Эдвард отвалился, лег на пол, точно сытая пиявка. — А на Тиндере ты писал, что продержишься два часа с легкостью, — насмешливо заметил Лодырь.

— Не с твоей тугой задницей. Дай мне пятнадцать минут, и я буду снова в строю, — тяжело дыша ответил юноша.

— Нет необходимости.

Медленно, во весь свой громадный рост едок встал и вытянулся, вздымаясь над своим бывшим "Господином". Неожиданно для себя Эдвард в деталях разглядел, как под мокрым от мочи платьем бугрятся мышцы, а руки до самых плеч покрывают самого странного рода шрамы. Мауэр лениво потянулся, снял с трюмо свою электронную сигарету и, с удовольствием затянувшись, выпустил чудовищных размеров облако в сторону партнера.

— Откуда все это? — вдруг спросил парень.

— Что "это"?

— Все эти шрамы? Ты занимаешься скарификацией или типа того?

Едок усмехнулся и выпустил еще одно облако.

— Скарификацией занимались мои приемные родители. Кстати, благодаря им я и не люблю обычные сигареты, — Лодырь оттянул лямку платья, продемонстрировав длинную вереницу круглых белых точек , обрамлявших отрезанный сосок, — Зато полюбил платья.

— Это ужасно. Извини, я не хотел. А вообще, курить вредно, даже электронные.

Мауэр чуть не прыснул. Что это было — нотки заботы?

— Встань на колени.

— Это зачем? — настороженно спросил Эдвард.

— Как видишь, я еще не кончил, — кивнул едок на свой болтающийся член.

— Чего? Эй, приятель, мы так не договаривались. Я исключительно актив, и готов выступать только в роли верхнего. Я тебе с самого начала сказал, что "сабом" не буду ни в коем разе, — замахал руками собеседник.

— Я знаю, — осклабился Лодырь, демонстрируя изломанные, кривые зубы, над которыми нависала лиловая, испещренная шрамами бахрома губ.

Резкий удар ногой под дых заставил Эдварда свернуться в позе эмбриона и судорожно хватать ртом воздух. Подцепив двумя пальцами того под плавающее ребро, едок без усилия приподнял молодого человека и усадил его перед собой на колени. Тот кашлял и пытался встать на ноги, но еще один пинок в ребра быстро его угомонил.

— Мы так не договаривались, — хрипло повторил Эдвард, обиженно глядя в глаза едоку.

— Да. Я скрыл от тебя еще кое-что.

Распустив шнурки на затылке, Мауэр медленно принялся стаскивать кожаную маску с головы. Показались всклокоченные, мокрые от пота волосы, несколько швов на лбу, а после и лицо. Лицо человека, прошедшего через мясорубку. Едок лыбился так, что, казалось, рот сейчас порвется, а многочисленные шрамы от швов натягивались, меняя цвет с багрового на светло-розовый.

— Я давненько не менял фото в профайле.

Юнец с ужасом смотрел на возвышающееся над ним чудовище, и Мауэр понял, что хоть какое-то удовольствие он сегодня вечером получит.

— Открой рот.

Член отказывался вставать полностью, слегка твердым вайсвурстом он безжизненно лег на красный язык парня, и тот послушно обнял его губами.

— Ты знаешь что делать.

Нехотя, неумело, голова юноши задвигалась. Языком тот почти не работал, двигался совершенно механически, время от времени чиркая зубами по нежной коже.

— Поактивней, — скомандовал едок и с силой дернул юношу за прядь волос у лба. Кожа надорвалась, на лоб полилась кровь, а мальчишка выплюнул член изо рта и, исторгая рыдания, пытался приладить кусочек кожи на его законное место. Ненадолго бросив взгляд на то, что было у него во рту, Эдвард взвизгнул, прошептав "Гребанный фрик".

— Это не мой выбор, — осклабился едок, опустив взгляд на член. Тот, налившись кровью и увеличившись в размерах, теперь напоминал неровный початок кукурузы. Кожа бугрилась вросшим пирсингом, шариками, штангами и ушедшими по самую шляпку гвоздями, а заканчивался… — Кусочек головки мне откусил мой приемный отец. Но не волнуйся, я все чувствую.

Взяв юношу за вихры, Лодырь вновь погрузил член в рот парня. Преодолев сопротивление горла, едок продвинулся дальше, пока пидорские усишки юнца не начали щекотать лобок. Из носа Эдварда потекли сопли, портя все впечатление. Слезы катились из глаз, оставляя темные дорожки туши на щеках парня. "Ну и педик!" — подумал про себя Мауэр.

Много времени не потребовалось, глаза юноши уже закатывались от удушья, когда Филипп кончил, вяло и невыразительно, точно потекший кран. Вынув член изо рта Эдварда, Лодырь отбросил свою жертву в сторону, и того вырвало на пол. Тонкая желтая струйка свисала с соблазнительно-красных губ парня, пока тот сосредоточенно пялился в лужу собственной блевотины, где среди кусочков теста и пепперони плавали крупные сгустки белка.

Но едок все еще чувствовал себя неудовлетворенным. Хотелось вцепиться в мягкую, покрытую юношеским пушком шею этого педика, раскрошить зубами верхние позвонки, уничтожить точно выверенными укусами это личико греческого бога, который сейчас сидел на полу и отрыгивал его семя. Ничуть не стесняясь Эдварда, Филипп достал из оставленной на трюмо сумочки телефон и набрал номер.

— Лодырь, придурок, ты на часы смотрел?

— Не мельтеши, старина. Мне нужно немного кайфа.

— Какого кайфа? Три часа ночи!

— Я бы как раз через часа полтора подъехал — успеешь выспаться.

— Никуда не надо приезжать. В последнее время мне не удавалось ничего оставить, а все что есть, нужно самому.

— Ты же сейчас, надеюсь, несерьезно? Мне это нужно, я не шучу!

— Я тоже не шучу. У меня осталось только на себя.

— Ты об этом сильно пожалеешь, свиноеб вонючий! — едок яростно отбросил телефон в сторону. После чего обратил свой взор на Эдварда, что влажно кашлял, сидя на полу.

— Тебе стоит подходить более тщательно к выбору партнеров на одну ночь.

Взяв электронную сигарету, телефон и сумочку, Лодырь покинул номер дешевого отеля, оставляя на протертом ковролине следы мочи, стекающие с платья.

* * *

Целый день Боцман был какой-то дерганый. На вопросы о самочувствии он отбрехивался невнятным "не выспался". Стефан, загодя заметив настроение координатора, старался держаться поодаль. Задания не было, и каждый занимался своим делом — Карга штудировал электронную книгу, Бьянка развлекалась, строя из шприцов фигуру человечка, а Вальтер, как всегда, тупо пялился в стену — с его руки свисала тонкая серебряная цепочка, а кулак что-то с силой сжимал. Малыш же с интересом и ужасом листал теперь рассекреченный отчет по Алой Династии. Все сотрудники Спецотдела ходили подавленными — робкими тенями они шмыгали от кабинета к кабинету, прижимая к груди папки с документами и нервно оглядывались. Периодически тишину нарушал шум строительных инструментов наверху — Мюллер распорядился поставить новый шлюз, но уверенности в завтрашнем дне это не прибавляло. Спецотдел был скомпрометирован.

Интерком на столе Хирше замигал красной лампочкой.

— Я к Мюллеру, — коротко бросил Фритц, грузно поднимаясь с кресла, — Это наверное, насчет твоей стажировки, Земмлер. Пора, пожалуй, принимать решение. Мой прогноз позитивен — что я, что Вальтер оставили хорошие рекомендации, думаю, старик тебя оставит, а если нет...

Боцман печально вздохнул и вышел за дверь. Через некоторое время зазвонил коммуникатор на поясе у Вальтера. Тот, словно нехотя, взял трубку.

— Да, Герр Мюллер? Только что вышел к вам. Что? Да, я там бывал. Нет, не заметил. Хорошо, понял. Да, любого, кроме Лодыря. Уже выезжаем.

Завершив звонок, Вольфсгрифф отсутствующе обвел взглядом оставшихся Доберманов.

— Хорст приказал проверить дом Хирше. В его отсутствие. Авицена — бери малую лабораторию, Карга — пакуй индикаторы, Малыш — найди Клеща, скажи, пусть едет с нами. Все разбежались по своим делам, а бывший координатор так и остался стоять посреди кабинета Хирше, пристально вглядываясь куда-то внутрь себя.

* * *

Обычная машина оказалась почти бесполезной, чтобы взбираться на холм с часовней — по узкому серпантину приходилось двигаться с черепашьей скоростью, чтобы не сверзиться на головы трапезничающим в своих садиках аборигенам. Спасибо Стеклянному — тот неизвестно как раздобыл старенький гольфкар, что без труда вписывался в крутые повороты, и теперь Вулко мог добираться до своего "рабочего места" не истекая потом, как загнанная лошадь.

С самого их приезда Мать Матерей не покидала часовни. Кошмарное создание радовалось приходу Вулко, словно пес появлению хозяина, но, разумеется, на свой манер. Оживал безъязыкий рот, жадно чмокая губами, неистово начинали танцевать полные бедра, страстно вздымался круглый животик. Не забеременела ли? Клоун внимательно проверил костюм у существа между ног, но латекс нигде не был нарушен. Рука ненадолго задержалась на гладкой промежности, и из обычно немого рта вырвался звук, пронзивший все существо толстяка до самых глубин души. Это было похоже одновременно на крик умирающей птицы и на сладострастный стон высочайшего экстаза. Глубоко в памяти Вулко зашевелились воспоминания, заброшенные им в самые дальние уголки разума. Но чтобы увериться, клоун снова положил руку туда, где находилось заветное отверстие создания, и с силой надавил пальцем, слегка растянув латекс, проникнув внутрь на несколько миллиметров. Стон повторился. Теперь сомнений не было. Этот звук Вулко уже слышал раньше. Точно с таким же стоном на губах Каролина отпускала ленту под самым куполом цирка, бросаясь в самоубийственное пике и всегда спасаясь. Ну, или почти всегда.

Словно реагируя на проявленное к себе внимание, Мать Матерей выгнулась, перевернулась, раздался хруст, и она встала на колени, а ее руки, все еще скованные наручниками, скручивались в какие-то невероятные для человеческого тела позиции. Совершив сложный акробатический трюк, создание встало на мостик, перевернулось и теперь стояло лицом к Вулко. И животик, и полнота бедер исчезли, грудь стала плоской, а соски, казалось, сейчас проколют латекс. Всего этого, правда, клоун не видел. С замирающим сердцем он смотрел, как открывается рот, обрамленный теперь уже не черными, а обычными, розовыми губами, высовывается длинный тонкий язычок и проводит по крупным, слегка торчащим вперед зубам, оставляя блестящую дорожку слюны.

Стук по массивным дверям часовни вырвал его из гипнотического транса. Взглянув на тварь вновь, Вулко увидел лишь жадную безъязыкую дырку. Когда он подошел к двери, оттуда раздалось многоголосое "Glass is broken, Red is Colour!"

— Hail the King, Hail his Valor! — обреченно ответил Вулко, открывая двери двум дюжинам разгоряченных мужчин с наручниками на запястьях и масками на лицах.

* * *

У Глассмана было много бессонных ночей, но такие ночи он ненавидел больше всего. Желая ненадолго отвлечься от того, что творилось там, на холме, он хотел было потрепать бульдога, но тот лишь флегматично почмокал во сне, и человеку в спортивном костюме стало совестно будить пожилого песика, что проводил последние несколько дней в беготне за мышами. Поймав добычу, он не очень понимал, что делать с пищащим животным и вскоре разжимал челюсти, чтобы ловить живую игрушку вновь. Подойдя к зеркалу, Глассман расстегнул красную куртку, стащил с себя тренировочные штаны и плавки, представ перед амальгамой абсолютно нагим. На всем теле не было ни единого волоска — всю поверхность покрывали татуировки разных форм и размеров, не обходя вниманием ни гениталии, ни даже пространство между пальцами ног. Только голову Стеклянный решил оставить нетронутой. Недолго покрутившись перед зеркалом, он внимательно вперился в отражение собственной ключицы, на которой, при должном тщании можно было отыскать небольшой пятачок чистой кожи. Совсем рядом тонкой нитью тянулось мелким до нечитабельности шрифтом слово, напоминавшее имя Вулко. Глассман заговорщицки подмигнул собственному отражению, но то не ответило, продолжая с какой-то странной печалью сверлить взглядом своего хозяина.

Переодевшись в красный балахон, Стеклянный нацепил себе на голову золоченую сетчатую маску, увенчанную острозубой короной. Лицо, изображенное на маске казалось грозным и благостным одновременно. Еще покрутившись перед зеркалом, привыкая к новому наряду, он вышел из комнаты и спустился вниз по лестнице к подвалу. За ним следовала его мантия, оставаясь самым краем на верхнем этаже дома, в то время, как рука Глассмана уже открывала дверь в винный погреб.

Тот был тоже своеобразно украшен. Со стен были сняты старые люминесцентные лампы и заменены на позолоченные канделябры, с потолка свисали широкие отрезы красного бархата. На стене висел выполненный на заказ гобелен, изображавший величественную троицу, сидящую на тронах — кроваво-красные мантии, золотые маски и царственные позы. Отец, мать и сын. Трое великих. Трое обманщиков. Глассман вошел и театрально поклонился бесстрастным монархам на гобелене, входя в образ, и только после этого обратил внимание на Вхлицкого, сидевшего на стуле с неизменно-дебильным выражением лица и ножом в темени. Напрягшись, Глассман с хрустом выдернул клинок из черепа Ярослава, оросив кровью и без того багровое окружение.

Тот болезненно замотал головой, продолжая разбрызгивать драгоценную жидкость. Наконец, дыра в голове затянулась, его лицо приняло осмысленное выражение, глаза осветились ужасом и восторгом. Его пересохшее горло издало сиплое шипение, он закашлялся и попытался снова. На этот раз ему удалось выговорить:

— Король-в-Алом?

— Еще нет, сын мой, но мы на верном пути.

* * *

На этот раз обычную машину «МВГ» заменил грузовичок «ДХЛ». Внутри все было заполнено полками и ящиками, поэтому оперативникам пришлось расположиться в узеньком коридоре посередине, прямо на полу. От внимания Малыша не укрылось, что в этот раз Вальтер был будто не в своей тарелке. Обычно спокойный и неподвижный, как каменная статуя, теперь бывший координатор беспрестанно вертел головой, сверял маршрут с коммуникатором, усаживался то по-турецки, то безуспешно пытался вытянуть ноги. Хотя в машине не было жарко, лоб Вольфсгриффа был покрыт испариной, и он постоянно порывался вытереть ладони о штанины, но одергивал себя. В кевлар переодеваться не стали. Как объяснил Вальтер — все это лишь небольшая проверка, исключительная формальность, что у Мюллера разыгралась паранойя, но, казалось, он сам с трудом верил в то, что говорит. Прервав речь на незаконченной фразе, блондин замолчал и не говорил ни слова до самой фермы.

Выходил из машины он последним, и Стефан впервые задумался о том, что бывший координатор почти в два раза старше его самого. Обычно резкие, выверенные движения сменились вялыми и неуверенными, словно Вальтер учился ходить заново. Рассеянно обведя взглядом тихо стрекочущее ночное поле, он выхватил взглядом чудовищных размеров хибару метрах в трехстах и кивнул, словно сам себе.

— Оперативники, слушаем брифинг, — серым, бесцветным голосом проговорил тот, кого за глаза называли «уберзольдатом», — Обходим все помещения по очереди, делимся на две группы. Никакого конкретного объекта поиска нет, поэтому от вас требуется просто максимальная внимательность. Авицена, идешь с Малышом, начинаете с дома. Карга и Клещ идут со мной. Карга — раздай индикаторы. Клещ, не принимай пока сыворотку. Как я уже говорил — это чистая формальность и, по-хорошему, искать нам здесь нечего, но приказ есть приказ. Выполняем!

Из большой спортивной сумки Карга извлек два небольших металлических цилиндра размером с двухлитровую бутылку. Поверхность их была усеяна разнообразными лампочками, горевшими синим и зеленым цветом. Обилие шкал, реле и разнообразных гнезд заставляло глаза разбегаться. Следующим, что достал из сумки курд были огромного размера напульсники с креплениями. Сперва он закрепил индикатор при помощи этого напульсника на руке Стефана, потом надел такой же на себя. Взглянув на цилиндры, Клещ почему-то презрительно сплюнул, приподняв маску. По ощущениям казалось, что в странном устройстве и правда плещется жидкость, и рука Малыша стала почти неподъемной.

— Извините, ребята, более портативных пока не придумали, — развел руками Марсель, глядя, как стажер привыкает к новому весу.

Группа двинулась в сторону дома. Когда они подошли ближе, от гигантского черного пятна отделилось еще одно поменьше — амбар. Луговые травы, выросшие до колен, осторожно касались ладоней оперативников, словно уговаривая «не ходи». И, похоже, Вальтер не пошел бы, если бы мог. В его одновременно уверенной и целенаправленной, но при этом какой-то намеренно замедленной походке сквозило некое ощущение словно он уже знал, что найдет в доме, и как мог оттягивал этот момент. Наконец, поле закончилось, и ноги оперативников ступили на заросший, неухоженный дворик. Клумбы, полные сорняков, заржавевший от безделья трактор у амбара и, конечно же, дом. Когда-то, еще в детстве, Малыш читал о некоем доме Винчестеров — якобы безумная старуха-жена оружейного магната пыталась превратить свое поместье в ловушку для призраков, бесконечно надстраивая этажи, лестницы, комнаты и двери, ведущие в никуда, в надежде, что мстительные духи запутаются и не найдут дорогу к ее спальне. Дом семьи Хирше выглядел похоже. Как минимум четвертый этаж и надстроенная башенка выглядели совершенно неуместно. Ко всему этому можно было добавить несколько лестничных пролетов, что находились снаружи и уводили внутрь дома, заколоченные в произвольном порядке окна и куски сайдинга, разбросанные то тут, то там. Амбар выглядел не лучше — когда-то, видимо, бывшее обычным сараем для скота, теперь деревянное здание разрослось вверх и вширь. Словно это строение исподтишка, медленно, пыталось захватить больше территории и теперь почти соединилось с домом.

— Включаем индикаторы, — скомандовал Вальтер. Карга без труда поднял руку повыше и показал Стефану, какую кнопку нужно нажать. Как только стажер надавил на гладкую поверхность цилиндра, случилось сразу несколько вещей. Сначала была неожиданная и резкая боль в запястье, превратившаяся в неприятное, тянущее ощущение, словно у Малыша брали кровь на анализы. В ушах раздался приглушенный, бессмысленный и до отчаяния печальный младенческий плач. Это был не требовательный ор, не недовольные всхлипывания, нет, это было рыдание младенца, который уже осознавал, что умирает. Но все это меркло по сравнению с тем, что предстало глазам Стефана, когда тонкая панель на индикаторе уехала вниз, и глазам открылось маленькое окошко.

— Инструктаж по индикатору. Тихий и спокойный плач — это порядок, так и должно быть. Они могут немного шевелиться — это тоже в пределах нормы. Как только всхлипывания сорвутся на крик, а он начнет дергаться и биться об стекло — значит, рядом находится нечто, имеющее клиппотическую природу. Обычно включается в пределах метра-двух. Дальше смотри по принципу — «горячо-холодно», — доходчиво объяснял Марсель, пока Малыш с ужасом пялился на создание, заключенное в цилиндр. Маленькие кулачки были напряженно сжаты, крошечное тельце безвольно плавало в желтоватой жидкости, а черные глаза на непропорционально огромной голове печально смотрели в окошко. Губы создания шевелились, словно силясь что-то сказать, но звуки, которые слышал Земмлер не совпадали с их движениями.

— Это… Это ребенок?

— Не задавай глупых вопросов, стажер, — прервал его Вальтер, — Расходимся. Бьянка, Стефан — в амбар, мы в дом. Клещ — жди здесь. Инструкция у тебя есть. Едок в «носатой» маске уселся на край клумбы, достал телефон и принялся смотреть какие-то видео, весело похрюкивая. Группа разделилась. Поймав взгляд Бьянки, Стефан успел заметить, как та раздраженно закатывает глаза. В груди стажера нарастала ярость — да что эта фифа о себе возомнила? Он тянет баллон с раствором, раструб, этого живого уродца в формалине, а у нее только сумка со шприцами да гигантское самомнение. Нервно откинув лезущие в глаза волосы, Земмлер обогнал бледную оглоблю и зашагал к амбару.

Двухэтажное здание вполне могло служить вторым домом для семьи Хирше, если бы у тех были взрослые дети. Узкая мансарда второго этажа покоилась на совершенно чудовищных размеров сарае, которые явно годами достраивали и расширяли. Подойдя поближе и посветив фонариком на доски, Стефан увидел, что Боцман не очень беспокоился об эстетическом аспекте этого строения — все пристройки были из дерева разных пород и возраста. Казалось, тот, кто расширял амбар либо страшно торопился, либо совершенно точно не собирался принимать гостей. А может, и то, и другое.

Не удостоив Малыша взглядом, Бьянка первой зашла в черный открытый настежь зев. Свет ее наплечного фонарика беспорядочно плясал впереди, пока не раздался крик и блеск не ухнул во тьму. Стефан, испытав краткое дежавю, бросился на помощь коллеге. Девушка уже поднималась на ноги, ругаясь, как сапожник. Посветив перед собой, она выхватила безжизненно-белым лучом лишь старую больничную кресло-каталку с единственным колесом.

— Так лучше? — Стефан нашел выключатель, и на потолке старого амбара зажегся дрожащий неуверенный свет голых лампочек и каких-то гирлянд.

— Иди на хер. Я справлюсь, — огрызнулась Бьянка.

Нет, это уже ни в какие ворота. Омерзительный плач и так раздражал дальше некуда, цилиндр оттягивал руку, плечо болело, а баллон пригибал к земле. Если эта сука не научится себя вести нормально…

— Ну, чего застыл? — обернулась Авицена ко все еще стоящему в дверях стажеру. В желтом неровном свете она была еще больше похожа на мертвеца или какого-нибудь канализационного клиппота — из тех, что шарят по трубам, распевая свои песни и распугивая сотрудников коммунальных служб.

— Мы никуда не пойдем, пока не поговорим, — твердо заявил Стефан.

— Ты охерел? О чем мне с тобой разговаривать, бестолкуша? — почти ласково спросила Зимницки.

— У тебя со мной какие-то проблемы? Не нравится работать вместе? Или ты просто ненавидишь мужиков? — не скрывая злобы, холодно спросил Малыш.

В ответ девушка лишь рассмеялась.

— Ненавижу? Не совсем верное слово. Не уважаю. Все, что у вас есть — ваши яйца и член, которые управляют всем, что вы делаете. Что, попал на крутую работу по блату, и теперь рвешь жопу, чтобы ни в коем случае не вылететь? Боишься, что без всех этих денег никому не будешь нужен? Вы все одинаковы, — горько, глядя в сторону, говорила Зимницки.

— А Карга? — язвительно заметил Земмлер.

— Да. И он тоже. Но знаешь, если выбирать между вибратором и мужиком, который не болтает лишнего — пожалуй, я выберу Марселя.

— Так вот как ты к нему относишься? — задыхаясь от возмущения, спросил Стефан.

— А ты думал? Можно, конечно, еще закоблиться, но, ты сам понимаешь — ворота замка не идут штурмовать с другими воротами.

— Знаешь, а ведь он думает об этом совершенно иначе.

— Мне насрать, что он там думает. Вы это заслужили. Заслужили всем, что делаете на протяжении всей мировой истории. Лучше бы я вообще не рождалась женщиной, — грустно закончила Бьянка.

Вдруг лампы моргнули, на секунду черные волосы загородили Стефану глаза, а когда тот их смахнул, перед ним была Бьянка. Только теперь она не стояла, упираясь руками в бока с яростным выражением лица. Теперь она была подвешена за балку амбара вверх ногами. Ее внутренности уродливой веревкой обвивали перекладину, поддерживая изорванное тело в воздухе. Голова была неестественно вывернута, шея вскрыта от трахеи до затылка, а часть позвоночника безвольно свисала наружу — изгрызенная, изломанная. Свет снова моргнул, и видение пропало. А потом появилось новое. И еще одно. И еще. Картинки мелькали, как в сошедшем с ума калейдоскопе. Вот маленькая бледная девочка стоит в черном платье перед гробом. Вот она же, в белом платье в церкви. Вот эта же девочка чуть постарше сидит за столом и делает уроки. Вот она же прячется в шкафу, зажимая рот рукой. Сцены все ускорялись, перемешиваясь, а после застыли и объединились в изображение раздраженного оперативника Зимницки, нервно скрестившего руки на груди.

— Чего пялишься? — в своей обычной манере грубо спросила Авицена.

— Ничего. Бьянка… — Стефан не мог подобрать верных слов. Каким-то образом его коснулось понимание. Некая неведомая сила позволила ему увидеть истинную природу оперативницы, и теперь ему было почти стыдно за то, что он лез к ней с претензиями. У нее просто не было шанса стать иной. Медленно, шаг за шагом, он приближался к девушке.

— Эй, ты чего удумал? Забыл, что мы на записи? — Зимницки попыталась сделать шаг назад, но снова наткнулась на завалившуюся на бок инвалидную коляску, задела одинокое колесо, и то закрутилось печальной восьмеркой. В один прыжок преодолев последние несколько шагов до оперативницы, Стефан оказался к ней так близко, что мог разглядеть тончайшие белые ресницы и страх загнанного в угол зверька, угнездившийся в глазах девушки много лет назад. А потом Стефан обнял Бьянку. Поначалу та стояла столбом, явно шокированная происходящим не меньше самого Стефана, который, поддавшись сиюминутному импульсу, не знал, что делать дальше. Потом почувствовал робкие прикосновения к своим плечам тонких, словно паучьи лапки пальцев. В какой-то момент Авицена словно потеряла тот железный стержень, заставлявший ее выглядеть так, словно она проглотила шпалу. Девушка обмякла, повисла на Стефане, прижимаясь к нему всем телом, так, что тот чувствовал, как за плоской грудью, в клетке из ребер запертой птицей бьется ее сердце.

— Прости нас. Прости нас всех. Я обещаю — ни я, ни Вальтер, ни Карга больше не дадим никому тебя в обиду. Ни Боцману, ни Садовнику, ни кому бы то ни было другому. Мы не такие, как твой отчим. Больше никто не посмеет тебе навредить, я обещаю, — шептал Стефан на ухо прерывисто дышащей Бьянке.

— И ты меня прости, — раздался неуверенный шепот, почти заглушаемый бесконечным плачем, истязающим слух Малыша.

Неожиданно тонкие пальцы легли ему на пах и внимательно ощупали.

— Не стоит, — язвительно заметила Зимницки, отстраняясь, — Значит, ты это серьезно? Прости. Просто… Подожди, откуда ты знаешь про отчима?

— Слухи, — соврал Земмлер.

— Вы, мужики, сплетники, хуже баб -, обиженно бросила Бьянка, но на губах у нее уже играла легкая полуулыбка, — Знаешь, не нужно Марселю знать обо всем этом. Еще открутит тебе голову. И о том, что я его люблю, ему лучше тоже не знать.

— Я — могила, — пообещал Стефан, внутренне усмехаясь.

— Ладно, пошли смотреть дальше.

Смотреть особенно было не на что. Помимо коляски в амбаре не было почти ничего — кучка прелого сена, мусорный пакет, столик с инструментами, банки с краской и побелкой. Стен между пристройками не было, лишь давно пустующие загоны для животных, все еще сохраняющие запах навоза. Как выяснилось, не было и мансарды — лишь свисал среди балок какой-то мудреный подъемный механизм с огромным старым генератором.

— Наверное, чтобы ветеринар мог осмотреть животное снизу, или для родов, — безразлично предположила Авицена, явно не сведущая в фермерской жизни и скотоводстве. Стефан кивнул — его знания об этой сфере тоже ограничивались детской книжкой «Коровка говорит Му».

Один из мусорных мешков, найденный в углу был набит всякими трубками и склянками из-под медицинских препаратов. Единственное, что Стефану удалось найти — Бьянка отказалась копаться в отходах — были коробочки из-под инъекторов с морфином.

— Я слышал, его жена больна, — пожал плечами Земмлер и принялся искать дальше.

Уже собравшись покидать амбар, Малыш достал коммуникатор, чтобы отчитаться, когда его окликнула Авицена.

— Эй, подойди-ка.

— Что там?

— Посмотри, нет ли где поблизости вил. Я не хочу опять нацеплять клещей.

— Зачем тебе вилы? — недоуменно спросил Стефан.

— А ты подумай! Сено переложить.

— Куда переложить? — совсем запутался стажер.

— В сторону, блин! Как ты думаешь, зачем ему куча сена, если животных у него нет?

Догадка пронзила мозг Малыша. Ну конечно, что может скрывать иголку лучше, чем стог сена?

— Подожди-ка.

Переключив реле на раструбе распылителя, Стефан выдал тоненькую струйку пламени. Мокрое сено занялось нехотя, задымило, завоняло, но Малыш увеличил напор, и вскоре смердящий стог превратился в кучку слабо тлеющего пепла. Среди догорающей соломы и какого-то пластикового мусора слегка светилось красным металлическое кольцо.

— Есть!

— Руку чем-нибудь оберни, обожжешься, — заботливо заметила Бьянка, когда Земмлер уже тянул пальцы к раскаленному металлу.

* * *

— Так вы — не из Династии?

— Нет, сын мой. Я, как и ты, затерявшийся, и теперь тоже ищу дорогу домой.

— Проклятие! — Ярослав схватился за голову и принялся расцарапывать себе череп, — Я ведь был так близко. Чертов Вальтер, чертов пресс для мусора. Подождите-ка… — словно вновь увидев свое окружение, бородач настороженно вперился темными глазами в странного собеседника в маске, — А как я попал сюда?

— Мы выкрали тебя. Я и мои друзья.

— Но почему? Зачем я вам нужен? — недоуменно вопрошал Вхлицкий. Мысли путались, мозг восстанавливался медленнее всего.

— Мы же не хотели, чтобы на тебе ставили опыты, а потом заперли бы в Изоляторе. Я там был, и уверяю — это страшное место.

— Более страшное, чем этот мир? Зачем вы меня выкрали? Что во мне такого особенного? Лучше бы они ставили на мне опыты, может тогда бы я смог, наконец, умереть — отчаянно и плаксиво воскликнул бывший пленник Спецотдела.

— А ты не задумывался, почему ты не можешь умереть? Не спрашивал себя, почему, как бы сильно ты ни желал смерти, она не приходила?

— И вы знаете ответ? — с усмешкой, полной горечи и надежды спросил Вхлицкий.

— О, да. — собеседник ненадолго задумался, посмотрел куда-то вверх, бросил взгляд на гобелен за спиной и ответил, — Потому что ты, Ярослав, и есть блудный сын Алой Династии. Ты не принадлежишь этому миру, поэтому и не можешь умереть здесь. Но мы нашли способ вернуть тебя на престол, что твой по праву.

— Я… Принц в Алом?

— Да. Именно так, — Глассман почтенно присел на одно колено, придерживая маску — не хватало еще, чтобы Ярослав увидел, как тот сдерживает смех.

— Но какое это имеет значение? Следующий шанс пройти в Тронный Зал будет лишь через сто тридцать лет, — вновь опечалился бородач.

— Да, это так, — оставаясь на коленях, отвечал Стеклянный, — Но есть и другая возможность.

— Какая? — жадно, почти на грани истерики спросил Вхлицкий.

— Врата Бездны.

— Так ведите же меня к ним!

— Они еще не готовы, мой господин. Дай нам время, и вскоре ты взойдешь на свой трон во славе и величии, чтобы утешить нас, детей своих. В душе Ярослава наконец-то угнездился покой. Он откинулся на спинку стула. Нужно лишь немного подождать. Единственное, что его настораживало — как странно трясется спина у иерофанта. Впрочем, Принц в Алом быстро списал это на подобострастие.

* * *

Белый, вычищающий из предметов краски и оттенки свет разлился по подвалу. В нос тут же ударил сильнейший запах дезинфекции и лекарств — так обычно пахло в больнице. Но этот дистиллированный, безликий дух не мог заглушить тонкого смрада застарелого пота, перемешанного с ароматом разлагающейся плоти. Источник этого амбре возлежал на узкой больничной койке, согнувшись, боком, зафиксированный ремнями.

— О, господи, — не смогла сдержать восклицания Бьянка.

Женщина была жива, хотя явно уже находилась на грани. Определить ее возраст не представлялось возможным — желтая пергаментная кожа туго обтягивала лысый череп. Веки на изможденном лице дрогнули, и бесцветные глаза не без труда сфокусировались на незваных гостях.

— Вы Ленор Хирше? — спросил Стефан, подходя ближе. Взгляд его метался по помещению, наспех укрытому целлофаном — скальпели, капельницы, ланцеты, медицинская аппаратура и гигантские шприцы с толстыми иглами. Подойдя поближе к несчастной, что в позе эмбриона была привязана к койке, Земмлер наклонился и приблизился к ее ничего не выражающему лицу. Где-то на грани слышимости он различил что-то похожее даже не на шепот, а на выдох:

— Мое имя… Дита Брюкенверт… Позвоните моим родным…

— Она умирает, — бесстрастно диагностировала Бьянка, — Рак на последней стадии.

— Но зачем она здесь?

— Судя по всему, Боцман использовал ее, как донора костного мозга, — Авицена обошла женщину со спины и ткнула ей пальцем в выпирающие под кожей позвонки, — Смотри, следы от регулярных пункций позвоночника, здесь, здесь и здесь.

— Пожалуйста… Пожалуйста…

Малыш наклонился к женщине, чтобы услышать ее просьбу, и когда его ухо уже почти касалось искусанных, тонких губ, печальный выдох прозвучал:

— Дайте мне умереть.

Что-то странное творилось с сознанием Земмлера. Время как будто отматывалось назад. Он видел, как разглаживаются морщины на лице, как кожа меняет цвет с мертвенно-желтого на телесный, как вырастают волосы. Перед ним на больничной кушетке лежала красивая молодая женщина, но в глазах ее все еще гнездилось страдание. Волосы лезли в лицо, щекотали нос, загораживали глаза. Стефан откинул их в сторону и будто надавил самим своим сознанием на женщину. Та принялась вновь стремительно молодеть, превращаясь то в нескладного подростка, то в крепкую девчушку. Пухлый младенец недолго посучил ручками, принял лиловый цвет и начал уменьшаться, теряя форму, будто врастая в голову. Наконец, перед Стефаном оказалась грязная, окровавленная простыня, после чего пятно крови тоже растворилось без следа.

— Эй, стажер, чего пялишься?

Малыш оторвал взгляд от Диты. Глаза той печально застыли. Торчащие ребра перестали вздыматься, тревожно запищал кардиомонитор. Зимницки деловито положила руку на морщинистую тонкую шею жертвы Боцмана.

— Время смерти — час пятьдесят три, — безэмоционально констатировала девушка и принялась осматривать помещение, — Жаль, не удалось допросить. Интересно, она была единственной?

— Вряд ли, — кивнул Стефан на стопку больничных карточек на столе. Открыв первую, он бегло осмотрел анамнез и перешел к диагнозу. Рак прямой кишки, неоперабельный. В следующей папке оказалось дело пациента с мелкоклеточным раком легких. Следующая. Рак мозга. Еще одна. Красная волчанка.

— Они все были неизлечимы, — поделился Малыш своим наблюдением с коллегой. Та хотела что-то ответить, но не успела — на поясе запищал коммуникатор.

— Авицена на связи, — ответила девушка.

— Поднимайтесь к нам, — раздался полный горечи и злобы голос Вальтера, — И скажи стажеру — пусть отключит индикатор, если не хочет оглохнуть. Конец связи.

* * *

Зайдя в кабинет Мюллера, Боцман его на месте не обнаружил. Зато в глаза немедленно бросились парочка Волкодавов, мрачно взиравшие на него из-за стола. Рядом, в специально принесенном для этого кресле развалился самый известный из Догов — бюргермейстер. Такая компания не могла означать ничего хорошего. Совершенно машинально подавшись назад, Фритц уперся спиной в широкую грудную клетку третьего Волкодава, незаметно подошедшего сзади. Тот грубо подтолкнул Боцмана к колченогому табурету без спинки. После бесцеремонного обыска из его карманов извлекли коммуникатор, мобильный телефон, футляр с трубкой, пакетик с табаком, портсигар с самокрутками и бензиновую зажигалку. Удовлетворенно глянув на вываленные на стол предметы, Дог кивнул и соизволил, наконец, обратиться к Боцману:

— Не беспокойтесь, герр Хирше, — елейный голос полноватого мужчины лет пятидесяти резко контрастировал с холодным алчным блеском его рыбьих глаз, — Это исключительно формальная проверка. Если вы поступали по совести, то бояться вам совершенно точно нечего.

В кабинете повисло тягостное молчание. Время от времени побулькивал аквариумом старый скринсейвер на компьютере главы Спецотдела. Громадного роста Волкодавы были похожи на статуи — как Вальтер, когда ему нечего сказать — безмолвные, неподвижные с непроницаемым выражением на лицах. Фритц знал, что стоит ему неосторожно пошевелиться, и бездушные истуканы превратятся в размытые черные молнии и переломают ему все лишние кости, раньше, чем он успеет сказать "Доберман". Вскоре дверь открылась, и в помещение шаркающей походкой вошел Хорст. Ненамного старше Фритца, сейчас он выглядел глубоким стариком. Лицо его будто обвисло, подчеркивая морщины и превращая глаза в темные углубления на искаженном скорбью лице. Не сказав ни слова, даже не посмотрев в сторону баварца, он уселся в свое кресло и зарылся пальцами в седые пряди. Гнетущая тишина проглотила звуки шагов и вновь сковала кабинет начальника.

Приблизительно через час тягостное молчание нарушил писклявый нокиевский рингтон. Все взгляды приковал к себе медленно ползущий под воздействием вибрации по столу личный телефон Боцмана. На экране высветилось "Доберман Вальтер".

* * *

Когда Стефан с Бьянкой пробегали мимо Клеща, тот ненадолго поднял голову и проводил парочку взглядом через полуслепые линзы, после чего вернулся к просмотру видео. Оказавшись на расстоянии нескольких метров, Малыш ненадолго застыл, в изумлении глядя на темное нагромождение этажей и лестниц.

— Ты чего? — поинтересовалась Бьянка.

— Он шевелится.

И действительно, здание, казалось, ходило ходуном. Ссыпалась черепица с дрожащей крыши, скрипели лестницы, выламывая перила, трескались стены. Все выглядело так, будто дом собирался встать с насиженного места и отправиться куда подальше от незваных гостей.

Дверь пришлось почти вынести — дверная коробка искривилась и зафиксировала ту в положении почти наискосок. Внутри все выглядело еще хуже. Портреты и фотографии попадали со стен, откуда-то с кухни раздавался звон бьющейся посуды, а по этажам гулял многоголосый вой, точно кто-то размножил свой голос на компьютере.

— Пойдем быстрее, пока эта хибара не обрушилась, — бросила Бьянка и взбежала вверх по лестнице, а Стефан последовал за ней. Дом же будто пытался вытолкнуть незваных гостей — вздыбливались доски пола, проваливались ступеньки, крошилась штукатурка. На одной из лестниц Зимницки вскрикнула, и прямо на глазах ее нога ушла в дерево по колено. Секундой позже девушка брезгливо взвизгнула и выдернула голую пятку из провала.

— Там что-то склизкое под лестницей. Фу, мерзость! — Авицена потрясла ногой, словно пытаясь стряхнуть с себя остатки неведомой дряни.

Подойдя ближе, Земмлер обомлел. Действительно, под досками влажно блестело нечто, похожее то ли на жвачку, то ли на розовое желе. Это нечто активно шевелилось, пульсировало, втягивая в себя обувь оперативницы. Та, оправившись от испуга, уже пришла в себя и с интересом заглядывала в дыру.

— У тебя есть уникальная возможность понаблюдать за тем, как работает перистальтика, — пошутила девушка. С чмоканьем ботинок оказался втянут в один из многочисленных сфинктеров, разбросанных по поверхности, — Пошли.

Стефан перешагнул дыру как раз вовремя, чтобы заметить, как по поверхности голой плоти проплыло женское лицо со сросшимися веками.

Дверь в башню четвертого этажа была грубо выломана, и теперь лежала рядом на полу. Вой, доносившийся из комнаты становился теперь куда более разборчивым. Усиленные эхом, в ушах звенели фразы на разные лады:

— Кто вы такие? Уходите! О, Вальтер, присаживайся, я сделаю чаю. А это твои друзья? Мамочка, здесь чужие люди! Фритц, ты бы мог меня предупредить о гостях, я же в домашнем.

С нарастающим осознанием, Стефан проследовал в дверной проем, а за ним прошмыгнула Авицена. Комнату освещали многочисленные гирлянды, подвешенные под потолком и спадающие глубоко на дно колодца, вырытого будто бы посреди помещения. У его края в тягостном молчании застыли Карга и Вальтер, наблюдая за существом внизу. Подойдя ближе, Стефан кивнул вниз и спросил:

— Так значит, это Ленор Хирше?

— Я ее помню другой, — ответил Вольфсгрифф, будто разговаривая сам с собой.

— Герр координатор, если она и дальше будет нервничать, то разрушит дом, — заметил Марсель, опасливо глядя на то, как сыпется побелка с потолка.

— Да. Сейчас. Мне надо позвонить.

Вальтер добыл из кармана личный телефон — гладкий и черный, без единой царапинки. В пару нажатий он набрал номер и прислонил гаджет к уху, не отрывая взгляда от того, что беспокойно ворочалось на дне колодца.

* * *

— Я отвечу? — жалобно, заискивающе спросил Боцман. Мюллер коротко кивнул. Нажав на кнопку приема, баварец похолодел, услышав знакомые звуки — Ленор всегда вела себя так, когда была голодна или нервничала.

— Привет, Фритц, — раздался холодный бесцветный голос по ту сторону трубки.

— Вальтер, друг мой! — расплылся в притворной улыбке Хирше. Возможно, все же удастся его уговорить промолчать, — Я так рад тебя слышать! А куда вы, ребята уехали?

Вой усилился. Теперь он слышал голоса Ленор, некоторые звали его. Похоже, Вальтер вытянул руку с телефоном над ее спальней.

— Хорошо, я понял тебя, — Фритц старался использовать максимально нейтральные реплики — может, все еще обойдется. Может, Вальтер промолчит?

— Как так, Фритц? Как ты мог? Сколько сыворотки ты натаскал? Сколько ты мне врал? Ты продавал хоть что-то едокам?

— Изредка, — уклончиво ответил Боцман. Да, иногда ему требовались деньги на расширение владений. Потом, правда пришлось сделать дом, похожим на термитник и оставить во всех стенах полые пространства для Ленор. Впрочем, были и плюсы — крысы и мыши больше не появлялись на ферме Хирше. А вот с водопроводом было хуже — когда Ленор забилась в трубы, пришлось купить бойлер и наполнять его водой вручную. Но он продолжал любить ее.

— Скажи, мне, Боцман, одну вещь. Ты ведь знал, что делаешь, верно? Ты ведь знал, что будет, если пичкать человека таким количеством сыворотки?

— Она умирала, Вальтер! Ты разве не понимаешь? Я не мог отпустить ее. С каждым днем ей было все хуже. Я все очень точно рассчитал, но этого не хватало, понимаешь? Мне пришлось увеличить...

— Хорошо. Не важно, как ты это делал. Ответь мне только на один вопрос, Боцман, и, пожалуйста, пусть этот ответ будет правильным.

— Да, Вальтер?

— Чем она питается? Чем ты ее кормишь? Пожалуйста, скажи, что дерьмом, мочой или обрезками ногтей. Пожалуйста, скажи мне!

Фритц тяжело вздохнул и, запинаясь, ответил:

— Ее мозг разлагался на глазах. Нужно было что-то близкое, строительный материал. Я пытался покупать на черном рынке, но деньги быстро кончились, а ей нужно было все больше… Они все были неизлечимо больны, я ничего плохого не сделал, так они хотя бы продлили жизнь моей жены...

— Это не твоя жена, Фритц. Была когда-то ею, но это не она.

— Пожалуйста, не трогай ее, Вальтер. Она все понимает. Она настоящая!

— Фритц, включи громкую связь.

— Умоляю, Вальтер...

— Фритц, на громкую.

Подчинившись, Боцман бросил телефон на стол Мюллеру, словно тот жег ему руки.

— Герр Мюллер, меня слышно?

— Да, Вальтер, продолжай, — убитым голосом ответил глава Спецотдела.

— Докладываю: в результате проверки дома Хирше были обнаружены доказательства преступления, в числе которых: рукотворная особь avysso, созданная посредством передозировки ABY-16 на основе тела и личности Ленор Хирше, приходящейся женой Фритцу Хирше. Питание данной особи привело к потерям среди гражданского...

— Они уже умирали, их было не спасти! — воскликнул Боцман, стукнув кулаком по столу. Телефон подскочил, а за его спиной выросла тень, и через миг шея Фритца была в железном захвате, а рука выкручена за лопатку.

— ...населения. Фритц Хирше, от лица Спецотдела по дератизации и дезинсекции федеральной земли Баварии, я, старший оперативник группы Доберманы выношу вам обвинение в предательстве человечества. Свидетельствуют Стефан Земмлер, Бьянка Зимницки, Марсель Ибн Файсаль, Хорст Мюллер...

— И Дитер Райтер! — добавил, слегка привстав с кресла, Дог.

— ...И Дитер Райтер, — добавил Вольфсгрифф, — В отсутствие координатора я беру на себя обязанность принять решение относительно особи. Ее полезность для Спецотдела не очевидна, в связи с чем выношу приговор об уничтожении.

— Пожалуйста! — зарыдал Хирше, похожий в руках Волкодава на гигантского усатого младенца, — Пожалуйста, Вальтер, во имя нашей дружбы, не убивай Ленор! Я умоляю тебя, помести ее в Изолятор. Посмотри — она никому не причинит вреда. Вспомни, это ведь моя Ленор, ты ел ее яблочный штрудель, мы вместе ездили в отпуск, она относилась к тебе, как к сыну, Вальтер! Ты не посмеешь! Мюллер, ты ведь сам был в нее влюблен, пытался даже ее увести! Не позволяй ему! Пожалуйста, не надо, — Волкодав немного надавил на кадык баварца, и рыдания Боцмана прервались влажным хрипом.

— Ввиду невозможности транспортировать особь, позвольте приступить к уничтожению на месте. Герр Мюллер?

— Одобрено, — точно кто-то провел тряпкой по школьной доске прошептал Хорст.

Вальтер отключился.

* * *

— Герр Вольфсгрифф, мы не должны проверить ее на разумность? — первым посмел высказаться Стажер. Авицена и Карга, хорошо знавшие нрав Вальтера предпочли отступить на шаг.

— А так непонятно? — горько ответил Вальтер.

— Но есть же протокол. Есть разные тесты, анализы, нельзя вот так просто…

Железными клещами пальцы бывшего координатора сдавили шею Малыша сзади. Причиняя тому почти невыносимую боль, Вольфсгрифф насильно склонил его над колодцем.

— Смотри! Смотри, стажер, да повнимательнее! Ну что, видишь признаки разума? Видишь?

То, что предстало глазам Стефана нельзя было никак связать с разумом. В колодце копошилось истинное безумие. Омерзительный смрад гниющих останков и мясной запах обнаженной плоти забивали ноздри, какофония голосов почти заглушала слова Вальтера, хотя тот орал прямо в ухо. Бесконечно шевелящаяся масса, словно человеческий коралл заставляла сознание концентрироваться на деталях, чтобы ни в коем случае не увидеть общую картину. Разросшаяся во все стороны, утекающая в двери, окна, щели и трубы масса плоти дышала и пульсировала, а то тут, то там выли, жаловались, предлагали чай и звали на помощь похожие друг на друга, словно близнецы, лица. Беспорядочно разбросанные торсы, руки, ноги, груди и сфинктеры покрывали этот человеческий фрактал, который вырастал сам из себя. В глаза бросилась один, особенно устрашающий отросток — в окружении зубов из плоти вырастало женское тело с плоским животом и полной грудью, но венчала его голова пожилой женщины, прямо из черепа которой торчал лиловый, беспрестанно орущий младенец.

— Ну что, увидел? — Вальтер наконец отпустил стажера, и тот отшатнулся от колодца, потирая шею.

— Снимай баллон, Земмлер.

— Координатор?

— Отдай баллон, и все на выход. Ждете в машине.

— Герр Вольфсгрифф, здесь опасно оставаться, — схватил его за руку Марсель, — Снимки я сделал, нужно уходить, пока дом не рухнул.

— Это приказ, оперативники. Вон отсюда.

Стащив лямки с плеч, Малыш опустил двухкамерный баллон на пол и вместе с остальными покинул последнее пристанище Ленор Хирше.

Оставшись один, Вальтер достал из нагрудного кармана рубашки сигарету и закурил, глядя вниз. Клиппот, не обращая внимания ни на что, продолжал то прогонять незваных гостей, то просить мороженого, то грозиться вызвать полицию. Вдруг, в какофонии голосов раздалось тихое, но пронзительное "Вальтер?".

— Да, Ленор?

— Фритц ничего не должен узнать. Он — хороший человек, мы не должны были так поступать.

— Ты права. И эту тайну мы унесем с собой в могилу, — задумчиво произнес Вальтер, точно заученную реплику в спектакле. Он знал, что прозвучит дальше.

— Мы омерзительные люди, и заслуживаем самой худшей судьбы за то, чем мы занимались, — горько отчитывала себя торчащая из мясного коралла голова молодой женщины. И как деревенскому увальню досталась такая красотка, подумал Вальтер, вспомнив, что когда-то уже задавал себе точной такой же вопрос.

— Нет, Ленор. Омерзителен здесь только я, — не по сценарию ответил Вольфсгрифф, откручивая вентиль баллона, — Если ты слышишь и понимаешь меня, попробуй простить.

Из баллона шипящей струйкой начала выливаться густая жидкость с резким химическим запахом. Из кармана Вальтер достал бумажный носовой платок и прислонил его к тлеющей сигарете. Бумага занялась задорным пламенем. Положив горящую бумагу на пути следования потока из баллона, блондин коротко кивнул существу в колодце и вышел из комнаты.

* * *

Хорсту было неуютно дома. Казалось, что нужно еще что-то доделать, исправить, изменить. Но кадры с объятым пламенем архитектурным шедевром Хирше на дисплее телефона говорили лучше всяких слов — больше ничего изменить нельзя. Боцман продолжал молча рыдать по пути в камеру временного содержания. Можно было подключиться к системе безопасности Спецотдела и посмотреть, прилег ли бедняга уснуть, но Мюллер со злобой прогнал это назойливое и мерзкое чувство вины, самым гадким в котором было вспоминать, кто донес на баварца.

Только черта помяни! Завеса, закрывавшая большое, в человеческий рост, антикварное зеркало заколебалась. Раздался треск и мягкий звон стекла, и на пол из-под полога опустилась босая, испещренная татуировками нога.

— Знаешь, однажды я запутаюсь в этих занавесках и сверну тебе шею. Может, уже перестанешь?

— Не хочу чувствовать на себе твой взгляд, когда нахожусь дома.

— Думаешь, мне интересна твоя стариковская дрочка? Или как ты делаешь профилактическую гимнастику от геморроя?

Старик с досадой вздохнул, желая было нагрубить, но, взглянув на лицо Глассмана, лишенное обычной ироничной улыбки, передумал.

— Что тебе нужно? Мой рабочий день кончился.

— Да так, хотел узнать, как себя чувствует твоя дочь. Когда ты ей последний раз звонил?

— Какое твое дело? — яростно всхрапнул Хорст.

— Я беспокоюсь о ней не меньше твоего. Даже больше, я бы сказал. Она не забывает пить чай, который я посоветовал?

— Последние тесты были отрицательны. И я не уверен, что твоя помощь вообще требуется.

— Ты прекрасно знаешь, что это не плацебо, — доброжелательный тон превратился в угрожающее шипение, — И вряд ли ты хочешь, чтобы твои внучки остались сиротами.

— Оставь в покое мою семью и выкладывай, зачем пришел.

— Как всегда — за маленькой просьбой.

Мюллер вздохнул, дотянулся до журнального столика, взял с него блокнот и ручку.

— Что на этот раз?

— Сущая мелочь. У тебя работает такой парень, ты его даже наверняка пару раз видел — Стефан Земмлер.

— Да, стажер, которого, я вообще-то нанял по твоей просьбе, — напрягся Мюллер, — И что ты хочешь у меня выкрасть на этот раз?

— Я бы хотел, чтобы именно он казнил оперативника, которого я вам сдал.

— Хирше? Зачем? Они вроде неплохо общались. Слушай, Matka в обмен на Династию — это я мог понять. Забросить к нам "спящего агента" — тоже. Но это же форменное издевательство. Ради чего?

— Скажем так, это будет проверка на прочность. Тебе же все равно нужно его казнить. Какая разница, кто?

— Я не могу доверить это зеленому стажеру! — яростно воскликнул глава Спецотдела, — Там взрослые мужики седели, а он… даже еще присягу не принял.

— Так пусть примет. Сколько ему можно быть мальчиком на побегушках? Ты уже все сроки просрал. Между прочим, — Глассман хищным стервятником спикировал к журнальному столику, схватившись за его края тонкими пальцами, — Когда я передавал тебе Лугата, об этом мы тоже договаривались. Стажировка у Вальтера, присяга и полноценная работа в Спецотделе.

— Хорошо, — выдавил из себя старик, неприязненно глядя на Стеклянного, — Но если у парня сорвет кукушку — я предупреждал.

— О, я очень на это надеюсь, — хохотнул лысый человек в спортивном костюме, поднялся и скрылся за завесой, закрывавшей зеркало.


Автор — German Shenderov



Текущий рейтинг: 83/100 (На основе 165 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать